Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть первая

Глава 1

Время оказалось для меня хорошим лекарством. Говорят, время всегда хорошо помогает против душевных ран, особенно если ты еще молод и способен жить будущим, оставив прошлое позади.

Один из парадоксов моей судьбы состоит в том, что во время заточения в «Вознесении» я отчаянно противился попыткам переделать меня в другого человека и цеплялся за право оставаться собой. Но едва я покинул стены интерната, как смысл этой борьбы исчез. Никто больше не стремился насильно меня «вознести», во всяком случае, навязчиво. Мир жил своей жизнью, и мне, безо всякого принуждения, приходилось приспосабливаться к нему.

Все еще продолжая по инерции свою борьбу, я наотрез отказался, чтобы меня записали в число курсантов полицейской академии как «Алекса Сандерса». Но я все равно не был больше тем пятнадцатилетним Димитрисом Войцеховским, который бежал из Генераторного. Я ошибался, полагая, что интернат не изменил меня. Просто перемены были столь глубоки, что я не сразу осознал их. И с каждым следующим годом, который я проживал в Содружестве, я продолжал меняться дальше.

Я все яснее сознавал, что потерял свой старый дом и своих близких навсегда. В глубине души, конечно, все еще теплилась отчаянная надежда, что нам еще предстоит встретиться. Но с течением времени она ослабевала. Сидней стал моим новым домом, нравилось мне это или нет. А сам я стал другим человеком, как бы я ни пытался сделать вид, что это не так.

Вообще-то я не был склонен слишком часто философствовать. После того как я покинул стены «Вознесения», моя жизнь приняла удивительно монотонный характер, и оказалась заполнена приземленными, прагматичными вещами: насыщенными учебными буднями в полицейской академии, где из меня готовили отнюдь не мыслителя; постоянными тренировками и соревнованиями, которые тоже не располагали к излишней задумчивости; редкими минутами отдыха и незатейливых развлечений, которые также не были исполнены глубокомыслия.

После ужаса, который я испытал в пятнадцать лет, разом перевернувшего мой мир с ног на голову, судьба, казалось, смилостивилась надо мной и избавила от крутых поворотов. Время начало лететь так быстро, что я, казалось, просто не замечал его. Оглядываясь назад, я мог выделить среди равномерных будней лишь отдельные моменты, которые крепко запечатлелись в моей памяти.

***

Лето 2079-го запомнилось, главным образом, поездкой в Перт и недельным пребыванием под крышей дома Мэтьюзов. Мэтьюзы действительно называли это «домом», и в определенной степени это отвечало действительности – их таунхаус, находящийся на четвёртом уровне респектабельного низкоэтажного жилого комплекса в «зелёной зоне» Перта, имел собственный выход на террасу и даже маленький клочок земли, на котором хозяйка устроила клумбу с живыми цветами.

Родители Дженет оказались, к сожалению, именно такими, как я их себе представлял.

Им обоим перевалило за пятьдесят – видимо, они зачали дочь уже в зрелом возрасте, как принято у зажиточных семей в развитых странах. Ральф Абрахам Мэтьюз был невысоким, полным мужчиной с красным округлым лицом, коротким носом-пятачком и маленькими глазками, которые, как я быстро смог убедиться, смотрели на мир сквозь призму такого количества штампов и предубеждений, что из них можно было составить настоящую энциклопедию современного обывателя. Он черпал все свои познания о мире из нескольких «благопристойных» новостных каналов и из общения с такими же надутым индюками, как он сам, но был столь твердо убежден в абсолютной правильности своих узколобых консервативных взглядов, что спорить с ним было совершенно бесполезно.

– Ну что ж, – глядя на меня снизу вверх из-за своего роста, но отнюдь не из-за недостатка самомнения, произнес вместо приветствия Мэтьюз. – Моя дочь много о тебе рассказывала.

– Рад познакомиться с вами, мистер Мэтьюз, – произнес я, пожимая толстые пальцы австралийца со всей возможной почтительностью. – Димитрис Войцеховский.

