Слеза Иштар

Когда семь станет одним, и одно станет семью,

Когда текучий соединит несоединимое,

Когда зеркало отразит истину, а не иллюзию,

Когда волк и лиса найдут общий язык,

Когда порядок примет хаос, а хаос признает порядок,

Тогда Слеза богини воссоединится,

И реальность обретет новую форму.

Из пророчества о Слезе Иштар

Пролог: Прыжок в неизвестность

Тим впрыгнул в этот безымянный город, город-набросок на белом листе, отпружинил и завис в воздухе. На миг его сознание раздвоилось: одна часть кричала от ужаса и непонимания, другая – наблюдала с отстраненным восторгом.

«Это что, я создал? Или это оно создало меня?»

Мысль промелькнула и исчезла, оставила после себя смутное беспокойство. Тиму срочно нужно к Часовщику. Зачем? Он не знал. Это стремление было сильнее разума, оно вырывалось из самой его сути.

Парень огляделся по сторонам. Вокруг – сероватая вуаль тумана. Тим сморгнул и провел ладонью по воздуху… («А если так…») на месте хмары возникла мощенная булыжником улица.

«Ух ты ж!» – Тим радостно запрыгал вперед, лишь внутри него сжалось странное чувство дежавю. Мысль тут же ускользнула, растворилась в тумане, который клубился на краю сознания.

Спустя три прыжка, Тим понял – мир черно-белый, как старая фотография, подернутая желтизной. Грани зданий расплылись, углы казались тупыми, а окна – слепыми пятнами.

Художник взглянул на руки: «Так вот в чем дело…» – угольный мелок, теплый, пульсирующий, живой, рвался прочь из правой ладони.

Тим сжал рашкуль и мир дрогнул.

Линии протянулись из ниоткуда, дома выросли прямо на глазах. Улицы закрутились в причудливые завитки. Тут же появились запахи: масла, сажи, влажного камня, какой-то кислятины из переулка. Заскрипела вывеска.

Тим почувствовал, как внутри щекочет то самое чувство, когда берёшь в руки карандаш и знаешь: вот-вот родится нечто новое.

Город зашевелился вокруг него, становясь ярче и реальнее. Тим понял, что не просто очутился здесь. Что-то важное, что-то настоящее притянуло его в этот город.

– Хэй, хэй, хэй, малец! – пророкотало сверху, – куда же ты так спешишь?

Тим запрокинул голову, придерживая потрёпанную твидовую шляпу. Над ним, на ажурном балкончике-облачке, стоял седовласый красавец.

Тим молча смотрел из-под косой разноцветной челки на незнакомца. Тот нисколько не смутился, улыбнулся шире, выпустив клуб дыма из изогнутой трубки. Дым пах вишневым табаком и чем-то древним, пыльным, возможно, полынью.

– И всё же…

– Что? – буркнул Тим.

– Кто таков и куда путь держишь столь стремительно? – спросил седовласый, дым кольцами уплывал в серое небо.

– А кто спрашивает? – буркнул Тим, переминаясь с ноги на ногу. Зуд в икрах усиливался.

Незнакомец рассмеялся густо и бархатисто, неожиданно для его внешней легкости:

– Малыш, да ты с юмором. Лорд Вульф к твоим услугам.

– Давно Вы здесь, лорд…?

– Вульф. Минут десять, не больше. Только что был в Древней Месопотамии. Щелк – и здесь. – Он стряхнул невидимую пыль с рукава норфолкского пиджака. Пыль пахла речным илом, глиной и жареным ячменем. – Привык путешествовать налегке: трубка, плащ… рюкзак. – Лорд похлопал по потертой кожаной сумке за плечом.

– Рюкзак?! – Тим исподлобья уставился на странного дядьку, – в Месопотамии? Из шкуры бегемота, что ли?

– О, ты еще не видел моих снов, любезный…, – Лорд Вульф многозначительно приподнял бровь. В его глазах, глубоких и слишком старых для моложавого лица, мелькнули тени глинобитных стен, зиккуратов, пламя масляных светильников. – Там возможно всё. Даже рюкзаки из шкуры гиппопотама времен Хаммурапи.

Лорд усмехнулся, но в усмешке притаилась тень усталости.

Тим поморщился. В висках заныло – надо скорее…

– Зачем Вам мое имя? Лучше подскажите, как попасть к Часовщику.

Седовласый тщательно выбил трубку о чугунную решётку балкона, спрятал в изящный в футляр, который поместил в карман плаща.

– Сначала налево, затем по прямой через Квартал Спящих пружин. Упрешься в Мост Бесконечности, а там – рукой подать до Башни Часовщика. Тебе назначено?

– Вроде того… – Тим огляделся.

Город снова поплыл у него перед глазами, краски поблекли. Он торопливо достал из парусиновой сумки-портфеля планшет с листом бумаги, угольный брусок и… Как только шершавый мелок коснулся бумаги, город проявился, словно фотокарточка.

Вот проступила мокрая брусчатка, в пятнах масла и сажи, в некоторых лужах отразился свет газовых фонарей и витрин.

Серыми тушами нависли округлые балконы «домов-шкатулок» или «домов-термосов» с миниатюрными глазницами окошек: будто сварщик, что паял, утомился делать дырки в жестянке, да так и бросил.

«Странный вкус у здешнего заклепочника», – подумал Тим, но карандаш продолжил путь.

Тут же появились фигурки людей-муравьев (стаффаж), глазеющих на омнибус. За его неуклюжей спиной, в дымке, выплыл острый Шпиль Времён. Птицы вились вокруг, как запятые на бесконечном свитке неба. Тиму нужно было туда.

Он убрал в сумку рисовальные принадлежности, встал, потянулся и… вновь увидел Лорда Вульфа, сидящего за столиком напротив.

– Ну что, готов к приключениям, малец? – Волк снова закурил любимую трубку и слова вместе с дымом закружились вверх.

Тотчас же город обрушился на Тима запахами и звуками: скрежет, стук, гул ветра в трубах, вопли, хохот и свисток… Кто-то прямо перед ним выплеснул ведро с мутной жижей. В нос шибануло запахом серы и аммиака. Парень замотал лицо шарфом до самых глаз и ускорил шаг, перейти на прыжки не получалось.

Из лавки зеленщика пахнуло тухлым луком и гнилой картошкой. Рядом с мясницкой расплескались лужи крови, вокруг – тучи мух и ос. Как ни старался, но Тим не миновал зловонные потеки. Нос отказывался вдыхать мерзкие запахи.

Чем ближе становилась Башня, тем меньше людей встречалось.

«Квартал Спящих пружин?» – догадался Тим.

Дома покрыла паутина, в одних – окна заколотили досками крест-накрест, в других – туманная темнота вылезла наружу. В воздухе повисла золотистая пыль, похожая на песок из часов.

В какой-то момент художник понял, что звуки будто отдалились. Вместо них Тим ощутил легкую вибрацию и гудение. Ноги сами собой перестали передвигаться.

Парень остановился и поднял взгляд вверх. Башня «выросла» втрое и занимала целый квартал. До нее оставалось пара десятков шагов. Только ноги словно примагнитились к земле.

– Часовщик! – крикнул вверх Тим, – я пришел!

Звук голоса показался ватным. Художник открыл сумку и нырнул туда правой рукой.

– Стой! – раздался сверху сиплый скрежещущий голос.

Тим ухмыльнулся, но руку из сумки убрал. Пустую.

Темно-карие глаза пронзительно смотрели на Тима. Горбатый длинный нос. Седая борода лопатой и усищи. На голове непонятное сивое гнездо из волос. Обе кисти рук в бинтах. Из одежды темно-синий балахон. Вот и весь Часовщик.

Художник невозмутимо оглядел хозяина Башни:

– Тебе бы прикид поменять…

– Мне и так хорошо, – просипел Часовщик. – Ты не торопился…

Тим хмыкнул.

– Лорда Вульфа уже встретил? – старик нажал «невидимый» рычаг, и они «взлетели» вверх.

Почти всю комнату заняли какие-то мудрёные механизмы. Хитросплетение трубок, манометров, поршней, цилиндров и колбочек.

Часовщик по-хозяйски осмотрел агрегат, удовлетворенно крякнул и повернулся к Тиму, который нетерпеливо раскачивался, готовый прыгать дальше.

