Алёна, Крыса и другие части тела

Жила-была девочка, которая ничего не боялась. Ни жуков, ни пауков, ни тараканов, ни собак, ни крыс, ни мышей. Даже учителей в школе она не боялась. Ну и правда, чего их боятся? Руки-ноги они точно не оторвут и даже не укусят. Чужих людей девочка тоже не боялась, хотя знала, что многие могут быть опасней змеи или паука, затаившегося в темном уголке.

Мама на девочку внимания обращала очень мало, даже кормить забывала, так что иногда девочка ходила в магазин и брала продукты под карандаш. Съедала всё сразу на месте. Знала, что дома отберут и накажут.

Иногда она делилась едой с Крысой. Та выползала на шум из-под ларька, за которым пряталась наша девочка, чтобы сточить все добытое нечестным путём. Девочке не жалко было кусочка дешёвого сыра или горбушки хлеба.

– Алёна, – представилась как-то девочка.

– Крыса, – ответила Крыса.

– И всё? – удивилась Алёна, даже не заметив с кем общается.

– А что ты хотела? Нас так много, что имён на всех по-любому не хватит.

– Ну да. Сыру ещё хочешь?

– Давай.

Через пару минут Крыса добавила:

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Алёна подумала, а с одной ли и той же крысой она общается здесь, на задворках магазинов, между мусорными баками и гаражами, как вдруг Крыса перебила ход её мыслей:

– Домой будешь идти, так иди дворами, через гаражи не ходи. Котёнок там сдох, так наши его подъедают, зрелище то ещё!

– Всего-то?

Крыса обернулась и добавила:

– Ещё придурок один там окопался сегодня, маленьким девочкам вредно для здоровья с такими встречаться.

– Я не маленькая! Мне уже двенадцать!

– Ему что двенадцать, что четыре, что сорок четыре. Улицей иди или дворами.

Сказала и исчезла.

С того самого дня Алёна стала слышать всякое и понимать намного меньше.

Мама её по-прежнему пьянствовала с всякими незнакомцами, кормить и заботиться о дочери забывала, и друзей у Алёны тоже не прибавилось. Ну кто захочет дружить с такой девочкой? Одежда старая, иногда подобранная прямо из мусорных баков за домом, квартира грязная, заброшенная, у стенок ряды пустых бутылок, на потолке паутина, немытая посуда в раковине, заплесневевшая ванная, остатки еды и обрывки газет разбросаны по всем углам. В общем, жизнь Алёны мало изменилась, зато она стала замечать, что по ночам у неё появился слушатель. Сидя в постели, в темноте своей комнаты, Алёна чувствовала присутствие. Говорила в пустоту, не ждала ответов, но понимала – кто-то слушает. Тщетно старалась увидеть друга, включала свет – на неё смотрели грязные стены комнаты. Выключала, погружаясь в уютные объятия темноты, и ощущала себя менее одинокой. Никто с нею не заговаривал, за ноги из-под кровати не хватал, холодную мокрую лапу на грудь не клал. Но был.

Алёна рассказывала этой темноте о своих делах, о музыке, которую слышала из киосков, о новых знакомых, прохожих или посетителях парка, за которыми она наблюдала в течение дня, о книгах, которых она не читала, но хотела бы прочесть. И жизнь начала налаживаться.

Как вдруг однажды ночью, находясь на границе между сном и реальностью, Алёна услышала звук.

Звук доносился из закрытого шкафа. Старый, поломанный, он стоял в углу комнаты, в нём Алёна хранила все свои жалкие вещи, учебники и книжки, которые смогла достать из тех же мусорных баков, что и джинсы со свитерами.

Из шкафа слышалось шуршание, как будто кто-то перелистывал страницы, скребся между карандашами и тетрадками. Так как Алёна была девочкой, которая ничего не боялась, то она долго не думала, ноги к груди от страха не поджимала и кричать не собиралась – мало ли, ещё мама притащится, видеть её пьяную рожу Алёне не хотелось.

«Может быть, Крыса пришла почитать первый том Гарри Поттера?» – подумала Алёна, встала с постели, подошла к шкафу и приоткрыла раздвижную дверь.

В темноте она ничего не увидела, а включать лампу, теряя последнего друга, она не захотела.

Так, в слабом свете уличных фонарей, который падал через грязное окно без занавесок и ложился тонкой полоской на пол, сидя на кровати, Алена наблюдала за тёмными полками.

