Невольница: его добыча (часть 1)

1

— Пойдем отсюда, — я схватила Лору за рукав джеллабы и потащила в узкий, засыпанный песком переулок.

— Ты чего? — она выдернула ткань из моих пальцев, уперла кулаки в бока.

— Он следит за нами, — я вытерла пот со лба, поправила тюрбан — сегодня было жарче, чем обычно. — Неужели не заметила?

Подруга поджала губы и покачала головой:

— Эмма, ты ненормальная, — прозвучало снисходительно, будто я несмышленый ребенок. — Он просто смотрел. Да они все смотрят! Это имперцы — они везде, как у себя дома.

— Все, — я кивнула. — Но этот следит.

Лора картинно постучала тонким пальцем по лбу:

— Сама подумай: зачем имперцу следить?

Все не верит. Высокий светловолосый имперец в белой джеллабе шел за нами с самого рынка. Я нарочно петляла грязными переулками, но он неотступно оказывался позади. Эскадра Великого Сенатора Октуса торчала на космодроме уже больше месяца. Говорят, он прибыл с официальным визитом к наместнику Норбонна — весь город завешен красными вымпелами с золотым драконом, пожирающим солнце. Будто кровью забрызган. Кругом «черные». Мне плевать на Сенатора, и на наместника плевать, но имперцы порядком осложняют нашу жизнь. Норбонн для них, впрочем, как и другие незначительные планеты, — огромный, засыпанный песком бордель. Они не спрашивают — просто творят, что хотят. А потом швыряют тебе пригоршню геллеров, будто на них можно купить себе новое имя и отмыться от имперской грязи. Мне швырнули один-единственный раз. И больше не швырнут, потому что в моем сапоге припрятан острый верийский нож. Да, я воспользуюсь им всего лишь раз — меня казнят уже за демонстрацию оружия в присутствии имперца. Но я больше никогда не увижу ни одного проклятого имперского члена.

Я осторожно выглянула из-за угла — переулок был пуст. Лишь реки желтого песка, раскаленного безжалостным полуденным солнцем. Мы специально выходили в самую жару. Зной, от которого, казалось, плавился даже воздух, загонял имперцев во дворцы и казармы, под прохладу принудительной вентиляции. Местные шныряли, как юркие пустынные крысы, закутанные в белое с ног до головы, и разбегались по домам. Конечно, двери не преграда, но чем меньше тебя видят — тем лучше.

Мы подошли к моему дому, как и все дома Норбонна, крытому зеркальной черепицей, и нырнули в спасительную прохладу маленького магазинчика, который достался мне от матери. Я торговала мелкой ерундой: гвоздями, зажигательной смесью, спичками, пустынной пенькой, нехитрой посудой и прочим дешевым барахлом. Шесть тысяч геллеров в год — сущие крохи, но я зависела от имперцев меньше остальных. Когда случались перебои с поставкой товара — всегда выручала дынная брага. Другого пойла местные не знали. Да и не хотели знать.

Я открыла дверь, и мы спустились по узкой железной лестнице в жилое помещение, укрытое в толще песка на глубине четырех метров. Здесь было прохладно и уютно, хоть и не было окон. Жаль, что совсем скоро Большая дюна поглотит и эту часть города — придется обустраиваться на новом месте, с восточной стороны. Дюны пожирают город, а город отвоевывает у пустыни новое место. Так было всегда. Мы убегаем от пустыни, а пустыня охотится за нами. И это честный бой…

Лора села за накрытый белой скатертью стол и опустила голову на руки:

— Вот видишь, тебе показалось.

Я пожала плечами и достала кувшин с отваром стеблей пустынной дыни — единственного съедобного растения, выживающего здесь. Из кислых стеблей делали отвар, хорошо утоляющий жажду, а из плодов с красной мякотью готовили знаменитую дынную брагу, сносящую даже самые крепкие головы.

Я залпом осушила бокал, чувствуя, как яркая кислинка освежила горло; стащила с головы тюрбан, сняла джеллабу и села на табурет:

— У меня нехорошее предчувствие.

— Ты мнительная. И твоя затея с ножом — совсем ни в какие ворота. Это глупо. Только хуже сделаешь.

Я поморщилась:

— Я слышала это сто раз.

Если не больше. По-своему Лора права. Нож — действительно, глупо и опасно. Но это мой выбор. Какой есть. Не хочу быть имперской шлюхой, не хочу повторить судьбу моей бедной матери, вырастившей белого ребенка. Лора всегда говорила, что нужно быть хитрее, найти одного покровителя, который защитит от остальных. Она так и сделала. Капитан Винсент Торн был даже симпатичным. Огромный, как скала, с широченными плечами, глядя на которые закрадывалась мысль о примеси вальдорской крови. Кажется, Лора ему действительно нравилась. Но я постоянно думала о том, что будет, когда эскадра улетит.

Я посмотрела на Лору:

— Думаешь, он заберет тебя?

— Он обещал.

— И ты веришь?

Она решительно кивнула, тряхнув гривой золотистых, как песок, волос:

— Ему — верю.

— А что потом? Ведь это же рабство. Ты потеряешь статус свободной.

Она беспечно пожала плечами:

— Ну и что? Я люблю его, он — любит меня. Я буду жить, как тебе и не снилось. Перестану бояться. И кстати, замужество — тоже рабство.

Я махнула рукой:

— Тоже мне, сравнила.

Лора подалась вперед, стараясь заглянуть мне в лицо:

— А что здесь? Скажи мне, что ждать здесь? Давиться твоей брагой? Жить от корабля до корабля и прятаться по углам, как только прибывают новые имперцы? Или тоже купить нож и по глупости своей искать смерть? Прости, но я так не хочу. Я из кожи вон вылезла, чтобы за этого зацепиться. Винсент — большая шишка, приближенный полковника де Во.

— Да хоть самого Императора!

— Я жилы надорву, лишь бы вырваться отсюда.

Я пожала плечами:

— Твоя жизнь — ты решаешь. Я за себя решила.

2

Имперцы. Со спины, в надвинутых капюшонах я узнала их по росту — норбоннцы низкорослые, самые высокие из них едва достают мне до плеча. Никогда, никогда ни один имперец не преступал порог моего магазина — им просто нечего здесь делать и нечего покупать. От страха свело живот. Я стиснула зубы, открыла решетку и скользнула за прилавок, заперев с другой стороны:

— Что угодно господам? — слова вырвались едва различимым шепотом.

Одного я узнала — молодой, светловолосый, почти мальчишка. Это он шел за нами. Он почтительно держался за своим спутником, явно давая понять, кто тут главный. Второй был явно старше, выше, шире в плечах. Тридцать? Может, тридцать пять. Никогда не стремилась угадывать возраст имперцев. Он стоял, склонив голову к пыльному стеклу витрины. Из-под капюшона свисала длинная серьга с пронзительно-синими камнями. Я сглотнула пересохшим горлом — высокородный. Высокородный в моем магазине.

Наконец, он поднял голову, и я остолбенела: нам меня смотрели желтые глаза, почти такие же, какие я вижу в зеркале. Я стократно пожалела, что оставила джеллабу и сняла тюрбан — от своих незачем прятаться, а имперцы никогда не заходили в мой магазин. Кто же знал… Хотя, подсознание беспомощно кричало, что я знала! Знала с тех пор, как заметила вот этого второго.

Имперец поджал красиво очерченные губы:

— Как тебя зовут?

Черт возьми, я влипла. Я сглотнула и опустила голову:

— Эмма.

Имперец просунул руку через решетку и взял меня пальцами за подбородок, вынуждая поднять голову. От этого прикосновения меня передернуло, я ощутила себя не хозяйкой, а запертой в клетке узницей. Беспомощной и бесправной. Я вновь посмотрела в его глаза и отшатнулась бы, если бы он не удерживал меня. В них смертельным ядом плескалась безграничная ярость. Если бы не решетка — он бы растерзал меня.

— Ты не норбоннка, — голос был низкий и неестественно сиплый, будто что-то сдавило его горло.

— Моя мать норбоннка, — я не посмела отстраниться. Боялась сделать еще хуже.