– Так, парень, присядь. Голодный, небось? – хозяин Башни придвинул круглый табурет, – сейчас сообразим чайку… Где-то тут у меня были сухарики…

Часовщик прошкрябал в темный закуток, погромыхал там и с довольным видом вернулся. На столике перед Тимом выросли чашки, заварник, баночка с джемом, две чайные ложечки, вазочка с «сухариками». Последним на стол хозяин водрузил кипящий чайник.

– Ну вот, сейчас подкрепимся и дело веселее пойдет, – проскрежетал Часовщик, разливая кипяток по чашкам, – налетай!

– А разбавить есть чем? – Тим не спешил приступать к чаепитию.

Старик недоуменно посмотрел на него, мол, что ты имеешь в виду.

– Я не пью горячий чай, – пояснил художник, – есть холодная вода?

Часовщик прищурил левый глаз, дотронулся пальцем до чашки Тима. Над ней сначала перестал подниматься пар, а потом чай и вовсе покрылся корочкой льда.

– Ой, перестарался, – хозяин недовольно посмотрел на гостя.

– Давайте без этих учтивостей и этикетов, – Тим вскочил, сделал два прыжка и упёрся в жестяную, всю в заклёпках, стену.

Он оттолкнулся и поскакал в обратную сторону. Правый указательный палец он согнул и суставчиком упёрся в зубы. Взгляд устремился «в себя».

Тиму не нравилась обстановка, не нравился город и Часовщик. Ему до зуда в пальцах хотелось всё перерисовать. Он машинально достал из сумки бумагу и карандаши.

Часовщик на глазах стал преображаться. Борода-лопата уменьшилась и превратилась в «утиный хвост», маленький и аккуратный. Цвет глаз поменялся на бледно-васильковый, из-за чего в них чётче проступила сумасшедшинка. В растрёпанной пепельной шевелюре появился пробор посередине. Вместо балахона на Часовщике красовался строгий сюртук с отложным воротником цвета корицы. Из-под него выглядывал темно-коричневый жилет путешественника и кипенно-белая сорочка с воротником-оборкой. Завершали образ темно-серые в полоску визиточные брюки и мягкие оксфорды. На лбу – очки с окулярами.

Комната тоже изменилась. В ней появилась мебель в стиле Честерфилд с характерной каретной стяжкой. Деревянный пол покрывал круглый половик-циновка. Огромное витражное окно, похожее на иллюминатор, занимало почти всю стену, поперечную мебели. Солнечный свет заполнил пространство.

Тим подошёл вплотную к витражу, побарабанил пальцами по разноцветному стеклу. За окном распростерся город. Клокхолл. Его Клокхолл…

– Так-то лучше, – пробормотал художник, убрал планшет в сумку и собрался на выход.

Часовщик ошеломлённо огляделся, откашлялся, но тем же скрежещущим голосом спросил:

– Так что там с Волком?

– Вы об этом долговязом господине в деревенском прикиде? Так он выкурил трубку, попрощался и ушел. Думаю, мы с ним больше не встретимся.

Часовщик странно проскрипел. Тим не сразу разобрал, что старик смеется.

– Какой ты забавный, парень. Ты умеешь менять все вокруг, а простых вещей не понимаешь. Лорд Вульф – твой наставник, будешь у него учиться…

– Погодите-ка, любезный, – перебил старика Тим, – я правильно понимаю, что Вы решили, будто это я вам подчиняюсь?..

Часовщик перестал улыбаться. Его глаза сузились, словно две щели в маске. Он медленно поднял руку и щелкнул пальцами.

Тим почувствовал, как нечто холодное проникает в сознание, как туман заполняет все уголки его памяти. Он попытался сопротивляться, но мир вокруг уже поблек.

Последнее, что художник увидел перед тем, как его поглотила тьма, было лицо Часовщика – не перерисованное, а первоначальное, с карими глазами и бородой-лопатой. Во взгляде застыло… сожаление?

Тим кричит. Или думает, что кричит. Но звука нет. Вокруг пустота, затем темнота. И голос Часовщика:

– Спи. Забудь. Рисуй заново.

Мир схлопывается. Появляется дверь. И за ней – мастерская.

Глава 1: Пробуждение

«Какой странный сон… Будто настоящий… Да ну… Чтобы я самому Часовщику перечил?! Хмм…» – Тим потянулся и взъерошил и без того растрепанные волосы.

«А было бы неплохо одним «взмахом» карандаша переделывать реальность…» – Художник смачно зевнул.

Жаль покидать теплое покрывало спросонья, но дела не ждут. Тим глубоко вдохнул знакомый запах льняного масла и пыли, приоткрыл левый глаз. На полу повсюду наброски, куча каких-то тряпок, на табурете – палитра с засохшей краской…

«Еще какой-то странный звук в конце, будто тараном в железные ворота: бум, бум, БУМ!.. Стоп, кажется, это уже не сон».

Кто-то яростно тарабанил в дверь, рискуя сорвать ее с ржавых петель.

– Да открывай ты уже, чертов щенок! – Медведь терял остатки терпения. – У меня и без того полно дел.

Тим перестал дышать и подавать признаки жизни. Меньше всего ему хотелось именно сейчас встречаться с этим неотесанным мужланом.

– А-а-а-э-эх… Дело твоё, щенок, сам отчитывайся перед Часовщиком! А послание я доставил.

В щель под дверью просунули огромный крафтовый конверт.

Написанное убористым каллиграфическим почерком Часовщика письмо гласило:

«Проспект с зиккуратами подрихтуй, цветовая палитра должна быть более спокойной, палевой. Ее придерживайся!

Сегодня же заверши картину!

Аллея с сакурами получилась достойной, но какой-то уж слишком воздушной. Добавь немного землицы в композицию. Твои чайные домики слишком изящны и напыщенны, сделай их более скромными, а матии, наоборот, – более элегантными. Не жалей природных красок и красного.

P.S. Положил тебе еще пару холстов, но впредь будь аккуратен и экономен. Твой Часовщик».

– Ак-куратен и эк-кономен… – перекривил Тим, – спасибо, что пока хоть прыгать не запрещают. Погрызть бы чего для начала…

– Яблоки! Сочные и свежие! Яблоки! Кому яблочки… – с улицы послышался бодро-протяжный голос разносчика.

– О! Как раз! Мне… Мне! Нужно! – Тим выскочил на балкончик.

Хрумтя краснющим яблоком, довольный вернулся в мастерскую через некоторое время. Достал из карманов еще четыре фрукта, разложил на столе натюрморт. Замер. Схватил еще одно яблоко и надкусил.

– Мм-м… Вкуснятина! Нужно чаю! Где же ты, заварник… – Тим запрыгал по комнате.

Искомый сосуд обнаружился возле таза для умывания. Художник, расплескивая драгоценный запас воды, наполнил почти до краев чайник и водрузил на чудо-печку – подарок Часовщика. Нажимаешь на рычажок и появляется пламя, ставишь емкость с жидкостью, через пять минут она закипает, а печка сама выключается. Очень удобно для такого растяпы как Тим. Также специально для него у чудо-машины имелся запасной режим работы – охлаждение до определенной температуры. Ведь парень любил теплый чай, а не горячий. Сладкий и с лимоном.

Отхлебнув бодрящего напитка, художник хрумкнул яблоком и уставился на холст с зиккуратами.

«Блин… И почему они какие-то… картонные?»

Тим схватил палитру и начал яростно месить краски. Подошел почти вплотную к большому полотну – фантастический пейзаж с огромными ступенчатыми зиккуратами, окутанными розовато-лиловым «мистическим» туманом. Лицо сосредоточилось на секунду. Потом он отскочил назад, прищурился. Схватил тряпку и начал снимать целый участок неба, размазывая краску по холсту.

«Нет, нет, все не так!» – пробормотал под нос.

Зачем-то нарисовал крошечную, очень детализированную птичку на ближнем зиккурате. Тут же попытался поймать кистью жужжащую у окна муху, но лишь оставил синюю кляксу на подоконнике.

