Дитя псоглавцев

Глава 01. Настенная живопись

В тот день, когда появились псоглавцы, Марта с самого утра сидела в Инкубаторе. Позже она удивлялась: ведь не было никаких предзнаменований — не засияли в небе огни, не родились у монашек седовласые младенцы, не появилось ни одной странной незапланированной программы по телеку.

Была суббота, за окном сеялся липкий холодный дождь, юные журналисты спорили о том, чем заполнить пустую колонку. Марта не вмешивалась, рассеяно смотрела на стену дома напротив, думая о том, где бы найти работу.

На стене был нарисован знак — перевернутая на бок птичья клетка. Клетка без дна, с какими-то странными ремешками вместо него.

Вот уже дней пять или шесть такие знаки появлялись в самых разнообразных местах: на гаражах, партах, машинах. Вчера вечером у кого-то в ленте Марта даже видела соответствующий смайлик.

Надо спросить, подумала она, у Чистюли. Должно же оно что-то значить.

Но любопытства не было — лишь смутная утренняя сонливость и обреченность. Кружок доживал последние дни, и Марта даже не могла сказать, что именно его добило. Отсутствие Штоца? Большая нагрузка в школе у мальков?

А может — то, что Марта слишком занята собственными делами?

— Дадим прогноз погоды — предложила Белка — Например, о наводнении — что говорят, когда ожидать.

— Офигенная будет газета, высший класс! — отозвался Хобот — Еще можно курс валют добавить или сонник.

Он запнулся. Остальные промолчали — даже Белка.

Марта знала, почему. Сны с недавних пор были сложной темой.

— Не ссорьтесь — сказала она — О наводнении если с исторической справкой — почему бы и нет? Ну, вопрос же актуален. И об обычаях можно: о кисельной купели, стрельбе варениками.

Жук сидел за компом, бездумно щелкал ручкой. Каждые две минуты жал на «F5», проверяя почту.

— Пауль обещал — сказал он глухо, будто самому себе — Значит, сделает. Время еще есть.

Времени у них действительно было полно: Штоц уехал, и вдруг оказалось, что спешить вроде и некуда. Некуда и незачем.

Это стало заметно не сразу: позапрошлый вторник вся команда еще была преисполнена энтузиазма, они целый выпуск посвятили победоносному гашению пожара в спортзале и собственному выигрышу. Потом как-то все само собой пошло на убыль. Несколько людей уже пропустили занятие, сам Штоц так и не появился, в школе говорили — взял отпуск за собственный счет, но это было на него совсем не похоже: уехать не предупредив. Тот, «победный», номер они закончили, следующий сделали по инерции, а нынешний буквально вымучивали.

Марта знала, что этот будет последним. И они тоже, кажется, знали.

— Слушайте — сказал Хобот — на фиг все. Сегодня же у нас кино, не забыли? А я билет дома оставил. Давайте сворачиваться и расходиться, правда.

— До сеанса еще пять часов — неуверенно ответил Жук — Успеем. Нельзя так — Он опять нажал на клавишу — Номер надо сдать, у нас сроки, а Пауль железно обещал.

Это тоже, видимо, было признаком распада. Младшего Будару они звали по имени, прозвище ему так и не придумали.

Хотя, подумала Марта, может, просто уважают. Уважают и побаиваются.

В целом было за что: он и дальше рисовал эти свои странные рисуночки. Очевидно, реже — или показывал не все и не всем, в этом Марта не была уверена. Для газеты, конечно, они не подходили, Пауль даже не пытался их предлагать; вместо этого делал карикатуры, достаточно смешные (и едкие, чего уж) — благодаря им предыдущий номер лайкнула куча народа.

Это было еще одно нововведение, которое они себе позволили, когда уехал Штоц. Марта сама предложила — думала, хоть так удастся их растормошить. В конечном итоге, Штоц запрещал брать материалы из сети, но почему бы не выложить в сеть готовый продукт? Стенгазета — это, конечно, хорошо, но надо идти в ногу со временем. Иначе выходит кружок не юных репортеров, а реконструкторов, честное слово!

Жук к идее отнесся скептически, а вот остальные восприняли с надеждой. Реальная, бумажная стенгазета обратную связь им обеспечивала нечасто, преимущественно лишь лайки в виде селфи, сделанными рядом с этой, собственно, газетой. А здесь — сообщество, обсуждение, все как у взрослых!

Но и эта идея припозднилась: лайки лайками, а мальков с каждым занятием приходило все меньше. Оставалось ядро, самые стойкие. А теперь, похоже, и Пауль откололся.

— Ангина у человека — мрачно сообщил Жук — Всякое бывает.

С ним никто не спорил. Белка с кем-то чатилась по телефону, Хобот открыл сразу несколько окон в браузере, пересматривая новости и дайрики. Марта решала, как бы педагогичнее сообщить: мол, люди, действительно время расходиться — и тут вдруг Хобот сказал:

— Есть предложение. Только чур сразу не наезжать.

— Конечно, давай — кивнула она.

— У нас же есть один толковый материал. Если Пауль заболел, а времени маловато — давайте ставить его. Вы что, забыли? Статья Дрона, о горшках-самоварках.

— Статья — уточнил Жук — которую господин Штоц зарезал.

— Во-первых, Дрон ее переделал. Во-вторых, она за десять дней вон сколько лайков в его дайрике собрала! И вообще, тема актуальная, можем, кстати, рядом и прогноз погоды поставить.

Это был всем ходам ход, прием настолько же коварный, насколько и успешный. Раньше он бы Хоботу, ясное дело, не помог, но сейчас, когда они с Белкой и Жуком остались втроем — Жук очутился в меньшинстве. Марта, чувствуя себя немножко предательницей, стала на сторону Хобота: так, перепечатка из интернета, но формально же Дрон делал статью для них, и потом, целевые аудитории совсем разные.

— И времени совсем мало — простодушно добавила Белка — А у нас сроки.

Жук хотел было что-то возразить по поводу авторских прав, мол, Дрона бы стоило спросить, а он неизвестно где — но это вообще был не аргумент.

— Мы же не виноваты, что его предки вдруг решили сбежать в гости к какой-то троюродной тете, куда даже интернет не провели! Думаешь ли, Дрон был бы против?

Жук вздохнул, немедленно потребовал от Хобота текст Дрона, «на дополнительную редактуру», а Белке приказал готовить прогноз погоды. Твердыня пала!

Благодаря этому уже через полчаса Марта была свободна и ни от кого не зависела. Она бросила смску «Выхожу, скоро буду:)», еще написала Нике: «Прости, форс-мажор, в кино не попадаю», собрала чашки, которые остались после мальков, и вымыла их в туалетном умывальнике. Напоследок проверила сообщество в «Друзьях» (пятнадцать лайков, комент «Новый выпуск, ухтышка»!); выключила комп, надела куртку. Расчесала волосы, стоя перед узким, в старческих темных пятнах, зеркалом.

В нем же и увидела, как открываются двери.

— Ищете кого-то?

— Нет — мягко, почти извиняясь, сказал незнакомец. Он притворил за собой двери и с любопытством оглянулся — А юные журналисты, выходит, уже свое отработали?

Незнакомец стоял так, что Марте было его никак не обойти — и он, кажется, этого не замечал. Пробежался пальцами по большим, выпуклым пуговицам плаща, пошевельнул плечами, но плащ не снял.

Смотрел он при этом на Марту — с тем-таки благодушным любопытством. На маньяка был не похож; но настоящие маньяки, говорят, как раз на самих себя и не похожи.

— В случае чего — предупредила Марта — я на помощь не буду звать. Я ходила в кружок восточных единоборств.

— В секцию — улыбнулся незнакомец. Голос у него был мягким, домашним. И сам он имел вид такого себе типичного доброго дядюшки из заморских семейных комедий: невысокий, с аккуратной лысиной и аккуратными же усиками щеточкой — Если единоборства — то в секцию. Когда лжешь, пожалуйста, будь более внимательна к деталям. Именно в них вся соль.

Он повел аккуратной, узкой, почти женской ладонью:

— Пригласишь присесть, Марта Баумгертнер?

Марта молчала, засунув руки в карманы куртки. В левой лежал баллончик, с недавних пор в Ортынске родители многим покупали такие-вот.

Против маньяка он, видимо, не помог бы. Но аккуратный не был маньяком. По крайней мере не в привычном смысле этого слова.

— Вы — сказала Марта — сами справитесь, без приглашения. Говорите, что хотели, я спешу.

Он кивнул, мол хорошо, взял к сведению, потом поднес руку и посмотрел на большой, размером с пуговицу, циферблат. Тоже, как и пуговицы, черный — только с оранжевыми искорками отметок по кругу.

— Ближайшие пол часа-час в центре будут заторы, но я компенсирую твою задержку. Присядем все-таки. Меня, кстати, зовут господин Рудольф Хаустхоффер. Извини, что не представился сразу, своим натиском ты меня как-то сбила с толку.

— А я должна знать ваше имя?

— Это вряд ли — он все-таки ухватил один из стульев за спинку, развернул и уселся боком, забросив ногу на ногу. Ботинки у него были кирпичного цвета и чистые, хотя за окном, подумала Марта, наверное слякоть.

— Я не из тех, о ком пишут в газетах — сказал господин Хаустхоффер — Я человек неинтересный, и работа у меня, в конечном счете, скучная. Скучная, но важная.

— Вы доктор — вспомнила вдруг Марта — Я вас видела — тогда, в больнице, во дворе, когда привезли…

— Когда привезли твоего отца — спокойно согласился он.

— И потом еще раз, на медосмотре. Мы сдавали карточки, а вы сидели за соседним столом и разговаривали с братом Тамары Кадыш.

— Так и было — кажется, господин Хаустхоффер даже доволен, что Марта его узнала — в этом моя работа преимущественно и заключается. Встречаться с людьми. Разговаривать. Решать их проблемы. Я действительно в определенном смысле доктор. Терапевт, можно сказать.

Марта безразлично пожала плечами:

— Ну, тогда вы точно ошиблись дверями: здесь никому ваша помощь не нужна.

Господин Хаустхоффер моргнул несколько раз, словно эти слова снова сбили его с толку. Глаза у него были большими, выпуклыми, с искристой радужкой. Губы узкие, нос короткий, ноздри широкие, с плавными обводами. На старательно выбритом подбородке проглядывала ямочка — единственный, едва заметный изъян.

— Это вряд ли, Марта — сказал господин Хаустхоффер с легким упреком — Я редко ошибаюсь. Но — к делу, время ведь уходит.

У него в руках вдруг оказался желтоватый, элегантный футляр. Господин Хаустхоффер вынул из него очки, аккуратно развернул их и надвинул на нос. Пролистал записную книжку.

— Скажи, пожалуйста, когда ты в последний раз видела Маттеуса Ольчака?

— Кого?

Господин Хаустхоффер посмотрел на поверх узких стеклышек:

— Маттеуса Ольчака. Одного из твоих подопечных. Его материалы, среди прочих, появились в последнем номере вашей стенгазеты. Вот уже — он опять посмотрел на циферблат — минут тридцать пять как обнародован в сети.

В номере было несколько материалов, но Марта сразу догадалась, о каком именно спрашивает аккуратный господин Хаустхоффер. Подумала: сначала Штоц, теперь этот. Дались им те горшочки.

Если, конечно, дело в горшочках.

— Вы о Дроне — сказала она, улыбнувшись — Это мы от безнадежности, если честно. У него все тексты дубоваты, никогда ничего не поставить, но нельзя же все время отказывать, это жестоко. Да и сроки у нас, а все расхворались.

— Марта — сказал он мягко — мы же взрослые люди. Ты еще и спешишь. Мне повторить вопрос?

Она пожала плечами:

— Да нет, не надо. Просто я подумала, вы из-за стати, она действительно имеет странный вид. А видела я его недели две назад, или вроде того. В спортзале, когда собирали макулатуру. После этого он в кружок не приходил, может обиделся и попросил родителей, чтобы перевели в какой-либо иной. Так бывает. А вам он, если не секрет, зачем?

Господин Хаустхоффер слушал ее и делал пометки в блокноте. Потом пролистал страницу, спросил, не поднимая взгляда:

— А что его друзья? Не вспоминали вдруг — хоть на уроки ходил?

— Я не спрашивала…

— Но вообще — продолжал он тем-таки тоном, даже не дослушав — странно: «обиделся и попросил, чтобы перевели». Если не ошибаюсь, за все время твоей работы в Инкубаторе ни один ребенок из кружка господина Штоца не ушел.

Она едва сдержалась, чтобы не вспылить, мол, если вы такой проинформированный, какого ужа ворвались сюда и ставите свои вопросы.

Но нет, подумала Марта, ты же на это и рассчитываешь, я знаю. А вот не дождешься.

Она опять пожала плечами:

— Раньше — не уходили, а теперь начали. Господин Штоц вторую неделю в командировке. Но что же это я, вы же сами все знаете.

Господин Хаустхоффер наконец отвлекся от своей записной книжки.

— Ну — сказал — не стоит меня переоценивать. К сожалению, я не всезнающ. Так, выходит, с прошлого понедельника Маттеус Ольчак по прозвищу Дрон в Инкубаторе не появлялся? И в школе очевидно тоже — по крайней мере, ты его там не встречала.

— Не встречала — как на исповеди, созналась Марта. Последний раз она видела Дрона, когда он — как раз в понедельник — заявился в гараж вместе с Паулем Бударой и Жуком. Когда принес ей подарок на день рождения.

Подарок этот был с ней и сейчас: большой, янтарного цвета желудь на серебряной цепочке. Дрон так гордился им: «мы его знаешь, как добывали!.. всей редакцией!».

О том, что родители увезли его к какой-то троюродной тетке, Марта узнала случайно, через несколько дней. И особенного внимания не свернула: увезли и увезли, сейчас в Нижнем Ортынске не лучшие времена, может, работа какая-то подвернулась или другие причины появились. У нее хватало и собственных хлопот, чтобы забивать себе голову такими вещами.

Надо, подумала она, перечесть. Что же такого стремного насочинял наш Маттеус.

— А все-таки — сказала она, сложа руки на груди — что, собственно, случилось? У нас кружок в последнее время серьезно так уменьшился, знаете ли. А вы только Дроном интересуетесь.

Господин Хаустхоффер с доброй улыбкой уже собирался что-то ответить, но замер, разве только уши не поднял или усики-антенны не развернул к окну. Марта сначала не понятна, в чем дело, а потом и сама услышала: где-то на проспекте выли, стонали «барсучьи» сирены. С каждой секундой вой их становился все громче, наконец, он слился в единую ноту, которая звенела так — что в окнах задрожали стекла. Это длилось недолго, секунд пять-шесть, потом вой вновь распался на отдельные подвывания, которые становились тише, угасали…

Марта почувствовала, как по спине потянуло холодком — откуда-то снизу, от копчика и вверх, к шее.

— Не обращай внимания — сказал господин Хаустхоффер — Обычные меры предосторожности. Тебя это не коснется. На-ка — он вынул из внутреннего кармана визитку того же цвета, что и футляр для очков. Протянул ей картонный прямоугольник — Позвони мне, пожалуйста, по телефону если что-то узнаешь о мальчике или его родителях. Родня ищет, волнуется. Говорят, давно не выходили на связь. Дома их тоже не видели, я спрашивал соседей. А в нынешние времена — добавил он тем-же доброжелательным тоном — это плохой знак.

Господин Хаустхоффер поднялся, опять посмотрел на часы.

— Думаю, они уже начали выгружать. Пошли, я отвезу тебя, куда скажешь.

— Подождите — сказала Марта — Минутку. Вы кое о чем забыли.

Он обернулся, поднял черные аккуратные брови. Хотел переспросить, но Марта не оставила ему такой возможности.

Конечно, это была самая настоящая авантюра. Импровизация, в придачу очень рискованная. Хаустхоффер — это тебе, дорогая, не пьяненький господин Трюцшлер, даже не Штоц. Пока он считает тебя обычной, ты, может, и в безопасности… Но если подставишься, если он поймет…

Марта не знала, кто он такой, но всем нутром ощущала: за всю свою жизнь она не встречала никого опаснее этого человека с доброжелательным голосом.

И все-таки упустить такую возможность она не могла.

— Мы — солгала Марта — договаривались. Вопрос за вопрос. Вы спросили. Теперь моя очередь.

Он замер, остолбенел, будто опять услышал сирену. Мигнул раз, второй.

— Да — сказал он — Да. Спрашивай, конечно.

— Вы были в больнице. Когда привезли отца и других — Марта облизнула губы. Взгляд от Хаустхоффера не отводила, смотрела прямо в глаза. Давила взглядом — Что с ним произошло? С ними всеми.

Он молчал секунды две-три, но ей показалось — долго, нестерпимо долго. Давить было трудно, словно самими кончиками пальцев вжимать огромную пенопластовую пластину в ванну, до верха заполненную вонючим желе.

— Что произошло? — переспросил господин Хаустхоффер — О, действительно. Хороший вопрос — он моргнул еще раз и вдруг улыбнулся ей мягкой, кошачьей улыбкой — Хорошо, когда дети беспокоятся о родителях. И плохо, что им не всегда сообщают правду.

Марта слышала его сейчас как будто из-за толстенной пластины пенопласта, оклеенного старой ватой. И пластина эта медленно, неумолимо прижималась к ее лицу, выжимала воздух из легких, решительность — из сердца, надежду — из души.

— Они все умерли, Марта. Это абсолютно закономерно. Если отправляешься, грубо говоря, на войну, ты рискуешь именно умереть. В определенном смысле — умираешь. Но, спросишь ты меня, как же так: вот они, ходят, разговаривают, смеются — господин Хаустхоффер прервал себя, качнул головой — Да нет, не смеются, это я, видимо, преувеличил. Но в целом — как же, спросишь?

Марта промолчала. Все, о чем она сейчас думала — как бы впитать в легкие хоть пол глотка свежего воздуха.

Телефон, вспомнила она. Этот аккуратный сукин сын оставил мне телефон, значит, не убьет, значит, я ему зачем-то нужна.

— Да — сказал господин Хаустхоффер — можно быть мертвым — и ходить, разговаривать, даже, представь себе, смеяться. Мертвые, Марта, намного приятнее живых. Мертвым не снятся кошмары. Их не терзают бесполезные сомнения и бессмысленные желания. Мертвые, Марта, это надежная основа любого государства. Хотя — добавил он — вряд ли тебя волнуют такие материи и масштабы — и правильно, молодые люди должны беспокоиться о семье, о собственном будущем, а не забивать голову разными глупостями. Итак, удовлетворил я твое любопытство?

Он и сам смотрел с интересом — так Стефан-Николай рассматривал особенно редкие экземпляры жуков.

Марта кивнула, растянула губы в небрежной улыбке.

— Вполне — и все-таки не выдержала, закашлялась.

Господин Хаустхоффер вдруг очутился совсем рядом. Он постучал Марту по спине сухой, узкой ладонью. Заглянул в глаза:

— Так легче?

Ей действительно стало легче: невидимый слой пенопласта исчез, Марта вдохнула полной грудью, немного отстранилась.

— Молодым людям — как будто ничего и не случилось, сказал господин Хаустхоффер — стоило бы немного больше доверять старшим. И, например, не лезть на рожон. Как думаешь, кто я? Чудовище? Спросила бы по-людски, я бы ответил. У меня тоже, к твоему сведению, был отец.

Он снял очки, вытянул футлярчик и осторожно поместил их на замшевое ложе.

— Это — хрипло сказала Марта — от него? Подарок вашего отца?

Спросила, просто чтобы спросить. Шевельнула плечами, мысленно зашипела: там, где ладонь коснулась куртки, кожу под тканью жгло — как от горчичников.

Господин Хаустхоффер вздрогнул и поднял на Марту почти удивленный взгляд.

— В некой мере — ответил он — в некой мере. Ну, пошли, я подброшу тебя, заодно кое-что объясню.

В Инкубаторе, как обычно в такой день и в это время, никого не было, они спускались давними, скрипучими ступенями, и господин Хаустхоффер говорил: странная вещь, в этом вашем городе все живут словно в сказке, словно никто не знает, что за любое желание надо платить, я не о деньгах, хотя и за деньги тоже надо чем-то платить, например, жизнью, и вот прошу, вернулись к вам ваши родные, неживые-здоровые, а вы нос воротите, что за люди, честное слово, ладно еще твой отец, там особенный случай, но остальные, ведь всех, почти всех выселили в склепы, разве так можно, скажи, куда это годится, да-да, до свидания, господин Алим, всего вам наилучшего, нет, Марта, моя машина цвета слоновой кости, так куда тебя?