Имперец был красив, впрочем, как и все высокородные. Я никогда не видела ни одного, но так говорят. Прямые темные брови, тонкий нос, графичные скулы и жесткая линия гладкого подбородка. Красивое лицо, если бы не желчное выражение, исказившее черты. Будто он жевал стебель норбоннской дыни. И презрение в золотистых глазах, острое, как лезвие верийского ножа. Лора сошла бы с ума от восторга. Мне было стыдно, но я молилась, чтобы любопытство взяло верх, и она вошла. Пусть посмотрят на нее. Она — самая красивая норбоннка, из тех, что я видела. Пусть заинтересуется ею. Это подло… но плевать!

Лора, действительно, вошла и застыла в дверях, округлив голубые глаза. Высокородный проследил мой взгляд, обернулся и разжал пальцы, позволив мне отшатнуться к стене. Лора склонила голову:

— Мое почтение господам.

Имперец смотрел на нее лишь несколько мгновений, едва заметно кивнул провожатому и вышел.

Я прислонилась к стене. С пересохших губ срывалось хриплое неровное дыхание. От напряжения меня передернуло. Я посмотрела на Лору:

— Я говорила.

Она поджала губы и покачала головой:

— Случайность.

Я вышла из-за решетки и накрепко заперла входную дверь:

— Таких случайностей не бывает. Тот, второй, белобрысый, два часа таскался за нами по улицам. Ты мне не верила. Теперь он привел высокородного. Что понадобилось высокородному в моем магазине? Высокородному! К тому же, он ничего не купил.

Лора молчала, лишь пожала плечами.

Я бегом спустилась по лестнице в жилое помещение, достала рюкзак и бросила на стол. Лора замерла на лестнице, глядя на меня непонимающими глазами и держась за перила:

— Ты куда?

— В пустыню.

Я бросила в рюкзак дистиллятор и фляги с водой, пересчитала, загибая пальцы:

— Раз, два, три, четыре. Если быть экономной, на две недели хватит. Найдешь меня у башни Яппэ.

— Ты с ума сошла!

— Он придет за мной. Я чувствую.

— По-моему, — Лора обиженно скривилась, — у тебя просто самомнение. Не нужна ты никому.

— Называй, как хочешь, — я засовывала в рюкзак хрустящие пакеты с сухим пайком — как знала, что пригодятся.

Лора подбежала, схватила меня за руку и вынудила сесть на табурет:

— Да подожди ты! Подожди!

Я смотрела в ее напряженное смуглое лицо с аккуратным носиком и кокетливой ямочкой на подбородке:

— Чего ждать? — я накрыла ладонью ее тонкие пальцы, почти детские по сравнению с моими. — Если они придут — будет поздно.

Она покачала головой:

— Они не придут, — говорила нарочито медленно, как ребенку. — Это все твои страхи. Послушай, — Лора заглянула в глаза, — он высокородный. Ему не нужна падаль, вроде нас, слышишь? Кто мы такие для высокородного имперца? Это все равно, что сам Сенатор будет высматривать себе девку на рынке.

— Сенатор — жирный старик.

— Какая разница! Это все равно невозможно! Высокородные возят с собой наложниц. Ты ему даром не нужна!

— Ты не видела его глаза…

Меня передернуло, едва я вспомнила этот взгляд. Если бы этот взгляд мог убивать, я бы уже лежала бездыханной.

— Ну и черт с тобой! — Лора отстранилась и скрестила руки на груди. — Да даже если и придут! Тоже мне, заладила, великая норбоннская святая! Ты даже понятия не имеешь, что это может оказаться очень приятно. Не представляешь, насколько приятно! Пора расставаться с детством и перестать жить иллюзиями.

Ее лицо исказилось, глаза заволокло. Она перестала быть прежней Лорой, той, которую я знала и любила. Хотелось наотмашь ударить ее по загорелой щеке, встряхнуть за плечи.

— Перестань!

— Не повезло один раз — так что с того? Может, у этого высокородного такой член, что ты забудешь обо всем не свете!

— Да заткнись ты! — я оперлась ладонями о столешницу и посмотрела ей в глаза. — Ты ведь тоже знала Вилму.

Лора опустила голову и пробормотала совсем тихо:

— Это… просто не повезло. Но не все такие.

3

Башня Яппэ — все, что осталось от старого генератора воды. Уродливая конструкция из камня и стали, которая теперь возвышалась в песке обломком гигантского прогнившего зуба. Ржавчина проела железо, ветер вылизал камни, превратив в пористые глыбы, будто источенные всеядными червями. Когда дул сильный ветер — камни гудели, как неведомый духовой инструмент, исторгавший свист, похожий на музыку глубокого космоса.

Внутри было сносно, особенно после того, как я откопала в песке старый ржавый люк, ведущий в уцелевшее нутро башни. Темно, но прохладно, не то что снаружи. Я включила походный фонарь и закрепила на стене. Сплошной песок… Круглое помещение со сводчатым потолком, посередине — огромный резервуар для воды, конечно, засыпанный песком. Я не могла представить, что он мог быть когда-то заполнен водой. Никто не мог. Даже старики не помнят генератор работающим. Но говорят, что когда-то, очень давно, в городе росли деревья, и была самая настоящая зеленая трава, которая растет теперь во дворце наместника под колпаками жидкого стекла. Мы с Лорой однажды залезли смотреть и чуть не попались дворцовой охране. Больше не лазали. Теперь здесь лишь красные колючки и пустынные ящерицы.

Я положила рюкзак на песок, достала кусок темадитового полотна, расстелила и села, поджав босые ноги. Сколько придется ждать? Эскадра Великого Сенатора уже месяц топтала Норбонн. Сколько еще? В голове билась шальная мысль, что может Лора права, и внимание высокородного лишь глупая случайность? Но что-то внутри, в самой груди, твердило о том, что эта встреча будет стоить многих бед. Об этом кричали его глаза, жесткая линия губ, его руки. На пустое место так не смотрят.

Или виной моя внешность? Да, Лора бросает это упреком, но я выгляжу, как чистокровная имперка. Слишком сложно не заметить высокую белокожую женщину с огненными волосами в толпе смуглых низкорослых блондинов. Я хотела бы быть похожей на маму, быть как все, а не вобрать все самое худшее от проклятого имперца-отца. Я ненавидела их всех. Они — настоящее зло этого мира. Порой мне казалось, что Элия мне не мать. Нет, она любила меня больше, чем любая, самая любящая на свете мать, но в ребенке должно отразиться хоть что-то. Во мне не было ничего. Даже жару я не научилась переносить как норбоннец. Моя кожа мгновенно обгорала на солнце, покрывалась красными пятнами и слазила кусками, организм требовал больше воды. Я бесконечно потела, в то время как кожа норбоннцев оставалась совершенно сухой и румяной, как корочка свежего золотистого хлеба.

Я порылась в рюкзаке, достала бутылку воды. Пользоваться дистиллятором не слишком хотелось — кому приятно пить собственную мочу, пусть и очищенную. Но никто не знает, сколько придется здесь просидеть. В любом случае, четырех фляг ничтожно мало.

Стоп.

Я вернулась к рюкзаку. Я отчетливо помню, что положила четыре фляги. Помню, потому что пересчитала их. В рюкзаке осталось две. Третья была у меня в руках. Где четвертая?

Я встала на четвереньки и принялась разгребать руками песок за рюкзаком — фляга наверняка выкатилась и ушла в песок под собственной тяжестью. Я давно сползла с подстилки и сидела по колено в прохладном песке, но не находила ничего, кроме камней и кусков старого железа. Может, все же было три?

Я вернулась на подстилку, отряхнула руки от песка. Надеюсь, Лора догадается принести сюда воды. Хотя надежды мало… Если Торн все же заберет ее — она забудет даже о том, что я вообще где-то существую.

Я отпила маленький глоток, плотно закупорила флягу и вернула в рюкзак, чтобы не растерять драгоценную воду. Руки похолодели: в рюкзаке было лишь две бутылки.

Я затянула все клапаны, обняла рюкзак и села, беспомощно оглядываясь по сторонам, прислушалась. Тихо, лишь легкий шелест песка, пересыпающегося под собственной тяжестью, и едва различимая песня продуваемых ветром камней, которая проникала сюда гулкой вибрацией. И стук моего сердца.

