Инженер 2: Тульские диковинки

Глава 1 Дорожные тяготы

Карета дернулась особенно сильно, я ударился плечом о деревянную стенку. Пальцы машинально ухватились за ременную петлю, прибитую над окном, единственную опору в этом трясущемся ящике на колесах. За окном мелькали голые холмы Крымского полуострова, дорога уходила лентой меж каменистых склонов.

— Эх, дороги наши! — весело заметил купец Савва Лукич, сидевший напротив. — Неровности одни. Но привыкнешь, ваше благородие, куда деваться-то.

Я кивнул молча. Привыкнуть. Три версты от станции, и спина уже затекла, кости ломило от непрерывной тряски.

Савва Лукич Громов оказался словоохотлив. Дородный мужчина лет пятидесяти, в добротной синей поддевке с медными пуговицами, окладистая борода тщательно расчесана, руки крупные, привычные к счетам и гирям. Второй гильдии купец, торговавший по всей империи, от Москвы до Одессы. Сидел он развалившись, занимая большую часть скамьи, у ног тяжелый кожаный саквояж.

— А я вот каждый год раз по пять эдак по нашим дорогам мотаюсь, — продолжал он, поправляя поддевку. — Товар возить, договоры заключать. И ничего, жив-здоров. Правда, спина побаливает, это верно. Но дело требует. Вы вот в Тулу едете, говорите? Город знатный! Я там у Петра Ивановича Баташева закупаюсь, у заводчика. Самовары его, знаете ли, по всей России славятся.

— Слышал, — ответил я коротко.

Ямщик на козлах, не оборачиваясь, крикнул лошадям что-то непонятное. Карета подпрыгнула на очередной выбоине, затем накренилась вправо, колесо угодило в глубокую колею.

Ямщика звали Степан. Мужик лет тридцати пяти, коренастый, с обветренным лицом цвета старой кожи. На голове помятая шапка-ушанка, хотя апрель уже вступил в права. Зипун серый, латаный-перелатанный, сапоги когда-то хромовые, теперь просто грязные. Руки держали вожжи уверенно, привычно. За плечами у него висела небольшая холщовая сума, припасы на дорогу. Степан правил четверкой без особых понуканий, лошади знали дорогу сами.

— Эх, тряхнуло! — Савва Лукич хохотнул, придерживая свой живот. — Ваше благородие, вы небось впервой так далеко в карете едете?

— Приходилось, — ответил я. — Но после госпиталя кости еще не окрепли совсем.

— А, точно, точно! Вы же контуженный. Доктора-то вас залечили?

— Залечили.

Савва Лукич покачал головой сочувственно:

— Война дело худое. Хотя для торговли, признаться, выгодное. Армия все скупала: сукно, провиант, порох. Барыши были, не скрою. Но жалко народ, конечно. Вас вот контузило, других в землю легло. Царство им небесное.

Я промолчал. За окном потянулись редкие деревья, чахлые дубки да кустарник. Апрельское солнце светило ярко, но без тепла. Ветер гнал по дороге облака пыли.

Карету снова тряхнула. Я переместился на край скамьи, пытаясь найти положение поудобнее.

Скамья деревянная, обитая жестким конским волосом, набитым в продавленный тюфяк. Спинка короткая, едва доходит до лопаток. Окна без стекол, завешены брезентовыми шторками, которые пропускают пыль и холод. Пол застлан грубой рогожей, от которой пахло старой кожей и табаком от предыдущих пассажиров.

Внутри кареты тесно. Савва Лукич занимал больше половины своей стороны, я сидел напротив, наши колени почти соприкасались. Под ногами торчали углы дорожных сундуков, один мой, другой купеческий. Потолок низкий, обтянутый парусиной, местами продранной. В углах паутина.

— А вы в Туле давно бывали, Савва Лукич? — спросил я, больше чтобы отвлечься от неудобства.

Купец оживился:

— Давно! Лет десять с ним дела имею. Город замечательный, оружие там делают лучшее в империи. Хотя, говорят, англичане теперь обогнали. Ну да это военные разговоры. А для торговли самое место! Заводов множество, народу тьма, все при деле.

