Шеф с системой. Битва на Ярмарке

Глава 1

Я развернулся и вошел в дом.

Внутри царила гнетущая тишина. Дети разбрелись по своим комнатам. Варя укладывала Машу. Матвей стоял возле стола с тряпкой в руках. Пытался вытереть просыпанную муку, но руки дрожали так сильно, что только размазывал белые разводы по дереву.

Я прошел мимо него в свою комнату, сел на лавку, достал из ножен свой поварской нож. Взял точильный брусок и начал точить. Так мне всегда легче думалось.

Ш-ш-шорк. Ш-ш-шорк.

Монотонный звук разрезал тишину, как лезвие — ткань. Я водил ножом по бруску медленно, не торопясь. Лезвие становилось острее с каждым движением. Мысли — четче.

Они думают, что все заберут и таким способом убьют сопротивление.

Ш-ш-шорк.

Варя появилась в дверном проеме. Остановилась на пороге, смотрела на меня грустным взглядом. Открыла рот, собираясь что-то сказать.

Я не поднял головы. Продолжал точить нож. Она постояла еще немного, потом развернулась и ушла. Через минуту в дверях появился Матвей. Замер, глядя на меня. Я слышал его дыхание — частое, сбивчивое.

Ш-ш-шорк. Ш-ш-шорк.

Он не решился войти. Постоял, потом тоже ушел.

Дети боялись подходить. Наверное, чувствовали то, что я сам едва сдерживал — беспощадную ярость, сжатую в тугой узел где-то под ребрами. Ярость, которая просила выхода. Требовала крови. Но не сейчас. Сейчас мне нужно думать. Я провел пальцем по острию ножа. Холодный, идеально острый клинок.

Дураки. Огонь не в железе.

Я коснулся виска.

Огонь здесь. В голове, в руках. В моих умениях.

Образы начали складываться в голове.

Сколько денег осталось? Три серебра. Может, чуть больше. Жалкие гроши.

На что хватит? Мука. Самая дешевая — ржаная, грубого помола. Корнеплоды, которые никто не хочет брать. Сало. Может быть, немного соли.

Я перебирал варианты, как карты в колоде.

Что из этого приготовить? Что привлечет толпу на ярмарке?

Лепешки. Жареные, горячие, с хрустящей корочкой. Простые, но если сделать правильно — люди оторвут с руками.

Но для этого нужен жар. Сильный, постоянный жар, чтобы корочка схватывалась мгновенно, а внутри оставалось мягко.

Я представил сковороду на огне. Нет, не сковороду — жаровню. Плоскую поверхность, раскаленную добела.

Обычная печь? Нет. Слишком медленно разогревается. Жрет дрова. Жар неравномерный.

Мне нужно что-то другое. Что-то, что даст максимум жара при минимуме топлива.

Вертикальная тяга. Эффект дымохода.

Образ вспыхнул в голове — ракетная печь. Примитивная конструкция, гениальная в своей простоте. Труба вертикально. Воздух входит снизу, поднимается, создает тягу. Пламя ревет, как дракон. Жар в три раза сильнее обычного. Можно собрать из того, что под рукой. Камни и глина, что осталась после колесницы. Металлическую трубу можно у Сидора взять. Я представил конструкцию целиком. Увидел, как она работает. Как пламя бьет внутри, раскаляя металл.

Это сработает.

Нет. Это ДОЛЖНО сработать.

Я резко поднялся на ноги. Точильный камень с глухим стуком упал на пол.

Вышел из комнаты. В доме стояла тишина. Дети давно разошлись по комнатам. Из-за закрытых дверей доносилось тихое сопение, мерное дыхание. Они спали. Только Варя не спала. Сидела на лавке у окна в общей комнате, обхватив колени руками, смотрела в темноту за стеклом. Услышав мои шаги, обернулась. Лицо бледное, под глазами темные тени.

Матвей дремал за столом, положив голову на скрещенные руки.

Я бросил взгляд на окно. Небо за стеклом из черного становилось темно-синим. Первые признаки рассвета. Скоро начнет светать. Рынок откроется.