Шуршание и скребки прекратились почти сразу, а через несколько минут из приоткрытой двери выпала человеческая рука.

От кисти до предплечья, отрубленная аккуратно, рука закопошилась на грязном полу спальни. Опираясь на пальцы, она поползла по направлению к двери.

Алёна смотрела на это с удивлением, позвала было тихо:

– Эй…

Но тут же смутилась, было бы странно, если бы рука могла слышать.

Следов крови ползущая конечность за собой не оставляла. Добравшись до запертой двери, она остановилась. Застучала пальцами, заскребла ногтями и затихла.

Мысль о том, чтобы спать в одной комнате с чьей-то рукой, Алёну мало радовала, а так как она ничего не боялась, даже если бы рука заговорила с нею томным голосом или попыталась добраться до горла, схватить за волосы, то Алёна встала, аккуратно пересекла комнату и взялась за дверную ручку.

Тут вышла заминка, дверь спальни открывалась вовнутрь, и ночная гостья её блокировала, лёжа так на полу, обессилевшая, как рыба на суше. Алёна разглядывала руку, успела заметить красивые овалы ногтей, тонкие пальцы, нежную кожу. Рука больше походила на женскую, подумалось Алёне, но, вспомнив, какой грубой может быть эта хрупкость, на примере собственной матери, очаровываться не стала. Внезапно рука пошевелилась, дёрнулась, Алёна отпрыгнула в сторону от неожиданности. То же самое сделала и рука – изогнувшись, отпрянула назад от двери, и Алёна приоткрыла её.

Рука, помедлив мгновение, закопошилась и поползла на выход. Алёна стояла и прислушивалась к этим размеренным звукам: хлопок пальцев по полу, шелест волочившегося за кистью предплечья, удар ладони и снова – пальцы, подтянулась, упала. Так шаг за шагом удалялось странное образование от комнаты. Звук упавшей и покатившейся пустой стеклянной бутылки поведал девочке о том, что рука преодолела коридор и достигла следующей комнаты.

– Что ж, если она задушит во сне мою маму, будет не так уж и плохо, – мелькнуло в голове у Алёны. Но она постаралась отогнать от себя эту мысль. Мама или детский дом – много ли разницы для девочки, которая ничего не боится?

Утром, прежде чем выйти из дома в школу, Алёна прошлась по квартире, поискала руку под тумбочками, под столом, перевернутыми стульями, даже под маминой старой кроватью. Но руки нигде не было. Мама спала на грязной постели, раскрытая. Её голое тело не смущало девочку, но поддавшись неведомо откуда возникшей жалости, она прикрыла мать одеялом. Заодно проверила – дышит ли? Дышала, запах спиртного и кислого пота вернул Алёну к реальности, и она вышла.

– Живая была и пьяная, – рассказала она днём Крысе о ночном происшествии.

– Тоже мне невидаль, части тела, – хмыкнула Крыса, – мы и не такое видали. Там под землёй – ух! Каких только частей не наберёшься!

– Но чтобы живое?

– Может, приснилось тебе всё, – ответила Крыса, крутя в маленьких лапках кусочек хлеба.

На следующую ночь история повторилась. За поломанной створкой заскреблось аккуратно, зашуршали книжки, упал с полки карандаш и покатился вглубь покосившегося к стене шкафа. Алёна встала и открыла дверь, на этот раз заглянув внутрь. Из темноты показались пальцы, и через секунду к ногам девочки шлёпнулась вторая рука.

– Левая, – отметила Алёна. Рука коснулась голых ступней девочки, и прикосновение холодной кожи было ей приятно, как будто кто-то родной и забытый вернулся из прошлого. Пока Алёна старалась вспомнить, откуда знакомо ей это прикосновение, рука уже добралась до выхода из комнаты и замерла там, ожидая помощи. Алёна послушно открыла двери и двинулась вслед за шевелящейся конечностью вдоль тёмного коридора. Она решила проследить, куда же ползут все эти странности, щипала себя за щёку, надеясь проснуться, и боль от щипков доказывала – сном здесь и не пахнет.

Задумавшись так, Алёна не заметила, как задела ряд пустых бутылок, они накренились, обещая упасть, повалить себя одну за другой с оглушительным звоном. Алёна присела, схватила первую литровую плошку, подставила ногу под вторую. Отвлеклась и, как бы она ни искала, в темноте большой комнаты не смогла разглядеть левую руку, только что ползавшую по грязному коврику.