— Производство налажено хорошо?

— Как вам сказать… — Савва Лукич почесал бороду. — Мастера тульские золотые руки имеют, это точно. Но заводы старые, машин мало. Все больше руками работают. Слышал, что новый директор хочет перемены какие-то ввести, станки заморские ставить. Да старики противятся, боятся новшеств.

Я кивнул. Типичная картина. Россия вечно отстает от Европы на десятилетия, а консерватизм душит любые попытки модернизации.

Карета накренилась влево. Степан на козлах заругался вполголоса, колесо угодило в особенно глубокую яму. Удар пришелся прямо по рессоре, я ощутил, как всю конструкцию тряхнуло снизу вверх.

— Дорога, — пробурчал Савва Лукич, — хуже не придумаешь. Хорошо, что апрель сухой выдался. А то бы увязли в грязи по самую ступицу. Бывало, сутками на одном месте стоишь, ждешь, пока высохнет.

Я выглянул в окно. Дорога действительно отвратительная. Глубокие колеи, выбоины, камни. Кое-где виднелись лужи, остатки недавних дождей. Обочины размыты, следы от десятков колес превратили тракт в месиво застывшей грязи. Когда ветер поднимал пыль, она забивалась в нос, скрипела на зубах.

Через час езды в спине началась ноющая боль. Постоянная тряска давала о себе знать, позвоночник не привык к такой нагрузке после недель госпитальной койки. Я попробовал откинуться на спинку, но она оказалась слишком твердой и короткой. Попробовал сесть прямо, но при очередном ухабе снова ударился плечом о стенку.

Савва Лукич, видимо привычный к дороге, дремал, покачиваясь в такт движению. Его голова падала на грудь, борода шевелилась во время храпа.

Степан на козлах периодически покрикивал на лошадей:

— Эй, гнедая! Не отставай! Взяли, взяли!

Лошади шли ровной рысью, но на подъемах сбавляли шаг, пыхтели. Четверка рабочих животных, не ахти какой масти, две гнедые, одна вороная, одна рыжая. Упряжь старая, местами подвязанная веревками. Дуги скрипят, колокольчики под ними монотонно звенели.

Верст через пять карета остановилась. Степан спрыгнул с козел, подошел к колесам, осмотрел.

— Что там? — окликнул я.

— Да так, ваше благородие, проверить надо. Колесо скрипит. Давно менять пора, да денег у конторы нет.

Он постучал по ободу, покачал спицы. Одна из них действительно шаталась.

— Доедем? — спросил Савва Лукич, высунувшись из окна.

— Доедем, куда денемся. До следующей станции верст десять, потерпит.

Степан полез обратно на козлы, щелкнул кнутом. Карета тронулась.

Я откинулся на сиденье, закрыл глаза. Тряска продолжалась. Монотонная, изматывающая.

Скрип рессор, стук колес по камням, позвякивание колокольчиков. К этому добавлялись звуки самой кареты: скрип досок, дребезжание оконных петель, шарканье багажа по полу.

Жара начала усиливаться. Солнце пекло в брезентовую крышу, внутри становилось душно. Я приоткрыл шторку окна, но сразу же в лицо ударила пыль. Пришлось закрыть обратно.

Савва Лукич проснулся, потянулся, достал из кармана платок, вытер лицо:

— Жарко, а? Апрель, а уже печет. Хорошо, что не июль. В июле в этой коробке вообще париться приходится.

— Вентиляции нет никакой, — заметил я.

— Вентиляции? — переспросил купец, не понимая слова. — Это что такое?

— Проветривание. Чтобы воздух свежий поступал, а старый уходил.

— А-а! — догадался Савва Лукич. — Верно говорите. Окна б побольше сделать, что ли. Только пыль тогда еще хуже лезть будет.

Я промолчал. Объяснять принципы вентиляции сейчас не хотелось. Да и бесполезно, карета почтовая, казенная, переделывать ее никто не станет.