Лампа на стене давала не слишком много света. Выхватывала пятном мою подстилку и оставляла глубокие тени по углам. Фляги явно забрали, но кто? Я не верила в россказни о призраках песка и людях ветра — это сказки для детей. Мама всегда любила повторять, что нет ничего страшнее, чем другой человек.

Я вглядывалась в темноту, стараясь заметить хоть что-то. Наконец, увидела, как из угла справа отделяется черная тень. Я надела сапоги и нащупала в голенище нож.

4

Тень вышла из угла и замерла. Человеческая тень: я различала голову, корпус и тощие ноги. Я крепче ухватилась за рукоять ножа, готовясь выхватить его в любой момент:

— Ты кто?

— Зато я знаю, кто ты, — голос мужской: может, мальчишка, может молодой парень. — Ты торгуешь у Большой дюны.

Я поджала губы. По крайней мере, это кто-то из своих.

— Ты украл мои фляги.

— Не украл. Я пришел первым — потому это мое укрытие. Ты мне должна.

Внутри закипало возмущение, но я понимала, что ссориться — не самый лучший вариант.

— Хорошо, считай, что я с тобой поделилась.

Он вышел на свет: не самый рослый, не самый крепкий. Мальчишка лет семнадцати с редкой порослью на подбородке и копной нечесаных светлых волос.

— Я Клоп.

Я пожала плечами:

— Кличка что ли?

Он кивнул:

— Вроде того. У всех серьезных ребят должны быть клички. Иначе нельзя.

Грозная кличка — ничего не скажешь.

— Что ты здесь делаешь, Клоп?

— А ты?

— Прячусь.

— От имперцев?

Я кивнула.

— И я прячусь. Из-за долбанной эскадры не могу вылететь в Змеиное кольцо. Поймают — сразу загребут, я у них давно в базе.

— Зачем тебе в Кольцо? В сопротивление собрался? — я невольно усмехнулась.

— Чего смеешься? Может и собрался.

Я не сдержалась:

— Наверное, только тебя там и не хватает.

Он подался вперед, стараясь придать себе грозный вид:

— Между прочим, мой дядя Мартин — глава сопротивления в самом Сердце Империи. Захочу — он меня к себе возьмет.

— Серьезный, наверное, твой дядя, — я хмыкнула.

— Ну, так!

Наслушался мальчишка бредней идиотов — и наворотил дел. Сопротивление… Никто толком даже не знал, есть ли оно. Думаю, что нет никакого сопротивления. Имперцы не церемонятся — уничтожают все, что не угодно. Не так давно испепелили Лигур-Аас и вырезали королевскую семью. Высокородные лигуры ничем не уступают высокородным имперцам, разве что, не они здесь властвуют.

Я посмотрела на мальчишку, который все еще не решался подойти:

— А если нет никакого сопротивления?

— Ты совсем тупая?

Я пожала плечами — может и совсем.

Клоп, наконец, осмелел, подошел и сел рядом:

— А ты чего сюда приперлась?

— Спряталась, сказала же. Тоже жду, когда эскадра уйдет.

— От кого спряталась?

— Да тебе-то какая разница?

— Я тебе все выложил. Теперь ты выкладывай, а то сдам.

Я положила руки на согнутые колени и опустила голову:

— Пришел ко мне один высокородный. Прямо в магазин.

— И что? — лицо Клопа вытянулось в предвкушении сальной истории. — Сказал, чтобы с ним шла? Или прям там завалил?

Я покачала головой:

— Ничего не сказал. Просто посмотрел. Нехорошо посмотрел.

На лице норбоннца отразилось великое разочарование:

— И все? Даже не полапал? И ты от одного взгляда струсила?

Он сказал это так запросто, что мне стало стыдно. Я, действительно, струсила от одного только взгляда. Струсила и убежала, как самая трусливая пыльная собака.

Вот дура… Лора права — я слишком много думаю о себе. Имперцы зашли из любопытства, а остальное додумал и дорисовал мой страх. Посижу в башне пару дней, для успокоения совести, и вернусь.

Я посмотрела на мальчишку:

— Ты давно тут сидишь?

— Почти месяц. С тех пор, как эскадра прибыла.

— А ешь что?

— Раз в неделю хожу в город, к бабке. Она еды дает. Завтра опять пойду.

— А бабка тебя тоже Клопом зовет?

Он рассмеялся:

— Не-а. Бабка Тедом зовет.

Мальчишке быстро наскучила моя компания, и он ушел в темноту, за засыпанный песком резервуар.

Вечером, когда спустилась синяя норбоннская ночь, я взобралась на башню Яппэ и смотрела на Город — тонкую полоску огней на горизонте. Просто Город, он не имел названия. Единственный населенный пункт на выжженной планете, засыпанной песком. Над огнями проплывали подсвеченные снизу облака, в которые время от времени падали или выныривали яркие точки — идущие на посадку или взлетающие корабли. У Норбонна не было своей луны — лишь бесконечный звездный полог, раскинувшийся над пустыней, драгоценным шатром. Ночью жара спадала, и становилось даже прохладно. Я куталась в джеллабу, растирала замерзшие пальцы, но не спешила уйти. Ночью пустыня оживала. Со своей высоты я видела маленькие движущиеся точки — красные ящерицы, вышедшие на ночную охоту.

Я спала на удивление хорошо, глубоко и без сновидений, которые порой превращали ночной отдых в настоящий кошмар. Вчерашний разговор с Клопом будто стер все мои страхи. Я встала, покричала его, но мальчишка, скорее всего, уже удрал в Город. Я хмыкнула: дурачок он. Напридумывал непонятных идеалов и сидит из-за них в песке. Насидится, плюнет прямо с башни Яппэ на эти глупости и вернется к бабке.

Я взобралась на ржавую лестницу, приоткрыла люк. Над головой синело безоблачное небо. Нагретый воздух обдавал лицо горячей волной. Я вылезла наружу и посмотрела в сторону Города. Над сверкающей полоской бликующих крыш поднимался высокий столб серого дыма. Опять пожар. Пожары здесь не редкость. Главное — чтобы подальше от Большой дюны.

Я вернулась в прохладу башни, вскрыла хрустящий пакет с сухпайком. Не лучший в мире пир — но вполне сойдет, чтобы набить желудок. Делать было совершенно нечего. Я взяла фонарь, побродила по башне, загребая сапогами песок, вернулась к своей подстилке и легла, уставившись в сводчатый потолок. Безделье — худшее из занятий. Кажется, через пару дней можно просто сойти с ума. Как за это время Клоп здесь не спятил? А, может, спятил? Я улыбнулась сама себе.

Наконец, послышался грохот открываемого люка, шелест осыпающегося песка. Мальчишка шустро спустился по лестнице и прокричал:

— Эй, ты здесь?

— Здесь, — я села на подстилке.

Клоп встал передо мной и уставился перепуганными глазами:

— Кто ты, мать твою, такая, Эмма Гессер?

Я опешила:

5

Я нахмурилась и провела ладонью по лицу, будто хотела отогнать глупый морок:

— Клоп, скажи, что ты пошутил.

Поселившийся в груди страх, к сожалению, твердил об обратном: все так, как он сказал. Я верила каждому слову. Я видела столб дыма над Городом… Я еще не понимала, что моего дома больше нет.

— Вали отсюда.

Я опешила:

— Что?

Мальчишка не шутил. Стоял передо мной, уперев руки в бока:

— Вали отсюда. Мне тут только инперцев не хватало.

Я покачала головой:

— Они не придут сюда.

Клоп зло хохотнул:

— Они придут куда угодно, если захотят. Уж не знаю, какой шишке ты так нагадила, что подняли на уши весь Город. Но, если на то пошло — они станут рыть носом песок, но найдут тебя. Поверь. Мне здесь не надо этого дерьма!

Я лишь глупо мотала головой, будто этот нехитрый жест мог отвести все то, о чем говорил мальчишка.

— Вали, или я сам сдам тебя. За десять тысяч.

— Ты же сам скрываешься.

Клоп зло хохотнул:

— Похоже, мои грешки перед Империей не в пример меньше твоих. Без обид, сестренка, но каждый сам за себя. Сама знаешь.