«Часовщик прав! Этот туман – дешевка. Где жизнь? Где пыль веков? Надо больше охры и умбры жженой для земли и оснований! Света на ступенях сделать теплее – вот туда охру и сиену жженую! А тени холоднее, глубже… Эта тень слишком плоская… А птичка вышла отлично! Хм. Но она не главная… Фокус! Фокус, Тим! Муха… навязчивая. Как мои мысли. Яблоки! Сочные… Красные. Красный… ЯПОНСКИЙ пейзаж! Тот маленький этюд… Он слишком… Как там Часовщик выразился… воздушный? Нет земли под ногами. Чайные домики ему напыщенны! Сам ты напыщенный! Но им точно нужен красный – цвет тории, фонарей… Но сегодня срочно рихтуем зиккураты! Ах да, птичка…»

– Хороша! – произнес Тим вслух и снова подошел к большому холсту, энергично размазывая масляную краску по участку с туманом. Руки и тряпка мгновенно покрылись жирными разводами. – Вот так. Пыль. Горячий воздух. И вот эти ступени – они же должны быть изношенные, тысячами ног! Добавлю фигурки рабочих… с корзинами. И ослика! Ослик – это жизнь! И тень от него должна быть насыщенной, сложной… в цвет ослика добавить ультрамарин, рефлексы от земли, от неба… всё отражается во всем! О, облако кривое!

Но из головы никак не шел японский этюд. Может, заново его? Тогда нужен чистый холст, а Часовщик велел быть экономным. И пусть! Тим потянулся за «утренним конвертом», но задел какую-то коробку. В ней обнаружились старые гравюры.

Тут же забыв обо всем, он уселся на пол, разглядывая их. Пальцы в краске оставили отпечатки на белой бумаге. Но Тим, не замечая, сравнивал виды Фудзи, дома, мосты, детали. Вдруг вскочил:

– Цвет! Им не хватает земли!

Подбежал к полке с пигментами, рассыпав по дороге кучу охры. Принялся растирать на палитре охру светлую, умбру натуральную, умбру жженую, киноварь с кармином.

«Так-так-так… Вот он! Домик с соломенной крышей… Матия? Да! Не просто силуэт, а объем! Стены – не просто белые, а теплые, охристые, с тенями. А крыша – темная, тяжелая, солома настоящая. И вот тут… маленький чайный домик у ручья. Дерево насыщенное, глубокое, почти черное, но дверь… дверь должна быть красной! Замес на основе киновари с кармином, с рефлексами от дерева, от воды… чтобы заиграла! И фонарик рядом – тоже красный, но другого оттенка. А зелень… не просто изумрудная. Добавить желтой охры, чтобы чувствовалось солнце, тепло. И мох на камнях… серо-зеленый, глубокий, сложный замес. Фудзи… она величественная, но пусть будет дальше, а на переднем плане – жизнь: лодка рыбака, женщина с корзиной в кимоно цвета увядшего клена… с проблеском красного пояса! Да!»

Солнце уже садилось. Мастерская постепенно погружалась в тяжелый полумрак, но Тим все еще прыгал между двумя холстами. На большом: зиккураты теперь не мистические башни, а монументальные, но «обжитые» сооружения. Туман заменен маревом горячего воздуха, пылью. Появились крошечные фигурки людей, ослик с поклажей. Цвета стали теплее, землянее, тяжелее. На маленьком этюде: японский пейзаж преобразился. Исчезла стерильная воздушность. Появились четкие, «приземленные» формы домов с темными крышами и теплыми стенами. Ярким акцентом светилась красная дверь чайного домика и фонарь рядом. Красный пояс на фигурке женщины у ручья. Зелень приобрела глубину и разнообразие оттенков – от охристо-желтых до глубоких изумрудных с примесью синего. Тим то тщательно прописывал деталь кистью, то отпрыгивал на несколько шагов, прищуриваясь, то снова бросался к холсту, чуть не опрокидывая мольберт. Он размашисто мастихином положил густые мазки теней под крышу японского дома.

«Да! Вот так! Зиккураты – труд людей. Пыль, солнце, тяжесть камня… Ослик – гениально! Теперь Япония… Глубже тень под крышей! Еще! Чтобы чувствовался вес соломы. И этот красный… Точно! Он как удар сердца в спокойствии. Киноварь с кармином – огонь жизни. Надо добавить отражение фонаря в воде? Микроскопический блик… Смогу ли? Попробую! Ой, слишком много белил… Черт, ладно, смою потом… Или оставлю как блик луны? Нет, лучше фонарь… Срочно! Руки уже дрожат от усталости… Но надо закончить! Пока вижу! Пока чувствую!»

Глубокая ночь. На столе догорала свеча. Тим сидел на полу, прислонившись к стене, устало наблюдая за двумя холстами. Одежда вся в краске – охра на рукаве, киноварь на штанине, капля ультрамарина на щеке. Вокруг еще больший хаос: выдавленные тюбики, горы тряпок, разлитый разбавитель, книги, яблочные огрызки. Но на холстах – жизнь. Зиккураты стояли под палящим солнцем, монументальные и «человечные». Японский пейзаж дышал умиротворением, но с теплом земли и яркими вспышками красного. Тим зевнул во весь рот, потирая глаза, оставляя разноцветные разводы.

«Готово… Вроде. Зиккураты теперь поспокойнее, натуральнее. А Япония… пахнет деревом, чаем и мхом. Этот красный… он попал туда, куда нужно. Как кровь под кожей. Жизнь. Настоящая. Завтра посмотрю свежим глазом… Облака на зиккуратах еще подправить… и отражение фонаря… Может, добавить дыма из трубы чайного домика? Серо-голубой… Или это перебор? Ладно… Сейчас… спать…»

***

Опаздывать на занятие к Лорду Вульфу не стоило (тот еще зануда), еще же Часовщику картины отправить!

Хорошо хоть одеваться не нужно, потому что заснул Тим в чем был. Оставалось плеснуть в лицо воды и…

Постучали. Или показалось? Скорее, поскребли.

Да, Тим – художник, но со слухом у него всё настолько хорошо, что не все звуки он мог стерпеть, особенно фальшивые.

Снова поскребли.

Тим воровато оглянулся в сторону черного хода. Вздохнул. Пожалел, что не проснулся раньше. Прошлепал до двери. Приоткрыл ее на ладонь и выглянул из-под длинной разноцветной челки.

На него смотрели два больших радужных глаза.

– Хм… – произнес вместо приветствия Тим.

Конечно, в их мире встретить можно и не такое, но сразу после пробуждения немного жутковато.

– Доброго здравия! Мне Вас рекомендовали, – глаза сделались серо-голубыми и уменьшились до приятных размеров.

– Спешу… – буркнул Тим и уже было перешагнул через порог, но…

«Дырка. Досадно».

– Если позволите, я Вас сопровожу…

«И откуда у них этот невообразимо устаревший напыщенный язык?»

– А вы по какому вопросу, собственно, – Тим прыгал на одной ноге, пытаясь надеть на дырявые носки не менее дырявые башмаки.

– Меня должны определить…

– Так это к Часовщику. Были у него? – Тим нахлобучил твидовую шляпу так, что челка закрыла левую половину лица до самой шеи, затворил дверь и зашагал прочь.

– Так он же мне Вас и рекомендовал!

Тим резко остановился и обернулся. Уперся взглядом в собеседницу. Это однозначно была пришелица, как и многие здесь, но новенькая. Потерянная. Во всех смыслах. В человекоподобном образе какая-то невыразительная дама, но не дама. То есть женщина, но не дама. И одета не как дама. Тут таких полно в Квартале Равноправок. Но у этой взгляд другой, на волчий смахивает. У Тима глаз наметан.

Он скептически окинул спутницу взглядом с головы до ног. Задержался на мгновение на ее лице – что-то в нем было… неуловимое. Словно она видела его насквозь, но тут же отвела взгляд. Странно.

«Да уж, Часовщик еще тот шутник».

– Ладно, – больше самому себе сказал Тим. – Вас как зовут?

– Орисс.

Имя отозвалось странным эхом в его сознании. Орисс. Он точно слышал это имя раньше. Но где? Когда?

– Тим, – он ускорил шаг, не заботясь о спутнице. Если нужно, догонит.

Он не заметил, как Орисс на мгновение сняла очки и посмотрела на него своими настоящими глазами, глазами, которые видели его истинную сущность. И не увидел грустной улыбки, которая появилась на её лице, когда она снова надела очки и последовала за ним.

***

[Орисс]

Я привыкла мимикрировать. Во всяком случае мне так кажется. Уж подстраиваться и приспосабливаться я умею. Так мне кажется…

При этом никого обманывать или вводить в заблуждение у меня и в мыслях нет. Просто хочется слиться с толпой, не отсвечивать, чтобы не таращились, будто на голове у меня ноги или рога. Я за честность, только последняя – слишком дорогое удовольствие во всех мирах и во все времена. А я человек бедный, даже нищий (и не только духом), но об этом как-нибудь потом.