Проехали мимо небольшой деревни. Несколько изб, крытых соломой, огороды, плетни. У колодца стояли бабы с ведрами, равнодушно глядели на карету. Собаки залаяли, побежали следом, но быстро отстали.

— Скоро станция будет, — объявил Савва Лукич. — Там лошадей сменят, отдохнем маленько. Может, чайку выпьем.

Я кивнул. Отдых требовался позарез. Спина ныла, ноги затекли, в голове сплошная каша от тряски и жары.

До станции добрались через час. Небольшое здание из бревен, побеленное известкой, конюшня рядом, несколько навесов. Двор утоптан лошадиными копытами, пахнет навозом и смолой.

Степан осадил лошадей, спрыгнул с козел:

— Приехали, баре! Станция Бахчисарайская. Полчаса стоянки.

Я вылез из кареты, с трудом разгибая затекшие ноги. Савва Лукич вывалился следом, охая:

— Эх, дорога! Все кости переломала.

Внутри станции небольшая горница с длинным столом и лавками вдоль стен. В углу русская печь, на которой кто-то дремлет. Смотритель, старый солдат в потертом мундире, записывал что-то в толстую книгу.

— Чай давай, Сидорыч! — распорядился Савва Лукич. — И калачей, если есть.

Через несколько минут на столе появился чайник с кипятком, глиняные кружки, сахар колотый, черствые калачи.

Я сел на лавку, потягивая горячий чай. Тело постепенно отходило от тряски, но знал, через полчаса все начнется снова.

— Далеко еще до Симферополя? — спросил я смотрителя.

— Верст восемьдесят останется, ваше благородие. К вечеру доберетесь, ежели не сломаетесь.

— Часто ломаетесь?

— Бывает. Кареты старые, дороги худые. Прошлую неделю барин один до Симферополя трое суток добирался, ось треснула на полпути. Пока новую привезли, время прошло.

Савва Лукич хмыкнул:

— Вот и едешь, и молишься, доехать бы без приключений.

Я допил чай, вышел во двор. Степан возился около кареты, осматривал колеса. Подошел ближе.

— Как дела?

— Да так, ваше благородие. Колесо скрипит, спица шатается. До Симферополя дотянет, а там на станции починить надо.

Я присел на корточки, осмотрел проблемное колесо. Спица действительно сидела неплотно, обод треснул в одном месте. Ступица изношена, смазки давно нет.

— Давно эту карету не ремонтировали?

Степан почесал затылок:

— Да уж года два, наверное. Денег в конторе нет, все на войну ушло. Вот и катаемся на развалинах.

Я выпрямился. Карета действительно в отвратительном состоянии. Рессоры просевшие, подвеска жесткая, амортизация никакая. Кузов дребезжит, доски рассохлись, щели повсюду. Крыша протекает, видны подтеки от дождя. Кожаные ремни, на которых держится кузов, истерлись, местами подвязаны веревками.

— Эх, карета, — пробормотал Степан с грустью. — Служила верой-правдой, теперь дышит на ладан. А новую не дадут, денег нет.

Смотритель высунулся из двери:

— Степан! Время! Запрягай свежих!

Ямщик пошел к конюшне. Через несколько минут вывел новую четверку, отдохнувших лошадей, но таких же заморенных, как предыдущие. Начал перепрягать.

Я вернулся в горницу. Савва Лукич доедал последний калач, запивая чаем.

— Поехали, что ли, ваше благородие? Степан лошадей меняет.

— Поехали.

Мы вышли, забрались обратно в карету. Степан взобрался на козлы, взял вожжи, щелкнул кнутом:

— Но, пошли!

Карета тронулась. Тряска возобновилась с новой силой.

До Симферополя добрались к закату. Переночевали на станции, поужинав щами и кашей. Утром выехали дальше, на север, через Перекоп, в бескрайние степи Малороссии.

Дорога становилась все хуже. Крымские холмы сменились ровной, выжженной ветром равниной. Колеи глубже, ухабы чаще. Степан ругался вполголоса, объезжая особенно опасные выбоины.