Дедушка Алим, вахтер, смотрел им вслед спокойно, словно господин Хаустхоффер забирал Марту из Инкубатора на своей машине цвета слоновой кости каждый день. Видимо, можно было отказаться и пойти пешком, не лезть, кстати, на рожон — а смысл? Дождь хотя и закончился, людей на улице не было, вообще весь город казался вымершим, не город — киношные декорации, сугубо фанера и клей. Только из окон доносились звуки концерта или как; как будто в субботу после обеда людям ничего больше смотреть. Ну и на дальнем перекрестке двое цынган в оранжевых спецовках выкорчевывали дерево. Рядом стояла тележка с грудой старых книг, жаровня и огромная ярко-голубая лейка.

Вряд ли, конечно, цынгане остановили бы господина Хаустхоффера, если бы он решил силой заставить Марту ехать с ним. Да и обычные пешеходы тоже не помогли бы, в этом она не сомневалась.

А если так — чего дергаться? Пусть себе открывает душу. Кстати, на встречу она действительно опаздывает, причем по его вине.

Настоящий адрес Марта ему, понятное дело, не назвала. Попросила остановиться за квартал, он молча кивнул и тронулся с места.

За рулем, хоть как странно, вся говорливость господина Хаустхоффера исчерпалась — и это при том, что они ехали вымершими, прямыми улицами. Марта сидела, выпрямившись, чтобы не касаться спинки тем местом, где кожу до сих пор немного пощипывало. В салоне пахло карамелью, и так невыносимо, что она оглянулась: не стоит ли на заднем сидении ящик с конфетами. Ящика не было, и вообще, все здесь имело такой вид, словно машину только что приобрели в автосалоне.

Господин Хаустхоффер следил за дорогой этими своими выпуклыми глазами, и едва заметно улыбался. И молчал, как будто Марты рядом с ним вообще не было. Только когда высаживал, словно опомнился.

— Касательно Маттеуса — сказал господин Хаустхоффер — все-таки не забудь, прошу. Особенно, если появится в ближайшие дни.

— А потом, значит, он вам уже будет не нужен?

Господин Хаустхоффер перегнулся через сидение, посмотрел на Марту из окна снизу-вверх.

— И вот еще что — вопрос он, ясное дело, проигнорировал — Не стоит себе лгать, Марта. Самообман — дорогое удовольствие, особенно в нынешние времена. И бояться мертвых — тоже не стоит. Это глупо, знаешь ли. Бояться следует живых.

Пошел ты к крысьей матери, думала Марта, глядя, как его машина заворачивает за угол. Что-бы ты не имел себе на уме, имела я ввиду и тебя, и твои умения. И мудреные твои фразочки, кстати, тоже.

Она посмотрела на мобильный — вероятно, уже одна-две обеспокоенные смски прилетели — но нет, в папке входящих было пусто.

Как и на улице, подумала Марта. Да и что вообще происходит с этим городом?!

Она направилась к площади Трех Голов, каждый шаг гулко вторил от стен. Из окон здесь тоже раздавались звуки трансляции и тоже усиливались каменными стенами. Это был, видимо, не концерт, хотя Марта все никак не могла понять, что же тогда.

Погода, кстати, исправилась, на небе показалось вполне уютное, теплое солнце. Для конца сентября очень даже неплохо! И удачно для Марты: она не против прогуляться — если, конечно…

Тут она поняла, что гул, который доносился из окон, стал не просто громче — он словно перенесся вперед, туда, куда как раз направлялась Марта. Словно на площади, наконец, установили давно обещанный экран и теперь транслируют это не пойми что, для всех желающих.

Концерт там или нет, но сворачивать Марта не собиралась. Нас, подумала она, концертом не отпугнешь, выступлением какого-то жирного депутатишки — тем более; после всего, нас уже вообще ничем не напугать, извините, не с теми связались.

Она свирепо улыбнулась (кому — и сама не знала) и ускорила шаги.

Глава 02. Виртуозное исполнение

Марта шагала Охвостьем — северным районом, который прилегал к площади Трех Голов. Все улочки здесь были узки, влажны, с разношерстными домами. Она прошла современный, с просторными витринами «Мода-хауз», первую городскую пивоварню «Под гребнем», адвокатскую контору, ночной клуб, столовую «Пончик» с исцарапанными пластиковыми столами, отделение «Эльфрик-банка», обитаемую пятиэтажную каменку с крылатыми пупсами на фасаде. Лица пупсов были в белых разводах, крылья — нетопыриные, а глаз будто вообще не было.

Раньше Марта на это разностилье внимания не обращала — если долго живешь в Нижнем Ортынске, и не к такому привыкаешь. Но теперь — начитавшись всех тех книг-архивов — она знала: это из-за Серпентатора Третьего. Пятьсот семьдесят три года назад он едва не упал на город. В последний момент сумел удержаться, лишь кончиком хвоста зацепил крыши домов. С тех пор одни считали Охвостье проклятым, другие — признаком везения. Были дома, которые стояли здесь аж с тех времен, и никто их не обновлял. А другие, хоть сколько отстраивай, рано или поздно заваливались, или трубы в них начинали протекать, а порой арендатор безумел и устраивал поджог. Верхние этажи в таких домах всегда стояли пустыми. Ребята, пытаясь доказать собственную крутизну, иногда там ночевали, и ходили слухи о неких странных снах, о голосах и виденьях. Но как раз те, кто ночевал, ничего такого не рассказывали — и вообще, о том, что с ними произошло, предпочитали помалкивать.

Откопав эту историю, Марта серьезно подумывала, не отправиться ли в рейд по крышам: вдруг где остались выплавившиеся в черепицу чешуйка или две. Но Виктор отвечал, что для опытов запасов ему пока хватает, и объяснял: здесь куда важнее понять принцип как таковой, разобраться, где могут быть серьезные залежи. Какая нам польза с чешуек, чем они помогут? А времени истратим множество.

По поводу того, где именно упал Серпентатор, летописи молчали.

И далее в том же духе: мудрено, размыто, и никакой конкретики. Виктор говорил, это нормально. Мол, тогдашние читатели все понимали, для них это была вовсе не бессмыслица, напротив — весьма четко изложенная история. Ну, возможно. Если бы еще это им с Мартой как-то помогло.

Она посмотрела на часы в мобильном, опять удивилась, что нет смсок — и именно тогда он зазвонил.

— Привет — сказал хриплый голос.

— Пауль, это ты? — Марта его едва узнала — Что-то случилось?

Очень умно вообще-то: ребенок сидит с ангиной, решила позвонить по телефону — а ты сразу надумываешь черти что.

— Я не знаю — Пауль шмыгнул носом, захлебнулся и закашлялся. Марта терпеливо ожидала — и, конечно, шла дальше, потому что и так сильно опаздывала — Я — сказал наконец Пауль — сто лет ничего не рисовал, знаешь. В смысле, настоящего, а не карикатур.

— Это не страшно. Может так даже лучше. А чувствуешь себя как? Температура высокая?

— Благодарю, утром полегчало. Только что… только что сделал новый рисунок.

— Жук так его ожидал! Но почему же ты не послал… — Марта запнулась. Ох, подумала, идет речь не о совсем обычном рисунке — Опять, да?

— Опять — сознался Пауль — не виновато, скорее просто устало. Или даже испуганно, динамик искажал голос, плюс эти его сопли — Марта, ты сейчас где?

Она посмотрела на мобильный, закусила губу. Ладно, подумала, я перезвоню, извинюсь, договоримся на позже, поймет, не обидится. Паулю я сейчас более нужна.

— Представь: совсем рядом с твоим домом. Подхожу к площади. У меня дела, но я могу заглянуть на пол часика, расскажешь мне…

— Не сможешь. Тут полно народа. Марта, если честно, тебе лучше вообще не ходить на площадь. А рисунок я сейчас сфотографирую и вышлю, посмотри, пожалуйста. Вдруг хоть ты поймешь, в чем дело. А то, знаешь…

Голоса впереди стали громче, кто-то, похоже, орал просто в микрофон. «Наконец! Сколько лет это тянулось! А теперь — пусть видят, пусть все видят!».

Она прижала указательный ко второму уху, сделала гримасу.

— Что, прости? Здесь плохо слышно.

— Не ходи…

— Да-да, пошли мне фото рисунка, пожалуйста. И — я тогда тебя немножко позже наберу.

В трубке шипело, хрипело — и это был точно не Пауль. Потом звуки прервались, заныли короткие, злорадные гудки.

Марта протеснилась сквозь металлическую калитку и очутилась во дворе — узком, очень высоком, заставленном мусорными баками. Крышек на баках не было, рядом с ближайшим стояла женщина в затертом светло-красном пальто, с обвислой сумкой.

— Простите — зачем-то сказала ей Марта.

Потом в три шага пересекла двор, потянула на себя скрипучие двери, поднялась лестницей на второй этаж, преодолела коридор, повернула, взбежала лестницей — все это механически, думая о всевозможных глупостях наподобие новой прически или тестов по физике.

Пауль, как оказалось, был прав: народу было — яблоку негде упасть. Марта правильно сделала, что пошлая дворами, иначе просто не пробилась бы с одного края площади на другой. А так оказалась почти у ратуши, отсюда ей было палкой добросить. Но палка ей как раз бы и не помешала: Марта, конечно, сразу увязла в толпе. Люди стояли плотно, плечом к плечу, Марта еще удивилась, как они умудряются в этой толчее что-то выкрикивать, тем более — вздымать над головой кулаки. А они выкрикивали и вздымали. Марта сначала попробовала была идти против течения, но на нее смотрели и шикали, кто-то даже поставил подножку, и, чтобы не упасть, Марта тоже порывисто выставила руки, уперлась ладонями в чей-то вспотевший торс, извинилась (что за день такой, подумала раздраженно) и дальше шла уже хитрее — как будто смотрела туда, куда и все, но боком так проталкивалась, наступала на ноги, улыбалась сникший. Все смотрели мимо нее, вверх, на — и это был главный сюрприз — огромный экран, который действительно установили на площади, не прошло и десять лет. Экран возвышался над помостом из металлических труб, и Марта решила, что все же будет концерт, к местным выборам подгадали, что ли, но выборы не в этом году, с какой стати кому-то транжирить деньги? Видно было, что помост собран спешно: один лишь каркас, только сверху затянут брезентом, на брезенте нарисован герб Ортынска (трехглавая дремлюга) — без особенных изысков, и ни имени кандидата, ни лозунгов, ни эмблемы партии. Собственно, и музыкальные инструменты не вынесли, ограничились одним микрофоном и огромным кубом по центру. Возле микрофона стоял плечистый парень с выразительным, мясистым лицом. Камуфляжная форма сидела на парне, как на небрежно собранном манекене: здесь провисает, там натянута и вот-вот выстрелит пуговицами в толпу.

— Они — говорил парень — знали, на что идут. Все это — сознательно, для разжигания. Для провокации. И смотрите, что же это выходит! Ведь сколько невинного люда погубили, подумать страшно. А сколько навсегда искалечено. Я не удивлюсь, если у каждого в этом городе кто-то там, за лесом, пострадал. Семьи распались, судьбы искалечены. А им — им только этого и надо! Мы потому и привезли. Специально. Чтобы вы сами увидели. Чтобы сказали. Дали понять. И сами, чтобы поняли. Потому что так дальше нельзя, правда, друзья?

Судя по восторженному реву в ответ, друзей у парня было пол площади, не меньше.

— Мое мнение: с этим нужно что-то делать. Раз и навсегда — решительно, без рассусоливаний. Это, знаете, как с пораженным органом, спросите любого врача — он подтвердит. Если надо резать — значит, надо.

— Надо! — выкрикнули из толпы.

— Давно пора! — просто над ухом у Марты прогорланил кто-то другой. Она обернулась и увидела, что это их новый физрук. Одет он был не как физрук: толстовка с накинутым на голову капюшоном, на руках кожаные перчатки. Глаза его блестели, язык время от времени дергался, облизывая губы, хотя спиртным от физрука даже не пахло. Марту он не узнал — Время! К костлявой матери с-с-сучих детей! Всех, всех до единого!

— Так мы и сделаем! — отозвался парень в камуфляже — Верите, друзья?! Так и сделаем, непременно! Заразу! Надо! Истребить! — каждое слово он подчеркивал поднятой рукой с нацеленным на толпу пальцем — Так и скажем!

— Скажем! — воскликнула женщина, стоящая перед Мартой. Поправила сумочку, передвинула для надежности куда-то себе на живот, стреляя взглядом на соседа в модной куртке. Как бы случайно придвинулась к нему, зацепила плечом. Ей было лет сорок, не больше, одета прилично. Работает, подумала Марта, в парикмахерской или менеджером в супермаркете. А может, бухгалтером на большом предприятии.

— Заразу! — пылко выдохнула женщина — Надо! Истребить!

— Если позволите, я передам ваши слова. Пусть в столице знают мнение простых людей, граждан страны. И пусть примут волевое решение! Хватит уже рассусоливаний.

Простые люди, граждане страны, единодушно подтвердили: хватит!

— А теперь посмотрите в лицо тем, кто убивал наших побратимов. Убивал и дальше убивает!

Парень в камуфляже подошел к кубу посреди сцены, дернул за брезент. Тот пополз с вкрадчивым, змеиным шорохом. Потом замер, зацепился за один из углов, и парень в два шага подбежал, дернул, брезент наконец съехал окончательно — и стало видно клетку с вертикальными решетками. Невидимый оператор направил камеру, увеличил изображение — на экране появились три темных фигуры. Фигуры сидели на металлическом полу, обхватив колени руками. Смотрели просто перед собой, куда-то над человеческими головами.

— Вот они — отчеканил парень в камуфляже — Убийцы. Нелюди. Псоглавцы.

Толпа засвистела, взвыла.

Марта сначала ничего не поняла. Это шутка, подумала она. Что-то наподобие средневекового карнавала, когда улицами возили ряженых артистов, что изображали демонов, троллей, жаб с человеческими головами. Но этих, в клетке, даже одеть толком не сумели: все трое были в выцветших шортах, с голыми торсами и абсолютно обычными, человеческими головами. Разве что заросли больше обычного — эка невидаль; если их вывезли из-за леса, где бы там взяли лицензионные ножницы, а с ножом заморачиваться не захотели.

Подумала — и сама себя осадила: причем здесь ножницы и вообще их волосы, что ты несешь, тупая курица?! Перед тобой трое людей в клетке. Не псоглавцев, не чудовищ. Вспомни, ты же видела и вживую, и на картинках — псоглавцы вообще и никак не похожи на этих вот. Они более высоки, руки-ноги у них длиннее. И лица вытянуты, благородны такие, с коротким белым мехом, и уши больше.

А если это не псоглавцы, обычные люди — что они делают в клетке? Зачем их туда запихнули?

И главное: почему этим вопросом не задаются другие люди на площади?

— Смотрите на них, смотрите внимательно! Каждый из них убил вашего отца, сына, вашего мужа! Наших побратимов! — парень в камуфляже ощерился, выхватил из-за спины короткую резиновую палку — А ну встать! — прорычал он пленникам. Палка протарахтела по решеткам в одну сторону, потом в другую — Встать, я сказал! Пусть честные люди вами полюбуются, твари! Не хотите? Они не хотят, слышите? Ну так мы поможем, да?

В этот раз парень не ожидал реакции от зрителей — он зажал палку под мышкой, носком берца отбросил складки брезента и присел.

Слишком близко от решетки, отстраненно подумала Марта. Если пленники захотят…

Оператор навел камеру, стало понятно, что в помост вмонтирован блок: откидная полупрозрачная крышка, а под ней — затертая до блеска металлическая педаль. Как в автомобилях, ребристая такая. Только сбоку еще крошечное окошко, в котором сейчас пылал желтый огонек-индикатор.

Парень поднял эту крышку и явно собирался нажать на педаль.

Вот тогда пленники, не сговариваясь, прыгнули.

Три худощавых, грязных тела рванулись к решетке. Площадь охнула — и Марта охнула тоже.

Но не от испуга или жадного восторга. И трясло ее последние несколько минут не от сочувствия к тем, кто был в клетке.

Нет — просто здесь, сейчас, среди бескрайней толпы, происходило что-то странное. Что-то опасное. Марта как будто очутилась на поле, густо усеянном драконьими костями — и не какими-то обломками, а полными скелетами. Невидимые волны били в нее со всех сторон, пронизывали, проходили сквозь каждый мускул, каждую жилку — и летели дальше. К помосту. К клетке.

Марта терпела и ожидала: убежать она не могла, противостоять — не умела.

И вот дождалась. Наконец увидела и поняла.

Все началось с глаз. Они были карими у одного пленника и зелеными у двух других — обычные, абсолютно ничем не примечательные глаза. Но когда пленники прыгнули — а оператор, заметив движение развернул к ним камеру — стало видно, что цвет глаз у всех трех изменился.

Не карие и не зеленые — теперь они были черными, буквально смоляными.

Потом эта темнота словно заполонила глазницы доверху и выплеснулась на кожу вокруг них. Кожа на лицах посерела, затем стала коричневой — и Марта не сразу поняла, что не в коже дело.

Она совсем не серела, лишь покрывалась мехом.

Все это длилось секунды, но время растянулось, замедлилось. Сгустилось и хлюпнуло в рот и нос, шибануло мускусным запахом зверинца.

Марта моргнула — и увидела, что не люди, но настоящие чудовища рычат и скребут ногтями металлический пол клетки. Тот, что с краю, даже дотянулся правой лапой к прутьям.

Но не далее — нет, не далее. Потому что шею каждого пленника охватывал плотный ошейник, от которого куда-то к потолку клетки шла цепь. Достаточно короткая, чтобы парень по ту сторону прутьев чувствовал себя в безопасности.

Сейчас он обернулся, улыбнулся. Помахал рукой публике, мол, не волнуйтесь зря, все под контролем.

— Вот же тупые твари — сказал почти извиняясь — За столько времен так и не усвоили, что у них никакого шанса. Не беспокойтесь, друзья, это абсолютно безопасно. Для нас, по крайней мере. Но — прибавил он — зато вы сможете разглядеть их как следует. Во всей, так сказать, красе.

Парень сунул палку назад в петлю и поднялся, сложа руки на груди. Камуфляж у него на бедрах натянулся, а вот на плечах мешковато свисал.

— Попрыгать вам приспичило? Засиделись, а? Размяться желаете? — он хохотнул и со всего маха наступил на педаль — Ну так скачите!

Марта не сразу и поняла, что происходит. Существа в клетке действительно — словно по команде — поднялись на задние лапы и принялись выплясывать. Судорожно поднимали ступни, взмахивали кистями.

— Да! — рявкнул у Марты над ухом физрук — Тааак их! Пускай теперь потанцуют!

Тетка-менеджерша уже откровенно терлась бедром о соседа в модной куртке; его рука лежала на ее на заднице.

Оба при этом глаз не отводили от сцены.

— Добавь напряжения! — хрипло воскликнула менеджерша — Не жалей!

Вместо этого парень в камуфляже убрал ногу с педали и покачал головой:

— Да ну, друзья, мы же с вами не убийцы. Мы — не они! Придерживаемся международных конвенций. Да и сугубо по-человечески, сами понимаете…

Толпа не желал понимать. Прозвучал возмущенный свист, «Позор»! — отовсюду закричали «Позор»! «Они убивали наших ребят, а ты их жалеешь!».

Парень беспомощно развел руками, улыбнулся, мол, подчиняюсь воле большинства — и опять нажал на педаль. Фигуры в клетке затанцевали, задергались. Площадь взвыла.

Марта заметила, как к мускусному, звериному запаху добавилась неожиданная нотка. Как будто где-то неподалеку жарили шашлыки, не доглядели и те начали подгорать.

В животе у Марты что-то дернулось, сжалось в клубок — и она только чудом в последнее мгновение смогла сдержать позыв. Начала дышать ровнее, пытаясь не обращать внимания на горечь во рту. Думала о чем угодно: о вспотевшей шее менеджерши, о безукоризненной, отточенной работе невидимого оператора, о том, что даже посреди толпы тебя трясет от осуждения, от ужаса и отвращения, и ничего ты с этим не сделаешь, ох, надо убираться отсюда как можно быстрее, пока не случилось что-то еще более страшное, что-то необратимое, после чего ты никогда не сможешь спокойно смотреть в глаза собственному отражению в зеркале.

Она начала проталкиваться сквозь толпу, используя тот же прием: смотрю перед собой, делаю шаг в сторону, простите-извините, мне срочно, у меня дома отец — и тут в голове словно взяли и щелкнули переключателем. Все те невидимые волны, которые катились к помосту и клетке. Марта вдруг увидела их как будто с высоты. Не волны — нити, мышцы. Они тянулись от каждого стоящего здесь на площади. Переплетались одна с другой. Срастались намертво. Набухали от переполнявшей их энергии. Напрягались до грани, дрожали, вибрировали.