Я опустила голову. Знаю. Мальчишка прав, его и обвинить-то не в чем. Я знала, что они придут. Не знала зачем, но это теперь почти не имело никакого значения. Ничем хорошим все это не кончится.

Я подняла голову, стараясь поймать его взгляд:

— Но, куда я пойду?

Клоп пожал плечами:

— Не знаю. Куда хочешь.

— Кругом мертвая пустыня.

— Забирай всю воду, что у меня есть, и уходи. Они первым делом придут сюда — больше некуда. Если найдут нас вместе — мне хана. Даже разбираться не станут.

Я молча надела сапоги, привычно проверила нож в голенище. Поднялась и свернула подстилку:

— Но, если они придут сюда — тебя все равно найдут.

Клоп кивнул:

— Найдут. Но тратить на меня время не станут. Я скажу, что хотел получить десять тысяч и пришел искать здесь тебя. Мне поверят. Ты не видела, что в Городе творится. — Он хмыкнул: — Не хотел бы я оказаться на твоем месте, сестренка.

Он порылся в песке у резервуара и вытащил мои же фляги:

— Забирай, обойдусь дистиллятором.

Я засунула фляги в рюкзак, намотала тюрбан и свободным концом полотна закрыла лицо до самых глаз:

— Прощай, Клоп.

Он опустил голову:

— Прости. Так вышло.

Плевала я на его извинения. Я выбралась наружу и села у крышки люка, глядя на Город. Зеркальная черепица искрилась на солнце, как россыпь драгоценных камней. Над сожженными домами все еще клубилось серое марево, которое ветер вытянул длинными тонкими нитями, как волокно для пряжи. Воображение отказывалось рисовать черное пепелище с оплывшим, превратившимся в грязное стекло песком на месте моего магазина. Жилое помещение, конечно, уцелело, но я не могла думать, что больше не увижу крашеную синей краской входную дверь и жестяную бочку, под которой прятала ключ. Дверь прилаживала мама. Сама. И красила сама. Мы с Лорой тогда прибежали с рынка и перемазались. Потом долго ходили с въевшимися синими пятнами на руках. Нам было весело. Теперь весело никогда не будет.

Я огляделась: кругом лишь бесконечный желтый песок, разогретый беспощадным солнцем. Кругом лишь смерть. Медленная, мучительная. Моя.

Я надела рюкзак, спустилась с башни и пошла в противоположную от Города сторону. Высокие сапоги утопали в горячем песке, очень скоро нагрелись и истязали ступни печным жаром. Вода стремительно покидала тело, выходя потом. Ни скалы, ни валуна — лишь раскаленная желтая гладь, рябившая редкими барханами. Город исчез из виду, скрылся за пологой дюной, но я знала, что ушла совсем недалеко. Когда нет ориентиров, и путь, и время становятся бесконечными. И бесцельными.

Я опустилась на песок и уткнулась головой в согнутые руки: куда я иду? Зачем иду? Чтобы обмануть себя глупой надеждой? Я покачала головой — нет, чтобы измотать себя. Когда обессилен, измучен жаждой — больше ни о чем уже не думаешь. Я не хотела думать. Не хотела бояться. Не хотела надеяться. Но это так естественно для человека — надеяться. Я в отчаянии обрушила сжатый до боли кулак в песок, почувствовала каждую раскаленную песчинку, прилипшую к влажной коже.

Бежать бессмысленно. Имперцы не пойдут пешком. Катера, корветы — какая разница. Они покроют расстояние за считанные минуты. Что меня ждет? Что ждало бы, если бы я не попыталась бежать? Все вдруг показалось бесконечно глупым. Я понятия не имела, кто этот высокородный, но при одном воспоминании о нем меня передернуло и обдало ледяной волной ужаса. Подсознание вопило, что нужно бежать, без оглядки, как от самого страшного хищника. Оно же нашептывало, что он не отпустит добычу. Так смотрят на вещи, которые одержимо желают. Кто знает: может Вилма погибла от этих же рук.

Я слышала омерзительные рассказы о мучениях и боли, за которую имперцы платили в несколько раз больше. Раньше считала это выдумками, пока один из этих ублюдков не добрался до меня. Я помню комнату казармы, чистые белые простыни. Мне повезло, он старался быть нежным, и я терпела, глотая слезы, потому что не было выбора. Но я слышала ужасные, душераздирающие крики за стеной. Отчаянный вой, перемежающийся мольбами, удары и высокий, разрывающий уши визг, который стоит в ушах до сих пор.

Это была Вилма, жила с матерью на соседней улице. Потом я узнала, что она умерла в тот день. Мать засыпали геллерами, но зачем они были ей теперь? Тогда я поклялась себе, что со мной такого не будет, что никто без моего согласия не дотронется до меня, и на брошенные имперцем деньги купила отличный верийский нож, который, к счастью, пока так и не довелось пустить в ход.

Кажется, время пришло.

Я вновь посмотрела в сторону Города и увидела среди песка скопление движущихся черных точек — они уже здесь.

Как же быстро…

6

Имперцы приближались быстрее, чем я предполагала. Конечно, у них уже были мои координаты. Они безошибочно направлялись в мою сторону, и я уже слышала долетающий в разогретом воздухе отзвук работающих двигателей.

Дрожащей рукой я достала из голенища нож и сжала немеющими пальцами. Конечно, я не смогу перебить имперцев — я приготовила его для себя. Не дамся живой.

Я часто думала о ноже. Он всегда казался надежным решением всех проблем. Блестящий кусок верийской стали, покрытый характерными разводами, будто внутри залегли песчаные дюны. Я часто представляла, как он входит в плоть, легко, как в кусок мягкого масла, но это представление было далеким и каким-то детским. Я представляла, как совершаю красивый жест, но никогда не представляла страх и боль. Не представляла кровь. Не представляла, насколько сложно и страшно решиться.

Я поймала идеальным острием нестерпимый солнечный блик и зажмурилась — свет резанул по глазам. Я вдруг поняла, насколько слаба. Ничтожна, безвольна, труслива. Я смотрела на нож, и рукоять жгла мне пальцы. Хотелось отшвырнуть, зарыть в песок, чтобы не пришлось решаться, но руки не слушались. Я сжимала рукоять до ломоты, до боли, став с ней одним целым. Нож — продолжение моей дрожащей руки и окончание моей короткой жизни. Если хватит смелости.

Гул моторов приближался неумолимым рыком, будто надвигалось страшное ревущее животное — имперский монстр, спущенный хозяевами с цепи. Через несколько минут они показались из-за бархана. Человек двадцать на бликующих телах легких катеров — слишком много на одну несчастную жертву. Черные каски блестели на солнце. Вот и все.

Никогда не понимала, как они выживают на нашем солнце, с ног до головы замурованные в черное. Они давно должны изжариться заживо, упреть, как жаркое в горшке, помещенное в раскаленную печь. От них отплевывалось даже солнце, как от ядовитой несъедобной мрази. Рокот моторов утих, имперцы сошли на песок.

Я выпрямилась, по-прежнему стоя на коленях — не было сил подняться. Еще крепче сжала рукоять и направила острие ножа в живот, чувствуя через тонкую ткань, как металл коснулся кожи. Меня колотило, рука предательски дрожала. В ней не было силы. Я опустила голову и смотрела на нож. Пот градом стекал из-под тюрбана, разъедал глаза.

— Брось нож.

Я вздрогнула, оружие заходило в руке, и я увидела каплю крови, окрасившую белую джеллабу. Всего лишь царапина, но меня затрясло, и по лицу покатились слезы. Я не смогу. Не смогу.

Я подняла голову и увидела говорившего. Огромный, как скала капитан, затянутый в серый китель с черными вставками, который едва не трещал по швам. Винсент Торн, я узнала его.

Торн сделал шаг навстречу:

— Эмма, брось нож.

Я нервно замотала головой, и слезы с новой силой покатились по лицу. Не думала, что в моем теле осталось столько влаги.

— Что вам нужно от меня? — слова вырвались жалким истерическим воплем, который я едва узнала.

— Поговорить, — Торн сделал еще шаг.

— О чем? — я вцепилась в рукоять обеими руками, надеясь, что так силы все же хватит.

— Лора просила найти тебя.

