Дьяволы

Глава 13 «Лучший выбор из плохих»

Начался дождь.

Он лил уже несколько часов, превратив в длинное извилистое болото тропу, которую они выбрали чтобы избежать главных дорог. Листва нависала с обеих сторон, но с неё постоянно капало понемногу пропитывая несчастную паству часовни Святой Целесообразности до костей. Дождь просочился сквозь капюшон брата Диаса, стекал по пояснице, собирался вокруг его яиц и, в нечестивом союзе с бесконечным движением влажного седла, натёр их до крови. Он не помнил, чтобы натирание яиц упоминалось среди мучений, причиняемых мученикам. Чёрт возьми, оно должно было там быть.

— Я не в лучшей форме под дождем, — проворчал он, глядя на серо-стальное небо.

— Некоторое время назад было солнечно, — сказала принцесса Алексия, которая ехала рядом с ним с вечной каплей на кончике носа и императорским достоинством, как у трупа утонувшей кошки. — И ты тоже ворчал.

— Я вообще не в лучшей форме не под крышей, — проворчал он.

— Не думаю, что кто-то этим наслаждается, — проворчала она в ответ.

— Я наслаждаюсь! — крикнула Вигга спереди, высоко подняв татуированную руку. Чем больше оно намокало, тем больше одежды снимало, пока не оказалось босиком в кожаном жилете с капюшоном, который даже не потрудилось накинуть. То, как злополучная одежда облегала мускулистую спину, было глубоко отвлекающим, хорошее настроение перед лицом всех трудностей чрезвычайно раздражало. Тем более, что самой большой опасностью вокруг, насколько мог судить брат Диас, была она. Он жил в постоянном страхе, что она может снова превратиться в зубастый кошмар и разорвать его на части. Или пропустить этап с перевоплощением и разорвать его на части находясь в человеческом облике. Она выглядела вполне способной на такое.

Он предпринял ещё одну отчаянную попытку уложить свои терзаемые яйца в более удобное положение, но потерпел неудачу:

— Как далеко, чёрт возьми, до Анконы?

Конечно, брат Диас был главным, назначенным самой Папой. Но Якоб из Торна был фактическим лидером. Он сидел непоколебимо — в смертельной битве с непогодой. В которой не может быть ни отступления, ни поражения, ни победы.

— Мы не поедем в Анкону, — проворчал он.

— Что? — брат Диас почувствовал объятья серьёзной тревоги. Возможно, в пятидесятый раз с тех пор, как они покинули гостиницу. Он осадил несчастную лошадь — не такая уж и сложная задача, поскольку они скорее ползли, чем ехали. — Анкона вполне отчётливо стояла в плане кардинала Жижки…

Старый рыцарь повернул коня, предпочтя это повороту головы:

— Планы должны подчиняться ситуации, — прорычал он. — Наши обычно становятся очень переменчивыми в нескольких милях от Святого Города. — Баптиста наклонилась и приподняла шляпу одним пальцем, позволяя струе воды хлынуть с полей. — После этого мы склонны импровизировать.

— Марциан знал, где нас найти. — Якоб поморщился, ударив кулаком в одно из мест, где не так давно у него красовалась стрела. — Вероятно, он не единственный, кто знает о наших планах. Нам нужен другой порт. — брат Диас осел в мокром седле.

— Если не Анкона, то куда?

— Неаполитанское королевство, очевидно, отпадает.

— Очевидно.

— Генуя или любой из западных портов…

— Весной Генуя прекрасна, — размышлял барон Рикард.

—…означали бы проход мимо Сицилии. Это место кишит пиратами.

— Уф, пираты. — Баптиста вздрогнула.

Брат Диас не питал тёплых чувств к пиратам, но они вряд ли могли быть хуже, чем его нынешняя компания:

— Не пробовала себя в этой профессии? — спросил он с тяжёлой иронией.

Шутка прошла мимо.

— Три плавания, кажется? — сказала Баптиста. — Неудачно бросила кости. Признаю, что в начале имелись некоторые романтические представления, но очень быстро разбились вдребезги, могу вам сказать. Надо понимать, что… — она выразительно пожала плечами. — Пираты — это херов ужас.

Принцесса Алексия подняла влажные брови.

— Да что ты говоришь.

— Они просто очень, очень ужасные мошенники на море. Они не смешные, они не очаровательные, еда ужасная. Если кто-то предлагает вам стать пиратом, скажите, что вы заняты. Вот мой совет.

— Я, вероятно, буду занята, — сказала Алексия. — Буду императрицей Востока. Или, что более вероятно, трупом. Это два варианта, которые я рассматриваю на самом деле в долгосрочной перспективе.

— Это ты сейчас так говоришь, но по моему опыту…

— Глубочайшему? — предложил брат Диас.

— …жизнь принимает странные повороты. Странные повороты. Я имею в виду… — и Баптиста охватила рукой их нынешнюю компанию, верхом на лошадях, полностью вымокшую после выезда на поляну из-под ветвей. — Оглянись вокруг.

— Почему мы остановились?

Брат Диас в ужасе обернулся и увидел, что Солнышко поймала его локоть, устремив на него эти неестественно огромные глаза. Какое бы Чёрное Искусство она ни использовала, чтобы подойти незамеченной, оно, похоже, распространялось и на лошадь. Он с большим подозрением посмотрел на животное.

— Продумываем дорогу, — пробормотала Алекс.

— Нельзя рисковать побережьем Тирренского моря. — Якоб продолжил с того места, на котором остановился, с усталым видом человека, вынужденного делать это часто. — Значит, это Адриатика. Королевство Неаполитанское, очевидно, отпадает…

— Очевидно.

—…и доки в Папской области будут находиться под наблюдением, пассажиров будут переписывать…

— Церковь любит бумажки, — заметил Бальтазар, сгорбившись ёрзая в седле и пытаясь прикрыть голову непромокаемой тканью. — Даже больше, чем бога.

— Церковь не так уж и любит бога, по моему опыту, — сказал барон Рикард. — Они думают о нём столько же, сколько юрист о законах. То, что нужно обойти.

— Ты вампир, — отрезал брат Диас. — Конечно, ты ненавидишь церковь.

— Напротив, я большой поклонник догматов вашей религии. Мне просто стыдно, что спасённые как правило так мало похожи на своего спасителя.

— Неужели мы действительно должны терпеть мнение вампира о теологии?

— Или о законах, — добавила Баптиста. — Я провела два месяца ведя дело перед магистратами в Наварре, так что практически одной ногой в этой профессии.

— Ты говоришь это про каждую профессию, — заметил барон.

— Откуда у одной женщины столько ног? — спросила Вигга и рассмеялась. В одиночестве.

— За доками в Папской области будут следить, — повторил Якоб ещё более устало.

— Что исключает Раве́нну, Ри́мини и Песка́ру, — сказала Баптиста, пересчитывая города на пальцах.

— Пескара всё равно ужасна, — вставил барон Рикард. — Мертвецам не стоит попадаться в Пескаре.

— Ты — мертвец, — сказала Вигга.

— Меня бы не поймали.

— Это должен быть оживлённый порт, — проворчал Якоб. — Мы затеряемся где-нибудь на заднем плане.

— Как я, — сказала Солнышко почти задумчиво.

— И я. — Вигга откинула копну волос набок и натянула капюшон. Её мускулистые плечи, покрытые татуировками в виде рун и предупреждений, были отлично видны, как и собачьи клыки в улыбке.

— Ты похожа на оборотня в капюшоне, — сказала Солнышко.

— Итак… — Якоб произнес, как будто ударил тесаком по разделочной доске. — Едем в Венецию.

— В Венецию? — брат Диас ещё больше встревожился. — Это твой план?

Якоб проигнорировал его:

— У кого есть знакомые в Венеции?

— У меня везде есть знакомые, — сказала Баптиста. — Правда, не все меня любят.

— Тебя хоть кто-то любит? — спросил Бальтазар.

— В лучшем случае равнодушны. И всё же, в нашей компании нет никого популярнее меня.

Барон презрительно окинул всех взглядом:

— Сложно найти планку ниже…

— Люди редко вспоминают меня с любовью, — сказала Вигга, ухмыляясь. — Но ещё реже — забывают.

— Говори за себя, — сказал Бальтазар. — Я — один из трёх, возможно, двух лучших некромантов в Европе. Успех, конечно, приводит к зависти, а зависть к обиде, но у людей нет выбора, кроме как хотя бы уважать меня.

— Назови одного человека, который тебя уважает, — сказала принцесса Алексия.

Наступила тишина, нарушаемая только шумом дождя.

— Венеция, — сказал Якоб, поворачивая коня. — Там мы найдём корабль.

— Но Безмятежная республика на ножах с Папской областью! — выпалил брат Диас. — Доджесса была отлучена от церкви! Дважды!

— Некоторые очень достойные люди были отлучены, — сказал Бальтазар.

— Все знают, что она отравила своего мужа!

— Некоторые очень достойные люди травили своих мужей, — пробормотала Баптиста.

— Это место — храм порока!

Вигга снова откинула капюшон, приподняв одну бровь:

— Буквально?

— Мы не молиться туда идём, — сказал Якоб.

— А могли бы, — сказал барон Рикард, — Важна молитва, а не место, где она произносится, ибо сказано! Если Спаситель выступает на куче отбросов, та становится собором.

— Венеция — гнездо разбойников! Они не лучше сицилийцев!

— Хуже, — добавила Солнышко. — Они лучше организованы.

Якоб закрыл глаза, потирая изуродованную переносицу:

— Вот почему последнее место, где кто-либо будет искать принцессу, поддерживаемую Папой… — это Венеция. — он оскалился и развернул лошадь, готовый ехать.

Всё, о чём мог думать брат Диас, — смрад горящей соломы. Ощущение сапога человека-быка на спине. Убийственное презрение на лице Марциана. Хруст костей между челюстями волчицы-монстра, которая теперь весело ехала рядом, отпуская ужасные шутки про дождь. Он никогда больше не хотел испытывать ничего подобного, и он чувствовал, как в глотке поднимается затаённая паника, готовая вырваться наружу либо рвотой, либо отчаянным криком о помощи.

— Мы не едем в Венецию! — закричал он. — Я — викарий часовни Святой Целесообразности, и если вы помните условия связывания…

— Там есть святое место для паломников. — принцесса Алексия прервала его, как будто он вообще ничего не говорил. — Возле Споле́то. Каждый день туда приходят сотни.

— Что привело тебя туда? — спросил Бальтазар. — Забота о бессмертной душе?

— Я предполагаю, — весело сказала Баптиста, — она приходила надуть паломников.

— Они собираются в группы и направляются в Венецию для путешествия к Святой Земле. Предполагаемая наследница престола Трои не подтвердила обвинения Баптисты, но и не отвергла. — Мы все можем получить одеяния паломников. Примешаться к ним.

— Но это может занять недели! — пронзительно крикнул брат Диас.

— Я бы предпочел доставить её в Трою поздно и живой, чем быстро и по кускам, — сказал Якоб.

— Не могу не согласиться, — пробормотала Алекс.

— Ваше высочество… — брат Диас оказался застигнутым на полпути между поучением и уговорами, и в итоге не преуспел ни в том, ни в другом. — Её Святейшество выбрала меня не просто так…

— Тебя выбрала кардинал Жижка. — Алекс бросила на него на удивление уничтожающий взгляд. — Ведь она знала — ты сделаешь то, что тебе говорят. Венеция — лучший выбор из плохих. — Она прищёлкнула языком и двинулась дальше по тропе.

— Иногда, — прорычал Якоб, поворачивая лошадь, чтобы последовать за ней, — Лучший из плохих — это уже прекрасно.

— К Святой Земле, — пропела Солнышко, и последовала за Алекс и Якобом.

Брат Диас с тоской посмотрел им вслед. Полдюжины монстров, но именно принцесса его добила.

— Кажется, наша подопечная может быть довольно своевольной.

— Это фактически императорское повеление, — сказала Баптиста, — Разве ты не должен быть доволен? Что может быть благочестивее паломничества?

— Спаситель милосердная, — выдохнул брат Диас.

Отсюда верующие отправлялись на паломничества к гробницам святых, благословенным мощам, почитаемым монастырям и соборам Европы. Надеясь убедить мучеников ходатайствовать перед Всевышним за них. Калеки — исцелиться. Грешники — очиститься. Преступники — исправиться.

Здесь паломники вступали в священные братства, связанные надеждой, что через смиренные страдания и искреннее покаяние они смогут прикоснуться к божественному.

Отсюда.

