Магнат. Люди войны

Глава 1 Степь да степь кругом

Хорошая война начинается с авиаразведки, а для нее нужен трактор с бульдозерным ножом. А где застряла этот чертова железяка, неизвестно, и потому вся наша шайка-лейка уже который день маялась тревогой, ожидая постройки взлетной полосы.

Вот с остальными пятью тракторами как раз все ясно — строго по графику приплыли в Буэнос-Айрес, там их перегрузили на речные баржи, сейчас плавно шлепают вверх по течению Параны, миновав Росарио и Санта-Фе. Еще дней десять, и они прибудут в Пуэрто-Касадо, наш главный логистический хаб. Только за это время нас выбомбят.

О, накаркал.

Приложил бинокль к глазам — мать моя женщина, боливийцы что, решили бросить в налет всю свою авиацию? Раз… два… пять… девять виккерсовских Vespa III и двенадцать кертисс-райтовских Osprey.

Сейчас нас будут убивать и грабить…

Наученные горьким опытом две колонны самолетов шли на большой высоте, но вокруг «штаба фронта» столько всего натыкано, что промахнуться трудно. По всем лагерям уже трубили тревогу, наши спешно загоняли «Атланты» с ценным имуществом в укрытия под маскировочные сетки.

Поначалу гул походил на зудение чакских комаров и проклятых москитов, но с каждой секундой рос и делался громче.

— Jefe, в укрытие, — взял меня за локоть Ларри.

Перекрытые щели мы отрыли сразу же, как только пережили первую бомбежку — слабенькую, всего двумя самолетами, зато теперь Панчо, я да Ларри вальяжно расселись в укрепленной досками траншейке, Хосе в другой щели, там же и радисты.

Радисты, блин, у них же сеанс!

Высунулся — так и есть, сидят под тентом в наушниках, ничего не видят и не слышат. Посмотрел на небо — секунд тридцать у меня есть, выпрыгнул и побежал к ним.

— Стой! Куда??? — в два голоса заорали за спиной.

Радиста я ухватил буквально за шкирку и вышвырнул из палатки, прямо в руки догнавшего меня Ларри.

— В укрытие!!!

Второй радист после секундного замешательства выдергивал штекеры головных телефонов и гасил станцию, закрывая ее металлической крышкой, когда я дотянулся до него:

— Бросай рацию! В укрытие!

Рядом грохнуло, в стену палатки ударила тугая стена воздуха, меня по затылку стукнуло колом, нас накрыло брезентом, а сверху забарабанили комья земли.

Отплевываясь и чихая, мы с радистом копошились под навалившейся пыльной тяжестью, пытаясь выползти из-под завала.

Блин, сейчас меня убьют!!! От этой мысли и противного свиста бомб в теле образовалась неприятная слабость.

Второй взрыв уронил стойку, падавшая аппаратура стукнула меня по башке и запутала лабиринт еще больше. К счастью, Панчо вспорол ткань снаружи, и мы на карачках выбрались на волю.

Веспы отбомбились и вставали в круг, на их место заходили Оспреи. От головного отделилась черная точка, следом бомбу скинули со второго…

Мозг, как уже несколько раз бывало, работал с исключительной четкостью — я видел траекторию и понимал, куда упадет бомба. Потащил радиста и Ларри в сторону, а за секунду до взрыва нырнул рыбкой на землю, потянув их за собой. Вихрь раскаленного воздуха, напоенного вонью горелого тротила, обдал спины, мы сразу же вскочили и через два прыжка упали в щель.

Не успели мы отряхнуться и сесть поудобнее, как туда же запрыгнули два парагвайца — капитан и лейтенант.

Капитан матернулся на русском и принялся рукавом счищать грязь с фуражки. Я поначалу хмыкнул — Парагвай вовсю принимал на службу белоэмигрантов, вон, даже начальником генштаба у них генерал Беляев, но потом взгляд зацепился за шрам, пересекавший неподвижную правую бровь.

Судя по тому, что Панчо схватился за кобуру, он тоже заметил шрам и узнал капитана.

Тот поднял грязное лицо, глаза его расширились, рука цапнула пистолет. Ничего не понимавшие лейтенант и Ларри немедленно повторили маневр.