Я вновь замотала головой:

— Я вам не верю.

Очень хотелось зацепиться за родное имя, довериться, но я понимала, что это наглая ложь. Люди, испепелившие мой дом, явились с иной целью. Ужасной целью. Имперцы никогда не приходят с добром.

— Брось нож! — Торн терял терпение, я чувствовала это по жестким ноткам его голоса.

Имперцы не привыкли к отказам. Не привыкли к переговорам. Они привыкли лишь разрушать и брать.

Что-то кольнуло в области шеи, как острое ядовитое жало. Я провела рукой в месте укола, посмотрела на пальцы и увидела кровь. Правая половина тела начала стремительно неметь, рука с зажатым ножом слабела, и вскоре я совсем перестала ее ощущать. Хотела сжать пальцы, но они не слушались. Нож выскользнул из одеревеневших пальцев, упал в песок и поехал по бархану вниз с едва различимым лязганьем песка по полированному металлу. Я подалась вперед, стараясь ухватить оружие другой рукой, но лишь упала лицом в горячий песок.

Я чувствовала руки Торна, которые подхватили меня. Хотелось кричать, биться, но я повисла, не в силах пошевелить даже пальцем. Пересохший язык прилип к небу. Было лишь движение, шорох песка под его огромными сапогами. В глазах мутнело, и очень скоро все заволокла непроглядная черная пелена. Я провалилась в пустоту.

7

Когда мне сказали, что видели в Городе имперку — я не придал этому значения. Но когда Морган принес голограмму, во мне все закипело. Таких совпадений не бывает. Девчонку тогда не нашли, и я предпочитал думать, что она давно мертва. Подохла от чьей-то руки или смертельной болезни. Провалилась в пекло. Всего лишь орущий младенец, из-за которого я прозябал в пыли Атола, зубами выгрызая то, что положено мне по праву рождения. Так было легче. Я мучился бессилием, не имея ни малейшего шанса отомстить, но я перевернул эту страницу. Не собирался снова пачкать руки в этом дерьме. Считал это прошлым. Проклятым, презираемым, но прошлым.

Я помню до каждой мелочи вонючий, присыпанный песком магазин. Они называют это магазином. Свалка хлама в заднице вселенной. Я хотел всего лишь посмотреть, но один единственный взгляд лишил меня покоя, к которому я шел столько лет. Она уничтожила время и освежевала раны. Девка слишком красива. Она предусмотрительно отгородилась решеткой. Умно. Тогда я раскроил бы это лицо, чтобы оно навсегда утратило красоту. Из-за нее, из-за этой твари я был вынужден жениться на высокородной корове, которую мне подсунули. Я мечтаю отмыться каждый раз, когда она отлеживает бока в моей постели. Смотрит молящими глазами — и меня мутит. Она любит меня. Я ее — едва терплю, несмотря на детей.

Я был готов простить. Забыть. Смириться. Пока не увидел эту рыжую тварь.

Мне все время кажется, что она ускользает. Высыпается, как проклятый норбоннский песок сквозь пальцы. Даже теперь, под замком, в открытом космосе. Сегодня я почти не спал. Ворочался в поту и бесконечно курил, пытаясь вообразить, что сделаю с этой дрянью, как только получу. Я, мысленно, то разбивал в кровь ее лицо, то трахал так, что она переставала дышать. Сломанная, раздавленная. Моя.

Я достал из ящика сигарету и затянулся горьким дымом. Слишком сильно, будто хотел уничтожить в одну затяжку. Пальцы едва заметно тряслись, я чувствовал это. Чертова тварь! Я не успокоюсь, пока не поговорю с Сенатором, но толстяк оттягивает разговор. Будто играет. Нет, ваша светлость, теперь наигрались. Теперь все.

Я услышал, как открылась дверь, и Морган, мой адъютант, вытянулся в стойку:

— Господин полковник, его светлость ожидает вас в своей приемной.

Я затушил сигарету прямо об стол, одернул мундир и выскочил из каюты, едва не свалив сопляка. Формальность, но нужна резолюция Сенатора. Я как безумный шел по коридору, не обращая внимания на отдающих мне честь солдат, поравнялся с покоями Октуса и глубоко вздохнул. Не самый лучший вариант, если он увидит во мне заинтересованность. Но, черт возьми, это не его дело.

Сенатор сидел в кресле и потягивал алисентовое вино. Бездонная бочка! Он никогда не просыхал. Лоснящееся лицо было почти таким же пунцовым, как сенаторская мантия. Я отвесил толстяку дворцовый поклон. Военный чин Сенатора — всего лишь формальность.

Октус оторвался от бокала:

— Де Во… Мне сказали, что вы хотите говорить со мной. По личному делу.

Он кивком лысеющей головы указал на кресло напротив. Титул позволял мне сидеть в присутствии брата Императора — Великого герцога. Впрочем, как и в присутствии самого Императора.

— Что у вас за дело, де Во?

— Сущие пустяки, ваша светлость. Хочу уладить одну формальность на счет захваченных рабов.

Толстяк поднял тонкие брови:

— Мы разве брали на Норбонне рабов? А… — протянул Сенатор, прозрев. — Вы присмотрели девку, полковник. Наслышан.

Я кивнул.

Формальность, но в присутствии Великого Сенатора любые трофеи официально принадлежат ему. Если я хочу забрать себе рабыню — я должен выкупить ее у Сенатора.

Октус оскалился:

— Хороша? Если уж сам де Во польстился.

Я сжал зубы до ломоты в челюсти, мгновенно представив перед глазами проклятое лицо:

— Недурна.

— Можешь не юлить, — фамильярно перебил старик, заметив мою перемену. — Все знаю. Ты такого шуму наделал. Едва город не сжег.

Я напрягся.

— Вспоминать это дело никто не хочет, — Октус посерьезнел и уже не напоминал пьяного дурака. Его многие недооценивали. — Ни к чему. Хочешь себя потешить — никто не остановит. Думаю, имеешь полное право. По документам она норбоннка. Дочь норбоннки. И цена ей, как обычной норбоннке — три тысячи. Остальное меня не касается. Честь высокого дома не затронута — этого дома нет. Потому поступай, как хочешь. Вещь твоя, только загляни к секретарю, чтобы отметил в реестре.

Сенатор собственноручно наполнил бокал и протянул мне:

— Поздравляю с удачной покупкой, полковник.

8

Голова раскалывалась от едва уловимого низкочастотного гула, в ноздри пробивался навязчивый химический запах. Холодный мерцающий свет резал глаза, вызывая приступ тошноты. Я потерла горящие виски, с трудом поднялась на локтях и огляделась: металлическая конура, гладкая и монолитная, будто внутри одной из тех зеркальных бутылок, в которые мы разливаем дынное пойло. Холодно. Последнее, что я помню — холодный укол в шею и кровь на своих пальцах.

Я с трудом села и, превозмогая дурноту, принялась шарить руками по стенам, в надежде найти дверь. Ни двери, ни окна, ни единого вентиляционного отверстия, лишь три зеленые лампочки на потолке — маленькие, как звезды, жалящие, как иглы, зудящие, как предчувствие неотвратимой беды. Я легла на живот, обхватила голову ладонями, чтобы не видеть этого тошнотворного света, и попыталась собраться с мыслями, но в голове навязчивой мухой билась боль.

С едва уловимым шорохом в стене образовался дверной проем. Два черных имперца взяли меня под локти и выволокли в ярко освещенный коридор, сверкающий сталью.

Имперский корабль. Я просто знала.

Меня привели в каюту и поставили на колени перед сидящим в кресле полковником с длинной косой, перекинутой через плечо. Ни светлой, ни темной. Я давно научилась различать имперские звания по форме. На серый мундир, искрясь синими камнями, спускалась длинная серьга. Если ее выдрать — мочка раскроится пополам и зальет кровью китель... Он курил и тыкал полированным ногтем в лежащий на коленях планшет. Наконец, поднял голову и долго смотрел на меня, неспешно выпуская струи сизого дыма.

Я знала, что это он — эти глаза не спутаешь ни с чем. Лениво дымил сигаретой и смотрел через прищур темных ресниц. Он снился мне в больном воспаленном кошмаре.