И кто-то — что-то! — касалось этих нитей, этих струн. Руководило ими. Вынуждало звучать в унисон единой упорядоченной мелодией.

Страшной мелодией.

Марта запнулась, не закончив шаг, кто-то толкнул ее плечом, мол, не торчи, закрываешь — но она даже не обернулась. Не двинулась с места.

Струны дрожали, звенели.

Она потянулась к ним и попробовала распутать, а еще лучше — разорвать. Где-то далеко, на другой планете, парень в камуфляже то жал на педаль, то отпускал. И вскакивали три фигуры в клетке. И выла, стонала, ревела толпа.

И зря Марта хваталась то за одну, то за другую нить — горечь во рту перемешивалась с вкусом железа, плечи болели, пальцы дрожали, запястья выворачивало так, будто она тянула на себя бетонные двери — шершавые, неподъемные двери, которые — чуть замешкайся, неосторожно дерни! — не оставят от тебя мокрого места.

В итоге Марта потеряла и намек на надежду и тягла уже чисто из упрямства — и вот тогда одна из нитей с оглушительным звоном лопнула.

Сначала ничего не изменилось. Марта услышала отдаленный гомон слева и спереди, головы обернулись туда, три-четыре человека даже наклонились, словно в одно и то же время пытались поднять монетку.

Или, подумала она, кого-то, кто упал. Теперь, вставши на цыпочки, она видела: там явно был пробел в толпе, небольшой, как раз размером со взрослого человека.

Те, кто стоял рядом, помогали кому-то подняться, придерживали под руки. Так впятером они и начали проталкиваться сквозь толпу к Межевой улице, где на углу была аптека.

О них, впрочем, быстро забыли — даже те, кто вообще обратил внимание. Ведь на сцене творились вещи куда интереснее.

Марта отдышалась, сжала зубы и ухватилась за следующую нить. Теперь, пообещала себе, буду действовать осторожнее, чтобы никаких обмороков. Не рвать — просто распутать.

Она свирепо поглядела на старика справа — тот намеревался вогнать ей локоть под мышку, и теперь отступился.

И вот тогда она заметила первый затылок. Самый обычный: аккуратно стриженый, с чистыми волосами. Просто он — в отличие от других — медленно, непрестанно вращался, туда-сюда.

Кого-то высматривая в толпе.

Моргнув, Марта обнаружила еще один такой же впереди, его владелец был одет в неприметную, поношенную спортивную куртку, руки держал в карманах, плечи развернул так, чтобы вокруг оставалось больше свободного пространства. Этот поворачивался всем корпусом, выставив вперед тщательным образом выбритый подбородок и раздувая ноздри. Как будто пытался вычислить нарушителя по запаху.

Марта замерла, воззрилась в сцену, краем глаза отметила слева следующего надсмотрщика и спросила себя: а сколько их таких стоит у меня за спиной?

И засек ли меня кто, когда я делала то, что делала?

Только теперь она поняла, в какой ловушке очутилась по собственной воле. Попытаешься выбраться — заметят. Останешься на месте, чтобы не привлекать внимания — а вдруг уже заметили и сейчас проталкиваются к тебе сквозь ряды восторженных зрителей?

Долгих пол минуты она взвешивала все за и против, потом решила рискнуть. Отсюда до Межевой было не так далеко, в разе чего солжет, что хотела помочь потерпевшему.

Решить она решила.

Но только она начала протискиваться между двумя почтенного вида госпожами, как холодная, сухая ладонь легла Марте на плечо.

— Я бы сказал, что это было весьма неосмотрительно с твоей стороны.

Марта обернулась, в то же время расстегивая молнию на кармане и запуская туда руку. Ногтем сбросить крышку, выдернуть баллончик и…

Чужие пальцы перехватили ее запястье, сжали. Так небрежно, что это было даже обидно.

— Знаешь — сказал тихий, спокойный голос — я попросил бы тебя не усложнять. И так времени маловато.

Она смотрела и не верила.

Свою аккуратную бородку он сбрил, усы также. Теперь его лицо казалось узким и чужим, как будто за эти две недели господин Штоц отрастил себе новое, которое еще не окончательно прижилось. А что, подумала она, говорят, в столице медицина далеко пошла, и не такое делают.

— Спрячь баллончик — сказал он — и быстро за мной.

Вот теперь это был настоящий Штоц — тот, который мог одним взглядом, сдержанным жестом или небрежной шуткой успокоить Артурчика с Губастым Марком. Штоц, к которому прислушивался даже сам господин директор.

Штоц, которому Марта когда-то доверяла.

— Я думал, Баумгертнер, тебе хватит ума сюда не ходить.

— Простите, я.

Он отмахнулся, мол, все потом. Развернувшись, пошел сквозь толпу — и люди расступались перед Штоцем, молча, безропотно, отводя взгляды. Марта шла следом за ним, пытаясь иметь вид пристыженной и беспомощной. Ну, относительно пристыженной — и пытаться не нужно было.

Они без проблем миновали двух надсмотрщиков, которые и дальше сканировали толпу — ни один даже не глянул в их сторону — а потом неожиданно очутились на Межевой, около театрального киоска. Здесь господин Штоц повернул в арку, за которой был узкий, будто футляр, колодец двора. Все стены, которые выходили во двор, были полуслепы, с окнами-щелками, да и те прикрывали жалюзи или плотные шторы.

Посреди двора росли три яблоньки — точнее, когда-то росли. Недавно их срубили, а из обрубка вырезали зубного идола — кривобокого, кривозубого, один глаз у него был больше второго, а нижняя челюсть выпирала вперед словно трамплин.

Штоц стал под ним, обернулся, сложил руки на груди.

— Кто-то уже приходил? — сухо спросил он — Ставил вопрос относительно статьи, которую вы, какую ты, вопреки моим советам, все-таки опубликовала. И не выдумала ничего лучше, чем выложить ее в интернет.

— Она там и так уже лежала — огрызнулась Марта.

Да, она совершила глупость, когда пошла через площадь, но со статьей — как она могла догадаться?! И вообще, ничего было продувать им мозги: «горшочки-самоварки», «это не журналистика». А теперь упрекает! Тоже мне!

— Она там лежала — согласился Штоц — В частном дневнике Ольчака. Сто подписчиков, так себе аудитория, правда, Баумгертнер? И что в итоге?

Последний вопрос прозвучал слишком небрежно, Марта сразу почувствовала коварство.

— Хотите сказать, что это из-за какого-то поста в дайрике они всей семьей уехали к троюродной тетке? Ну- ну! Даже если бы… да нет, откуда бы его предки узнали! Дрон всегда ныл, что мать с отцом не вылезают с работы, никогда им не интересуются.

Сказала, а сама подумала: вот почему так переживал учтивый господин Хаустхоффер. Нет никакой тетки — если она вообще когда-то была. Просто вы упустили их, проворонили Дрона.

Штоц смотрел на нее со странным выражением на лице.

— Проблема, видишь ли в том, что другие — заинтересовались. Поэтому я и спрашиваю: приходил ли кто-то? Задавал странные вопросы?

Марта посмотрела ему просто в глаза.

— А вот ваши вопросы — они странными считаются? Если учесть, что вы взяли и исчезли на две недели неизвестно куда. И о статье вы первый догадались, что с ней что-то не так. И нам при этом и слова не сказали. И отследили дайрик Дрона, а теперь на раз-два узнали о стенгазете. Это все как? Нормально?

— И? — сказал он — Какие же ты выводы делаешь из этих наблюдений, Баумгертнер?

Она заметила, насколько тихо здесь, во дворике. Чтобы не творилось на площади, сюда доносились лишь невыразительные отголоски, похожие на шум прибоя, на грохот радиоприемника, в котором слетели настройки.

Они, поняла вдруг Марта, здесь со Штоцем одни. Только он и она.

— И что же? — повторил классный руководитель — Это не так и сложно, в общем. Не сложнее, чем заговаривать драконьи кости.

Марта покраснела. И думать не думала: чего бы это вдруг — но ох, просто чувствовала, как пылают щеки.

— Не знаю — сказала она упрямо — вариантов два. Или вы хотели нас от чего-то уберечь, или просто пытались, чтобы информация не засветилась, хотя нет, это бессмысленно!

— Что именно бессмысленно? — Штоц говорил так, как будто они были на экзамене, в классе, а не шагах в десяти от площади и того, что на ней творилось.

— Я же полистала ее сегодня перед тем, как ставить в номер. Кого вообще волнуют эти «горшки-самоварки».

Сказала и запнулась. Вспомнила: «Говорят, первые такие горшки-самоварки придумали еще во времена Драконьих Сирот. Но тогда о них знали немногие, а пользовались только сами Сироты и приближенные люди».

Все же так просто, поняла она. И чем я раньше думала.

— Но кто они такие, эти Драконьи Сироты? — спросила Марта — Это же из-за них вся эта катавасия, да?

Штоц кивнул.

— Хорошо. Значит, раньше ты не догадывалась. И никто из ребят тоже.

— Да с чего бы?! Вы так тогда через горшки разозлились.

Он улыбнулся — впервые за весь разговор.

О, да, конечно. Злиться он тогда и мыслях не имел. Все это было представление, дешевый прием. И ты, Марта, купилась, поверила.

— Но почему вы ничего не сказали? Это настолько опасно? Так, что Дрону пришлось уехать. Но слушайте, я перечла о драконах множество всего — и нигде об этих Сиротах даже не вспоминают, ни одним словом!

— Странно, не замечал за тобой ранее любопытства к драконам — сказал Штоц — вряд ли это удачная тема для изучения, в нынешние то времена, но — как знаешь. Но пообещай, что удержишься от поиска в сети материалов о Сиротах.

Прежде чем Марта сказала хоть слово, он махнул рукой:

— О, да, весьма наивно с моей стороны. Тогда вот что. Предлагаю договор. Условие. Дня два потерпишь? Сегодня я очень занят, есть срочные дела. Но потом — даю слово — расскажу достаточно, чтобы удовлетворить твое любопытство. За это я буду требовать от тебя две вещи: на несколько дней забыть о Сиротах…

— И — догадалась Марта — снять материал из номера?

Штоц отмахнулся:

— Это невозможно, и, в конечном итоге, не имеет смысла. Что попало в сеть, останется там навсегда. Да, это будет выглядеть естественнее: попробуете же убрать — признаете, что причастны. Признаете, что знаете… Нет, даже не думай об этом. Мне нужно другое — поговорить с твоим отцом.

Марта нахмурилась.

— Я не уверена, если честно. А Элиза… ну, моя мачеха — она не подойдет?

— Боюсь, что нет.

Конечно. Ожидается серьезный мужской разговор, не для женских ушей.

— Ладно, я попробую.

— Ожидаю в понедельник — сказал Штоц — в крайнем случае — во вторник. Не в школе, приходите с ним ко мне домой, после уроков. Времени, Марта, у меня маловато, прости, здесь я должен тебя оставить. Сделай одолжение, держись как можно дальше от площади. И осторожнее с тем, что и кому говоришь. И с тем — прибавил он — что делаешь, понятное дело.

Так выходит, подумала Марта, он знал не только о костях? Неужели засек меня после того, как я пыталась разорвать невидимые струны?

Она прошла сквозь арку следом за Штоцем, но его на улице уже не было. Народу, правда, стало больше: вероятно, представление закончилось, и зрители начали расходиться.

Но нет, это были, очевидно, какие-то другие люди, не те, не с площади. Они заходили в кофейни, в магазинах покупали халву, консервы и батареи, платили на почте коммуналку, вон какая очередь змеится…

Так не бывает, сказала себе Марта. Нельзя сразу после того, что происходило на площади, пересказывать приятелю прикол из сети или прицениваться к новой мобилке. Просто не выйдет, как ни пытайся.

Ей захотелось, чтобы все это оказалось сном, бредом, помрачением памяти. Никакого разговора со Штоцем, никакой площади, ничего не было.

Но тут кто-то, проходя, зацепил ее локтем — и под лопатку словно кипятком плеснули. Когда следила за сценой и потом, разрывая нити, Марта не обращала внимания на спину, а теперь аж зашипела от боли.

И почему-то именно это как следует прочистило ей мозги. Стало ясно: если был вежливый господин Хаустхоффер, остальные события тоже были.

«Не стоит себе лгать, Марта. Самообман — дорогое удовольствие, особенно в нынешние времена».

А я, вспомнила Марта, так и не сказала о нем Штоцу. И сам Штоц не переспрашивал, приходил ли кто по поводу Сирот.

С другой стороны, он тоже ничего толком не сказал, так, сплошные многозначные фразочки. Быть осторожнее с тем, что и кому говорю? Буду, господин Штоц, благодарю за совет.

Она сунула руки в карманы, чтобы не было видно, как дрожат пальцы. Мобилка под ними задрожала, словно в ответ.

Пришла смска, но не от Пауля, как сначала решила Марта.

«Прости, все отменяется. Форс-мажор, позже объясню».

Она почувствовала смесь облегчения с сожалением. Если уже с кем-то и обсуждать сегодняшние события — ладно, ладно, хотя бы что-то из произошедшего — то с Виктором. Но пауза не помешает, Марта: опомнишься, взвесишь, что можно сказать, а о чем не стоит. В итоге, ему своего гемора хватает. Лучше пусть не отвлекается. Пусть ищет вакцину. Чтобы там не втирал господин Хаустхоффер, и хоть как бы я сама не относилась к отцу, но вылечить его надо… ну, хотя бы попробовать что-то изменить, если есть такая возможность.

Ладно. Для начала сходим поговорим с отцом, потом — отведем его к Штоцу. Далее увидим.

Она опустила мобильный обратно в карман, и тот сразу же зазвенел. Точнее, заквакал.

Марта покраснела: сколько собиралась поменять рингтон, и постоянно забывала.

— Элиза?

— Привет, ты где сейчас? Сможешь подъехать на Поддубную?

— Это горит? Я хотела наведаться к отцу.

Пауза. Словно мачеха засомневалась.

— Да, Марта, очень горит. Это относительно твоего поступления в будущем году. Когда тебя ожидать?

— Минут через сорок, я на Межевой.

Эта пауза оказалась длиннее. За ней скрывалось очевидное: «Ты была на площади»? Или хотя бы: «Ты знаешь, что там происходило»?

Но в чем Марта никогда не обвинила бы Элизу, то это в слабоумии. Мачеха знала, когда стоило промолчать. И — на какое время отложить неудобные расспросы.

— Замечательно. Ожидаю! Около свежего памятника, там не ошибешься.

— Ну хоть в чем-то — пробормотала Марта, пряча мобилку.

В последнее время у нее и так сплошные неудачи.

Она задержалась на углу, у аптеки, обходя скорую, которая стояла поперек тротуара. Из аптеки тянули носилки с телом, все никак не могли протолкнуться сквозь узкие двери. В конечном итоге один из зевак помог, придержал тело, а санитары немного наклонили носилки и прошли.

— Кто-то умер? — спросила охрипшим голосом Марта.

Зевака оглянулся.

— Почему сразу умер? Плохо стало человеку на площади, вот привели, капель накапали. Сначала отпустило, а потом, видимо, догнало. Аллергия у него или как.

Все это он рассказывал явно не впервой. Видимому, помог дойти до аптеки. Теперь гордился причастностью.

— И скорая как раз рядом, они на всякий случай были здесь неподалеку. Следует отдать мэру должное, хоть изредка: но и сцене с экранами, и о людях позаботился — Он обратился к санитару, который влезал в кабину рядом с водителем — Жить будет, верно говорю?

— Куда денется — буркнул санитар — благодарю за бдительность, гражданин.

— Благодарю — сказала Марта зеваке.

У нее отлегло от сердца, хотя, конечно, не факт, что это из-за нее. Давление у людей от чего-угодно скачет, и вообще, не слишком много я на себя беру, тоже мне, пуп земли, Избранная нашлась, тебе надо найти лекарства для отца, с делами сердечными разобраться и экзамены не завалить, не придумывай себе невесть что, собралась — и вперед, и, кстати, не забудь перезвонить Паулю, спросить, что за рисунок нарисовался и почему не послал.

Но о рисунке она, конечно же, сразу забыла.

Глава 03. В приступе доброты

Элиза была таки-права: памятник рос прямо посреди улицы, у входа в скверик. И захочешь — не обойдешь.

Здесь поперек тротуара раскорячился кран, в люльке завис мужик в спецовке пытаясь завести бензопилу. Очередь, которая растянулась до противоположной стороны улицы, вдоль забора, наблюдала с неподдельным интересом. Время от времени раздавались советы. Мужик нервничал, пила так и не заводилась. Водитель курил, рассматривая, собственно, памятник. Поскольку вечерело, фары крана были включены и памятник стоял как на ладони.

Засияли его недели полторы тому, не больше. И садили явно наспех: асфальт вокруг пошел трещинами, в одном месте из-за этого слегка наклонился фонарный столб. Столб, в итоге, подперли распорками и махнули рукой, фонарь все равно лет сто как разбит и не светит.

Главное же — сажая, как всегда, не рассчитали. Или перебрали от усердия с порошком. Стефан-Николай об этом порошке на днях рассказывал странные вещи. Он когда-то им интересовался, ну, в пределах своих разведок секрета философского камня. Там, говорил, рецепт весьма замысловатый, давний, его держат в тайне, но я вычислил состав. Думаешь, зачем из всей макулатуры, что мы приносим, учебники и книги, если им полсотни лет, сортируют в отдельную гору. Пятнадцать лет, поправила тогда Марта. А он: так последний раз их, похоже, совсем прижало, срок сократили. Так вот, они их потом сжигают. Но при особенных условиях, здесь я пока что не силен. Знаю только, что полученный пепел смешивают с порошком из драконьих костей, рыбьей муки, добавляют птичье молоко — нет, не конфет, Чистюля, обычное молоко! — и закладывают в основу куколку, типа как макет будущего памятника.

Здесь, видимо, или куколку вшили с изъяном, или порошок оказался слишком концентрирован. Памятник был уже в два человеческих роста, но фигурам не хватало завершенности, проработки, не памятник — мемориал снеговикам погибшим в боях с весной.

Одна обтекшая фигура стояла, расправив плечи, и протягивала что-то наподобие вязанки соломы — только под ее руками эта солома превращалась в монеты, что щедрым ручьем лились вниз, в ладони второй фигуры. Эта, вторая, была ниже ростом и с чем то вроде горба. Но при этом ее черты и одежда сформировались куда лучше. По крайней мере достаточно, чтобы Марта ее узнала.

Все было таким же, как во сне. Высокие сапоги, подбитые подковами. Тугой, застегнутый на все пуговицы мундир с очень широкой лентой для наград. Семь орденов, а в придачу к ним — восьмой, уникальный.

Лицо… да обычнейшее, такое, что и не запомнишь. И дело, знала Марта, не в том, что памятник еще не дозрел. Оно и в жизни было таким же. Если что и бросается в глаза — плоский черный парик, точнее — три кроваво-красных волоса, которые пробиваются сквозь нее и светятся в темноте. Но памятники у нас бесцветны, во-первых, а во-вторых, волос на нем не будет. Даже когда фигуры сформируются до конца.

И дело никоим образом не в том, что горгонит не способен отобразить такие тонкости. Об этих волосах никто никогда не упоминал, словно их вообще не существует. Ни в одном учебнике, ни на одном портрете, ни в одном выпуске новостей. Марта и сама впервые узнала о них из сна.

Табличка на постаменте гласила о том, что это, когда он сформируется, будет памятник двум выдающимся деятелям новейшей истории. Доблестному господину Эльфрику Румпельштильцхену, ветерану трех Крысиных войн, кавалеру всех семи Киноварных подвязок, в последние годы жизни — министру финансов при нашем мудром правителе; а также — собственно нашему мудрому правителю, господину Цинноберу. Далее шел перечень не всех, лишь основных заслуг нашего мудрого правителя, ну и — конечно же, «от благодарных жителей города».

Как раз когда Марта дочитывала, один из благодарных жителей навис над краем люльки и рявкнул, перекрикивая бензопилу, которая наконец-то заработала:

— Ну куда, ять, прешь! Хочешь, ять, веткой по башке?!

Марта посмотрела на него гневно и свирепо, но решила не связываться. Не сегодня. К тому же — он был прав, когда подходила, видела же, что к чему. Те, кто садил памятник, не догадались — и если не принять мер, то через несколько дней головы подросших фигур воткнутся в ветку старого дуба.

Дуб рос здесь, сколько Марта себя помнила, и во всех альбомах о Нижнем Ортынске о нем вспоминали как о местной достопримечательности. А вырос он вроде века два или три назад — из ростка, подаренного городу после дежурных странствий графом Синистари. Граф был тот еще выдумщик: если верить его заметкам, росток происходил не откуда-то там, а с острова Буруян, впрочем, местные как раз и верили. С дубом было связано огромное количество легенд и верований, одни бессмысленнее других. Правда же заключалась в том, что на нем давно уже не появлялись желуди, а в центре огромного, бугристого ствола чернело дупло.

