Серый Дол

Глава 1 - Тьма и Туман

«Верь или нет - тебе решать,

Но я обязан рассказать.

Там, в чаще леса, в глубине,

Живёт ночной народ во тьме.

Они не люди и не звери.

Скорей запри все свои двери,

Ведь в небе лик явил Рунон,

Путь через лес укажет он.

Скрываясь в зарослях теней,

Ведёт охоту на людей,

Ночной народ, и в эту ночь,

Поймав, тебя утащат прочь,

В свою обитель, в сердце тьмы,

И там навеки сгинешь ты.

Я был обязан рассказать,

Верь или нет - тебе решать.» 

 Ночь сползала с горных склонов, словно жидкость. Стекала вниз вязкой волной, по мере того, как последние лучи умирающего дня скрывались за горизонтом на западе. Укрывая заснеженные каменные уступы и пики пушистых елей, ночь спускалась в долину, а вместе с ней наползал бледный туман, а вместе с ним... в долину пришло нечто ещё. Прячущееся в тенях, скользящее едва уловимой тенью в тумане, сверкая жёлтыми глазами, для которых ночной мрак не представлял преграды, раздувая ноздри и капая слюной из пасти, в предвкушении аромата тёплой крови и неистовом желании как можно скорее впиться зубами в кусок свежего мяса, оно выбралось из тьмы басен и мифов, в которых таилось многие годы, и явило себя засыпающему краю, жители которого ещё не ведали о том, что их ждёт.

 Первым это нечто почуяли не люди, а звери - жители имения Сайна Готхола. Заблеяли овцы. Поспрыгивали со своих насестов куры, и стали носиться кругами по курятнику, хлопая крыльями. Протяжно замычала единственная корова. Заржали лошади, вставая на дыбы и лупя копытами по стенам конюшни. Зашлись истошным лаем два пастушьих пса, - старик Лохмач и бойкий молодой Клыкастый, - которых на ночь запирали в вольере, рядом с хлевом.

 Илия, старшая из дочерей Сайна, четырнадцати лет от роду, проснулась и тут же села на кровати, откинув пуховое одеяло, и опустив ноги на дощатый пол. Комнату, где она спала, наполнял густой мрак, но в печи, стоящей в углу, ещё слышалось потрескивание пламени, и помещение было наполнено теплом, значит огонь прогореть не успел, а следовательно, как быстро расценила Илия, ночь только началась.

Трёх её сестёр, спящих на соседних кроватях, тоже разбудил этот невероятный шум, неожиданно ворвавшийся в звенящую тишину ночи. Илия увидела их силуэты, один за другим поднимающиеся на своих пастелях.

- В чём дело? - захныкала четырёхлетняя Риза, которой тут же передался панических страх, сквозящий в мычании, ржании, лае и блеянии животных. - Почему они так кричат?!

- Тихо, тихо милая, - Илия кинулась к пастели сестрёнки, опустилась рядом с ней на колени и прижала голову девочки к груди, чувствуя, как колотится её собственное сердце, сжимаемое ужасом, основания которому она найти пока не могла.

- Где маменька...? - истерика Ризы только набирала силу. - Я хочу к ней! Я хочу к маменьке с папенькой!

- Тихо, милая... шшш... - успокаивала Илия сестру, отчётливо ощущая как паника и страх в её сознании всё растут и ширятся, и постаралась, усилием воли, преодолеть их, не дать захватить себя, ведь она была старшей, и не пристало ей сжиматься от страха на глазах сестёр. Успокаивая Ризу, она словно успокаивала и саму себя: - Тихо... ничего страшного...

- Что-то происходит в хлеву, - проговорила Зана, одинадцатилетняя девочка, самая бойкая и смелая из дочерей Сайна, прильнув к ставням, закрывающим окна. - Кажется, я видела кого-то на крыше. Может волколак забрался?

- Волколак?! - воскликнула Риза в ужасе, и тут же заголосила пуще прежнего: - Где папа?! Я хочу к папеньке!

- Ты совсем ума лишилась, дура?! - рявкнула Илия на Зану. - Что ты говоришь? - и крепче прижав к себе Ризу прошептала ей на ушко: - Тихо, тихо... Зана говорит ерунду. Волколаки здесь не водятся.

- А вот и не ерунду! - обиженно возразила Зана. - Помнишь, дядя Маллид рассказывал, как...

- Замолкни уже! - рявкнула Илия.

- Папенька с этим разберётся, - проговорила восьмилетняя Тара, вжавшись в изголовье кровати, словно стараясь оказаться как можно дальше от окон, за которыми неистовствовали животные, и теребя пальцами край своего одеяла.