Савва Лукич к третьему дню пути осунулся, потерял прежнюю веселость. Сидел молча, придерживая живот, морщился при каждом толчке.

— Век бы не видеть этих дорог, — пробурчал он на второй день после Перекопа. — Спина отваливается, кости ноют. Хорошо еще, что почечуй не шалит.

Я промолчал. У меня болело все, от шеи до поясницы. Контузия давала о себе знать, голова раскалывалась при каждом особенно сильном ударе. Приходилось стискивать зубы, держаться за ременную петлю.

Степан на козлах тоже изменился. Перестал покрикивать на лошадей, правил молча, угрюмо. Лицо осунулось, глаза покраснели от пыли и недосыпа. На станциях валился спать, едва успев перекусить.

Четвертый день пути. Утро выдалось пасмурное, ветер гнал низкие тучи. Мы выехали с очередной станции на рассвете, дорога шла через степь, ни деревца, ни кустика, одна трава по колено.

Верст через десять карета начала крениться вправо сильнее обычного. Степан придержал лошадей, обернулся:

— Ваше благородие, кажись, худо дело. Колесо совсем разболталось.

— Останавливайся, — приказал я.

Карета встала. Я вылез, обошел сзади. Правое заднее колесо действительно сидело криво, спицы шатались, обод треснул еще в двух местах. Ступица скрипела при малейшем движении.

Савва Лукич высунулся в окно:

— Что там?

— Колесо. Скоро совсем развалится.

Купец негромко выругался, вылез из кареты, подошел. Посмотрел, покачал головой:

— Эх, дела. До следующей станции далеко?

— Верст двадцать пять, — ответил Степан, слезая с козел. — Не дотянем. Сломается на полпути, хуже будет.

Он присел на корточки, осмотрел колесо внимательнее. Пощупал спицы, покачал обод, заглянул в ступицу.

— Все, — вынес вердикт. — Спица одна совсем треснула, еще две на ладан дышат. Обод расщелился. Ступица без смазки, стерлась насмерть. Дальше ехать нельзя, развалится к чертовой матери.

— И что делать будем? — спросил Савва Лукич раздраженно. — Сидеть здесь, пока нас волки не сожрут?

Степан выпрямился, снял шапку, почесал затылок:

— Назад возвращаться, верст десять. Там на станции мастер есть, починит. Но день потеряем, а то и два. Да еще денег возьмет, небось.

— Сколько? — поинтересовался купец.

— Рублей пять попросит. За работу, за материал.

— Пять рублей⁈ — взвился Савва Лукич. — Да это грабеж средь бела дня! За одно колесо!

— А вы как хотели? — огрызнулся Степан. — Спицы новые нужны, обод менять. Работа не легкая. Мастер тоже кормиться хочет.

— Кормиться! — фыркнул купец. — Обдирать проезжих, вот чем они промышляют!

Я обошел карету кругом, осматривая остальные колеса. Левое заднее тоже выглядело неважно, пара спиц шаталась, обод потрескался. Передние получше, но тоже изношенные.

— Степан, — окликнул я. — У тебя инструмент есть какой?

Ямщик кивнул:

— Есть. Топор, молоток, клещи. В ящике под козлами лежат.

— Доставай. И смотри, есть ли запасная спица.

— Спица? — переспросил он недоуменно. — Зачем?

— Чинить будем. Сами.

Савва Лукич уставился на меня:

— Как это, сами? Вы что, колесо чинить умеете? Ах да, вы ведь инженер…

— Посмотрим.

Степан полез под козлы, вытащил деревянный ящик, открыл. Внутри действительно нашлись топор, молоток, клещи ржавые, моток веревки, несколько гвоздей. Запасной спицы не оказалось.

— Нет спицы, — констатировал ямщик. — Значит, все равно назад возвращаться придется.

Я присел перед сломанным колесом, внимательно осмотрел конструкцию. Колесо деревянное, классическое для нынешнего времени.

Ступица центральная часть, в которую вставлена ось. От ступицы расходятся спицы, четырнадцать штук, вставленные в гнезда. Спицы соединяются с ободом, деревянным кругом, обитым железной шиной. Одна спица треснула посередине, еще две расшатались в гнездах ступицы.