Я подошел к Матвею, тронул за плечо:

— Вставай.

Он дернулся, резко поднял голову. Глаза красные, опухшие. Несколько секунд смотрел на меня непонимающе, потом сообразил где он, и быстро выпрямился:

— Александр? Что делаем?

— Сколько денег осталось? — спросил я. — До последней медяшки.

Матвей моргнул, не сразу сообразил. Полез в карман, достал потертый кошелек, высыпал содержимое на стол. Монеты звякнули, раскатились.

Он начал считать, губы беззвучно шевелились:

— Три серебра… и восемь медяков.

Я кивнул — должно хватить.

— Одевайся. Идем на рынок.

Матвей уставился на меня:

— На рынок? Сейчас? Но еще ночь же…

— Рассветает, — коротко бросил я. — Торговцы разворачивают лотки. Идем.

Варя встала с лавки, шагнула ко мне:

— Александр… — голос тихий, надломленный. — Зачем? У нас ничего не осталось…

Я посмотрел на нее:

— Осталось.

— Что? — выдохнула она.

Я накинул тулуп и дернул дверь на себя:

— Я.

Холодный предрассветный воздух ворвался в комнату. Матвей схватил свой и бросился за мной.

Рынок Слободки просыпался медленно, нехотя. Серое предрассветное небо нависало низко, тяжелыми облаками. Первые лучи солнца только начинали пробиваться сквозь них, окрашивая снег в бледно-розовый цвет.

Торговцы разворачивали свои лотки, кряхтя и переругиваясь. Зевали во весь рот, потирали озябшие руки, пытаясь согреться. Кто-то разводил маленькие жаровни с углями. От них поднимался тонкий дымок, пахло дровами и золой. Я шел быстро, почти не оглядываясь по сторонам. Матвей семенил рядом, пытаясь не отставать. Мешок за его спиной болтался пустой — пока.

— Александр, — начал он осторожно, запыхавшись. — Ты… ты можешь хоть намекнуть? Что мы будем покупать?

— То, на что хватит денег, — коротко бросил я, не сбавляя шага.

Матвей помолчал, потом попробовал снова:

— Но… но для чего? Что ты собираешься готовить?

Я остановился так резко, что он чуть не врезался в меня. Обернулся, посмотрел ему в глаза:

— То, что заставит людей забыть обо всем. То, ради чего они выстроятся в очередь и будут ждать, даже если Гильдия прикажет им уйти.

Матвей сглотнул, кивнул. Больше не спрашивал.

Первым делом — мука.

Я подошел к лотку старика-торговца, который торговал зерном и мукой. Лицо морщинистое, как печеное яблоко. Руки узловатые, с темными пятнами. Он смотрел на меня сонными, полузакрытыми глазами.

— Мука, — сказал я. — Ржаная. Самая дешевая, что есть.

Старик кивнул молча, нагнулся под прилавок и вытащил мешок. Небольшой, потертый. Развязал горловину, показал содержимое. Я взял щепотку, растер между пальцами. Грубый помол. Много отрубей. Активировал Анализ Ингредиентов:

Мука ржаная грубого помола

Качество: Простое

Состояние: Свежая, с примесями отрубей

Потенциал: Отлично подходит для деревенского хлеба, лепешек. Грубая структура даст плотную текстуру

Для нищих Слободки это была хорошая мука. Без плесени, без гнили. Такая, на которой можно прожить зиму.

— Беру, — сказал я.

Старик назвал цену — один серебряный за мешок. Я отсчитал монеты, положил на прилавок, потом закинул мешок на плечо.

Дальше — овощной ряд.

Я остановился у лотка, где торговали корнеплодами. Не теми красивыми, ровными овощами, что продавали в центре города для богатых горожан. Здесь лежали те, что остались после отбора — кривые, с трещинами, местами побитые морозом.

Но для меня это не было проблемой. Я начал перебирать. Брал каждый корнеплод в руки, ощупывал, нюхал, иногда слегка царапал ногтем кожуру.

Активировал Дар.

Репа — чуть подвяленная, но еще годная. Сладковатая. Запечется отлично, даст сок.