До недавнего времени только две вещи спасали дуб: статус достопримечательности и стайка воинственных ортынскознавцев, что были древнее самой памятки. Даже странно, что сегодня ни одного из них здесь не было.

Марта отошла и смотрела, как пила вгрызается в кору. В итоге, подумала, это ветка, дубу от не этого никак.

Она слышала, как подошла и стала рядом с ней мачеха.

— Недоумки — сказала Элиза — всегда одно и то же: не умеют вовремя остановиться. Просчитались, ну то что же, сделаем еще одну глупость, нечего терять.

— Привет — сказала Марта — Давно ожидаешь?

Элиза отмахнулась:

— Да так. Я как раз оформила на проходной пропуска. Пошли.

Они перешли через дорогу. Очередь теперь смотрела подозрительно, лесорубы уже никого не интересовали. Даже когда прозвучал резкий, надсадный треск и ветка закачалась на охватывающих ее в ремнях. Даже когда со всего маха, словно таран, долбанула в люльку крана.

— Эй, куда это вы вне очереди?

Элиза и бровью не повела. Они с Мартой прошли вдоль бетонного забора и разнородной, раздраженной толпы. Сначала Марта решила, что это все цынгане, кто же еще, но потом заметила в сумерках несколько знакомых лиц: дворник дядь-Михась, одна из школьных кухарок, почтальон госпожа Зерена. Увидев Марту и Элизу, все они отворачивались. Зато другие — незнакомые — несколько раз бросали вдогонку что-то о блатных, какие всюду лезут вне очереди.

— У нас… что-то случилось? — осторожно спросила Марта — Что мы — тоже… на завод?

Элиза побледнела и крепко сжала ее руку. Они как раз оказались у проходной — огромных металлических врат с крошечной калиткой. Около калитки дежурил охранник в форме. Не обычный ленивый и пузатый дедуган лет за пятьдесят — молодой, спортивный. И с кобурой на поясе.

Когда Элиза направилась к вратам (и Марта за ней, вырвать руку было нереально), охранник обернулся к ним так плавно и стремительно, что Марта даже не удивилась: что, и пистолет не выхватил?

— Вход только за пропусками. И — я уже предупреждал — сегодня вряд ли…

Элиза молча показала ему две пластиковых карточки. Он сделал шаг в сторону, кашлянул:

— Вам к кому?

— К господину Ньессену.

— Это прямо по двору, потом вправо, увидите белый трехэтажный дом, вам на третий и в конец коридора.

— Везде — сказала мачеха, пока они пересекали двор — везде бардак. Отдел пропусков на одной улице, проходная на другой, по личным делам пускают вообще в калитку для доноров. И даже здесь фонари толком не светят, ноги можно выломать на раз-два. Ну, собственно, о делах. Господин Ньессен — мой старый знакомый — она запнулась, видимо заметила что-то такое на лице Марты, хотя было уже темновато — Мы учились вместе, еще в школе. Я вспомнила о нем, потому что, сама видишь, с деньгами творится черт знает что. Все наши сбережения… Если так и дальше пойдет, на контракт точно не хватит, и я не уверена, что хватит хотя бы на общежитие. Не говоря уже о… — Элиза махнула рукой, мол, сама понимаешь.

Марта понимала. Кроме всего прочего, деньги могут понадобиться на другие расходы. Рано или поздно — точно понадобятся.

— Хочу тебя с ним познакомить. Он… непростой человек, но может нам помочь. Если мы будем достаточно убедительны, понятное дело.

— Я постараюсь — кивнула Марта.

Двери на третьем этаже, в конце коридора, были украшены скромной гравированной табличкой «Директор завода В. Ньессен». Хотя за дверью сидел никоим образом не директор, а грудастая блондинка, лет на пять старше Марты.

— Госпожа Баумгертнер — констатировала блондинка — Заходите, вас ожидают.

Кабинет господина директора оказался небольшим и — неожиданно — очень домашним, обжитым. Разномастные фикусы-традесканции в кадках и горшочках, ковры на полу, в шкафу — несколько полок с книгами, причем явно читаными. Марта не удивилась бы, если бы господин директор ходил в разношенных, выцветших тапках, но нет, он носил обычный костюм и обычные же новехонькие туфли. А вот вид имел такой, словно был старше Элизы, причем лет на десять; вообще весь он был округленный, с пухловатыми щеками, с мешками под глазами и с круглой же, беспощадно блестящей лысиной прямо на затылке.

Когда они зашли, господин Ньессен разговаривал по телефону, шагая под окном этакой утиной поступью, и взмахивал свободной рукой.

— Да — говорил взволнованно, с придыханием — Представь себе. Да нет, не просто так. Сначала, конечно: добрый день, позвольте поздравить, мы слышали, у вас, наконец, долгожданное пополнение семейства… — он сделал гримасу, словно разжевал покрытый плесенью лимон — И потом — как они это умеют: мы бы вам не рекомендовали… С-с-суки.

Он заметил Элизу с Мартой, щедро покраснел, дернул плечом, мол, и садитесь, садитесь, я сейчас. Сказал в трубку:

— Хорошо, мама, я потом тебе… здесь у меня… ну, может, помнишь, Элиза Варгас, да-да, именно она. Но вот, дочка у нее будет поступать в следующем году. Обязательно. И тебе от нее. А, еще, слышишь — позвал он вдогонку — ты Гертруде не говори. Ей сейчас волноваться нельзя. Я потом сам… да, и я тебя целую.

Господин Ньессен нажал отбой и, супясь, посмотрел на телефон.

— Вот — сказал — просто день новостей. Вы уж простите.

— Прекрати! Нам вообще повезло, что тебя застали.

— А вы бы и не застали — оживился он. Поставил трубку на базу, подошел к дверям — Адель, принесите нам… — обернулся — Чай, кофе? Два кофе, да, и травяной чай. И можете идти, к тому же, сегодня суббота, вы не обязаны…

— Мальчик? — спросила Элиза — Или девочка?

— Мальчик, три и один, богатырь! — господин директор триумфально потряс в воздухе кулаком. Словно, подумала Марта, лично рождал — Вот сейчас мы с вами поговорим — и буду мчаться к Гертруде в больницу, там пока мама дежурит. А у нас то форс-мажор, то аврал, ну и сижу здесь до ночи. Новые веяния в экономике, пытаемся идти в ногу со временем и отвечать на вызовы современности. О, Адель, благодарю, поставьте на стол, дальше мы сами…

Он жестом указал на диванчик, сам щелкнул дверцами бара, налил себе и Элизе по рюмашке.

— За счастье новорожденного — сказала мачеха — Как назвали?

Господин Ньессен едва не подавился. Он покраснел, воздел брови, дернул щеками.

— Представьте себе — отрубил — Представьте себе. Я же вот об этом как раз, когда вы зашли… — он смолк, было видно, что пытается овладеть собой — Кто бы сказал — ни за что бы не поверил… У нас в семье традиции. Из поколения в поколение, то одно имя, то другое. Помнишь, моего отца звали Карлом?

— Конечно, помню.

— …А деда Витольдом, ну и прадеда снова Карлом. И тут они мне — мне! — звонят по телефону. И, представьте себе не рекомендуют…

Господин Ньессен поднялся, твердо шагая, вернулся к бару и опять налил. Выпил не отходя и налил еще раз.

Ну, подумала Марта, теперь держись. Пошло-поехало. Вид он имел весьма злой, от мягкотелого дядюшки не осталось и следа.

— Они там себе решили, если новые веяния, то я уже списан со счетов. Хряка лысого им! Не рекомендуют они. Это, видишь, неудобно. И может быть воспринято словно намек и претензия…

— Ты правда не знал? — тихо сказала мачеха — Лет пятнадцать уже.

Господин Ньессен развернулся всем своим шаровидным корпусом.

— Что «лет пятнадцать»?! — спросил он так же тихо — Это что же, было официальное постановление?

— Иногда обходятся и без официальных — мачеха посмотрела на Марту, словно решала, можно ли при ней — Рассылали что-то наподобие, как ты говоришь, рекомендаций. С формулировками типа «нежелательно». Но он у тебя поздний ребенок, так? Ты мог и забыть.

— А мне начхать. Пусть закон принимают, тогда и обсудим. А без закона — видел я их рекомендации. «Назовите каким-то похожим именем», представляешь! Похожим! Это каким же, скажите-ка, будьте добры! Кар? Кал? Они там шизанулись все, жополизы и перестраховщики. Да какое отношение это давнее имя имеет к нашему глубокоуважаемому…

Элиза громко откашлялась и поднялась:

— Знаешь, видимо, мы несвоевременно. В другой раз как-то наведаемся…

Господин Ньессен отмахнулся с досадой и усталостью.

— Да брось. И прости, завелся я. На пустом, вообще-то, месте. Нервы ни к черту — он сел, наконец, сам, жестом фокусника добыл откуда-то из-под стола немного примятую пачку — Не против? У нас тут, видишь, аврал с утра до ночи. Переориентация эта, со смертью Смиттера многое придется с нуля. А у меня рабочие места, контракты на снабжение по всей стране плюс близкая заграница, и мы же только наращиваем обороти. Пусть бы что там себе насочиняли эти столичные — он затянулся, выпустил густую струю дыма — Ничего, не одной лишь соломой. Экспортом займемся, я вообще хочу состав разнообразить и эффективность повысить. В конечном итоге, цынганам тоже нужно за что-то жить, вот, дадим хорошим людям возможность заработать.

Господин Ньессен еще раз затянулся, стряхнул пепел в блюдечко и кивнул Марте:

— А ты, значит, хочешь поступать в Дроссельмейер?

— Да — кивнула Марта. И неожиданно для себя добавила — на педагогический.

Господин Ньессен, слегка поднял брови, посмотрел на Элизу, хмыкнул:

— Ну, это несколько сложнее. На медицинском у меня есть человек, на экономическом, на международном, само собой. Но — поищем — он хлопнул ладонями по бедрам и подхватился — Поищем! Дело хорошее, профессия нужная. Итак: завтра у нас выходной, в понедельник я на совещании и еще там есть… короче — во вторник, да, во вторник ко мне с копиями всех документов. Я распоряжусь, чтобы на проходной пропустили.

— Витольд, диплома у нас еще нет, только ведь весной…

— Да что я, не понимаю?! Пусть приносит какие есть. Я отправлю, чтобы загодя позаботились, словно ты не знаешь, как такие дела делаются. У них на весну свободных мест, считай, не останется. Хотя — хмыкнул он — как раз на педагогическом такого уж ажиотажа быть не должно. И слушай, давайте-ка вы к нам всей семьей, этак недели через две, когда все устроится. А то как-то по-дурацки выходит: видимся раз в сто лет, когда кому-то, что-то от кого-то нужно. Хоть с мужем, наконец, познакомишь.

Мачеха даже глазом не смигнула:

— Замечательная идея. С нас подарок, Витольд. Новорожденному.

Господин Ньессен уже набрасывал плащ. Сказал, стоя к ним вполоборота:

— Новорожденному — это с благодарностью. Но, пожалуйста, Элиза, без всех этих глупостей «мы перед тобой в долгу», ладно?

— Обижаешь; даже не собиралась.

— И правильно! — он опять хмыкнул — Человек, который безбожно драл у тебя всю физику и химию, может лишь пытаться уравнять счет, не более. Ну, я в сторону Ботанического, вас подбросить?

— Нам еще в супермаркет, это не по пути. Но — благодарю за предложение.

Когда выходили, господин Ньессен уже набрал своего водителя — и машина ожидала его прямо у входа. Он пожал руку Марте, деликатно приобнял Элизу, сел и уехал, все быстро, без затяжных прощаний. Как, вообще-то, и должен вести себя человек, у которого жена сегодня родила первенца.

— Ну — сказала мачеха — пошли выбираться. Выход у них, конечно, не там, где вход. Но я там уже была, когда получала пропуска, поэтому не заблудимся.

Они отправились заводским двором, мимо огромных ангаров, в которых даже сейчас, вечером, пылали огни и работали механизмы.

— А он ничего так, нормальный — заметила Марта — Я и не думала.

— А каким он, по твоему, должен быть? — улыбнулась в полумраке Элиза — С рогами и копытами? Согласна, характер не мед — но и работа соответствующая. Но вообще человек он хороший, как по мне. По крайней мере, обычный.

Ангары, казалось, никогда не закончатся, работа в них — не останавливалась ни на мгновение. Марта начала подозревать, что к выходу надо было идти другим путем, но промолчала. В последнее время у них с Элизой все как-то наладилось, Марта даже не ожидала.

Опять же — человек потратил время и силы, договорился с господином Ньессеном. А ошибиться может каждый.

— Хорошо — сказала мачеха — давай-ка заглянем, спросим куда идти, а то будем слоняться здесь до второго потопа.

Они зашли в ближайшее здание, каменное, промозглое, за очень высокими деревянными дверями был предбанник со стойкой. Охранника не было, и вообще никого не было, Марта предложила поискать где-то в другом месте, но Элиза была настроена решительно.

Они поднялись громыхающей и дрожащей лестницей на второй этаж (офисные двери, все закрыто, свет в коридорчике не горит), потом на третьей. Мачеха пыталась дышать через раз, Марта тоже. Еще мимоходом удивилась: а те, кто здесь работает — неужели привыкают к запаху?

На площадке третьего оказались окрашенные в голубой металлические двери, Элиза толкнула их — и они с Мартой очутились на галерейке. Внизу, под ногами, все пространство разделяли на сектора мелкие коморчастые перегородки. Это напоминало сложный трехуровневый лабиринт, забитый разными механизмами: везде было видно колеса, трубки, шлейфы, провода. Стефан-Николай, вероятно, с первой взгляда разобрался бы, как все здесь все устроено. Марта не могла похвастаться такой смекалкой.

Но основную идею ухватила даже она.

Шлейфы, провода и другие машинерии были дополнением к главному. К собакам.

К мопсам, которые бегали в неоновых вертикальных барабанах. К догам, подвешенным на растяжках из ремней, с проводами, вживленными под кожу. К сеттерам, что плескались в огромном бассейне у дальнего края лабиринта — и судя по обессиленному виду, плескались уже давно.

Абсолютно фантасмагорическое зрелище. В придачу — в полном, зловещем молчании. Ни единого лая, ни единого скулежа, лишь тяжелое дыхание, цокот когтей, хлюпанье, плеск, скрипение и скрежет. И еще — попискивание аппаратуры в операторских кабинках. Все кабинки были ограждены матовым стеклом, видимо, это положительно влияло на процесс, и Марта видела за стеклом силуэты операторов. Только спускаться к ним и спрашивать, как выйти из территории завода, ей сейчас ничуть не хотелось.

— Ты была права — прошептала Элиза — Прости, пойдем, поищем.

И как раз в этого мгновения двери распахнулись, на галерейку ступил высокий, осанистый мужчина в оранжевой униформе. Как только он увидел Марту с мачехой, лицо его окаменело. Он дважды постучал указательным пальцем по уху и сказал, глядя просто перед собой:

— Ринцлер, почему в опытном цехе посторонние? Где ваша охрана? Что значит «видимо отлучился»?! Да, я знаю, что на первом туалеты не работают — ну так хотя бы входные двери закрывайте, устроили здесь бардак, завтра — докладную на стол. Да. Все. Я сам.

Он опять стукнул себя по уху и наконец посмотрел на Элизу:

— Прошу показать ваши пропуска.

— Там, на входе, даже таблички нет — сказала Элиза — А нам нужен кто-то, кто бы подсказал как попасть на проходную.

Мужчина внимательно изучил оба пропуска, сверился с часами.

— Господин Ньессен оставил территорию завода семь минут назад. И проходная — в противоположном направлении.

— Поэтому мы сюда и зашли. Или, по-вашему, мы с дочкой получаем удовольствие от… — она взмахнула рукой за обгорожу галерейки —…всего этого?

— Идите за мной — мужчина развернулся и пошел не к дверям, а дальше — грохоча тяжелыми чеканными подошвами. Несколько следующих дверей он тоже пропустил, остановился лишь у следующей стены, провел пластиковой карточкой по замку — отсюда вам будет ближе — объяснил, когда они спустились на первый этаж и очутились в длинном пустом вестибюле. Здесь светили люминесцентные лампы, под окном стоял ряд потрепанных сидений, словно из актового зала или старого кинотеатра. Рядом застегивал куртку старый мужчина, никак не мог попасть пуговицей в нужную прорезь. Около его колена терпеливо ожидал далматинец.

— От дверей прямо, никуда не сворачивать. Покажете им дорогу?

Старик обернулся, заморгал.

— Да-да, конечно. Пошли, Маркиз. А вы… сами?

— Они заблудились — объяснил осанистый.

Старик покивал и пошел к выходу, собака следовала за ним молча, словно привязанная, тяжело двигая боками. Ему, поняла Марта, лет пятнадцать, не меньше. Поэтому, видимо, такой уставший.

Было уже семь, а то и больше, но движение не утихало. Отсюда Марта видела проходную, и возле нее ожидала очередь, но другая, тут стояли в основном с собаками.

— Говорят — сказал старик — кое-кто специально заводит, одного или нескольких. Вроде бы для дополнительных выплат. Но думаю, лгут: какие там выплаты, ничего они не компенсируют. Если б мы с Августой знали, никогда бы, видимо… а с другой стороны, она Маркиза любила всей душой. И когда ввели обязательное доение, я предлагал внучкам в Урочинск отдать, но она не могла с ним расстаться, просто не могла и все. И вот ее нет, а мы все ходим и ходим, правда, Маркиз?

Он говорил не глядя на них, и далматинец тоже шел, не поднимая голову, даже когда услышал свое имя. Оба они шагали медленно, Марта не могла понять, кто под чей шаг пристраивается.

Надо было, наверное, извиниться, сказать, что дела, и идти быстрее, но ни Марта, ни Элиза почему-то этого не сделали.

Несколько раз собака запиналась, но шла дальше, словно ничего не случилось. Может, сама этого не замечая.

— Исключений нет? — спросила Элиза — Может, вам взять справку? Ведь он у вас уже в возрасте.

— Да есть у нас справка. Из клуба, с печатью, все как положено. И родословная в придачу, очень приличная, между прочим. Поэтому мы — только в экспериментальный и только раз в квартал. Вот теперь отметимся на проходной и до декабря свободны, теперь до декабря нас не будут трогать.

Маркиз опять запнулся, и тогда старик присел, взял его на руки, словно младенца, и понес к проходной.

— Вы уж — бросил он через плечо Марте с Элизой — простите, что не могу составить вам дальше компанию. Нам все равно еще печать предъявлять.

Дело было, понятное дело, не в печати, и все это понимали.

— Им назначают как-то специально? Дату, время? — Марта, когда они уже вышли на улицу, обернулась. Очередь — как и и, напротив дуба — растянулась вдоль забора. Собаки стояли послушно, только несколько совсем молодых, не понимая, что происходит, время от времени дергались на поводках. Люди почти не разговаривали друг с другом, кто-то читал ридер с подсветкой, кто-то тарахтел по мобилке, большинство — просто стояли, засунув руки в карманы и глядя куда-то перед собой. Случалась и пьянь, однако меньше, чем Марта ожидала — Почему они вдруг на ночь глядя?

— Ну а когда? — Элиза глянула в мобильный, сказала, нахмурившись — У всех работа, у многих даже по субботам. А эти, вероятнее всего — по дополнительной программе, добровольцы.

— Доброволец — тихо сказала Марта — это когда по собственной воле. А не когда приводят на поводке.

В детстве она вообще думала, это такая шутка — то, что на заводе удобрений начали добывать доброту. Все эти «только от нас самих зависит, родит ли добрый урожай», открытки, реклама по телику. И знаменитый номер у «Вани на диване», где-то за полгода до того, как программу закрыли.

Потом Марта заметила, как изменился Пират дядюшки Костаса. Всегда доброжелательный и общительный, прямо как дядюшка — он вдруг стал иным. Не злым, не грустным. Просто ко всему безразличным. Он терпеливо ходил следом за дядюшкой, когда тот его выгуливал, так же позволял себя погладить и угостить вкусняшкой. Нет, даже не позволял. Казалось, угощения, прогулки, да что угодно — он воспринимал как нечто происходящее не с ним.

Вот тогда Марта впервые узнала о новейших достижениях отечественной науки. О прорыве в сельском хозяйстве, о ноу-хау, тайну которого так рьяно пытаются похитить шпионы заграничных и особенно заморских государств. Но страна боролась и противостояла, в едином порыве, вся, от младенцев до старцев. И верные, бессловесные друзья человека также вносили свою посильную лепту в эту борьбу.