Три квадратных метра, четыре пистолета, пять человек. Панчо напряженно давил косяка на капитана, капитан — на Ларри, побледневший блондин-летеха, совсем мальчик, едва ли двадцати лет, не понимал, что происходит, но защищал начальника без раздумий.

Блин, сейчас взорвется еще одна бомба, и мы с перепуга друг друга перестреляем!

— Отставить! — прохрипел я пересохшим ртом и для гарантии придавил ствол Панчо вниз. — Отставить!

Не дожидаясь конца бомбежки, сместившейся от нас на запад, капитан, не поворачиваясь спиной, выбрался из щели, за ним вылез лейтенант. Медленно, не сводя с нас глаз, они ушли.

— Грохнуть его надо было, — буркнул Панчо.

— За что?

— Для профилактики.

— Ну, знаешь! Так можно половину наших контактов перестрелять.

— Ты как хочешь, а мне сдается, что этот капитан и есть нью-йоркский снайпер. И он бы тебя грохнул без вопросов.

— А ты присмотри за ним.

Наконец, разрывы прекратились, три запоздавших парагвайских Потеза пытались догнать бомберы, а на земле подсчитывали убытки.

— Доложить о потерях!

Мы отделались сравнительно легко, четверо раненых, минус один грузовик, искореженный пулемет и два блока радиостанции — нас взрывы задели краешком, а у соседей восемь убитых.

Из рации вынули поврежденные блоки, я посмотрел — вполне можно восстановить, займусь, когда будет минута, — на их место воткнули запасные, через полчаса радисты снова вышли в эфир на перекличку тактических групп.

Всего двух — «Дуррути» и «Вилья» — на большее у нас не хватило ни сил, ни, что еще важнее, людей. Командовали ими, соответственно, Хосе Буэнавентура Дуррути и мистер Фрэнк (он же Панчо) Вилья. И если Панчо покойному мексиканскому генералу однофамилец и тезка, то Дуррути тот самый, из Federacion Anarquista Iberica. Большая часть наших бойцов оттуда же, кстати.

А еще у нас были четыре танка, два САУ, три разобранных самолета и хрен знает где застрявшие ЗСУ и бульдозер. И LRCG, рота Long Range Chaco Group на облегченных «Атлантах», которой отводилась роль кавалерии с тачанками.

Остальное наше воинство числилось «мотопехотой» на обычных грузовиках, с ручными пулеметами и в лучшем случае бронещитком, еще им полагалось десятка полтора джипов «Атлантико» со станкачами.

Вместе с тремя парагвайскими дивизиями завтра мы двинемся в наступление на фортин Алиуата, ключ к обороне боливийцев. Если мы их вышибем, дальше будет легче.

За прошедшие недели грузовики доставили снабжение и минометы, люди обвыклись с адскими условиями, насобачились при каждой стоянке растягивать маскировочные сети и рыть укрытия. Все-таки мой эрзац-учебник сержанта инженерных войск помог, не во всем, раздел водоподготовки я не помнил напрочь. Ну какой был смысл учить, если во время моей службы всегда рядом были колодец, ручей, речка или вообще водопровод? А вот в Чако с водой беда, и я в который раз проклял себя за непредусмотрительность. Вот что стоило запасти буры и насосы? А так приходилось уповать на цистерны-водовозки, за которыми охотились боливийские самолеты. И отжимало парагвайское командование.

Тут вообще своеобразное отношение к собственности, не иначе унаследованное от первобытного общества гуарани — если человеку что-то нужно, он просто берет. Вот нужна ему лопата — пойдет и возьмет, а рядом пусть хоть мешок золота валяется — не тронет, потому что ему нужна лопата, а не золото.

Наши отряды столкнулись с этой милой привычкой в первые же дни — командующий «фронтом», тогда еще полковник, а ныне генерал Эстегаррибия, реквизировал пятьдесят наших грузовиков. И пусть мы потом отбили тридцать обратно, но осадочек остался. А простые солдаты тырили все, что оставалось без присмотра, особенно кастрюли, чайники, кружки и миски. Страна аграрная, большинство парагвайцев пили и ели из консервных банок с обжатыми краями — вся металлическая посуда привозная и стоила бешеных по здешним меркам денег. За два чайника отдавали столько же, сколько за хорошего коня!.

