Вид с холма

Андрей Столяров

ВИД С ХОЛМА

В последнее время приобрели необыкновенную популярность книги, написанные в жанре альтернативной истории. Сюжет их построен по принципу «что было бы, если?..». Что было бы, если бы Германия выиграла Вторую мировую войну? Что было бы, если бы Наполеон победил в битве при Ватерлоо? Каким стал бы мир в случае военного столкновения США и СССР?.. Большинство этих книг не выдерживает никакой критики. Созданные на заведомо ре­месленном уровне, они лишь удовлетворяют внезапный рыночный спрос, прихотливый и неожиданный. Однако в этом мутном потоке встречаются и несомненные достижения, показывающие, что даже искусственный жанр не может служить препятствием для таланта. Серьезный читатель мог бы обратить внимание на роман «Павана», принадлежащий перу Кита Робертса, где «Непобедимая Армада», флот, высланный к берегам Англии испанским королем Филиппом II, все-таки сокрушает своего грозного конкурента, в результате чего Католический мир сохраняет владычество над Европой; или на «Человека в высоком замке» Филипа Дика: Япония после победы в Перл-Харборе оккупирует Соединенные Штаты, формируя удивительный сплав западной и восточной культур. А если обратиться к современной российской литературе, то здесь, несомненно, выделяются «Иное небо» Андрея Лазарчука и многотомная эпопея «Времена негодяев», которую с необыкновенным упорством пишет Эдуард Геворкян. В первом романе немцы выигрывают военную кампанию на Востоке, образуется Третий Рейх в составе Германии и России, а во втором, являющемся пока тетралогией, та же Россия, пережив катастрофу, возрождается через магическое Средневековье.

Чем вызван этот неожиданный интерес к «теневым реальностям»? Чем вызвана тяга к неосуществленным, сугубо условным версиям исторического бытия? Возможно, наш нынешний мир стал слишком спокойным? Возможно, нам требуются пряные экзотические приправы, чтобы ощутить на губах вкус жизни? Быть может, прав был Фаддей Булгарин, прозаик XIX столетия, автор первого в российской литературе бестселлера: «Приятно, знаешь ли, братец, сидеть у камина и читать о чужих несчастьях»? А может быть, дело обстоит гораздо серьезнее. Начал развеиваться флер, окутывающий настоящее. Заколебались какие-то мировые струны, свидетельствуя о надвигающихся потрясениях. Что-то подобное уже сквозит из будущего. И появление «альтернативок» – лишь первый признак того, что существующая реальность не слишком устойчива.

Так или иначе, но книга «Анклав Россия», выпущенная недавно петербургским издательством «Мидгард», заметно отличается от произведений такого рода. И прежде всего – своеобразным конструированием реальности. Если в стандартных альтернативных историях авторы обычно не затрудняют себя излишком воображения: всегда можно с точностью указать некую отправную точку, некий фантастический поворот, некий момент, откуда события начали развиваться иначе (смерть Юлия Цезаря во младенчестве, победа гуннов Аттилы в сражении на Каталаунских полях, успех восстания декабристов в России), по крайней мере, понятно, почему история двинулась по другому пути, то здесь такой точки назвать нельзя. Реальность романа вырастает из нашего прошлого совершенно естественно. То есть, конечно, после определенных усилий, которые, кстати, еще требуется предпринять, из мелких деталей, разбросанных по многослойному тексту, можно в конце концов догадаться, что в мире автора несколько раньше сместили с поста премьера Егора Гайдара. Зачинатель российских реформ продержался в правительстве не четыре года, осуществив необходимые преобразования, как это было у нас, а лишь несколько месяцев, практически ничего не успев сделать. На смену ему под давлением коммунистов, называвших себя «патриотами-государственниками» и составлявших тогда парламентское большинство, пришел некий В. Челобитьев, ранее занимавший должность министра топлива и энергетики. Реформы были отброшены – жизнь громадной страны начала разворачиваться совсем в ином направлении. Во всяком случае, так можно понять по прочтении книги.

Скажем прямо: доверия такое историческое допущение не вызывает. С чего это государственники-патриоты, то есть люди, декларирующие, что для них превыше всего интересы страны, двинули ее прямо в пропасть? С какой стати они погрузили ее в состояние хаоса и полураспада? Заметим, правда, что автор книги достаточно убедительно мотивирует это убийственное решение, однако к мотивировкам его мы вернемся чуть позже, а пока давайте посмотрим, чем, собственно, отличается мир «Анклава», от нашей реальности.

Картина, опять-таки скажем прямо, возникает нерадостная. В марте 1992 года, когда наметились первые признаки стабилизации, неожиданно, под давлением Верховного Совета России (как тогда назывался парламент) дрогнул вроде бы до того несгибаемый президент страны – ему грозил реальный импичмент. В результате Гайдар, формально сохранив свой пост, от руководства экономикой был отстранен, в правительство были введены сразу трое «красных директоров» (те же государственники-патриоты, только вид сбоку), главой Центробанка был назначен тоже патриот-государственник, некто Обнищенко, и эта сплоченная группа с криком «надо спасать народ!» тут же начала выдавать предприятиям (в действительности – самим себе) неограниченные и ничем необеспеченные кредиты. Гайдар против такой безумной политики категорически протестовал, предупреждал, что экономика окончательно рухнет, в стране вспыхнет гиперинфляция, подал в отставку, которую президент все же не принял, но предотвратить катастрофу уже не мог: большинство в правительстве реформаторами было утрачено.

Прогноз их, тем не менее, осуществился в полном объеме: экономика страны окончательно развалилась, инфляция стала исчисляться уже тысячами процентов, начался криминальный передел го­сударственной собственности, стрельба на улицах, бандитские «на­езды» на предпринимателей, взрывы автомобилей… Автор не скупится на краски, нагнетая зловещую атмосферу тех дней. Тут и рост профашистских организаций, совершающих убийства на национальной почве, и непрерывные террористические акты, осу­ществляемые чеченскими боевиками, и потоки беженцев из бывших «братских республик», и чудовищная коррупция, мгновенно пронизавшая все уровни власти, и похищения людей, и колоссальные финансовые махинации, и беззащитность простых россиян перед волной насилия…

Особенно разыгрывается фантазия автора при обращении к конкретным политическим катаклизмам. Чего стоят, например, введенные им в сюжет так называемые «октябрьские события 1993 года», когда Верховный Совет России, не удовольствовавшийся простой сменой правительства, все же обвинил президента в нарушении Конституции и объявил о смещении его со всех занимаемых должностей. Присягу в срочном порядке принял вице-президент, естественно, «государственник», Александр Лецкой, после чего колонны боевиков, вооруженных автоматами и железными прутьями, двинулись на штурм телебашни в Останкино. В ответ по приказу действующего президента на улицы Москвы вышли танки Таманской дивизии и с Васильевской набережной прямой наводкой расстреляли Дом Советов России, где заседали взбунтовавшиеся «слуги народа».

Проиграли и те, и другие. А мотивирующее объяснение автора книги заключается в том, что партийно-хозяйственная номенклатура, мощный костяк аппарата управления в СССР, свалив пра­вительство реформаторов, рассчитывала обменять свою власть, уже ускользающую из рук, на реальную собственность. Однако, будучи целиком из прошлого, она явно переоценило свои возможности. И одновременно недооценила силу хаоса, который сама же и породила: из хтонических глубин народного бытия, из сумерек архаического подсознания всплыли такие монстры социального беспредела, такие акулы криминального бизнеса, которые мгновенно сожрали самих «красных директоров». Уцелели считанные единицы, хотя, заметим, что премьер Челобитьев все-таки стал одним из первых реальных, то есть долларовых, российских миллиардеров.

***

Сам герой романа всего этого уже не застает. И, кстати, биография его представлена в сюжете не слишком подробно. Однако по отдельным деталям, даваемым большей частью ретроспективно, можно догадываться, что годы его детства приходятся как раз на эпоху Большого распила. А что детство? Детство – это семья и школа, весь мир за пределами их воспринимается как непреложная данность: он не хороший и не плохой, он такой как есть и ничем иным быть не может. Задумываться об особенностях социального бытия главный герой романа начинает гораздо позже. А пока он благополучно заканчивает факультет журналистики Московс­ко­го государственного университета и благополучно устраивается на работу в одну из достаточно популярных бумажно-электронных газет. Карьера его развивается также вполне уверенно. После года стажерской рутины, исполненной беготни по всяким обременительным мелочам он, неожиданно даже для себя самого, пишет серию репортажей о крысах в московском метро, которые ныне превращаются в монстров, обладающих зачатками разума. Сейчас они властвуют в заброшенных темных туннелях, однако близок момент, когда неисчислимые полчища их поднимутся на поверхность. Серия вызывает внезапный ажиотаж – десятки страниц в блоге газеты заполнены комментариями возбужденных читателей. Приводятся и свидетельства очевидцев, наблюдавших своими глазами, как хвостатые, оскаленные «крысопотамы» гонятся по рельсам за электропоездом. Масла в огонь подливает резкое, но невнятное опровержение от пресс-секретаря дирекции метрополитена, утверждающего, что это «бред воспаленных мозгов», которое еще больше убеждает читателей, что чиновники скрывают правду от горожан.

Не теряя времени, герой романа пишет следующие статьи – о загадочных фотографиях, на которых проступают предметы и призраки, видимо, из других измерений, это не фотошоп, первые снимки такого рода появились еще в начале двадцатого века. Он пишет о секретных переговорах, которые правительства США, Китая, России, каждое по отдельности, ведет с инопланетянами – те уже давно присутствуют среди нас, пишет о постановочном характере высадки американцев на поверхность Луны: все съемки были сделаны в павильонах и декорациях Голливуда, пишет о тайнах египетских пирамид, о Бермудском треугольнике, где бесследно исчезают суда, о странных закономерностях, которым подчиняются крупные техногенные катастрофы.

Где здесь вымысел, где реальность? Где – забавы ума, где – подлинное предчувствие необычного? Этого он, вероятно, не знает и сам. Статьи, однако, вызывают множество откликов у читателей. Видимо, они отвечают на некий инстинктивный запрос, имеющийся у россиян. К началу повествования главный герой романа – уже довольно известный, неплохо оплачиваемый журналист, а также весьма популярный блогер, уверенно чувствующий себя в мире прессы. Разумеется, он не звезда первой величины, но и не в третьем ряду, где лица авторов практически неразличимы.

И вместе с тем, несмотря на внешнее благополучие, его все больше и больше начинает грызть какая-то внутренняя неудовлетворенность. Популярный-то он популярный, но отчетливая «желтизна» его публикаций вызывает смешки и подколы со стороны коллег по профессии. Как там дела в астрале? – иронически спрашивают его при встречах. Чем еще в ближайшее время порадуют нас братья по разуму?.. Он и сам чувствует, что становится фигурой комической. А ведь ему уже тридцать четыре года, он уже был неудачно женат, жизнь приближается к той черте, за которой следует вторая ее половина. И что? Он так и будет отбивать чечетку на сцене, постепенно старея, грузнея, теряя аудиторию? Ведь уже, как поганки, прорастают вокруг энергичные молодые чечеточники?