- Отец ещё не возвращался домой. Он у дяди Маллида, - с некой беззаботностью и даже азартом сообщила Зана, чем вызвала гнев Илии.

«Это не игра какая-нибудь, дурочка!» - обругала она мысленно сестру, а вслух сказала Зане строго:

- Иди сюда, и успокой Ризу!

- А ты что собираешься делать?!

- Пойду к матери, что же ещё, глупая?

- Нет, Илия! - Риза вцепилась в сестру своими маленькими ручками и запротестовала, как могут протестовать только дети: - Не уходи, Илия! Не уходи, пожалуйста!

Глава 2 - По Следам Зверя

  Утро была пасмурным. С севера наползли серые тучи, гонимые ветром, своим небесным пастухом, с покрытых густыми лесами земель Волхарии, на просторные, холмистые пастбища Селении. Они мчались над узкой трещиной долины, проделанной в незапамятные времена бурным потоком Белой реки, в гряде Бледных гор.

  Ханрис с безразличием взирал на эту серость и на низко летящие на её фоне чёрные силуэты птиц, сидя на широком крыльце своего дома, и держа в руках длинную курительную трубку. Время от времени, не отрывая глаз от неба, он припадал к ней губами и вдыхал, а затем выпускал в воздух клубы белесого дыма. Мыслями Ханрис был совершенно в другом времени и месте: он взирал на изуродованный труп коровы Сайна, на тела его погибших псов, и на раны его дочери. Всё случившееся настораживало бывалого охотника, рождало в нём беспокойство, которое он никак не мог унять. Что-то ждало их впереди, и он точно знал, что это что-то недоброе. Нечто тёмное и опасное спустилось к ним в долину. И пусть не было у него обоснованных причин так считать, он всё же верил своему чутью. Оно не раз спасало Ханриса в прошлом, когда, ведя отряд разведчиков по вражеской территории, он порой не мог полагаться ни на слух, ни на зрение, но сосредоточившись, всегда мог обратиться к ещё одному чувству, зарытому глубоко внутри его сознания, что указывало на близкую опасность и подсказывало верное направление, и никогда этот внутренний голос не ошибался. В гвардии, благодаря этому невиданному чутью, всегда выводящему его отряд из передряг, в то время как другие гибли, сослуживцы прозвали Ханриса колдуном, скорее в шутку, конечно, и все же не без доли правды. Сам же колдун Ханрис не считал себя каким-то особенно одарённым, а лишь, хорошо над этим поразмыслив, пришёл к выводу, что большинство людей просто не слушают того, что говорит им собственное Я, то самое, примитивное и древнее, которое все ещё сидит в каждом из людей, напоминая о том, что некогда, не так уж и давно с точки зрения неба и звёзд, и они были зверьми. Ему же повезло услышать своё животное Я и, самое главное, поверить в него, и с тех пор Ханрис всегда прислушивался к этому голосу, ставя его на равных с остальными своими органами чувств. И вот сейчас этот голос шептал о том, что нужно, во что бы то ни стало, выследить напавшего на имение Сайна зверя, от этого многое будет зависеть.

 Мысли Ханриса прервал скрип открывшейся двери. На крыльцо вышла его супруга - Вѐсна. То была женщина, каких не встретишь в Селении. Яркая представительница своего народа - волхарин, жителей севера. Высокая, пышногрудая, с округлым лицом, усыпанным веснушками, и золотой косой, спускающейся до самого пояса, облачённая в сарафан, расшитый красным узором, Весна была воплощением той северной, дикой красоты, которой Ханрис был сражён с первого же взгляда. Селенианские женщины, от купеческих да крестьянских дочерей, до принцесс и военачальниц - а он встречал на своём веку и такую, - казались ему слишком кроткими, замкнутыми в своём понятии красоты и женского места в обществе. Но волхарины народ совсем иных взглядов. И даже не смотря на то, что они, вот уже почти сто лет живут единым княжеством, а флот их может, пожалуй, потягаться с хантийским, их нравы и обычаи, и даже само их отношение к социальному устройству общества, далеки от селенианских, за что в кланах их считают дикарями. Но Ханрис бы назвал этот народ не дикарским, а свободолюбивым, относящимся к миру и друг другу с уважением, о котором забыли погрязшие в аристократических дрязгах своего, якобы высококультурного общества, кланы селениан. И эта свобода, духа и тела, мысли и страсти, пылала в зелёных, подобно чащобе лесной, глазах Весны, как в первый день их знакомства, когда Ханрис только получил от герцога земли в этих краях, так и сегодня утром. Она не гасла ни на миг, и глядя в них, Ханрис точно знал, что эту женщину нельзя сломить насилием, нельзя купить за земли и титул, нельзя завоевать огнём и мечом. Если она с ним, то только по любви. И для Ханриса сей факт был предметом личной гордости, почище тех наград и званий, которые он заслужил воюя за своего герцога.