Или крали посуду у нас, тем более, что облегчить «гачупинов» или «гринго»* — поступок скорее одобряемый, чем осуждаемый. Блин, вот думал ли я, что пуще глаза придется стеречь канистры? А ремонтная рота вообще воет и первым делом не укрытиями занимается, а ставит вокруг мастерских колючку. А я, помучавшись, приказал стрелять, если кто через заграждение полезет. И развесить таблички с предупреждениями. От них, правда, никакого толку — большинство неграмотно, но двое раненых малость исправили ситуацию.

Gachupin — презрительная кличка испанцев в Латинской Америке, буквально «люди со шпорами», gringo — кличка иностранцев, в особенности граждан США.

Но в целом, если у нас снова не сопрут критически важного, мы к наступлению готовы.

— Красотища какая! — вырвал меня из меркантильных мыслей Ларри.

— А? Где?

— Так вон, — он широко махнул рукой в северную сторону, где заходило солнце.

Феерический закат играл золотом, красным и фиолетовым по всему горизонту, постепенно меняя цвета на багровые и черно-красные. Еще пара минут — и тропическая тьма накрыла и наш, и соседние лагеря, развернутые недалеко от конца узкоколейки в Исла-Пой. Исчезли грязевые канавы, которые тут называли дорогами, мрак скрыл редколесье, где среди невысоких гваяковых деревьев маяками торчали старые двадцатиметровые квебрачо, пропала вся гладкая равнина от предгорий Анд до реки Парагвай, со всеми бочажками, термитниками, ксерофитами, оставив нам только круг, освещенный костром и рдеющими углями.

Над ними жарилось непременное асадо. Злобно шипели падавшие капли жира, дул несильный ветерок, отгоняя чад и запах мяса. Почти весь комсостав, кроме дежурных, сидел у огня в неглубокой ложбинке у костерка. Чуть поодаль, под врезанными в склон жердевыми навесами и в парусиновых палатках разместились штаб, «боксы» для грузовиков и радийка, на которую время от времени поглядывали все собравшиеся.

Там горела керосиновая «летучая мышь», трепыхались зеленые крылышки индикаторов настройки, шуршал эфир и постукивал ключ. Но — бесполезно, минут через десять попыток дозваться радист снял наушники и помотал головой из стороны в сторону.

Хрен, связи как не было, так и нет.

— Сиди теперь, гадай, что там случилось, — буркнул Хосе, переворачивая мясо на решетке. — Они не могли утопить станцию?

— Они могли утонуть вместе с баржей, — невесело ответил я, содрогнувшись при воспоминании о сегодняшнем налете боливийцев.

— Может, «Умайта»? — Хавьер с надеждой повернул ко мне лицо, на котором гуляли отблески огня.

«Умайта» могла бы сбегать вниз по реке, встретить баржу и передать сообщение — речники, носившие гордое имя «Флот Парагвая», выцыганили у меня несколько станций и радиофицировали свои посудины.

— Канонерку не отпустит Эстигаррибия, — повернулся с пуза на бок Ларри, — она прикрывает Пуэрто-Касадо и не стронется, пока «Парагвай» не придет на смену.

А это случится никак не раньше завтрашнего дня. И то, что идущий с низовьев шустрый «Парагвай», систершип «Умайты», еще не догнал тихоходную баржу с трактором, навевало совсем нехорошие мысли. Только слабенько, как угли костра, тлела надежда.

Оставалось ждать — вдруг баржа на подходе, вдруг тамошний радист сподобится выйти в эфир, вдруг, вдруг, вдруг…

По-хорошему, нужны резервные станции, но, блин, откуда их взять? И без того в сопровождение грузов как от сердца отрывал, у боевых подразделений, с тем расчетом, чтобы потом забрать обратно. А ведь кроме водоплавающих над нашими приемопередатчиками кондорами кружились стаи сухопутных полковников, включая самолично Ивана Тимофеевича Беляева, которому отказать почти невозможно…

Тем более, что «говорящих с ветром» изобрела вовсе не армия США — здесь на прием и передачу сажали индейцев-гуарани, чей язык знают почти все парагвайцы. С другой стороны фронта немного гуарани тоже есть, но там их, как аймару, кечуа и других индейцев, предпочитают в армию не брать, ну так кто же боливийцам доктор?