В общем, у героя происходит мировоззренческий переворот. Он лихорадочно, наверстывая упущенное, начинает читать монографии и статьи по истории, экономике, социологии. Он до боли, до посинения десен стискивает зубы. Он впитывает необходимые знания, зазубривая концепции, факты и цифры. Ничего, он еще покажет им всем на что способен. Статьи его постепенно смещаются в область социальной тематики. Он пишет теперь не просто о неких загадочных аномалиях, но – на примере их – о тотальной конспирологии, пронизывающей ныне сознание большинства россиян: везде заговоры, везде угрозы, везде зловещие рептилоиды с планеты Нибиру, везде происки мировой закулисы, везде враги, везде отравленное коварством дыхание «пятой колонны». Он пишет о том, что это признак онтологического распада, свидетельство революционного фазового перехода между двумя большими историческими конформациями, такое уже не раз случалось в истории: мир перестал ясным, логичным, закономерным, он предстает ныне как набор непредсказуемых и опасных случайностей. Человек ощущает себя песчинкой в кипении времени и судорожно цепляется за обломки прежних «незыблемых» истин. Отсюда такая истеричная вера в идеологические постулаты официоза, а с другой стороны – отчаянное неверие ко всему, что этим постулатам противоречит.

Ну и так далее, и тому подобное.

Интересно, что эти его статьи тоже пользуются популярностью. Во всяком случае, накал страстей вокруг них ничуть не меньше, чем ранее. Есть, правда, и существенное различие. Главный редактор газеты, с которым они уже давно стали приятелями, теперь как-то ежится, читая его новые тексты, и безжалостно вычеркивает из них и отдельные фразы, и целые абзацы, которые самому герою кажутся наиболее содержательными.

- Накличешь на наши головы Роскомнадзор, - бурчит он, тыча авторучкой в экран.

Здесь необходимы некоторые пояснения. К началу двадцатых годов, согласно версии рецензируемого нами романа, ситуация в стране принципиально меняется. Уже более двадцати лет президентом страны является некто Виталий Батин, которого Ельцин фактически назначил своим преемником. Это очень сдержанный, молчаливый, еще достаточно молодой человек, юрист по образованию, в течение 16 лет служивший офицером внешней разведки Комитета государственной безопасности СССР (КГБ), ныне директор аналогичной службы России – пост, дающий незримую, но вполне реальную власть.

Первые годы его правления оказываются вполне успешными: подавлены сепаратистские движения на национальных окраинах, вытолкнуты за рубеж или приведены в повиновение олигархи, уже считавшие себя безраздельными хозяевами страны, постепенно начинают исполняться законы, дикий произвол криминала сменяется решениями судебных инстанций. Россия, казалось, агонизирующая, находящаяся на грани распада, вновь обретает внятную государственность.

Особенно показательными являются экономические успехи нового президента. Инфляция, бушевавшая в стране почти целое десятилетие, снижается до вполне приемлемых величин. Образуются крупные государственные корпорации, начинается уверенный экономический рост, а вместе с ним – и заметное повышение уровня жизни простых россиян. Россия выкарабкивается из безнадежности, разрухи и нищеты. Следует, однако, отметить, что это в значительной мере определено, пусть частичными, но все же реформами команды Гайдара, а кроме того именно в начале нового тысячелетия неожиданно подскакивают мировые цены на нефть, и Россию, являющуюся крупным ее экспортером, орошает золотой дождь нефтедолларов. И все-таки заслуг президента Батина в данный период отрицать нельзя: именно стабилизация государства позволила реализовать постперестроечный позитив. Ничего удивительного, что рейтинг президента взлетает в заоблачные высоты. А для россиян, помнящих о великой державе СССР, немаловажным обстоятельством является еще то, что голос России вновь начинает звучать на международной арене. И чем дальше – тем увереннее и громче, заставляя прислушиваться к нему других игроков. «Он поднял Россию с колен», - так непрерывно вещают средства массовой информации.

Кульминацией легислатуры Виталия Батина становится присоединение Крыма. И что бы ни говорили об этом потом западные политики, но подавляющее большинство крымчан, раздраженных действительно русофобской, бездарной, националистической политикой Украины, совершенно искренне поддерживает объединение Крыма с Россией. А западные аналитики, в том числе военные специалисты, хоть вполголоса, под сурдинку, но признают, что операция была осуществлена блистательно: в кратчайшие сроки, практически без жертв и в таком режиме, который исключал вмешательство третьих стран.

Тем более неожиданной, вплоть до настоящего шока, оказывается для российской власти протестная зима на рубеже 2011 – 2012 годов. Десятки и даже сотни тысяч людей в начале декабря выходят на улицы, протестуя против фальсификации выборов в Государственную Думу РФ, а чуть позже, в марте – уже против фальсификации выборов президента. Митинги вспыхивают в большинстве крупных городов России. Власть и в центре, и на местах в растерянности, число задержанных на подобных спонтанных акциях быстро растет. Особенный испуг у нее вызывает то, что в митингах в заметных количествах участвует молодежь. И все-таки подавить «Снежную революцию» кое-как удается. Большинство россиян относятся к протестам с настороженностью.

Здесь играют роль два обстоятельства.

Во-первых, власти через подконтрольные СМИ удается создать внятный миф о коварстве подкупленных Западом либералов, мечтающих разрушить страну. Они уже развалили Великую державу – Советский Союз, они уже ввергли Россию в хаос криминальных реформ, из которого страна еле-еле сумела выкарабкаться, а сейчас они, исполняя волю своих заокеанских хозяев, готовятся нанести нам новый удар. Конечно, к реальности этот миф никакого отношения не имеет, но он прочно, как радиоактивная пыль, оседает в сознании россиян: нет-нет, хватит нам этих реформ, хватит потрясений, социальных качелей, сумбура, дайте пожить спокойно!

А во-вторых, россиян шокирует безумная политика Запада. Несмотря на все широковещательные заявления, сделанные еще в перестройку, что военный блок НАТО ни на шаг не продвинется на Восток, базы Североатлантического альянса быстро утверждаются в Венгрии, Польше и Чехии, затем – в странах Прибалтики, которые непосредственно граничат с Россией, а теперь туда же устремляется и Украина. Россияне искренне не понимают: как же так? Ведь собирались дружить, сотрудничать, вместе решать острые мировые проблемы. И вместо этого – что? Придвинули к нашим границам ракеты и танки. Ничего себе дружба, сотрудничество! Мы протянули им руку, а они пытаются ее откусить. Нет, прав, прав наш президент: Западу верить нельзя, он только и ждет, чтобы ослабить Россию, завладеть нашими сырьевыми богатствами.

И все же протесты – это тревожный звонок. Нервность российской власти подпитывает еще и то обстоятельство, что выдыхается сырьевая модель экономики, на которую с приходом В. Батина была сделана ставка: рост валового продукта непрерывно снижается и к концу 2014 года едва-едва дотягивает до жалких полутора или чуть больше процентов. И это – при фантастических ценах на нефть. Страна явно вползает в застой, а на реформы, необходимые для ее оживления, власти не хватает ни квалификации, ни решительности. Главное – не хватает желания: зачем какие-то рискованные реформы, если ей, власти, и так хорошо. Так что на гражданский вызов она отвечает стандартно-привычными методами: демонстрации запрещаются, митинги разгоняются, активисты их арестовываются и отправляются в заключение, против лидеров оппозиции возбуждаются дела по уголовным статьям, наиболее яркий из них, создатель знаменитого «Фонда борьбы с коррупцией», выпустившего почти полторы сотни расследований о хищениях в российских вер­хах, впадает в кому после отравления неизвестным, но, как ут­верждают западные специалисты, «боевым отравляющим ве­ществом», президент публично говорит о «национал-преда­телях, пытающихся расколоть наше общество», и обещает, что «они понесут ответственность», срочно принимается закон об иностранных агентах, то есть о лицах, которые, как считает российская власть, «находятся под иностранным влиянием», срочно создается особые части внутренних войск, «Росгвардия», - теперь 350 тысяч тренированных, вооруженных солдат будут противостоять всяким протестам.

Происходит тотальная зачистка политического пространства. В стране воцаряется атмосфера, в которой трудно дышать. Герой романа чувствует это чуть ли не ежедневно: главный редактор безоговорочно заворачивает его материалы один за другим.

- Но – почему, почему?

- Да потому что я жить хочу!

Под «я» главный редактор, естественно, подразумевает газету.

Это понятно: уже закрыты популярная радиостанция и популярный телеканал, позволявшие себе критические высказывания. Уже наложены штрафы на ряд печатных и электронных изданий, которые еще не поняли, что в стране сменился идеологический вектор. Уже разосланы прессе самые строгие предупреждения. Все по закону: «за клевету», «за разжигание социальной розни». Есть теперь в Уголовном кодексе России и такие статьи.

- А о чем мне писать?

- О египетских пирамидах пиши!

Но писать о египетских пирамидах главный герой не хочет. Не для того он последние несколько лет, как бешеный, нарабатывал себе серьезную репутацию.

И ведь уже почти удалось.

Ему просто стыдно об этом писать.

Он мечется, он не знает, что ему делать. Он подумывает уволиться, но непонятно куда идти.

Везде – то же самое.

Мертвая, словно залитая купоросом, земля.

И вдруг в эту затхлую, удушающую атмосферу врывается неожиданный фактор.

***

Сюжет романа фактически завязывается с того, что в баре Клуба московской прессы, куда герой по необходимости иногда заглядывает, чтобы в обстановке непринужденного трепа выяснить, нет ли каких-нибудь новостей, он, случайно подсаживаясь к одной из разогретых компаний, застает разговор о том, что журналистике за последние месяцы будто спилили зубы. Вроде бы и цензуры политической больше нет. Вроде бы и источники финансирования у крупных масс-медийных концернов разные. Вроде бы и должно как-то обозначать себя столкновение интересов. Все-таки не при советской власти живем. А посмотрите: за последнее время – ни одного по-настоящему острого материала. Ты можешь что-нибудь такое припомнить? Не можешь? Ну – вот!.. Словно люди, которые формируют медийный поток, сговорились сознательно приглушать информацию: изымать из нее наиболее драматические моменты, не затрагивать тем, могущих взбудоражить общественное сознание… Кто-то добавляет в ответ, что и некоторым ведущим обозревателям будто мозги промыли. Сегодня он один, завтра – совершенно другой. Сегодня яростно отрицает, приводит факты, требует изменений, завтра – словно не помнит, против чего выступал. Называются известные имена. Тут же, как по заказу, появляется один из таких «промытых»: не обращая ни на кого внимания, пристраивается за столик в углу. А ведь раньше бы сел вместе со всеми.