Обод треснул в трех местах, дерево рассохлось, железная шина не спасла. Ступица стерлась изнутри, смазки давно нет, металл оси протер дерево.

Савва Лукич стоял рядом, сопел недовольно:

— Ну и что, ваше благородие? Видите сами, полная развалина. Без мастера не обойтись.

— Может быть, — ответил я уклончиво.

Встал, обошел карету еще раз, изучая конструкцию. Кузов держится на кожаных ремнях, прикрепленных к раме. Рама деревянная, дубовая, соединена металлическими скобами. Рессоры железные, но жесткие, почти без прогиба. Под рамой две оси, передняя и задняя.

Степан следил за мной с недоумением:

— Ваше благородие, вы чего разглядываете-то? Колесо сломалось, надо назад ехать, мастера звать.

— Погоди, Степан. Дай подумать.

Я снова опустился на корточки перед колесом, задумался. Починить спицу без запасной невозможно. Но можно попробовать временно укрепить, стянуть веревкой, подложить клин. Нам бы лишь доехать до следующей станции, там уже ремонтировать как следует.

Обод треснул, но шина еще держит. Можно стянуть трещины проволокой, если найдется. Или той же веревкой, туго обмотав.

Ступица, вот тут сложнее. Стерлась изнутри, люфт большой. Смазки нет, трение огромное. Можно попробовать набить тряпок, пропитать салом, хоть как-то уменьшить износ.

— Степан, у тебя сало есть? Или масло какое?

Ямщик покосился на меня:

— Сало? Есть немного, в суме. Для еды берег.

— Давай сюда. И веревку всю доставай.

— Ваше благородие, — начал было Степан, но я перебил:

— Делай, что говорю.

Он пожал плечами, полез в суму, достал завернутый в тряпку кусок сала. Граммов двести, не больше. Протянул мне неохотно:

— Вот. Только зря, по-моему. Колесо все равно не починить.

Я взял сало, развернул. Савва Лукич фыркнул:

— Что вы, ваше благородие, задумали? Колесо салом мазать? Не поможет ведь.

— Увидим.

Достал перочинный нож из кармана, срезал кусок сала, начал втирать в ступицу. Жир размазывался по стертому дереву, забивался в щели между осью и гнездом. Работал молча, тщательно, покрывая всю внутреннюю поверхность.

Степан смотрел молча, хмуро. Савва Лукич отошел в сторону, сел на траву, вытащил кисет, начал крутить цигарку.

Закончив со ступицей, я взялся за треснувшую спицу. Осмотрел трещину, сквозная, посередине, но концы еще держатся в гнездах. Взял веревку, начал туго обматывать место трещины, виток за витком. Веревка пеньковая, толстая, держит крепко.

— Молоток давай, — бросил Степану.

Он молча протянул инструмент. Я вбил конец веревки между витками, закрепляя обмотку. Потом взялся за расшатавшиеся спицы, вытащил из гнезд, обмотал концы тряпками, чтобы сидели плотнее, загнал обратно. Молотком подбил, добиваясь плотной посадки.

Обод обмотал веревкой в трех местах, где трещины. Туго стянул, завязал узлами. Железная шина держала дерево, веревка добавляла прочности.

Выпрямился, вытер руки о траву. Колесо выглядело не ахти, веревки торчали, обмотки кривые. Но вроде держалось.

— Покрути, Степан.

Ямщик подошел неохотно, взялся за обод, провернул. Колесо скрипнуло, но повернулось. Спицы не сломались, обод не развалился.

— Ну… — протянул он скептически. — Может, и доедем. До станции-то. Только не быстро, потихоньку придется.

— Потихоньку и поедем.

Савва Лукич поднялся с травы, подошел, осмотрел результат работы:

— Хм. Интересно получилось. Веревками связали. Думаете, довезет?

— Должно. Главное, не гнать лошадей, ехать осторожно.

Купец хмыкнул:

— Ладно уж. Все лучше, чем назад тащиться. Поехали, что ли?