Рации, рации… В Овьедо и так работают не покладая рук, чтобы выполнить мои заявки, Термен обещал через месяц отгрузить новую партию, но через месяц неизвестно, много ли от нас останется.

— Давайте посуду, — уцепил и переставил решетку с углей на камни Хосе.

Шкворчащее асадо разобрали мгновенно, кое-кто не стал дожидаться, пока оно остынет, полоснул ножом и впился зубами в жареное мясо, подхватывая капли сока кукурузной лепешкой.

— Никогда бы не подумал, что мясо может опостылеть, — с набитым ртом выговорил Хавьер.

— Может, ты хочешь бобов? — невинно спросил Панчо. — Или кукурузы?

— Маниока ему дайте! — иезуитски поддел Ларри.

Да, диета у нас скудновата — говядины навалом, муки или бобов тоже, а вот со свежими овощами или фруктами беда. Хорошо хоть наученные врачами тыловики возили лимоны, а то бы к расстройствам желудка прибавилась цинга.

Все упиралось в снабжение — накидать в трюм мешки или пригнать стадо коров куда проще, чем доставить помидоры, гуайяву или папайю. Не говоря уж об огурцах и всяких там авокадо.

Даже наши собственные грузы запаздывали или застревали, что неудивительно — все снабжение армии толкалось по единственному маршруту. Хотя нам грех жаловаться, с логистикой у парагвайцев не в пример лучше, чем у боливийцев.

Во-первых, река, а на ней кроме барж и пароходиков — те самые две канонерки. Мало того, что вооружения как на легком крейсере, так еще их построили в Италии с учетом возможных перевозок войск, по девятьсот человек влезает.

Во-вторых, от Пуэрто-Касадо в самую середку Чако, к фортинам, идет самая настоящая железная дорога. Правда, узкоколейная, к тому же, в Парагвае плохо с техническим персоналом, и ее обслуживают приглашенные аргентинцы. Аргентина, как ни странно, держит вполне дружественный нейтралитет, иначе Парагвай просто задохнется — без свободной навигации на Паране ему не жить.

Ну и в-третьих, замечательные грузовики «Атлант» в количестве ста штук (не считая отжатых) — то ли взятка, то ли плата местным властям, чтобы они закрыли глаза на художества сеньора Грандера и сопровождающих его лиц. С ними автопарк армии Парагвая вырос как бы не в полтора раза, повозку с лошадкой тут уже не встретишь. Как ни странно, это позволило обуть патапилас, босоногих солдат — кожу перестали тратить на сбрую.

А вот боливийцам приходилось тащиться сотни километров от своих баз, по большей части пешком — четырнадцать суток против четырех у парагвайцев, как мне с гордостью сообщил Беляев. При этом противнику нужно доставить тяжелое снаряжение, включая артиллерию, танки и танкетки, горючее к ним и много чего еще по пустынной местности практически без дорог. И почти без воды — по сведениям, полученным кружным путем из Ла-Паса, у боливийцев потери от обезвоживания выше боевых.

Эх, вот бы война перевозками ограничилась!

Но нет, зря мы, что ли, через полсвета сюда добирались?

Мясо немного остыло, я отрезал первый кусок, прожевал — зря Хосе жалуется. Отличная говядина, никаких тебе гормонов или антибиотиков, свободный выпас, травяной откорм. Порода мелковата, но какая разница, рота две коровы съела или три?

Вином бы еще запить, да нельзя — у нас до начала наступления сухой закон. Испанцы бухтят, добровольцы ропщут, но иначе никак. Дисциплина — наше самое слабое место. Как ни бьются Хосе и Панчо, бойцы постоянно норовят выкинуть фортель.

В ночной тишине за машинами зажурчала струя, очередной разгильдяй отливает не в оборудованном туалете, а где ни попадя. А, нет — дотянуло запашком бензина, это он горючку сливает.

— Ларри, пошли!

Ларри выхватил из костра головню, помахал ей в воздухе, разжигая в факел. Правильно, батареи фонарей надо беречь, мы не в Нью-Йорке и даже не в Овьедо.

Прокравшись за машины, бойца не обнаружили, но Ларри ткнул за соседний бокс, где разгорался огонь. Вокруг него толпилось человек шесть, сменившихся с караула, один сматывал телефонные провода. Понятненько, на посты с зажигалками и спичками не пускают, чтобы не курили, так они политые бензином дрова поджигают искрой от батареи. Хосе еще жаловался на утечку горючего, мы на парагвайцев думали, а тут такое.

