Отражание

Никто не знает, как устал я сегодня. Ещё и на последний автобус опоздал. Погода дрянная, настроение паршивое. Ничего не хочу. Только спать. Быстро под душ и спать. Я поднимался по лестнице, мысленно радуясь, что с каждой ступенькой я ближе и ближе к желанной подушке. Мало того. С каждой ступенькой я засыпал на ходу, признаваясь сам себе, что на душ у меня уже не хватит ни сил, ни желания. Чёрт с ним, с душем. Спать! Я не прилёг прошлой ночью ни на минуту. Вот уже достаю из кармана плаща ключ от дверей квартиры. В лестничном проеме воняет горелым. Какая собака разбила лампочку на лестнице? Чтоб у него руки отсохли! Ничего. Ещё немного, и все дневные заботы для меня перестанут существовать. Лаборатория, препараты, этот чёртов эксперимент… пропади он пропадом.

Вдруг сон сорвало, как рукой… От неожиданности я перестал дышать. Кто-то лежал у порога моей квартиры в темноте. Споткнувшись о скорченное тело, я почему-то сразу понял, что это кто-то, а не что-то. Не мешок, не здоровенный сверток, а именно тело. Человек. Но кто? Труп? Пьяный? Розыгрыш соседского придурка?

Секунду или две я стоял, замерев от растерянности, и, наконец, сделал первый вдох. Лежавший у моих ног шевельнулся и застонал. Я облился горячим потом, напрягся и выдавил из себя:

— Кто здесь? Вы кто? Что случилось?

Незнакомец захрипел, заворочался, если можно так назвать его слабые попытки приподняться.

— Помоги… мне, — произнес слабый голос.

— О господи! Что с вами?

— Я умираю…

Он зашипел от боли, очевидно, неловко двинувшись. Мне самому едва не стало дурно. Ночь. Три часа утра в пустом городе, в темноте, у порога моего жилища умирает человек, а я стою как вкопанный. Хотел спать только что, а теперь что делать?

— Сейчас… Сейчас… — забормотал я, уверенный, что, наверняка, делаю что-то неправильно, — Я открою дверь и… там телефон. Я сейчас вызову… сейчас же позвоню!

Я шарил по карманам, забыв, что ключ давно у меня в руке.

— Нет! — Почти взревел мой гость неожиданно громко. А потом заговорил, тяжело дыша и понизив голос, — Никуда не надо звонить, никого не надо звать. Отвези меня в… одно место. Скорее. У меня не так много времени. Там меня спасут… но сам я не доберусь. Не бойся… Я не преступник и не сумасшедший… Я… это… Помоги мне. Ты должен мне помочь. Потом сам поймёшь.

Он явно устал говорить и сделал паузу. Я нашёл в кармане спички и попытался зажечь одну, чтобы посмотреть, что с ним. Но он резко и тяжело подался вперёд и задул спичку прежде, чем я успел что-либо разглядеть. Я понял только, что обе его руки как попало обмотаны какой-то тряпкой, пропитаны кровью и прижаты к груди.

— Не смотри мне в лицо… Я страшен. Ты… Ты испугаешься. Поторопись, пожалуйста. Там во дворе, на детской площадке… машина.

Я плохо соображал, что делаю. Слишком много пугающе непонятного. Почему он боится? Почему не хочет в больницу? Кто его так? Если он ранен, то кем, когда и насколько серьёзно? Не преступник и не больной? Может, его за решётку-то и надо. Я начал было спускаться по лестнице, когда вдруг услышал:

— Павел, не делай глупостей.

Он меня знает. И голос! Я его слышал. Но ни с кем из моих знакомых он, вроде, не ассоциируется. Я обернулся.

— Вы кто такой?

— Не скажу. Пока. Пожалуйста, поспеши…

Ну ладно. Ни с кем из криминальных элементов я не знаком настолько близко, чтобы они знали мое имя, и чтобы их голос был мне так чудовищно знаком. Я вышел из дверей дома. Хотелось постоять тут на воздухе, подумать. Но вдруг он умрёт? Я же всю жизнь буду носить это на своей совести. “Иди ты к черту!” — сказал я сам себе. Разберёмся. В темноте я едва нашёл по металлическим блестящим деталям пустую открытую машину тёмно-зелёного цвета. Кто на ней приехал и бросил с ключами? Он? Она не была припаркована, а просто сходу въехала с улицы и встала тут, едва не смяв молодые деревца. Я её не заметил, когда шел. Меня трясло — то ли от холода, то ли от потрясения. Я сел за руль и подогнал машину к дверям подъезда. Незнакомец ждал меня, сидя на верхней ступеньке и, по-прежнему, сжавшись в комок. Оказавшись в свете фар он всячески отворачивал от меня лицо, черное от какой-то копоти.