- Я собрала тебе еды в дорогу, - сказала Весна, кладя на крыльцо походную сумку мужа. - И листья для отвара. Не забывай про них.

 Упоминания о терпком травяном отваре, вызвали у Ханриса неприятную тяжесть в груди, напоминая о той боли, которую тот должен заглушать.  

 Взглянув на мужа, Весна нахмурила брови:

- Ты с вечера глаз не сомкнул?

- Не спалось, - кивнул Ханрис. - Вот как выслежу зверюгу, после и высплюсь.

- Ты сидишь тут с середины ночи, и куришь?

 Ханрис лишь пожал плечами, понимая к чему Весна ведёт.

- Помнишь, что тебе сказала баба Дарина, на счёт этой чертовой трубки?

 Конечно, Ханрис помнил всё, что сказала ему слепая на один глаз, высохшая до состояния живого трупа, баба Дарина.

«Век твой отмерен, молодец» - прозвучал в голове Ханриса её скрипучий голос, а в нос словно ударил дурманящий запах трав в доме волхаринской ведуньи. - «Чёрный ком гнили внутри тебя сидит. Он будет расти, питаясь твоим духом и телом, покуда не сожрёт тебя всего. В конце, станешь слаб ты, как младенец новорожденный».

То, с каким холодным равнодушием говорила эти слова Дарина ему в лицо, лишая всяческой надежды, как и сомнений в том что старуха врёт, ужаснуло Ханриса, пусть прежде не боялся он ни зверя ни человека, ни одного врага на войне, а эту старую ведунью испугался до мурашек.

А Дарина продолжала:

«Прискверная же тебя ждёт кончина, солдатик. Отвары мои боль заглушат, но участь твою не изменят. Мёртв ты уже, хоть и ходишь и дышишь».

Глава 3 - Голова Чудовища

  Собаки в имении Ломара Годхола ещё издали почуяли гостя, и по всей округе разносился надрывный лай множества глоток. Скрипящая колёсами телега Сайна остановилась в десяти ярдах от обветшалого мрачного дома, видавшего лучшие времена. Кобыла принялась нервно шлёпать копытом по грязи, и фыркать в беспокойстве, демонстрируя сколь сильно ей не нравится близость лающих зверей, кидающихся на стены своих вольеров, стоящих всего в десятке ярдов от дома. Лишь один пёс не был заперт с другими, но он, надо признать, и не выказывал признаков агрессии, как его собратья, а лишь смирно сидел рядом со своих хозяином на крыльце, не спуская глаз с визитёра. Точнее одного глаза, так как второй у него был слеп. Сайн хорошо знал эту собаку. Хентийская порода, очень редкая. В своё время, лет десять назад, Ломар выложил за этого пса кучу денег, только потому, что существовало поверье, будто эти собаки способны видеть мир духов. Собственно за этим их, ещё в щенячьем возрасте слепили на один глаз, якобы чтобы улучшить связь с тем миром. Сколько правды было в этих историях Сайн не знал, но этот белый с рыжими пятнами пёс действительно оказался крайне смышлёным и невероятно спокойным, будто действительно знал и видел нечто такое, что другим неведомо. Сайн вообще не помнил, чтобы Зоркий - так звали этого вислоухого симпатягу, - хоть когда-то лаял.

 Спрыгнув в размытую недавним дождём грязищу, Сайн погладил встревоженную лошадь по морде, прошептал ей пару ласковых слов, и пошёл по направлению к дому. Он отлично понимал нервозность кобылы. Ему и самому здесь становилось не по себе и хотелось как можно скорее покончить с делом. Но хозяину дома он старался не выказать своей настороженности, пряча её за напускным дружелюбием.

- Приветствую, Ломар! Как поживаешь? - обратился он к сидящему на крытом крыльце мужчине, ровно тем же внимательным но совершенно непроницаемым взглядом, что и его пёс, следившим за гостем. 

- Не жалуюсь, - отозвался он хрипло.