— Что происходит? — задал я дурацкий по форме вопрос.

— Замерзли, греемся, — прозвучал не менее дурацкий ответ.

— Это в двадцать пять градусов?

Тут в декабре лето, ночью редко опускается до двадцати, а днем может жахнуть сорок пять.

— А телефон ты зачем отключил?

— Мы воевать ехали, а не по телефону разговаривать!

Сказочные долбоклюи. Сплошной апломб и революционная сознательность.

— Понятно, чья рота?

— Хавьера, — подсказал Ларри.

— Зови его.

Хавьер явился вместе с Хосе.

— Твои бойцы отключили телефон. С этого дня рота действует без связи, только с посыльными.

— Как же… — вытянулось лицо у астурийца.

— Вот так, — я развернулся и пошел обратно, с удовлетворением слушая за спиной шипение Хосе.

Вот учишь дураков, учишь, как об стену горох. Ничего, настоящий бой все на свои места расставит, до всех достучится. Кого не убьют, разумеется.

У нашего костра насытившиеся лениво перебрасывались словами.

— Жаль, реки тут нет…

— Помыться?

— Не, рыбки наловить…

— Да, рыба тут отменная, сама на крючок лезет. Потом наловим, а пока жаб приручай. Как там твоя?

— Пусечка молодец, сожрала всех тараканов и прочих тварей в палатке.

— Смотри, как бы ее саму муравьи не сожрали.

Жабы тут здоровенные, днем они забивались в дальние уголки палаток и дремали, а по ночам выходили на охоту. Когда до личного состава экспедиции дошло, что это животина полезная, их начали подкармливать, беречь и хвастаться их подвигами.

— Эй, кончайте разговоры! Всем отбой, завтра выступаем до рассвета!

Через полчаса командиры загнали бойцов спать и лагерную тишину нарушали только шаги часовых и звуки храпа.

А я ворочался, вытряхивал недоеденных жабами насекомых из походной койки и думал — блин, как же меня сюда занесло? Ну ладно загремел из XXI века в 1920 год, так к богатым родителям, живи и радуйся! Тем более, закончил Массачусетский технологический институт с репутацией юного гения, поднял немерянные деньги в 1929 году на обвале Черного вторника, завел хороших друзей, выжил в зарубе с гангстерами, женился… Сидел бы себе в Нью-Йорке, помогал потихоньку Советам да наслаждался жизнью. Или того лучше — пролез бы в команду Рузвельта и переиграл всю Вторую мировую… Блин, да один радар, сделанный с моей подачи Терменом, передать в СССР, и все, совесть спокойна!

Нет, пепел Клааса стучал в мое сердце — прадед в Испании погиб, под Мадридом. А его двоюродный брат, моряк, служил в Валенсии советником. Вот я и придумал себе идею-фикс — заземлить легион «Кондор», сбить темпы разработки блицкрига. Для этого «изобретения» делал, заводы в Овьедо и Барселоне строил, подгребал акции военно-промышленных компаний США, перевез в Испанию Нестора Махно, чтобы из разгильдяев-анархистов сделать боеспособную силу… Ага, из этих «я не по телефону разговаривать сюда ехал», вон они, храпят.

А я за каким хреном приперся? Что мешало отдавать общие указания издалека? Конечно, если хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам, но, может быть, поэтому мои фирмы в XXI веке и не взлетали?

Сквозь полудрему всплыла Габриэла. Она стояла на крылечке учительского домика в Оспитальет, пригороде Барселоны, а у ее ног лежал Цезарь, испанский мастиф, которого Габи забрала при нашем расставании…

В сердце воткнулась остренькая иголочка — Габи… Женат я в силу обстоятельств, женщины у меня есть, а вот любви нет.

Так и задремал, только для того, чтобы через минуту вскинуться от шепота Ларри «Подъем!». Глянул на часы — нет, не минута, часов пять поспал.

Вокруг поднимался лагерь, бойцы умывались мутной водой и готовились к переходу — через три часа, перед самым рассветом, мы должны появиться на позициях как можно более неожиданно для боливийцев. Так задумал генерал Эстегаррибия, а я не стал спорить — на марше всяко видно, кто чего стоит.