— Не смотри на меня.

— Да не буду, не буду. Что у вас с руками?

— Обжог.

Я стал поднимать его осторожно сзади. Он вздрогнул.

— Больно?

— Да… нет. Я уже не чувствую.

Он с трудом, шатаясь, спустился по лестнице. На нем была теплая парка с большим капюшоном, натянутым на глаза. Благодаря новому массовому импорту, сегодня такую можно увидеть на каждом втором. Подмышки мокрые — то ли от пота, то ли от крови. Меня опять замутило. Показалось, что он весь окровавлен. Я чувствовал ужасный запах горелого мяса. Господи! Во что я вляпался? Что с ним стряслось? И как он попал сюда? Я уже был уверен, что он приехал на этой машине. Но как он её вёл? Не люблю загадки.

Мы дошли до машины, я осторожно опустил его на заднее сиденье и пристегнул. Он изо всех сил опускал голову, пряча лицо. Сорвать бы с него капюшон, глянуть в глаза и сказать: “Выкладывай!” Но он беспомощный, безрукий… Я не смог… закрыл дверцу и, не оглядываясь, сел за руль. Он вжался в угол и сказал, куда ехать. Почему он доверял мне? Может быть, у него не было другого выхода? Мы поехали на окраину города по ещё серым улицам. Нам редко встречались машины. Все нормальные люди ещё спят. По адресу, который он мне назвал, оказался одноэтажный дом. Вроде бы, пустой. Стало светлее. А ему, похоже, стало хуже. Он ещё больше скрючился, едва не теряя сознание. Я заметил карман на плече его куртки, из которого торчит пакетик каких-то таблеток, которые он принял, с трудом дотянувшись губами. Стараясь отвернуться от него и не дышать носом, я выволок его из машины, испачканной кровью.

— Сюда?

Он не ответил. Его тело подрагивало. Он не стоял на ногах. Я буквально донес его до двери и постучал.

— Там никого нет… ещё… — прошептал он, — иди назад, к машине.

— Но…

— Я сказал, иди… Поедешь на ней домой, оставишь во дворе, с ключами. Понял?

Я прислонил его к двери. Он сполз вниз и остался стоять на коленях, уткнувшись лицом в дверную щель.

— Ну, иди же…

Я побрел было к машине, когда услышал за спиной:

— Спасибо, Паша.

Оглянувшись, я успел заметить только, что он вполз в приоткрытую дверь. Щелкнул замок, и стало очень тихо. Я подождал ещё минут пять, подошёл к двери и постучал. Мне никто не открыл. Я попытался заглянуть в окно, но за стеклом были плотные шторы. И ни звука. Мне показалось движение одной занавески, но я не был уверен. Может быть, он уже мёртв? Лежит один в пустом доме, как в склепе, и я сам же его сюда привез. Потоптавшись еще немного, я решил поехать домой, а потом вернуться и выяснить, в чем тут дело. В машине я все пытался вспомнить, кого он мне напоминает, но не мог. Слишком устал и разнервничался. Я оставил машину во дворе, как он велел, и пошел к себе.

Стало совсем светло, и я увидел, что лестница залита кровью, а у моей двери — целая лужа. В воздухе еще пахнет горелым. Будут проблемы, когда проснутся соседи. Как объяснить такую картину? Я вошел в квартиру и побежал в ванную. Через минуту я с ведром и тряпкой мыл пол и лестницу в подъезде. Потом стирал одежду с пятнами крови, как убийца, уничтожающий улики. Мой серый рабочий костюм был безнадежно испорчен, а вот черный плащ спасти удалось. Почти в шесть утра я упал в постель весь измотанный и дрожащий, но сон не шел. Я впадал в нелепое больное забытье, ко мне являлись кошмары, какие-то люди, мой страшный гость без лица тянул ко мне обугленные руки.