Сосед героя острит:

- Это после визита к Большому Брату…

Имеется в виду книга Оруэлла, известная, по-видимому, не только «у нас», но и «у них».

Словно разрывается пелена.

Главный герой ощущает, как по залу прокатывается темное дуновение.

Или ему это только кажется?

Однако в сердце – озноб.

Вот такой многозначительный сюжетный зачин. И, может быть, это осталось бы просто трепом, призрачным разговором, который как дым, как хмель рассеялся бы уже через пару часов, но иногда возникают в жизни удивительные мгновения: упало яблоко, стукнув по голове, прозвучало в тишине несколько странных нот – человек встрепенулся, прислушался, обомлел… Нечто подобное происходит и с главным героем. Будто некая искра проскакивает у него в глубине – потрескивая, замыкает контакты. Он неожиданно чувствует, что разговоры эти не просто так, что скрывается за ними некая чертовщинка, некие тени, призраки, шепчущиеся на неведомом языке.

Все окружающее вдруг отдаляется.

Вдруг начинает тихо звенеть воздух – вибрирует в нем неведомая струна.

Короче, возвращаясь домой в неторопливом московском троллейбусе, стоя у светофора на перекрестке, срезая угол к своему переулку через бульвар, герой уже знает, что прикоснулся к чему-то значительному, обнаружил нечто такое, на что, видимо, стоит потратить время и силы. Ведь дело тут не только в удавке, которую затягивает на горле прессы российская власть. Даже в удавке, даже в петлей на шее можно дышать. Вспомним того же Фучика. В конце концов существует в России традиция эзопова языка.

Нет, за всем этим скрывается что-то еще.

Он весь дрожит. Он – словно ретривер, почуявший след в камышах. Его это вдохновляет. Он не догадывается пока, что есть в жизни тайны, к коим лучше не прикасаться, есть такие сферы нашего бытия, о коих лучше не подозревать. Даже не поворачиваться в ту сторону. Иначе рискуешь увидеть мир, в котором просто не захочется жить.

Не будем подробно рассказывать о его первых шагах. Этому посвящены четыре последующие главы романа. Написаны они в жанре классического детектива, и, надо признать, читаются с неослабевающим интересом. Это явная удача автора: сюжет ни на секунду не отпускает, атмосфера повествования непрерывно сгущается, напряжение возрастает до грозовых просверков над головой.

Уже поиски в интернете дают герою интересный материал. Выясняется, что данная тема активно и темпераментно обсуждается на различных непрофессиональных форумах. И хотя ничего существенного, по крайней мере с точки зрения журналиста, обнаружить не удается, у него тем не менее крепнет догадка, что это не просто досужая болтовня. Где-то и в самом деле есть подземный огонь, тление, вселяющее испуг запахом гари. А когда герой, составив предварительный список, пытается переговорить с людьми, которые, по его мнению, могут прояснить данный вопрос, подозрения его усиливаются еще больше.

Кстати, такой прием, характерный именно для классического детектива – персонаж, ведущий расследование, встречается со множеством самых разных людей, - эффективен тем, что позволяет создать социально-психологическую картину общества. И автор романа этим приемом умело пользуется. Перед нами проходит целая галерея лиц, по которым нетрудно диагностировать состояние «того мира». Чего стоит, например, образ некоего Федора Лодкина, депутата Государственной Думы от патриотических сил, у которого в доме нет ни одной вещи отечественного производства. Или образ Конст. Пасаденского (так он подписывает свои статьи), борца за права человека, считающего, что всех врагов демократии надо расстреливать без суда.

Тем не менее список удается разделить на три категории. Во-первых, люди, которые ничего не знают и знать об этом ничего не хотят. Они занимаются только собственными делами и отторгают все, что может им помешать. Они, естественно, в большинстве. Во-вторых, люди, которые, вероятно, слышали о чем-то таком, но, как и первую категорию, их это абсолютно не интересует. Они тоже предпочитают заниматься собственными делами: извините, честное слово, не до того… И наконец, категория третья, вычислить которую удается с большим трудом. Это люди, насколько можно судить, несомненно, осведомленные, посвященные в суть, возможно даже знающие о неких внутренних рычагах, но по каким-то причинам, скорее всего в силу именно этого знания, предпочитающие держать язык за зубами. Одни с первых же минут разговора, едва поняв, о чем идет речь, под разными предлогами прерывают беседу, другие, несколько позже, когда у героя уже образуется соответствующий ореол, просто отказываются с ним встречаться, сбрасывают телефонный звонок, не отвечают на смс, а кое-кто даже отчетливо намекает ему, что в это дело лучше не лезть. Не стоит, слишком рискованно. И это окончательно убеждает героя, что он идет верным путем.

Однако тут же становится очевидной и ограниченность его сил. Ведь несмотря на два месяца интенсивного поиска, кстати отвлекающего героя от основных профессиональных занятий, несмотря на множество встреч, откровений, бесед (распечатки их занимают уже целую папку), он фактически ничего нового не уз­нает. Да, тайна действительно существует. Да, по-видимому, она относится к того рода тайнам, которые охраняются с особым тщанием, имея соответствующий служебный гриф. Однако совершенно не ясно, в чем эта тайна заключена и почему даже разговоры о ней вызывают у всех причастных такое сильное отторжение? Герой точно стоит перед закрытой дверью. Саму дверь он видит и даже различает слабенькие полоски света, пробивающиеся из щелей. Но дверь на замке, пройти невозможно, у него нет ключа, чтобы ее отпереть.

И все-таки его усилия не напрасны. Тот ореол, который возникает вокруг него в процессе расследования, шепотки, слухи, сплетни, мгновенно разлетающиеся по журналистской Москве, начинают играть свою роль. Темнота, окутывающая тайну, слегка развеивается. Однажды утром, проверяя электронную почту, герой обнаруживает, что кто-то переслал ему внушительный набор документов. Причем, как выясняется позже, посланы они были из интернет-кафе в новостройках, под псевдонимом, без каких-либо дополнительных реквизитов, и потому отправителя их установить затруднительно.

Сами же документы весьма любопытны. Оказывается, кто-то уже проводил аналогичные поиски прошлом году, но, в отличие от героя романа, сделал это более квалифицированно. Во всяком случае, версия, которая тут вырисовывается, хотя и выглядит фантастической, но позволяет перевести подозрения в нечто конкретное. Если выделить суть, то она выглядит так. Примерно месяцев пять назад к журналисту К., пишущему независимые политические обзоры, явились ночью люди, представившиеся работниками спецслужб, что интересно – НКВД (народный комиссариат внутренних дел СССР, существовавший в тридцатых годах), объявили К., что он арестован, и, несмотря на решительные протесты, увезли его для допроса. То же самое произошло еще с несколькими обозревателями. Причем все подвергшиеся аресту отмечали ряд странных деталей. Во-первых, сотрудники органов, осуществлявшие задержание, были и в самом деле одеты в гимнастерки довоенного образца: даже знаки различий у них были малиновые, в петлицах. Во-вторых, сажали задержанных в классический «воронок» – черную, допотопного вида машину, как будто вынырнувшую из прошлого. И в-третьих, той же стилистике ретро соответствовал кабинет, куда их всех доставляли: на стене – портреты Сталина и Дзержинского, канцелярские стол и стулья – явно старомодного образца, лампа под колесом абажура – тоже как будто сошедшая с кинолент той эпохи. Задержанные словно проваливались на девять десятилетий назад. Характерно, что следователи, к которым подчиненные обращались со словами «товарищ», предъявляли, невзирая на лица, одно и то же стандартное обвинение в антисоветской деятельности. При этом использовались такие клише, как «враг народа», «диверсии», «саботаж», «участие в подрывной троцкистской контрреволюционной организации», «шпионаж в пользу иностранного государства». А когда задержанные пытались выразить возмущение подобными методами, к ним применялось то, что на юридическом языке называется «мерами физического воздействия». Говоря проще, задержанных избивали, причем с жестокостью, от которой нынешняя эпоха уже отвыкла.

Далее события развивались по двум сценариям. Либо человек продолжал упорствовать, например требуя адвоката, ничего не подписывал, и тогда он исчезал навсегда, вероятно, отправленный по этапу в один из тамошних лагерей (правда, об этом сценарии мы можем только догадываться), либо он подтверждал все предъявленные ему обвинения, называл сообщников по «контрреволюционной организации» (в основном, конечно, друзей и приятелей), давал развернутую характеристику их антисоветских высказываний и деятельности». В этом случае ему приказывали скрепить признания подписью и отправляли в камеру, находящуюся в том же здании. А затем происходило самое удивительное. Аресты производились ночью, как можно вычислить, опираясь, правда, на очень противоречивые данные, в промежутке где-то между двумя и тремя часами, что соответствовало практике тех давних времен, допрос продолжался тоже около двух-трех часов, следовательно, в камеру задержанный попадал лишь под утро, и, как только проникали к нему первые лучи солнца, как только мрак заключения сменялся проблесками рассвета из узкой щели окна, вдруг оказывалось, что вместо камеры, которую фигурант, как правило, не мог описать, он пребывает в пустой квартире, никем, естественно, не охраняемой, в заброшенном здании, поставленном, вероятно, в очередь на капитальный ремонт. Задержанный в конце концов выкарабкивался оттуда и с большими или меньшими трудностями добирался до дома. И если бы не ссадины и кровоподтеки на теле, если бы не воспоминания членов семьи о том, как его уводили, то все это можно было бы считать дурным сном. Кстати, по заявлениям некоторых потерпевших, сделанным, по-видимому, сгоряча, несколько раз предпринимались попытки установить места их заключения. Никаких результатов они, конечно, не дали. Были действительно выявлены по приметам пустые, иногда замусоренные бомжами, законсервированные дома, где ничего, подтверждающего показания, однако, не обнаружилось. Ни кабинетов, ни портретов на стенах, ни мебели, ни камер заключения, ни людей. Ничто не свидетельствовало об их тайном использовании. К тому же все рискнувшие подать заявление через какое-то время были взяты вторично – и сгинули, исчезли уже навсегда. Что, разумеется, было знаком к молчанию для остальных.