К чудаковатому художнику Тиму меня послал вовсе не Часовщик (даже не знаю, кто таков и как выглядит). Просто постучала в первую попавшуюся дверь. Почти удачно. Ладно-ладно, очень удачно. Ведь открыли, не накрыли и ничем не огрели. Плюс человек (хотя тут вопрос спорный весьма). Все и всё совсем не то и не те, кем кажутся.

Но Тим молоденький, даже если и тролль какой или дракон. Собственно, чего мне этих троллей с драконами бояться? Как говорится, тоже люди, хоть и драконы\…

Мне нужен был обыватель, в меру дружелюбный и не пройдоха. А что немногословный, вообще красота! Удача интроверта.

Только бегает быстро, приходится вспоминать молодость.

Думаю, все бывали хоть раз в незнакомом городе. Интересно, на что вы обращаете внимание в первую очередь? Я вот, признаться, больше под ноги стараюсь смотреть, потому как моей неуклюжести мог бы позавидовать самый злостный Неуклюжец.

Но Клокхолл не просто незнакомый город, он слегка чудной.

Здесь прямые, словно под линеечку, мощеные проспекты с монументальными, вавилонского масштаба, зданиями перемежаются с извилистыми улочками – лесными тропками. Так и кажется, ступишь на такую дорожку, и лесная чаща засосет тебя в свои крепкие еловые объятья.

И вдруг усыпанная песком просека «перетекает» в деревянную или каменную. И сразу чувствуется дуновение горного воздуха, запах цветущей сакуры и слышатся мелодичные всплески журчащей в речке воды.

Разве не чуднó?

Еще забыла упомянуть, что время суток в каждом квартале своё. Над вавилонскими монументами разливается песочно-бежевый закат, а внизу он смешивается с серо-синими тенями, и туман поглощает основания зиккуратов. Б-р-р-р…

Каменные виадуки, соединяющие разные части Клокхолла, словно парят в облачном озере. Только я бы даже и пальцем не коснулась этой мглистой поверхности, вдруг там какой-нибудь недобрый Туманник живет…

Не успеваю я очухаться от дрожи в поджилках, как лесная тропинка (Да-да, внезапно) заводит меня в «ночной кошмар» … Ой, простите, это просто в Логове Волка сейчас уже ночь. И вовсе не романтично, жутковато, хоть и Луна полная. Но мне среди деревьев и скал мерещится какой-то диковинный древо-замок с пещерой внутри. Б-р-р-р…

Не успела впечатлиться, как ночь сменилась облакасто-кудрявым утречком под трели колокольчиков. Или это так воздух звенит от напряжения? Или это мне все уХи заложило? Ладно-ладно, с уХами, т.е. ушами, всё в порядке. Просто в Лисьей Норе тихо-тихо так, что хочется хряпнуться в позу лотоса и постичь дзен.

Тим шагает впереди, не оборачиваясь. Я смотрю на его спину – на разноцветные пятна краски, на взъерошенные волосы, на то, как он машет руками, явно продолжая что-то обдумывать.

Вот бы мне так – просто творить и не думать о последствиях. Но моя миссия другая. Я должна помочь ему увидеть себя настоящего. Только как это сделать, если сама не знаю, кто он на самом деле? Вижу что-то… неясное, мерцающее. Как будто его истинная сущность спрятана под множеством слоев краски.

Может, поэтому меня и послали именно к нему? (Хотя нет, не послали, я сама пришла, но… неважно.)

Снимаю на мгновение свои защитные очки – мир взрывается красками и формами, которых не видят обычные глаза. Тим вспыхивает передо мной калейдоскопом цветов – золотой, изумрудный, алый… но в центре – пустота. Словно кто-то вырезал его настоящее имя, его прошлое, его суть.

Быстро надеваю очки обратно. Голова закружилась.

Нет, так просто ему не помочь. Придется идти окольными путями. Завоевывать доверие. Притворяться растерянной новенькой (что, в общем-то, недалеко от правды). Жертвовать честностью ради дела.

Как же я устала от этих игр. Но выбора нет.

– А вообще мы с Тимом шли к Часовщику… Или куда мы собственно путь держим? – бормочу я себе под нос, стараясь не отстать.

Глава 2: Логово Волка

Тиму не нужны были часы, чтобы знать, какого размера нагоняй ему светит. Он срезал путь, но Логово всё не приближалось. Словно всё замерло. А вдруг? Вдруг это снова «шутки» Часовщика? И почему Часовщик так не любит Тима?

Икры уже горели от напряжения, но Тим никак не мог добраться до дома лорда Вульфа. Это было дело принципа – преодолеть тугой поток времени. Оно тянуло тебя вспять, выламывало с корнями, но сдаваться не в правилах Тима. Он не боялся идти против течения.

– Похвально, похвально, мой мальчик, – протрубил хрипловатый голос откуда-то сверху. – Жаль, что ты позабыл о своей спутнице. А это и был твой сегодняшний урок.

Тим оглянулся, но не увидел ни лорда Вульфа, ни (как её там?) Рису…

– Орисс. «Её зовут так», – прошептал на ухо невесть откуда появившийся наставник.

– И откуда Вы всё-то знаете… – пробормотал он.

***

[Орисс]

Я не могла оторвать взгляд.

Передо мной стояло божество. Седые кудрявые волосы слегка ворошил ветер, густая челка ниспадала на правую сторону, прикрывая серо-ледяной насмешливый глаз. Больше я ничего не видела.

Откуда-то сверху раздался густой слегка хриплый голос.

– Добро пожаловать в наше скромное Логово, Орисс! Тебе пора отдохнуть.

И снова я не заметила окружающей обстановки, будто во сне. Лишь когда очутилась внутри какого-то Замка. Это я так решила для себя, что это Замок. Может, просто просторный, обставленный со вкусом дом.

Когда мы с Тимом вошли в залу, хозяин дома стоял к нам спиной. Высокий, худощавый, но широкоплечий, с тонкими кистями рук и длинными пальцами, в которых уютно притаилась трубка.

– Прошу прощения, многолетняя привычка, – он обернулся, – лорд Вульф.

И протянул свою длинную ладонь.

На мгновение я забыла, как делается вдох или выдох. Эти льдистые насмешливые глаза словно видели насквозь, и оторвать от них взгляд было выше моих сил.

– Орисс… Просто Орисс, – промямлила я, подавая руку.

– О-о-о! Уверяю Вас, моя хорошая, Вы не просто Орисс, – улыбнулся Волк краешками губ, – но об этом после. Сейчас же – горячая ванна и свежая постель.

Его глаза не улыбались. В них мелькнуло что-то… тревожное? Настороженное? Он знал, кто я. Или думал, что знает. Сноходец… Опасный противник… Он слишком близок к Часовщику. Слишком предан системе, которая держит Тима в плену забвения.

Я опустила взгляд, делая вид, что смущена его вниманием. На самом деле мне нужно было спрятать глаза – вдруг он увидит в них то, что не должен видеть. Еще рано.

– А нас с Тимом, – Лорд как-то многозначительно взглянул на моего провожатого, – ждут занятия.

Я проследила за его взглядом. Тим стоял в стороне, явно желая оказаться где угодно, только не здесь. Но в его позе, в том, как он переминался с ноги на ногу, чувствовалось что-то… знакомое? Будто я уже видела эти движения. Но где?

Лорд Вульф проводил меня в покои для гостей, и я почувствовала, как его взгляд буквально прожигает мне затылок. Сноходец. Тот, кто видит сны других миров. Опасный противник. Или союзник?

Нет, определенно противник. Он слишком близок к Часовщику. Слишком предан системе, которая держит Тима в плену забвения.

Я шагнула в светлую комнату с огромной кроватью, ванной за ширмой и окном в сад, где росли деревья, каких я никогда не видела. Их листья переливались серебром даже в полумраке ночи.

– Отдыхай, – сказал Лорд Вульф. – Завтра поговорим.

Но в его голосе я услышала не гостеприимство, а настороженность. Он знал, что я пришла не просто так. И боялся моего присутствия.

Оставшись одна, я сняла очки и посмотрела в зеркало. Мое истинное лицо смотрело на меня – не невзрачное, каким его видят другие, а резкое, с четкими чертами. Глаза цвета морской волны. Волосы, которые переливались оттенками меди и золота. Шрам на запястье пульсировал слабым светом.

«Он боится, что я разрушу его спокойную жизнь, – подумала я. – И он прав. Но у меня нет выбора. Тим должен вернуться домой. Даже если для этого придется разрушить весь Клокхолл».