Полковник отложил планшет и откинулся на спинку кресла:

— Хотела обмануть меня?

Я замотала головой, ощущая, как внутри плещется боль.

— Ты пыталась бежать. Заставила моих солдат зайти в пески.

Я поджала губы и выплюнула:

— Не перетрудились.

Я почти ждала этот удар по лицу. В голове будто что-то лопнуло и разлилось в висках колкой немеющей волной.

— У тебя длинный язык? — он, конечно, не ждал ответа. — Я могу его отрезать.

Я постаралась улыбнуться, хоть и внутренне сжалась от этих слов:

— Вы все можете.

Полковник подошел совсем близко, ухватил жесткими пальцами за подбородок, вынуждая смотреть на него. Я помню эти проклятые руки.

Он заставил меня подняться во весь рост, запустил пальцы в спутанные волосы и сжал кулак, наблюдая, как изменяется выражение моего лица.

— Раздевайся, — он разжал пальцы и отстранился на шаг.

Я опешила от просьбы и, конечно, не шелохнулась. Я не шлюха, чтобы оголяться перед первым встречным, пусть и высокородным офицером.

— Ты плохо слышишь? Я сказал, раздевайся, — он прищурился, и я увидела в желтых глазах безумное холодное пламя.

Я не шелохнулась.

Он подался вперед и дернул завязки джеллабы. Швырнул ее к моим ногам и рванул ворот туники.

Я попыталась прикрыть грудь, но имперец схватил меня за руки и развел в стороны:

— Не смей прикрываться.

Бороться было бесполезно. Он сделал шаг назад, чтобы окинуть меня взглядом, и я тут же нарушила приказ.

В мгновение ока я оказалась прижатой к холодной стальной стене, а безжалостные пальцы сжимали мое хрипящее горло. Сожмет чуть сильнее — и я задохнусь. Я забыла про наготу, забыла обо всем. Панический страх прокатился по позвоночнику ледяной волной. Я цеплялась за его пальцы, но мои руки были слишком слабы.

Наконец, он разжал хватку:

— Теперь поняла?

Я нервно закивала, поглаживая шею, на которой наверняка останутся следы.

— Меня зовут Адриан де Во. Ты моя собственность. Я выкупил тебя у Сенатора за три тысячи геллеров.

Полковник де Во… Я слышала это проклятое имя от Лоры.

— Зачем?

— Я должен тебе объяснять? — он провел большим пальцем по моим губам, будто хотел стереть их с лица. — Моя наложница умерла месяц назад. Займешь ее место, пока мы не вернемся в Сердце Империи. Это одна из причин.

Другие причины меня уже не интересовали. Я открыто посмотрела на своего новоиспеченного хозяина:

— Я не шлюха.

Он усмехнулся, и от этой усмешки меня передернуло:

— Вы все не шлюхи, пока вас как следует не трахнешь. До криков и благодарных слез.

Я повторила громче и с нажимом:

— Я. Не. Шлюха.

Он ухватил меня за волосы и вновь припечатал к стене:

— Вот это, — он до боли вцепился в грудь, отпустил и сжал другую, — и вот это, — по-хозяйски опустил руку в пах, едва не проникая пальцами, — и это — все мое. — Он смял мои губы, — и это, — рука метнулась на ягодицу, — и это.

Он провел пальцами по щеке, с нажимом, до жжения на коже, и засунул мне в рот, заставив почувствовать их солоноватый вкус с оттенком табачного дыма.

9

Мне позволили вдоволь насладиться собственным бессилием. Осознать и проникнуться. Я посмотрела в бледное перепуганное лицо Лоры, и сердце почти перестало биться.

— Итак, — де Во вновь закурил и лениво выпустил густую струю дыма, — если ты так мало дорожишь собственной жизнью, то, что скажешь об этой?

Я молчала. В горле пересохло настолько, что я не могла даже сглотнуть. Это был подлый удар в солнечное сплетение, когда немеешь и не можешь дышать и говорить. Если бы не она, если бы кто другой — я смогла бы быть жестокой.

Ему нравилась моя растерянность:

— Все просто: она живет, пока я доволен тобой. И страдает, когда ты меня огорчаешь.

Я опустила голову, не могла больше смотреть на Лору. Она так мечтала, чтобы Торн забрал ее с Норбонна, говорила, что он не такой, как все. Но теперь все приобретало омерзительный, гнусный поворот. Он не такой — он хуже.

Голос де Во отвлек меня от мыслей:

— Но имей в виду, я не хочу видеть бесчувственное растение.

Я неожиданно смело подняла голову, всматриваясь в его лицо. Он хочет видеть шлюху, которая в любое время дня и ночи, по щелчку пальцев готова облизывать его имперский член, умирая от счастья. Он выиграл, он получит шлюху, но это буду не я, кто-то другой, занявший мое место. Моя тень. Только ради Лоры.

Я опустила глаза и еле слышно пробормотала:

— Это подло.

Он усмехнулся:

— Я не желаю слышать отказов шлюх.

— Хорошо.

— Я не слышу.

Я с вызовом подняла голову:

— Хорошо!

Де Во криво усмехнулся — я уже ненавидела эту гнусную усмешку.

— Мы неожиданно быстро договорились. Я ожидал больших страстей.

Он кивнул Торну, и тот вышел, оставив нас вдвоем.

Я по-прежнему сидела у имперца в ногах и теперь почти тряслась от страха и омерзения. Это не я… Не я. Это всего лишь скверная роль, которую я играю. Я притворяюсь кем-то другим.

Он провел кончиками пальцев по моим волосам, по рисунку на коже:

— Ты знаешь, что это?

Я покачала головой.

Сначала мама говорила, что это болезнь, из-за которой меня могут отобрать у нее и навсегда разлучить нас. Я была крошкой, верила. Она говорила, что рисунок нужно непременно мазать коричневым соком каменного корня. И мазала. На деле – закрашивала, превращая в уродливое родимое пятно. Потом я подросла и поняла, что это не болезнь. Болезнь не имеет четких рукотворных очертаний. На моей лопатке, слева, был изображен бурый дракон, закусивший собственный хвост. Ювелирная работа поразительной красоты.

Мамы не стало два года назад — теперь некому закрашивать рисунок.

Я пыталась что-то узнать, даже ходила в библиотеку наместника, чтобы порыться в книгах. Я прочла о том, что драконьи гербы имеют четыре высоких дома, включая дом Импертора. Эти знаки на теле носят все представители семей, как знак особого отличия. Такой рисунок будет виден даже на обгорелом трупе. Дракон Императора – пожирающий раскаленное солнце. Дом Тенал — дракон, свернувшийся клубком. Дом Мателин —дракон, простирающий крылья. Дом де Во — дракон, держащий в лапах горящую ветвь парибуса. О моем рисунке не было ничего.

Де Во вновь вцепился в мое лицо и подался вперед:

— Клеймо предателя.

Теперь мне было все равно, я лишь пожала плечами.

Он вновь откинулся на спинку кресла:

— Продолжим. Ну же…

Я медлила. Смотрела на форменные штаны, которые все еще обтягивали внушительный бугор. Я подняла глаза на его лицо: четко очерченные губы кривила едва заметная усмешка, он не сводил с меня мутных от желания глаз.

Я потянула трясущуюся руку к ремню, но отдернула:

— От чего умерла ваша наложница?

Он хищно улыбнулся, и мне стало еще страшнее.

— Боишься, что я затрахал ее до смерти?

Я не ответила и опустила голову, но воображение рисовало ужасные картины. В ушах все время стоял пронзительный визг Вилмы, ее мольбы и глухие звуки ударов.

Теперь не поможет нож. Теперь ничто не поможет.

Де Во терял терпение:

— Ну же.

Я закусила губу и вновь потянулась к ремню. Пальцы дрожали, дыхание замирало в груди. Чтобы дотянуться обеими руками, пришлось встать на колени. Де Во содрал кусок ткани, которым я все еще пыталась прикрыться, и отшвырнул в сторону. Его глаза заволокло, дыхание участилось, кривая усмешка пропала с красивых губ. В штанах ощутимо дрогнуло. Я кое-как справилась с пряжкой и расстегнула ширинку, показавшую серое белье.