Репа

Качество: Хорошее

Состояние: Слегка подвяленная, но структура целая

Потенциал: Сладковатая, сочная при запекании. Хорошо держит форму

Брюква — жесткая, волокнистая, но не гнилая.

Б рюква

Качество: Простое

Состояние: Жесткая, старая.

Потенциал: Требует долгой термообработки, но размягчится и даст насыщенный вкус

Морковь — кривая, тонкая, но сладкая. Такую никто не покупал для стола, но для начинки — идеально.

Чеснока еще взял, хрена.

Я набрал лучших экземпляров, что только можно найти. Сложил в мешок Матвея. Торговка смотрела на меня с любопытством:

— Ты че, повар, что ли? Так внимательно выбираешь.

— Что-то вроде того, — усмехнулся я и протянул ей несколько медяков.

Она пересчитала, кивнула довольно.

Специи.

Я нашел лоток, где торговали солью, перцем и сушеными травами. Торговец — тощий парень лет двадцати пяти с жадными глазами и потрескавшимися губами — смотрел на меня с недоверием.

— Соль нужна, — сказал я. — Крупная и перец, если есть недорогой.

Парень достал мешочек с серой крупной солью и маленький сверток, завернутый в тряпицу. Развернул — черный перец, горошком.

Я взял щепотку, растер между пальцами, поднес к носу. Аромат слабый, но есть. Не подделка, не древесная кора. Настоящий перец, просто старый.

— Два медяка за соль, три за перец, — сказал торговец, глядя на меня испытующе.

Дорого для такого качества.

— Один за соль и два за перец, — выдвинул встречную цену я. Торговец нехотя кивнул и я отдал монеты.

Последнее — жир.

Я направился к мяснику, который торговал на краю рынка. У него не было хорошего мяса — то продавали в центре. Здесь лежали обрезки, кости, куски сала.

Мясник — мужик лет сорока, с круглым лицом и жирными пальцами — усмехнулся, увидев меня:

— Что тебе, парень? Косточек на бульон? Или ноги на студень?

— Сало, — сказал я. — Какое есть подешевле.

Он хмыкнул, достал из-под прилавка кусок желтоватого сала. Старое, с легким запахом, но я активировал Дар:

Сало свиное

Качество: Простое

Состояние: Старое, но без признаков порчи

Потенциал: Отлично для вытопки смальца, жарки.

— Три медяка, — сказал мясник, взвешивая кусок на ладони.

— За два заберу.

— Идет.

Я кивнул и отдал монеты из кошелька. Когда мы вернулись домой, солнце уже поднялось над крышами. В окна лился холодный утренний свет.

Матвей дотащил мешок с овощами до стола, сбросил его с плечей с глухим стуком и застонал, потирая затекшую шею:

— Господи… тяжелый же… — Он перевел дыхание, посмотрел на мешок, потом на меня. — Это… это правда все, что мы купили? — он словно не верил своим глазам.

Я окинул взглядом наши покупки, разложенные на столе. Мешок ржаной муки. Корнеплоды — репа, брюква, морковь — все кривые, побитые. Мешочек соли. Крошечный сверток с перцем. Кусок желтоватого сала. Простая еда. Самая обычная. Такая, на которой люди в Слободке жили всю зиму, растягивая каждую крошку, но в правильных руках, с правильным подходом…

— Этого достаточно, — сказал я негромко, но твердо.

Матвей посмотрел на меня с сомнением. Открыл рот, хотел что-то сказать, но передумал. Только спросил: — Что дальше, мастер?

От шума дети проснулись. Послышались голоса, шарканье ног, зевота. Через минуту в кухню начали заходить — сонные, растрепанные, с заспанными лицами. Тимка зашел первым, потягиваясь и почесывая затылок. За ним — Петька и Семка. Маша вышла последней, прижимая к груди старую тряпичную куклу. Варя спустилась следом. Лицо бледное, круги под глазами еще темнее, чем ночью. Она почти не спала.

