Совок 2

Глава 1

Даже на больничной койке реанимации Сонька выглядела так, как, наверное, не выглядела бы и королева. Божественность ее красоты осталась непобежденной. Ни трубками капельниц, ни закрытой тампоном, ссадиной на левой стороне лба. Рассыпавшаяся на подушке с застиранным серым штампом роскошная грива волос позволяла надеяться, что других травм на ее голове нет. Иначе все эти тяжелые пряди и локоны беспощадно состригли бы. Неподвижные глаза Софы сквозь полуприкрытые веки были направлены на противоположную стену. Ее ресницы едва заметно подрагивали, и я, совсем некстати, успел удивиться, что прежде почему-то не замечал, насколько они у нее длинные. То, что глаза у нее красивые и ресницы шикарные, конечно — же и раньше видел, но, что они настолько длинные и пушистые… Дышала Соня тяжело и прерывисто. Я нерешительно обернулся к доктору, но тот утвердительно качнул головой. Сделав еще шаг, я наклонился и взял ее, лежавшую поверх простыни, неестественно белую руку в свои ладони. И еле удержался, чтобы не разжать пальцы. Ледяной ужас стиснул что-то глубоко внутри груди и дышать мне уже не хотелось. Сонькины пальцы были холоднее снега. Только теперь я понял, почему меня сейчас сюда пустили.

Еще не открыв глаз, Соня еле заметно улыбнулась. Она меня узнала! Ее пальцы дрогнули, а я, почти справившись с растерянностью, поторопился их успокоить, слегка сжав между своих ладоней. В голове мелькнула по-детски наивная надежда, что, если вот сейчас эта холодная рука, набрав моего тепла, хоть чуточку согреется, то, может, все и обойдется.

Губы Софьи еле различимо затрепетали. Слышно ничего не было, но я хорошо видел и понимал, что она мне шепчет. Она и раньше говорила мне, что любит, но делала это каждый раз как-то робко и вроде бы с долей шутки. Вероятно, она оставляла себе возможность спрятаться за эту шутку, если вдруг я отреагирую как-то не так. А я ни разу так и не попытался ей ответить, что и сам давно уже не представляю без нее своей жизни. Моя голова все время была занята чем-то, что представлялось в тот момент более важным. Мне казалось, что все у нас еще впереди и, что я много раз успею ей все сказать. Сказать то, что она от меня так терпеливо ждет. Думал, что успею произнести это набело, очень обдуманно и со всей сопутствующей торжественностью. Как я ее люблю и как мне с ней хорошо. И вот оказалось, что успеть мне уже не суждено… Нет, не стал я ни умнее, ни мудрее, попав на второй круг бытия. По-прежнему, меньше всего моей любви достается самым моим любимым людям..

Инстинктивно, звериным чутьем и с нарастающим ужасом ощущая приближение неизбежного, я, словно в лютый мороз, попытался дыханием согреть ее ледяные пальцы. Вдруг? Из сонькиных глаз показались две слезинки. Они еще не доползли до шелковистых завитков на висках, а ее улыбка уже стала казаться мне чужой…

Время остановилось. Какая-то его часть просто выпала из застывшего сознания. Помню, что вышел в коридор и женщина в белом халате пыталась совать мне под нос вату с нашатырем. Когда, не добившись своего, она принялась натирать мне виски, я уже не сопротивлялся. Потом приехал отец Софьи и тихо выл в ладони, сидя на соседнем стуле.

Нельзя сказать, что это была моя первая потеря. Нет, она была далеко не первая и не вторая. И даже не десятая. За прошлую неспокойную жизнь пришлось многое пережить. Не раз случалось так, что меня убивали. И я убивал. Потому что такая работа и по-другому было нельзя. Близкие люди тоже уходили. Многие ушли. И в последние годы я, если и не привык, то все же как-то научился воспринимать их уход. Пусть и с болью, а иногда со слезами. Но уже без прежнего непереносимого надрыва. А теперь все было, как в первый раз. Душу и сознание грызло понимание, что вот прямо сейчас я лишился не только любимой женщины, но и какой-то большой и очень важной части самого себя. Которая только что тоже умерла. Навсегда и безвозвратно.