Я полагал, что больше двух лет жизни в англоязычной среде, без единого собеседника, владеющего моим родным языком, помогли мне совершенно избавиться от акцента. Но реакция мистера Мэтьюза на мое приветствие развеяла это заблуждение. Отец Дженет даже не попытался скрыть, что звучание моего голоса, не говоря уже об имени, режут ему слух, словно скребки мела по доске. Назовись я «Алексом Сандерсом», я бы кое-что выиграл в его глазах, но вряд ли даже это спасло бы ситуацию. Мой акцент напомнил о том, что я всего лишь жалкий беженец, обкрутивший его дочь, чтобы заполучить себе тепленькое местечко здесь, в его Австралии. А ведь он таких ненавидел!

– Называй меня просто Ральф, – произнес он, всем своим видом показывая, что это всего лишь жест вежливости, и мне не стоит воспринимать это всерьез. – Значит, ты собираешься работать в полиции?

В тоне Мэтьюза слышалось откровенное недоверие. Даже не знаю, какой ответ больше разочаровал бы его – «нет» или «да». Первый вариант означал бы, что хахаль его дочери совершенно никчемный, как и следовало ожидать. Второй – что в полицию нынче набирают кого попало. Пожалуй, второе было даже хуже, и я не сомневался, что Ральф этим же вечером разразится разгромным постом в социальной сети, озаглавленным «Господи, вы хоть представляете, кто нынче охраняет порядок на улицах Сиднея?!»

– Да, Ральф, – подтвердил я правдивость его опасений.

– Что ж, это благородное дело, – подавив вздох, выдавил из себя он.

«Я не верю, что ты окажешься достойным этого дела. А тем более моей дочери», – говорила гримаса на его лице. Однако мистер Мэтьюз не принадлежал к числу людей, которые способны высказать все, что они думают, в лицо человеку, который выше их на десять дюймов.

– Ну что ж, давайте пройдем в дом, – гостеприимно предложила его супруга, Сидни Мэтьюз.

Первый совместный обед (как и все последующие) прошел в натянутой атмосфере, несмотря на старания несчастной Джен как-то это изменить. Девушка долго не сдавалась и всячески пыталась втянуть всех в общий разговор и установить между нами симпатию: то всячески расхваливала меня, то вспоминала истории из детства, которые в выгодном свете представляли ее родителей.

Глава 2

На дворе было 31 декабря. Вот уже несколько недель, как все фонарные столбы, провода и деревья на центральных улицах и в парках Гигаполиса были увешаны яркими рождественскими украшениями. Бросая вызов всей планете, задыхающейся под затянутым смогом небом за границами «зеленых зон», широкие проспекты Сиднея сияли рекламными проспектами, возвещающими о праздничных распродажах и о веселых новогодних вечеринках. Часы приближались к двенадцати, возвещая о скором наступлении 2081-го года.

Держа под руку Дженни, я не спеша прогуливался по бульвару, ведущему к крупнейшей в городе площади – площади Содружества. Рядом шагало семейство Ленцов в полном составе: Роберт, Руби и Дэвид. Пятнадцатилетний подросток, тонкий, как жердь, в этом году поразил всех прической – ирокезом, кожаной косухой, суровыми говнодавами и рваными джинсами в стиле милитари. Он нехотя брел рядом с родителями с демонстративно-скучающим видом, покачивая головой под звуки музыки, звучащей, видимо, в его нанодимнамиках.

– Дэвид выглядит не слишком веселым, – шепнул я Джен, кивнув на парня.

– Это нормальное поведение для подростков, – ответила она с высоты прочитанной ею в университете книги по педиатрии. – Через пару лет это пройдет.

Я с сомнением покачал головой. Моя мать была педиатром и кое-что смыслила в воспитании детей, однако ее представление о гранях нормального было несколько иными.

– Пусть лучше строит нам рожи здесь, чем сидит дома, уткнувшись в свой коммуникатор, – почувствовав, что наш разговор касается его сына, сердито произнес Роберт.

Ему пришлось «обреалить» своего сына в прошлом месяце, когда он узнал, что тот пропускает занятия в школе, чтобы зависнуть со своими корешами в виртуальном мире. Роберт не любил распространяться об этом, но я догадывался, какой скандал произошел в доме Ленцов в тот день. «Обреаленные» всегда устраивают сильные истерики и становятся агрессивны, помню это еще по своему дружбану Джерому Лайонеллу.

