Письма из апокалипсиса

Ира орёт в трубку, впрочем, Ира всегда орёт в трубку, можно было бы привыкнуть.

– Приезжай, приезжай!

– Тьма, кто умер?

–Тьфу на тебя! Никто! Пожалуйста, приезжай!

Гудки на той стороне значат, что тебя собственно не спросили, а поставили перед фактом.

Раз…два.. три… Раз…два.. три…

Самое сложное начать вспоминать.

Новостройка. Ира и Игорь затянули пояса и влезли в ипотеку. Теперь у них новая, огромная квартира. Пустая. Третьим живёт эхо. Новостройка. Ира и Игорь затянули пояса и влезли в ипотеку. Теперь у них новая, огромная квартира. Пустая. Третьим живёт эхо.

Спят на матрасе, едят на полу, но рай ведь в шалаше, правда?

Захожу, скидываю кроссовки, иду мыть руки.

Ира мельтешит перед глазами, сияет как медный таз, с кухни шлейф дивных ароматов домашней еды.

– Что, – спрашиваю, – Игорю выделили грант на его исследования? Какая муха тебя укусила, что ты встала к плите, да ещё с утра пораньше.

– Сейчас четыре часа дня, милая.

– Говорю же – рань!

– Я беременна, – говорит Ира и добавляет: – И я не шучу!

Я смотрю в пол и не знаю, сочувствовать ей или радоваться. Ира же в эйфории, которая делает важным только здесь и сейчас, бросается мне на шею, и приходится постараться, чтоб устоять на ногах. Она хоть и худая, но выше почти на голову, когда-то в до-полётном и до-прилётном, беззаботном детстве она занималась в секции баскетбола, где и познакомилась с Игорем.

До вечера Ира мечется по квартире, то на подоконник присядет, то в шкафу начнёт рыться, то в сотый раз пересчитает тапочки, всем ли хватит. Ира изо всех сил пытается выглядеть уверенной и счастливой. Получается у нее плохо.

Часы идут, я с опаской поглядываю на дверь. Мы давно не собирались. Последний раз за неделю до твоего отлёта. Почти полтора года прошло.

Настя с Федей разошлись, но оба клятвенно обещались быть. И обещали без скандалов. Марина "выросла в цене" и чтобы дозвониться, пришлось перезнакомиться со всей армией её секретарей. Юля сказала, что приедет, но только со своей новой девушкой. Ира закатила глаза, но смиренно кивнула.

Заранее знаю, что все будут делать вид, что тебя не существует. Заранее злюсь, но так даже легче.

К восьми приезжают первые гости и внимание Иры переключается на Федю, красивого, наглого и загорелого. Настя держится независимо, но ни от кого не ускользнуло, что приехали они все-таки вместе. Да и флаг им в руки. Любимые грабли и хоть до девятого круга. Кажется, мир достаточно сошёл с ума.

Вырвавшись из Ириных объятий, Федя врывается в кухню:

– Кого я вижу!

Эхо разбегается по углам. Штормовые басы бьются о стены и потолок, как волны. Красивый голос и улыбается зараза так, что… хочется улыбнуться в ответ.

– Теплее-теплее… Как жизнь, Кристи? – восклицает Федя и стискивает меня в объятьях, я на мгновение застываю, сдерживая внутренний протест.

Ты не войдёшь в эту дверь, можно расслабиться и обниматься с друзьями сколько угодно… Почему не получается?

Выскальзываю из его объятий, улыбаюсь и отхожу к окну. На улице темнеет. Часы уже показывают четверть девятого. В коридоре снова шум. Голоса.

Федя вдруг смущается, пожимает плечами и исчезает в полумраке прихожей, где толпятся наши знакомые тени.

Да, именно тени.

Половина девятого. Ты ведь знаешь, как я себя чувствую? Знаешь.

Со всеми перездоровалась, со всеми переобнималась, теперь хожу и раздаю бокалы, открываю бутылки, вырываю периодически телефонную трубку из рук Иры, она так и норовит позвонить Игорю, который опаздывает.

–Глава семьи не опаздывает, глава семьи задерживается, – хохочет Федя, но улыбка его уже не столь ослепительна, темнота за окном осязаемо надвигается. Сквозь огромные окна без штор, отлично просматривается болото до самого горизонта, колючая проволока, ветряки и прожектора, которые вот-вот погаснут.

–Ну! И где? – спрашивает Марина и плюхается на матрас, нисколько не стесняясь короткой юбки. – Пить вообще сегодня будем? Игорь нас догонит.

Все смеются, Ира порхает отяжелевшей бабочкой. Прибавляет радио.