Слава богу, что к нынешним двадцати двум годам, за моими плечами было еще два с половиной раза по столько же. Быть может, именно это и помогло мне взять себя в руки. Отодвинув разрывающую душу боль от застывшего сознания, я начал собираться с мыслями. Господи, если бы еще не рвала сердце мысль о том, что в случившемся напрямую виноват я сам! Ведь это не кто-то, а я попросил Соню помочь мне размотать аферу на мясокомбинате. И от того, что это была всего лишь просьба о консультации, легче мне не было. Самому перед собой мне теперь никак и никогда уже не оправдаться. И перед Соней тоже оправдаться уже не получится. А теперь надо просто не распускать сопли. В то, что наезд был случайностью, я не верил.

Из больницы я сразу поехал в Ленинский райотдел. Софью сбили на его территории, когда она, выйдя из городского управления торговли, переходила дорогу к своему автомобилю. Только там на данный момент я мог получить максимальную первичную информацию относительно случившегося.

Выезжавший на место дежурный следователь, находился в райотделе. Повезло. Я стоял в коридоре перед его кабинетом и ждал, когда он освободится. Минут через двадцать от него вышел вытирающий с лица пот пожилой мужик.

— Виновный скрылся, но гаишники сработали и машину нашли. Через два квартала ее во дворе бросили, — перебирая лежащие перед собой бланки, неохотно рассказывал мне следак, — Мужик, который сейчас вышел, это хозяин «Москвича», которым сбили твою родственницу.

Следак в капитанских погонах, до того краем глаза следивший за моей реакцией, теперь, не скрывая удивления, открыто уперся в меня взглядом. Он очевидно ожидал, что я брошусь за автовладельцем. Однако, весь мой прошлый опыт не позволял сомневаться, что хозяин «Москвича» к убийству Сони отношения не имеет. Рыхлый интеллигентный мужик предпенсионного возраста с одышкой и ромбиком технического ВУЗа на лацкане пиджака никак не вписывался в образ мокрушника. Я был уверен, что даже косвенно он не причастен к преступлению. Если не считать, что его совершили на принадлежащем ему «Москвиче». Никак не попытавшись проявить интерес к допрошенному, я выжидательно смотрел на капитана.

— Все правильно, не он это. Алиби у него. С раннего утра на работе среди людей был. «Москвич» из гаража угнали, он от нас об этом узнал.

— Свидетели есть? Пальцы? — задал я первые главные вопросы.

— Пальцев нет. Вообще нет. Ни на руле, ни на рычаге переключения передач. На двери тоже нет. Зеркала эксперт тоже отработал. И боковое, и заднего вида. Все протерто. Личинка замка зажигания просто провернута.

Версия об умышленном убийстве уже не вызывала никаких сомнений.

— Свидетели!! — настойчиво напомнил я капитану.

— Свидетель есть. Женщина. Она там неподалеку квасом торгует. Так вот, видела она наезд сзади и сбоку. Метров, с сорока. Того, кто управлял машиной она не разглядела, но точно утверждает, что «Москвич» не тормозил. И я следов торможения тоже там не обнаружил, — капитан не крутил и не таился, в эти времена корпоративная солидарность еще чего-то стоила.

— Свидетельница допрошена? — поинтересовался я, указав взглядом на стопку бланков.

Следак молча выбрал нужный протокол и протянул его мне. Стараясь не отвлекаться на не покидающие разум тягостные мысли, я с особым тщанием принялся изучать показания Капитоновой Евдокии Дмитриевны. Справедливости ради стоило признать, что допрошена она была толково. Вряд ли она еще что-то сможет мне поведать дополнительно. Однако ее домашний адрес я постарался запомнить. Чтобы не напрягать совершающего сейчас должностной проступок следака, записывать я ничего не стал.

— Знаешь, кому дело отпишут? У вас в следствии кто-то специализируется на дорожных? — закинул я удочку, пытаясь застолбить тропинку.

— Знаю. На дорожных Пастухов сидит. Мужик нормальный. Но ты сам к нему не лезь, если что-то надо будет, ты сначала ко мне подойди, познакомлю.

Я благодарно пожал руку коллеге и попрощавшись тронулся на выход. Теперь надо было ехать в Волжский район, в универмаг «Светлана».

К вечеру, отработав всех, более или менее, доверенных сотрудниц Софьи, я окончательно уверился, что «Москвич» был направлен на нее рукой, которая обретается на мясокомбинате. Или в непосредственной к нему близости. Теперь надо сесть и не торопясь продумать все свои последующие шаги. И думать следует очень обстоятельно, ибо шаги эти, все до одного предусмотрены уголовным кодексом РСФСР. И санкции, по которым придется за них отвечать, если попадусь, суровы. Вплоть до высшей меры суровы.