Все остановились у стола, уставившись на наши покупки. Тишина повисла тяжелая, неловкая. Варя подошла ближе, посмотрела на мешок муки, на овощи, на кусок сала. Долго молчала. Потом подняла взгляд на меня:

— Александр… — голос тихий, осторожный. — Я понимаю, что на три серебра больше не купишь. Этого хватит, чтобы мы неделю не голодали. Но…

Она замялась, подбирая слова.

— Но ты же не собираешься торговать ЭТИМ на ярмарке? Против Гильдии? Они придут с жареными утками, пирогами с мясом, медовыми коврижками… А у нас — ржаная мука и репа?

Я не ответил. Подошел к очагу, взял записи Матвея и начал чертить. Дети молча сгрудились вокруг, смотрели с любопытством.

Я рисовал быстро, уверенно. Прямоугольник. Внутри — вертикальная труба, толстая линия вверх. Камера сгорания внизу, маленький квадрат. Воздуховод сбоку — стрелка, показывающая направление.

— Что это? — тихо спросил Матвей, наклоняясь ближе.

— Драконий Горн, — сказал я, не поднимая головы. Угольный карандаш скрипел, оставляя черные линии. — Печь такая. Простая конструкция, но очень мощная.

Я указал углем на нижнюю часть чертежа:

— Здесь — камера сгорания. Сюда кладем дрова или уголь. Совсем немного, буквально горсть. Воздух входит снизу, вот здесь, через этот канал. — Я провел стрелку. — Поднимается вверх, через трубу. Создается естественная тяга. Очень сильная.

Тимка присел рядом, нахмурившись:

— И что, печка от этого лучше греет?

— Не просто лучше, — я посмотрел на него. — Жарче. Намного жарче любой обычной печи. Пламя будет реветь, как дракон. Отсюда и название.

— Реветь? — переспросила маленькая Маша, глаза расширились. — Как дракон из сказок?

Я кивнул:

— Примерно так. Будет очень горячо.

Тимка все еще хмурился, не до конца понимая:

— Но зачем труба вертикальная? Почему нельзя как обычно, в сторону?

— Эффект дымохода, — объяснил я, снова указывая на чертеж. — Горячий воздух всегда поднимается вверх. Чем выше труба — тем быстрее он поднимается, а когда горячий воздух уходит вверх, он втягивает за собой новый, холодный, снизу. Получается постоянный поток. Огонь не гаснет, не тлеет — он ГОРИТ. Ярко и жарко.

Петька и Семка переглянулись, явно ничего не поняв, но кивнули.

Варя стояла поодаль, скрестив руки на груди. Качнула головой с недоверием:

— Хорошо. Допустим, эта… печь… правда будет такой мощной, но ты собираешься собрать ее из чего? — Она обвела рукой пустую кухню. — У нас ничего нет, Александр. Совсем ничего.

Я поднял голову, встретился с ней взглядом:

— Есть. Камни с улицы — их полно. Глина, которая осталась после колесницы, помнишь? Мы обмазывали раму. Еще есть.

— Этого мало, — возразила Варя. — Тебе нужна труба, ты сам нарисовал. Металлическая. Откуда?

— Закажу у Сидора-кузнеца, — спокойно ответил я. — Одну трубу. Это не дорого.

— А на чем ты ее повезешь на ярмарку? — не унималась Варя. — Или думаешь тащить на руках?

— Тележка, — сказал я. — Попрошу у Степана плотника на время. Думаю, он мне не откажет.

— На какие деньги ты закажешь трубу⁈ — голос Вари сорвался на крик. — У нас больше НЕТ денег! Ты потратил последнее на эту муку и овощи!

— Найду, — твердо сказал я.

— Где⁈ — Она шагнула ко мне, глаза блеснули. — Откуда ты возьмешь деньги, Александр⁈ Скажи мне!

Я медленно поднялся, посмотрел на нее:

— Найду или договорюсь. Сделаю сам, если придется, но печь будет готова к завтрашнему утру.

Варя открыла рот, хотела возразить, но я поднял руку:

— Хватит. Это сработает, потому что должно сработать. Потому что у нас больше нет выбора.

Повисла тишина.