– Вы пока разливайте, мы с Кристи закуску принесём, – и тянет меня за рукав.

20.45.

– Где он?

Спрашиваю, хотя уже вижу, что Ира сама ничего не понимает. Она растерянно отвечает:

– Должен быть уже дома. Он заканчивает в семь обычно.

Связь вот-вот пропадёт. Свет погаснет.

Знаю, что это бесполезно, но пытаюсь отвлечь Иру и спрашиваю:

– Все свечи на месте? Ты проверь, а я пока… салаты принесу.

Ира бежит проверять. Скрипит дверь кладовки.

Набираю номер. Жду. Звонок проходит, но очень медленно. Отчётливо тикают часы.

Краем уха ловлю волну радио:

– Здравствуйте! И мы снова вместе, 00 ФМ и «Письма из Апокалипсиса» приветствуют вас, сегодня мы услышим очередную историю…

Гудки сменяются приятным мужским баритоном: "Вы позвонили на номер, который по просьбе клиента больше не обслуживается "

В недоумении смотрю на экран телефона.

Голос из динамика звучит громче.

– Меня зовут Игорь Савчук, мне 37 лет, я генетик, работаю в лаборатории…

Раздается крик, телефон выпадает из рук, я бросаюсь в комнату.

– НЕТ! Ублюдок… Нет! Как ты мог… Нет! – кричит Ира и мешком валится на пол. Федя кидается к ней.

У Насти в пальцах лопается бокал.

Юля одним щелчком выключает радиоприёмник, и в этот момент часы бьют девять.

Свет гаснет. За окном вспыхивают прожектора.

В городе наступил комендантский час.

Интересно, какая информация с Земли успела до вас дойти, прежде чем оборвалась связь? До Марса, по самым оптимистичным расчетам, вы добрались за полтора месяца… Если добрались. Примерно в это же время над Байкалом, не отражаясь в воде, не оставляя даже ряби, повисло нечто. Прозрачная сфера.

Вот они твои боги, малыш. Они здесь.

Страх смывает культурный слой и из человека наружу лезет зверь. Сначала, как любопытная обезьяна, человек обнюхал, потрогал, постучал, потряс, а потом начал стрелять. Никто и не вспомнил про “Пятый элемент”, про то, что зло порождает зло, страх был слеп и глух, человек начал защищаться. Нет, сфера не выросла в размере, она осталась так же прозрачна как и была изначально, но в первую же ночь после обстрела, на всей планете прервалась связь. Вся. И ни один учёный не смог объяснить, как это случилось и что теперь делать. Прошло долгих восемнадцать часов паники, прежде чем всё вернулось. Само собой, необъяснимо. Официально было заявлено о временной потере связи со спутниками и электромагнитном излучении, источник которого пока не обнаружен…

Больше не стреляли.

Сложно сделать шаг. Первый шаг. Заставить себя двигаться. Назад.

Дрожь в теле заставляет стиснуть зубы и сжать кулаки. Ветряки за окном смолкли, на уши давит неестественная тишина, Ирины вопли сменились тихим поскуливанием, вровень с сердцем идут часы.

Федя укутывает Иру в плед, сажает на колени и баюкает. Марина помогает Насте перевязать руку и злобно косится на Федю. Юля и девушка Аня, которая напоминает тень, достают и расстилают на полу одеяла и все на чём можно спать. Никто и не пытается обсуждать поступок Игоря. Что тут обсуждать. Не он первый, не он последний. Предпочесть мгновение прозрения неделям, месяцам, годам ожидания. Или же познать границу, самую крайнюю точку замерзания человеческой души – разочарование. Он выбрал и ушёл. Ира осталась. Надо думать о живых, да? Представь, что это просто смерть и думай о живых, так ты мне сказал перед отлётом. Ты всё ещё так считаешь?

Шум. Шаги. Босыми ногами по ламинату. Плохо положили. Скрипит. Вслушиваюсь.

Сажусь. В углу у батареи Федя, Настя и… пустота. Оглядываюсь. Марина, Юля, Аня…

Стараясь никого не разбудить, встаю и выхожу из комнаты. В ванной свет.

Ира— красное пятно на белом кафеле. Немая сцена из дурацкого кино.

Она смотрит на свои изрезанные руки и смеётся.

Тихо–тихо, потом все громче, а после уже истерично и навзрыд. Дешёвое пластиковое лезвие летит в стену, она закрывает лицо руками.

– Не буду. Клянусь, больше никогда. Не хочу умирать.

Она хватает меня за ноги. Обнимает и плачет. Резким рывком пытаюсь поднять её, не выходит, тяжёлая, с третьей попытки встаёт сама. Включаю воду. Ира подставляет под кран руки, ванная становится красной.

