Генетический эксперимент

Предисловие

«Странная вещь: в тумане каждый блуждает в одиночестве.

Ни одно дерево не знает своего соседа, каждое само по себе».

(Г. Гессе)

Моей жене и дочери посвящается.

История генетики, как науки о наследственности, насчитывает немногим более ста лет. Хотя научные исследования иногда замирали на годы, если не на десятилетия, тем не менее, они снова возобновлялись. В 1866 году австрийский монах-августинец Грегор Мендель опубликовал работы о своих опытах с некоторыми сортами фасоли и гороха. Он скрещивал эти сорта и обнаружил при этом удивительную закономерность в наследовании их генов. Новый импульс для исследований возник в 1940 году, когда выяснилось, что клетки передают через ДНК биологическую информацию. И тогда люди поняли: жизнь – это информация, а всякая информация, которая наследуется, передаётся от клетки к клетке.

Но информация бывает различной, а зачастую и неподвластной человеческому мышлению. И тогда ни логика, ни здравый смысл не способны разъяснить самому себе и окружающим, что же на самом деле скрывается за этим, не всегда понятным термином.

Об этом и пойдёт речь в данной книге.

Мы с вами в купе пассажирского экспресса. Время вечер. История началась.

Следуйте за мной.

Глава 1-я: Загадочный попутчик

Понедельник, 18:00 (по реальному земному времени).

За окном медленно и неуклонно, минуя полустанки, проплывала однотонная местность – кустарники, равнины, иногда высохшие пруды с одинокими утками. Я безразлично смотрел на заброшенный пейзаж, всё было уныло, знакомо, не радостно. Моросил дождь. Сосед по купе сменил очередного вышедшего пассажира, а я всё ехал, почти сутки, люди менялись, а я всё смотрел в окно. На столике остатки ужина, недочитанная книга о пропавшей экспедиции на Байкале. Сосед попался молчаливый. Почти старик. Седые волосы, на редкость густые, были аккуратно зачёсаны, морщинистое лицо слегка иссохло за давностью лет, а глаза у него показались мне бездонными как пропасть. Он поминутно сморкался в платок, и когда время подошло к вечеру, внезапно заговорил тихим глухим голосом.

Рассказ его был таков…

- Не будем называть друг другу имён – они не столь важны. Мы просто попутчики, волею судьбы, оказавшиеся на одной колее жизненного пути. Я выйду, вы сойдёте – так и разбежимся, каждый своей дорогой. Но прежде, хочу рассказать вам свою историю. Она забавна и, думаю, будет вам весьма интересна.

Он тогда, очевидно, не принимал к расчёту, устраивает ли он меня как попутчик со своим, как он выразился, забавным рассказом? Надо полагать, я согласился, поскольку он продолжил далее:

- Это случилось в один, далеко не прекрасный день, когда я решил покончить с собой, - начал он, но заметив мои удивлённо поднятые брови, поспешил добавить. – Впрочем, прежде стоит упомянуть пару слов о себе, чтобы ввести вас в курс дела. Я баловень судьбы. В армии не служил, окончил институт, и в числе таких же выпускников был выставлен из родных стен альма-матер на улицу с сомнительным образованием и полной неспособностью к дальнейшей жизни. Баловнем судьбы я стал позже, а по окончании института, совершенно не знал, куда мне податься. Я был молодой, неопытный и, как оказалось, абсолютно невезучий. Мне не везло везде. Грязь, тоска, безнадёжность. Вокруг меня все знакомые выезжали за границу или устраивались в сомнительные аферы – на дворе стояли «лихие девяностые» и это было в порядке вещей. Родители сгинули в пропавшей на Байкале экспедиции, когда мне не было ещё и пяти, а воспитала меня тётушка, сестра отца, которая, в свою очередь, умерла от рака. Ни знакомых, ни друзей, ни каких-либо подходящих идей в голове. Жил одним днём. Побирался, как мог. Работал грузчиком на железнодорожной станции, таскал мешки с цементом, копал канализации. Не важно, где я странствовал, как добывал средства на жизнь. Жил скверно. Одно время даже подворовывал. Девушки не было, присмотреть было некому. Начал пить. Помню, однажды утром, в один из безрадостных дней, проснувшись и побрившись, я швырнул бритву в умывальник. Время моё настало, понял я. Всё! Не хочу, не желаю так дальше. Хватит!