Теперь надо ехать к отцу Софьи. Пока загружал себя интенсивной работой, было хоть и немного, но легче. Теперь же я вполне искренне сожалел, что это мое осознанное бытие не закончилось в том овраге среди обломков самолета.

Дверь мне открыла сонина тетка. Сейчас она не выглядела демоном революции. Передо мной стояла маленькая потерянная старушка. Было заметно, что она еще совсем недавно долго и сильно плакала. Глаза красные, а лицо, прежде сморщенное, было распухшим. Но Пана Борисовна все-таки была железная женщина, к моему приходу она уже держала себя в руках.

— Сережа пришел, — тусклым голосом произнесла она вглубь квартиры. — Проходи! — Левенштейн пропустила меня в коридор и не закрыв входной двери двинулась в зал. — Ты не разувайся, — не оборачиваясь произнесла она.

Закрыв дверь, я все-же разулся и направился следом. В комнате, за тем самым столом, который еще совсем недавно, недели две-три назад, был полон яств, сидел Лев Борисович. На столе стояла ополовиненная бутылка водки, две стопки и тарелка с нетронутыми бутербродами. И полная пепельница окурков «Беломора». А еще стоял портрет Софьи. На нем не было черной полосы. Видимо, ни отец, ни тетка так и не решились ее прикрепить. Им наверное как и мне не хотелось верить, что еще сегодняшним утром, молодая, здоровая и красивая Соня, сейчас уже не живая. И, что она никогда теперь не придет, не засмеется, и не обнимет их. И меня она тоже уже не обнимет.

Пана Борисовна поставила передо мной стопку, а профессор, вытащив из коробки папиросу и, по-мужицки смяв мундштук, прикурил ее. Глубоко затянувшись и выпустив клуб дыма, он разлил водку, и никого не ожидая, одним глотком молча выпил.

Проглотив содержимое своей склянки, я тут же налил себе еще. Выпил и только после этого начал говорить. Я рассказал им все. И по мере того, как я избавлялся от царапающих душу слов, становилось немного легче. Нет, горя не убавилось и чувство вины перед сидящими передо мной людьми тоже никуда не делось. И застывшая улыбка Сони по-прежнему была перед глазами. Однако свинцовой тяжести на душе убавилось.

— Уходи! — глухо выдохнул вцепившийся обеими руками в стол Лишневский.

Пана Борисовна сидела застывшим божком и казалось, что она ничего не слышит. Было непонятно, а слышала ли она то, что я говорил. Я встал из-за стола, молча вышел в коридор и обувшись, затворил за собой дверь.

От дома сонькиного отца я шел, не видя и не разбирая дороги. С неосознанным удивлением и впервые за последние несколько часов ощущая внутри себя какое-то облегчение. Понимая, что своим рассказом я нажил себе справедливо ненавидящих меня кровных врагов, я ничуть не сожалел о содеянном. В душе появилось ощущение, будто я только-что испил немалую свою часть из горькой чаши расплаты. Оставшуюся горечь придется допивать все отпущенное мне время. Теперь оставалось не самое трудное, хоть и не менее важное. Нужно было найти и покарать убийц моей Сони.

Оглядевшись, я развернулся и зашагал на остановку общественного транспорта. Можно было особо не торопиться, мой друг Нагаев сегодня дежурит до завтрашнего утра.

Разговаривать в стенах РОВД я не стал и вызвал своего, теперь самого близкого, человека на улицу.

— Я все понял, Серега! И я готов! — Вова согласился с моими доводами сразу. — Только зачем нам Локтионов? У тебя же есть Толик. Тем более, что он уже проверенный и давно в этой теме! Мало будет Еникеева, можно Мишу привлечь, он тоже себя неплохо показал.

На первый дилетантский взгляд, мой друг и напарник был прав. Но, только на первый. На самом деле, я понимал, что другом сейчас движет комплекс подчиненного. Не хотелось ему идти на преступление со своим начальником. На тяжкое преступление. Сеанс психологии сейчас был неуместен, объяснять другу его неправоту нужно было на уровне колбасных обрезков. Быстро и аргументированно. И о настоящей проверке на вшивость мой товарищ имеет пока еще очень наивное представление..