– Нелепо получилось. Извини.

Умывается. Всхлипывает.

Не могу говорить. Не могу и все. Свело горло. Мыслей нет. Тщательно вытираю ей запястья и лицо полотенцем, долго вытираю, она покорно стоит и смотрит на меня. Страшно смотрит. Обнимаю, прижимаю к себе. Плакать нельзя, мне – нельзя.

Утро.

Рукава. Главное найти что-то с длинными широкими рукавами.

Иркин шкаф напоминает вселенную в момент большого взрыва.

– Рубашку. Дай его синюю рубашку.

Ира стоит перед зеркалом и пытается заплести волосы.

– Уверена?

– Мне всегда нравились мужские рубашки, буду носить.

С кухни тянет фирменной Фединой яичницей с сыром.

Я встаю в дверном проёме. Ира быстро стягивает свитер и надевает рубашку.

Делать вид, что ничего не произошло.

Застёгивает пуговицы, руки дрожат. Спрашиваю:

– Тебе сегодня в больницу надо?

Бледное отражение в зеркале мотает головой.

Завтракаем в напряжённом молчании. За окном стучит дождь. Весна в этом году поздняя и мокрая. Небо все время затянуто облаками, а по ночам не видно звёзд. Обсерватория опять жаловалась, что график срывается, синоптики разводят руками, город не разводит мосты.

И все вроде обыденно и привычно.

Но.

Едим стоя, кроме раковины и плиты в кухне ничего нет.

Марина ставит пустую тарелку в раковину. Одёргивает пиджак.

– Ира, если что нужно, обращайся, – натянуто улыбается. – Мне пора на работу, девочки. И мальчики.

И уже из прихожей:

– А насчёт ипотеки не волнуйся, я сегодня же позвоню в банк. Проблем не будет.

Ира темнеет лицом. Сжимает вилку. Взгляд застревает на одной точке.

– Мне ничего от тебя не надо, Марина. И звонить никуда не надо. Я жить здесь не собираюсь и эта квартира мне больше не нужна.

Нервный смешок. Марина возвращается, порывисто бросается к Ире, пытается обнять:

– Ну что ты такое говоришь? Тебе же некуда идти. Я хочу…

Ира вырывается, бросает тарелку об пол, та разлетается вдребезги.

– Засунь себе своё «я» знаешь куда! И сама иди туда же! Мне не нужны твои грязные деньги.

– Ира! – немного стыдливо восклицает Федя. Руки в карманах, глаза в углу.

– И ты пошёл к черту! Все вы идите к черту! – кричит Ира. – Одна со своими божественными замашками, другой со своей фальшивой заботой! Вон!

Ира порывом солнечного ветра проносится по коридору, распахивает входную дверь.

– Вон!

Жар опаляет лица всех присутствующих. В оглушающей тишине раздаётся детский голос.

– Тётя Ира, здравствуйте!

Выхожу в коридор. На лестничной площадке стоит десятилетний Юра, с совершенно лысой головой, и прижимает к груди плюшевую игрушку.

Ира хватает Марину за её дорогой, красивый пиджак и подтаскивает к двери.

– Вот, смотри! Хочешь помочь? Ему помоги! – и смотрит ей в лицо. Марина выходит из ступора, отталкивает Иру, хватает сумку, вся красная выбегает из квартиры, шарахаясь от Юры, как от чумного. Игнорируя лифт, кидается вниз по лестнице. Ира даже вслед ей не смотрит.

– Здравствуй, Юра. Извини. Проходи. Хочешь чаю?

На лице мальчика отражается такая буря чувств, что я поддаюсь вперёд.

– Тётя, тётя Ира! А мы полетим на большую, большую звезду!

Всё внутри сматывается в тугой ком. Сердце разгорается как сверхновая.

Ира присаживается на корточки перед мальчиком.

– Юра…

На лестничной площадке появляется пожилая женщина.

– Валентина Петровна! – кидается в ней Ира.

Соседка не желает слушать, она хватает мальчика за руку и тащит вниз по лестнице. Тот растерянно упирается и оглядывается на Иру.

– ВАЛЕНТИНА ПЕТРОВНА! – кричит Ира.

– Не лезьте в нашу жизнь, Ирочка! Мы все решили!

Хлопает дверь подъезда.

Ира поворачивает голову и смотрит прямо на меня. Мне кажется, что я горю.

Марина работает в фармакологической компании, которая производит лекарство от рака, оно стоит неподъёмных денег, а по статистике, после того, как мир сошёл с ума, а это случилось за пять лет до появления пирамиды, каждый второй ребёнок рождается больным. Статистика дело не надёжное, но Ира работает в больнице и видит таких детей каждый день.