Вышел на улицу, добрался до ломбарда, сдал в него единственное кольцо – подарок мамы – купил бутылку водки, бутерброд, и упился к чертям собачьим, совершенно не осознавая, каким образом оказался на высоком, заброшенном мосту, возвышавшимся в отдалённом квартале унылого города. Видимо, меня кто-то обчистил, карманы были пусты, вот тут-то я и решился. Всё безнадёжно. Уйду. Покину этот мир, не могу больше прозябать, когда даже крошки хлеба иной нет, чтобы утолить голод. Кругом рэкет, драки, махинации – не моё. Не таким я себя видел в жизни.

Забравшись на парапет, я уже хотел шагнуть в бездонную пропасть, как вдруг меня что-то остановило. Клочок бумаги, летающий в порывах ветра. Не знаю, какое на меня нашло тогда наитие, может голос с небес, может внутреннее подсознание, но я подхватил этот обрывок газетного листа и безразлично развернул. Прыгнуть всегда успею.

Ощущение было непонятное. Меня будто тянуло к этому огрызку бумаги, влекло, магнитило всеми фибрами своей усталой души.

Развернул. В голове ещё парили выхлопы алкоголя. В глаза бросилась наполовину оторванная заметка о каком-то опыте, проводимом неким профессором, пожелавшим остаться неизвестным. Ему нужен был одинокий, без родственников доброволец, без претензий к конечному результату эксперимента. Суть опыта не раскрывалась, лишь частично упоминалось о неких мозговых волнах нейронных связей и воздействия их на человека. Что-то о генетике, строении ДНК и молекулярной физике. Я слабо понимал в тот момент, о чём идёт речь в объявлении, в голове, помню, засела только сумма вознаграждения, причём весьма для меня внушительная. Смысл заключался в том, что доброволец, в любом случае, положительном или отрицательном, получает гонорар, оговорённый при заключении соглашения. У меня глаза на лоб полезли. Прыгать в бездну теперь не имело смысла. Сумма была такой, что я сразу мог поправить все свои дела, выкупить кольцо, и начать новую, с самого начала, жизнь. В конце заметки был приписан телефон и, спрятав обрывок газеты в карман, я отправился к своему сменщику, с которым мы вместе разгружали когда-то вагоны. Выпросив у него мобильный телефон, я набрал номер и…

Незнакомец внезапно умолк.

В тот момент я мог бы поклясться, что уже видел когда-то этого старца. Но когда и где? Сейчас это было от меня так же далеко, как Иегова на небесах. Он наблюдал за мной, я же наблюдал за сверчком, притаившимся между рамами вагонного окна. Его упоминания о тётушке, погибших родителях, институте…

Всё было настолько знакомо, настолько близко мне и родственно, словно происходило со мной в прошлой жизни. Меня так же воспитала сестра моего отца, который с мамой исчез бесследно в таёжных массивах Байкала, я так же оканчивал институт, а позже в моей судьбе случился какой-то непонятный пробел в памяти, о котором я не вспоминал, боясь обратиться к психиатру. Что это? Банальное совпадение, или за этим последует что-то большее, неотвратимое от меня, странное и непонятное, которого я совсем не желал слышать?

Собеседник вздохнул, очередной раз высморкался и уставился на проплывающий мимо однотонный пейзаж. По-прежнему моросило, окно было залито потоками воды. Принесли чай. У меня оставались с собой бутерброды. Я предложил, он отказался. Поезд громыхал и едва катился к следующей станции.

Незнакомец продолжил.