Что же касается официальной стороны дела, то несмотря на настойчивость родственников и коллег, обращавшихся в самые высокие следственные инстанции, ни полиция, ни оперативный розыск исчезнувших найти не смогли. Не было никаких зацепок, никаких ниточек, обещавших перспективную разработку. Наличествовал лишь один странный факт. Жена журналиста Д., пропавшего данным образом еще в самом начале событий, месяца через три получила от него мятое, в грязноватом конверте нестандартного образца письмо, где большая часть текста была тщательно вымарана фиолетовыми чернилами. В сохранившихся же строках Д. сообщал, что он жив, здоров и просил прислать ему теплые вещи. Штемпель на конверте был смазан, в качестве обратного адреса стояли непонятные буквы и цифры. Сотрудник одной из правозащитных организаций предположил, что это может быть какой-то сталинский лагерь в районе Перми. Посылка, которую жена пропавшего Д. все же рискнула отправить, через две недели вернулась с пометкой, что подобного адреса не существует. Этот след тоже вел в никуда.

К документам была приложена сопроводительная записка, где указывалось, что главный герой может распорядиться данным материалом по своему усмотрению: напечатать его в любом виде, под любой фамилией, в любом издании. И короткое добавление: «Я очень надеюсь на вас».

Все.

Вместо подписи – грустный смайлик, из глаза которого синей каплей сползает слеза.

***

Вот на какое распутье он попадает. Положение непростое, трудно выбрать правильную дорогу. С одной стороны, имеется явно сенсационный материал: российские «эскадроны смерти», которые уже несколько месяцев проводят скрытые санкции устрашения. Можно себе представить, какой – даже в нынешней «придавленной» ситуации – это вызовет общественный резонанс. Как вспыхнут те, над кем покачивается на тонком волосе такой же дамоклов меч. А с другой стороны, у него нет убедительных доказательств. Лишь - слухи, домыслы, разговоры, все – из вторых-третьих рук. Настоящую публикацию с такой фактурой не сделаешь. Это ведь не про крыс-мутантов живописать. К тому же наработанное за последние годы чутье подсказывает ему, что копать дальше и в самом деле опасно. Его ведь не случайно предупреждали. Это затаившийся динамит. Рвануть может так, что не останется ничего.

Герой пребывает в нерешительности. Надо ли ему ступать на это минное поле? Следует ли дразнить демонов, навевающих крыльями ночи беспросветную жуть? Не лучше ли обойти бездну по краю? В конце концов, где взять сказочный меч, чтобы повергнуть дракона?

Сомнения его столь сильны, что в течение двух недель после получения документов он никаких дальнейших шагов не предпринимает: бродит по вечерней Москве, болтает с приятелями, сидит допоздна в клубах, которые за последние годы расплодились в неимоверном количестве. Благо такая возможность у него имеется. Ему заказали серию репортажей о ночной жизни столицы. Это, на наш взгляд, очень удачный сюжетный ход. Поскольку чем более герой знакомится с этой стороной жизни, чем глубже погружается он в ту причудливую атмосферу, о которой раньше, как и большинство нормальных людей, представления не имел, тем оче­виднее для него становится удручающая уродливость современности. Ночной облик столицы с «голубыми», «розовыми», «трансгендерными» и прочими заведениями, с умопомрачительными ценами в ресторанах, с фишками, небрежно ссыпаемыми на сукно игорных столов, с полураздетыми кривляющимися девицами у микрофонов, со всевозможными шоу, где ряженые придурки веселят зрителей тупыми скабрезностями, с яркой, как россыпи мухоморов, агрессивной рекламой, со скрежещущей музыкой, с караоке, с бесконечными трелями сотовых телефонов – вся эта навороченная среда, искусственная и реальная одновременно, гнусная слизь, ночные выделения, скапливающиеся в кишках мегаполиса, ничего, кроме отвращения, у него не вызывают. Неужели все это лучше, чем советская затхлая, но все же внешне пристойная повседневность? Неужели свобода неизбежно должна порождать такие патологические маргиналии?

Особое же впечатление на него производит знакомство с одним из «хозяев жизни», случившееся в заведении «Чичиков-клуб». Название, как видим, весьма характерное. Принимая, по-видимому, главного героя за своего – а кого еще можно встретить в подобном торчке? – этот очумевший от возлияний «утюг», между прочим, в поношенном свитере, в стертых джинсах, такой ныне у них, оказывается, писк моды, почесывая хрящеватое ухо, оттопыривая губу, высказывается в том духе, что Россию давно пора возрождать монархию и крепостное право. Смерды, все эти очумелые нищеброды, должны знать свое место. Кнут и пряник – вот, что нам требуется. Кнут для тех, кто скалит зубы и щурится, пряник – тем, кто верно служит и безоговорочно подчиняется. Вот тогда и воцарится в этой стране порядок. Вот тогда мы станем воистину Великой державой. А то, извини, брателло, только и думаешь, как бы успеть отсюда свалить. Нет уверенности в завтрашнем дне… – Он сопит, страшновато подмигивает, шумно жует, и герой, тоже уже слегка очумевший от выпитого, внезапно чувствует, что все это как-то связано между собой: мрачная тень, проступающая из документов в письме, шепотки, разговоры, ночная сумасшедшая круговерть, «пузыри жизни», трясущиеся на грани реальности. Есть между ними какой-то внутренний резонанс. Одно порождает другое.

И не меньшее впечатление производит на него беседа с главным редактором, дружеская, откровенная, которому главный герой романа после долгих сомнений все-таки передает документы. Во-первых, становится очевидным, что для того данная информация новостью не является: что-то подобное он уже где-то слышал. А во-вторых, чего и следовало ожидать, главред вовсе не жаждет ввязываться в это дело. Позиция у него ясная и простая. Это, конечно, сенсация, динамит, новый Уотергейт, который скорее всего прогремит на весь мир, уникальный шанс одним махом вырваться в первый ряд журналистики. Купоны потом можно будет стричь много лет. Однако, если посмотреть здраво: нам это надо? Что мы, сейчас плохо живем? Ты вон, по слухам, машину менять собрался, у меня – ты знаешь – идет загородное строительство. А ну как все это вдруг посыплется?.. Зачем раскачивать лодку, цитируя известное высказывание президента, спрашивает главный редактор. И приводит еще один аргумент, напоминая герою, кто, собственно, финансирует их газету. Олигарх, ближайший друг президента. Мы же его этим подставим, думаешь он обрадуется? Оба через секунду вылетим вверх тормашками. В общем, завершая беседу, говорит главред, подвиги хорошо совершать в двадцать лет, пока еще хватает энтузиазма. Пока в башке – гул, пока терять нечего. Когда тебе сорок – это уже ни к чему. Что-то больше не тянет переворачивать мир. Знаешь, давай как-нибудь обойдемся без славы и подвигов…

Вот такое объяснение у них происходит. И, наверное, в другой ситуации, поостыв, герой без труда принял бы этот жизненный прагматизм. Ведь в действительности он никакой не герой. Он – обыкновенный рядовой человек, его тоже отнюдь не тянет на героические свершения. Он, разумеется, тоже предпочел бы спокойную жизнь. Однако здесь присутствуют обстоятельства, вносящие в повествование неожиданные тона.

Автор очень своевременно вводит в сюжет любовную линию. Собственно, обнаруживает она себя уже в начале романа. Однако только сейчас, когда главный герой оказывается под прицелом, становится ясным, какое это имеет значение. Приятельница его – тоже из журналистики. Прихоть судьбы: познакомились на одном из презентационных мероприятий. Правда, в отличие от героя, пишущего как бы для всех, специализируется она на глянце, имеющем устойчивую целевую аудиторию. Зарабатывает поэтому почти вдвое больше, чем он. Затрагивает в основном вечную дамскую тему: знаменитые женщины, знаменитые жены, знаменитые подруги, фаворитки, любовницы, пленницы времени, пленницы исторических обстоятельств, вершительницы судеб, законодательницы моды, веяний, настроений. И так далее и тому подобное. Вместе с тем она не чурается и прикладных, чисто домашних мотивов: как устроить, как приготовить, во что одеться, куда пойти, как привлечь, как успокоить, как удержать, если возникает угроза распада. Легкие, необременительные материалы, написанные в разговорной доверительной интонации. Сама она подобным советам, конечно, не следует. Говорит об этом с иронией, но без обычного для журналистов цинизма: если кому-нибудь помогает, ну – ради бога.

Отношения у них столь же зыбкие, как все вокруг. Их знакомство, назовем это так, продолжается уже больше года. Время вроде бы вполне достаточное для того, чтобы определиться. Тем не менее ни тот, ни другой решительного шага не делают. Давит груз прошлого. У него – скоропалительная женитьба, мучительная семья, развалившаяся буквально через несколько месяцев. У нее – такой же краткий период замужества, пертурбации, о которых она предпочитает не вспоминать. Негативный опыт имеется у обоих. Поэтому они не торопятся вновь нырнуть в этот омут. И вместе с тем друг без друга уже не могут.

В книге хорошо передан сопутствующий антураж: громадный город, обращенный не столько к стране, сколько ко всему миру, лавины транспорта, вечные пробки на улицах, кичливые небоскребы, толпы в метро, лихорадочная, ни минуты покоя, обманчивая, изматывающая московская жизнь, гул, кипение, безумствующие огни соблазнов и среди этого – двое людей, которых тянет друг к другу. Для дальнейших событий здесь существенно то, что, наверное, отталкиваясь от предшествующих отношений, эти двое начинают друг друга идеализировать. Ждать несколько большего, чем каждый из них может дать. В обычной жизни это не слишком опасно, хотя тоже, как правило, порождает микроскопические трещинки отношений: трудно смириться с неоправдавшимися надеждами. В той же ситуации, которая складывается в романе, это придает действию решающий сюжетный толчок. Будучи посвященной в суть этой истории, героиня, носящая имя Илона (в действительности – Елена, но для глянца выбрала себе такой псевдоним), реагирует на нее вполне однозначно. Она, конечно, ничего не советует герою повествования, ничего от него не требует, не пытается продвинуть его ни к какому пути, но совершенно ясно, что, преувеличивая его достоинства, ждет от него вполне определенных поступков. Она воспринимает героя в контексте его же статей, критические намеки которых ей как журналисту достаточно очевидны. И чтобы не вызвать разочарования, он вынужден поступать именно так.

Как ни странно, герой и сам к этому склонен. Автор не случайно с такой тщательностью выписывает ночную накипь столицы. Герою и в самом деле отвратительны все эти российские нувориши, вынырнувшие неизвестно откуда, все эти хозяева жизни, одуревшие от власти, вседозволенности и денег, весь этот цирк, паноптикум, бестиарий – жрущий, пьющий, мычащий, совокупляющийся. Все, что образует сейчас тухлое пузырение времени. Он как раз в эти дни читает прессу периода перестройки, и его поражает буря эмоций, захлестывавшая тогда всю страну. Сколько тогда было прекрасных мечтаний! Какой был искренний, неподдельный, исполненный страсти энтузиазм! Какая открытость будущему! Какая эпоха надежд, что Россия, разорвавшая путы СССР, станет наконец современной, свободной, справедливой и счастливой страной. И к чему в итоге это все привело? Ведь возрождается тот же самый Советский Союз, слегка задрапированный одеяниями современности. Тот же, как Брежнев, несменяемый президент, регулярно избираемый якобы волей народа, то же отсутствие оппозиции, которую жестко и тщательно зачищают, тот же контроль над прессой, та же цензура, разве что в иной упаковке, тот же застой в экономике как следствие социального и политического застоя, тот же сумрачный горизонт, не предвещающий уже никакого светлого будущего, медленное протухание, точнее – гниение, подергивающееся серой плесенью. Разве этого мы хотели тридцать пять лет назад, выходя на митинги и демонстрации? Разве этого желали, голосуя против партийной номенклатуры? Почему все получилось именно так?