Утром она, как и прежде, ничего странного в своём доме не обнаружила.

Синяки на щеках подтверждали, что, если ночное приключение и было сном, щипала она себя вполне наяву.

Мама на этот раз не нашлась в квартире и вовсе. Но к этому Алёне было не привыкать. Она, скорее всего, осталась ночевать на том же полу, на который повалилась после вчерашнего чего бы там ни было. Надеяться на то, что левая рука из шкафа взяла маму в обнимку и вывела из окна квартиры, было глупо, но Алёна всё-таки осмотрела внимательно двор и асфальт под их окнами.

После появления первой ноги, Алёна исследовала шкаф. Нога продвигалась по полу так страшно, такими неестественными рывками, корчась в потугах подтянуть пухлое бедро к колену, стуча пяткой о половицы, что Алёна последовать за ней в темноту квартиры не решилась. Ей представилось тело, которое собирает себя по кусочкам, двигаясь так же гадко, как эта часть, сводимая судорогой. В шкафу ничего странного не было: ни двери, ведущей в иную реальность, ни погреба или другого помещения.

Следующую ночь Алёна проспала. Она решилась было позвать к себе на ночь одну из девочек в классе, ту, с которой всегда хотела дружить, добрую, звонкую. Но одноклассница оказалась той ещё сволочью и не только отказалась, но и высмеяла Алёну при всём классе на перемене. Оставшись наедине дома, Алёна проплакала до самого вечера и, приоткрыв и шкаф, и дверь в спальню заранее, заснула.

Пришествие туловища пропустить было невозможно! Во-первых, оно не пролезло в ту щель, что оставила девочка в шкафу для своих новых гостей. Алёна проснулась от того, что тело колошматилось об шкаф, разнося его почти в щепки. Вырвавшись, голое туловище грузно шлёпнулось на пол.

– Хм, а это-то как поползёт? Уж не нести ли мне его, но куда? – подумала Алёна, и тело внезапно село. Ровный срез шеи позволял увидеть всю анатомию – позвоночник, полые трубки горла, пищевод и трахею, в срезах сосудов и артерий плескалась бурая жидкость. Не успела Алёна подумать о том, как оно не проливается, как торс плюхнулся на живот и покатился, перекатываясь с боку на бок, со спины на грудь по направлению к двери.

При всей проворности, двигалось туловище медленно, а Алёна шагала с ним рядом, решив, наконец, отследить этого гостя до пункта назначения.

Тело было женским, красивым, не старым. Курьёзно распластывались две груди по полу, задирались к потолку сосками при каждом перекате: шлеп, шлёп.

Алёну так рассмешило это, что она не удержалась, достала из школьной сумки красный маркер и поставила на лопатке тела крестик. В конце коридора торс так замешкался, что Алёна успела нарисовать красное сердечко между двумя растекшимися по ребрам сиськами. Она уже предвкушала узнать разгадку, куда же направляется этот странный, расчленённый объект, к выходу из квартиры, на кухню ли или… как вдруг из спальни матери раздалось громкое:

– Ты куда выперлось ночью, страшилище?

В проёме показался грузный силуэт, и мужской голос захихикал, захрюкал, вторя Алёниной матери:

– Я чуть не обосрался, это дочка твоя по ночам шатается?

Алёна бросилась в свою комнату и только услышала, как, икнув и сделав пару шагов, мужчина споткнулся, грохнулся на пол и замер. Звук падения был внушительный, и сила удара надежды на сознание не оставляла.

– Лишь бы не сдох здесь, придурочный, – думала Алёна, лёжа на кровати и прислушиваясь, выискивая в ночной тишине то ли удары торса о пол, то ли звуки дыхания маминого гостя.

Так и заснула.

На следующее утро Алёну ожидал сюрприз. Проснулась она от сладкого запаха домашней выпечки. «Соседи издеваются», – подумала было, но запах шёл из квартиры, просачивался через длинный коридор в спальню Алёны, будоражил сердце.

Девочка вышла из спальни, заглянула сначала в большую комнату, проверила, не лежит ли там тело, не растекается ли под ним лужа крови, ведь и такое на её памяти было. Подрались как-то мамины друзья да повалились по углам, кто где замер, там и заснул, а один из них так и не проснулся на утро, его ослабевшее от потери крови тело увезли на скорой помощи, и судьба его осталась никому не известной, так как даже имени его никто из собутыльников вспомнить не сумел.