Так по крайней мере говорили по телику. А вот в самом городишке о заводе удобрений говорить было как-то не принято. Видимо, чтобы не облегчать жизнь заморским шпионам.

Людей в те годы не сдаивали, добровольцев впервые начали принимать года три тому. Платили, в итоге, копейки: концентрат выходил жиденьким, малоэффективным. С другой стороны, никто из доноров не становился похож на собаку дядюшки Костаса. Или, по крайней мере, Марта о таких случаях не слышала — но, опять же, специально она этим не интересовалась.

Они с Элизой молча шли вдоль забора к остановке. Здесь на асфальте тоже были нацарапаны перевернутые клетки — а рядом новая эмблема. Страус, который сунул голову в песок и повернул к клетке задницу с пышным пучком перьев.

— Кстати — кашлянула мачеха — относительно добровольцев. Ты спросила, когда мы заходили.

— Я правда удивилась.

— Я поняла, поняла. Они… те люди. Знаешь, я не могу их осуждать. Ни тех, ни этих, с собаками. Сейчас непростые времена, Марта.

Марта смогла удержаться и не хмыкнуть. А теперь по многочисленным заявкам телезрителей — лидер хит-парада всех времен и народов, вечная песня «Ныне непростые времена». Тьфу, от Элизы как-то не ожидала!

— Но одну вещь — сказала мачеха — я хочу прояснить. Пусть чтобы не случилось с нашей семьей, я никогда не допущу, чтобы мы работали донорами на заводе удобрений. Понимаешь?

Несколько недель назад относительно «нашей семьи», Марта уж нашла бы что ответить, не сомневайтесь. А теперь — промолчала. Конечно, звучало это слишком громко — «наша семья» — но уже без лицемерия. И не только потому, что сукин кот Будара исчез из горизонта, ну, разве что новые порции яблок передавал. Вообще как-то после Мартиного дня рождения все пошло по-другому. Не идеально, но… проще, что ли.

Короче, Марта лаконично ответила: «Понимаю» — и дальше они прошли еще немного без лишних слов. А уже на остановке сказала, что пойти в супермаркет сейчас не может. Потому что собиралась заскочить к отцу. Господин Штоц очень просил, как можно скорее ему передать, мол, хочет видеть; какие-то оргвопросы, кажется; нет-нет, Марта ничего такого, оценки норм и поведение тоже, хоть сейчас дневник покажу, хочешь?

— До завтра никак не подождет? — супясь, спросила мачеха — Я бы не хотела, чтобы ты глухой ночью…

— Завтра у меня библиотека, к понедельнику надо добить проект. А господин Штоц дважды подчеркнул: вопрос суперсрочен. Ну хочешь, поехали вместе?

Ясное дело, Элиза отказалась, на что Марта и рассчитывала. И, чтобы окончательно склонить чаши весов в свою пользу, добавила:

— Я позвоню по телефону Стефу, у него там близко тренировки, попрошу, чтобы провел.

Мачеха несколько секунд колебалась, потом кивнула:

— Ладно. Звони по телефону прямо сейчас, при мне. Если он согласится — можешь ехать. Нет — тогда без обид, не пущу.

Марта позвонила по телефону. Трубку он взял со второго раза. Запыхавшийся, подтвердил: и не вопрос, буду выходить — наберу, а теперь прости — тренер злиться, когда мы отвлекаемся.

Они сели в маршрутку, мачеха вышла раньше, а Марта ехала, глядя на вечерний город, и думала о том, как много всего случилось за каких-то полдня. И еще о том, как ей объяснить Элизе: на завод Марта с документами не пойдет, ни в этот вторник, ни в другой, ни за какие университеты мира. Просто не сможет себя заставить.

Глава 04. Заснуть и сновидеть

Флейту Марта услышала издали, еще когда шла от остановки к вратам. Голос ее раздавался тонко и ломко, все время прерывался и все время начинал сначала. Одну и ту же ноту, раз за разом.

И раз за разом — безуспешно.

С той ночи Марты здесь ни разу не было — ну, по крайней мере физически. В снах же она как-то не обращала внимание на ограду и врата, поэтому теперь ее ожидал сюрприз. Гиппель с какой- то стати взялся переоснащать не только склепы. На месте бывшего ограды — вполне себе ажурной и проницаемой для не слишком толстого человека — сейчас в небеса вздымалось что-то наподобие сетки, какой ограждают школьные стадионы. Ну, ясное дело, с разными там узорчиками: скорбно склоненные лилии, профили плакальщиц и все в том же духе — но факта это не отменяло. Забор в два человеческих срасти, это что вообще такое?!

Марта даже оглянулась, нет случайно рядом ли сторожевых вышек или колючей опирали, замаскированных, например, под стилизованные елочные ветви. Вышек и колючки не было, но возле врат сидели, вывалив языки, три огнивых собаки. Чернющие как смоль, зенки с очень внимательными взглядами.

— Ну привет — сказала Марта — Приехали. И что мне с вами теперь делать? Между прочим, еще нет восьми, к вашему сведению, кладбище открыто для посетителей.

Собаки сидели и таращились. Судя по выражению морд, они действительно знали много такого, что Марта предпочитала бы скрыть.

— Вот, кстати, странно: ни разу не видела, чтобы таких как вы водили на завод. Это же, выходит, у вас должно быть офигенное количество доброты. Тонны просто. А вы сидите и не пускаете — ну и где логика?

— Да проходи уже. Устроила, понимаешь, цирк.

Марта от неожиданности прикусила язык. Но оказалось — конечно же! — говорили не собаки, а охранник — затянутый в черную мешковатую форму дядька лет под пятьдесят. Голос его раздавался неясно, в одной руке охранник держал бутерброд, который сочился маслом, пальцы другой раздраженно облизывал. Собаки дружно обернулись и посмотрели на бутерброд. Один протяжно и безнадежно вздохнул.

— А… раньше здесь другой был охранник, такой, радио все время слушал.

— Дослушался — пробурчал дядька. Он переложил бутерброд в другую руку, откусил — Ну, так и будешь стоять? И чего это тебе вообще засвербело в такое время по кладбищу слоняться? Наверное, ваши давно перебрались в более спокойные места.

Марта хмыкнула, хотя, судя по выражению на узком, морщинистом лице охранника, шутить он не пытался, даже всю двусмысленность своих слов не понимал.

— У меня здесь отец работает, рядом со склепами.

Охранник посмотрел на нее почти с уважением:

— Крутой он у тебя. Ну, давай… только не задерживайся, в двадцать ноль-ноль я закрываю ворота, а ты себе как знаешь.

Откроешь, куда ты денешься, подумала Марта. Она шествовала знакомой дорожкой, но едва узнавала участки, мимо которых проходила десятки раз. Вроде бы те же памятники, те же оградки, скамьи, приметные деревья тоже на местах. Но все это словно сжато, компактнее сдвинуто — хотя куда уже компактнее, это кладбище, не взлетно-посадочная полоса. А еще появилось немало признаков строительства: тут свалка отходов, там участок огражден краснее-белой лентой и стоит мини-экскаватор, у входа на боковую аллейку к столбу приклеена табличка в мятом файлике: «Новые туалеты временно не работают! Убедительная просьба ходить под южные ворота. Просим прощения за принесенные неудобства».

А вот фонарей стало намного больше — и все пылали ярким, едким светом. Марта жмурила глаза и злилась на себя, что не захватила темные очки, просто в голову не взбрело, что в середине сентября на ночь глядя они ей понадобятся.

Мимоходом удивилась: а какого приходится огнивым собакам, у них же вон какие глазища. Они не могут, как рабочие, надеть каски.

Рабочих на кладбище было немало, не все в касках, но все — в спецовках. Суетились, куда-то тянули решетчатые секции, выключали инструмент, спорили о чем-то. Было видно, что смена окончена, никаких ночных или сверхурочных, отпахали — и по домам.

Во всей этой толчее Марта не сразу заметила вторых. Отдельные силуэты — неприметные, ссутуленные, всегда в тени. Одеты в гражданское, иногда в ношеный камуфляж.

Эти никуда не спешили. Просто наблюдали.

Флейта уже некоторое время молчала, но Марта знала, куда идти, помнила то место.

Отец был там — сидел на лавочке у входа в склеп и протирал желтый, без всякого узора корпус замшевой тряпочкой. Потом положил ее в футляр, щелкнул крышкой.

— Что-то случилось? — спросил спокойно. Взгляда его она не видела, отец сидел в тени, свет ближайшего фонаря выхватывало только руки на коленях: белые, широкие, со свежими царапинами.

— Надо поговорить — сказала Марта — А мобильный у тебя не отвечает.

Дело было не в мобильном, и они оба это знали. То есть мобильный у него действительно не отвечал, отец выключал его на день, часов до восьми. Говорил, смысла нет: через сварку, моторы и прочее все равно звонка не услышит.

Но Марта даже не пыталась звонить по телефону. Вообще, за эти двенадцать дней виделась с ним дважды, когда заходил за дежурной порцией яблочного пирога. Дома его теперь не бывало, его ночные смены у Гиппеля как-то сами собой превратились в круглосуточные. Сам Гиппель приехал на другой день после ее дня рождения, объяснял о сверхурочных, катастрофическое состояние в городе, разгильдяйство чиновников. Теперь Марта догадывалась, о чем он тогда говорил по телефону на кладбище. Теперь — знала, что было в огромных белых фурах с надписями «Свежее мясо» на борту.

Кто был в этих фурах.

Но если честно, ни фуры, ни объяснения Гиппеля ее не волновали. А что отец не ночевал дома…, наверное, Марту это даже устраивало. Давало время подумать. Понять, как вообще относиться… ко всему.

Относиться — но не действовать, это она для себя решила с самого начала. Мертвый или живой, убивал или только стрелял, это был ее отец. И дело даже не в отце как «отце». Конечно, семейные связи — лишь пережитки прошлого, атавизм. Достаточно посмотреть на батю Чистюли, который трезвым последний раз был, наверное, лет семнадцать назад — и приблизительно тогда же последний раз по-настоящему радовался, что у него есть сын. Или вот взять родителей Стефа, для которых он вроде породистого рысака: дорого содержать, зато всегда есть чем козырнуть в разговоре с приятелями.

Да-да, ее собственный отец тоже заботился о ней, чем-то жертвовал ради Марты, отдавал ей лучше — но суть не в том. Он любил ее, любил по-настоящему. Может, не часто говорил об этом. Может, бывал дома не так часто, как ей хотелось бы. Но сейчас все это не имело значения.

Да чего уж там — никогда не имело.

Поэтому Марта не собиралась сдаваться. Она не отвернется от него, сделает все, чтобы найти лекарства… ведь если можно сделать так, чтобы мертвый ходил, улыбался, говорил — значит, должен быть способ, который позволит оживить его по-настоящему. Чтобы там не лгал господин Хаустхоффер.

В итоге, думала она, все всегда сводится к одному. К цене вопроса, не так ли? Ну и пусть, Марта заплатит эту цену — хоть бы какой она оказалась. Заплатит без возражений, не торгуясь.

Это решение далось ей легко, здесь не было о чем думать, не было над чем рассуждать.

Легко делать непростые вещи: поддерживать того, кто способен найти вакцину (вдруг она поможет отцу?), читать старый фолиант, подаренный Чистюлей (вдруг там есть нужный рецепт?).

Намного сложнее делать что-то по-настоящему простое. Например, разговаривать с отцом после всего, что он о себе рассказал.

Каждый день она спрашивала сама себя одно и то же: что тебя больше пугает? То, что он мертв — или то, что там, за рекой, стрелял по соотечественникам твоих бабушки и мамы?

Ответа Марта до сих пор не знала.

— У нас мало времени — отец сидел и внимательно смотрел на нее из тени. Марта кожей чувствовала его взгляд — вот-вот будет восемь, тебе придется идти. Я вызову такси.

— Думаешь, я не сама способна дойти домой?

Вышло резковато, но он сделал вид, что не заметил.

— Лучше не ходить одной. Мне казалось, ты знаешь — он поднял руку, посмотрел на браслет с часами. После войны… первой, поправила себя Марта, после первой своей войны отец отказался от электронных часов, купил себе на барахолке старые командирские и носил, не снимая даже перед сном.

— Пошли — сказал он, поднявшись — я проведу тебя, а то охрана не выпустит.

— И что они мне сделают? Спустят собак?

Отец уже стоял у входа в склеп — тот же, где они виделись последний раз. Когда-то, видимо, склеп имел величественный вид: портик с окутанными плющом колоннами, скорбная маска на фронтоне, мраморная лестница. Но теперь плющ был сорван, на колоннах проступали разноцветные граффити — словно наколки на руке бати Губастого Марка. Мраморную плиту выломали и бросили тут-таки, сбоку, а вместо нее вмонтировали решетки, до сих пор не окрашенные.

Отец взялся за эти решетки, открыл — и щелкнул выключателем, который свисал с потолка на тонком резиновом шнурке, как паук на паутине. На миг Марта увидела узкое помещение, вдоль стен стояли на полках в три этажа саркофаги, но вместо одного лежал матрас, сверху было накинуто одеяло без пододеяльника, рядом на табуретке — книга, завернутая в пожелтевшую газету, и змееголовый кувшин.

Отец положил футляр с флейтой на одеяло, опять щелкнул выключателем и прикрыл за собой решетки.

— Собаки, конечно, тебя не тронут — сказал он — Собаки у нас умные. А охрана придурочная и на нервах.

— Да брось! В городе — согласна, неспокойно, и все эти случаи с нападениями… но здесь им чего бояться! Собственного храпа?

— Ты хотела о чем-то поговорить — напомнил он и пошел в сторону аллейки, прочь от склепа. Что оставалось Марте? Не торчать же посреди участка, сложа руки на груди.

Ну и потом — это был очень длинный день: сначала господин Хаустхоффер, потом все то, что творилось на площади, и Штоц, и завод удобрений… она просто до чертиков устала. Ни спорить с отцом, ни что-то ему доказывать Марта не хотела.

Штоц, напомнила она себе. Я здесь из-за Штоца.

— С тобой хотят встретиться.

Отец обернулся и, наверное, впервые с тех пор, как он приехал — нет, с тех пор, как его привезли сюда в распроклятой фуре! — Марта увидела удивление на его лице.

— Это кто же? И зачем?

— Наш классный. Может, помнишь — господин Штоц.

— Марта — сказал он спокойно — я мертв, но не недоумок. Конечно, я помню вашего любимого господина Штоца. Ты же сама мне все уши о нем прожужжала.

— Так пойдем к нему в понедельник-вторник? После уроков?

— Разве ближе к вечеру. Где-то после шести, но так, чтобы до восьми вернуться — Отец похлопал себя по карманам, добавил небрежно — или пусть ко мне наведается, до закрытия, конечно. Слушай, я, кажется, забыл мобильный на кровати — он махнул рукой назад, в сторону склепа — Может вызывать такси с твоего?

— Да не нужно никакое таксы, меня Стеф проведет! Почему ты никогда не слушаешь! — Оная разозлилась на саму себя за этот взрыв, но и не думала сбавлять обороты; в итоге, какого черта! — Так хоть себя послушай! Неужели это настолько важно — то, чем ты здесь занимаешься?! Настолько, чтобы предлагать моему классному руководителю прийти к тебя на кладбище?! Или так: отец не может оставит без присмотра склепы, поэтому, пожалуйста, уж вы сами, господин Штоц, найдите время, лучше с шести до восьми.

Ее аж трясло от злости. Ну как, как можно быть таким… таким!

— Ты не понимаешь — сказал он с той невозмутимостью, которая просто доводила ее до бешенства. Как если бы он говорил о погоде: смотри-ка, дождь начался. Отец опять посмотрел на часы, махнул ей рукой — пошли, я объясню.

Что, хотела она крикнуть, что ты можешь объяснить, что ты вообще знаешь, сидя здесь, среди чужих могил?!

Он шел, даже не оглядываясь, и тогда Марта развернулась и пошлая к распроклятому выходу, гори оно все синим пламенем, да пошло оно все. Она шагала по центру аллейки, ровной и убранной благодаря рабочим, которые, к слову, все свернули и свалили на фиг. Ну, и ей время, почешем языкам в другой раз, папуля!

Марта подняла подбородок как можно более выше, он уже, наверное, обернулся и смотрит — так пусть видит, что это не отступление, не бегство, нет!

Правда, ей самой дико хотелось оглянуться, но этого она бы ни за что не сделала, хоть режь, хоть стреляй!

Разве что краешком глаза посмотреть. Повернуть вот так голову…

Движение она заметила в последний момент. Откуда-то со стороны перестроенных склепов к ней катилось что-то небольшое, размером с футбольный мяч или воздушный шарик. Хотя шарики, подумала она, не катятся же, они летают.

Мяч тем временем начал двигаться быстрее и — Марта готова была поклясться! — целеустремленнее. Он мчался к ней, вскакивая на плитах, огибая ножки деревянных скамей, ограды, стволы деревьев. Мигали в свете ближайшего фонаря пятна: черные и грязно-белые — и мигал странный распоротый шов, который становился все длиннее, все шире.

Кто-то ухватил ее за плечи — пальцы были холодными, Марта почувствовала это даже сквозь ткань.

— Мигом туда — отец толкнул ее в сторону, прямо к чьей-то могиле, огороженной частыми, высокими решетками — лезь поверху, дверцы там на замке.

Сам выдернул из-за пазухи небольшой удлиненный предмет на цепочке… почему-то ей показалось — засушенную фалангу пальца, хотя, конечно, это был свисток — и отец дунул в него несколько раз, но зря, вместо трели послышался хриплый, тоскливый звук, не из свистка, а из отцовской груди.

Тогда он оглянулся на нее:

— Ну, что же ты стоишь — быстро! — и сам помчался прямо навстречу мячу.

Она стояла. Просто не могла двинуться с места, все это напоминало бессмысленный сон, когда знаешь, что в темной комнате на тебя караулят клоуны с крысиными зубами или хищная люстра — и все равно заходишь.

Вдруг она услышала музыку — что-то вроде классики, размеренное, плавное, убаюкивающее. Сначала подумала: радиоприемник в домике сторожа — но нет, источников было несколько, один — совсем неподалеку от Марты.

Она подняла голову и увидела на столбе, прямо под фонарным колпаком, воронку громкоговорителя. Прицепили ее туда совсем недавно и сделали это небрежно; жирные глянцевые провода тянулись во все стороны, словно корни растения-паразита.

Мяч тем временем спрыгнул на мраморную плиту и замер — словно вместе с Мартой прислушиваясь к симфонии. Потом начал качаться с бока на бок, шевеля краями распоротого шва, наконец — завертелся против часовой стрелки, все быстрее, и отец, очутившись на полпути к нему, отшатнулся и попятился, а потом мигом ринулся к широкой стеле с чьим-то носатым, породистым профилем.

Не успел.

Рваная рана на закругленной стороне разошлась, края вывернулись как губы — и наружу взлетела пестрая россыпь чего-то мелкого, шуршащего.

Марта смотрела и не верила собственным глазам.

В желтом свете фонаря, посреди могил, танцевали тысячи сияющих частиц. Конфетти. Бесконечный дождь из конфетти.

Отец стоял озадаченный, прикрывая локтем лицо, потом мигнул, и кусочки фольги, которые осели у него на ресницах, посыпались прямо под ноги.

Марта расхохоталась, он беспомощно обернулся, провел пятерней по волосам, махнул рукой и пошел прочь от мяча, который и дальше выстреливал в воздух порцию за порцией. А из динамиков все раздавалась симфония, которая обещала вскоре зиму, и праздники, новогодние елки, снег, подарки, новую жизнь…

— Весело здесь у вас! — сказала Марта — А я, знаешь, поверила.

Она стала на цыпочки и отряхнула с его плеч остатки конфетти.

На мгновение ей показалось, отец вот-вот улыбнется, но он только сказал:

— Просто повезло. Здесь никогда не угадаешь загодя, это же от них не зависит. С таким же успехом могла быть бомба на радиоуправлении, какая-то живая тварь наподобие громадного ежа или просто чья-то оторванная голова. Что угодно. А свисток… понимаешь, я после той пули… странно: говорить могу, а свистеть или толком играть на флейте — нет, звук выходит через отверстие.

— И откуда они, по-твоему, берутся? — Марта решила не заострять на теме флейты, не на этот раз — Бомбы, ежи, оторванные головы — откуда? Самозарождаются, или как?

— Именно это я и хотел тебе показать. Но, может, и хорошо, что не показал. Хоть сегодня заснул заблаговременно — и лучше бы нам не рисковать. Пошли — он легонько приобнял ее за плечи, Марту вновь проняло холодом, и она едва сдержалась, чтобы не сбросить его ладонь.