Чтение перестроечной прессы, несомненно, воздействует на героя романа. Прошлое не исчезает бесследно, оно звучит – надо лишь прислушаться к гулу, доносящемуся сквозь толщу десятилетий. И романтические стремления тоже не умирают. Герой не то чтобы чувствует свою ответственность за происходящее, но что-то такое подталкивает его изнутри. Какие-то сохранившиеся иллюзии, какое-то эхо, звучащее в душе до сих пор.

Ведь ясно же, что дальше так жить нельзя.

В общем, разбуженный дуновением прошлого, он делает опрометчивый шаг.

В координатах сюжета шаг этот вполне очевиден. Для апелляции к власти или к общественному сознанию герою романа нужны неопровержимые доказательства. Ему требуется ясное документальное подтверждение того факта, что некая сила (организация), что бы она собою ни представляла, пытается изменить политический облик страны, действуя при этом незаконными методами. Очевидны и усилия, предпринимаемые героем. Если доказательств не существует, то их надо заполучить. Создать провоцирующую ситуацию. Ему приходит в голову интересный эксперимент. Вместе с главредом газеты, который, после сомнений и колебаний все-таки тоже заражается этой идеей, он изготавливает «информационную куклу»: серию репортажей, представляющую собой компиляцию тех резких материалов, которые уже пробуждали «призраков ночи». Это, разумеется, плагиат. Но не все ли равно. Он не видит другого способа вызвать огонь на себя. А кроме того, соответствующим образом подготавливается сцена будущего спектакля. Герой вовсе не жаждет пройти по данному пути до конца. В его задачу это не входит. Будет достаточно, если «демоны» просто обнаружатся во плоти. И потому устанавливаются скрытые видеокамеры: одна в прихожей, охватывающая прежде всего наружную дверь, другая – на площадке, перед квартирой, нацеленная на лестницу, а третью, это уже для вящей надежности, обязан иметь при себе сотрудник частного сыскного агент­ства, куда они обратились. Согласно договору, он должен непрерывно дежурить на улице и, зафиксировав как нейтральный свидетель приезд/отъезд «воронка», далее в случае необходимости – следовать за похитителями. Правда, предполагается, что до этого не дойдет: помимо видеокамер устанавливается в квартире тревожная сигнализация, там нужно только кнопку нажать – дежурные из полицейского отделения, расположенного неподалеку, соответствующим образом проплаченные, обещают, что группа захвата прибудет на место через четыре минуты. А уж четыре минуты, считает герой романа, он как-нибудь продержаться сумеет.

То есть все предусмотрено.

Никаких сбоев быть не должно.

Возникает атмосфера напряженного ожидания. Еще ничего не случилось, еще не просочилась в реальность жуткая чернота, но какие-то вибрации в воздухе уже ощущаются. Все уже выглядит в каком-то ином, перекошенном ракурсе. И когда вечером, перед публикацией первой статьи, они втроем (Илона как заинтересованное лицо при сем тоже присутствует), прежде чем разойтись, пьют кофе в опустевшей редакции, героя вдруг пронизывает странный озноб. Ему кажется, что это, быть может, и в последний раз. Что-то такое они стронули в тайном механизме существования. Мир куда-то смещается, прежним он уже никогда не будет. И озноб этот еще больше усиливается, когда герой провожает Лару до дома. Живут они друг от друга сравнительно недалеко, и, пока идут от метро до бульвара, мелкими лютиковыми огнями скатывающегося к площади впереди, пока пересекают ее, пока бредут вдоль улочки, развесившей над асфальтом теплый свет фонарей, у героя снова мелькает мысль, что, пожалуй, он напрасно ввязался в эту историю. Ничего хорошего она ему не сулит. Лучше бы все оставить как есть.

Чувство это настолько острое, что он непроизвольно вздыхает, и Илона (она же Елена) – тоже, видимо, нервничая – стискивает ему пальцы:

- Не переживай... Все будет в порядке…

- Я не переживаю…

- И хорошо. Завтра я тебе позвоню…

На прощание они целуются. А затем Илона выскальзывает из его рук и бежит к парадной. Он ждет, что она обернется, но она почему-то не оборачивается. Дверь захлопывается. Доносится гудение лифта.

На четвертом этаже зажигаются ее три окна.

Все в порядке.

Герой некоторое время смотрит на них.

Он еще не знает, что сегодня видел Илону в последний раз…

***

Все, разумеется, происходит не так, как планировалось. Вопреки всем расчетам, всем ожиданиям, всем предварительным замыслам «демоны» являются за ним уже в эту ночь. Видимо, «кукла», которую они изготовили, здесь ни при чем. Сам его интенсивный поиск по данной теме, беседы с людьми, сбор соотве­т­ствующей информации задели какие-то струны. Спусковой крючок соскочил. Таинственный механизм пришел в действие. Около трех часов ночи герой, только-только прилегший после работы над следующей статьей, слышит требовательный стук в дверь, голоса: «Открывайте!»… Он подскакивает как ошпаренный, мечется, плохо соображая, стукается об угол стола, – ах, да!.. – давит на кнопку тревожной сигнализации – раз, другой, третий, пальцы у него соскальзывают, дрожат… Обжигающей молнией проносится в голове, что, может быть, лучше не открывать. Может быть – затаиться, прикинуться, что его нет дома. Или даже – дернуть раму окна, высунуться, пренебрегая условностями, воззвать в ночь о помощи. Кричать, кричать и кричать… Однако уже поздно. Рубеж прежней жизни пересечен, жребий брошен, музыка трагической постановки обрушивает на него мощный аккорд. Герой даже не успевает подойти к дверям. Старенький замок, который он уже не раз собирался сменить, не выдерживает и слетает. В квартиру вваливаются трое людей.

- Гражданин такой-то?..

- Да…

- Проедемте с нами!..

У героя дико, будто в припадке, прыгает сердце. В глубине души, в тайниках сознания он все же не верил, что это возможно. Сколько бы разоблачительных документов ему ни прислали, сколько бы показаний, свидетельств ему ни пришлось прочесть. И вот теперь это невозможное начинает овеществляться. Мельком он замечает, что на вошедших действительно – гимнастерки довоенного образца, перетянутые портупеями, какие уже давно вышли из употребления, что они – в сапогах, отливающих бутылочной чернотой, а вместо погон у них – лычки с непонятными знаками воинского различия.

Впрочем, все это главный герой восстанавливает в памяти позже. А в тот – первый – момент, он, как и большинство людей, пребывавших в подобном положении до него, перестает что-либо соображать, пятится от демонов, вынырнувших из тьмы, лепечет что-то жалкое и беспомощное. Что-то вроде: какое вы имеете право?..

Никто его, конечно, не слушает. Двое вошедших сноровисто заламывают ему руки за спину, протаскивают на площадку, затем по лестнице, вниз, так что ноги у него бегут сами собой. Все это – энергично, не задерживаясь, не останавливаясь. Герой опомниться не успевает, как уже оказывается на улице. Холод ночного воздуха, ругань, толчок в спину – за ним с лязгом, с ужасным скрежетом захлопывается железная дверь. Он лишь краем глаза успевает заметить, что машина, ждущая у парадной, тоже старого образца: тускло-черный фургон, «воронок», какие он видел в кино. Внутри – еле живая лампочка, забранная решеткой, цинк обивки, деревянные скамьи по бортам. Рявкает команда: «Сидеть!»… Напротив него – двое демонов, видимо, рядовых, с бугристыми, как картофель, бурыми каменными физиономиями. «Воронок» тут же трогается. Обещанной помощи почему-то нет. Где полиция? Где сотрудник, крепкий мужик, из частного сыскного агентства?

Герой проваливается в темноту.

Его затягивает в воронку, у которой, как он уже ощущает, нет дна.

Позже, когда это уже не будет иметь значения, выяснится, что сигнализация, поставленная в квартире, в этот момент не сработала: полиция и не думала выезжать, сотрудник частной охраны «воронок» проглядел, во всяком случае клялся, что никакие машины к парадной не подъезжали, а видеокамеры, хоть и были в исправности, но зафиксировали лишь перемещения неясных теней: не разобрать ни лиц, ни фигур. Идентифицировать что-либо по этим записям было нельзя. В общем, герой оказывается в ловушке, которую сам себе и устроил.

Ему это становится окончательно ясно, когда минут через десять «воронок» куда-то сворачивает, тормозит, снова лязгает дверь: «Выходи!..» – и его тем же способом, заломив руки за спину, протаскивают по обшарпанному коридору. Обстановка в кабинете, где он оказывается, говорит сама за себя: наглухо зашторенное окно, стол с чернильным прибором, массивным, видимо, из чугуна, по краям – две лампы, повернутые так чтобы свет от них бил прямо в лицо, на стене, в строгой раме – портрет основателя ВЧК. Все – как изложено в присланных ему документах. Последние сомнения рассеиваются через пару секунд. Старший в группе, звание которого остается загадкой: два прямоугольника на петлицах – это что, сержант, лейтенант? – бросает фуражку (она, мелькнув окантовкой, исчезает во тьме) и, не присаживаясь, подавшись вперед через стол, суровым голосом требует, чтобы герой, ничего не утаивая, рассказал о своей антисоветской, террористической деятельности.

- Запираться бессмысленно!.. Нам все известно!.. – Вдруг бухает кулаком по столу, так что обе лампы подскакивают: – Молчишь, сволочь?!

И далее начинаются, быть может, самые тяжелые страницы романа. Если бы герой попал в этот водоворот, скажем, через несколько дней или если бы сейчас у него было хоть десять-двадцать минут, чтобы собраться с силами, отдышаться, внутренне подготовиться к тому, что ему предстоит, он, вероятно, вел бы себя совершенно иначе. Однако нет у него ни дней, ни минут. Так все здесь с точностью преисподней рассчитано, чтобы человек, не успев опомниться, превратился в дряблую слизь. Яростно пылают лампы. Громыхает по кабинету гулкий нечеловеческий голос. Он – вопрошает. Он выдвигает чудовищные обвинения. Но едва герой начинает бормотать в ответ что-то несвязное, как на него сбоку обрушивается беспощадный удар. Бьют кулаком прямо в ухо. А когда героя вроде и не руками, а какими-то жесткими рычагами поднимают с пола и снова водружают на стул, следующий страшный удар обрушивается с другой стороны. Потом – еще и еще… Всякий раз, когда он пытается что-либо объяснить, его бьют то справа, то слева.