Нет, на полу тела не было, даже наоборот, комната была прибрана, пол подметён, пустые бутылки собраны в пакеты для мусора, а мебель, оставшаяся целой, аккуратно стояла на положенном месте.

Алёна пошла на запах. На кухне в облаках сладкого дыма стояла мама. Она возилась над плитой и складывала на чистую тарелку горячие оладьи.

– Мама, – позвала Алёна. Мама вздрогнула, её рука схватила тарелку с готовым угощением, и девочка как заворожённая смотрела, как эта тарелка переместилась на вымытый стол.

– Жрать подано! – рявкнул знакомый голос.

Алёна глянула маме в лицо и оторопела. Гримаса отвращения сковывала каждую мышцу молодой женщины. Руки мамы продолжали накрывать на стол, появилась салфетка, чистая чашка и даже блюдце с вареньем, и всё это сопровождалось ругательствами.

– Ну, что смотришь, выдра? Пялится она! Жри вот, наготовила тебе! Наказание моё, кара мне за грехи! Выпить бы!

Мама ринулась к холодильнику, достала из него бутылку и хотела было глотнуть прямо из горлышка, но руки не слушались её, и заветное пойло оставалось на расстоянии от жаждущего, разинутого рта. Мама продолжала бороться до тех пор, пока рука не распрямилась настолько, что даже плеснуть в себя водкой у мамы не получалось. Она взвыла, закрутилась на месте и запустила бутылкой прямо в дочку. Алёна зажмурилась под каскадом осколков, стекло разлетелось над её головой. Она нырнула под беснующуюся мать, схватила тарелку с оладьями и бросилась вон из квартиры. На долю секунды, может, ей показалось, Алёна увидела в вороте чистой маминой футболки красное сердечко, нарисованное между грудей.

– Голова появляться не торопится, – рассказала она Крысе при следующей встрече. – Уже три дня, как пусто. И мама меняться не думает. Я проверила, пока она спала, и крестик, и сердечко на месте. Я их нарисовала, точно знаю, но без головы всё не то.

– Может, без сердца? – спросила Крыса.

– Нет, сердце на месте, я проверяла.

Алёна и правда ничего не боялась. Она быстро поняла, что тело новое мамино ничего плохого ей сделать не может и голова им почти не управляет, скорее, наоборот. Так, изрыгая проклятия, матерясь и кусаясь, голова позволила девочке приблизиться и обнять себя. Алёна прижалась к маме, вдохнула знакомый из прошлого запах. И сердечко, и крестик уже почти стёрлись, так как мама теперь мылась часто и была аккуратная и чистая. Нашлись и духи её прежние, и одежда была постиранная, и волосы убраны в удобную причёску и не свисали патлами на глаза. Но слова, которые Алёна слышала, были ужасными: сучка, выкидыш, кара, наказание, дрянь, нахлебница – это были лишь самые ласковые прозвища. Мама рассказывала обо всех подробностях Алёниного зачатия, о попытках абортов и запойном пьянстве во время беременности, о мужиках, о членах, о винной бутылке, которую та заталкивала в себя в надежде скинуть захватчика.

– В общем, нужна голова, – заключила девочка, подкармливая Крысу пирогом с мясом, который мама приготовила ей на обед.

Крыса вздохнула, почистила мордочку от крошек и жира.

– Хорошо, будет тебе голова. Только это испытание не из лёгких, и так просто, как с частями тела и туловищем, уже не будет, ты согласна?

– Конечно, согласна! – воскликнула девочка. – Ты же знаешь, что я ничего не боюсь в этом мире, да и приключение мне совсем не помешает!

– Говорящей крысы тебе мало, – печально ответил зверёк. – Что ж, будет тебе приключение. Идём!

Они шли долго, окольными путями, так как Крысе приходилось искать те ходы и лазы, которые подходили по размерам Алёне, девочке хоть и смелой, и недокормленной и мелкой от рождения, но намного крупнее любого зверя из подземелья. А шли они почти всегда вниз. Мимо канализационных труб, водопровода и пустых проводов отопления, проходили странные помещения, станции метро появлялись и исчезали над их головами. По дороге им встречались разные животные, некоторых Алёна тоже понимала, но они ею особо не интересовались, как будто знали, зачем и куда она идёт, и уважения это у них не вызывало.