– Это совершенно нормально!.. – поспешила тактично заверить его Джен.

Роберт улыбался и кивал в ответ на слова моей девушки, не показывая своих эмоций. Мы с ним никогда не говорили об этом, но иногда мне казалось, что полковник разочарован своим сыном и хотел бы, чтобы на его месте был другой ребенок – адекватный, послушный, ответственный, впитывающий советы родителя... кто-то вроде меня.

– Вау! – прервало их разговор восторженное восклицание Руби Ленц. – Вы только посмотрите, как красиво!

– Пора и нам зажечь свечи, верно? – засуетилась Джен.

Мы были частью большого потока людей, стекающихся к площади Содружества. Люди шли семьями или небольшими более или менее организованными группами. Публика вокруг была самой разной: от крохотных детей на руках у мам до дряхлых стариков на электрических инвалидных креслах; представители всех рас и национальностей Земного шара, каждой из которых нашлось место в здешнем Вавилоне. Все прохожие имели лишь одно общее – каждый нес в руке горящую свечу.

– До чего это прекрасно! – прижавшись ко мне, мечтательно пропела Дженет, подняв свою свечу.

Река людей плавно текла по улице. Она была равномерной и, казалось, бесконечной. В центре города специально организовали полную деиллюминацию. Погасли все окна, все биллборды и рекламные дисплеи – горели лишь голографические стрелки вдоль улиц и мигающие следы на тротуаре, подсказывающие направление к площади.

Мимо нас ровным строевым шагом промаршировали около четырех сотен вознесенцев в знакомой до боли серой униформе, несущих, помимо свечей, несколько транспарантов и флаги, которые с почти натуральным весельем хором пели рождественский гимн. Я проводил ребят жалостливым взглядом, гадая, долго ли им еще осталось до конца каторги.

– Я слышала, соберется сто тысяч людей, – сказала Руби Ленц.

– Будет больше. Всей площади Содружества не хватит, – ответил ее муж.

Я вспомнил недавние уроки в полицейской академии, и с некоторой тревогой подумал, что сегодняшний день является для террористов уникальным шансом устроить кровопролитную акцию. В следующую минуту, впрочем, я отмел эти опасения. Ради сегодняшних мероприятий, должно быть, мобилизовали весь полицейский департамент Сиднея. Мне повезло, что я учусь всего лишь на втором курсе, иначе и сам мог бы стоять сейчас где-нибудь в оцеплении. Над толпой порхало множество дронов. Полисмены в красивой черной парадной униформе, разбившись по двое (в основном, мужчина и женщина) шагали навстречу процессии, улыбаясь, будто и им передалось праздничное настроение. Они здесь не для того, чтобы наводить на людей тревогу или страх – скорее их миссия в том, чтобы подсказывать мамам с плачущими малышами дорогу к ближайшему туалету. Тем не менее они внимательно вглядывались в лица, сканируя их с помощью невидимых приборов наблюдения и выискивая среди толпы пьяных или неадекватных людей, которые способны были выкинуть какую-то глупость, испортив добропорядочным гражданам праздник.

Кроме полицейских в парадной форме, были еще и другие, стоящие вдоль обочин в защитной экипировке, иногда рядом с бронеавтомобилями. Эти уже не улыбались – их задача состояла в том, чтобы продемонстрировать потенциальным преступникам бессмысленность и опасность любой попытки выкинуть что-то. Городские власти очень серьезно отнеслись к обеспечению безопасности церемонии. Впрочем, иначе быть и не могло.

Ведь сегодня наступает 20-ый год эпохи Возрождения. Два десятилетия миновали с того дня, когда человеческая цивилизация, едва не уничтоженная войной, страшным катаклизмом в Северной Америке, пандемией «мексиканки» и хаосом Темных времен, впервые подняло голову. Это была важная веха в современной истории. И руководство Содружества наций посчитало, что эта веха заслуживает чего-то особенного – большего, чем просто празднование Нового года.

Шествие длилось минут пятнадцать и на площади мы влились в океан людей, уже заполнивший ее. По шуму мне казалось, что тут уже и так не менее ста тысяч, но всю панораму я оценить не мог.