В восемь утра мне в ухо истерично заорал будильник, который я тут же убил, швырнув его в угол. На лестнице было сухо и чисто. Запах исчез. Машина тоже исчезла. Остались только следы на детской площадке, да со ствола молодого дерева едва заметно содрана кора.

Я ездил туда. Конечно, ездил. И чуть не сошёл с ума окончательно, когда, проверив свой путь десяток раз, уверенный, что это то самое место, готовый поклясться жизнью, что это тот самый дом и те самые занавески на окнах, обнаружил там мирно живущее незнакомое семейство. Меня уверяли, что никого, похожего на моего ночного гостя, они знать не знают, ведать не ведают, что всю ночь они спали до семи утра за закрытыми дверями. Никто к ним не приезжал, никого не привозил, и что если я не отстану от них, наконец, они позвонят куда надо.

Я поехал домой совершенно расстроенный и растерянный. В оправдание случившемуся я придумывал самые нелепые нелепости, и, в конце концов, уговорил себя, что это был глупый и бессмысленный розыгрыш, или что меня использовали в грязном дельце, и что — сунься я в него поглубже, — может быть, и не так легко бы отделался.

Как говорится, время идет и меняет всё. Вскоре я успокоился, опять втянулся в работу, стал забывать и стирать этот неприятный эпизод в моей биографии. Кроме того, лабораторные эксперименты моих коллег успешно шли к триумфу, и я ни о чём другом не думал. Годы спустя покалеченное дерево во дворе перестало меня тревожить воспоминаниями.

А работа у меня, надо сказать, была волнительная, хотя и не такая значительная, как у других, задействованных в эксперименте. Это были первые опыты по созданию… не машины времени. Нет! Но нечто подобное не раз описывалось в фантастических произведениях двадцатого века. Физика (не без помощи квантовиков) приоткрыла загадку очередного альтернативного измерения, которое мы назвали speculum-4. Мы принялись изобретать сложные аппараты с простым маятником в основе, раздвигающие своим излучением зеркальную поверхность, создавая в ней что-то вроде полыньи до размеров ладони. Стекло переходило в состояние временного кристалла, и при этом на несколько секунд исчезало в этой полынье, а то, что казалось отражением становилось реальностью, но только в выбранном амплитудой маятника времени.

В портал этот можно было внести физические предметы соответствующих габаритов — просунуть руку и перенести мелкие вещи из настоящего в будущее и из прошлого — в настоящее. Тогда-то я и мои коллеги поняли, куда недавно из лаборатории пропадали авторучки со столов и бутерброды из свертков. Мы из будущего брали их сами через зеркальный портал. Мы подбросили нашей кошке в прошлое кота — её же котенка, рожденного позже, но теперь двухлетнего, женихастого. Он зачал самого себя и вскоре сдох от неясных причин. Ряд экспериментов на насекомых, мышах и канарейках показал, что живой организм не может прожить в другом времени больше суток. Мы не смогли объяснить этот феномен. Вероятно это было связано с возвращением временных кристаллов в прежнее состояние. Так как их присутствие было замечено в переносимом во времени телом, то такой переход был весьма опасен для здоровья. Это моя версия, как физиолога, но многое еще оставалось на уровне теории.

В некоторых явлениях мы и сами не были уверены — уж очень и очень много необъяснимых и загадочных процессов происходило почти в каждом эксперименте. Даже сам профессор Виктор Борисович Данаев — крепкий могучий мужик, совсем не похожий на ученого — не до конца понимал механизмов “Рамы”, как мы окрестили этот зеркальный портал во времени. Поэтому я не буду описывать подробностей нашей работы. Это вам покажется скучно, долго, непоследовательно и даже не совсем научно.

Но как бы мы не волновались, как бы не пугало нас непонятное и загадочно-опасное, наши души теперь переполняло торжество. “Раму” удалось увеличить до размеров, достаточных, чтобы в неё пролез человек, и мы готовили первопроходца. У него и фамилия была Добровольский, как бы фальшиво-пафосно это ни звучало. Однако, ничего не поделаешь. Доброволец он был у нас единственный.