Я запустила дрожащий палец за край форменных трусов, и меня передернуло от яростного объемного воя сирены, будто ударило мощным разрядом. Под потолком нервно заморгали красные лампы.

— Твою мать! — де Во сбросил мою руку и вскочил, стараясь спрятать под замок набухший член.

Он одернул короткий мундир и выскочил в проход, в пульсирующее красное марево, по которому бежали поднятые тревогой имперцы.

10

Я шел на капитанский мостик в пульсации красного света, расталкивая бегущих солдат. Убью говнюка, который поднял тревогу на пустом месте. Каждый шаг неприятно отзывался в напряженном члене. Твою мать! Если это надолго — нужен сухой лед или холодный душ. Не хочу видеть никого кроме белой высокородной сучки. Перед глазами стояла ее аккуратная грудь с торчащими сосками — маленькими, розовыми и тугими, как бутоны бондисана. Мучительно хотелось сжать их пальцами и слушать, как она вскрикивает.

Я отшвырнул замешкавшегося солдата и вошел на мостик. Провел ладонью по лицу, стараясь избавиться от неуместного желания. За овальным столом, вокруг синей проекции карты с блуждающими красными точками сидел весь офицерский состав. Я отсалютовал Сенатору и генералу Лоренсу, высшим по чину, и занял свободное кресло рядом с Винсом:

— Что случилось?

— Эскадра попала в осаду сопротивленцев из Змеиного кольца, мой полковник, — бойко доложил Торн. — Семнадцать фрегатов и четыре тяжелых крейсера. Корабли сопровождения отрезаны.

Я налил воды и залпом осушил бокал. Дерьмовые новости. Октусу говорили, что не стоит идти этим воздушным коридором, но старик настоял — так быстрее. Быстрее, мать вашу! Я посмотрел на пунцовое лицо Сенатора, который даже здесь не расставался с бокалом.

— Они выставляют какие-то требования?

Лоренс покачал головой:

— Пока нет, но я предполагаю, что они потребуют рабов с Красного Ориона. Которых, конечно же, никто не собирается отдавать. Но и это лишь глупый предлог.

Первый пилот повернулся от приборов:

— Мой генерал, крейсеры натянули энергетическую сеть.

Твою мать, не уйдем, пока не выбьем двоих с одного из флангов. Энергетическая сеть — оружие пиратов. Ловит судно и на какое-то время выводит системы из строя. Как правило, этого времени вполне достаточно, чтобы захватить корабль. Единственный способ — успеть сманеврировать раньше, чем они смогут спрогнозировать траекторию.

Сенаторский флагман — не военное судно. Летающая медлительная вилла с огромным трюмом для рабов, неспособная совершить два гиперпрыжка подряд. Конечно, эта сеть не вырубит все системы, но спрогнозировать какие именно — невозможно. Рисковать слишком глупо. Старик никак не желал расставаться с комфортом, совершая официальные визиты. Твою мать, это надолго.

Я прикрыл глаза, вспоминая манящий рот с острой аркой верхней губы, и вцепился в край стола. Как все не вовремя! Торн посмотрел на меня и многозначительно повел бровью:

— На этом пиру десерт откладывается.

Я кивнул и поерзал на стуле:

— Придется нагулять аппетит.

— Если она не расшибет себе голову об стену. Девка с характером.

Я покачал головой:

— Не думаю. Она слишком привязана к твоей маленькой норбоннке.

Винсент вновь повел бровью и посмотрел на карту. Красные точки пришли в движение. Одна из них нервно моргнула несколько раз и погасла — фрегат. Осталось шестнадцать. Захватить флагман таким числом и таким флотом сопротивленцы не в состоянии. Они, как подзаборные собаки — лают в щель и пытаются укусить за пятки. Много шума и мелкой возни. Это всегда выматывает. Имперский флот не отступает — придется ждать, пока истребители не перебьют большую часть, заставив остальных бежать в пояс метеоритов. Радует одно — они не имеют схемы флагмана, иначе бы знали, что нужен лишь один хороший выстрел в дюймовый зазор под одним из обтекателей, чтобы полностью обесточить судно. Аварийные генераторы уже не помогут.

По прихоти Сенатора мы «прыгнули» в систему Ситу, в которую входит так называемое Змеиное кольцо — группа малых планет, окруженная поясом астероидов. Сопротивленцы выступают на мелких судах и снова уходят в скопление метеоритов. Именно из-за Змеиного кольца Норбонн считается задворками вселенной. Мелкие торговые флотилии попадают под обстрел и не выдерживают осады, а крупные корабли гонять в эту дыру не рентабельно.

Я усмехнулся сам себе: вот почему Норбонн… Я понял это только сейчас. А прежде счел несусветной глупостью: прятать высокородную имперку среди смуглых карликов… Дело не в карликах.

Я будто почувствовал запах огненных волос, заглянул в перепуганные желтые глаза, в которых, тем не менее, плескался вызов. Глаза де Во. Глаза ее проклятой матери. Лиары. Это имя стало синонимом всего, что я ненавижу. Кажется, она приходилась отцу какой-то семиназванной сестрой. Слишком дальнее родство, которому я, по счастливой случайности, обязан теперешним положением, да и самой жизнью. Я хорошо помню ее — мне тогда было тринадцать. Дочь слишком похожа на мать — от Тита Оллердаллена достались лишь огненные волосы и, видимо, дурной нрав.

Оллердаллена казнили за измену, вырезали весь род. Лиара могла спастись и отмыть свое имя, но она должна была отречься от ребенка. Спесивая дура предпочла смерть, обрекла всю семью. Казнили всех близких родственников, включая детей. Моего отца сослали на Атол и дали в управление кучку искрошенных скал. Нас лишили титулов, чинов и привилегий. Осталось только имя. И жизнь.

Я с рождения имел чин полковника и собственный полк, но был вынужден начинать простым лейтенантом, лишенным всего. Исполнять приказы тех, кто был ниже меня. Я вернул чин лишь шесть лет назад, когда уничтожил Лигур-Аас. Только тогда меня приняли в Сердце Империи и простили позорное родство.

11

Я долго сидела на полу, до боли сжимая пальцами край кресла, на котором только что сидел мой мучитель. Вздрагивала от воя сирены и рыдала в голос, сотрясаясь всем телом. Теперь я могу рыдать, выть, корчиться в истерике — никто не увидит. Я подобрала с пола тунику и торопливо оделась. Дрожащие пальцы не слушались, перед глазами все плыло. Я с трудом совладала с завязками.

Слезы кончились — даже слезы когда-нибудь кончаются — осталось лишь чувство полнейшего отчаянного бессилия, о существовании которого я даже не подозревала. Гулкая пустота внутри, будто вычерпали до капли мое собственное я. Я закрыла лицо ладонями и постаралась мерно дышать, чтобы хоть как-то прийти в себя. Я все еще чувствовала на себе его жесткие пальцы, слышала низкий голос, видела мутные от желания глаза. Хотелось проснуться и оказаться посреди пустыни, под палящим солнцем, обезумевшей от жажды, полумертвой, но свободной.

Три тысячи геллеров…

Вот сколько стоит моя жизнь. Жалких три тысячи.

Я уже поняла, что мы в открытом космосе. Я заперта в куске железа, из которого просто невозможно сбежать. Да и как теперь бежать? Я вспомнила побелевшее лицо Лоры, молящие перепуганные глаза. Глупая, она так боготворила своего ненаглядного Торна, что в итоге оказалась полной дурой — он не задумываясь оставил ее в залог. Мы вещи. Всего лишь вещи, которые можно купить, продать, уничтожить. Мы бесправнее домашних собак.

Готова ли я умереть? Не знаю. Казалось, что готова, но это лишь от того, что не могла сделать этого сейчас. Не будь Лоры, хватило бы у меня сил? Тогда, в пустыне, не хватило. Как сейчас помню скребущее острие ножа, свои слабые руки, пятно крови на джеллабе. Нужно было решаться.