Это был город палаток, бурлящий нестройными толпами, воняющий древесным дымом, ладаном, испорченной едой и старым навозом. Тряпичный город, утопающий в море грязи. Мерцающие точки фонарей и костров, уходящие в сумрачную даль. Они ехали не по тропе, а по реке, изрытой колеями и усеянной небрежно прикопанным мусором.

— Страшный суд грядёт! — завизжал старик с задней части застрявшей повозки, голосом, прерывающимся от благоговения, рвущий на себе волосы в отчаянной срочности возложенной миссии. — Может быть, завтра! Может быть, сегодня вечером! Станьте на сторону Бога сейчас, ублюдки, пока не поздно!

Брат Диас сглотнул и не стал встречаться с ним взглядом, слова вскоре утонули в пьяном лепете, отчаянном смехе, непристойной музыке, истовых молитвах с рыданиями или яростным рёвом. Мужчина присел на корточки у того, что служило обочиной, равнодушно наблюдая, как они проезжают мимо. Только когда они подъехали, брат Диас понял, что тот опорожняет кишечник.

— Вы что-то говорили о храме порока? — пробормотал барон Рикард, подняв взгляд на группу полураздетых молодых женщин и мужчин, неловко застывших перед большой палаткой, украшенной грязными лентами.

Брат Диас не мог придумать, что сказать. Настоящий храм порока, не ограниченный грешной Венецией, в нескольких днях езды от Святого Города, где открыто обслуживают слабую плоть тех, кто, как предполагалось, отправляется в паломничество для спасения души.

— Похоже, надо хорошенько нагрешить, прежде чем отправиться в паломничество, проговорила Баптиста.

Барон Рикард выглядел только чуточку удивленным, как будто его почти всё устраивало:

— Чем больше ему придётся прощать грехов, тем счастливее будет господь.

— Такой вопрос, — пробормотала Вигга, — Можно попробовать?

— Прощения или грехов?

Она показала клыки:

— Как одно может быть без другого?

Якоб указал остановиться у прилавка, где продавались одеяния паломников. Скорее объёмистые накидки с капюшонами из грубой мешковины, но брат Диас предположил, что как раз такие одеяния должны прикрыть недостатки его чудовищной паствы. Солнышко, по крайней мере, растворилась в небытии, как обычно, но он был вынужден задаться вопросом, вызвала бы даже эльфийка много комментариев посреди этого карнавала гротеска.

— Тогда за работу. — и Баптиста перекинула ногу через седло и спрыгнула.

— Найди нам группу, с которой можно будет путешествовать, — сказал Якоб. — Не слишком маленькую, не слишком большую.

— Поняла. — она кивнула, разворачиваясь.

Он развернул её обратно:

— И убедись, чтобы не калеки, нам нужно добраться до Венеции до Рождества Спаситель.

— Поняла. — она кивнула, разворачиваясь.

Он снова развернул её.

— И чтобы скоро выдвигались. Это место…

Баптиста огляделась и сморщила нос:

— Поняла.

Якоб нежно похлопал лошадь по шее, осматривая сцену крушения моральных устоев:

— А нам пока лучше продать лошадей.

— Мы идём в Венецию пешком? — пробормотал брат Диас.

— Это паломничество. — Якоб издал стон боли, перекинув левую ногу через седло, и нахмурился, глядя на освещённую фонарём грязь, как на старого врага, которого он вряд ли сможет победить. — Все идут пешком.

Глава 14 «Благословенная с натяжкой»

Каждый шаг был новым маленьким испытанием.

Вполне естественно представить, что во время долгого марша ноги болят сильнее всего. Но кроме того все обычные мелочи присутствовали. Боли, уколы, растяжения. Правое бедро. Левое колено, на которое в пустыне упала перевернувшаяся лошадь. Обе лодыжки, очевидно. Ступня, которую расплющила тогда дубинка тролля. И палец ноги, конечно. О, Боже, палец ноги.

Но после утренней рутины стонов, проверок, разминания, растягивания, пожеланий о смерти, мольбы о смерти, затем мили или двух, состоящих из мучительных косолапых шагов, дискомфорт в пояснице утих до почти терпимой пульсации. Затем, как пламя на той башне чародея, которую они сожгли недалеко от Вроцлава, боль распространилась наверх.

Болела нижняя часть спины, верхняя часть спины и область между ними. Это постоянное пилящее ощущение в нижней части рёбер от топора того ублюдка шведа. Три или четыре разных укола в шею. Какая-то странная судорога под правой рукой и в том пространстве между лопатками, которое всегда казалось вывернутым, как бы он ни извивался. Боль в лёгком от копья Улыбающегося Рыцаря, не совсем сзади и не совсем спереди. Болело только когда он вдыхал. Или выдыхал. Потом были последние раны из гостиницы — от стрел и меча, с мерзкой остротой новизны. Новые всегда были хуже, чем заслуживали. Пока не вписывались в рутину заметок о жизни, полной насилия.

Каждый шаг был болезненным, но каждый шаг был болезненным уже две жизни. Якоб продолжал их делать. Шаги не должны быть быстрыми, длинными или красивыми. Они просто должны продолжаться.

«Продолжай идти». Кто-то сказал ему во время долгого отступления из Рязани. Он был ранен и так устал, что не мог вспомнить, кто это был. Но он помнил запах. Мерцающее солнце, висевшее на чёрном горизонте. Жажда и мухи. Выжженная степь, простирающаяся в бесконечность. Лица людей, которых они оставили по пути. Бесконечный ужас, скрежещущий, как мельничное колесо. Внезапная паника, яростная, как вспышка молнии.

Тогда он узнал, что такое люди. Он видел великое предательство, колоссальную глупость, бесконечную жадность и бездонную трусость. Но он также видел крошечные, ошеломляющие подвиги. Разделённая корка хлеба. Надтреснутый голос, вознесшийся в песне. Один человек, несущий другого на спине. Другой, отказывающийся, чтобы его несли. Рука на плече и голос, говорящий: «Продолжай идти».

Каждый человек узнал кто он на этом бесконечном пространстве грязи и мучений.

Якоб узнал кто он. И ему очень не понравился этот ублюдок.

— Ваше преосвященство. — брат Диас, вероятно, достал бы до земли носом, если бы получилось на ходу.

Епископ Аполлония из Аччи, лидер так называемой Благословенной Компании, улыбалась как женщина, которой никогда не приходилось отступать в безнадёжной ситуации. Она была известным теологом, считалась отмеченной для помещения в ранг святых в будущем. Якоб ещё не видел, чтобы теолог решал проблему, которую не сам создал. Что касается святости, он знал четырёх человек, причисленных к лику блаженных после смерти, и по крайней мере один из них был мешком дерьма при жизни, а другой — абсолютным сумасшедшим.

— Чем мы обязаны чести видеть вас? — лебезил брат Диас.

Епископ отмахнулась от лести:

— Пока я вдали от своей епархии, я — всего лишь скромный паломник среди многих. — Справедливости ради следует сказать, что помимо серебряного круга веры она не важничала, надев такую же грязную власяницу, как и все остальные. — Я представляюсь всем в компании. Могу сказать по опыту, что в таком путешествии каждый друг может пригодиться.

— Вы уже были в паломничестве?

— Это будет третье.

— Так много грехов? — пробормотал Якоб.

— Быть человеком — значит грешить, — мягко ответила епископ. — Грешить и стремиться к искуплению.

— Разумеется, аминь! — пропел брат Диас. — Аминь, аминь, конечно.

Он был настоящим жополизом, но таковы монахи. Заплати человеку, чтобы он пресмыкался перед Богом три раза в день, и он скоро будет пресмыкаться перед каждым встречным.

— Ты явно страдаешь. — Епископ Аполлония смотрела на Якоба с выражением, которое можно описать как лёгкое беспокойство. — Могу ли я предположить боевое ранение?

— Можете предположить несколько ранений, — проворчал Якоб. Он ненавидел сочувствие. Он знал, что не заслуживает его.

— Тебе следует посетить святилище, посвящённое святому Стефану, когда мы будем проезжать. Он покровитель воинов.

— Гвардейцев, если точно, — пробормотал Якоб. — Я много лет носил его изображение, прикрученное с обратной стороны щита.

— Но больше нет?

— Похоронил. — Якоб поморщился. Из-за колена, или воспоминаний, или и того, и другого. — С другом. Который этого больше заслуживал.

Епископ Аполлония задумчиво кивнула:

— Уместно. Стефан был грозным бойцом, но увидев Спаситель, решил похоронить свой меч и направить таланты на исцеление. Его мощи, как известно, облегчают боль от ран.

— Боюсь, мои болезни не так легко излечить.

— Рана тела меркнет по сравнению с раной души.

Якоб вряд ли мог согласиться. Борис Дроба определенно бы не согласился. Он получил пику в гениталии в давке у ворот Нарвы. Ему потребовалось семь месяцев, чтобы наконец умереть от этого, не лучших месяцев. Но Якоб сомневался, что эта конкретная притча понравится епископу. Если он чему-то и научился за долгие годы жизни на земле, так это тому, что слова редко бывают лучше молчания. Особенно когда дело касается гениталий. Поэтому он устало хмыкнул и закончил на этом.

К тому времени епископ Аполлония прикрыла глаза рукой, чтобы оглянуться на дорогу:

— Могу ли я спросить ваше мнение о нашей Благословенной Компании?

Якобу часто приходилось оценивать численность группы людей — иногда, когда она нападала с леденящим кровь боевым кличем — в этой группе он насчитал около двухсот душ. В авангарде, в сопровождении полудюжины солдат и недовольной монахини, следовала конная переносная кафедра епископа, изобретение, впечатлившее брата Диаса даже больше, чем сама епископ, судя по всему.

Самые богатые из паломников — торговка из Ананьи и её четвёртый муж — шли в виде двух портретов в руках слуг. Они, по-видимому, жаждали позаботиться о своих бессмертных душах, но немного меньше, чем о руководстве семейным делом, поэтому купили разрешение отправить вместо себя изображения. Спаситель говорила о невозможности купить себе дорогу на небеса, но большинство согласилось, что это была просто такая тактика переговоров.

Мелкие землевладельцы, ремесленники и фермеры составляли большую часть братства, некоторые из них страдали от какого-то недуга. Слепую пару вела маленькая девочка. Женщина с безэмоциональным лицом подпрыгивала, стоная, на носилках. Все послушно молились о чуде у каждой из многочисленных святынь по пути.

Бедные тащились в конце, с меньшим количеством вьючных животных и худшей обувью. Было несколько заключённых, исполнявших предписанное церковью покаяние, некоторые были в кандалах или с табличками, провозглашающими их проступки. За ними тянулся изменчивый хвост прихлебателей: нищие и воры, сутенёры и проститутки, торговцы всевозможными пороками, включая палатку, устанавливаемую каждую ночь. Музыка и смех оттуда доносились до рассвета. Был даже мягко говорящий ростовщик с ломбардом в фургоне в компании нескольких суровых охранников. Якоб не сомневался, что это проверенный временем рабочий план. Группа, нацеленная на спасение, должна, в конце концов, включать приличное количество закоренелых грешников.

Что Якоб думал об их Благословенной Компании? Он думал, что это — общество в миниатюре, с его подлостью и могуществом, великими надеждами и мелкими амбициями, соперничеством, привилегиями, жадностью и эксплуатацией, увенчанное переносной кафедрой и складным борделем позади.

— Я думаю, благословенная — это с натяжкой, — сказал он и поторопился дальше. Если остановиться слишком надолго, так и не продолжишь путь.

Брат Диас бросил на отставших взгляд с благочестивым неодобрением:

— Среди присутствующих есть некоторые неприятные элементы… разве ваши стражи не могут побудить их отодвинуться подальше?

— Добродетель заключается в сопротивлении искушению, — сказала епископ, — а не в его отсутствии. И разве униженные и оскорбленные не нуждаются в Божьей благодати так же, как и привилегированные?

— Им, конечно, гораздо труднее её себе позволить, — проворчал Якоб.

Епископ усмехнулась:

— Воин и мыслитель? Два качества, которые слишком редко сочетаются. Скажи мне, сын мой, какой проступок ты искупаешь?

Именно в этот момент Якоб обычно жалел о том, что дал обет честности. Как убийство графа, женитьба на ведьме или согласие на работу папского палача, это казалось хорошей идеей в своё время:

— Ну… — он растянул слово как можно длиннее. — Когда доходит до искупления… трудно остановиться на чём-то одном…

— Ярек не любит об этом говорить. — Алекс дружески обняла Якоба за сгорбившиеся плечи, искренне глядя в лицо епископу. — Он из этого сильного и молчаливого типа. Осмелюсь сказать, размышляет о тёмном прошлом. Может, он сломается и сознается во всём в слезах, но я бы не стала на это сильно уповать, а, Ярек?