********

- Дело в том, что я не обратил тогда внимания на постскриптум внизу, набранный, как обычно, мелким шрифтом. Это была приписка, разорванная, как оказалось, на самом важном месте. В ней, как я позже узнал, оповещалось, что если доброволец после эксперимента начнёт обладать некоторыми необыкновенными способностями, он обязан держать тайну эксперимента в себе, вплоть до окончания опыта. В противном случае, если информация о генетических изысканиях станет известна обществу, доброволец начисто лишался гонорара. (Вот в тот момент я и удивился первый раз, однако не придал этому значения). В голове засела только сумма вознаграждения, а остальное отбрасывалось на задний план в моих рассуждениях. Чем я рисковал? Если посудить, что я недавно хотел лишить себя жизни, то, согласитесь, было бы смешно отказаться от такой удачи поправить свой личный бюджет, начав новую счастливую жизнь.

Позвонив загадочному профессору, я тут же был подвергнут всестороннему допросу, одинок ли я, есть ли у меня близкие родственники, и, собственно, по какой причине я согласился на это эксперимент? Услышав о моих жизненных затруднениях, собеседник на том конце пригласил меня на первичное собеседование, и уже утром следующего дня я предстал перед профессором в его собственной квартире, оборудованной под научную лабораторию. Он, как и я, был одинок. Причины я не спрашивал – мне совершенно не интересен был в тот момент образ его жизни.

Напротив меня в кресле сидел кислый, суховатый старик, очевидно, страдающий несварением желудка. Суть эксперимента я вам рассказывать не буду, поскольку и сам до сих пор не понимаю всей подоплеки свершившегося со мной после проведения опыта. Много всего научного, химического и биологического, на уровне молекулярной физики, отчего голова моя в тот момент шла кругом.

Я оказался на кушетке, окутанный какими-то проводами, присосками, зондами и прочим медицинским оборудованием. И лишь проваливаясь в небытие, заметил про себя нагромождение всяческих колб, реторт, чашек Петри, микроскопов…

Дальше была пустота.

А когда пришёл в себя, обнаружил, что нахожусь всё под тем же мостом, с которого недавно готов был сигануть в пропасть. Как и при каких обстоятельствах под ним оказался, я не имел ни малейшего понятия, хотя помнил и об эксперименте, и о профессоре, и о сумме вознаграждения, которую он мне должен был выплатить после того, как я приду в себя.

Не буду сейчас рассказывать, как я возвращался к его дому, совершенно сбитый с толку моим загадочным появлением у моста, упомяну лишь, что речь о выплате отпала сама собой, когда я увидел, во что превратилась его замысловатая лаборатория. Флигель, в котором она находилась, был напрочь снесён пожаром, а само тело профессора обнаружили пожарники, когда прибыли на место трагедии. Обгорелый начисто труп был доставлен в морг, и что сталось с останками профессора впоследствии, я не узнал. Простившись мысленно с этим, в общем-то, незнакомым мне человеком, я, не солоно хлебавший, отправился восвояси, размышляя о непонятном отшибе своей памяти, каким образом я оказался у моста, избежав печальной участи своего старшего компаньона по опытам. Вполне резонно, думал я, что во время эксперимента произошёл какой-то сбой, может, сработало замыкание, вспыхнули растворы в колбах, взорвался эфир или ещё что – этого я не знал. Как не знал и того, почему профессору не хватило времени спастись, превратившись в пылающий факел, от которого позже остались одни обуглившиеся кости.

Я вернулся в свою каморку, упал без чувств, и провалялся в постели двое суток, совершенно потеряв счёт времени.

На этом заканчивается первая фаза моего рассказа. Отныне, с того памятного дня после проведения эксперимента, я вступил во вторую фазу своего, теперь уже, нового существования.

Старик умолк. Поезд продолжал катить в сумрачных тенях за окном, от которых стало как-то неуютно на душе. Мне вдруг на миг показалось, что передо мной сейчас сидит сухощавый, согбенный старец, хранящий в себе ключи от вечной тайны мироздания, вся жизнь которого сосредоточилась в глубоких и бездонных глазах. В них читалась сама мудрость, накопленная веками предыдущих поколений. В этот миг он был непостижим для меня, как горные вершины на Луне.

Тени за окном пропали, видение исчезло.