***

Пока Орисс осматривала свою комнату, в кабинете лорда Вульфа шел совсем другой разговор. Табачный дым клубился в кабинете, смешиваясь с запахом старого дерева и чего-то вечного, пыли веков.

– Сегодня, мой мальчик, мы поговорим о природе миров и путешествиях между ними.

Лорд Вульф стоял прямо перед Тимом и внимательно смотрел на него. Его серо-голубые глаза казались более грустными, чем обычно, а смешинка во взгляде и вовсе отсутствовала.

– В Вавилоне зиккураты возводили с молитвой в сердце, а не по бездушным чертежам. Ты же рвешься в заоблачные дали…

Волк взглянул на молодого художника сквозь табачный дым.

Тим монотонно покачивался взад-вперёд, сидя на стуле, на поджатой левой ноге, правую же, согнутую в колене, обхватил руками.

– Так, так… – Лорд Вульф пощелкал пальцами перед носом парня. – Я тебе о чем толкую, приятель?

Тим приподнял брови и сосредоточился на учителе.

– Ты сегодня пытался бороться со Временем! Пёр против потока. Твоему упорству можно позавидовать! Но так ты ничему не научишься, Тим. Ты знаешь, что я сноходец. Думаешь, у меня получилось с первой попытки? Я учился видеть сны других миров, ходить меж реальностей. Учился принимать поток, а не противостоять ему. Время – не враг. Оно река. Можно грести против течения и выбиться из сил. А можно научиться использовать его силу.

Волк замолчал, подошел к художнику, присел на корточки и захватил своими лапищами ледяные и полупрозрачные кисти рук парня.

Тим отпрянул и зло посмотрел на учителя.

– Я Вас не понимаю! Зачем Вы мне всё это говорите? Что конкретно мне нужно до завтра нарисовать?

Он вскочил, сжимая кулаки, качнулся туда-сюда.

– Вы всегда избегаете разговоров! Даёте задание, неопределённо хмыкаете и уходите. Что изменилось сегодня? Это всё из-за этой несуразной женщины?

– Послушай, малец, – Вульф говорил спокойно, но в голосе появились стальные нотки. – если ты будешь сопротивляться тому, над чем не властен, оно в конце концов тебя перемелет, перетрет, раздавит. Я знаю, о чем говорю… «Часовщик уже сломал сотни таких».

Он видел, как Тим напрягся, готовый уйти. И понял, что больше не может притворяться. Слишком много лет он был спокойным наставником, слишком много лет скрывал свои страхи. Но появление Орисс всё изменило.

Он отступил к креслу, и Тим вдруг увидел не привычного ухмыляющегося молодца, а.. джентльмена с бородой в паутинках седины, с глазами, в которых «сорок тысяч лет» одной и той же тоски.

– Он строит мир без сюрпризов, Тим. Без ошибок. А ты… ты – живая помарка на его идеальном чертеже.

Лорд Вульф устало опустился в свое любимое коричневое кожаное кресло из красного дерева. Трубка в его руках давно погасла, но он всё ещё сжимал её зубами, как утопающий – соломинку.

«Что я делаю?» – мысль пронзила его с неожиданной ясностью. Тысячелетия существования, и он снова марионетка в чужих руках. Сначала боги, потом короли, теперь Часовщик.

Вульф посмотрел на Тима, который непонимающе наблюдал за ним. В глазах парня светилось чистое, незамутненное любопытство. Ни тени подозрения. Доверие.

Горечь подступила к горлу. Вульф отвернулся, не в силах выдержать этот взгляд. Он помнил другие глаза, золотисто-зеленые, полные обвинения. Иша. Она никогда не простит его за предательство. И правильно сделает.

А теперь он предает снова. Этого юношу, который смотрит на него как на наставника.

«Я должен рассказать ему правду», – подумал Вульф, но тут же одернул себя. – «И что тогда? Часовщик уничтожит меня. А Тим… что станет с ним?»

Он сжал кулаки так, что костяшки побелели. Выбор. Всегда выбор. И никогда нет правильного решения.

– Лорд Вульф, очнитесь уже! – Тим стукнул наставника кулаком в грудь и поморщился, будто о стену саданул.

Волк встретился взглядом с художником и принял решение. Не сейчас. Ещё не время. Но скоро.

Он молча развернулся и вышел из комнаты, чувствуя, как с каждым шагом часть его души остается позади, с юнцом, которого он придает своим молчанием.

***

Оставшись один, Тим вздохнул. Что-то менялось. Вульф всегда был странным, но сегодня… сегодня он выглядел напуганным. А Вульф никогда не боялся. Даже когда рассказывал о войнах между мирами, о падении империй, о том, как аритмики – существа хаоса – пытались разрушить Клокхолл.

«Аритмикс, – вспомнил Тим слова наставника. – Дружок Часовщика. Или враг? Кто-то, кто любит подначивать. Жук… Что это значит?»

Игнорируя окружающих, Тим выскочил из Логова Лорда Вульфа.

Тим называл такое состояние про себя «белым шумом», когда из-за обилия мыслей он не мог уловить нить. Ему нужно было «на воздух», попрыгать. В самом прямом смысле. Он буквально ощущал зуд в ногах, нервические импульсы:

«Так-так-так… Не могу сосредоточиться. Вот о чем я думал?..

Хорошо, что челка отросла, можно спрятаться от этих вездесущих взглядов…

Вон тот, в несуразном сиреневом балахоне, вот что он пялится… Лучше пусть под ноги смотрит… Я ж говорил! Ха! Так тебе и надо! Теперь твой драгоценный балахончик прекрасного серо-буро-малинового цвета.

Смешок сам вырвался из моего рта. Такой громкий фырк, что я даже замер. Встретился взглядом с бедолагой. Ну что уставился? Мне твои малиновые глаза сниться не будут, даже не надейся.

Ноги зудят, хочется побыстрее сбросить это напряжение.

Шлеп, шлеп, хлюп…

Вот я и поплатился. Правую ногу будто обожгло, она потяжелела и раздался грохочущий чавк…

Да, башмаки пора бы починить, а лучше бы новенькие… только где…

Что это снова?

Иногда я жалею, что наушники еще не изобрели здесь, а контрабандой протащить нет никакого смысла. И так меня чудаком все считают.

А сами они кто? Живут в своих провонявших мочой, потом, керосином, смешанных с запахом стряпни, полных отбросов кварталах, радужные лужи с ошметками не пойми чего. Б-р-р… Я почувствовал во рту привкус железа и облизал губы. Снова прикусил щеку. Она словно поняла, что о ней речь, и запульсировала болью.

Так вот, этот город… Вот смотрю и зацепиться взглядом не за что. Серое всё или ржавое. От керосиновых светильников першит в горле. Пора бы уже на электричество переходить. Экономят…

Постоянный гул всего: паровых двигателей, дирижаблей, омнибусов, человеческих голосов – такая какофония, что я автоматически отключаю слух.

Но вот иногда пробивается. Как сейчас.

Так что это и где?

Большой палец правой ноги, кажется, перестал чувствовать, а нет, чувствует. Между ним и соседним пальцем будто наждачка крупного зерна попала. Я наклонился, чтобы вынуть… Ну вот, прощай любимый башмак… Моя нога стояла на мокрой брусчатке в облепленном серой грязью дырявом носке, из которого выглядывал сизый палец.

Я понял! Что это был за звук. Это злосчастная Орисс кричала мое имя на весь квартал Логова. Пронзительный и вместе с тем низкий голос, я спиной ощутил вибрацию, аж мурашки пробежали. Щекотно».

***

«Ну вот что ей-то от меня нужно?» – подумал с досадой Тим. – «Она же спать должна…»

Огибая зловонные лужи с мусором, Орисс бежала к нему. Под ее ногами чавкало, мутно-землистые густые капли вылетали из-под подошв ботинок и оседали на подоле темной юбки.

«Зачем она нацепила светлые ботинки?» – промелькнуло в голове Тима.

Пыхтя громче парового двигателя, женщина подскочила к юноше, по ее щекам медленно расползались малиновые пятна.

– Тим… – Орисс уперлась руками в середину бедер, пытаясь отдышаться. – Ты проводишь меня в Квартал Равноправок?

На него снова смотрели два больших радужных глаза.