Якоб поклялся не лгать. Он не давал никаких обещаний по поводу вранья других от его имени. Поэтому он издал ещё один усталый хрюкающий звук и оставил всё как есть.

Епископ Аполлония открыла рот, но прежде чем она успела сказать хоть слово, Алекс обняла брата Диаса за плечи:

— У брата Лопеса есть особое поручение от Её Святейшества Папы!

— Да? — пробормотал монах, широко раскрывая глаза.

Алекс кивнула в сторону остальной группы:

— Сопровождать этих бедных осуждённых грешников в паломничестве и видеть, как они придут к благодати Спаситель.

— А, да. — брат Диас оглядел свою паству без особого энтузиазма. — Эта миссия.

— С нами Василий Мессинский. — Алекс ткнула большим пальцем в сторону Бальтазара. — Торговец из Сицилии. Насколько я могу судить, его главный грех — это гигантское самомнение. Хотя он также водился с пиратами.

Бальтазар поднял бровь, глядя на неё:

— В моей работе иногда приходится оказываться в сомнительной компании.

— Меня зовут Рикард, — сказал барон, протягивая епископу Аполлонии руку.

— У него… — Алекс слегка прищурилась. — Проблемы с выпивкой?

Рикард обнажил острые зубы:

— Можно и так сказать.

— Это мощный жест благочестия… — Епископ подняла брови, глядя на босые ноги Вигги, на одной была татуировка вокруг пальцев в виде змеящихся рун, на другой чётко читалось «берегись». — Идти по дороге искупления босиком.

— Особенно ощущение грязи между пальцами. — и Вигга одновременно вздрогнула и хихикнула, пошевелив ими, что могло быть почти очаровательно, если бы Якоб не видел другие вещи, которые она делала.

— Вигга была викингом, — объяснила Алекс.

— Определённо, — пробормотал Бальтазар с презрительным выражением лица.

— Язычницей.

— Определённо, — пробормотал брат Диас с выражением осуждения на лице.

— Щитоносная дева, ходившая в набеги на англичан…

— Вот за это не стоит её винить, — заметила епископ.

— …но брат Лопес привёл её к свету Спаситель!

— Хвала ему, — пробормотал барон Рикард, закатив глаза.

— А ты, дитя моё? — спросила Аполлония, глядя теперь на Алекс. — Как человек столь исполненный красноречия, ты ничего не хочешь рассказать о себе?

Алекс удрученно опустила голову:

— Мне стыдно признаться, но я была воровкой, ваше преосвященство.

— Что ж. Святая Екатерина сама была воровкой, прежде чем отреклась от всего мирского. Признав свои прегрешения, ты сделала прекрасный первый шаг. Возможно, ты тоже сможешь претендовать на искупление и обратить свои несомненные таланты на более высокие цели.

Алекс благочестиво захлопала ресницами:

— Кто же не надеется?

— Я всегда считала, что надежда — главная из Двенадцати Добродетелей.

— Та, из которой вытекают все остальные, — ввернул брат Диас, кивая.

— Обратить столь израненные души к благодати? — Епископ положила руку ему на плечо. — Воистину, брат Лопес, вы делаете Божье дело.

— Стараюсь, ваше преосвященство. — он поднял глаза к небесам. — Он не облегчает мне задачу.

— В чём ценность легко завоёванных призов? Должно быть, уже близко к обеду. Нам следует остановиться для полуденной молитвы. — и она направила брата Диаса к голове колонны. — Я подумала, возможно, вы захотите почитать нашему добродетельному легиону! Может быть, историю об Ионе и драконе?

— Одна из моих самых любимых!

Вигга смотрела им вслед, задумчиво почёсывая ногтями вытянутое горло:

— Мне нравится, как звучит «щитоносная дева».

— Щитоносная дева, вот тебе пожалуйста. — барон фыркнул. — Сука-с-секирой, ещё может быть.

Вигга ухмыльнулась:

— Мне очень нравится, как звучит «Сука-с-секирой».

— Брат Диас похоже очень увлечён ей, — сказала Алекс, наблюдая, как монах крутится вокруг епископа.

— Сомневаюсь, что она его трахнет, — сказала Вигга.

Бальтазар аккуратно высморкался:

— Не всё сводится к траху.

— Конечно, нет. — Вигга весело снюхнула козявки и сплюнула в грязь. — Только три четверти.

— Надеюсь, это не закончится слезами, — сказала Алекс.

Якоб нажал на больное плечо большим пальцем и захромал дальше.

— Всё заканчивается слезами, — пробормотал он.

Глава 15 «Увидеть Святую Землю»

Все всегда боятся. Вот что надо признать.

Они могут бояться чего-то, чего не боишься ты. Чего-то, что тебя ничуть не пугает. Например, высоты, неудачи или желания поссать, когда это никак нельзя делать. Но все чего-то боятся. И даже если нет, полезно думать, будто это так. Храбрые просто умеют притворяться, а притворство — это просто ложь под другим названием, а когда дело доходит до лжи, Алекс в числе лучших. Спроси любого.

Поэтому она направилась прямо к тому месту, где ей меньше всего хотелось сидеть. Просунула ногу между Виггой и Баптистой, всунула жопу на узкую полоску освещённого пламенем бревна и поёрзала плечами.

Она надеялась, что они выделят ей место, но бревно было не таким уж длинным. Баптиста не могла пошевелиться не упав, а Вигга и не думала шевелиться. С таким же успехом можно пытаться подвинуть дерево. Горячее, липкое дерево, покрытое предупреждениями, с землистым запахом мочи.

Вот где храбрость тебя и добивает. Застряла, как пробка в бутылке, между самой опытной женщиной в Европе и настоящим скандинавским оборотнем.

Баптиста посмотрела на Алекс сверху вниз, подняв чёрную бровь, как пастух на овцу, которую собирается продать на мясо:

— Прошу присоединиться к нам, ваше высочество.

— Уже, — сказала Алекс, ковыряясь в своем рагу и запихивая в рот целый кусок, притворяясь, что ей комфортно и не страшно, а затем пришлось пригнуться, когда Вигга лениво махнула в темноту. Ей удалось увернуться от руки, но чуть не сбило с бревна кислым дуновением от волосатой подмышки.

— За каким хером они все прутся? — Вигга спросила, вглядываясь в другие костры, другие группы паломников, другие наборы страхов.

— Больше всего на Кипр, — сказал брат Диас, который даже не притворялся храбрым и расположился на сыром, но обширном участке дёрна между Баптистой и бароном Рикардом. — В базилику Святой Жюстины Жизнерадостной. Они собираются подняться по четыремстам четырнадцати ступеням на кампанилу. Прикоснуться к большим колоколам, которые отлили из доспехов праведных воинов Первого крестового похода. Говорят, с её крыши в очень ясный день можно увидеть Святую Землю.

— Будешь доедать? — спросила Вигга, её зубастая ухмылка была всего в нескольких дюймах от носа Алекс. Может быть, это был запах или её косматое и татуированное тело так близко, или зубы, или ясное воспоминание о том, что эти зубы сделали с головой Марциана, но Алекс подумала о довольных собой гордецах и о честных трусах, которые обычно живут подольше.

Все постоянно напуганы. Она задумалась, чего может бояться оборотень, и решила, что лучше не знать. Она прижала свою миску очень близко.

— Доем, — только и пропищала она.

— А-а. — Вигга выпятила нижнюю губу, на которой была вытатуирована линия рун по центру до шрама у впадинки на подбородке. И начала облизывать свою миску шокирующе длинным языком. — Если они хотят попасть в Святую Землю… — она повернула её, снова облизнула, затем бросила в кусты. — Почему бы не отправиться в Святую Землю?

— Ну… — брат Диас перестал тыкать в свою еду и уставился в негодующем изумлении. — Есть малюсенькая проблема, что большую часть прошлого века и до сих пор, к великому сожалению каждого здравомыслящего человека в Европе, Святая Земля кишит эльфами.

— А-а, — хмыкнула Вигга, как будто она уже видела нашествие эльфов и не имела на этот счет особого мнения.

— Никто не мог бы назвать Виггу Улласдоттр здравомыслящей личностью, — пробормотал барон Рикард. — Или даже не здраво. Или вообще личностью.

— Мы говорим о величайшей катастрофе нашего времени! — сказал брат Диас.

— Там жёсткая конкуренция, — сказала Баптиста. — Я принимала живейшее участие в нескольких катастрофах, которые могли бы посоперничать.

Якоб хмыкнул. Скорее утвердительно.

— Святая Земля. Святая дырка-с-краю. — Вигга махнула так резко, что чуть не съездила Алекс ложкой по лицу. — Разве там не один песок? Я — язычница.

— О, пожалуйста, — фыркнул барон. — Называя себя язычницей, ты оскорбляешь настоящих язычников. Ты не веришь ни во что, кроме собственной дырки.

— Моя дырка — прекрасный предмет для веры! — прорычала Вигга, плюнув в огонь и заставив Алекс вздрогнуть.

— Никто не сможет отрицать её существование, — пробормотала Баптиста.

— Любой, у кого не заложен нос, согласится, — протянул барон. — А собаки — с полумили или даже больше.

— Моя дырка сделала для мира больше добра, чем любой известный мне святой! — Вигга пошевелила бровями, глядя на брата Диаса. — Скажи только слово, и она сотворит для тебя чудо.

— Пожалуйста, — монах нервно улыбнулся группе паломников, хмуро глядящих от ближайшего костра, — Можно поменьше о дырках, чудесных или нет? Просто эльфы не умеют плавать…

— Умеют, — сказал Якоб.

— Они, чёрт возьми, умеют, — сказала Вигга. — Я видела, как хорошо Солнышко плавает. Когда она плавает, за ней выстраивается очередь рыб, надеющихся взять урок. Ты будешь доедать? — Она встала и с надеждой посмотрела на миску Бальтазара, бревно накренилось, поэтому Алекс пришлось схватиться за Баптисту, чтобы не упасть.

Бальтазар с отвращением покачал головой:

— Рыбы в очереди, чтоб меня. — и он бросил Вигге свою миску, заставив поймать в воздухе.

Брат Диас схватился за виски обеими руками:

— Мы далеко отклонились от сути!

— В этой компании надо привыкать, — сказал барон Рикард. — Смысл станет таким далеким воспоминанием, что придётся сомневаться, существовал ли он когда-либо на самом деле или был всего лишь миражом, мелькнувшим во сне.

— В чём смысл? — проворчала Вигга, ступая в огонь босой ногой и, по-видимому, даже не замечая этого, а затем снова опустилась на бревно, заставляя его вновь накрениться.

— Смысл, — отрезал брат Диас, — В том, что иногда можно увидеть Святую Землю с колокольни Святой Жюстины Жизнерадостной. Это самое близкое расстояние с тех пор, как эльфы захватили Алеппо.

— Осквернили, — прорычал Якоб. — Церковь говорит нам — эльфы нечисты.

— Официальная доктрина гласит, что эльфы не могут быть чисты или нечисты. У них нет души. Они животные, как гоблины или тролли.

— Мы встретили тролля однажды, — сказал барон Рикард.

— Боже, да. — Баптиста сморщила нос. — Редкостная жопень.

— И что случилось? — спросила Алекс.

— Вигга его убила.

— Жопень, — прорычала Вигга, рубя воздух ложкой и забрызгивая переднюю часть облачения Бальтазара тушёным мясом.

— И гоблина знали, — сказала Баптиста, ухмыляясь. — Помните?

— Ирис. — барон улыбнулся в огонь, глаза его сияли отражённым пламенем. — Такая шутница.

— «Бунт!» — сказала Вигга, широко ухмыляясь.

— Что с ней случилось? — спросил Бальтазар, стряхивая ошмётки мяса.

Баптиста вздохнула:

— Вигга убила её.

— Скучаю по ней, — сказала Вигга, и две крупные слезы скатились по щекам. Затем она шмыгнула носом и набила рот новым куском рагу.

— Неужели эльфы… действительно такие уж плохие? — спросила Алекс. — Я имею в виду, я встречала кучу людей, и многие из них были ужасны.

— Хм-м-м, — проворчала Вигга, кивая.

— Я не имела в виду большинство… — Алекс задумалась, — Ну, может быть, большинство. Я встречала только одного эльфа… — брат Диас шумно прочистил горло, показав в сторону остальных костров, и Алекс наклонилась вперед, понизив голос до шёпота. — Я встречала только одного эльфа, и, честно говоря, она кажется довольно симпатичной.

— Хм-м-м, — проворчала Вигга, кивая и на это.

— Я не скажу, что самая симпатичная здесь… — Алекс оглядела компанию. — Ну, знаете… — она замолчала, и воцарилось неловкое молчание.