Сейчас он ушел, если повезет — надолго. Но рано или поздно вернется, и я даже не хотела представлять, что будет. Точно знала — не смогу вообразить эту кошмарную реальность. Я окинула взглядом каюту — судя по всему, это кабинет. Стальной короб с рабочим столом, заваленным разным барахлом. О предназначении большинства вещей я даже не догадывалась. В самом углу светился дверной проем. Я вошла в просторные покои, намного больше моего убогого норбоннского жилища, обставленные с имперским шиком. У огромного овального иллюминатора стояло несколько белых кресел. Я припала к холодному толстому стеклу и замерла: черный бездонный космос, усыпанный горящими точками дальних звезд и планет. Где-то вдалеке растекалась лиловая туманность, которая, казалось, вращалась вокруг едва различимого скопления планет. Я всегда мечтала увидеть открытый космос, но не так. Не так. Сейчас эта невероятная красота говорила лишь о том, что я обречена.

Слезы вновь покатились по лицу, и я осела, прижавшись спиной к холодному стеклу, подняла глаза. Золоченый потолок с огромными резными плафонами, витые колонны с четырех сторон огромной кровати со сбитым в кучу серебристым покрывалом, гора окурков на маленьком столике, брошенное полотенце на полу — здесь никто не навел порядок. При взгляде на кровать меня передернуло — вот и место моей казни, если конечно хозяин сочтет меня достойной своих простыней, а не этого мозаичного пола или рабочего стола. Я до сих пор слышала его хриплый голос: «Мое».

Я поднялась и пошла вдоль стены, проводя пальцами по холодным металлическим барельефам. В самом центре золотился огромный черненый дракон, зажавший в страшных лапах горящую ветвь парибуса. Я уже знала — герб де Во, видела в книге. В красно-оранжевом пламени мерцали всполохи, имитируя живой огонь. На мгновение показалось, что можно обжечься, и я одернула руку.

В стене напротив виднелся еще один залитый светом проем. Я осторожно заглянула: низкая стальная кровать с наваленной кучей цветного тряпья, зеркало во всю стену, встроенный столик с вереницей щеток для волос и маленьких стеклянных баночек. Я не стала рассматривать свое отражение — не хочу. Какая теперь разница?

В голове мелькнула отвратительная догадка, но я отмахнулась от нее — не хочу произносить это даже в мыслях. Что он с ней сделал?

Я закрыла глаза, сглотнула пересохшим горлом и вернулась в кабинет. Безумно хотелось пить, но я не увидела ничего, похожего на графин. Наверняка, здесь есть все, но я не знала имперских технологий. На Норбонне жили просто: купленная вода в бутылках — самый дорогой ресурс, двери на скрипучих петлях, самые обычные стальные ключи, которые поворачивались в замке. Здесь двери открывались иначе — маленькой светящейся полочкой, утопленной в стене, по которой нужно провести пальцами.

Я подошла к столу, дотронулась до сенсорных кнопок на рабочей панели и нажала наугад — с легким щелчком выдвинулся нижний ящик стола: на полированном дне лежал короткий пистолет в жесткой черной кобуре. Сердце бешено заколотилось: взять оружие, направить в сердце — и все закончится. А Лора… Лора. Она висела незримыми кандалами на моих тонких слабых руках. Я будто ощущала вес ее жизни. Не сомневаюсь — они сделают то, чем грозили. Я потянулась дрожащей рукой, потрогала холодный металл. Опасная маленькая вещь, способная решить все проблемы. Свет внезапно погас, корабль ощутимо тряхнуло, и я упала на пол, прищемив пальцы качнувшимся ящиком.

12

Флагман тряхнуло. Я удержался за край стола, но Сенатор выронил бокал, залив красную мантию. Через несколько секунд тускло загорелись аварийные огни, вновь налилась синим затухшая проекция карты. На приборной панели покраснела и запульсировала топливная шкала.

Капитан Квир обернулся к Лоренсу:

— Мой генерал, они сняли силовое поле. Поврежден топливный отсек.

— Процент повреждения?

— Три процента, мой генерал, но пробит температурный компенсатор.

Лоренс выругался и вывел над столом схему топливного отсека. Компенсатор обозначился красным квадратом, рядом с которым стремительно росла температурная шкала.

Вновь затрещала сирена, по периметру запульсировали красные огни.

— Выслать техников.

Квир нажал на кнопку селектора:

— Три бригады техников к шестому температурному компенсатору. Остальные — на восстановление силового поля.

— Критическая цифра, капитан? — Лоренс нахмурился и потер подбородок.

— Восемьсот двадцать пять градусов по фавелу, мой генерал.

Я посмотрел на проекцию: двести три, но цифра росла на глазах. Достигнув критической температуры, топливный отсек взорвется ко всем чертям.

— Де Во, — Лоренс сосредоточенно поджал губы, — снимите крейсеры. Мы должны успеть сесть на Форсе.

— Есть, мой генерал. Сколько у нас времени, капитан?

Квир раздумывал несколько секунд:

— Не больше установленных суток, полковник, при условии, что техники хорошо сработают.

Я отсалютовал Лоренсу, велел Винсу следовать за мной и направился на стартовую платформу.

Двадцать восемь часов… Энергетическая сеть, расставленная четырьмя тяжелыми крейсерами, не удержит флагман, но без силового поля может нанести серьезные повреждения. Без кораблей сопровождения мы почти беспомощны. Двадцать восемь истребителей на весь этот летающий золоченый гроб. И четыре мы уже потеряли. Сенатор был силен в переговорах, интригах, подковерной игре. Но коварный ум политика уживался в нем с совершенной глупостью придворного сноба. Там, где разум призывал прислушаться к советам, гордость императорского брата вопила: «Я так хочу» и топала жирной ножкой. Он был свято уверен, что на сенаторский флагман напасть просто невозможно.

В штанах все еще было тесно, несмотря на время, проведенное на мостике. Как же все не вовремя! Здесь дело жизни и смерти, а я все еще думаю об этой чертовой сучке и гадаю, насколько она окажется узка. Когда перед глазами вновь всплыли отменные сиськи, я нервно тряхнул головой и едва не ударил себя по щеке, чем вызвал сдавленный смешок Винса, идущего позади.

— Тебе смешно, капитан? — я прибавил шаг.

Он хмыкнул, но я чувствовал, что едва сдерживается:

— Не особо, мой полковник. Мы по уши в дерьме. Но, даже если посадите меня за это на гауптвахту… да, мне смешно.

— А мне не слишком.

— Без баб война потеряла бы половину своей прелести, мой полковник. Есть ради чего побороться за жизнь.

Я остановился и обернулся:

— Где ты набрался этой пошлости, Винс? В казармах? Или твоя маленькая норбоннка так задурила тебе голову, что это можно назвать любовью?

Торн пожал широченными плечами:

— Кто знает, мой полковник. Но если нам суждено свариться в этой консервной банке, я бы предпочел сдохнуть, насаживая ее на свой член.

Хотелось съездить по роже, чтобы он стал прежним, но едва ли это поможет. Тем более, сейчас.

— Не забывайся, или я могу счесть это изменой за пораженческие настроения. Мы выбьем корабли и благополучно сядем на Форсе.

Хотелось бы в это верить, но здравый смысл велит остерегаться поспешных утверждений. Истребителей слишком мало, и я просто не могу перебирать тактики методом проб и ошибок.

Мы вышли на стартовую площадку и поднялись в командный пункт. Сели у мониторов внешнего наблюдения и развернули карту. Я повернулся к Винсу:

— Ты хорошо рассмотрел, это сионские крейсеры?

Торн приблизил изображение, повертел проекцию и сосредоточенно кивнул:

— Старые модели. Три баллисты и одна эктоплазменная пушка на каждом. Есть вероятность, что пушки не рабочие, по крайней мере, очень на это надеюсь. В них контейнерный тип накопителей заряда. Последний завод, производивший такие накопители, взлетел на воздух на Лигур-Аас. По вашей милости, полковник.

— Надеюсь, старые запасы за шесть лет истрачены или пришли в негодность.

— А если нет?

Я порылся в кармане и сунул в рот мятую сигарету — не курил целую вечность:

— А если нет, — горький дым мягко прошелся по горлу, наполняя легкие, — мы об этом узнаем, но слишком поздно. Они не станут тратить заряды на одиночные истребители. А если пошлем группу — потеряем весь флот.

Все это похоже на долбанную головоломку. От напряжения начинала раскалываться голова. Только сейчас я до конца осознал, в какой мы заднице.