Маша осторожно подошла ближе, посмотрела на чертеж, потом на меня. Тихо спросила:

— Александр… а что мы будем готовить на этой печке?

Я присел на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне. Посмотрел в ее широко распахнутые глаза. Потом перевел взгляд на стол — на мешок муки, корнеплоды, кусок сала.

— То, что заставит всю ярмарку сбежаться к нам, — сказал я тихо, но так, чтобы услышали все. — То, от чего у людей потекут слюнки. То, чего они никогда в жизни не пробовали.

Маша моргнула:

— Из… из этого?

Я кивнул:

— Из этого.

Дети переглянулись. В их глазах читалось сомнение, страх, но и надежда. Хрупкая, как первый лед на луже. Варя стояла молча, сжав руки в кулаки.

Я встал, отряхнул ладони:

— А теперь за работу.

Дверь распахнулась. На пороге стоял Угрюмый. Массивный, как медведь. Плечи широкие, заполнили весь дверной проем. Лицо хмурое, но не злое. За его спиной маячил Волк.

— Дядя Угрюмый! — тоненько пискнула Маша и бросилась к нему.

Угрюмый поймал ее одной рукой, легко поднял и посадил себе на плечо. Провел огромной ладонью по ее растрепанным волосам:

— Привет, малявка. Как спалось?

— Плохо, — честно призналась Маша, обхватив его голову руками. — Стража приходила. Все забрали.

Угрюмый поморщился. Осторожно снял девочку с плеча, поставил на пол:

— Знаю. Слышал. Иди к Варе, ладно? Мне с Александром поговорить надо.

Маша кивнула и отбежала к Варе.

Угрюмый вошел в кухню, оглядел припасы на столе, чертеж. Тяжело вздохнул. Подошел к столу, присел на лавку — та жалобно скрипнула под его весом.

— Ну что, Александр, — сказал он устало, потирая лицо ладонью. — Приехали, значит.

Я кивнул молча.

Он посмотрел на мешок муки, на горстку корнеплодов:

— Это все, что осталось?

— Пока да.

Угрюмый молчал. Потом покачал головой:

— Слушай… я понимаю, что ты упрямый, но, может, хватит? А? Ярмарку пропусти. Переждем. Я помогу — денег дам, людей подключу. Через месяц-другой все уляжется, и…

— Нет, — перебил я. — Я иду послезавтра.

Угрюмый поднял бровь:

— Куда идешь?

— На ярмарку.

Он уставился на меня. Потом на стол. Потом снова на меня:

— С… с этим? — Он ткнул пальцем в мешок муки.

— С этим.

Несколько секунд он просто смотрел на меня. Потом рассмеялся — коротко, без веселья:

— Ты совсем, да? Окончательно? — Он встал, подошел ко мне. — Александр, послушай. Я уважаю твою волю, правда, но это самоубийство. У Гильдии будет вкусная, дорогая еда из хороших продуктов, а у тебя — горсть репы. Тебя затопчут.

— Может быть, — согласился я спокойно. — Но я все равно иду.

Угрюмый смотрел на меня долго. Потом выдохнул и махнул рукой:

— Упрямый ублюдок. Ладно. Твое дело.

Он отошел к окну, постоял. Потом развернулся. Лицо стало жестким:

— Знаешь, что меня бесит больше всего в приходе стражи? — Голос стал тише, злее. — Меня бесит, что они устроили это на МОЕЙ территории. В Слободке. Привели стражу, разгромили дом, запугали детей. Под моим носом.

Он сжал кулаки:

— Кто-то слил им все. Про твои заказы у мастеров и кухню передвижную. Кто-то из наших.

Волк за его спиной молчал, но глаза сузились.

— Я найду эту крысу, — процедил Угрюмый. — И когда найду… Гильдия пожалеет, что сунулась сюда.

Он направился к двери. На пороге остановился, обернулся:

— Ты точно идешь?

— Точно.

Угрюмый усмехнулся. В его глазах мелькнуло уважение:

— Ну, удачи тогда, безумец. Если выживешь — приходи. Расскажешь, как оно было.

Он вышел. Волк последовал за ним. Дверь закрылась.