— Ну, что? — барон Рикард взглянул на Якоба. — Неужели эльфы действительно настолько плохи?

Старый рыцарь так долго смотрел в огонь, что было неожиданностью, когда он наконец заговорил. — Я сражался во Втором крестовом походе.

Брат Диас фыркнул:

— Прошедшем, должно быть, сто пятьдесят лет назад!

— Чуточку больше, — сказал Якоб. — После снятия осады Трои мы отвоевали Акру. Он не был похож на разграбленный город. Ничего не сломано, ничего не сгорело. Чище, чем до прихода эльфов. — он рассматривал пламя, неумолимые тени танцевали во впадинах изуродованного шрамами лица. — Но не было людей. Вильгельм Красный повёл нас в собор. Помню, как поднял глаза и увидел лес цепей и свисающие с них сотни тел. Они превратили это место в бойню. И я имею в виду буквально. Это не было кроваво. Это не было жестоко. Это было чисто, спокойно и… эффективно. В этом не было ненависти. Не больше, чем у мясника ко скоту. — Якоб глубоко вздохнул. — Мы слышали, эльфы отправили часть граждан на восток. Может быть, для размножения. Может быть, чтобы съесть. В качестве подарков или рабов, кто знает? Никто не вернулся и не рассказал. Но большинство съели.

— Спаситель, защити нас, — прошептал брат Диас, делая знак круга на груди.

— Учитывая, какие они тощие, — барон задумчиво посмотрел на звезды, — У них зверский аппетит.

— Это святая обязанность для эльфов. — Якоб поднял свои покрытые шрамами брови. — Съесть нас. Праведная миссия. Сожрать всё человечество.

Наступила тишина.

— Так что… я думаю, мы можем сказать — Солнышко одна из лучших, — сказала Баптиста.

Алекс поставила миску:

— У меня пропал аппетит.

— Магия! — Вигга схватила миску и начала запихивать остатки в рот. — Итак, они идут на грёбаную Мальту…

— Кипр.

— И в эту церковь…

— Базилику.

— И они карабкаются на башню Святой Джустины…

— Кампанилу Жюстины.

— И… — Вигга обнажила острые зубы, ухмыляясь, — Звонят в колокола. А потом что?

— А потом… ну… — брат Диас неуклюже подбирал слова и слегка поник. — Они возвращаются.

Вигга покосилась на него через огонь:

— А?

— Возвращаются. Очищенные от грехов.

Снова наступила тишина, пока все это обдумывали.

Барон Рикард уставился в пламя, выглядя почти задумчиво:

— Вот бы вампиры могли так легко искупить свои грехи, — пробормотал он.

Все всегда чего-то боятся. Алекс задумалась, чего же может бояться вампир.

Она решила, что лучше не знать.

Глава 16 «Излишки»

Бальтазар даже не понимал, зачем он вообще пробирается по лужам. Его сапоги промокли, каждый шаг сопровождался мокрым хлюпаньем. Его отвратительная грубая ряса была забрызгана грязью до пояса. Одеяние паломника, как и многое другое, что производила Церковь, и функционально малополезно, и эстетически несостоятельно, не говоря про унижение, заставляющее казаться таким же, как все остальные — заблуждение, которое он стремился исправить с самого детства. Когда он думал о своей комнате, полной чудесных облачений, пентаграмм из нитей драгоценных металлов… О, а передник со всеми этими маленькими зеркальцами для отпугивания демонических сил! Он чувствовал желание плакать. Хотя, с тех пор, как его осудили за преступления против творчества и свободомыслия, а также за увеличение суммы человеческих знаний, он чувствовал позывы к слезам почти постоянно.

Конечно, никто бы не заметил, если бы он заплакал. Во-первых, потому что серпантин, по которому их так называемая Благословенная Компания поднималась в горы, был усеян предательской моросью и требовал постоянного внимания; во-вторых, потому что его невольные спутники из часовни Святой Целесообразности были кликой эгоцентричных человеконенавистнических монстров, которых не заботил ничей комфорт, кроме своего собственного; и в-третьих, потому что его слезы были бы мгновенно уничтожены мелким дождем, который поливал мрачную процессию паломников в течение нескольких дней, превращая и без того неуверенную опору под ногами в липкое месиво.

Он никогда не был любителем пеших прогулок, выбирая в основном носилки, если ему действительно приходилось выходить из дома. Молитва также никогда не входила в число его основных интересов. Он, конечно, полагал за истину теорию о существовании бога, но как маг, они никогда не ладили. Он полагал истинным существование коз, но не желал никакого взаимодействия с ними. Поэтому, можно сказать, что паломничество было для него весьма утомительным.

На самом деле — если учесть пение, аплодисменты, грязь, волдыри, чрезмерное самодовольство, подавляющее лицемерие, грязь, дождь, бесконечные проповеди, отвратительную смесь гимнов и крестных ходов, отвратительные помои, подаваемые из общего котла, грязь, постоянно беспокоящую, часто оскорбительную и порой отвратительную компанию, и, конечно же, всегда грязь — всё это было скорее странствием в ад, чем в рай.

Унижение! Что он, Бальтазар Шам Ивам Дракси, светило общества некромантов, должен был оказаться втиснутым в эту процессию слабоумных, в это грязное хождение из ниоткуда в никуда, этот невесёлый марш к физическому дискомфорту, духовному разочарованию и интеллектуальному обнищанию. Он уловил скорбный звон колокола впереди, дождь приглушил звуки. Возможно, это — похоронный звон по его усопшим надеждам и мечтам.

— Давайте поторопимся, — проворчал Якоб из Торна, нахмурившись, и его жидкие пегие волосы прилипли к голове, похожей на кирку с кучей шрамов. Он упрямо решил выжать максимум боли из каждого шага, чтобы мужественно всё преодолеть.

— Сам торопись, бессмертный болван, — пробормотал Бальтазар, правда убедившись, что рыцарь ушёл далеко за пределы слышимости.

— Тебе стоит говорить ещё тише, — пробормотал барон Рикард, наклонившись достаточно близко, чтобы Бальтазар мог почувствовать холод его дыхания даже в горном воздухе. — Его ручная эльфийка, вероятно, где-то среди нас. Пусть у неё и подрезали одно ухо, но она ничего не упускает.

— Мудрый совет, — пробормотал Бальтазар, подозрительно оглядываясь. Вампир казался немного моложе и более довольным собой с каждым днем, и теперь имел вид крепкого и красивого аристократа лет шестидесяти с небольшим. Когда-то свисающие складки кожи натянулись вокруг благородной линии подбородка, тёмные волосы начали проступать в серебре бороды. — Кто-то явно потакал своим особым аппетитам.

Барон сверкнул ухмылкой извиняющегося-но-не-совсем избалованного наследника, пойманного за шашнями со служанкой:

— Это так очевидно?

— Я заметил предательские булавочные уколы на шеях нескольких членов Компании, и люди, как правило, не молодеют.

— Ну… — Рикард понизил голос до интимного мурлыканья. — Я вампир. Пить кровь для меня совершенно естественно. Но я очень аккуратен, когда обедаю в последнее время, уверяю. В его лёгкой улыбке показался лишь призрачный намёк на клыки. — Я беру только излишки.

— Эгоистичное оправдание каждого грабителя, работорговца, бандита и тирана на протяжении всей истории.

— Воистину образцы для подражания на все времена. Я вряд ли бы ожидал, что выдающийся представитель твоей профессии будет возражать против небольшой… — вампир оглянулся на шеренгу паломников, поднимающихся по крутой тропе под ними, — Разумной эксплуатации скота.

— Пока я не замечаю никаких отверстий от клыков на своем собственном горле, почему бы и нет?

— О, я бы никогда не стал есть того, кому меня официально представили, без прямого разрешения. Это было бы всё равно, что съесть домашнее животное. Как только у него появляется имя… — барон брезгливо содрогнулся. — Какая мерзость.

— Всё ещё с нами, значит?

Бальтазар нахмурился, увидев Баптисту, слегка покачивающую одной ногой сидя над ним на осыпающейся стене, возвышавшейся над тропой. Она затянула свою паломническую рясу потёртым охотничьим поясом наискосок и добавила сапоги с латунными пряжками, украшенную святыми кругами цепь из нескольких разных материалов и шляпу, импровизированную из сложенного куска вощёного холста. Эффект должен был быть по всем прикидкам абсурдным, но, к его великому раздражению, она выглядела холёной, как кошка ведьмы. Она никогда не делала никаких усилий, но тем не менее приходила всюду первой, и всегда с этой чёртовой надменной ухмылкой, которая ощущалась как живое напоминание обо всех его недавних унижениях.

— Ты надеялась, что я поскользнулся и нашёл свою смерть? — проворчал он.

— Может девушка помечтать. — она потянулась, одним пальцем сдвинула шляпу вперёд и направила струю воды с полей как раз так, чтобы она брызнула на его рясу.

Бальтазар стиснул зубы, пытаясь найти достойный ответ. Её наглое хвастовство. Её безграничное самовозвеличивание. Её нудная болтовня о бесподобном опыте. Как только он освободится от этого проклятого связывания, он предоставит ей опыт, который она не скоро забудет. Она испытает его безжалостное возмездие! Строгое наказание! Настоящую порку, беспомощно согнувшись на его коленях. Пусть оглядывается через плечо с той же ухмылкой, умоляет о большем. Они будут кусать, царапать и щипать друг друга, как совокупляющиеся кошки ведьмы, и она будет шептать его имя целиком и без ошибок, её дыхание обожжёт его ухо, и…

— Подожди… — пробормотал он, — Что?

Она глянула с подозрением:

— Что значит «что»?

— Что ты спрашиваешь «что»! — потребовал он слишком громко, как будто можно было превратить жалкую чушь в торжествующую отповедь лишь громкостью крика, затем зашагал по тропе к вершине следующего холма, прежде чем Баптиста успеет ответить, надеясь, что никто не заметит скованности его походки или внезапного румянца на щеках. Он будет молчать. Да. Он не заглотит наживку. Это было не отступление, это была победа через демонстрацию достоинства! Несмотря на провокации, Бальтазар Шам Ивам Дракси всегда выбирал правильную дорогу!

Хотя, казалось, она редко приводила туда, куда хотелось идти.

— Еще одна чёртова святыня? — простонал он.

Эта, втиснутая в мокрую седловину на перевале, состояла из приземистой колокольни рядом с пещерой, вероятно, использовавшейся в качестве храма адептами других богов задолго до проповеди Спаситель. Что бы вы ни говорили о спасённых, они были мастерами обосновываться в чужих домах и притворяться, будто они архитекторы. Ложь, по-видимому, была грехом только если не врать нагло и упорно, в таком случае она считалась добродетелью.

— Ещё одна чёртова святыня, — повторил барон, образчик учтивого презрения. — Я бы просил бога о милости, но, боюсь, он мало обращает внимания на молитвы вампиров.

— Боюсь, он так же глух к некромантам, — проворчал Бальтазар.

— Боюсь, он одинаково глух ко всем. Пойдём в очередь, чтобы посмотреть на мощи?

Они рассмеялись вместе. Вряд ли нужно уточнять, что мир делится на врагов и тех, кого можно использовать. Барон, возможно, самый опасный монстр в этой чудовищной компании, но если Бальтазар чему-то и научился за свою легендарную карьеру в магических науках, так это тому, что худшие монстры могут быть лучшими союзниками.

— Как только проницательный зритель увидит одну банку святой пыли, — заметил он, — Вряд ли его заворожит следующая дюжина.

— И всё же я замечаю, что ты не покинул нашу Благословенную Компанию. Могу ли я считать, что ты сдался и отказался от разрыва пут Её Святейшества?

— Сдался? — Бальтазар свысока посмотрел на вампира. — Я не знаю такого слова. — и он сунул запястье глубже в порванный рукав, где эта адская красная полоса больше не могла оскорблять его чувства. — Хотя я и вынужден признать… что касается силы пут Её младенческого Святейшества… я, возможно, допустил небольшую ошибку.

— По-моему, смирение имеется среди Двенадцати Добродетелей. — барон Рикард прижал издевательски благочестивые руки к сердцу. — Возможно, наше паломничество уже творит чудеса с твоей бессмертной душой.

— Я преодолею это зачарование, поверь мне. — Бальтазар внимательно огляделся, но никто не подслушивал. В последнее время они бросили следить. — Мне просто нужны правильные инструменты. Соответствующие книги, схемы, реагенты, одеяния, магические кольца и так далее. Возможно… посох.

— Одеяния, жезлы, магические кольца? — барон многозначительно взглянул на многочисленные посохи, священные символы и рясы среди толпы паломников. — Ну, ты же маг…

— Маг.