 Ломара Готхола скрывала тень, и лишь подойдя почти в плотную, Сайн с ужасом осознал, на сколько старым выглядел его боевой товарищ. Словно тому было не сорок семь лет от роду, а все семьдесят. Кожа его сморщилась, подобно изюму, на лице и руках проступили тёмные пятна, как у стариков. Глаза ввались, седые волосы торчали клоками из под соломенной шляпы, а жиденькая бородёнка выглядела как старый и сильно поеденный молью шерстяной плед. Перед Сайном, в кресле сидел старик, мало напоминающий того бравого солдата, коим Ломар был всего каких-то пятнадцать лет назад. Все они изменились, конечно. Сам Сайн, к примеру, сильно располнел. Но так значительно не поменялся никто, и предполагая, в чём кроется причина этих жутких изменений, Сайн сглотнул неприятный горький ком, засевший в горле.

 Быстро оглядев крыльцо, лишь для того, чтобы меньше смотреть на Ломара, он заметил, как бы между делом:  

- Крыша прохудилась, надо бы залатать.

 В одном месте с крыши крыльца действительно капало, видимо то была скопившаяся под кровлей дождевая вода.

- Все никак руки до неё не доходят, - ответил Ломар с явным сарказмом. Старая боевая рана, полученная почти в самом конце его службы в гвардии, повредила позвоночник Ломара, сделав почти все, требующие усилий движения, крайне болезненными. Сайн это знал, и саркастический тон товарища уколол его в самую совесть. Он не хотел напоминать другу о его недуге, а намеревался только предложить помощь. 

- Могу починить, - сказал Сайн.

- Мне не нужны одолжения, - резко ответил Ломар.

- Это не одолжение, - Сайн чувствовал, что как и всегда, их с Ломаром разговор не клеился с самого начала. Словного говорили они на разных языках. И всё же Сайн попытался объясниться: - Мы же все старые боевые товарищи, столько прошли вместе и должны помогать друг другу даже теперь, в мирной жизни.

- Постараюсь не забыть об этом, - Ломар скривил губы в неприятной ухмылке. - За чем же ты явился к моему порогу, Сайн, мой старый боевой товарищ?

- Мне нужны собаки, - быстро ответил Сайн, в душе радующийся тому, что с приветствиями покончено, и можно перейти к делу. 

- Никак старик Лохмач помер?

- И Клыкастый тоже, - голос Сайна дрогнул. Он любил этих псов, и если бы не страх за жизнь раненой дочери, куда сильнее горевал бы из-за их гибели. 

- Что с ними сталось?

- Их убил какой-то неведомый зверь. Забрался ночью в мой хлев и задрал корову. Затем напал на девочек. Собаки отогнали его. Но сами, к сожалению, не выжили.

- Дааа... - протянул Ломар. - У меня отличные собаки.

- Я знаю. Потому и пришёл к тебе просить новых, а заодно предупредить. Пока Ханрис не выследит эту зверюгу, всем нам следует быть осторожными.

 Вот чего Сайн не ожидал услышать в ответ на эти слова, так это хриплого смеха, которым зашёлся Ломар.

- Умеешь ты рассмешить, Сайн, - проговорил он, отсмеявшись. - Всегда умел.

- Это не шутка, Ломар, - нахмурился Сайн. - Этот зверь может быть очень опасен.

- Пусть только они ко мне явятся, - махнул рукой Ломар, словно речь шла о какой-то шайке шкодящих по округе детишек. - Сами же об этом пожалеют.

- Они? - переспросил, потерявший нить диалога Сайн. - Ты словно знаешь о ком говоришь.

- Словно знаю... - повторил Ломар сухо и, приложив к тому заметные усилия, медленно поднялся с кресла. За сдавленным хрипом Сайн без труда различил боль, которую Ломар тщательно старался скрыть. Сухой рукой он нашарил деревянную трость.

Глава 4 - Ночные Кошмары

 Перевалило за полночь. Ломар Готхол не спал, однако же, ни единой свечи не горело в его доме, только слабо тлела лучина на маленьком блюдце. Хозяин дома сидел за круглым столом, за который уже много лет никто кроме него не садился, и неотрывно взирал в пустые глазницы черепа, что лежал на белоснежном платке, прямо перед ним. Белеющая во мраке кость была покрыта чёрными письменами, тянущимися ровными строками ото лба на затылок.

- Арсия, - прошептал Ломар с благоговение в голосе, и повторил на выдохе: - Арсия.

 Он протянул трясущуюся руку, и провёл пальцами по надбровным дугам, затем по скулам черепа, с такой нежностью, словно то был живой человек, при том бесконечно ему дорогой.

- Арсия, - вновь выговорил Ломар это странное имя.

 Внизу, у ног хозяина зашевелился пёс. Собака, прежде спящая под столом, вдруг, чем-то встревоженная, села, уставившись в тёмный угол дома. То был хороший знак – значит врата в потусторонний мир открыты. Зоркий всегда чувствовал это первым. Но скоро и Ломар ощутил знакомое покалывание на коже и мурашки, как будто по комнате гуляет сквознячок. Письмена на черепе слабо засветились оранжевым светом. Улыбнувшись так, будто с его плеч спала тяжёлая ноша, Ломар откинулся на спинку стула, жалобно под ним заскрипевшего, и стал ждать, считая секунды.