Он помотал головой и пробормотал:

– Не сейчас…

Орисс смотрела ему вслед, как он исчезает в толпе. Сжала кулаки. «Терпение, – сказала она себе. – Ты не можешь форсировать события. Он должен прийти к правде сам».

***

Вечер опускался на Клокхолл неравномерно – в одних кварталах уже наступила ночь, в других еще догорал закат. Тим шел по мостовой, не разбирая пути, пока не оказался у знакомой двери таверны.

Тиму нравилось коротать вечера в «Шхуне». Он мог и сытно поесть, и сделать пару-тройку набросков. Тусклый свет от керосиновых фонарей рассеивался сквозь клубы табачного дыма. Смесь запахов тесно переплеталась и густо била в нос: квашеной капусты, эля, браги, кислый и терпкий – немытых тел, перегара, жареных потрохов и овощей…

Именно сегодня молодому художнику хотелось просто порисовать. Он, почти не задумываясь, водил по бумаге рашкулем, растушевывал пальцами, накладывал черточку за черточкой, добиваясь идеального результата.

– Ску-у-у-у-чно… – протянул насмешливый, слегка надтреснутый голос. Когда же Тим никак не отреагировал, добавил: – Смерте-е-е-е-льно ску-у-у-у-чно!

Художник вопросительно взглянул из-под челки. Рядом с ним нависал худощавый и неестественно высокий мужчина, но какой-то нечёткий. Казалось, что он видоизменяется прямо на глазах, будто не может определиться, каким ему предстать перед Тимом.

– Мы знакомы?

– Мсье Ренар, к Вашим услугам, mon cher Тим, – видоизменяющийся театрально отвесил поклон.

И вот уже перед художником красуется фигляр в шутовском колпаке с бубенчиками, на нем вишневый сюртук с охряными рукавами и лацканами, а золотистые глаза так глумливо смотрят, что Тиму захотелось рассмеяться. Очень уж щекотный взгляд получился.

– Допустим, – кивнул он, – и чего же Вам надо, мсье Ренар?

– Сущий пустяк, mon cher Тим. – Худощавый всплеснул руками и протянул карту. – Сегодня тот самый день, Тим. Тот самый… Тимми… День, когда всё может измениться. Или не измениться. Как карта ляжет, mon ami. А карты… – он подмигнул, – карты любят играть с реальностью. Ты ведь понимаешь, что каждая карта – это не просто картинка? Это дверь. Возможность. Выбор, который ты еще не сделал, но уже можешь. Или наоборот. – Он рассмеялся. – Впрочем, зачем я тебе всё это объясняю? Ты художник. Ты и сам создаешь двери, даже не замечая этого.

На этих словах Трикстер растворился в табачном дыму, а карта нырнула художнику в карман куртки.

– Ну, щенок, шесть карт бери, две – в криб. – проревел Медведь, раздавая карты.

Его красная морда лоснилась от пота и эля. Тим монотонно сбросил двойку и семёрку. Его пальцы будто сами нащупали нужные карты. «Опять…» Он выложил квартет.

Медведь замер, багровея.

– Ах ты, щеноооокхх… Мухлевать вздумал!

Его кулак-кувалда обрушился на стол. Стопки взлетели, липкое пойло хлынуло на пол.

Тим едва успел отдернуть ноги. Две волосатые лапищи потянулись через стол. Никто не понял, как щуплый парень оказался на свободе, а Медведь с воем полетел к стойке, повторяя траекторию опрокинутого стола.

– Что. Здесь. Происходит. – Над посетителями таверны прогрохотал густой хрипловатый голос лорда Вульфа.

Тим поднялся с пола, нашарил рукой упавшую твидовую шляпу, нахлобучил на самые глаза, поравнялся с наставником, выразительно пожал плечами:

– Да кто ж их, работяг, разберет…

И выскочил в зловонную ночь, сжимая в кулаке карту Ренара. Зуд в ногах стал невыносимым.

***

«Не могу… Не могу… Не могу привыкнуть… Не могу привыкнуть… Не могу…» – Тим, не переставая, прыгал из угла в угол по мансарде.

По небеленым каменным стенам комнатушки, в которой он проживал, медленно расплывалось ярко-алое пятно заката. Единственный момент дня, когда жилье художника преображалось, теряло свой одинокий и угрюмый облик.

Кроме старого скрипучего табурета вся обстановка состояла из лежанки, – на ней бесформенным кулем взгромоздилось лоскутное одеяло, замызганное до невнятного серо-коричневого цвета, – жестяного умывальника-рукомойника да деревянного рассохшегося и потемневшего до цвета поджаренной корочки стола. Когда-то он был обеденным, а сейчас его столешницу покрывала густая пыль, сухие колкие крошки хлеба, мелки пастели, сангины и угля, ворох набросков, дырявый носок и приближающаяся ночная тоска.

Тим разгонялся всё сильнее, но пространства хватало на каких-то жалких пять прыжков. На улицу не хотелось. Мысли путались после игры в криббедж.

«Не то… Не то… Всё не то… Всё не то…» – Он остановился, замер, закусив костяшку указательного пальца.

– Допустим! – воскликнул художник, спустя 20 ударов сердца, и принялся сметать всё подряд со стола.

Затем залез под него, шебуршился там еще ударов 30-ть. Попятился на четвереньках, тут же огрелся вихрастым затылком о перекладину, вскрикнул. Выпрастался и уселся, скрестив ноги. В руках перед собой держал какую-то прямоугольную картонку.

– И что, – это был не вопрос, – ты здесь. Откуда? Или нет…

Тим снова вскочил и запружинил по комнате.

– Подожди… Если ты здесь… и там тоже ты… Как?!

Он обвел взглядом свою каморку, но ответчика не наблюдалось.

– Но там был валет! А сейчас… – Художник постарался сфокусироваться на карте. – Кто ты? Я тебя не знаю!

Тим швырнул злосчастную картонку и отпрыгнул, задел этюдник, на котором его дожидался незавершенный пейзаж. Пришлось пожертвовать своим равновесием, чтобы картина и часть инструментов уцелела. Боль немного отвлекла его. Он уселся на пол и принялся собирать инвентарь в ящик.

Когда он поднял голову, его взгляд упал на выброшенную карту. Она лежала лицевой стороной вверх, и то, что он увидел, заставило его кровь застыть в жилах.

На карте был изображен он сам, с синими волосами, в странной одежде, стоящий перед мольбертом в комнате, которую он никогда не видел. А в углу карты была надпись: «Помни, кто ты на самом деле».

Глава 3: Странные сны

Сначала приходят цвета – яркие, пульсирующие. Целая карусель цветов: красный переходит в синий, который растворяется в золотом, а затем всё рассыпается на тысячи оттенков, которых нет здесь, в Клокхолле…

«Но они есть там! Где?..» – часть сознания Тима будто следит за этим странным сном.

Цветастая фантасмагория замедляется, тускнеет… сквозь нее проступают какие-то очертания. Тим не очень понимает, что/кто это, так как во сне его зрение больше похоже на «рыбий глаз».

Он видит какого-то худощавого парня с ярко-синими растрепанными волосами, который сидит на полу. Его руки движутся с лихорадочной скоростью, набрасывая линии на огромный лист Ватмана. Рядом – открытый ноутбук, из которого слышатся смутно знакомые звуки быстрой и ритмичной композиции.

«Это не просто сон, – осознает Тим. – Это… воспоминание? Но лорд Вульф говорил, что сноходцы могут видеть чужие сны, путешествовать между мирами во сне. Значит, я.. я тоже? Или это моё собственное прошлое, запертое где-то глубоко?»

Тим переводит взгляд и видит окно, полное солнечного света, теплый золотистый луч блестками струится сквозь занавески. Он поворачивает голову и.. все стены комнаты покрыты сотнями рисунков: одни прикноплены, другие держатся на скотче, некоторые – прямо на обоях. На полу полный раскардаш: тюбики с краской, иные – без колпачков, кисти, мелки пастели и сангины, скетчбуки, просто альбомные листы…

Тим чувствует, как горячо бьется сердце: «Это моя комната… Настоящая моя комната! Но где она? В каком мире?»

Из открытого вдруг окна врывается ветер, треплет занавеску, сдувает со стола какие-то листки бумаги. Тим поспешно хватает один из них.

С рисунка на него смотрят два насмешливых золотистых глаза…

Но что-то не так. Синеволосый парень на полу – это… он? Тим пытается рассмотреть лицо получше, но оно расплывается, словно акварель под водой. Он знает этого человека. Он есть этот человек. Но как? Почему он не помнит?