Вечер опускался на город медленно, окрашивая небо в темно-синий цвет. Первые звезды проступили сквозь облака. Мороз крепчал — щипал щеки, пробирался под одежду.

Я накинул тулуп, застегнул на груди и вышел из дома. Матвей вскочил с лавки:

— Александр, подожди! Я с тобой!

Я покачал головой:

— Оставайся. Присмотри за детьми, ужин приготовь.

Матвей хотел было возразить, но я положил руку ему на плечо:

— Я вернусь быстро. Обещаю.

Он неохотно кивнул.

Узкие улицы Слободки были почти пусты. Снег скрипел под ногами — жесткий, промерзший. Фонари горели редко — один на три дома, не больше. Тусклый свет едва пробивался сквозь закопченное стекло. Холодный ветер свистел между домов. Где-то вдалеке лаяла собака. Из окон домов пробивался свет — теплый, уютный. Пахло дымом из печных труб, вареной капустой, печеным хлебом.

Кузница Сидора была на краю Слободки, почти у самой границы с Ремесленным кварталом. Старое приземистое здание из серого камня. Из трубы валил густой дым. Дверь была распахнута настежь, несмотря на мороз. Я переступил порог — жара ударила в лицо, как волна. Внутри пылал горн, языки пламени плясали, отбрасывая прыгающие тени на закопченные стены. Пахло раскаленным железом, углем, потом.

Сидор стоял у наковальни спиной ко мне. Массивный, широкоплечий, в кожаном фартуке, перепачканном сажей. Молот взлетал и падал — мерно, ритмично. Удар. Еще удар. Искры брызгали во все стороны. Он бил по раскаленной полосе железа, придавая ей нужную форму. Металл краснел, сгибался под ударами. Я подождал, пока он закончит, потом кашлянул.

Сидор обернулся. Увидел меня — поднял бровь, опустил молот на наковальню:

— Александр? — Он вытер лоб тыльной стороной ладони, размазав копоть. — Не ожидал тебя увидеть. Думал, после вчерашнего ты сиднем будешь сидеть.

— Слышал, значит, — сказал я.

Он хмыкнул:

— Вся Слободка слышала. Стража нагрянула, все вынесли подчистую. — Он нахмурился. — Жаровню тоже забрали?

— И жаровню.

Сидор выругался сочно, швырнул щипцы на верстак:

— Сволочи. Хорошая вещь была, я старался. — Он покачал головой. — Ну что теперь? Ярмарки, значит, не будет?

— Будет, — твердо сказал я. — Но мне нужна твоя помощь. Еще раз.

Сидор прищурился, подозрительно:

— Помощь? Какая еще помощь? У тебя вообще деньги остались?

— Остались, — ответил я и достал из кармана сложенный листок бумаги. Развернул, протянул ему.

Сидор взял, поднес к свету горна. На листке был грубый набросок — труба, примерно метр длиной, с отверстиями внизу.

Он изучал чертеж, хмурясь:

— Труба? Железная?

— Да. Метр в длину с ладонь шириной. Вот здесь, внизу, нужны отверстия для воздуха. — Я указал на рисунок. — Четыре-пять штук, по кругу.

Сидор почесал бороду, оставив на ней черный след:

— А это для чего, если не секрет?

— Для печи.

Он поднял голову, непонимающе:

— Для печи? Какой еще печи?

— Драконий Горн, — сказал я. — Новая конструкция. Вертикальная тяга. Даст жар сильнее, чем обычная печь в два-три раза.

Сидор присвистнул, снова уставился на чертеж:

— Хитро придумано. Никогда такого не видел. — Он поднял взгляд на меня. — Ты это где откопал?

— Сам придумал, — коротко ответил я.

Сидор усмехнулся:

— Ну ты даешь, повар. — Он отложил чертеж на верстак. — Сделать-то сделаю, но когда надо?

— К завтрашнему утру.

Он замер. Уставился на меня:

— К утру? Ты серьезно?

— Абсолютно.