— В этом — говорил отец, пока они направлялись к вратам — в этом-то вся соль. Когда попадаешь за реку, ты меняешься, даже если пуля пролетает мимо. Иногда мне кажется, что изменения начинаются еще раньше, с той поры, когда одеваешь форму и берешь в руки оружие. Начинаешь по-другому смотреть на мир. По-другому разговаривать, ходить, есть, пить. По-другому спать.

Он помолчал. И наконец убрал руку.

— С определенного момента ты просто не можешь себе позволить уснуть по-настоящему. Так или иначе, пытаешься не терять связь с реальностью. Потому что от твоей реакции может зависеть жизнь — твоя и твоих побратимов. От того, как быстро выхватишь оружие, как быстро выстрелишь. Или успеешь выпрыгнуть из машины до того, как ее разрубит косами роксолан. В твои сны просачиваются звуки из реального мира — ну, знаешь, как бывает: младший Кирик бегает у тебя над головой, а тебе снится, что неподалеку пробегает стадо слонов.

Марта улыбнулась, но он этого, кажется, не заметил.

— А потом наступает момент, когда грань стирается. Ты не различаешь, где фрагменты сна, а где — действительности. Все становится размытым, ненастоящим. Обратимым.

— Даже пуля в сердце — тихо сказала Марта.

— С этим, к счастью, не так просто. Но после того, как ты умер. Слышала когда-то выражение «мертвые не спят»? Это правда. Бывают, конечно, разные периоды. Одни больше похожи на сон, другие на действительность — он покачал головой, одинокая сребринка конфетти сорвалась и, сверкая в свете фонарей, закружилась прямо над ним — никогда не думал, что бессонницу буду воспринимать как спасение. А теперь выходит, что мне еще повезло — мне, а не тем, другим, вернувшимся живыми. Потому что они видят настоящие сны. А если — добавил отец — если ты был за рекой, ничего хорошего тебе не приснится. Чаще — то, что ты видел на том берегу. Или то, о чем тебе рассказывали другие… — или то, чего ты не видел и о чем тебе не рассказывали, и что именно из-за этого боишься больше всего в мире. Даже больше смерти и Киновари.

Он помолчал, глядя в ночь. Возможно, подумала Марта, он видит там что-то… кого-то. А обо мне вообще забыл. Решил, что я ему снюсь.

— Тогда мы не знали, не могли догадаться. Нам казалось, это нормально — на войне и не такое происходит. И тем более — как мы тогда думали — это не из-за нас. Но в том и суть: невозможно остаться непричастным. И это даже не вопрос вины, вина — штука относительная, субъективная — это вопрос вовлеченности. То, что происходит, зависит и от тебя тоже, всегда — и от тебя! Наши мечты, наши страхи, наши надежды — они изменяют этот мир, изменяют нас. Только не думай, что я вернулся и превратился в какого-то слабоумного проповедника. Я говорю о конкретных, материальных вещах. Мы вернулись с войны, даже если никто здесь вслух не называет ее войной. И мы вернулись не с пустыми руками.

Теперь он остановился и посмотрел ей в лицо — и сердце Марты заныло. Ей хотелось броситься к отцу и обнять его — и в то же время бежать, от него как можно дальше, и никогда, никогда, никогда больше не видеть, не слышать, и даже не вспоминать о нем.

— Мы принесли войну с собой — сказал он спокойно — Каждый. Даже те, кто потерял память, попав под «грифонью слюну». И не важно, вернулись ли мы с колючем хлыстом вместо руки, котелком горелой каши вместо легких или с чужими голосами вместо собственного — или не получив ни одного ранения. Война все равно сидит в нас глубоко, словно обломок снаряда, который нельзя вытянуть, не убив при этом пациента. Те из нас, кто еще жив, могут разговаривать, смеяться, любить точь-в-точь так же, как обычные люди. Сильнейшим вообще удается забыть о ней. Но когда они спят, к ним приходят другие сны. И эти сны… эти сны сильнее сильнейших людей. Поэтому как бы ты не пытался, рано или поздно они просачиваются наружу. Оказываются снаружи.

Марта вспомнила слухи, которые ходили по городу последние несколько недель. Статью о странных снах, которую поставили в прошлый выпуск мальки. И то, что видела она сама: неясные тени в подворотнях, следы на земле, невыразительные звуки в ночных дворах. Вспомнила о побитом Луке.

— Вот зачем — сказала она — все эти склепы. Ремонт, решетки, новый охранник с огнивыми собаками. Они же не кладбище охраняют, да?

— Конечно, не кладбище. Если кому-то придет в голову наведаться сюда после восьми, это уже на его собственное усмотрение. Ни Гиппель, ни городская власть не тратили бы средства на то, чтобы спасти жизнь двух-трех самонадеянных дурачков. Вообще — прибавил отец — если бы не Гиппель, все бы закончилось намного хуже. Если бы он вовремя не догадался, не начал спорить с мэром, не вложился бы в ограду, не договорился с егерями… я не знаю, чтобы сейчас было с Ортынском. Они же собирались свозить сюда всех: и местных, и из других городов — просто потому, что мы рядом с границей. Всех, кто как и я, побывал в Киновари. Но те вроде-сны, которые вижу я и подобные мне… от них мало вреда. А чтобы они сделали с живыми, если бы догадались, из-за кого на улицах ночью твориться все происходящее?

— Да ну — сказала Марта бодрым голосом — Это уже ужастики чистой воды, в духе тех, о чем сплетничают старички на лавочках. Что бы они сделали? Ну, обязали бы принимать снотворное, чтобы без сновидений, наверное-же есть такие пилюли. Или обязали бы родственников вовремя будить.

Отец кивнул, словно соглашаясь. До выхода было уже рукой подать, Марта видела домик сторожа и трех огнивых собак возле врат. Собаки лежали неподвижно, словно каменные статуи, лишь дрожали вываленные из пастей языки.

— Ты не помнишь — сказал отец — но еще до того, как начали работать фабрики удобрений, много городов страдали от нашествия бродячих псов. Бороться с ними, вообще-то, можно было двумя способами. Стерилизовать или отстреливать. Догадываешься, какой способ всегда избирала власть в любом городе? И знаешь, почему?

Марта молчала.

— Если можно сделать что-то с меньшими усилиями и расходами, никто не будет избирать более сложный путь. По крайней мере, без серьезных для этого причин. Понимаешь?

Не верю, хотела сказать Марта. Собаки — это собаки, а люди — люди. Никто бы не творил такого!

Но это был плохой аргумент. Отвратительный. Потому что собаки беззащитнее людей. Потому что принимать такие правила игры, соглашаться с таким сравнением — сам по себе недостойный, позорный шаг.

Вместо этого она спросила:

— А ты? Пусть уже другие, мертвые и не очень — ясно, зачем они здесь. Но ты не должен. У тебя же есть дом. В конце концов, что ты можешь сделать против оторванных голов, против бомб и громадных ежей?..

Он не ответил. Просто махнул рукой собакам, чтобы пропустили — и все трое поднялись, молча отошли в сторону. Отец снял с пояса ключ, повернул в замке.

— И все-таки — не сдавалась Марта — Ты один — что ты можешь?!

Он, кажется, хотел было ответить, но именно сейчас — вовремя, чего уж там! — по ту сторону врат появился Стефан-Николай. Стеф поздоровался, отец ответил ему коротким кивком, потом повернулся к Марте.

— Если это так важно, ладно. Я позвоню по телефону и договоримся, сходим к твоему Штоцу. Обещаю.

Прежде чем она успела сказать хоть слово, он уже щелкнул замком, развернулся и направился аллейкой назад, к своим проклятущим склепам, к спящим в ним людям, живым и мертвым, и к тому, что приходило в этот мир из их снов. Собаки в этот раз побежали вслед за отцом.

Словно, подумала она, что-то услышали или почувствовали.

— Прости, что опоздал — кашлянул Стеф — Скоро чемпионат, обсуждали, кто поедет.

— Да не страшно — ответила Марта — Все хорошо. Мы здесь пока пообщались. А то, знаешь, сто лет по-человечески не разговаривали.

Глава 05. Жажда знаний

Куда идет нормальная старшеклассница в воскресенье утром? К подружкам. К репетитору. На какие-нибудь танцы-гитару-рисование. В идеале — вообще никуда не идет, а отсыпается за всю учебную неделю.

Конечно, раскатала губу, подумала Марта. День такой солнечный, и вообще, нет у тебя времени на сон. Устала вчера? Ну вот сегодня и отдохнешь, с книгой.

Город из окна маршрутки казался сонным и благостным. Словно не было этого представления на Трех Голов, и ее прямой трансляции по местному каналу тоже не было. Жизнь шла в обычном порядке. И не существовало причин из-за которых достойные, законопослушные жители Ортынска должны были бы тревожиться — ну ни единой.

Библиотека имени старшего судейского советника мастера Дроссельмейера находилась в нескольких кварталах от Трех Голов, и Марта как-то проморгала момент, когда в просветах между домами промелькнула и исчезла площадь. Ну и пусть, сказала она себе, помост, наверное, уже разобрали, а тех, в клетках, увезли. Кто оставит военных преступников — они же преступники, верно? — вот так вот, посреди города? Не забивай себе голову. В смысле — хотя бы этим не забивай.

Она вытянула мобилку и в который уж раз перечла смску, которая пришла утром: «Еду в библиотеку, срочно, если сможешь, приходи».

И как, скажите, это понимать? Во-первых, она и так собирались в библиотеку, во-вторых — где хотя бы пол слова о том, куда он вчера взял и исчез? Написал лишь: «Прости, все отменяется. Форс-мажор, позже объясню» — ну и где же объяснения?

Был бы это не он, а кто-то другой — Марта бы серьезно обиделась.

Ладно, ладно, она обиделась. Ну правда, как можно взять и не перезвонить. А с другой стороны — может, там действительно форс-мажор.

Ей все равно надо было в библиотеку. Если Штоц вернулся, замен больше не будет, а прямо завтра будет этот его урок о давних традициях, нужно хотя бы что-то подготовить.

Библиотека находилась в самой обычной многоэтажке времен Драконьего Упадка, и занимала когда-то весь первый этаж. Теперь в одной из комнаток торговали канцтоварами, другую выкупила какая-то фирма и залепила вход присыпанным побелкой целлофаном — там, словно некое алхимическое таинство, уже второй месяц подряд длился ремонт. Ни работников, ни собственно звуков ремонта Марта до сих пор не наблюдала — может, потому, что бывала здесь лишь в выходные — и вот сегодня впервые заметила признаки тамошней жизнедеятельности. Точнее, эти признаки ее едва ее не сбили: у входа библиотеки пытался развернуться грузовик, в котором стояло, держась за борт, десяток цынган, все в оранжевых спецовках. Водитель просигналил и что-то кричал, Марта поглядела на него скорее с любопытством, чем с раздражением, которое вызывало еще больший всплеск гнева — ею, впрочем, величественно проигнорированный.

Ибо не фиг. Видишь же: человек пришел за знаниями — отойди, дай дорогу.

Она прошла сквозь пропитанный пылью и запахами гречневой каши холл и оказалась в читальном зале. Библиотекарша Марту узнала — еще бы не узнать, аншлагов здесь никогда не было. В основном, наведывались пенсионеры, и больше не почитать, а поговорить. Занимали столики у окна и сплетничали громким шепотом. Иногда заглядывали школьники, но пытались не задерживаться, брали что нужно по программе и шли во дворы, сидели там, залезши с ногами на скамьи, небрежно листали затертые перекошены тома, смотрели щурясь от дыма дешевых сигарет.

— О традициях? Сейчас это модная тема, многие спрашивают — библиотекарша положила перед Мартой огромный фолиант, уточнила — только в зале, домой не даем.

Марта прошла в дальний угол, за стол под стенкой. На стенке висела лепнина с господином в парике — собственно, Дроссельмейером. Патрон библиотеки смотрел с мрачным презрением, вряд ли он ожидал при жизни, что его удостоят такой чести. Под лепниной шло бескомпромиссное: «Фотографировать книги сурово запрещено. Копирование исключительно на оборудовании библиотеки. О расценках спрашивайте у дежурных сотрудников».

На столе лежали горы подшивок, просто-таки настоящая крепостная стена. Их лет двадцать никто в руки не брал, туча пыли висела в воздухе, словно рой мелких, микроскопических мошек.

— Господин Вегнер — поздоровалась Марта — И вы здесь? Какая неожиданность.

Он поднял на нее свои изумрудные кошачьи глаза, сначала моргнул не понимая, потом узнал и сразу же расплылся в улыбке.

Это было коварно с его стороны. Потому что — абсолютно обезоруживало, невозможно сердиться, когда, увидев тебя так улыбаются.

— Марта! Как замечательно, что ты пришла, один я не имею здесь никаких шансов — он подхватился, едва не завалил одну из кип, но в последнее мгновение успел обхватить обеими руками — а почему ты не ответила на эмейл? Что-то случилось?

— Эмейл? — переспросила Марта — Какой? А, слушай, так ты вчера послал? Я пришла просто мертвая, прости. Не догадалась проверить почту.

— Ну тогда поня…. — он стоял, выравнивая перекошенные кипы, и вдруг замер. Марта оглянулась. За окном выгружались из кузова цынгане, водитель махнул им рукой и направился к киоску напротив.

— Почему же они так рано? — возмутился Виктор. Старушки под окном посмотрели на него неодобрительно — Они — повторил Виктор — не должны были. Мне же обещали: не раньше обеда!

— Да кто они вообще такие?

— Подожди, я мигом.

Он помчался к выходу, как был в одной рубашке. Выбежал на улицу, обратился к высокому бледнокожему цынгану, тот пожал плечами, позвал другого, более низкого и старшего. Они о чем-то стали спорить, Виктор жестикулировал, рубашка вспузырилась и дрожала под ветром, словно от распиравшей его внутренней энергии. Марта смотрела и улыбалась. Почему-то она была уверена, что он все, конечно же, решит.

Вернулся он бегом, свирепо улыбаясь. Сдернул со спинки стула куртку, но только для того чтобы вытянуть кошелек — и опять умчался.

— У нас есть три часа! — заявил он усевшись за стол — Мы договорились, что они начнут грузить другие кипы: романы, старые учебники.

— Списанная литература? — догадалась Марта.

— Да, причем внепланово, по всему городу, у нас же тоже когда сортировали — Виктор глубоко вздохнул, нажал пальцами на прищуренные веки — на сегодня был план — просеять переиздание старой хроники, но если уж такой аврал, надо погружаться в газеты и журналы времен Упадка. Хотя, в целом, это гиблое дело, сама понимаешь.

Марта кивнула. Они неоднократно обсуждали, чьи кости больше шансов найти. Выходило: чем более стар дракон, тем больше вероятность. Сначала она не верила: смотрите, говорила (тогда еще они были на «вы»), ведь каких-то амфор, первобытных скребков и другого антиквариата в земле очень мало — почему-то попадаются одни пластиковые бутылки. Виктор смеялся: сравнила! — пластиковые бутылки, во-первых, не под запретом, ищи не хочу, во-вторых, наркотик из них не сделаешь, и польза в хозяйстве минимальна, кому они нужны. А с костями абсолютно иначе. Современные люди мыслят широко, лет двести назад никому и в голову не пришло бы делать из костей удобрения, точнее — кто бы потом ел картофель с такого поля? Тогда преимущественно накладки на рукоятки мечей вырезали, шахматы, гребни — и то с осторожностью. Это сейчас, если тебя застукают на использовании костей, влепят огромный штраф. Раньше никто штрафами головы себе не морочил, сразу — на эшафот, в лучшем случае отрубали десницу или язык. Или отправляли к правящему в то время дракону на перевоспитание — что, в принципе, было равнозначно эшафоту. И войны, Марта — не забывай о войнах: века не проходило, чтобы какая-то из сторон не пробовала по-своему перекроить границы, Нижний Ортынск раз пять переходил из рук в руки — а в беспокойные годы кости могут нырять на глубину, выжидая лучших, более спокойных времен.

Марта верила и не верила. О коварном характере костей кому-кому, а ей рассказывать не надо, благодарю, знаем не понаслышке. И все-таки что-то не стыковалось, логика не срабатывала. Если в беспокойные годы кости — допустим! — ныряли на глубину, значит ли это, что в наше, относительно мирное время все они давно вынырнули и были освоены предприимчивыми гражданами Ортынска и околиц?

И тогда — что мы вообще ищем? Вчерашний день?

Ищем мы, объяснял терпеливо Виктор, для начала достоверные свидетельства. Лицензионного костеискателя у нас нет, ну, допустим, изготовим мы кустарный, за одним из тех интернетовских рецептов — а толку? Бегать по всему городу и рыть наугад — ни времени, ни средств не хватит. Другое дело — если выясним, что в таком-то году пристальным гражданином таким-то было достоверно зафиксировано падение, например, Орма Непобедимого рядом со старой мельницей. И тогда можно выяснить в архивах, где стояла та мельница, приехать, пройтись по руинам — вдруг что и найдем. Шансы тоже не ахти-какие, согласен, но, если честно и откровенно, Марта — какие у нас варианты? Никаких. На черном рынке до сих пор все напуганы, предложений мало, цены сумасшедшие — и не факт, что продадут, а не сольют егерям. Не говоря уж о том, что я разорюсь столько платить, при нынешней то своей зарплате, даже с учетом дедова наследства. Так Марта узнала, что у него все-таки есть родственники… ну, или были по крайней мере.

Конечно, круто, говорил он, если бы удалось получить какой-то грант для молодых ученых. Выиграл — и работай, не ломай голову всей этой бульварной археологией. Но понимаешь: у нас никто такой грант не выпишет, кризис же, и после смерти Румпельштильцхена станет еще хуже. Просить для опытов драконью кость — все равно что претендовать на то, что тебя в промышленных масштабах будут обеспечивать, скажем, золотом. В лучшем случае посмеются, в худшем запишут в неблагонадежные и поставят на учет: в те времена, когда страна в общем стремлении, ты здесь, мол, возмущаешь, подкапываешь и вообще растранжириваешь народные достояния. В тридевятых, правда, есть программы, которые предусматривают такие опыты — все-таки серьезное задание: зависимость от «пороха» давно признана одной из беспощаднейших болезней мира — и черта лысого они мне позволят получить, а не подобный грант. А выезжать, Марта, я не хочу. Я здесь родился, это моя земля, почему я должен работать на других? Понимаешь?

Сначала Марта солгала, что да, конечно, понимает — а в следующий раз не сдержалась. Простите, господин Вегнер (— Слушай, если тебе не сложно, давай уж на ты, ладно?), ладно, хорошо, прости — но я все равно не согласна. Почему вдруг «на других»? Ты же ищешь лекарство против зависимости, и какая разница, где ты их изобретешь, если они спасут людей по обе стороны границы? Если там ты сможешь изготовить препарат ранее хоть на год — это значит, что кто-то на год ранее сможет излечиться. Просто тупо выжить, а не захлебнуться слюной, собственными соплями, не сторчатся до растительного состояния. В чем вообще проблема? Вы… ты в аптеку когда в последний раз заходил? Сколько там наших лекарств, а сколько из тридевятых — и какие лучше действуют?

Ох и вспылила Марта тогда: обычно пыталась избегать болтовни типа о политике, толку от таких разговоров ноль, но нет, заставил-таки. Получите! Хорошо быть чистоплюем, когда лично тебя это не касается, господин Вегнер. И не стоит рассчитывать, что мое хорошо к вам, даже к тебе отношение заставит меня кривить душой.

Спорили они тогда отчаянно, яро. Виктор возмущался: с таким подходом, говорил, знаешь, в наших аптеках ничего другого и не появится! И что, чем нам гордиться? Славными пращурами? Неувядающими традициями? Самыми быстроходными в мире сапогами-скороходами и рубашками с самым оригинальным орнаментом? Тем, что наши драконы, дескать, были самые зубастые и ненасытные?

Это было на прошлой неделе — они тогда закончили в библиотеке и уже перебрались перехватить что-либо в кафешку и обсудить успехи и планы. В общем, личные поиски Марты в архивах как-то незаметно превратились в поиски общие. Марта тогда действительно нарыла один интереснейший фактик, они договорились встретиться и обсудить его в среду, а поскольку времени у обоих было не сказать, чтобы слишком много — избрали для этого библиотеку. Марта все равно собиралась туда после уроков, ну и совместили. Ей понравилось, что Виктор (тогда еще — господин Вегнер) не напрягался, мол, кто-то увидит вместе, надумает глупостей. Кажется, она сама больше беспокоилась — вдруг Ника узнает или кто-то из учителей.

Ну вот в среду она сдержалась, а в воскресенье уже нет, и он (это ей тоже понравилось) начал спорить как с равной, доказывать, горячится.