— Как силовое обеспечение, согласен. Но, Вова, ты просто подумай, что будет, если что-то выйдет из-под контроля и нас прихватят? Вероятность того, что поплывет Локтионов существенно меньше. Он знает нашу кухню и расколоть его, в отличие от Толика и Миши, хрен получится. Да и кто там есть, чтобы смогли расколоть старшего опера областного Угла? Пусть, даже и бывшего? И потом, ты не забывай, что Михалыч заинтересован гораздо больше, чем Еникеев с Мишей. Он хорошо понимает, что мы с ним следующие после Софьи! Если не закроем этот вопрос до того, как до нас доберутся комбинатовские упыри.

Вова напряженно внимал моим доводом. А у меня зрело ощущение, что, согласившись сразу, он только сейчас начинал осознавать, на что подписался. Пользоваться его опрометчивостью я не собирался, слишком большие ставки были на кону. То, что я намеревался проделать, а, вернее сказать, совершить, не подразумевало каких-либо неоднозначных сомнений или колебаний. И, если Вова погорячился, согласившись в самом начале, то будет лучше, если он отойдет сейчас, до того, как мясорубка начнет проворачиваться.

Обратив внимание на то, что я замолчал и пристально его разглядываю, Нагаев дернулся. Какое-то время он смотрел мне в глаза, пытаясь что-то для себя понять. Я еще подумал, что это хорошо, что он сейчас не суетится и думает.

— Не гони, Серега, не подведу, с тобой я! — обыденно и без пафоса присягнул мой друг, вполне успев прикинуть на свою долю пятнашку. Это, как минимум. А то и невозвратную вышку.

Постаравшись не показать, насколько был напряжен, я очень тихо выдохнул.

— На сколько у тебя билеты? — поинтересовался я о времени отбытия из города семейства Нагаевых.

— В четыре утра понедельника. У нас все купе выкуплено на четверых.

— Это хорошо. Через три с половиной часа будет большая станция, там и отстанешь. В город вернешься на частнике. Ты только на самом вокзале не садись, пройди в город, время как раз будет пиковое, народу и машин много. И запомни, Вова, ты такси не бери, это важно! — инструктировал я друга.

К моей тихой радости, мой соратник не хорохорился и не перебивал меня. Он сосредоточенно слушал. Слушал и кивал головой, старательно запоминая сказанное мной.

— И еще, Володь, ни под каким видом, ни даже намеком не дай понять своим, что от поезда отстанешь планово. Я все понимаю, волноваться мать со Светой будут всерьез. Но даже, если дойдет до корвалола, все равно дешевле будет им не знать, что отстанешь ты умышленно. Не дай бог, если, что-то пойдет не так, колоть их будут такие зубры, что устоять у них шансов не будет. Ни одного! А тогда всем нам кирдык! Ты меня понял? — я взял Вову за плечо и слегка встряхнул.

— Понял я, понял, как ты сказал, так и сделаю! — Нагаев был внимателен и сосредоточен.

— Ну вот и хорошо! Ты давай дежурь, а я завтра с утра выловлю Локтионова, посмотрим, что он скажет. Полагаю, что согласится, деваться-то ему с этой подводной лодки некуда.

Попрощавшись, я уже было направился в сторону остановки, когда Вова меня окликнул. Подойдя ко мне быстрым шагом, он почему-то замялся.

— Тут это… Забыл. Короче, в суде я сегодня был. Липатникова с учебы вернулась, она просила тебя позвонить ей, — сообщив мне новость, друг развернулся и зашагал обратно.

Пожав плечами и почти не задумавшись об услышанном, я продолжил путь к остановке. Мне предстояло за сутки осмыслить сложившуюся объективную реальность и разработать многоходовое оперативное мероприятие. А, если не лукавить перед самим собой и называть вещи своими именами, многоэпизодное преступление.

Никаких сомнений в своей правоте я не испытывал. И угрызения совести при обдумывании, идущих вразрез с законом, замыслов меня не тревожили. Прививки от милицейской инфантильности эпохи застоя, полученные в девяностые, исправно сработали. Просто в голове все встало на свои места. Имитация мастурбации, которой занимаются менты здешнего времени, моим прагматичным сознанием окончательно была признана, как ничтожная несуразность и отброшена в сторону.

Теперь я думал, только о том, где мне в это позднее время найти бутылку водки, чтобы забыться до утра.