- А потом наступила вторая фаза моей жизни после эксперимента, - произнёс он загадочно. – Вот как это произошло…

********

- Впервые я заметил в себе перемену несколько дней спустя, когда решил развеяться от той апатии, что меня посетила после того, как я утерял возможность получить заслуженное вознаграждение. Прежде, в подобных случаях безысходности меня всегда спасала рыбалка. Уединившись в камышах у берега озера, что находилось за чертой города, я мог часами сидеть над удочкой, совершенно не интересуясь поклёвкой, зато углубляясь в свои невесёлые мысли, когда тебе никто не мешает кроме лягушек, цапель и безобидных ужей на болоте. Делать было нечего, прыгать с моста уже не хотелось и, выйдя рано утром третьего дня к остановке автобуса, я решил весь день провести у озера. Удочки были со мной, термос и бутерброды припасены заранее, погода стояла ясная, а настроение было не в меру пассивное. Что будет, то будет, решил я. Пусть течение жизни несёт меня куда угодно, лишь бы абстрагироваться от всего этого окружающего мира, стать невидимым для всех, не существующим, не живущим рядом. Таковы были мои печальные мысли, когда я поднялся по ступеньке автобуса. Молодая пара с ребенком впереди меня сразу заняли места за перегородкой водителя, а пожилые супруги уселись напротив. Я пробрался в самый конец и расположился на задних поперечных сиденьях: ехать долго, можно и полежать.

Кроме нас в салоне больше никого не было.

Автобус подскакивал на ухабах; за окном в серой предрассветной дымке проскакивали загородные посёлки, дачные участки, огороды, сады и кукурузные поля, уже убранные. Приятная истома разлилась по всему телу, и под тихое укачивание я сонными глазами провожал за окном проплывающие мимо тёмные силуэты деревьев. Сам не заметил, как начал клевать носом в безмятежной полудрёме.

Тут-то и произошло то первое событие, заставившее меня впоследствии изменить все взгляды на мою прежнюю жизнь.

Странное было ощущение. Непонятное. Блики отсветов на сиденьях; подпрыгивающие на ухабах тени моих попутчиков, сидящих впереди. Казалось, они тоже уснули, положив головы друг другу на плечи. И только свет впереди от фар, бегущий по пунктирной полосе дороги, и только силуэт склонившегося над рулём водителя в зеленоватом ореоле светящихся лампочек, и только зыбкие тени по углам салона. Я зевнул. Вот и первая остановка.

Было пять часов утра.

Тёмный комбинат в предрассветных сумерках уходил своими трубами далеко в поля и растворялся в клубящемся над землёй тумане, оставляя напоказ только свой мрачный фасад с центральным входом – как раз напротив моего окошка. Что-то необычное показалось мне в этом громоздком сооружении из стекла и бетона. Над козырьком проходных турникетов висел красный широкий, во всю длину, транспарант с лозунгом: «ВПЕРЁД К ПОБЕДЕ КОММУНИСТИЧЕСКОГО ТРУДА, ТОВАРИЩИ!». Сбоку от входа, закрывая собой весь первый и второй этаж, располагалось огромное парусиновое полотно с изображением Леонида Ильича Брежнева при всех его регалиях. На ближайшей исполинской трубе, терявшейся в вышине тумана, яркой краской сверху вниз были выведены слова: «ДА ЗДРАВСТВУЕТ КПСС!», а на самой крыше трёхэтажного комбината размещались светящиеся в темноте буквы: «ТЕКСТИЛЬНЫЙ ЦЕХ – УДАРНИК КОММУНИСТИЧЕСКОГО ТРУДА».

И орден Ленина рядом.

Тут же, возле проходных, на аллейке стоял газетный киоск «Союзпечать», на крыше которого рдел в порывах несильного ветра красный флаг с серпом и молотом в верхнем левом углу. Чуть сбоку, почти впритык к киоску, стоял железный крашеный стенд, под стеклом которого угадывались приклеенные развёрнутые листы газет «Правда», «Известия», «Труд» и ещё какие-то.

Чудно, подумал я. Акция, что ли у них какая, посвящённая временам Советского Союза?

И не успел удивиться, как в салон вошли двое. Двери тут же закрылись, автобус тронулся.

Вошедшие, очевидно, были из ночной смены, уже переодевшиеся из робы в гражданскую одежду. Нормальные работяги, как мне показалось, едущие домой…

Если бы не одно но.