Да, говорил, я не хочу уезжать — но играть по правилам плутов и воров тоже не хочу. А то, что происходит у нас сейчас… ну, то есть как сейчас — последние лет надцать — это и есть игра крапленой колодой, согласись. Выползли во время безвластия разные приспособленцы, присосались. Я, говорил, в последнее время даже спрашиваю себя: настолько ли ужасны были драконы — не все, конечно, некоторые из них. Когда я впервые об этом подумал, меня, поверишь, даже холодным потом по спине прошибло: как могу?! У меня же приемная мать в артыке погибла, со всем семейством. Но если быть объективными: они не позволяли относиться к людям как к грязи. По-своему заботились. Да, были артыки и были «драконовские методы», и День девственников, и войны с соседними странами (хотя там еще пойди разберись, кто на кого напал, все историки лгут, всегда лгут) — но, драконы, Марта, присматривали за страной. По-настоящему, без дураков. Ты спрашиваешь, почему больше шансов найти кости давних драконов? Да потому что! Во время правления Орма или Серпентатора никому и в голову не взбрело бы изготовлять «порох», «мутабор» или «звездную пыль». Тем более — торговать ими. Сразу бы отправили в артык, и никто с ними не церемонился. Конечно (добавил он со спешкой), конечно, я понимаю, так себе аргумент, здесь легко можно до чего угодно договориться, я это, собственно, к тому, что все насколько прогнило, насколько исказилось, что даже мне в голову приходят подобные мысли.

Марта тогда перевела разговор на иное: ладно, пусть с давними костями шансов больше. Но свидетельства о тех падениях слишком запутаны.

Она привела в качестве примера цитату о витязях-серпоносцах, и Виктор принялся азартно объяснять, что к чему, хотя, в итоге, сбился, засмеялся и поднял руки: да попробуй, к примеру, врубись, что такое «жалово семья», подобное без справочника не осилить. А может, просто опечатка и мы с тобой слишком глубоко роем.

С ним было легко. Он не заморачивался по поводу «мы же учитель и ученица, держимся в рамках», он смеялся, когда было смешно, и спорил, если не был согласен, он по-настоящему горел этой своей идеей-фикс, не боялся препятствий, вообще, кажется, никого и ничего не боялся.

Марта знала, что так не бывает. И ночью, перед сном, повторяла себе: это мышеловка, а ты — наивная дурында, время повзрослеть, тебе уже восемнадцать, включи мозг, в конечном концов, посмотри на себя в зеркало, тебе далеко и до Кадыш, и до Аттербаум, не говоря уже об Аделаиде, и вся твоя любовь оказывалась безнадежной, и если кто в тебя и влюблялся — какие-то угреватые неудачники. Ты же Ведьма, кому хватит духа иметь с такой дело, а ему просто нужна твоя помощь, вспомни, как он подбивал клинья к медсестре, как смотрел, глаз не сводил с Аделаиды, господи, да куда ты вообще лезешь, Баумгертнер?!

Она вертелась, не могла никак пристроить свои руки, ноги, каждое прикосновение смущало сильнее и сильнее, мозг? — какой мозг, причем здесь вообще мозг, сейчас, здесь, имели значение совсем иные вещи, пусть даже они существовали лишь в ее воображении, но там уже — несомненные, неотвратимые, они пронизывали ее, как пронизывает пространство яркий свет, встряхивая вселенной мощно и сладко, «свет в одно и тоже время является волной и частицей», о да, какую же бессмыслицу иногда подсовывает нам память, господи! — и потом, уже засыпая на мокрой от пота, мятой простыне, она обещала себе выбросить из головы всю эту романтичную хрень, утро вечера мудренее, ты же сама это знаешь.

Но утром, на свежую голову, все воспринималось иначе. Более рационально, убедительнее.

Ты помогаешь ему, потому что тебе с ним интересно. Потому что он способен реально помочь людям. Потому что один из этих людей — твой отец, а ты же хочешь вернуть отца к жизни? Хочешь.

В придачу, сознавалась она себе, ладно, хорошо, есть мизерный шанс, что за дружеским поведением господина Виктора Вегнера кроется что-то больше… — или это больше возникнет благодаря вашим общим исследованиям. В жизни иногда происходят чудеса, причем не только злые и жестокие.

Теперь им только и оставалось, что надеяться на чудо. Гора подшивок, редкие свидетельства о падении, которые вряд ли приведут к костям. Все равно, что ловить рыбу в пруду, на поверхности которого — лишь радужные, ядовитые пятна.

Первые полчаса они изучали подшивки внимательно, потом начали пролистывать, несколько раз Виктор делал выписки в блокнот, но без особенной надежды, скорее от бессилия… «…опять исчез ребенок, и опять на месте прошлогодней катастрофы. Власти города в который раз обещают установить там памятный мавзолей, однако дальше громких слов»… «Местные энтузиасты утверждают, что обнаружили практически все основные места падений — и теперь обратились к мэрии с проектом туристического маршрута, остановками на которой будут, собственно, именно эти места».

В итоге, Виктор свернул дежурную подшивку и потер веки кончиками пальцев.

— Слушай — сказал — это безумие. Ничего мы так не нароем. Даже если бы мы имели не три, а тридцать три часа. Здесь в лучшем случае десятая часть архива. А тебе уроки на завтра делать, не хватало еще, чтобы из-за меня тебе влепили неуд.

Марта искоса глянула на книгу, о которой уже забыла. Только сейчас она обратила внимание, что в читальном зале на удивление многолюдно. Цынгане выносили из фондов целые кипы — судя по переплетам, преимущественно учебники и чьи-то мемуары. Ходили прямо по ковровым дорожкам, оставляя белые пыльные следы и время от времени с вкусом, от души чихали. Добычу они складывали в кузов грузовика, двое цынган переступали там туда-сюда, утрамбовывая книги.

Пенсионерки у окна следили за этим действом с неистовым восторгом и праведным гневом.

— В наших времена столько памятников не ставили — сказала одна.

— Но уж если ставили — возразила другая — то посыпали пеплом из настоящих книг, а не из дешевых школьных учебников.

— Какая страна, такие и памятники — поддакнула первая.

Потом обе, словно по команде, оглянулись на библиотекаршу и решили, что им де самое время пройтись, смотрите какая погода солнечная, к чему нам здесь пыль глотать.

Тем временем цынгане потянули дежурную порцию добычи — и Виктор охнул: это были желтые кипы газет, которые прямо распадались в руках; их в свое время даже толком и не подшили.

— Мы же договаривались, у нас еще по крайней мере два с четвертью часа! — он заслонил выход в коридор, сложа руки на груди.

Ох зря, подумала Марта. Это вам не школьные хвастуны, которых можно поставить на место меткой шуткой.

Она поднялась из-за стола, думая, как в разе чего помочь. И только сейчас поняла: один из людей в оранжевых жилетах — господин Трюцшлер собственной персоной!

— Вот тока давай без этого, да — сказал их главный — «договаривались», е-мае! Мы там тебе гору этого хлама оставили, читай хоть лопни. А хочешь — поехали с нами, поможешь разгрузить. Пока будем остальное жечь, еще почитаешь, не вопрос. У нас типа график, если че. И что нам, штрафные из собственного кармана отстегивать, ты же все равно с этими завалами никогда не справишься. Правильно я говорю, коллеги?

Коллеги решительно подтвердили: да мол, мужик, ты это, не выеживайся, отложи что хочешь, но только реально оценивай свои силы, да? И не смотри на нас, как на врагов народа — ну хочешь, мы конкретно эти газеты выгрузим тебе, куда скажешь, вот хоть на ближайший стол. Только чтобы без скандалов и паник: мы тебе помогли, но и ты нам не мешай. Мы все живые люди, мир, сочувствие, сотрудничество — вот наш девиз.

Виктор заявил, что да, именно эти газеты ему тоже понадобятся, на стол так на стол. Голос его звучал столь холодно и решительно, что у Марты мурашки по спине забегали.

Тут вмешалась уже библиотекарша: при всем уважении, юноша, я не дам превращать читальный зал в склад. Не вам потом пыль стирать, и так наследили, работнички. Какие еще уникальные факты? Полноте! Этот хлам здесь лежал годами, в него чаще сверчки заглядывали. «Факты»! Хорошо, хорошо, если уж прям так надо — пущу на несколько минут, закрыв, так сказать, глаза.

Цынгане деловито потянули мимо них очередные книги, Виктор с каменным лицом попросил библиотекаршу принять благотворительный взнос, для пополнения и расширения фондов. Та была настолько благосклонна, что согласилась.

— Пошли — сказал Виктор Марте.

И прибавил тихо, когда они уже пробирались узким, полутемным проходом вдоль стеллажей:

— Знаю, шансов — ноль. Но вдруг повезут. Не дождутся, чтобы я просто взял и сдался.

Фонды оказались тремя комнатами, забитыми книгами вплоть до потолка. Гора отбракованной литературы была навалена в дальнем углу, прямо посреди прохода. Все вперемешку: романы, справочники, учебники, журналы, кипы газет. Лампы здесь не горели, лишь от зарешеченного окна пробивался болезненно-серый свет.

Они присели на корточки и взялись пересматривать подшивки. Откладывая за те годы, которые были как можно ближе ко времени падения. Хотя Марта сердцем чувствовала: бесполезное дело, зацепок здесь нет.

Через несколько минут Виктор поднялся и тихо сказал, что пойдет, отнесет первую порцию в зал.

Марта взяла его за руку:

— Слушай, не огорчайся. Они же неплохой не понимают… Они вообще… им бы только…

Он смотрел на нее как-то странно. Лицо в полумраке имело такой вид, словно принадлежало не Виктору, а другому человеку. И взгляд… такой необычный… Оценивающий? Или выжидательный?

Виктор присел на корточках рядом с ней, накрыл ладонь своей, улыбнулся чуть сконфуженно.

— Ты не представляешь, насколько это важно для меня — твоя поддержка — он помотал головой — ох, что ж такое, что не скажешь — сплошная банальность. Но я правда, очень тебе благодарен.

Он немного качнулся, лицо их неожиданно очутились совсем близко, мышеловка, подумала Марта, включи мозги, дурында, включи же…

Но прежде чем она успела сделать — или не сделать — что-то необратимое, над их головами вспыхнуло яркое сияние, Виктор от неожиданности качнулся, ноги у него разъехались, и он смешно уселся прямо на гору журналов.

— Молодые люди, что же это вы в темноте сидите, включили бы свет.

Это была, конечно, библиотекарша, которая после благотворительного взноса возлюбила ближних своих и почувствовала за них прямо неземное беспокойство. Или поддалась банальному любопытству.

К счастью, от дверей сюда добраться было нелегко, и когда тетка заявилась, Виктор уже стоял нагруженный первой порцией, а Марта докладывала ему на вытянутые руки последнюю пачку.

— Благодарю, так действительно лучше!

Библиотекарша поглядела на них подозрительно, напомнила, что время идет, и кстати, если «Давнеслов» читать не будете, сдавайте, мне уже звонили по телефону, спрашивали, доступен ли. Что? Да-да, конечно, юноша, не буду заступать, вы бы меньшими порциями носили, еще надорветесь.

Когда Марта, наконец, осталась одна, несколько секунд она просто стояла, глубоко и медленно дыша.

Ну, сказала себе, ты же этого хотела, разве нет? Когда шла с ним в полутемные фонды. Когда взяла его за руку. Вообще — когда впуталась во все эти поиски-исследования, походы в библиотеку, переписку в чатике, вечерние смски.

Так в чем проблема?

Люминесцентные лампы над ее головой жужжали, словно громадные светлячки, одна то гасла, то загоралась. Сбивала с толку, мешала думать.

И внутренний голос. Он был Марте слишком хорошо знаком, хотя ни капельки не похож на ее собственный.

Стремное это ощущение: мысленно спорить с собственной мачехой. Еще стремнее: понимать, что он прав.

Я просто испугалась, решила Марта. Накручиваю себя, выдумываю разную фигню. Боюсь поверить.

И вообще, Баумгертнер, отвлекись уже от собственных душевных переживаний, подумай о Викторе, у него ведь действительно проблемы. Взгляд, ишь, необычным показался! Ну так, блин, столько обломов за один раз — посмотрела б я на тебя. Плюс — думаешь, ему приятно, что эти уроды так с ним повелись. Еще и при тебе.

А ты — Марта, по прозвищу Ведьма — сопли развесила хуже Ники. Хотя могла бы помочь. По крайней мере могла бы попытаться.

Она выдернула из-под свитера куриного бога и, не снимая цепочку, положила за щеку. Потом закрыла глаза и велела себе: смотри как следует и не медли, времени у тебя маловато. Ты должна закончить до того, как придут цынгане или Виктор.

Нажала пальцами на веки, сильно, жестко.

И увидела, как в тьме проступают оранжевые полоски. Корешки книг. Сейчас Марта словно смотрела на них сквозь окуляр тепловизора. Некоторые сияли ярко, даже хотелось прищурить глаза — и как прищуришь, когда видишь все это сквозь веки? Попадались и другие — те пылали ровным, спокойным светом или едва мерцали — но больше всего было темных, мертвых книг. Тех, которые никто не снимал из полок уже очень давно. Тех, что перестали интересовать читателей — если вообще когда-то интересовали.

Все вместе они складывались в призрачный трехмерный узор, и в другой раз Марта с удовольствием бы им полюбовалась. Но сейчас она лишь улыбнулась, свирепо, с вызовом — столько лет вы никому не были нужны, ну же, принесите для многообразия пользу, вот вам последний шанс перед тем, как вас бросят в костер и превратят из пищи для ума на поживу горгонитовым уродищам.

Она трижды бесшумно сплеснула в ладони и повернулась по часовой стрелке, потом — притопнула ногой, словно хотела притрамбовать старый, вздутый волнами линолеум.

Спроси кто, Марта не объяснила бы толком, зачем все это делает. Просто знала: только это может сработать.

Так она и двигалась: три всплеска, разворот, два притопа, разворот, три всплеска. Книги вокруг молчали, лишь несколько самых бледных окончательно угасли.

Она почти завершила полный поворот, когда услышала шаги. Сначала решила: Виктор — но нет, судя по голосам, это были цынгане. Закончили перекур и заявились за следующей порцией. Люди работают, прохлаждаться ишь некогда, план у них.

Марта мысленно выругалась, из-за этого сбилась с ритма, сначала повернулась, лишь потом вплеснула в ладони — и плеснула, курица безголовая, что было мочи, цынгане, наверное, услышали, а потом — что уж терять? — и притопнула от души. На миг ей показалось, что во все стороны словно круги по воде, расходятся волны тишины. Смолк сверчок, перестали орать дети за окном, не сигналил мусоровоз, пнучись кормой в узкий просвет арки. Даже цынгане, что громко обсуждая, сколько будут платить за работу в каких-то вновь созданных патрулях — притихли.

Потом что-то тихо-тихонечко зашуршало у Марты за спиной, она обернулась, но недостаточно быстро — лишь увидела, как по ряду книг прошла волна, словно судорога под шкурой огромного зверя. Тоненький, неприметный томик не удержался на полке и полетел вниз, просто под ноги цынганам.

Господин Трюцшлер, щурясь от яркого света, ступил сквозь дверной проем и стал на распахнутый разворот.

— Вот — бросил через плечо своим напарникам — смотрите, воспитание — оно таки действует. Правда? — вернулся он к Марте — А сначала делала вид, что не врубаешься. Вместо уроков слонялась черте-где. А теперь пожалуйте: в воскресенье в библиотеке сидит — сказал он цынганам — учит уроки. Еще и Бенедикту моему мозг вправила, тоже сегодня взялся за учебу, из комнаты не взлезает. А все почему? Надо уметь найти подход к каждому. Если каждый будет стараться, и бардака такого на улицах не будет. И патрули не понадобятся.

Господин Трюцшлер делился мудростью, не слишком проникаясь тем, слушают его или нет. Сегодня ради разнообразия от него пахло не выпивкой, а лекарствами что ли — резкий, аптечный запах разливался в воздухе, и Марта едва удержалась, чтобы не чихнуть.

Остальные цынгане молча собирали книги, один потянулся к затоптанному Трюцшлером томику, но Марта была куда ловчее. Бородатый дядька с мешками под глазами и сломанным носом глядел на нее, Марта держала книгу крепко, сама смотря ему в глаза. Бородач фыркнув улыбнулся и ухватил другой, более толстый том.

— …с другой стороны — рассуждал господин Трюцшлер — порядок — он везде нужен. И если люди ночью будут спать, а не слоняться черте-где — от этого все только выигрывают. Плюс, честному человеку будет где денежку заработать, она ж лишней то не бывает.

Если бы ты захлопнул, наконец, свою пасть подумала Марта, оно бы тоже было не лишним.

Но менее всего ей хотелось сейчас с ним спорить. Тем более — озвучивать вслух свои желания: покорнейше благодарим, и прошлого раза хватило с лихвой.

Она вышла в читальный зал, держа книгу так, чтобы не заметила библиотекарша. Увидела в окне Виктора: он шагал улицей туда-сюда и с кем-то разговаривал по мобилке. Взгляд его был рассеян, Виктор кивал, иногда сдержанно отвечал, супился. Хорошо хоть в этот раз куртку накинул, ветер там дул неслабый, простудиться — проще простого.

— Так что с «Давнесловом»? — напомнила библиотекарша.

— Сейчас, минут двадцать — и отдам.

Марта пристроила свою добычу за кипой журнальных подшивок, посмотрела, наконец, на обложку. «Компактные поселения в околицах Нижнего Ортынска: генезис, развитие, проблемы интеграции».

Ну, хоть не «Экономика заморских стран в раннем средневековье», шансы есть.

Она раскрыла книгу — точнее, она словно сама открылась — ясное дело, на том месте, где отчеканился сапог господина Трюцшлера.

«…кие поселения также могли быть уничтожены в результате крестьянских бунтов. Но, чаще всего, их уничтожали по причине нетерпимости к чужакам. Дежурные вспышки ненависти к «крысиным выродкам», «жабьим порождениям», «свинорылым» и пр. возникали во время войн с соответствующими странами, также — из-за вспышек эпидемий, экстремальных климатические условий, иным причинам, приводившим к обнищанию и высокому уровню смертности. Каждый раз виновных искали как за пределами городской общины, так и в ней — среди маргинальных групп, например: попрошаек, проституток, приезжих. Объявленные «чужаками», априори воспринимался как враги, носители деструктивных основ, причина хаоса в социальном и мировом устройстве (пусть даже в масштабах города).

Как следствие, в периоды гонений часть тех, кто испытывал преследования, вынуждено оставляла черты города, другие же пытались как можно выразительнее доказать свою принадлежность к «местным», к «своим». В результате — меняли имена и фамилии, пытаясь казаться коренными ортынчанами, отказываясь от общения в быту на своем языке. Впрочем, активное участие в этом процессе принимали и сами ортынчане: названия населенных пунктов, имена и праздники переименовывались ими в более привычные. Так Ропушина слобода стала Пропушеной, Крысяны — Рысянами, а Полозово стало Лозовым».

— Ты как? — спросил, вернувшись, Виктор — Все в порядке?

— Да. Нашла здесь одну интересную книжечку.

Он сел рядом. Марта ожидала, что обнимет за плечи, он вроде потянулся, но — нет, не обнял, положил руку рядом на стол.

— Прости, что задержался и покинул тебя одну с этими работничками. Звонил по телефону господин Штоц.

— Что-то случилось?

Виктор пожал плечами:

— Да что могло случиться. Просто он, наконец, вернулся из отпуска — выходит, мне больше не нужно его замещать. Смогу уйти из школы немного раньше и далее штудировать всю эту макулатуру.

Говорил он с легкой иронией, но Марта чувствовала за ней что-то еще, некий второй слой, скрытый смысл. Неуверенность? По-видимому, она. И еще тревога.

— А что за книга? — спросил он — Можно глянуть?

— Держи, я пока займусь «Давнесловом», а то она меня четвертует.

Виктор поднял голову, посмотрел на библиотекаршу, которая как раз вычитывала цынган за то, что бросили окурки прямо у подъезда.

— Эта — может!

Он взялся за «Компактные поселения», а Марта тем временем раскрыла «Давнеслов». Читать все, от начала до конца, она не собиралась, нужен был любой давний обряд — желательно, ясное дело, не такой, что на раз-два насерфят одноклассники. А, еще, чтобы его можно было, как сказал тогда Штоц, «оживить».

Поэтому она сразу пропустила многочисленные описания захоронений и свадебных обрядов, отбраковала праздник Драконьей невесты, народное развлечение «сожги ведьму», описание ритуалов, с помощью которых можно было избавиться от бесплодия. Вообще выходило, что предки лишь бесконечно делали детей и хоронили стариков, никакого, как бы сказал Чистюля, конструктива, никакого разнообразия!