Мы со смехом вспоминали наши первые ребяческие опыты, когда впервые смогли просунуть а Раму руку. Обычно мы выбирали для опыта подходящее помещение и время. Ночь в прошлом была удобна невысоким риском кого-нибудь напугать появившейся из зеркала рукой. Как я уже говорил, мы брали вещи, до которых дотягивались, а так как большинство опытов проводились в нашей же лаборатории, то мы иногда заглядывали и в недалекое будущее, а через недельку-другую наблюдали, как выглядит Рама с той стороны, как появляется рука и берёт подложенный предмет или записку, как в эту дырочку наши же глаза смотрят на нас зеркальным отражением, с которым можно поговорить и даже поспорить. Правда Добровольский все время врал, что бутурброды достает не те, которые делал, и что он ещё выяснит, кто с ним шутки шутит.

Как вы можете представить, лаборатория изобиловала зеркалами. С прошлым надо было быть осторожнее, поскольку недавно приобретенное зеркало раньше могло быть где угодно. Конечно, такие путешествия ограничивались пределами самого старого в мире зеркала, но его еще надо поискать. Пока мы провели несколько близких походов в прошлое в пределах месяца, но Добровольского мы готовили к дате двадцатитилетней давности. Результат должен был стать темой сразу нескольких диссертаций для защиты в научном совете. А как же? Для дальнейших работ нужны были солидные средства.

Прошлое менять рискованно, мы решили ничего в нём не трогать и стараться быть предельно внимательными. Добровольцев должен был просто походить, погулять, ни с кем не вступать в контакт, даже в магазин не заходить, а просто подобрать кем-нибудь брошенную газету и вернуться. Сравнительно свежая и, главное, подлинная газета с той датой должна была стать отдельным объектом анализа. Местом для Рамы стало старое зеркало в вестибюле самого института, из которого Добровольский должен был выйти в шесть утра, дождаться рабочего времени и покинуть здание. Затем — по возвращении перед закрытием института — затаиться, а когда в здании снова будет пусто, для него откроют Раму часов в семь вечера. Он должен уже стоять перед зеркалом в пустом вестибюле, готовый войти назад, в своё время. Днём Добровольский не должен был никого смутить, так как в то время он у нас ещё не работал. Фирменная карточка «посетитель» на груди сомнений вызвать не должна. Если вдруг он по каким-то причинам не сможет попасть обратно в институт или опоздает к закрытию, был подготовлен запасной вариант возвращения. Добровольскому вручили домашний адрес профессора Данаева со старым ключом, у которого в коридоре уже много лет тоже висит большое старое зеркало и где теперь установлена соответствующая аппаратура. И хотя двадцать лет назад там жила никому из нас не знакомая семья его брата, в ночное время они все будут спать, а сам профессор сможет принять Добровольского в случае неудачи с институтом.

Пришел долгожданный день эксперимента. Профессор уехал домой, как всегда спокойный и уверенный. Мы приготовили всё необходимое, одели Добровольского в курточку “по моде”, снабдив его по-походному бутербродами и маленькой аптечкой на всякий случай. Не шуточное дело — в прошлое путешествовать.

Приборы работали беззвучно. Я, как ответственный за физиологические факторы, в последний раз измерил Добровольскому давление и проводил к зеркалу. Стекло оставалось твердым по углам, тогда как в центре начало морщиться по спирали, искажая наши отражения. Это, конечно, был иллюзорный эффект, но его еще предстояло объяснить.

Добровольский побледнел, когда появилось первое отверстие размером с пуговицу и принялось расти, окатывая края портала ртутно-образными наплывами. Сотрудники за нашими спинами медленно увеличивали нагрузку излучения до максимума. Вот в дыре уже снова стало видно сумрачное помещение этого же зала, а портал вырос до размеров экрана телевизора. Между тем вестибюлем и этим стекла больше не было. Да и вещи в зеркале больше не были отражением. Они были настоящими, то есть правое было правым, а левое — левым. Только всё было двадцатилетней давности. По другую сторону зеркала, рядом с рамой появилась старая урна с пепельницей, которую убрали четыре года назад по новым правилам для курильщиков. Оставалось только пролезть в эту дыру, не задев краёв “Рамы”, так как это обычно ломало аппаратуру или вызывало трудно устраняемые помехи.

— Ну, приятного похода! — сказал я и приготовился подсадить Добровольского. Зеркало было высокое и край Рамы доходил ему до бедра.

— Я не могу! — неожиданно пискнул наш пилот.