Сколько это продолжается, понять невозможно. Герой романа быстро теряет всякое представление о ходе времени. Он видит только палящий свет, все более нестерпимый, слышит гул, как будто лупят палкой в тупой пустотелый чугун, чувствует вспыхивающую в голове боль, которая опрокидывает его со стула на пол и острую боль в плече и локтях, которыми, падая, ударяется о бетон. Он уже ничего не соображает. Он уже не осознает – где он и что с ним. Он больше не человек, он – сломленное, полураздавленное существо. Он жаждет лишь одного – чтобы это немедленно прекратилось. Все человеческое в нем безотчетно сминается, и, чтобы вырваться из мучений хоть на немного, хоть на пару минут, он, точно в бреду, начинает называть имена и фамилии. Причем смятение, в котором он пребывает, не оставляет ему шансов придумать что-нибудь более-менее правдоподобное. Он просто не ус­певает сосредоточиться. И потому – это имена и фамилии реальных людей, тех, с кем он был хоть как-то знаком. Он называет журналистов, с которыми когда-либо имел дело, естественно – главреда газеты, кого же еще, перечисляет всю редколлегию, до последнего человека, выкапывает из взбудораженной памяти каких-то давних своих, полузабытых приятелей, пристегивает сюда, кого вообще никогда не видел – слышал что-то о них, но и этого, вероятно, достаточно. Они тянутся нескончаемой вереницей. Одно имя, будто на крючок, цепляет другое. Другое цепляет третье, четвертое, пятое… Он не хочет этого делать. Это происходит непроизвольно, как будто само собой. Имена высыпаются из него, словно мусор из прорвавшегося мешка. Ему даже не приходится напрягаться, сочиняя подробности. Следователь, видимо поднаторевший в такого рода делах, сам подсказывает ему необходимые сведения: встречи, где обсуждались действия, имеющие целью под­рыв конституционного строя, мнения и высказывания, свидетельствующие о неприятии нынешней власти, явки и обстоятельства, при которых он получал инструкции, деньги от зарубежных спецслужб. Все – очень убедительно, с числами, с конкретными суммами, все – с массой деталей вплоть до погоды, одежды и цвета глаз. Это как бы обретает фактуру реальности. Герою остается лишь лихорадочно подтверждать, что – да, да, да… все было именно так…

Слепят жаркие лампы, стучит клавишами появившаяся неизвестно откуда громоздкая пишущая машинка. Неуклонно, как ужас, просачивающийся из сна, возникают контуры грандиозного заговора против России. Финансируется он, с одной стороны, Европой, злобной и лицемерной, с другой – Соединенными Штатами, хищной либертарианской империей, стремящейся подмять под себя весь мир, и имеет целью территориальное расчленение Российской Федерации, превращение ее в конгломерат слабеньких, враждующих между собой государств. Этакая любопытная метаморфоза, показывающая, по мысли автора, как прошлое смыкается с настоящим.

Нельзя сказать, что герой не пробует разорвать эту душную паутину. Время от времени он пытается возражать против наиболее одиозных и явно надуманных формулировок: что-то такое мычит, корежится, мелко трясет ладонями. В какой-то момент, собравшись с силами, даже вполне осмысленно заявляет, что это – полная чушь, бред сивого мерина. Ни один здравомыслящий человек в нее не поверит. Заканчивается это каждый раз одинаково. Кто-либо из охранников бьет его кулаком сбоку. Вспыхивают звезды боли, мир опрокидывается. Поднятый с пола герой немедленно подтверждает все, что только что отрицал. Впрочем, он не так уж и протестует. Та же слабость, тот же потный испуг, что смяли его уже в начале допроса, теперь подсказывают спасительное оправдание. Внятный голос шепчет откуда-то из глубины, что пусть кошмар превратился в реальность, но это не навсегда. Ночь когда-нибудь завершится, стрелки часов не останавливаются ни на мгновение, с рассветом, как он помнит из документов, демоны вернутся туда, откуда пришли. В его распоряжении будет практически целый день. Он успеет предостеречь людей, спасти, принять необходимые меры. Единственное, что время в этой тени реальности тянется слишком медленно. Если его сейчас увезут, то – все, обратной дороги не будет. Это он в каком-то наитии понимает. И потому, когда в допросе образуется тревожная пауза, когда следователь, уже, в общем, удовлетворенный, требует назвать еще одно имя, герой, исключительно чтобы выиграть несколько драгоценных минут, упоминает Илону.

Ситуация вновь сходна со знаменитым романом Оруэлла. Там персонаж, попав в застенки Министерства любви, чтобы избежать ужаса, который его ожидает, тоже выдавливает из себя имя любимой девушки. Это – провалы в беспамятство, отчаяние животного, вынужденного, чтобы освободиться от зубьев капкана, отгрызть себе лапу.

Здесь – психологическая кульминация книги. Сразу же после такого признания следователь прерывает допрос, обещая, правда, многозначительным тоном, что они к этой теме еще вернутся. А пока герою предоставляется возможность подумать. Его подхватывают под мышки и грубо, как куль, оттаскивают в соседнюю комнату. Света там, естественно, нет. Низкое окно, как угадывается во тьме, заколочено изнутри обрезками досок. Что-либо разглядеть сквозь них невозможно. Герой устраивается в углу на вспученном, скрипучем паркете. Он весь дрожит, дышит со всхлипами, горло у него стянуто в судорожный комок, и проходит, по-видимому, достаточно много времени, прежде чем он замечает, что дверь в его камеру – кстати, обычная, деревянная, – оказывается, не заперта: между ней и деревянным же косяком различается широкая щель. Чуть ли не на четвереньках он добирается до нее, осторожно толкает, выглядывает, каждую секунду ожидая оклика или удара, видит неподалеку другую дверь, слегка приоткрытую, и полоску мутного синеватого света, пробивающегося из-под обивки. Две секунды, четыре шага по коридору – распахивается перед ним площадка, заваленная строительным мусором. Ограничивает ее дощатый забор, сколоченный, видимо, наскоро, подпертый толстыми брусьями. Впрочем, тут же, напротив, – разведенные сантиметров на тридцать решетчатые створки ворот. Герой, обдираясь, протискивается сквозь них и с тупым изумлением – ни на что другое он сейчас не способен – обозревает обычную московскую улицу, еще полную дремы: тополя, серые пятиэтажки, потрескавшийся старый асфальт, тусклый аквариум гастронома на другой стороне.

Он неуверенно делает один шаг, другой.

Никто за ним не гонится, не кричит.

Нет сил.

Вокруг – утренняя тишина.

Сворачивает с перекрестка легковая машина, мигает фарами, исторгает раздраженный гудок, поскольку герой, оказывается, застыл прямо на мостовой…

***

Далее напряженность повествования лишь нарастает. Ситуация по возвращении героя в реальность опять-таки оказывается не такой, которую, успокаивая, предрекал ему внутренний голос. Едва очутившись в своей квартире, еще весь дрожа от пережитого, герой романа поспешно связывается с главным редактором, чтобы подробно обо всем рассказать, и вдруг с изумлением узнает, что тот не желает ничего слышать об этом. Не было у них никакого эксперимента. Не было ни беседы о нем, ни подготовки, ни каких-либо договоренностей. И также не было никаких «эскадронов смерти», никакой «тени», щупальцами вползающей в мир. Все это вздор, горячечные фантазии, сдвиг воспаленного воображения. Более того, редактор категорически требует, чтобы герой в дальнейшем ему ни в коем случае не звонил, не пытался встретиться, не надоедал абсурдными измышлениями. И вообще – вот главный сюрприз! – из газеты он, герой, оказывается, с сегодняшнего числа уволен. На вахту уже отдан приказ: не пропускать его ни под каким видом.

- Как же так! Почему?!. – кричит герой в трубку.

Однако тут их общение прерывается, редактор дает отбой, и на последующие вызовы механический голос ответствует, что абонент заблокирован.

Герой романа в растерянности.

Что случилось?

Он знает, что главный редактор не такой уж непрошибаемый ретроград, как это может показаться со стороны, ему тоже не нравится то, что происходит в стране, эта спертая, дурно пахнущая гнетущая атмосфера, когда все задавлено, когда приходится взвешивать и аккуратно драпировать каждое публичное слово. Да, он осторожен, что, в общем, понятно, да, он опасается, что газету могут прикрыть: за прессой неусыпно бдит особая организация – Роснадзор, сколько уже аналогичных изданий прихлопнули. И все-таки, пусть с купюрами, но он печатает несомненно критические статьи. А когда они обсуждали свой безумный эксперимент – ведь обсуждали, ведь спорили, из памяти этого уже не вычеркнешь! – то вспоминал Эда Марроу, который буквально несколькими передачами свалил «бешеного» Маккарти, а также Вудворда и Бернстайна, которые статьями об Уотергейте вынудили президента Никсона уйти в отставку, – журналистов, изменивших ход американской истории.

Чем его запугали?

Что заставило его вдруг совершить поворот «все кру-гом!»?

В общем, герой вылавливает редактора в крохотном уютном кафе, где тот имеет обыкновение отдыхать в середине дня с чашкой кофе, и после бурных, но – шепотом, шепотом! – препирательств выясняет, что у данных событий есть некий скрытый подтекст. Оказывается, эксперимент был поставлен с одобрения олигарха, финансирующего их газету, тот загорелся идеей, ему позарез был нужен какой-нибудь такой компромат.

- У них ведь там свои закулисные игры. – чуть шевеля губами, склоняясь к столу, шепчет редактор, – тот против этого, этот против того. Жрут друг друга как пауки… Короче, эксперимент он одобрил. И вот вчера, точнее уже сегодня, вдруг – полный облом. Представляешь, ночью вызвал меня к себе: все прекратить, никому об этом ни слова, бумаги, если таковые имеются, уничтожить, флешки раздавить, винчестеры на компьютерах переформатировать – каждый по десять раз…

Так что, собственно, произошло?

Нервно оглядываясь по сторонам, редактор уже не шепчет, а шелестит тенью голоса, что прямо, разумеется, ничего сказано не было, но по некоторым намекам, которые олигарх обронил, там, у них, решено в ближайшее время нанести военный удар по соседней стране.

- Соображаешь?.. Наш ведь – один из самых доверенных у президента…

- Так это – война?

Редактор машет ладонями:

- Даже такого слова не произноси. Никакой войны, будет называться специальная военная операция. От нас требуется подготовить соответствующий патриотический материал… Знаешь – забудь!.. Но ты же не дурак, понимаешь, что под это дело закрутят все вообще. Так что прикинься шлангом, может быть, пронесет.