«Кто я? Кто я на самом деле?» – вопрос эхом отзывается в голове, и сон начинает рассыпаться на фрагменты…

***

Тим проснулся с колотящимся сердцем. Рука инстинктивно потянулась к скетчбуку на полу рядом с лежанкой. Пальцы нащупали уголь. Ещё не до конца очнувшись, он начал набрасывать линии – нужно зафиксировать, пока не забыл.

Синие волосы. Комната с рисунками. Окно со светом. И.. что-то еще. Что-то важное. Семь… форм? Кристаллы? Октаэдры! Вытянутые разноцветные октаэдры по углам комнаты, словно маяки или… грани чего-то целого.

«Почему семь? – думал Тим, не отрывая угля от бумаги. – Семь граней… Семь частей… Как будто что-то разделенное, ждущее соединения».

Рука двигалась сама, выводя на бумаге образы, которые он толком не понимал, но чувствовал их правильность. Так всегда было с лучшими его работами – интуиция вела кисть, а разум лишь наблюдал.

К тому моменту, как за окном забрезжил рассвет Клокхолла (а точнее – один из семи рассветов разных кварталов), набросок был готов.

***

Невыразительность Орисс сбивала Тима с толку. Ему никак не удавалось запечатлеть её в своем скетчбуке. Вспоминались лишь радужные глаза… Может быть, в них всё дело? Вдруг она гипнотизирует так?

– Я не могу Вас нарисовать.

– Зачем? – поинтересовалась Орисс, но художник не ответил, углубившись в собственные мысли.

– А ты всех рисуешь или только избранных? – попыталась пошутить женщина.

Тим уперся в нее взглядом и молчал очень долго (до неловкости долго), но его это не смущало. Он грыз костяшку указательного пальца.

Другой бы на месте Орисс вспыхнул от негодования, но она смотрела на юношу в ответ и не моргала. Ей было очевидно, что мысли и взгляд художника не синхронизированы. С таким же успехом он мог «пялиться» на стенку.

Орисс украдкой приподняла очки, позволяя своему истинному зрению на мгновение охватить Тима. Вокруг него пульсировало сияние, серебристое, текучее, как ртуть. Но сам он казался размытым, неполным, как набросок, ждущий завершения.

Она видела его настоящего – синеволосого мальчика с глазами цвета грозовой тучи, потерянного между мирами. Её сердце сжалось от боли и нежности. И от вины – по левому запястью, скрытому длинным рукавом, тянулся шрам в форме семиконечной звезды. Метка тех, кто был рядом со Слезой. Метка свидетеля той катастрофы, что разделила миры.

«Рассказать ему сейчас? – подумала она. – Показать, кто он на самом деле? Показать свой шрам, доказать, что я из того же мира, что и он?»

Но она знала, что не может. Слишком рано. Его разум ещё не готов принять правду. Она должна быть терпеливой, должна вести его маленькими шагами к осознанию, даже если каждая ложь и недомолвка ранит её саму. Даже если приходится скрывать знак своего происхождения, своей связи с трагедией, что привела его сюда.

Быстро опустила очки обратно. Мир снова стал тусклым, безопасным. Ложным.

«Как же я устала от этого притворства, – подумала Орисс с горечью. – Видеть его истинную суть и делать вид, что не вижу. Знать ответы на его вопросы и молчать. Каждый раз, когда он смотрит на меня в поисках правды, я отворачиваюсь. Каждый раз, когда он близок к прорыву, я должна сдерживаться, чтобы не помочь ему слишком сильно. Это больно. Это невыносимо больно. Но выбора нет.»

И как «достучаться» до такого?

– Хэй! – Орисс пощелкала пальцами перед лицом Тима. – Есть кто дома или зайти завтра?

Она улыбнулась, скрывая за этой улыбкой необходимость лгать тому, кого поклялась защищать. Каждый день притворяться, что она просто случайная знакомая, а не та, кто пришла вернуть его домой.

«Прости меня, Тим, – подумала она. – Однажды ты поймешь, что всё это было ради тебя».

Вдруг парень улыбнулся.

– Хорошая… Идея!

Он развернулся и почти прыгнул, но Орисс схватила его за рукав куртки и потянула к себе. Тим недоуменно взглянул на неё.

– Давай так, я позволяю тебе нарисовать себя, а ты за это проведешь со мной вечер в таверне. Как тебе?

– Да я и так каждый вечер в таверне, – ухмыльнулся он.

– Я знаю, но в этот раз в моей компании. Можем во что-нибудь сыграть или просто поболтать.

– Я все равно Вас обыграю!

– А ты попробуй!

Тим скептически скривился.

– Раньше времени не говори «гоп». Так что, по рукам? – Орисс протянула широкую ладонь.

– Ок, – бесцветно обронил юноша и ускакал.

***

Когда Орисс добралась до верхнего яруса таверны, Тима еще не было. Она сняла свои кошмарные очки и мир вокруг перестал быть унылым и однообразным. Все-таки видеть истинную сущность всего крайне утомительно и вовсе не так интересно, как кажется вначале. Мир иллюзии, в который поселяют себя многие, красочный и привлекательный, комфортный, что ли. Но чем дольше находишься в «плену морока», тем угрюмее предстает перед тобой мир настоящий, без иллюзий и прикрас.

– А Вы прикольная. – Тим вынырнул из полумрака.

– Отчего же? – пожала плечами женщина.

– Так что там по нашему договору? – Художник выпрастал из своей сумки планшет и пенал с рашкулем.

Орисс улыбнулась:

– С тебя разговор по душам.

– Э-э-э-э… О таком не было уговора…

– «Сыграть или просто поболтать» – помнишь? – Женщина приподняла левую бровь.

Парень промычал что-то нечленораздельное и кивнул в сторону арки окна, в котором еще в полную силу играл закат. Орисс последовала за ним.

Тим преобразился, как только уголек коснулся листа бумаги. Всегда беспокойный и подвижный, теперь он напоминал буддийского монаха в момент медитации. А еще японского каллиграфа за работой. Безмятежность, концентрация, сила и красота. Лишь тонкие пальцы с мелком порхали от одного края листа к другому.

Как же красиво и восхитительно! Интересно, что у него творится в голове в этот момент?

– Я представлял тебя другой, Орисс. Зачем ты выбрала эти безобразные очки? Они сбивают с толку, – голос Тима был внятным, а взгляд внимательным и пытливым.

– Это не мой выбор, знаешь ли. – Женщина слегка улыбнулась. – Кое-кто постарался при экипировке.

– Очень зря. Ты вполне симпатичная и кого-то мне напоминаешь… – Тим протянул портрет.

«Если бы он знал, – промелькнуло в голове Орисс, – неужели даже этот образ не откликнулся ему?»

Вслух же она произнесла:

– Оставь себе, на память. А мне можешь подарить свой предпоследний скетч.

Он отрицательно покрутил головой.

– Это задание от Вульфа? Ну, хотя бы покажи. – Орисс протянула руку.

Но Тим, словно не слыша, собирал принадлежности в сумку, медленно и аккуратно.

– Неужели я так отвратительна? – голос женщины дрогнул, – что во мне ужасного?

Художник безэмоционально посмотрел сквозь неё.

– Что, – так же бесцветно прозвучало из его рта.

– Ты живой! – почти прокричала Орисс, – живой! Внутри тебя всё кипит! Почему ты сдерживаешься?

– Я не понимаю… – Тим шагнул вперед и грубо задел ее плечом.

– Нет! – Женщина схватила невежу за плечи и крутанула на 180 градусов. – Не уйдёшь!

– Не имеешь права! – он рванулся, но хватка Орисс напоминала клещи.

– Еще как имею! – она силой усадила Тима на свободный стул. – Я не для игр здесь.

– Кхм… – раздалось из сумрака позади.

– Выходите уже, Лорд Вульф, – бросила Орисс, не отпуская Тима.

Он вышел. Не старик, не юноша. Сущность. Серо-голубые кошачьи глаза, огромные и бездонные. Седые пряди, острые уши. На лбу и скулах – переливчатые чешуйки, словно крылья бабочки. Короткая бородка – мазок кисти. Чешуйки едва мерцали в полумраке.

– Признаться, я уже заждался. – Волк с удовольствием выпустил клубы пряного дыма и улыбнулся. – Вы как дети. Орисс, не давите, Тим такого не любит.

– Из-за чего сыр-бор, Тим? Давеча ты довел до истерики Медведя, сейчас даже у добродушной Орисс нервы сдали.