— …но приходится задуматься, действительно ли между магией и религией такая пропасть, как практикующие религию хотели бы верить…?

— Разница, — отрезал Бальтазар, — В том, что магия работает.

— Но вот перед нами один из лучших некромантов Европы, обязанный согласно папскому указу совершить паломничество. — Вампир направился к пещере, где очередь верующих начала редеть. — Я, пожалуй, всё-таки брошу мимолетный взгляд на эти мощи…

Глава 17 «Как лакомство»

Алекс поставила фонарь на пень, разложила рядом с ним ткань и немного подвинула сыр и хлеб, чтобы выглядело красиво.

Выглядело жалко. Обычные сыр и хлеб, но у неё был большой опыт в превращении скудной еды в пиршество. Её Святейшество сказала, что надо быть милыми, в конце концов, и это казалось милым делом. Такое, что было бы приятно неожиданно получить от кого-нибудь, окажись она в лесу одна.

Вроде того, что никто никогда для неё не делал.

— Бу.

Алекс подпрыгнула. Хотя она и ждала чего-то подобного. Именно потому что ждала, может быть:

— Каждый чёртов раз, — пробормотала она, прижав руку к колотящемуся сердцу.

Солнышко мягко протопала мимо неё до пня. Мягко протопала — это неудачное определение. Кошка в шерстяных тапочках наделала бы куда больше шума.

— Как ты это делаешь? — спросила Алекс.

— Внезапно издаю звук тебе в ухо.

— Не «бу». Исчезновение.

— Я задерживаю дыхание… и исчезаю. — Солнышко присела на корточки возле пня, убрала капюшон и окинула взглядом еду. — Пир.

— Это хлеб и сыр.

Солнышко сделала круг длинными пальцами в воздухе и заглянула под ткань:

— Но как здорово разложено.

— Просто… как получилось.

Солнышко глянула, и Алекс нервно вздрогнула, как всегда, когда эльфийка смотрела ей прямо в глаза.

— Тогда мне нравится, как получилось. — и она взяла сыр и аккуратно откусила передними зубами. Эльфы на витражах всегда вооружены устрашающими клыками, часто вонзёнными в какого-нибудь святого. Но зубы Солнышко на самом деле не были похожи на зубы, которыми отрывают плоть от человеческих костей. Кажется, между двумя передними даже была щель, как у ребёнка.

— И как? — спросила Алекс.

— Воняет.

— Так плохо?

— Каким и должен быть сыр.

Алекс наблюдала, как эльфийка ест. Было что-то завораживающее в её движениях — таких аккуратных и быстрых. Может быть, невежливо пялиться, но Алекс никогда не обладала хорошими манерами, и, вероятно, Солнышко привыкла к тому, что на неё пялятся. Она ведь играла главную роль в шоу уродов, не так ли?

— Бальтазару не понравилось, — сказала Алекс, когда тишина начала казаться гнетущей. — Решил, что это ниже его достоинства, думаю. Он думает, большинство вещей ниже его достоинства. — конечно, он считал Алекс ниже себя. Он смотрел на неё, как на кусок дерьма. Но она — кусок дерьма, кого хочешь спроси.

— Он станет менее разборчивым, — сказала Солнышко.

— Не могу себе этого представить.

— Тогда он станет голоднее.

— Мне кажется, он что-то задумал.

— Все что-то задумали.

— Он учит меня истории Трои.

Солнышко подняла глаза. Опять этот лёгкий трепет.

— Как это получилось?

— Я спросила об этом месте, и Баптиста предложила рассказать мне, а Бальтазар сказал, что не вынесет такого издевательства. Он говорит, будто знает всё об Империи Востока. По его словам он знает всё обо всем. Он знает двенадцать языков. Как он говорит.

— Это хорошо.

— Правда?

— У тебя есть двенадцать способов послать его на хер.

Алекс захлебнулась смехом, но не смогла понять по лицу Солнышко шутка ли это, и замолчала.

— Якоб думает, я должна знать о Трое. Хотя бы немного. Если я собираюсь…

— Сидеть на Змеином троне?

— М-м-м. — это было прямо в верхней части растущего списка вещей, о которых Алекс не хотелось думать. Наряду с запахом горелой плоти в гостинице. То, как кровь хлынула из дыры в животе того стражника. Звук, который издал Марциан, когда волчьи челюсти сомкнулись вокруг его головы…

Подул холодный ветер, и Алекс обхватила себя руками. Она скучала по герцогу Михаэлю. Она едва знала этого человека, а он был её лучшим другом. Он заставил её почувствовать, что она, возможно, не кусок дерьма. Или не всегда кусок дерьма, а это уже было приятной мыслью. Даже если ошибочной.

— Может, тебе стоит вернуться к остальным? — сказала Солнышко.

Алекс встала, вытирая глаза, притворяясь, что туда попала соринка:

— Я тебя раздражаю.

— Нет. Думала, я раздражаю. — Солнышко отломила кусок хлеба и протянула ей. — Останься.

— Спасибо. — Алекс взяла хлеб и снова опустилась на пень. — Вигга и барон только и делают, что ссорятся.

— Типично для них.

— А Баптиста и Бальтазар пытаются перещеголять друг друга, пока Якоб хмурится в темноте.

— Якоб хороший человек.

— Да ладно?

— Я знаю в основном ужасных людей, так что, возможно, я плохой судья. Но я думаю, Якоб умер бы за тебя. Если бы смог.

Это не помогло Алекс почувствовать себя лучше.

— Я надеюсь, больше никому не придётся умирать в этом путешествии, — сказала она, а затем добавила шепотом, — Особенно мне.

— Надежда не повредит.

— Но и не поможет?

Солнышко вместо ответа подняла белые брови и откусила ещё маленький кусочек сыра странно-обычными зубами с заметной щелью.

— Лагерь в любом случае почти пуст, — сказала Алекс. — Все отправились на вечернюю молитву в какой-то монастырь. Говорят, это самое святое место в Романье. У них на большой доске снаружи вывешен список всех чудес, которые там произошли.

— Что-нибудь пикантное?

Алекс пожала плечами:

— Не могу сказать. Не умею читать. Но умею считать, и их много. У них там, по-видимому, есть ступня Святого Варфоломея. Та, с которой он впервые вошел в Святой город. Его вроде объявили еретиком, но он вернулся к благодати Спаситель. Так что надежда есть для всех. По-видимому.

— Даже для эльфов?

— Ну… нет, наверное, не для них. Брат Диас говорит, у эльфов нет души, так что… Церковь на самом деле… не любит эльфов. По моему опыту.

— И по моему тоже, — сказала Солнышко. — Не захотела её увидеть?

— Что? Ступню? — Алекс пожала плечами. — Я полагаю, одна ступня мертвеца очень похожа на любую другую. И нужно заплатить.

— Просто чтобы посмотреть?

— За дополнительную плату можно потрогать раку, а за ещё большую можно напиться из какого-нибудь святого источника. Вырвавшегося из-под земли, которой коснулась ступня.

Гладкий лоб Солнышко слегка сморщился:

— Платить за питьё воды, в которой была нога мертвеца?

— Ещё дадут специальную нашивку и разрешат носить.

— Зачем?

Алекс снова пожала плечами:

— Выставиться святее среднего, думаю. Напиши имя какого-нибудь святого, и паломники заплатят за всё, что угодно. Чёрт возьми, это будет преступление, если ты бесплатно проникнешь внутрь. Заполучи хорошую реликвию с подписью папских инспекторов, и клиенты начнут швырять в тебя деньгами.

— Тебе бы понравилось?

Алекс снова пожала плечами:

— Думаю, могут бросать чем и похуже.

Наступила тишина. Проухала сова. Вдали в ночи раздавался гомон лагеря. Снова подул ветер и затряс листву.

— Тебе не становится… одиноко? — спросила Алекс. — Здесь? Самой по себе.

Солнышко посмотрела на небо. В разрыве облаков показались звёзды:

— С чего бы?

— Я не очень люблю людей, и они, конечно, не очень любят меня, но… они мне как бы нужны.

— По кому мне тосковать?

Алекс подумала об их группе. Чопорный монах. Напыщенный маг. Придирчивый вампир. Задумчивый рыцарь. Татуированная женщина, которая в любой момент может устроить бойню. На полпути вниз по списку торчали её уши.

— Обо мне?

— Ты здесь.

Алекс поёжилась внутри своей паломнической рясы. Не тёплой и не удобной. Но она ёжилась внутри вещей и похуже.

— Я так рада, что мы поговорили, — сказала она.

Глава 18 «Чистая не чистая»

— Сюда, — сказала Вигга, направляясь к реке.

— Ладно, — пискнула Алекс, торопясь догнать её. Ей приходилось делать три шага на каждые два шага Вигги, отчасти потому, что Алекс — жилистая маленькая тряпка, отчасти потому что каждый её шаг был похож на мольбу о прощении.

Вигга не извинялась. Вообще. Никогда, даже до укуса. Ей нравилось ходить. Чувствовать, как грязь давит на подошвы ног. Похоже на рукопожатие. Якоб что-то сказал об инкогнито, и у нее возникло ощущение, что это кто-то скрытный, о ком она даже не слышала. Скрываться — это по части Солнышко, которая похожа на кусок проволоки, и подходит Баптисте, которая способна протиснуться в замочную скважину, и даже для Алекс, которая настолько обычная, что её можно не заметить, когда она прямо перед тобой.

Всё это не сработает для Вигги. Не шьют маскировку по её размеру. Поэтому она откинула капюшон назад, тряхнула волосами и встала во весь рост. Если какой-то ушлёпок захочет её уменьшить, пусть попробует — глянем, что из этого получится.

Люди, конечно, уставились. «Какая большая женщина», — вероятно, думали они, и они были правы. Ну и что?

«Чего стыдиться?» — говаривала мать. Если ты не нравишься людям, это их проблемы, ни к чему тебе страдать из-за этого. «Нахер всех», — говорила она. «Многие захотят поглядеть на твои страдания, нет нужды помогать ублюдкам». Они так и не заставили мать Вигги опустить глаза и бросить бороду Одина, а уж они пытались. И Вигга не отступит. Ни перед кем.

— Нахер всех, — сказала она.

— Кого? — спросила Алекс.

О. Вигга забыла, что та здесь.

— Всех. К чёрту их. Это для меня… как это называется?

— Философия?

— Девиз, — сказала Вигга, затем нахмурилась. Она хотела пить. Она постучала пальцем по груди. Казалось, жажда была живым существом, грызущим и грызущим. — Нужно выпить.

— Ты только что выпила, — сказала Алекс, силясь догнать её. — Всю воду, которая у нас была.

— Это было тогда. — Вигга никогда долго не думала о прошлом. Прошлое было ореховой скорлупой. Расколешь, и какой в ней смысл? Выбрось и иди дальше, зачем копить херню? К тому же, у неё плохая память, и копаться в туманных воспоминаниях о том, что было больше недели назад, всегда казалось тяжким трудом. Сучья скука. У неё не хватало на это терпения. Никогда не хватало, даже до укуса.

«Зачем беспокоиться»? — говаривала мать. Может быть, когда она улыбалась и заплетала волосы Вигги. Эта мысль заставила Виггу улыбнуться. Заставила ее зарыться пальцами в волосы, пытаясь вспомнить, каково это. Касания кожи головы. Как о ней заботились. Как кричали чайки на причале, и как пахла рыба. Разве она только не говорила себе, будто никогда не думает о прошлом? И вот она думает о прошлом. Может быть, она всегда вспоминала, а потом забывала, что вспоминала.

Вигга снова нахмурилась. Теперь она немного запуталась.

— С тобой всё в порядке? — спросила Алекс.

— А почему нет?

— Почему мы остановились?

— О. Точно. — Вигга пошла дальше. Ей нравилось ходить. — Что я говорила?

— Ты ничего не говорила.

— О. Точно. Я что-то думала?

— Откуда мне знать?

— О. Точно. Жарко, да?

— Не особо.

— Уф. — Вигга вытерла пот со впадины у основания горла. Он всегда скапливался там. По какой-то причине. — Я хочу пить.

— Ты говорила.

— Я говорила? Нам нужно набрать воды.

— Это… то, что мы сейчас делаем.

— А! Поэтому река. Хорошо тогда. Идеально. Нужно найти ведро.

Алекс подняла брови и опустила глаза вниз, Вигга последовала за взглядом.

— А. — она держала ведро в руке.

— Якоб его нам дал.