Сидор выдохнул, покачал головой:

— Александр, это быстро. Очень быстро. Я должен раскатать железо, согнуть трубу, проделать отверстия…

— Я знаю, — перебил я. — Но у меня нет времени. Ярмарка послезавтра. Мне нужно успеть собрать печь завтра.

Сидор молчал, глядя на меня. Потом тяжело вздохнул:

— Ладно. Черт с тобой. Сделаю, но работать буду всю ночь. Глаз не сомкну.

— Сколько? — спросил я и полез в карман.

Он назвал цену. Я достал последние монеты — те, что припрятал на самый крайний случай — и положил на верстак.

Сидор пересчитал, кивнул:

— Приходи на рассвете. Труба будет готова.

Я пожал его руку — ладонь горячая, мозолистая:

— Спасибо.

— Не благодари. Просто не дай мне зря всю ночь проработать.

Я усмехнулся:

— Постараюсь, — и вышел из кузницы в холодную ночь.

Мастерская Степана-плотника была в двух кварталах, ближе к центру Слободки. Небольшой дом с пристройкой.

Я толкнул дверь — она поддалась со скрипом.

Внутри горела лампа. Степан сидел у верстака, склонившись над доской. Рубанок скользил по дереву, снимая тонкую стружку. Она падала на пол, закручиваясь спиралью.

Услышав мои шаги, он поднял голову:

— Александр! — Он отложил рубанок, встал, вытирая руки о фартук. — Слышал, что у тебя стража вчера была. Все забрали?

— Все, — подтвердил я.

Степан выругался, качнул головой:

— Гниды. Колесницу тоже?

— Даже ее.

Он присвистнул:

— Жалко, брат. Хорошая штука получилась. Я старался. — Он посмотрел на меня внимательно. — Ну что теперь? Ярмарка отменяется?

— Нет, — сказал я. — Но мне снова нужна твоя помощь.

Степан прищурился:

— Слушаю.

— Могу я тележку твою взять? Мне на ней печь надо довезти на ярмарку и припасы, — спросил я его.

— Конечно, какие разговоры? Бери и порви их там! Вижу, ты решительно настроен!

Я кивнул и вышел обратно в ночь.

Когда я вернулся домой, в доме было тихо. Дети давно спали в своих комнатах. Только Варя не спала — сидела у очага, укутавшись в платок, и смотрела на угасающие угли. Огонь почти погас, только красные искорки мерцали в пепле.

Услышав мои шаги, она подняла голову. Лицо усталое, осунувшееся:

— Ну что? Получилось?

Я кивнул, стянул плащ, повесил на крючок у двери:

— Сидор сделает трубу. К рассвету все будет готово. Степан даст тележку.

Варя медленно кивнула. Потом тихо спросила, глядя на угли:

— Александр… ты правда веришь, что это сработает?

Я подошел к чертежу, провел пальцем по углю, размазывая линии. Грубый рисунок. Простая конструкция.

— Они забрали наше оборудование, — сказал я негромко, больше себе, чем ей. — Забрали продукты. Думают что этого достаточно, чтобы торговец пирожками заткнулся и больше не отсвечивал.

Я поднял голову, посмотрел на Варю. В свете тлеющих углей ее лицо казалось бледным, почти призрачным:

— Но они ошиблись. Они забыли главное.

— Что? — прошептала она.

— Огонь. — Я встал, отряхнул колени. — Они не могут забрать наш огонь. Потому что он не в железе. Он здесь. — Я постучал себя по груди.

Варя смотрела на меня молча. В ее глазах медленно разгоралась надежда — хрупкая, как первый огонек в печи.

Я повернулся к ней:

— Спать. Завтра будет тяжелый день.

Она кивнула, поднялась с лавки На пороге остановилась, обернулась:

— Александр… спасибо.

— За что?

— За то, что не сдаешься.

Я остался один на кухне. Посмотрел на чертеж, на наши скудные запасы. Из этого я должен создать чудо. Накормить толпу. Победить Гильдию.

Я усмехнулся: Загнанный в угол зверь — самый опасный.

Послезавтра я принесу огонь на эту ярмарку.

И пусть вся эта гребаная Гильдия попробует его остановить.