Марта уже потеряла надежду что-либо найти, когда дошла до главы «местные верования». Здесь также случались перлы, наподобие горульского турнира с перетягивания зубами черствых, пропитанных дегтем блинов или обычая, согласно которому в Истомле семимесячных младенцев макали в чернила, разбавленные слезами. Зато в Рысянах каждого переступного года избирали Королеву Лесов и Полей — Марта просмотрела старые черно-белые фотографии и решила: подходит! Быстро, пока библиотекарша отвернулась, отсняла несколько разворотов на телефон — и уже сугубо по инерции пролистала следующую страницу.

Там тоже была фотография, размытая, с коричневыми черточками у верхнего края — но цветная. Какой-то ход местных жителей, все в странных одеждах, впереди с огромной свечой шагает женщина среднего возраста, волосы распущены и лежат на плечах, на шее бусы из высохших кукурузных и крапивных листьев.

О кукурузе и крапиве Марта прочитала под фотографией, разглядеть такие детали было нереально. «Обряд вымаливания дождя», вот как. «Локальный обычай, не зафиксирован в других населенных пунктах региона».

Если верить авторам книги, когда давно не было дождей, жители Рысян собирались на краю села и отправлялись на кладбище. Где наматывали круги над руинами тамошней церковки, распевая какую-то бессмыслицу о слезах, кои вымаливают, чтобы знали, у глаз бессонных.

— Действительно интересно — сказал Виктор, отвлекаясь от «компактных поселений» — конечно, написано мудрено и скучно, но есть здесь один фрагмент… если ему верить, знаешь, почему некоторые села уцелели до сих пор? Их не тронули ни во время погромов, ни позже, в гражданскую.

— Знаю: они меняли название и вообще, как могли притворялись «своими».

— Это тоже — кивнул он — только дело в другом. Пропущенную слободу, например, в итоге таки сожгли, не пропустили. А вот Фетрово — бывшее Вепрево — уцелело. Потому что никто другой на тех землях селиться не хотел, они считались нечистыми. Земля там родила плохо, часто случались локальные эпидемии. И связано это было, представьте себе, с тем, что именно там падали драконы. Или — добавил он, пролистав страницу — или появлялись драконьи кости. Вот: сначала Вильце было обычным селом хлеборобов, а когда там вдруг — лет через десять после падения Тифона Бессмертного — появились его ребра и тазовые кости, люди оттуда ушли. И вскоре там поселились пораженные ленивой смертью, возникла целая община. Но и ее правда потом тоже сожгли, но это уже другая история.

— Интересно — согласилась Марта — Но чем это поможет? Допустим, составим перечень таких сел. Может выясним, какие из них действительно уцелели благодаря костям. А дальше? Во-первых, не факт, что с тех пор эти вот кости не пошли на драковуху и яд от долгоносиков. Во-вторых, даже если не пошли — где их искать?

Виктор посмотрел на нее решительно, почти зло. Вот так-так, подумала Марта, у кого-то открылось второе дыхание.

— Во-первых — победно заявил он — ни на одну драковуху эти кости не пошли. Не могли пойти! Они же работали как оберег для поселков. Ну представь: если ты живешь на другой планете и у тебя есть генератор защитного поля от дикарей и стихийных бедствий, станешь ли ты его разбирать на запчасти и сдавать в металлолом? Да ни за что!

— А во-вторых? Ты действительно веришь, что владельцы возьмут и отдадут тебе такой генератор? — подрезала его Марта — Или, по крайней мере расскажут, где искать?

— Сейчас иные времена! — отрезал Виктор — Погромы остались в далеком прошлом, да и вообще люди стали мыслить рациональнее. Думаю, вероятнее всего, в таких поселениях кости были скрыты где-то глубоко, чтобы на них действительно не наложили руку чужестранцы. И со временем о существовании этих святынь не то, чтобы забывали — скорее, переставали понимать, в чем их смысл. Словом, не знаю, где ты нашла эту книгу, но считаю, Марта, ты молодчина! Теперь нам есть от чего отталкиваться! Потому предлагаю: прекратить на сегодня ковыряние в этой макулатуре, идти немедленно пить кофе и строить планы экспедиций в ближайшие села. То есть — сконфуженно кашлянул он — моих экспедиций, я не уверен, что ты захочешь…

— Давай начнем с перечня — предложила Марта — А там посмотрим.

Но она уже знала: захочет. Виктор, который на каких-то полсекунды причудился ей в полумраке фондов, исчез; сейчас перед ней сидел тот, предыдущий, знакомый Виктор, который ей по-настоящему нравился. Целеустремленный, решительный, без малейшей нотки чуждости.

Которой, сказала она себе, нет и не было, хватит уже выдумывать, не путай интуицию с надуманностью и недоверием, Баумгертнер.

Они сдали газеты и журналы цынганам, «Давнеслов» — библиотекарше, а «Компактные поселения». Марта спрятала в сумку: все равно списали, так какого черта — а им с Виктором может пригодиться.

Сели в кафешке, не доходя до Трех Голов, из окон была видна аллея Освободителей, там прогуливались парочки, а на скамьях сидели, цедя пиво, старшеклассники. Марта узнала Гюнтера, Натана, еще нескольких. С тех пор, как нашли избитого до полусмерти Луку, они держались вместе. Ходили несколько раз к нему в больницу, но дело было не только в Луке, с ним по этому случаю вообще немногие дружили. По находчивому выражением Чистюли, «эти бойцы что-то мутят» — и Марта не была уверена, хочет ли знать подробности.

Виктор, кажется, тоже вспомнил тот день в спортзале — но его волновало иное.

— Жаль, что так ничего и не выяснилось относительно пакета — заметил он — там точно были обломки нижней челюсти. Выходит, где-то рядом — в смысле, там, где ее нашли — должен лежать и череп. Его бы мне точно хватило с головой — он хмыкнул, невесело улыбнулся — тот еще каламбур. Но представь: я пересмотрел все снимки со спортзала, и ни на одном свертка в таком пакете нет.

— Кто-то стер? — осторожно допустила Марта.

— Дежурные снимали и сразу сливали в сеть, в группу, номера по очереди, пропусков не было. Безнадежно. Вот если бы узнать где точно нашли эту челюсть. Времени маловато, уже теперь земля промерзла, но шанс — хотя бы мизерный — остается. Потом — все, тема закрыта до весны.

Он махнул рукой:

— Что уж там, проехали. Сегодняшняя зацепка — это очень круто. За несколько дней я составлю перечень ближайших сел и прикину, может, на неделе сам куда и мотнусь. Напомни, ты, когда в Инкубаторе работаешь?

— Пока что по вторникам, четвергам и субботам. Но я не уверена. Понимаешь, Штоц вернулся, да… но мальки сильно изменились. Боюсь, скоро кружок закроется. Им не до газет, не знаю почему. Тогда я буду занята только по вторникам.

— Но благодаря кружкам ты хоть немного зарабатывала, а теперь… Слушай — сказал Виктор — не знаю, насколько это удобно… ты только правильно меня пойми, хорошо? — он повертел чашку на блюдечке, поднял взгляд на Марту — Давай я буду тебе ежемесячно платить за работу с архивами? Не очень много, чисто символично, много я не потяну — но… будет хоть какая-то подмога. Ты же тратишь на меня свободное время, которое могла… ну, на какую-то работу устроится, например. И если родители будут спрашивать… ну, чтобы не думали всякое… лишнее.

Марта глазам своим не поверила: он покраснел от смущения!

— Нет — сказала она твердо — Даже не обсуждается. Я этим занимаюсь, потому что мне нравится твоя идея. Ты делаешь хорошее дело. И никто не будет думать ничего лишнего. Но даже если — пусть себе думают, это не их дело. А относительно денег — добавила она впопыхах — все решено, ну, в смысле со вступлением. Тех, что есть, хватит. С головой хватит!

Пойду, решила она. Если это лишь вопрос гордости — то черт с ней, с гордостью. Один разочек сходить на завод, отнести документы, корона не упадет. Виктор вон больше жертвует, причем несколько недель подряд. Я же вижу: что бы он не говорил о дедовом наследстве, как бы не пытался держать марку — костюмы его только на первый взгляд выглядят модно, а присмотришься — здесь потертость, там аккуратно заштопанный шов…

Он опять посмотрел на Марту со странным выражением лица. С удивлением, и уважением, и еще с каким-то чувством, которому она не могла — или пока что не хотела — подобрать название.

— Ну… знаешь, я не мог не предложить, но — даже рад, что ты отказалась. Когда заходит речь о деньгах, дружба рано или поздно заканчивается, а мне… я, знаешь, слишком ценю ее… то есть — нашу дружбу.

И опять он покраснел, но взгляда не отвел.

— Слушай — добавил тихо — и еще одно. Там, в библиотеке.

— Стоп — сказала Марта — Мне пришла в голову одна мысль.

Это было чистой правдой: таки пришла. Простая и ясная: к разговорам о том, что случилось и чего не случилось в фондах, она не готова.

Надо было срочно менять тему. И Марта ляпнула первое, о чем вспомнила.

— Хаустхоффер.

Виктор поднял брови и мигнул, явно сбитый с толку. Тогда она объяснила:

— Постоянно забываю тебя спросить — ты никогда не слышал такую фамилию: господин Хаустхоффер?

Виктор смотрел на нее, между бровями обозначилась едва заметная складка.

— Слышал — медленно вымолвил он — Конечно, слышал. Но не ожидал, что ты. Даже не думал, что о нем знают в Нижнем Ортынске.

За окном одна из компаний снялась со скамьи и двигалась вдоль аллеи, как раз к их кафешке. В центре шагал Гюнтер, что-то говорил, время от времени взмахивая рукой — словно был экзотическим поваром, что на ходу рубил глубоководную, редкую рыбину.

— Он приходил в Инкубатор — сказала Марта — Вчера. Искал одного из мальков. Странный человек. А ты откуда его знаешь?

Виктор пожал плечами:

— Он читал лекции — но это странно, еще когда я в столице. А почему ты вдруг вспомнила?

— Мне — осторожно сказала Марта — показалось, он тоже интересовался костями. Даже не так — всем, что связано с драконами. А твой Хаустхоффер?

— Ну, не знаю. Думаю, «мой», если бы и переехал из столицы в такую дыру как Ортынск… только без обид! — (Марта отмахнулась: какие обиды, сама так считаю) — Ну вот, если бы он приехал сюда — то вряд ли из-за какого-то мальчишки. А из-за драконов — мог. Давай так: если увидишь его еще раз, сними на мобильный. Посмотрим, он ли это. А я сегодня-завтра посмотрю в интернете, вдруг что-то о нем раскопаю.

У Марты на кончике языка вертелось несколько вопросов, но она вдруг поняла, что компания с Гюнтером во главе вот-вот очутится напротив окон кафешки. Ей, может, и безразлично — а вот нужно ли Виктору, чтобы о них сплетничали.

Словом, Марта извинилась и отлучилась к гардеробной — а когда уже выходила, получила от Виктора смску: «Осторожно, у нас здесь внеплановая дискуссия:)))».

Она выглянула из-за дверей — ребята обступили Виктора и о чем-то спорили, точнее — как поняла Марта несколько минут спустя — в чем-то пытались его убедить. Конрад показывал Виктору экран мобильного, Гюнтер со старшим Кириком кивали, размахивая руками. Марта прошла мимо них словно ничего не случилось, толкнула входные двери, свернула в ближайшую улочку. Набрала: «Решила не вмешиваться. Справишься»?

Ответ пришел мгновенно: «Легко! Вечером созвонимся:). Прости, что так вышло, поздно заметил».

Сама дурында, хмыкнула она. Видела же — и не предупредила.

А может, и не хотела предупреждать? Вдруг бы Виктор опять перевел беседу на то, о чем ей говорить пока не хотелось.

Улочка выходила на площадь Трех Голов, Марта прикинула и решила, что оттуда легче дойти до конечной сорок первой и сразу поехать к себе, чем ловить двенадцатую на проспекте — там еще попробуй упихнись.

Она думала, что помост давно убрали — точнее, даже не задумывалась об этом. Ну а какие еще, если честно, возможны варианты?

А он стоял, и клетка на нем возвышалась, и в клетке до сих пор сидели узники, все трое. Это было дико, невероятно! Марте показалось, что время замкнулось в петлю, и она вернулась во вчера.

Только вчера на площади поднимала в воздух кулаки и требовала справедливости толпа, а сегодня все выглядело пасторальный и мило. Здесь и там прогуливались одиночные добропорядочные граждане, кто-то покупал на углу стаканчик кофе, бегали мальчишки, мамочки невнимательно конвоировали коляски со своими драгоценными чадами.

Около лестницы, что вела на помост, топали трое дядек в камуфляже — но эти были из местных, одного Марта видела несколько раз в супермаркете, в пивном отделе. Они лениво о чем-то галдели, дымя папиросами.

Узники в клетке сидели, опершись спинами на решетки. Теперь их торсы были прикрыты короткими рваными жилетами цвета хаки, а головы пленники пригнули к коленям, поэтому невозможно было разобрать, лица у них или морды.

У помоста вертелись несколько ребят тринадцати-четырнадцати лет. Пытались держаться подальше от дядек, но словно чего-то выжидали.

К помосту тем временем подошла женщина лет за пятьдесят. На ней была пестрая, давняя, не по погоде теплая кофта, исцарапанные туфли, юбка, больше смахивающая на тяжелую портьеру из актового зала. Шла женщина решительным шагом, под мышкой держала сумочку из кожзаменителя. Глаза на широком, округлом лице горели нехорошо — свирепо блестели застежки на сумочке.

Дядьки заметно напряглись.

— Госпожа Гелена — сказал старший — давайте без скандалов. Тысячу раз просили: без физического вреда, мы — не они, не звере какие. В назначенные часы, по одному — это пожалуйста. В пределах педагогического влияния. Для наглядности. Но никакого самосуда, этот вопрос принципиален.

— Я буду с ними разговаривать — заявила женщина — говорить же никто не запрещал?

Дядьки переглянулись, один мрачно затянулся и попал окурком куда-то в сторону, под помост.

Она тем временем обошла их, поднялась по ступеням и стала перед клеткой — на достаточном расстоянии.

— Убийцы — сказала она тихо, обыденно — Звери. Падаль. Как вас таких земля носит. Гореть вам в аду. Чтобы детей ваших в утробах изувечило. Чтобы матери ваши вас пережили. Чтобы…

Пленники сидели молча, не двигались. Вздрогнули только тогда, когда что-то прозрачное, сияющее пролетело в воздухе и плеснуло о решетку. По сторонам брызнула вода, госпожа Гелена невнимательно отряхнула капли с платья и тем-таки монотонным, дребезжащим тоном продолжала проклинать.

Дядьки рявкнули на ребят, чтобы не дурковали, но было видно: сказано больше для видимости — и ребята сами это понимали. Хохоча, толкаясь, они помчались с пачкой презервативов к фонтану готовить следующие снаряды.

Ладно, подумала Марта, пока что они набирают туда воду. Но через несколько дней в узников полетят бомбочки с краской? С мочой? С дерьмом?

Но, однако сейчас — она видела это абсолютно четко — никто не растягивал невидимых нитей. Никто не руководил ребятами, госпожа Геленой, охранниками. Все они были здесь по собственной воле — и действовали также по собственной воле.

Но, однако — искренне верили в собственную правоту.

Она опять посмотрела на пленников — и увидела, как из-под рваных жилетов пробиваются клоки меха. Чем дольше женщина говорила, тем гуще становился мех.

Вдруг один из пленников поднял голову и посмотрел женщине просто в глаза.

— …до седьмого колена. Чтобы кишки ваши… — голос ее задрожал.

Существо из клетки смотрело, не моргая и не отводя взгляда. Женщина откашлялась.

— Чтобы кишки ваши в узлы повыкручивало, чтобы ногти ваши поврастали…

— Упыри — хрипло сказало существо. Говорило оно со странным акцентом, словно сознательно перекручивая слова. А может, собачьи язык и гортань мешали — Капитан говорил правду. Правду. Все вы упыри. Похожи на людей. Говорите, как люди. Улыбаетесь. Даже плачете, видимо. Но вы не люди. И никогда ими не были. И никогда не станете, хоть бы сколько ни пытались, сколько бы сами себя не обманывали.

Женщина молчала и слушала. Стояла перед ним неподвижно, словно заколдованная. И дядьки у ступеней замерли, и ребята у фонтана.

— Потому что — хрипло сказало существо в клетке — нельзя обманывать себя бесконечно. Рано или поздно вам придется — существо глотнуло, под челюстью дернулся огромный угластый кадык — придется посмотреть в глаза самим себе. Придется сознаться самим себе…

— В чем?! — прохрипела в ответ госпожа Гелена — В чем мне сознаваться?! В том, что вы, твари, изуродовали моего единственного сына?! Моего Рейнхольда, мою кровиночку, моего ненаглядного…

— В том — сказало существо из клетки — что не хлебом вы питаетесь и не вино пьете. Пьете вы чужую кровь. И питаетесь чужими смертями. И даже если спите в кроватях, настоящая ваша постель — могилы и склепы. И время ваше — ночь. И светило ваше — месяц. И детей своих вы рождаете, чтобы потом отправить их на гибель.

— Ты лжешь! — голос у госпожа Гелены изменился, она отшатнулась, и Марта впервые обратила внимание, какая у нее бледная, словно восковая, кожа. И какие обвисшие мешки под глазами. И ногти — какие длинные, острые у нее ногти — Ты лжешь, ты лжешь, ты лжешь, ты лжешь, ты лжешь!..

Она хрипела на одной протяжной ноте — винтажная кукла-переросток, в которой вдруг что-то сломалось. Дядьки, наконец, опомнились, запрыгнули на помост, один ухватил за плечи госпожу Гелену и пытался увести отсюда, другой сковырнул полупрозрачную крышку и бахнул кулаком по металлической педали. Существа в клетке подскочили, затанцевали, поднимая как можно выше задние лапы.

Марта опять почувствовала тот же запах — словно из дешевой шашлычки. Она закрылась рукавом, прижала его к носу, чтобы не стошнило — и пошла прочь, мимо фонтана, надеясь, что водяная пыль хоть немножко перебьет вонь. Краем глаза заметила, что ребята уже не наполняют презервативы. Один — тот, более высокий и более худой чем другие — стоял, опершись руками на бортик, и смотрел на воду. Пальцы его побелели, левый локоть немного дрожал — и дрожала щека, словно от нервного тика. Марта не знала, что он увидел в отражении — и знать не хотела. Его приятели толпились кое-что поодаль и переглядывались, и было абсолютно ясно, что ни за какие сокровища мира они не подойдут ближе.

Потому что, подумала Марта, они увидели то же, что и их приятель. Потому что боятся увидеть это опять.

«Или — сказал внутренний голос, очень похожий на голос Элизы — боятся, что не увидят. Боятся, что никогда больше не увидят собственного отражения — ни в зеркале, ни в воде, ни на любой иной поверхности»?

На мгновение она поверила в это — и даже хотела обернуться, чтобы посмотреть, отбрасывает ли худощавый парнишка тень. Но солнце уже зашло за тучи, да и все равно в этом не было никакого смысла; да и какое Марте дело до чужих теней и отражений? Никакого.

Вернувшись, она закрылась в гараже и вытянула из дальней полки альбом с фотографиями. Некоторые были сделаны еще на пленку. Она давно не открывала этот альбом — не любила ворошить прошлое. Какой смысл, ничего ведь не вернешь. Но сейчас ей было важно посмотреть.

Удостовериться, созналась она самой себе. Да, удостовериться.

Она уже начала забывать маму. Помнила любимые фразы, жесты, помнила ее — которой та была на фотографиях — но не как целостного, живого, родного человека.

И сейчас очень боялась того, что может увидеть. Ведь память иногда творит с нами странные штуки.

Вдруг Марта все эти годы обманывала саму себя? Вдруг за эти пять лет после смерти мамы она заставила себя представить, выдумать ее другую? Ненастоящую. Человечную.

Это, оказывается, так просто: создать иллюзию и поверить в нее. А потом старательно подпитывать образ того, что никогда не существовало.

Она заварила себе чай — и прежде, чем открыть альбом, сидела, уставясь в никуда, пила, грызла печенье, пыталась подготовиться к тому, что может увидеть.

В итоге, если все вокруг говорят о том, что за рекой живут чудовища… разве могут они ошибаться? А лгать… зачем всем сразу лгать, это же полный бред.

Наконец она сказала себе, что затягивать время — бессмысленно. Давай, покончим с этим одним махом.

Марта аккуратно протерла обложку альбома салфеткой. Открыла его, пролистала.

Вздохнула громко и протяжно.

Мама там была именно такой, которой Марта ее помнила. И бабушка.

Они улыбались в объектив. Качали маленькую Марту на качели во дворе. Везли ее в коляске по парку.

Без хвостов, без когтей, без меха на ногах.

И — конечно, конечно! — без собачьих голов.