— Конечно он дал. Якоб — очень практичный человек. — он позаботился о том, чтобы раздеть все трупы в гостинице, забрать монеты, кольца и всё такое, так что теперь они могли купить еду, одеяла и вещи. Не то чтобы Вигге нужны были одеяла. Она была горячей. Горячей, как тигель Броккра и Эйтри. Погода не собиралась её заморозить. Она бы, вероятно, ушла и оставила ту добычу. Якоб был хорош в том, чтобы думать наперед. Хорош в деталях. Вигга путалась в деталях. Всегда, даже до укуса. «Ты всегда путаешься в деталях, Вигга», — говорила мать.

— Хорошо, — сказала она. — Деньги сглаживают ситуацию. Без них ничего не купишь. Получаются долги и всякое такое.

— Поверь мне, я знаю. На мне до сих пор несколько долгов…

— Хочу поссать. — и Вигга подтянула свою дурацкую херову накидку, отошла от дорожки и присела на корточки в траве.

Алекс моргнула:

— Ты просто собираешься… — Вигга уже спускала штаны. — Конечно, собираешься.

Пара паломников, идущих к реке, теперь пялились на неё.

— С утром! — крикнула Вигга, но они поспешили дальше. — Куда эти жопы намылились?

— Не могу сказать, — пробормотала Алекс, почёсывая затылок. — Может, ты…

— И… вот так. Ха! Не стой под горой, а то тебя смоет… поток! Как когда сыновья Бора убили Имира! Хлещет, как река в половодье.

— Ага. — Алекс уставилась на горизонт. — Настоящий фонтан. Ради такого, несомненно, стоило так много пить.

— Я знала, что так и будет! — и Вигга, задрожав, выдавила из себя последнюю каплю, потрясла жопой, подтянула штаны и ушла, оставив Алекс ковылять позади. — Чего стоим?

— Ты забыла ведро!

— Ага, смотри, оно уже у тебя. — и Вигга хлопнула Алекс по спине, чуть не сбив с ног, и сама удержала за плечи, помогая сохранить равновесие.

Папа сказала присматривать за принцессой Алексией, а Вигга любила Папу. Сколько веселья! Они болтали о том и о сём. Вигга обычно сидела в клетке в это время, но она сидела в клетке большую часть времени и должна была признать — на то были веские причины. Они понимали друг друга. Возможно, обе скучали по своим матерям. Её Святейшество сказала присматривать за принцессой Алексией, поэтому Вигга решила любить принцессу. Если надо присматривать за кем-то, какой смысл его не любить? Получится заноза в заднице. «В жизни и так достаточно боли, чтобы самому выдумывать себе проблемы», — как говаривал Хальфдан. До того, как она его убила.

«Не заглядывай слишком далеко вперед» — так говаривал Олаф. До того, как она его убила. Или она убила его первым? Порядок был как в тумане. Наверное, лучше не смотреть слишком далеко назад. Особенно, если твоя память такая плохая, как у Вигги, и там хранится такое дерьмо, как у неё. Следующий вдох, следующий шаг, следующая еда, следующий секс. Извлекай из моментов что можешь, а затем отпускай. Не копи ореховую скорлупу. Путешествуй налегке, легко как ветер, соскребай грязь обид и сожалений. Оставайся чистой.

— Вигга?

И Вигга поняла, что она снова остановилась. Просто стоит себе, уставившись в грязь.

— Что?

— Мы не должны… — Алекс огляделась. — Привлекать внимание.

— Не могу не заметить, что я — яркая женщина.

— Якоб сказал…

— Якоб прав, — сказала она, шагая дальше. — Ему можно доверять. Клятвы и всё такое. Он как скала. Не так много даёт, но он — человек, который делает то, что говорит. Кровавое прошлое и бла-бла-бла, конечно, но никто из нас не святоша. Кроме брата Как-его-там, я думаю.

— Диаса.

— Правда, что ли? Церковники любят быть святошами. Или, по крайней мере, притворяться. Или, когда другие притворяются. — она остановилась и прорычала. — К херам этого ублюдка Рикарда! От него воняет, замечала? Этот злой смрад! Мёртвая, неправильная и гнилая старая кровь. — она поняла, что стоит над Алекс и плюёт ей в лицо, сделала шаг назад, и попыталась улыбнуться, было трудно из-за пульсирующего комка, этого царапающего царапанья в груди. — Но, знаешь, «можно ненавидеть напарника на вёслах и всё равно грести нормально». — она взяла ведро из безвольной руки Алекс и снова пошла к реке. Эрик так говорил. Она его убила? Или он был одним из тех, кто сбежал? Сейчас трудно вспомнить, всё было в тумане, намеками, шёпотом, обрывками. Вдохни, разожми кулак, и пусть ошибки выпадут, как ореховая скорлупа, и… вот! Ты чиста.

— В конце концов, посмотри на меня. Скольких людей я убила? — Она рассмеялась и обняла Алекс за плечи. — Штабеля. Можно сложить их в холм. В гору. Затмить солнце. — она снова рассмеялась, но слышала, как оно трещит, как будто в любой момент готово перейти в крик. Она боялась, что волчица не спит. Чувствовала её «топ-топ» внутри клетки рёбер, крадущуюся и пускающую слюни, скулящую, умоляющую, чтобы её выпустили.

— Зачем считать, когда прошло какое-то время? Когда ты по уши в крови, какая разница? — она поняла, что слёзы щекочут глаза, и она вытерла их, затем снова рассмеялась и на этот раз сжала кулак тщательней. Тебе придется обсмеять это всё. Ореховая скорлупа. Притворись, что ты чистая.

Вот берег реки, и деревья на солнце на другой стороне, и свет, такой сверкающий на воде, с маленькими мушками, болтающимися в холодном солнечном воздухе, и Вигга сделала глубокий, резкий вдох через нос и позволила себе выдохнуть, и всё было не так уж плохо. Ниже по течению на мелководье собралось кольцо женщин, все стояли лицом наружу в мокрых сорочках, пока одна или две мылись, скрытые от глаз в середине.

Она подтолкнула Алекс локтем.

— Смотри-ка на них. Есть вопрос. Разве не бог создал ваши дырки? — крикнула она им. — Он знает, что вы прячете, а остальные могут догадаться! — она бросила ведро вниз и начала выпутываться из своего одеяния. — Я покажу им, как это делается…

— Но все увидят, ты же знаешь… — Алекс посмотрела на руки Вигги, и Вигга перевернула и посмотрела на отметины на тыльной стороне.

— А. Предупреждения.

Трудно чувствовать себя чистой, когда они набили на ней все её преступления. Предупредили мир о ней навсегда. Заковали в цепи и загнали волчицу в клетку раскалённым железом. Она чувствовала, как это щёлкает и царапает в клетке ребер, вечно ноющее, вечно колющее. Она зажмурилась и попыталась вдохнуть. Всё ушло, закончено и смыто. Не нужно сожалеть. Она немного помахала руками, развернула так, что надписи на тыльной стороне стали не видны.

— Ты в порядке? — спросила Алекс.

— Отлично. Отлично. Я чистая.

— Ты что?

— Как ореховая скорлупа.

— Что?

— Долбанная ореховая скорлупа! — прорычала Вигга, брызгая слюной. — Ты что, не слушаешь? — она увидела, что её руки подняты, как будто сейчас они схватят Алекс и вырвут из неё мясо, увидела пробивающуюся шерсть возле татуировок, и сухожилия, торчащие наружу, и кончики когтей, вырывающиеся из каждого ногтя. И она спрятала руки за спиной, потому что Алекс выглядела очень бледной, и кто бы стал её за это винить.

— Извини, — сказала Вигга. — Мне так жаль, что я кричала. Было грубо. — и она одновременно улыбалась и плакала. — Моя мама была бы очень разочарована. — она коснулась щеки Алекс рукой, и это была просто рука человека с немного обкусанными ногтями, и если бы научиться смотреть сквозь руны внутрь, там на самом деле у неё куча нежности. И Вигга погладила волосы Алекс и вытащила из них листик. Она выглядела довольно испуганной, пока Вигга это делала, но, по крайней мере, одна из них почувствовала себя лучше.

— Ты мне нравишься, Алекс, — сказала Вигга.

— Почему? — спросила Алекс, это прозвучало странно и немного грустно, но кто знает, почему люди так говорят?

— Не знаю. Не следишь за речью? Вот в чём дело. — Вигга попыталась улыбнуться, но это было трудно. — Может быть, настанет время, когда я скажу тебе бежать от меня. — она вздохнула, но чувствовала, что волчица, бушевавшая в её груди, едва ли оставила хоть немного места. — И если я скажу бежать, ты должна бежать. Ты меня слышишь? Не спорь. Без колебания. Потому что папское связывание удерживает меня… но не волчицу. Убежать и, может быть, залезть на дерево? Или быстро ускакать на лошади. Или спрыгнуть в колодец.

— В колодец?

— Да. Хорошая идея. — Вигга снова вдохнула и выдохнула полной грудью. Волчица уменьшалась, съеживалась. — Фух. — она почесала шею, похлопала себя по груди и пошевелила плечами. — Хорошо, хорошо. — она снова вдохнула. — Я чистая.

Недалеко от берега мужчина менял колесо на повозке, стоя рядом на одном колене, с откинутым назад капюшоном пилигрима, с тёмными от пота волосами и закатанными рукавами, сухожилия шевелились на предплечьях, когда он боролся с осью.

Его нельзя было назвать красивым, но никто никогда не называл красивой Виггу, и дело было не в красоте. В чём дело? Всегда в чём-то. Всегда не в том, в чём ждал. Что-то в том, как он так легко встал на колено, как он смотрел на колесо, которое нужно было исправить, словно это был весь мир. Что-то в этой тишине, в этом терпении, и Вигга почувствовала щекотку, и она прижала язык к зубам и издала горлом рык, и подумала зайти дальше. Думала о том, как щекотка превратится в зуд, а зуд нужно будет расчесать.

«Не время и не место», — сказал бы Якоб, но он бы ошибся. Место и время были здесь и сейчас. Должны были быть. Хватай что можешь из мира, пока он существует, потому что мы все — мясо, мы все — пыль, надпись на песке, исчезающая в мгновение ока. Нельзя оставлять на завтра, потому что завтра ничего не изменит, завтра будет так же, как сегодня — опять скажут не время и не место.

Она сделала шаг к человеку, меняющему колесо, и почувствовала, как кто-то схватил её за запястье.

— Вигга?

— Э-э-э? — она огляделась. Она забыла, что Алекс рядом. Ей потребовалось мгновение, чтобы вспомнить, кто это такая. — О. Точно. Принцесса. Кто бы мог подумать?

— Перестань мозги трахать, — сказала Алекс, надувая щеки. — Куда тебя несёт?

— Никуда. — Вигга встряхнулась. Стряхнула щекотку. — Не время и не место, да? А! Река. Она любила плавать! Всегда любила, даже до укуса. Вода в волосах и всё такое.

Итак, она спустилась к берегу и плюхнулась в реку прямо в одежде, и почувствовала прекрасный холодный поцелуй воды, и пила её, и пустила ртом маленький фонтанчик, и смеялась, и плескалась, и снова смеялась.

— Ведро! — крикнула Алекс с берега.

— Что? — она действительно увидела ведро, плывущее по течению. Кто-то, должно быть, уронил его. Как неосторожно.

Она встала в реке, вода струилась с промокшей одежды. Теперь она снова была в замешательстве.

— О чём я говорила?

Глава 19 «Побольше об этих клёцках»

Брат Диас остановился и посмотрел в сторону города, перо зависло над бумагой.

Река заполняла равнину, разделяясь на сотню протоков, лениво протекая вокруг покрытых красными крышами тысяч островов, сшитых мостами из величественного камня и старого дерева. Он мог различить только кривые ветки причалов у доков с роящимися людьми, зыбкий лес, образованный мачтами пришвартованных кораблей, булавочные крыши многочисленных церквей, белый шпиль колокольни святого Михаила. Он мог слышать голос города, когда солёный ветер дул в его сторону. Далёкий гул торговли и производств да фон из возмущённых криков чаек.

Лодки курсировали по широкой лагуне. Далёкие пятнышки, оставляющие полосы на голубой воде под голубым небом. Он гадал — каких пассажиров они везут в какие порты. Не принцесс Трои в компании чудовищ, это точно. Он испустил многострадальный вздох. Вдох через нос и выдох через рот. Как его учила мать.

— Значит, это Венеция?

Принцесса Алексия стояла над ним на возвышении, уперев руки в бёдра, волосы непримечательного цвета развевались на ветру, выбившись из-под паломнического капюшона.

— Если только мы не запутались окончательно, — сказал он, думая, что как раз он запутался окончательно.

— Красиво.

— Удивительно, учитывая настолько дурную репутацию.

— Полагаю, вещи не всегда такие, какими кажутся.