– Понимаешь, – говорила ей Крыса, – здесь, под землёй, особенно под таким большим городом, как этот, очень много частей тела. Я тебе уже рассказывала. Люди, когда они портятся, сбрасывают сюда ненужное, иногда самое чистое, самое искреннее. Чем чище части, тем дольше они хранятся, особенно, если кто-то по ним скучает. А ты ведь скучала по маме. У самых потерянных, проваливается под землю сердце, врастает в корни старых деревьев и отравляет их до смерти. Ничего уже таким не поможет. Маму твою пытались исправить, дали ей тебя, ребёнка.

– Наказание? Она меня иначе не называет.

– Тоже мне наказание, – хмыкнула Крыса.

– А зачем же ещё дети, как не отвлекать взрослых от удовольствий.

– Дети нужны им для того, чтобы увидеть пример искренней любви, которая не зависит ни от чего. Чистой, неиспорченной. Взрослые, бывает, и бьют детей своих, и калечат, и насилуют, а дети их всё равно любят. Пока сами не вырастают и не забывают, что это такое – любовь без причины. Ты же любишь маму, а она у тебя почти вся вросла в землю. Вся.

Пока они так разговаривали, дорога закончилась. Алёна и Крыса очутились в пещере, вырытой в земле, полностью заросшей корнями деревьев. Откуда на такой глубине корни, Алёна даже думать не хотела, да и о глубине подземного царства у неё тоже размышлять желания не было, дыхание уже давно было затруднённым, мысли о недоступности открытого неба и воздуха оседали в её животе холодными камнями тревоги.

– Смотри, – сказала Крыса и задрала кверху свою маленькую мордочку.

Пещера освещалась странными огнями, которые исходили от растений, напоминавших мелкие грибочки. Свет этот, зеленовато-жёлтый, отражался в лужах воды, в ручейках влаги, стекавших по глиняным стенам. Эха в пещере не было, земля слабо возвращала звуки. Алёна запрокинула голову и посмотрела наверх. На потолке, между корнями деревьев, увитыми грибами-светильниками, висели какие-то груши, а может быть, яблоки.

«Летучие мыши», – подумалось Алёне, но, присмотревшись, она поняла, что это были вовсе не плоды и не звери, а головы.

Головы эти висели вниз макушками, вырастали из земляного потолка. Волосы у каждой головы были разными, большинство были совсем лысыми, поэтому и смахивали на большие сливы. Голов была сотня, а может, и более, глаза и рты у них были закрыты, и в пещере, кроме слабого шума воды и звуков дыхания самой девочки, ничего слышно не было.

– Это до поры до времени, – прошептала Крыса. – Потом все варежки поразевают, помни об этом.

– А кто их так? Те же, что и детей наверх посылают?

– Что ты, дети не здешние, да и, кто всем заправляет, мне тоже мало известно, а эти, – Крыса кивнула на головы, – эти сами врастают по собственной неосторожности или по желанию даже. Чем хуже человек становится, чем меньше любит, больше злится, тем глубже врастает в землю. Где-то здесь и голова твоей мамы находится. Вот тут-то и сложность.

– Какая?

– Тебе надо узнать её. И времени у тебя будет немного. Во-первых, как только ты допустишь неосторожность и разбудишь их, они все завопят и будут даже кусаться. Во-вторых, тьма начнёт сгущаться, и когда ты погрузишься в неё окончательно, то даже я не смогу тебе помочь – ты останешься здесь навсегда.

– Спасибо, что предупредила заранее, – злобно ответила Алёна.

– Я подумала, что если ты девочка, которая ничего не боится, то и это тебе знать не обязательно, – обиделась Крыса.

– Ну не дуйся, прости, всё нормально.

– Ну ладно тогда, вот вторая сложность. Когда и если найдёшь её – тебе надо будет уговорить голову вернуться. А с твоей мамой, наверное, спорить – то ещё удовольствие. И третье. Когда она согласится, тебе надо будет отделить голову от всего остального и поменять их.

– Как поменять?

– Я не знаю, но легко, как прежде, уже не будет. Надо приложить усилия.

Алёна посмотрела на головы, торчащие из земли.

– Это голова моей настоящей матери?

Крыса помедлила с ответом:

– Такая же настоящая, как и те части тела, что ты видела по ночам у себя дома. Понимаешь? Может быть, хочешь уйти?

Алёна вспомнила запах мамино…