— Что?

— Не могу я… — В этот раз его голос, наоборот, стал хриплым. Я увидел в нем неожиданную перемену. Теперь он стоял в холодном поту и с глазами, остекленевшими от страха. — Понимаешь ли, о своих подумал и…

— Брось, ты же готовился. Давай, иди! — Я хлопнул его по спине.

— Нет, Паш. Нет! Ребята, простите. Не за себя боюсь, но…

— Ну что вы там? — застучал в стекло операторской наш инженер, — Время! Восемь секунд до кристаллизации!

Провалим эту попытку, второй долго не будет. Слишком много электроэнергии на нее уходит. Я взял Добровольского за руку — пульс, явно, за сто.

— Паш, иди ты, — выдавил из себя он и сбросил куртку с экипировкой.

Я понял, что мне его не переубедить, схватил куртку и прыгнул в Раму. Я обернулся. Зеркало уже сморщилось, запаялось, и гладкое холодное стекло отразило мое хмурое лицо.

— Трус! — сказал я своему отражению, обращаясь, однако, к Добровольскому, который уже не мог меня услышать. Он остался позади. Вернее — впереди. В будущем, если смотреть отсюда.

Я оглянулся в пустом институте. Всё было живым и таким настоящим. Пахло пылью, мокрой тряпкой уборщицы. Никаких особенных чувств, кроме волнения. Не верится, что это 1993 год. Я подошёл к окну. Так и есть. Деревья у входа и по аллее меньше, ниже. Нет новенького магазина по ту сторону улицы. А сломанная года три назад старая водонапорная башня еще стоит. У фонтана меньше трещин, асфальт старый, машины устаревшие, — их не так много, а тем более иномарок. В город пришло утро, люди скоро начнут отключать будильники, умываться, хмуро готовить завтраки и расходиться по своим делам и рабочим местам.

В восемь часов я услышал, как вахтер, наш нестареющий “ключник” Андрей Андреич открывает дверь. Я потихоньку поднялся по лестнице на третий этаж и скрылся в туалете, надеясь, что сам вахтер, в случае нужды, воспользуется удобствами этажом ниже. Когда коридоры наполнились голосами, я надел куртку, вышел, не поднимая ни на кого глаз, и быстро прошел мимо сотрудников, расходящихся по лабораториям и кабинетам. Не хотелось бы, чтобы меня узнали и спросили про седеющие виски. И тем более, я не хотел бы столкнуться с самим собой. Я прошел мимо вахты, отметив про себя, что ключник Андреич всё-таки выглядит если не моложе, то крепче. Он не такой седой, и я, оказывается, забыл, что он раньше был рыжим. Я вышел из института через главный ход на улицу, которая показалась мне немного шире. Ну конечно, — деревьям вдоль неё ещё предстояло разрастись. Я глубоко вдохнул городской воздух. Так довольно благополучно начался мой эксперимент.

Сначала я только бродил по тротуарам, не замечая утреннего осеннего холода. Как всё-таки город изменился за эти двадцать лет. В чем-то помолодел, в чем-то постарел. Вот, например, свеже-оштукатуренный кинотеатр. Со знакомых старых стен исчезли разводы, трещины и царапины, которые появятся в течение ближайших декад. Рядом стоит небольшой частный сектор с сараями, а я привык уже видеть на этом месте две белоснежные многоэтажки. Делать мне было положительно нечего, — я гулял так целый день, и мне ничуть не было скучно.

Я съел бутерброды, и выпил картонку сока. Мусор не стал бросать в урну, а смял и запихал обратно в карман куртки. Газеты в парке я не нашёл, зато нашёл кое что получше — новенький, неиспользованный, еще пахнущий типографской краской абонементный талон, которым перестали пользоваться в общественном транспорте ровно восемь лет назад. То есть два года спустя. Я вынул из кармана герметичный конверт, заклеил абонемент в капсулу и застегнул карман с находкой на молнию. Это будет хорошим вещдоком для научной комиссии.

Я сел в каком-то скверике возле парковки и стал наблюдать за городской площадью, стараясь запомнить как можно больше. Придется ведь потом вместо Добровольского писать отчет. Прохожих было мало, солнце низко висело над домами. Я ни о чем не думал, а просто отдыхал и прислушивался к своим чувствам. Я бы…