— Начинаю понимать.

— Кому письмо?

Брат Диас хотел соврать, но он никогда не был хорош в этом. Даже в бездарно растраченной юности, когда его слишком часто призывали это делать:

— Моей матери. Признаюсь, я не поделился всеми подробностями.

— Сомневаюсь, что поверит. Сомневаюсь, что хоть кто-то из моих знакомых поверит в это. — и она фыркнула совершенно не по-королевски. — Принцесса Алексия.

— Ты должна написать и сообщить им новости.

— Никому не интересно слушать обо мне. Даже если бы они умели читать. Даже если бы я умела писать.

— Ты так и не научилась?

— Кто бы меня учил?

— Я мог бы. — они моргнули друг другу, одинаково удивленные предложением. — Я… я был библиотекарем, в конце концов, и та, кто должна стать… если повезёт… Императрицей Трои, вероятно, должна знать свои буквы?

Она нахмурилась, глядя на него со своей обычной подозрительностью.

— Я здесь, ты здесь. — он взглянул в сторону дорожки, где только сейчас показались колеблющиеся подсвечники, венчавшие переносную кафедру. — У нас есть немного времени, прежде чем Благословенная Компания догонит нас. Почему бы нам не воспользоваться этим шансом?

С неохотой бдительной мыши, приближающейся к ловушке, Алекс уселась на камень рядом с ним. Он вытащил лист бумаги из сумки и протянул ей перо.

— Держи его свободно, положив на средний палец, вот так. Точно. Теперь окуни его в чернила, не слишком глубоко, хорошо. Проведи линию под углом, да, затем ещё одну, чтобы они встретились, как гора, не волнуйся, все сначала ставят кляксы, теперь третья линия, соединяющая две, на полпути, прямо поперёк, вот так, и… вот! Ты образовала букву «А». Первая буква твоего имени, Алекс.

Она посмотрела на него, затем на бумагу, затем фыркнула удивительно по-девичьи:

— Вот так просто?

— Это не магия.

— Похоже на магию. — она обмакнула перо в чернила и снова попыталась, сосредоточенно зажав кончик языка между зубами, и брат Диас улыбнулся. Она вдруг показалась очень юной и очень нуждающейся в руководстве, и он почувствовал странную радость от того, что может его дать. Он задался вопросом, когда в последний раз чувствовал себя по-настоящему полезным. Он задался вопросом, бывало ли такое вообще.

— Ты не можешь не раздвигать ноги хотя бы один день?

Невозможно было не узнать самый хриплый голос во всём Божьем мире. Якоб из Торна хромал рядом с Виггой и Бальтазаром, действительно странным трио паломников.

— Не могу, — гордо ответила Вигга. — Когда у меня настроение, они разлетаются в разные стороны. У меня есть желания, и я не хочу, чтобы меня стыдили.

Брат Диас неловко пошевелился. Боже, помоги ему, у него тоже были желания. Желания, которые он наивно представлял себе подавленными в атмосфере монастыря, похожего на гробницу, но которые оказались просто бессознательно приглушёнными и теперь начинали пробуждаться после долгого сна, острее, чем когда-либо. Ещё вчера ночью ему снилось что-то мощное и татуированное, и он проснулся с яростно стоявшим членом.

— Легче было бы заставить стыдиться столб, — говорил Бальтазар. — Венеция?

— Венеция. — Алекс вернула брату Диасу перо. — Что случилось?

— Наш оборотень занималась… — Бальтазар поднял священный цирцефикс, который брат Диас носил на шее, и просунул в него два пальца жестом более красноречивым, чем любые слова. — Занималась тем, чем любят заниматься оборотни.

— Опять? — спросил брат Диас, забирая святой предмет, явно возмущённый и совершенно не ревнующий и не возбуждённый.

— Этот… — Якоб устало потёр кривую переносицу, — Человек, которого ты…

— Люди. — Вигга через плечо дёрнула головой куда-то в сторону дороги. — Сзади. Гораздо веселее, чем дуракам спереди.

— Венеция? — спросила Баптиста, подходя. Рукава её паломнического одеяния были небрежно закатаны, демонстрируя набор свисающих браслетов. Брат Диас подозревал, что она выиграла их в азартные игры, но не был бы шокирован, если бы это были кража или убийство.

— Венеция. — Алекс гордо подняла бумагу. — Я написала «А».

— Красота. Что сделала Вигга?

— То, что Вигга обычно делает.

— Опять? — спросила Баптиста, явно впечатлённая.

— Эти люди видели… — Якоб махнул рукой Вигге, чья паломническая ряса была далеко не полностью завязана, демонстрируя покрытые рунами ключицы и немалую часть груди с рунами в придачу, — Всё это?

— Было не очень темно, — прорычала Вигга, — и это всё производит впечатление. — это безусловно производило впечатление на беспокойный член брата Диаса, он был вынужден переложить свою сумку на колени и отвести глаза для маскировки. Но к сожалению уши отвести не получилось. — Позвольте мне рассказать вам историю…

— Алекс стоит слышать эту историю? — спросил он немного визгливо, хотя на самом деле его больше беспокоила опасность для его собственной бессмертной души, а не нравственности Алекс.

— Как можно выбрать добродетельную жизнь, — спросила Баптиста, благочестиво сложив руки, — Не зная альтернативы?

— Я выросла на улице, — сказала Алекс, отмахиваясь. — Меня вряд ли что-то шокирует.

Вигга хрустнула татуированными костяшками пальцев:

— Не рассчитывай на это, нахер. Так вот, сначала мне бросился в глаза высокий, но у меня возникло предчувствие насчет низкого…

— Доброе утро, брат Лопес!

— Ваше преосвященство! — брат Диас вскочил, глубоко благодарный за перемену темы, хотя и подозревал, что его воображение всё равно будет дорисовывать детали до конца дня.

— Прошу вас, обойдёмся без формальных обращений. Епископ Аполлония сверкнула великолепно скромной улыбкой, Брат Диас взял на заметку отрепетировать такую, как только получит доступ к зеркалу.

— Они кажутся неуместными в соборе в Аччи и вдвойне неуместными здесь, где мы все братья и сёстры по вере, стремящиеся спасти свои души.

— Прекрасные слова! — брат Диас увёл епископа, засовывая письменные принадлежности обратно в сумку и неловко посмеиваясь в тщетной попытке заглушить быстро развивающийся рассказ Вигги о сексуальных подвигах. — Как и всегда.

— Я могу сказать то же самое о вас, сын мой. — Епископ направилась к переносной кафедре, которую как раз отвязывали стражи, чтобы лошади могли попастись рядом с дорогой. — Я надеялась, вы поможете мне снова возглавить нашу Благословенную Компанию в полуденных молитвах? Я имела в виду наставление Спаситель о Двенадцати Добродетелях.

— Это моё единственное желание сегодня и каждый день, но мне больно говорить, что я и мои спутники должны оставить здесь Благословенную Компанию. — сойти с пути искупления и улизнуть с дьяволами в неизвестно какие глубины разврата. — Важное… действительно жизненно важное дело зовет нас.

— Как бы мы ни старались, долг нас найдет. Вы уходите с моим благословением. — у епископа был почти извиняющийся изгиб бровей. — Все вы, кроме одной.

— Что вы имеете в виду?

— Принцесса Алексия Пирогенет должна пойти со мной.

Брат Диас буквально почувствовал, как кровь отхлынула от лица, когда он взглянул на Алекс, которая выбрала именно этот неудачный момент, чтобы взорваться пронзительным смехом. По крайней мере, напряжение члена мгновенно и полностью ушло.

— Я… но… не… разве… принцесса?

Епископ вздохнула:

— Неужели? — брат Диас понял, что шесть хорошо вооруженных охранников приблизились. Кто-нибудь мог бы даже выразиться «окружили».

— Ваше преосвященство…

— Просто епископ Аполлония, пожалуйста.

— Умоляю вас, — и брат Диас поднял руку в успокаивающем жесте, отступая к своим. Тот самый успокаивающий жест, который совершенно не смог предотвратить резню в гостинице. — Во имя Спаситель, разве мы не можем избежать насилия?

— Я даю вам шанс сделать именно это, брат Лопес, — мягко сказала епископ, — Или мне следует сказать Диас.

— О, Боже, — пробормотал монах, начиная думать, что возможно он — не лучший знаток человеческой природы.

— Что происходит? — спросил Якоб, нахмурившись.

— Епископ Аполлония… хотела бы, чтобы Алекс… осталась с ней.

Наступила гробовая тишина. Вигга выпрямилась, прищурившись. Алекс побледнела, расширив глаза. Большинство людей не заметили бы никаких изменений в суровых чертах Якоба из Торна, но зная этого человека в течение нескольких наименее приятных недель своей жизни, брат Диас был чувствителен к небольшим изменениям в хмуром лице, которые свидетельствовали о глубоком неудовольствии.

— Этого не произойдет. — и он откинул свою рясу, обнажив рукоять меча со вмятиной.

— Боюсь, я вынуждена настаивать, — сказала епископ, и её стражники опустили копья, положили руки в перчатках на рукояти, а в одном случае нацелили зловеще выглядящий арбалет. Скорее всего, ни один арбалет не выглядит добрым, когда направлен прямо на вас.

— Пожалуйста… — брат Диас попытался поднять другую руку, как будто его собственные пустые ладони могли каким-то образом помешать всем остальным наполнить свои железными изделиями. — Мои товарищи — очень опасные люди.

— У меня свои очень опасные люди, — сказала епископ Аполлония.

С десяток обитателей последней части Благословенной Компании приближались с другой стороны, такие же сгорбленные и оборванные, насколько люди епископа были отполированы и прямы. Среди них были ростовщик, три сутенёра и парень с большим прыщом на лице, который зарабатывал на жизнь рубкой дров для вечерних костров. Впереди были двое головорезов ростовщика, один очень высокий, а другой чрезвычайно низкий.

— А! — ухмыльнулась Вигга. — Вернулись за добавкой?

— Полагаю, они пришли за другим видом борьбы, — сказала Баптиста.

— Вы должны знать, что предложена очень большая награда, — сказала её преосвященство. — герцогом Константином Троянским.

— Один из моих грёбаных кузенов, — пробормотала Алекс, выглядывая из-под руки Вигги.

— Деньги? — брат Диас мог только смотреть на епископа. Женщину, которую ещё несколько мгновений назад считал предназначенной для грядущей святости. — Где ваша вера?

— Золото не возьмёшь с собой на небеса, — и епископ Аполлония кивнула негодяям, рассыпавшимся вокруг них, — Но оно может иметь очень большое значение для этих господ, пока они ещё на земле. Мои собственные мотивы, конечно, не столь низменны. Герцог Константин обещал мне реликвии высочайшего порядка, которые сейчас хранятся в базилике Ангельского Явления в Трое. Фрагмент колеса, на котором умерла Спаситель. Клочок Её одежды и прядь Её волос. Она положила руку на святой круг на груди, глядя на небеса с благочестивым самодовольством. — Реликвии, которые принесут славу нашей любимой церкви.

— Не говоря уже об их хранителе, — выдохнул брат Диас. — Которая может получить кардинальское кресло, возможно? Или, может быть, ваши амбиции ещё выше?

Епископ Аполлония даже не удосужилась сделать виноватый вид:

— Нашей развращенной церкви придётся вернуться на праведный путь, и это стоит любых жертв. — Она обратила своё презрение к Алекс. — И ты действительно веришь, что сможешь посадить этого хорька на трон Востока?

— Хорька? — резко бросила Алекс.

— Отдайте её сейчас, и вы все можете просто… пойти домой.

Брат Диас стоял с открытым ртом. Просто… пойти домой. С тех пор, как он покинул Святой Город, это было всё, чего он хотел. Возможно, именно неистовое желание принять это предложение так его разозлило.

— Подумать только, — выдохнул он, — Я видел в вас образец священницы. Я хвалил вас в письме. Моей матери! Какой же мошенницей вы оказались! Какой ничтожной лицемеркой! Вместо того чтобы болтать со своей передвижной кафедры в авангарде нашей Благословенной Компании, вы должны были замыкать шествие вместе с остальными шлюхами!

— Ого, — фыркнула Вигга.

— Её Святейшество доверила нам священную миссию…

— Её Святейшество? — губы епископа Аполлонии скривились. — Кардинал Бок засунула ребёнка на трон святой Симоны! Ваши сородичи сделали из нашей святой церкви посмешище, а из Небесного дворца — позорный хлев! Лучше иметь поросёнка в качестве Папы…

— Как вы смеете! — взревел брат Диас. — Её Святейшество может быть…

— Неопытна? — предположила Баптиста.