Одеты они были - как бы это по точнее выразиться – как раз в стиле восьмидесятых годов, что ли. У одного «петушок» вязаный на голове, другой держал спортивную сумку с надписью «Аэрофлот» - такую когда-то носил мой отец, и у обоих в руках были коробки конфет с нарисованным на крышках олимпийским мишкой, под которым красовался логотип Олимпиады – 80 с пятью переплетёнными кольцами внизу. Оба уселись позади стариков, молча, тихо, без эмоций и разговоров.

Помню, как я тогда пожал плечами: на кой бес мне это надо? Может, у людей корпоратив какой…

Странно всё это было.

Пора бы уже чуток светать. Но нет. Снова тени за окном, снова впереди бегущий свет фар. Тихая качка, скрип шин, и полный, всепоглощающий покой. Не заметил, как снова задремал. Следующая остановка где-то минут через сорок.

…Проснувшись от шипения открывающихся дверей, я протёр глаза и уставился в окно. Всё так же сумрачно и туманно. Здесь должен быть старый железнодорожный вокзал, который за давностью лет закрыли и перенесли ближе к центру города, но технически он ещё функционировал, принимая тепловозы, дрезины и мелкие платформы, гружённые углём, мазутом и прочим материалом. Вокзал должен быть…

Но его не было.

Вместо него стояла срубленная из дерева сторожка с двумя окнами без занавесок, покосившимся крыльцом и опущенным рядом шлагбаумом. К перилам крыльца была привязана лошадь, запряжённая в телегу, словно пёс на привязи. У ступенек валялось ржавое ведро, а чуть поодаль виднелся колодец с намотанной на барабан цепью, и совсем уже не к месту – старый допотопный семафор времён тридцатых годов прошлого века, который сейчас работал, указывая путь какому-то неведомому транспорту.

Паровозу? – подумал я.

А что: телега, колодец, семафор – как раз паровоз будет к месту.

Я снова протёр глаза, с сомнением ущипнул себя выше локтя, и уставился на входящих.

Зашли две женщины. Но это ещё полвопроса. Вторая половина вопроса состояла в том, что вошедшие были… крестьянками. В платках, передниках, в деревенских одеждах и с лукошками в руках – точно как в фильме «Кубанские казаки» или «Свинарка и пастух». Молчаливо прошли по салону и так же молча уселись позади молодой семьи. Автобус тронулся, и последнее что я успел заметить, это внушительный бюст Сталина, промелькнувший за окном, весь уложенный цветами, стоящий посреди искусственной лужайки сразу за сторожкой. Вскоре и он исчез за поворотом, слышно было только далёкое прощальное ржание лошадей.

Впору было удивиться.

Впрочем, может я не так всё разглядел, может не так воспринял, может вообще придумал себе чёрт знает что в зыбких сумерках. Ну, подумаешь телега. Ну, крестьянки, семафор и Сталин… Конечно, в наше время, рядом с городом это как-то необычно. Однако создают же люди какие-то закрытые секты, коммуны, поселения; я даже слышал, что у нас где-то есть «Братство Кольца» по произведениям Толкина. Там живут в хижинах, ходят с мечами и носят средневековую одежду. Отчего здесь нельзя? И тотчас ответил самому себе: коммуны – коммунами, а вокзал где?

Пожал плечами и зевнул. Следующая остановка через час.

…Мне показалось, что кто-то трясёт меня за плечо. От сладкой дрёмы едва разлепил очи и всмотрелся в сумрак салона. Автобус последний раз качнулся и остановился. Все спят. Чёрт! Когда же утро?

Двери с шипением раскрылись. Интересно, почему все только входят, но никто не выходит?

Вошли. Один за другим. Босоногий чумазый мальчишка, весь в грязных лохмотьях, держащий в руках маленького ягнёнка, который жалобно блеял, норовя вырваться, а за ним, видимо, его отец, бородатый, в какой-то хламиде, подпоясанный кушаком, и в старых лаптях поверх онучей. Сразу уселись поодаль и животинка затихла.

Двери. Шипение. Толчок. Медленно тронулись.

Вот тут я уже возмутился до предела. Бросил взгля…