 Зоркий вертел головой, всматриваясь во мрак, а затем коротко гавкнул, не с угрозой, а скорее в знак приветствия. Ломар, не отрывая глаз от черепа, опустил руку и погладил собаку по загривку.

- Хороший пёс, Зоркий. Хороший пёс, - пробормотал он.

 В воздухе, в котором прежде витала лишь сырость и запах плесени, вдруг появился новый аромат. Он сочетал в себе множество запахов, среди которых отчетливее всего выделялись хвоя и корица. Сердце Ломара забилось чаще, руки задрожали. Не от страха, от волнения.

 Пёс сорвался с места и, виляя хвостом, бросился навстречу гостю, пришедшему в этот дом извне.

- Арсия, - проговорил Ломар громче. – Ты пришла, любовь моя.

 Скрипнули половицы старого дома, когда по ним прошли босые стопы и нежные руки легли на плечи Ломара. Тонкие пальцы коснулись его шеи, от чего по телу распространилась волна наслаждения.

- Ты будто удивлён, любимый, - пропел ему на ухо женский голос. Он звучал низко, однако же, очень ласково и приятно слуху, как тихое журчание лесного ручейка. В выговоре слышался акцент, не режущий слух, и всё же чуждый жителю Селении, слегка растягивающий гласные и сокращающий паузу между словами, отчего речь обретала некоторую певучесть.

- Не удивлён, - проговорил Ломар, сжимая своей сухой, старческой рукой, нежную ладонь гостьи. – Я рад. Радуюсь каждый раз, когда ты приходишь. А когда уходишь… - он замолчал на полуслове.

- Что? Продолжай, - попросила женщина.

- Боюсь, что не вернёшься. – Ломар поднес её руку к губам, и поцеловал пальцы.

 За спиной раздался лёгкий смешок. Не насмешка, не презрение, скорее умиление и снисхождение звучали в нем. 

- Глупый Ломар. Ты же знаешь, что это невозможно.

- Знаю. И всё же, это не мешает мне бояться потерять тебя.

- Ты не можешь потерять меня. Ты мной владеешь.

- Порой мне кажется, что всё наоборот, и это ты владеешь мной.

 Руки Арсии, точно змеиные хвосты, плавно выскользнули из пальцев Ломара. Снова заскрипели половицы. Женщина обошла стул и встала прямо перед ним, давая себя рассмотреть. Темнокожая Арсия – жрица из забытых веков, по мнению Ломара, была самой прекрасной женщиной из всех, каких он встречал на своём веку. Необычайно высокая, стройная, с упругими бёдрами, которые легко было рассмотреть под юбкой, состоящей из тонких нитей, свисающих с чёрного кожаного пояса, на которые были в великом множестве нанизаны разноцветные мелкие бусины. Кроме этой юбки, на девушке не было больше одежды, если не считать украшений: толстых золотых обручей на запястьях, щиколотках и шее. Упругий живот Арсии покрывали письмена, точно такие же, какие были нарисованы на черепе. Берущие начало под поясом, они поднимались по пышным грудям до самой шеи. Аналогичные письмена покрывали и спину женщины, как и её руки и ноги. Лишь на лице их не было. А что это было за лицо. Ломар был уверен, что выколол бы себе оба глаза в тот же самый миг, как ему бы сказали, что он больше никогда не увидит лика Арсии. Гладкая кожа, идеально ровный нос с широкими ноздрями, толстая верхняя губа, всегда чуть приподнятая, демонстрируя белоснежные передние зубы. Чёрные волосы, заплетённые в тонкие косы, спускались по спине до самой поясницы. А глаза… Большие, очень необычной формы, с приподнятыми уголками, такие чёрные, что невозможно было отличить, где кончается зрачок и начинается радужка, словно сама ночь поселилась в них.

- Ты прекрасна, - выдохнул Ломар.

- Знаю, - улыбнулась она, и во взоре жрицы блеснул огонек самодовольства.

 Затем она кинула взгляд на свой череп, и улыбка тут же погасла на лице женщины.

- Прости, - Ломар подался вперёд и быстрыми движениями закутал череп в платок.

- Так намного лучше, - проворковала Арсия. – Кто приходил к тебе сегодня?

- Ты видела?

- Я ощутила твоё волнение. Гнев. И пришла посмотреть.

- Это Сайн. Ему нужны были собаки.