Редактор испаряется.

И, по-видимому, навсегда.

Герой уже не растерян, а совершенно ошеломлен.

Они там что, с ума посходили? Собираются воевать? Впрочем, это естественно: застойный режим пытается решить внутренние проблемы путем маленькой победоносной войны.

Ладно, это потом, хуже другое. К концу первых суток по возвращению героя к обыденной жизни, которая, кстати, кажется ему теперь слегка нереальной, выясняется, что исчезла Илона. К ее домашнему телефону никто не подходит, сотовый с механическим безразличием извещает, что «абонент в данный момент не доступен», а в квартире, куда герой тут же наведывается, он слышит сквозь дверь долгие звонки в пустоту. У себя на работе она тоже не появлялась, там встревожены: обещала к вечеру представить уже запланированный материал и вдруг бесследно пропала. А когда герой осторожно, чтоб напрасно не волновать, связывается с ее родителями, ему отвечают, что Леночка действительно куда-то запропастилась. Мы ей тоже звонили. Закрутилась, наверное. Вы же знаете, как она бегает…

Нет, не закрутилась, не бегает. Илона не появляется ни на второй, ни на третий день. Утром на четвертые сутки герой отчетливо понимает, что больше и не появится: ее поглотила та же беспощадная тьма. Это удар потрясающей силы. Ночь, оказывается, не закончилась. Стрелки часов так и замерли в межвременьи и бессилии. Все надежды на то, что, вернувшись, он как-нибудь спасет ситуацию, становятся призрачными. Спасти ничего нельзя. То, что сделано по слабости, по малодушию, исправлению не подлежит. Оправданий не будет. Кошмар, проникший в реальность, уже никогда не развеется.

Начинаются беспорядочные метания. Сначала герой обращается к политикам, к депутатам, с которыми по роду своей деятельности имеет контакт, затем – к журналистам, чьи имена – теперь он себя в этом винит – назвал на допросе. Перед нами опять проходит целая галерея портретов, нарисованных хоть и мельком, но от того не менее выразительных. Результаты оказываются для героя самые неутешительные. Одни собеседники просто не верят ему, полагая, что происходит раскрут дешевой сенсации. Другие принимают за сумасшедшего, каких возле власти и средств массовой информации бродит неисчислимое множество. Третьи, поняв, о чем речь, вдруг замыкаются и разговор обрывают, чтобы уже больше не возобновить. Вероятно, они-то как раз в курсе и потому предпочитают не рисковать. Однако в большинстве случаев герой сталкивается с вежливым равнодушием. Его терпеливо выслушивают, поддакивают, кивают, обещают «немедленно разобраться», «поднять вопрос», «потребовать принятия соответствующих мер», но сразу чувствуется, что это просто сотрясение воздуха. Собеседника данная тема не интересует. Он забудет о ней, как только они расстанутся.

Нельзя их в этом винить. Другие вопросы будоражат сейчас общественное сознание. Западная пресса кричит, об агрессивной концентрации российских войск на границе. Президент Батин, в свою очередь, заявляет, что Россия ни на кого не собирается нападать, и для тех, кто умеет читать между строк, это верный признак, что идет подготовка вторжения. На пороге – война: кто-то собирается срочно уезжать из страны, кто-то лихорадочно переводит деньги в оффшорный банки, кто-то чувствует, что сейчас самое время для изъявления верноподданнических чувств, утверждая, что «если что – возьмем Киев за две недели». Никому нет дела до исчезновения журналистки из московского глянцевого журнала.

Разумеется, автор слегка утрирует созданный им мир. Жутковатая тень, просачивающаяся из прошлого, ложится в какой-то мере на всех. Она может дотянуться до каждого, кто вольно или невольно переступает невидимую черту. И все-таки определенная художественная правота в этом есть. Если уж мы принимаем основное сюжетное допущение, введенное автором, то есть то, что развитие постсоветского общества могло пойти именно этим путем, то мы просто вынуждены согласиться и с теми социальными особенностями, которые оно обретает: с предельной, «атомарной» его разобщенностью, где каждый за себя и никто за других, с тотальным неверием ни во что, поскольку дискредитированы буквально все нравственные позитивные смыслы, с ярко выраженным постмодернистским стремлением жить «здесь и сейчас», а что дальше – да начихать, это уже не моя забота. Не слишком понятно, как подобное общество вообще может существовать, но, повторяем, в рамках авторских координат оно вполне убедительно. Оно имеет собственную логику бытия, и эта логика проступает в действиях всех персонажей. Даже те, кто подозревает о существовании «тени», даже те, кто с ней непосредственно сталкивался, кто в ней побывал, не считают нужным что-либо предпринимать. В лучшем случае герою объясняют, что сейчас это несвоевременно: ситуация в стране и так неустойчива, все может пойти вразнос, лучше пока не делать резких движений.

Бесполезным оказывается и его обращение в компетентные органы. То есть заявление об исчезновении гражданки такой-то у него в полиции, куда он приходит вместе с родителями Илоны, разумеется, принимают, вежливо и подробно расспрашивают об обстоятельствах дела, дают заверения, что будет проведено самое тщательное расследование. Однако герой понимает, что это тоже сотрясение воздуха. Не ребенок ведь – взрослая женщина, журналистка, ради нее никто особо переламываться не будет. Обнаружится в ближайшие дни – хорошо, не обнаружится – таких каждый год набирается десять – пятнадцать тысяч. Герою даже приходит в голову мысль (между прочим, весьма перспективная, но, к сожалению, автором только намеченная), что, может быть, он ломится в открытую дверь: и полиция, и тем более ФСБ прекрасно знают о существовании «тени», ни его документы, ни свидетельства для них новостью не являются. Более того, возможно, уже налажено сотрудничество между ними: «тень» является естественным продолжением российских спецслужб. В самом деле, так ли уж они отличаются?

Трое суток проводит герой в своем прежнем мире. Трое суток, мучаясь как безумный, он пытается найти выход из создавшейся ситуации. В конце концов ему уже нет никакого дела до «тени». Если никто не хочет ее замечать, то и он не обязан в одиночку противостоять мраку прошлого. Он тоже вполне способен жить «здесь и сейчас»: закрыть глаза, все забыть, ни на что не обращать внимания. Как-нибудь оно действительно утрясется. И только одно лишает его покоя. В бессонной своей тревоге – а все трое суток по возвращении герой практически не смыкает глаз, – когда чернеет московский измученный воздух и гул мегаполиса спадает до шорохов, когда в пространстве распахивается тишина и проступает желчь ламп, зажженных по всей квартире, когда становится непереносимым молчание, герой вдруг начинает слышать невнятный голос. Звучит он у него прямо в сознании. Ни одного слова не разобрать, но герой абсолютно уверен, что это шепчет Илона. Ему никуда от этого не деться. Каждые полчаса он, будто помешанный, набирает на телефоне знакомый номер и, прикрывая глаза, мысленно провожает звонки, уходящие в никуда. Может быть, даже – в те давние, полузабытые годы. Никто, естественно, не отзывается, и он вновь слышит голос, просачивающийся откуда-то издалека.

Его это приводит в отчаяние. Если бы только было бы можно как-нибудь все исправить! Если бы можно было вернуться назад и отменить тот злосчастный эксперимент!

Зачем он, в конце концов, был им нужен?

Но никогда ничего не исправить. И никогда ничего уже нельзя изменить. Можно лишь слегка искупить содеянное, выплатив за оплошность самую высокую цену. И тем же синеющим мутью утром четвертого дня герой совершает единственное, что ему остается. Он собирает все имеющиеся у него материалы по данной теме, прикладывает к ним подробное, протокольное описание собственного ареста, подписывает это своим именем, снабжает адресными реквизитами, телефоном и рассылает в российские и зарубежные средства массовой информации.

И когда он нажимает кнопку рассылки, ему кажется, будто он вылезает на бруствер и выпрямляется во весь рост.

Сейчас он – в прицеле тысячи глаз.

Илону он, конечно, там не найдет, но по крайней мере не оставит одну.

Нет, он ее не оставит.

Потом он выключает компьютер и начинает ждать, когда ему снова постучат в дверь.

***

А теперь обратимся к главному. Чтобы роман подобного рода мог быть адекватно воспринят читателями, чтобы возник смысловой резонанс, на который автор явно рассчитывал, повествованию необходима предельная литературная достоверность. Причем уровень ее, на наш взгляд, должен быть даже выше, чем в уже упомянутых «Ином небе», «Паване» или «Временах негодяев». Разница «Анклава России» с данными произведениями очевидна. Там авторы представляют нам заведомо вымышленные миры: миры-условно­сти, миры-фантомы, всплывшие из небытия в результате воображаемой исторической катастрофы. То есть допуск невероятного обуславливается принципиальным разрывом с реальностью. А здесь никакого разрыва не происходит. Мир романа вырастает из нашей действительности как бы естественным образом. Он изначально, онтологически сопряжен с нашим недавним прошлым, и потому бытийная фактура его должна быть особенно убедительна.

Между тем как раз с этим у автора романа не все в порядке. Мир, созданный им, недостоверен в самых своих основах. И дело тут, конечно, не в том, что с уходом «главного реформатора» преобразование российского общества двинулось по иному пути. В качестве фантастической тезы, в качестве бифуркации, «точки ветвления» это вполне приемлемо. Однако, как бы ни старался автор уверить нас, что в результате возникнет совершенно иная реальность, как бы ни оснащал он ее впечатляющими изобразительными деталями, сколь бы ни был он изощрен в придумывании логических схем, неправдоподобность многих фундаментальных координат заметна невооруженным глазом.