Тем более передвижение в грузовиках мы отрабатывали еще в Испании, всей разницы, что тут с дорогами не очень. Повсюду пусть невысокие, но перевитые лианами и густые заросли, но у каждого парагвайского солдата есть мачете. Вот по необходимости прорубают и обновляют просеки, некоторые потом забрасывают, некоторые раскатывают и со временем переводят в статус «дорог».

Танки и условные САУ, отличавшиеся разве что отсутствием башни, взгромоздились на специально придуманные танковозки из усиленных «Атлантов» и четырехосных прицепов, командиры последний раз провели перекличку, и Хосе поднял два флажка — к машинам!

Взревели движки, и грузовики с джипами один за одним выстроились в колонну, освещая фарами кусочек земли перед собой. Светомаскировка не нужна — ночью тут не летали.

На позиции, к моему удивлению, мы добрались вовремя, хоть и не полностью — один танковоз и три грузовика вышли из строя, их пришлось оставить на попечение замыкавшей колонну ремроты. Ничего, догонят.

В фортине* Арсе нас встретил лично Эстегаррибия, невысокий, с выбритыми до синевы пухлыми щечками, слегка нависшими над стоячим воротником. Он осмотрел колонну и остался весьма доволен, а затем собрал всех наших командиров в своей штабной палатке.

Фортин — застава, опорный пункт из нескольких огневых точек, часто с наблюдательной вышкой.

Запыленные рожи со следами от сдвинутых на лоб мотоциклетных очков наклонились над столом с картой. Ну как картой… с ними в Парагвае чуть лучше, чем с дорогами. Милейший Иван Тимофеевич Беляев утверждал, что он картографировал все Чако, но в реале вместо карт имелись кроки и схемы, не всегда точно отражавшие местность.

— Сеньоры, ваши танки — наша главная надежда. Артиллерия начнет огонь по фортину, после чего последует общая атака. Ваша задача совместно с 3-м полком обойти левый фланг боливийцев и выйти на тридцать первый километр дороги Сааведра-Арсе.

Палец командующего уткнулся в отметку на карте:

— Скоростному отряду надлежит поддержать атаку, а как только полк и танки закрепятся на дороге, уйти в еще более глубокий охват вот сюда, на Сосу.

Хавьер, командир LRCG, помрачнел, но не рискнул возразить. Это сделал я:

— Там же одна дорога? А если налет боливийцев?

— Мы задействуем всю доступную авиацию, сеньор Грандер.

Слабое утешение, честно говоря, до сих пор ни хрена не помогало.

А гадский трактор доплыл до Пуэрто-Касадо сегодня ночью, нет бы на пару дней раньше — мы бы успели сделать полосу, в бою против аэрокобры у боливийцев никаких шансов. Тем более, у нас есть возможность наведения самолетов по радио.

Командиры уточнили свои задачи, и Эстегаррибия завершил маленькое совещание:

— С Богом, сеньоры! Да поможет нам Дева Мария и святой Рохе Гонсалес!

Панчо и я перекрестились, анархисты сделали вид, что не расслышали, запихивая бумаги в полевые сумки. В последний момент я придержал Хавьера:

— Рации возьми.

Он расцвел и побежал к своим.

Танки окутались сизым выхлопом, сползли с трейлеров и двинулись на рубеж атаки. За ними выстраивались наши «тачанки» — облегченные «Атланты» с тяжелыми пулеметами.

— Давайте, ребята, покажите, что все было не зря, — обнял я Хосе и Хавьера.

Когда кроме меня с Ларри из наших никого не осталось, Эстегаррибия спросил:

— А вы сами, сеньор Грандер?

— Они слишком меня ценят и не пускают в бой. Вот он, — я показал на Панчо, — обещал прострелить мне колено, если я полезу воевать.

— Ха-ха, смешно! — генерал снял фуражку и пригладил густые волосы. — Ну что же, надеюсь, я смогу составить вам хорошую компанию. Не желаете терере?

Первый глоток холодного мате мы сделали с появлением солнца над горизонтом. А станет ли оно солнцем Аустерлица, сейчас зависит только от ребят.

По спине поползли нервные мурашки, рука со стаканом-гуампой слегка вздрогнула, и я, чтобы успокоится, принялся вспоминать последние полтора года моей жизни в этом времени.