Когда в новостях впервые передали про неопознанный летающий объект, зависший над Байкалом, Ира долго смеялась, потом плакала, а потом с надеждой спросила меня:

– Может они прилетели помочь?

Может быть.

Профессор Ильтман, заведующий нашей обсерваторией, тоже искренне верил, что чужой разум хочет нам помочь. Ещё тогда, на первых стадиях, я спросила его: зачем? Зачем им нам помогать? И зачем приписывать иной эволюционной модели человеческие качества?

Он не ответил, но она знала ответ, мир вокруг расходился по швам, и ему надо было во что–то верить.

Я пытаюсь и не могу вспомнить, как мы познакомились? Когда? Тренировочный лагерь, трава по пояс, кожа чёрная от загара, один лоб белый под банданой. В стеклянном аквариуме три сотни потеющих тел, протоптанные дорожки. Мы постоянно встречались в коридоре на пути в столовую. Девушка с мелким бесом рыжих волос раздавала при входе религиозные брошюры, я всегда брала, но выбрасывала их в урну, прямо тут же, а тебе она никогда не предлагала, даже не смотрела на тебя. Почему? Сектанты обедали вместе с нами, в той же столовой. Потерпите, говорил нам профессор Керимов, это просто политика и деньги, не обращайте на них внимания. Цветастые одеяния в пол, одинаковые стриженые головы, они были чем-то похожи на буддистов, если бы не татуировки на выбритых висках. Штрихкод. Технологии проникли в самую суть. “Буддисты” это один из тысячи экспериментов сохранить сознание, скопировать воспоминания в из живого мозга в цифровой. С помощью человеческих воспоминаний ученые обучали нейросети и пытались заставить ИИ “вспомнить” историю мира. Мы смотрели на них, как на одержимых прошлым сектантов и верили, что Марс станет нашим будущим, новым домом для человечества.

На последнем, финальном круге, я провалилась, а тебя взяли.

Провалилась…Смешно, да? Бог просто взял и выдернул табуретку. Мне сказали, это была перегоревшая лампочка в туалете, которую я полезла зачем-то менять. Не помню, что случилось, меня ударило током? И никто не мог мне рассказать, очевидцев не было. И вот что странно – кроме тебя ко мне в больницу тогда никто не пришёл. Четыре месяца вопросов без ответов, до тех пор, когда они уже стали не нужны. В выписке размытый, нечитаемый диагноз. Вещи из лагеря переслали почтой. Уже после, много позже, когда четыре года ожидания остались позади, когда я накуривалась до одури на одном из балконов для провожающих, ко мне подошёл Керимов. Он никогда не тратил время на пустые, вежливые слова, и был краток:

– Расходный материал. Пройдёт ещё два года и снова полетят. Выхода нет. И кстати, для тебя есть работа.

Поднимаю руку и провожу по выбритой правой стороне головы. Это все ещё выглядит как татуировка со штрих-кодом. Тогда, в самом начале, Керимов ещё пытался что-то объяснить мне, рисовал схемы, стрелки, круги, даже уравнения писал. Он не был похож на отчаянного сектанта. Я кивала и быстро подписывала бумаги, одну за другой, не читая. Он понял и замолчал, поджал губы, протёр бороду салфеткой и бросил её в тарелку. Мы сидели на летней веранде какого-то кафе. На дне чашки плавали листья зелёного чая. Подписав, я вручила ему свою жизнь и он, не глядя, убрал ее в портфель, мы ещё некоторое время сидели молча, потом он положил передо мной визитку с адресом, кивнул и ушёл. Я смотрела ему вслед и думала, что пока по земле ходят люди, которые стригут бороду, пьют зеленый чай и повязывают галстук, конец света не наступит. А встанет солнце на востоке или на западе, не так уж и важно.

Они побрили мне голову, написали номер и меня не стало, я превратилась в набор цифр, а ещё в боль и страх.

От виска за ухо, по сонной артерии контур спускается до ключицы, потом сеткой опутывает грудь. Ставят капельницу, ты погружаешься в огромный резервуар с водой, жадно глотаешь воздух, страх заставляет дышать часто, надевают маску, закрываешь глаза. Все становится бесформенным и вязким, все твёрдые предметы растекаются, растворяются. Вокруг невесомость, вода плещется, заполняет ушную раковину… глубже, ещё глубже… Ты просто проводник. Ты ничего не можешь. Ты отдаёшь им своё тело, своё сознание, свои чувства. Они заставляют тебя смотреть, как гибнут люди, восхищаться тем, как возводятся величайшие из памятников человеческой культуры, которые скоро ничего не будут стоить. Ни–че–го!