Конечно, наш нынешний мир тоже далек от социального совершенства. У нас тоже хватает проблем, над которыми ломают головы и политики, и политические психологи, и международные организации. Достаточно вспомнить хотя бы конфликт в Югославии, чуть было не приведший эту страну к гражданской войне, или последовавший сразу же вслед за ним чрезвычайно острый этнический кризис в Косово – ведь погасить его удалось буквально в последний момент. Кстати, во многом благодаря конструктивному посредничеству России. Или вспомним попытку экстремистов из так называемого «Исламского государства» атаковать на захваченных самолетах здания Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Какая жуткая катастрофа могла бы произойти, сколько было бы в результате человеческих жертв! Или ядерную программу Ирака, из-за которой чуть было не началась интервенция войск НАТО в эту страну. Или проблему Тайваня, или проблему арабо-израильского конфликта, или проблему националистической русофобии на Украине…

Так что трудностей и в нашем мире достаточно, и, конечно, не все из них удается преодолеть без потерь. И все же таких явных нелепостей, как описывает автор романа, такого абсурда, переходящего в полный идиотизм, что-то не наблюдается. Ведь, как бы ни относиться к нынешней политике западных стран, где, как и в любой политике, несомненно, присутствуют элементы прагматического лицемерия, невозможно представить себе, чтобы вопре­ки всем публичным заверениям, данным во времена перестройки, вопреки всем обещаниям и широковещательным декларациям, которые слышал весь мир, военный блок НАТО, тем не менее, начал бы расширение на Восток – чтобы в него были приняты не только Болгария, Чехия, Венгрия, Польша, но и страны Прибалтики, непосредственно граничащие с Россией. Ведь поступить таким образом означало бы продемонстрировать откровенное вероломство, подорвать к себе доверие на долгие годы. И также невозможно представить, какие бы аргументы автор романа ни приводил, чтобы Соединенные Штаты, пусть даже страдающие после распада СССР комплексом имперского превосходства, осмелились бы бомбить Югославию – европейскую, вполне цивилизованную страну, да еще в нарушение Устава ООН. Ясно, что мировое сообщество этого не потерпело бы. Или чтобы объединяющаяся Европа, выражаясь высоким слогом, цитадель просвещения, гуманизма и демократии, больше всех, кстати, беспокоящаяся о смягчении международных нравов и норм, спокойно взирала бы на геноцид, который, по мысли автора, осуществляли в отношении русских новые Прибалтийские государства. Мы уже не говорим о том, что подобных действий не допустила бы и Россия. Здесь, в полном соответствии с международным законодательством, были бы оправданы самые жесткие меры.

Не лучше обстоит дело в романе и с картиной внутренней жизни нашей страны. Ни при каких фантастических допущениях невозможно представить то откровенное, тотальное ограбление государства, которое живописует нам автор. В конце концов, мы не в Средневековье живем. Ни один народ в мире не потерпел бы, чтобы все богатства страны, все ее нефтяные и газовые ресурсы, все ее полезные ископаемые, все ее производственные и социальные фонды, созданные за предшествующие десятилетия общим трудом, присвоила бы группа людей, так называемых олигархов, использующая их исключительно для личного обогащения. Чтобы у одних было все, а у других – ничего. Чтобы одни захлебывались бы от роскоши, а другие в отчаянии гадали бы, как просуществовать завтрашний день.

Никто не потерпел бы и так называемого дефолта, вторичного ограбления граждан России, зачем-то измышленного автором книги. Это когда в результате обвала спекулятивной финансовой пирамиды, выстроенной Министерством финансов и Центробанком РФ на облигациях краткосрочных государственных обязательств, именуемых ГКО, все скудные накопления россиян вновь обесценились чуть ли не до нуля. Как в это поверить? Неужели автор романа и в самом деле считает, что такие кульбиты у нас могли бы пройти? Между прочим, когда в Аргентине, тоже осуществлявшей в те годы масштабные экономические преобразования, правительство реформаторов попыталось продемонстрировать подобную «ловкость рук», народ вышел на улицы и через сутки обанкротившиеся политиканы были выметены из всех властных структур. Многие потом попали под суд. Армия и полиция, на которых они рассчитывали, отказались их защищать. Спрашивается, чем россияне хуже?

А смехотворная «газовая война» с Украиной? А военный конфликт в Чечне и сопровождающие его кровавые акции чеченских боевиков? А непрерывные трения с Грузией, приведшие уже к открытой, августовской Пятидневной войне? А опереточный референдум, сделанный «на коленке», который позволил президенту России как бы законно избираться еще на два шестилетних срока? А загадочное отравление и затем смерть в колонии самого известного российского оппозиционера? А якобы подготавливаемое российской властью вторжение на Украину, которое иначе чем клиническим безумием на назовешь? Неужели автор и в самом деле считает, что такое в России возможно?

Вообще, чем больше обдумываешь роман, тем понятней становится механизм авторских «доворотов». Каждую «нашу» трудность, каждый «наш» кризис, который, быть может с издержками, но все-таки был благополучно преодолен, он в своем мире переводит в открытый конфликт, непременно достигающий максимума, а то и настоящей трагедии. Подбрасывает поленья в огонь, раздувает искры и пламя до масштабов лесного пожара. Метод, конечно, весьма эффектный, но при многократном использовании вызывающий законное недоумение. Нельзя же каждый раз наступать на грабли! Нельзя же доводить до абсурда эгоистичность власти и равнодушную покорность народа. Неужели автор считает, что конфликты могут быть разрешены лишь с помощью силы? Неужели он ничего не слышал о дипломатических компромиссах? Об искусстве переговоров, переводящих конфликт в позитивные координаты? Об улаживании острейших противоречий, пусть долгим и трудным, но все-таки мирным путем? Наконец, дозволено будет спросить, – об инстинкте самосохранения, присущем как обществу, так и человеку?

Подчеркнем важный момент. Мы вовсе не требуем от автора строгой и безусловной документальности. Следование непреложным фактам, «имеющим место быть», подчинение настоящего прошлому обязательно только для историков и мемуаристов. В художественном произведении – свои постулаты, свой универсум, сшивающий воедино реальность и воображение. Автор – это не ученый, устраняющий из рассуждений все личное, автор – это алхимик, создающий нечто из ничего. Воображение здесь может оказаться сильнее реальности. Индивидуальное видение событий тут только приветствуется. Это, однако, не означает, что в беллетристике допустим любой произвол. В том-то и дело, что, отказываясь от формальной логики, от евклидовой геометрии, где параллельные линии никогда, даже в бесконечности, не пересекаются, автор попадает в пространство логики метафизической, где законы, хоть и другие, но тем не менее существуют. И если нарушать их на каждом шагу, если перекраивать художественное бытие в угоду замыслу, то оно мстит тем, что утрачивает достоверность, превращается в игровую иллюзию, не имеющую никаких сцеплений с реальностью. Так, к сожалению, происходит и в данном случае.

Не удивительно, что этот мир чужд герою. Причем вовсе не потому, что вползает в него зловещая тень, отравляющая сущест­вование. Это лишь внешнее проявление невозможности бытия. Под­линная причина лежит несколько глубже. Просто мир, созданный автором, устроен так, что жить в нем нельзя вообще. Он на­столько уродлив буквально в каждом своем проявлении, настолько искусственен, нарочит, настолько выдуман, выморочен, искажен, настолько лишен воздуха бытийного правдоподобия, что реалистический персонаж, каковым, заметим, является главный герой, должен интуитивно или осознанно стремиться выбраться из него. Куда угодно. В любую другую реальность. Пусть многократно хуже, зато обладающую подлинной жизненностью. Только прочь из паноптикума, вращающегося в пустоте. Только прочь из танцев, изматывающих вялой бессмысленностью движений.

Куда угодно.

Собственно, так и поступает главный герой.

***

И вот тут хочется задать «запрещенный вопрос». Что именно автор хотел сказать данным произведением? Какие актуальные проблемы он высветил? Какие стороны жизни открыл нашему взору?

Этот вопрос, разумеется, не возникал бы, если бы перед нами была чисто коммерческая литература. В конце концов, что значит очередной боевик – в потоке тех, что лавиной захлестывают сейчас рыночные прилавки? Он был бы неразличим среди остальных. Он просто не стоил бы отдельного разговора. Однако в том-то и суть, что автор, судя по содержанию книги, явно стремился создать нечто большее. В романе ощущается некая сверхзадача, некий художественный посыл, влекущий нас за пределы текста. В таких координатах его, вероятно, и нужно оценивать. Так что же, мы имеем дело с «романом предупреждения»? Мы читаем антиутопию, которая, по идее, должна предостеречь нас от кошмаров грядущего? Такая трактовка романа напрашивается сама собой. Собственно, ничего другого в голову не приходит. Но ведь даже в жанре антиутопии, как известно, есть своя мера: чтобы подобное будущее воспринималось всерьез, нужно, чтобы его кто-то хотел. Более того – чтобы его хотело молчаливое большинство. Только тогда история медленно, но неуклонно начинает смещаться к соответствующему варианту. А кто же, спросим себя, захочет жить в этом мире? Кто захочет жить в страхе и нищете, в растерянности, не зная, что будет с ним дальше? С одиозным авторитарным правительством, неумело перекраивающим страну, с коррумпированными чиновниками, не соблюдающими никаких законов, с полицией, немногим отличающейся от своей криминальной изнанки, с недалекой вороватой элитой, пирующей во время чумы? Кто, спрашивается, может этого захотеть?

В общем, предупреждения не получается. Антиутопия, как бы талантливо, этого нельзя отрицать, она написана ни была, в данном случае предстает перед нами сугубо умозрительным измышлением. Послание не имеет адреса. Выстрел бьет мимо цели, уходя в бездонное «молоко». Мы вынуждены с прискорбием констатировать, что основной замысел автора обрел в итоге не слишком удачное воплощение. Он описал реальность, которая в принципе невозможна, – реальность, которая противоречит и социальной, и психологической логике. Это не вид с горы, открывающий наблюдателю величественную па­нораму. Это – лишь вид с холма, упирающийся из-за ограниченности обзора в мелкое прилегающее болотце. Взгляд с кочки на лужу. Нечто такое, чему суждено остаться в текущей литературе исключительно жанровым, локальным феноменом.

И все же не будем спешить с вынесением приговора. Литература тем и отличается от точных наук, что здесь, как правило, не бывает однозначного результата. Роман завершается вполне ожидаемой сценой. Герой, замотанный в тряпье и лохмотья, бредет с колонной людей по заснеженной однообразной равнине. Остервенелый собачий лай, оклики конвоиров, пар от дыхания, пронизывающие взрывы ветра, бледное омертвелое небо, вмерзшее по краям в горизонт. Впереди – дощатые казарменные строения, до которых, правда, еще нужно дойти…

Метафора здесь понятна: прошлое, как голодный демон, обгладывает настоящее, теневая реальность, всегда присутствующая в действительности, проступает сквозь нее трупными пятнами. Не разжать костяные пальцы, ни на миллиметр не ослабить удушающие объятия. Судьба героя остается нам неизвестной. Скорее всего, он погибнет в этом диком пространстве.

Словом, все достаточно предсказуемо. Автор так и не сумел выбраться за пределы известных сюжетных стереотипов. И все-таки что-то такое в романе присутствует. Что-то заставляет нас всматриваться в него, пытаться различить недосказанное.

И даже кажется почему-то, что среди множества странных миров, среди отражений, плывущих, как пузыри, по течению времени, подобный мир действительно существует. Он не придуман, он звучит будто эхо. В сущности, разница между нами не так уж и велика. И вдруг начинает звенеть телефон в пустых комнатах, и, рожденные тьмой, выезжают на улицы тусклые зарешеченные «воронки», и бредет по тундре замерзающий человек, у которого не осталось ничего, кроме холода.

И тогда иллюзия вдруг превращается в пугающую реальность…