Тим качался на стуле и грыз костяшку пальца, словно в трансе. Спустя 20 ударов сердца, он пошарил рукой в сумке и извлек потертый скетчбук, бережно перевернув страницы, протянул разворот.

Лорд Вульф и Орисс наклонились одновременно. Глаза женщины радостно заблестели, Волк же, напротив, помрачнел.

– Что это? – голос Вульфа стал тише и холоднее.

– Мой сон.

– А это? – длинный палец ткнул в разноцветные вытянутые октаэдры по углам.

Тим пожал плечами, мол, для красоты.

«Семь граней… Он их нарисовал, даже не понимая, что это такое. Память пробивается. Скоро он вспомнит всё», – подумал Вульф, и холодок прошел по спине.

Орисс тем временем не сводила глаз с рисунка. Её пальцы непроизвольно потянулись к левому запястью, где под рукавом скрывался шрам. Семь октаэдров на рисунке. Семь лучей её метки. Совпадение? Нет. Никогда не было совпадений, когда речь шла о Слезе.

«Он начинает видеть структуру, – думала она. – Каждый его рисунок для Часовщика – это не просто картина. Это грань. Он создает части целого, даже не подозревая об этом. Зиккураты – грань земли. Японский пейзаж – грань гармонии. А теперь вот это… Он рисует саму карту Слезы».

– Кстати, Часовщик ждет новую картину к утру, – Вульф резко выпрямился, голос стал гладким, как лед. – Поторопись, малец.

***

У окна, в тишине кабинета, Вульф наблюдал, как тени в саду сплетаются в узоры.

«Он вспоминает. Скетч со сном – не детская зарисовка. Это прорыв. Семь граней Слезы Иштар… Рисовал интуитивно? Или память пробивает броню Часовщика?

Как поступить?

Если доложить Часовщику, то Тим будет «скорректирован». Его дар превратится в послушный инструмент. Клокхолл сохранит порядок. Я сохраню… что? Доверие тюремщика? Пустое. Но стабильность.

Если промолчать, допустить пробуждение… Риск: Часовщик узнает. Город содрогнется. Но Тим… Он аномалия. Хаос в его линиях, бунт в глазах – это ЖИЗНЬ. Талант, какого не было со времен первых творцов. Уничтожить это – преступление против самой сути бытия.

Иша… Ее имя – давно не боль, а холодный камень в груди. Она верила, что я выберу свет, даже когда сама погрузилась во тьму. Я выбрал долг. Порядок. Часовщика. Предал ее веру. Теперь ее дочь смотрит на меня. В ее радужных глазах застыл немой вопрос: «Стоило ли оно того?»

Тим… Он не ошибка системы, а единственная искра в мертвом механизме Клокхолла. Его хаос ценнее всей «идеальности» Часовщика. Я охранял этот механизм веками. Но если он требует уничтожить единственную подлинную ценность… значит, механизм неисправен.»

Волк провел пальцем по раме. Оставил невидимую метку.

«Пусть Часовщик видит в этом предательство. Пусть Аритмикс злорадствует. Я видел гибель империй и богов. Переживу и их гнев. Но шанс дать миру нечто настоящее… выпал впервые за тридцать тысяч лет».

***

В таверне завыл фальцет:

«Когда же сеееемь станет однииииим, и одноооо станет семьюююю… Когда текуууучий соединиииит…»

На этих словах Лорд Вульф прорычал:

– Не погань Легенду, мерзавец!

Певун тотчас же испарился.

Тим вопросительно уставился на наставника. Волк понял, что отступать некуда.

– Это очень древняя Легенда о Слезе Иштар, – медленно проговорил седовласый, будто подбирал слова, – считается, что в начале времен красавица-богиня любви и войны Иштар, наблюдая за первым актом творения, так была поражена красотой и трагедией происходящего, что из ее глаз скатилась единственная слеза. Но та слеза не была обычной – она содержала в себе семь граней бытия, которые вместе составляли совершенный Кристалл понимания…

– Дайте угадаю, – хмыкнул Тим, – Слеза была утрачена или разбилась на мелкие осколки, которые ужасно сложно найти, но однажды должен появиться Герой, который всех спасёт…

– Иштар разделила ее сама. Боялась силы. Реальность содрогнулась, и вырос наш город.

– Допустим. Но певец пел не об этом.

– Он пел… о возможности соединения Слезы вновь, – последние слова Вульф едва выдохнул.

– Вы можете хоть раз НОРМАЛЬНО объяснить? Не Вашими этими загадками и притчами. – Кулак Тима грохнул по столу.

Из угла донеслось:

«Слеза скатилась. Слеза упала. Слеза разбилась. Но веры мало…»

Звякнули бубенчики.

– Я НАЙДУ тебя! – Тим сорвался с места, снося стул.

Глава 4: Карнавальный Квартал

«Почему никто не может говорить напрямую, как есть? А не загадками или метафорами. Я же не об интимных вещах спрашиваю! Мало того, что Лорд Вульф любит напыщенные словечки и фразы типа «а не соблаговолит ли глубокоуважаемый джин…» – (А вот и не соблаговолит!!!) – так еще и не договаривает.»

Тим несся, перепрыгивая зловонные лужи и трещины между булыжниками на мостовой.

Кто-то рассказывал, что есть в городе так называемая «слепая зона» – место обитания Хаоситов. О последних Тим знал лишь понаслышке. Но появление загадочного Шута – мсье Ренара пробудило острое любопытство.

Где искать то, чего вроде бы и нет, но оно еще и тщательно спрятано? Правильно! На самом видном месте! Возможно, под самым носом у Часовщика. А что у нас ближе всего к Шпилю Времен? Мост Бесконечности. А к нему – через Квартал Спящих пружин.

– Решено! – воскликнул Тим и запрыгал по брусчатке в сторону мрачного пустынно-заброшенного квартала.

«Мысли… Они буквально вываливаются из головы… Где-то тут был дневник…» Тим порылся в сумке, достал потрепанный блокнот, но…

Или это не мысль, а звук? Откуда? Словно грохот волн о берег. Художник обернулся…

И МИР ВЗОРВАЛСЯ.

Мостовая под подошвами стареньких башмаков не только запульсировала разными цветами, но еще и запружинила, словно он шел по батуту.

«Черт возьми, где это я?» – Тим попытался хоть на чем-то сфокусироваться.

Но разве можно за что-нибудь зацепиться взглядом на скорости 200 км/ч? Лишь крутятся огни и мелькают какие-то рожи.

Чтобы не потерять равновесие, молодой человек опустился на мягкую брусчатку, достал дневник и поспешил записать:

«ЦВЕТА! СТОЛЬКО ЦВЕТОВ! Они будто КРИЧАТ и оглушают мои глаза!

А эти дома! Их будто нарисовал пьяный Дали после десяти чашек кофе или Пикассо в прыжке. Они дышат?!

Вон тот, розовый с ЖЕЛТЫМИ окнами мне что подмигнул, что ли?! А этот – зеленый – выгнулся, будто хочет обнять небо! У третьего – вообще двери вверх ногами. А четвёртый… СЛОЖИЛСЯ как оригами!..»

Последние слова Тим накорябал кое-как и вскочил.

Его словно магнитом тянуло куда-то… Он прыгал вроде бы по прямой, но улица сама по себе ИЗОГНУЛАСЬ (как удав)! И художник уперся прямиком в карусель, похожую на огромного шахматного ферзя.

– ЧТО?! – выкрикнул Тим, – да что это за место такое? Кто этот безумец?!. Это грифон?..

***

«Пока я тупо пялился на ожившего золотисто-зеленого птицельва, он зыркнул на меня малиновым глазом и… превратился в розового осьминога! В РОЗОВОГО, Карл!

Если это снова один из моих снов, то я хочу поскорее проснуться! ПАМАГИТИ!!!

Вдруг я почувствовал дрожь внутри костей. Так-так-так… Паничка? А, нет, это МУЗЫКА! Бам-бум-трам-там-дзинь! Тут и барабаны, и скрипка, и банджо, и ХЛОПУШКИ… Какой-то дикий хохот и визг… А еще какое-то одинокое и нелогичное дребезжание шарманки… И всё это СРАЗУ! Одновременно и… ритмично! Вот откуда дрожь! Это вибрация.

Поймал себя на том, что ладонью выстукиваю по бедру дробь – ритм, а ноги сами выделывают кренделя. Хмм…