Ты должна просто смотреть и создавать для них воспоминания.

Ты просыпаешь опустошённой. Они выжимают твои внутренности досуха. Ты идёшь по мокрой улице в пять утра и звенишь на ветру, даже солнце, которое местами пробивается сквозь вату, не может до тебя дотянуться. Мир в этот час черно-белый. А потом вдруг находишь себя на пороге маленькой бетонной ячейки, на высоте двадцати этажей. Застигнутая тяжестью и мгновенностью памяти, ты стоишь и смотришь.

На плечи падает огромное, звёздное небо.

Люди все ещё где-то там.

Ты помнишь, но не чувствуешь.

Ни-че-го!

Просыпаюсь. Память течёт по вискам, по спине, тяжело дышать, в груди стучит, стучит, стучит: выпусти меня отсюда! Я не могу больше молчать!

Спускаю ноги на холодный паркет. Часы идут.

Те, ради кого стоит жить, в пять утра ещё спят.

Ира обычно просыпается в семь. Растрёпанная, сонная, она ходит по квартире босиком, как и ты, переступая по шахматным клеточкам. От бессистемности жизни к симметрии линий. Я часто делаю вид, что сплю. Когда люди думают, что их никто не видит, они ведут себя естественней. Мне нравится наблюдать и не замечать разницы, Ира всегда Ира, она ходит по кухне с зубной щёткой во рту, одновременно ставя чайник, доставая хлеб, масло, яйца; смешно пытается не шуметь, но в какой-то момент с полки стихийно срывается какая-нибудь кружка/миска/крышка, грохот поглощает искреннее «ой!» и на меня виновато смотрят два серо-голубых глаза, щётка перемещается как часовая стрелка справа налево. Никогда не извиняясь вслух, Ира улыбается и прячется в холодильник:

– Яйцо куриное, две штуки, будешь?

Она выше нашего холодильника и вынуждена склоняться к его белым недрам как к мощам умирающего святого, он всегда сух, холоден, бледен, и чаще всего пуст.

– Надо бы в магазин, – говорит она. Отходит, сплёвывает в раковину зубную пасту. Ванная комната косится черным провалом и серыми бетонными лёгкими. Всё застывает, я вижу твой силуэт на табуретке, с валиком, в расплывшихся пятнах голубой краски. Стеклянную дверь я всё-таки купила, она стоит как памятник в коридоре, в коробке, заставляя себя обходить…

Ира.

Она переехала ко мне три недели назад, после того как её соседи, оставив всё ради мнимого спасения своего ребёнка, шагнули в Бермудский треугольник портала, прикрепив к её двери записку, очень лаконичную – не дай вам бог детей. Тем вечером она разбила радиоприёмник и всю ночь проплакала. Я скурила три пачки, сидя на балконе с видом на поле и ветряки. Мы не сказали друг другу ни слова. Ты же знаешь, я совсем не умею утешать. Утром она рано собралась и, ничего не объясняя, уехала, оставив меня метаться по квартире, в мутной завязи сигаретного дыма. Я с трудом признавалась себе, что мне страшно и ни разу не набрала её номер.

Ира вернулась в 16.00 и не раздеваясь, стала собирать вещи. Стоя ко мне спиной и лицом к зеркалу, вдруг спросила:

– Кристи, у тебя же нет балкона? Можешь не курить так много?

Меня затрясло. Прислонилась к стене, нащупала в кармане пачку, достала, оставалась одна сигарета:

– Последняя, – не поднимая глаз, я трусливо сбежала на балкон.

Теперь они живут у меня.

Ты же понимаешь, да? Но я справлюсь.

Пирамида, или Бермудский треугольник, так его иногда называют журналисты, висит очень низко над водой, совсем рядом с берегом, отбрасывая тяжёлую свинцовую тень на скалы и песок. У самого края воды дрожит воздух, как в раскалённой пустыне. Идеальный сюжет для сериала “Звёздные врата”. На закате, в этом мареве открывается воронка, а там, за ней, отчётливо проглядывается другая земля, город, зелень… Много ли надо человеку, чтоб увидеть в этом божье знамение, День страшного суда и обещанный Рай? Первыми туда шагнули сумасшедшие сектанты, прорвались через ограждения, солдаты от неожиданности даже стрелять по ним не стали. Ни один не вернулся. Ни живым, ни мёртвым. Остановить повальное сумасшествие людей не получилось, следующими, как ты понимаешь, стали учёные, пытались посылать технику, но связь…