—…но она — Мать церкви! — Странная фраза, применённая к десятилетнему ребенку, но эта мысль только подлила масла в огонь его праведной ярости. — Она вам не подходит? Это высокомерие. Это наглость. Корыстная спесь! Епископ, кардинал или король грёбаной Аравии, вы не можете выбирать Папу. — он ткнул пальцем в небо. — Этот выбор за Богом!

— Думаю, брат Диас нашёл свои яйца, — пробормотала Вигга.

— Дело в Боге, сын мой, — презрительно усмехнулась епископ Аполлония, — Ему часто нужен толчок в правильном направлении. Братья и сёстры! — крикнула она, поворачиваясь к дороге. — Увлечённый своей проповедью, брат Диас не заметил, что многие из богатых членов братства добрались до них, любопытствуя, о чём кричат. — Среди нас монстры! — голос епископа раздался так же отчётливо, как колокол для полуденной молитвы, обвиняющий палец был вытянут. Как оказалось, брат Диас был не единственным, кто мог довести себя до праведной ярости. На самом деле, он был далеко не лучшим в этом. — Еретики и язычники, отступники и бунтари!

— Она не совсем неправа, — пробормотала Баптиста, засовывая одну руку под рясу, а другую за спину.

Один из носильщиков портрета отложил картину и достал палку. Это была большая палка с заметным набалдашником на конце.

— Мы… очень хорошие люди! — рискнул высказать предположение брат Диас, но когда взглянул на покрытые шрамами, татуированные и похожие на хорьков лица своих товарищей, его убеждённость утекла, как святая вода из разбитой купели. — Лучшие из…

Река людей компании вливалось в то, что постепенно принимало характер толпы, напирающей с трёх сторон, ворчащей и толкающейся. Брат Диас увидел, как старушка, с которой он этим утром непринуждённо обсуждал обувь, подняла камень.

— У нас затруднение. — пробормотал Якоб.

Часовня Святой Целесообразности образовала небольшой круг, обращённый наружу, с принцессой Алексией в центре. Бальтазар и Баптиста прижались плечом к плечу, что учитывая, как сильно они презирали друг друга, не выглядело особо хорошим знаком.

— Они преступники и беглецы! — крикнула её преосвященство, и толпа ещё нахлынула. — Долг каждого паломника — привести их к праведному правосудию нашей матери-церкви!

— Сделай ещё шаг, и я превращу тебя в пепел! — и Бальтазар выхватил что-то из-под своей рясы.

— Фу! — брат Диас в ужасе отступил, понял, что идёт к страже епископа, был вынужден делать шаг в другую сторону, понял, что это ведёт его в объятия Вигги, и был вынужден неловко обойти её. Бальтазар достал нечто, выглядящее отрубленной рукой с кожей в пятнах и чёрными ногтями.

— Где ты это взял? — спросила Вигга, не более чем из любопытства.

— У колдуньи, которая больше в этом не нуждалась. — Бальтазар помахал рукой в сторону паломников, как факелом перед волками, та ужасно дёрнулась, оживая, пальцы извивались.

— Фу! — одновременно сказали брат Диас и Алекс, отступая друг к другу. Из почерневших кончиков пальцев вырвался язычок пламени, и послышался сильный запах серы.

— Спаситель милостивая, — прошептала одна из паломниц, делая знак круга над своим сердцем. — Он колдун! — послышались вздохи, проклятия, гневные насмешки.

— Маг, чёрт подери! — прорычал Бальтазар.

Вигга издала рык из глубины горла, когда отставшие паломники начали подтягиваться и присоединяться к остальным — сначала из любопытства, затем в ярости, гнев распространялся от епископа как чума.

— Будьте свидетелями! — прогремела она. — Нужны ли ещё какие-нибудь доказательства унижения нашей святой церкви? Кардинал Бок сношалась с монстрами!

— Хочешь монстров? — Вигга сорвала с себя рясу и отбросила в сторону, приседая как перед броском, со сжатыми кулаками и мускулами, выступающими на татуированных руках и под кожаным жилетом. — Я покажу тебе монстров.

— Взять девушку живой, а… а-ах! — голова епископа оказалась откинута назад, Солнышко шагнула из ниоткуда, держа епископа за волосы и прижимая изогнутое лезвие кинжала к её горлу.

Наступил момент абсолютной тишины, пульс почти болезненно бился в голове брата Диаса, воздух был тяжёлым от обещания насилия.

— Что ты хочешь делать, Солнышко? — пробормотал Якоб.

— Пока не то, что ты подумал, — пробормотала она в ответ.

— Эльф! — закричал кто-то. — Хренов эльф!

— Брось нож! — закричал начальник стражи её преосвященства, размахивая арбалетом в откровенно опасной манере.

Глаза Баптисты метались от одного из головорезов к другому, пока те приближались, её руки выскользнули из-под рясы с предательским блеском стали.

— Убейте его! — завизжал один из паломников, указывая на Солнышко.

— Подождите! — ахнула епископ, когда нож Солнышко тронул её горло. — Подождите!

Кроткий сапожник, надеявшийся на исцеление от геморроя, приготовился использовать священный круг на шесте в качестве дубинки.

— О, Боже, — прошептала Алекс, крепко сжимая рукав брата Диаса.

— О, Боже, — прошептал брат Диас, крепко прижимаясь к ней в ответ.

Сутенёры, паломники, стражники — все двинулись вперёд. Якоб вытащил дюйм стали из ножен.

— У кого здесь вкусное мясо… — прошипела Вигга, слюни текли с её губ, отодвигавшихся из-за удлиняющихся клыков.

Брат Диас закрыл глаза и отвернулся…

— Внимание, пожалуйста, все!

Он огляделся. Он ничего не мог с собой поделать. Молитвы замерли на его губах, а рот глупо открылся.

На переносной кафедре стояла фигура, сжимая руками аналой. Красивый мужчина лет шестидесяти. Мужчина удивительного достоинства и присутствия духа. Человек, от которого никто не мог ни на мгновение оторвать свой удивлённый взгляд.

— Меня зовут барон Рикард, — сказал он, положив смиренную ладонь на грудь. — Я был с вами в дороге с тех пор, как мы собрались возле Сполето.

— Был! — выдохнул один из сутенёров, и топор выпал из его безвольной руки, когда он поднял палец и указал. — Я узнаю его!

— Я не родился дворянином. — голос Рикарда был полон тихой власти и глубокого сострадания. — Это положение было в некотором роде навязано мне. Моей женой Лукрецией. Женщиной, которой было… очень трудно сказать нет.

— Что он делает? — пробормотала Алекс.

— Тише! — резко бросил брат Диас. Он не мог позволить себе пропустить ни единого звука. Он знал, что это — самые важные слова, которые он когда-либо услышит. Паломники обернулись как один, внимая гораздо внимательней, чем лучшей из проповедей епископа.

— Когда она впервые привезла меня в Кросно, я был… таким наивным. Честно говоря, я был не больше, чем симпатичным дурачком. Возможно, я несправедлив. Очень симпатичным дурачком. Я думаю, это была поздняя весна, может быть, раннее лето… — барон нахмурился, почёсывая шею. — Нет! Середина весны, определенно, я помню, как деревья покрывались листвой…

— Боже мой, — выдохнул брат Диас. Откровение снизошло на него, расширяющее сознание прозрение. Если деревья покрывались листвой… это должна быть середина весны!

Епископ Аполлония была тронута не меньше:

— Деревья… в листве. — слёзы обильно текли по её щекам. Солнышко убрала лезвие от горла и отступила назад. Никто, казалось, даже не заметил, настолько все были увлечены речью. Один из портретов выпал из онемевших пальцев и оказался в луже.

— …хотя, конечно, есть много вечнозелёных растений в той части Польши, иногда называемой садом Восточной Европы. Может быть, вы хотели бы положить своё оружие, пока я говорю?

Раздался грохот, когда стражники, головорезы и паломники мгновенно избавились от мечей, копий, топоров и ножей. Один сутенёр прыгал, пытаясь вытащить кинжал из-за голенища сапога. Люди начали падать на колени, когда внушающая благоговение речь барона продолжалась.

— Если честно, замок Лукреции был несколько громоздким. Он принадлежал семье на протяжении поколений — эти обои в столовой, фу — и я был настроен привести это место в порядок. Немного штукатурки, новая краска, крыша требовала внимания, нужен был редкий вид сланца, который сложно доставить. Потом была настоящая суета из-за новой люстры, эти люди были исключительно упрямы в своих привычках…

Кто-то потянул за плечо брата Диаса, шипя: "Пойдём", — хриплым голосом, но он вырвался. Теперь он примерно понимал, каково было слышать, как говорит Спаситель. Барон Рикард был близок к тому, чтобы прикоснуться к самой тайне бытия. Все это знали. Одна женщина — торговка углём из Гроссе́то — скулила от почти сексуального экстаза на каждом вдохе.

—…моей любимой едой всегда было рагу из бобов и колбасы, которое мой отец делал с гусиным жиром, но вскоре им стали фирменные клёцки поместья моей жены. — глаза барона были устремлены за горизонт. Зацикленный на чём-то банальном и повседневном, зацикленный на божественном откровении, которое он каким-то образом ваял земными словами. — Дело в свинине, полагаю. С небольшим количеством масла… немного лука… вот это были деньки. — он грустно улыбнулся, что пронзило сердце и оставило брата Диаса бездыханным. — Когда я ещё жевал.

— Милосердные небеса, это истина, — прошептал ростовщик, молитвенно сцепив руки.

— Это истина. — один из сутенёров обмочился, замерев, пока тёмное пятно растекалось по передней части его штанов. — Единственная.

Брат Диас понял. Что имело значение? Что имело значение, кроме следующих слов барона Рикарда?

— Итак, все, если я заслуживаю вашего абсолютного внимания… — Вампир оглядел собравшихся, убедился, что все глаза обращены на него и охвачены благоговейным почтением. — И я полагаю, так оно и есть… возвращаясь к сути. — его борода поседела, волосы побелели, а лицо выглядело очень морщинистым, но эти глаза… казалось, он смотрел прямо в душу брата Диаса. Стояла полная тишина. Даже птицы и насекомые были неподвижны. — Вы продолжите путь на Кипр, забыв эту речь, забыв меня, определённо забыв эльфийку и любой намёк на колдовство, забыв, что любой человек, такой как я или мои соратники или кто-то, хоть немного похожий на принцессу или на хорька когда-либо был членом вашей Благословенной Компании. Да?

По тому, что недавно было кровожадной толпой, пробежала своего рода волна, и все с нетерпением закивали головами.

— Да, — выдохнул торговец углём, его веки трепетали. — Да. Да. Да…

— Желаю вам радости от путешествия, — сказал барон. — Пусть вы все найдете то, что ищете. — Он отвернулся, затем снова повернулся. — Кроме вас, епископ Аполлония.

— Меня? — спросила епископ, всё ещё со слезами на глазах.

— Вы испытаете неприятный зуд, от которого не сможете избавиться на всём пути до Кипра и обратно.

— Я испытаю, — сказала епископ, упала на колени в грязь и радостно подняла руки к небесам. — Возлюбленный Боже!

— Спасибо всем. — и барон спустился вниз — трудное занятие в таком преклонном возрасте, узловатые костяшки пальцев дрожали на рукоятке трости. И вот они оставили Благословенную Компанию позади, большинство продолжало смотреть на пустую кафедру, другие тупо таращились в никуда, а третьи бесцельно бродили. Спотыкающийся брат Диас позволил увести себя. Они спускались по длинному склону к Венеции, в пятнистую тень от деревьев, большая часть разума монаха всё ещё блуждала в возвышенных чудесах речи барона.

— Что это было? — спросила Алекс.

— Очарование, — произнесла Баптиста сквозь сжатые губы, оглядываясь на склон и нервно сжимая кинжал в руке. — Пройдёт через час или два.

— Надо было позволить мне убить ублюдков, — сказала Вигга, продираясь сквозь кусты.

— Не всех нужно убивать или трахать, — заметил Бальтазар, отбрасывая отрубленную руку в кусты и вытирая свою о переднюю часть рясы. — Совсем испортилась. — он сбросил рясу и оставил на кусте.

У брата Диаса не было времени на такие пустяки:

— Самая глубокая речь, которую я когда-либо слышал, — выдохнул он. И буквально начал дёргать вампира за рукав, так отчаянно ему хотелось узнать. — Не могли бы вы рассказать мне побольше, барон Рикард, об этих клёцках?

— Возможно, позже. — старый вампир поморщился, осторожно убирая руку брата Диаса. — Я чувствую себя довольно уставшим.

Глава 20 «Не улыбаться в монастыре»

Огромная дверь могла принадлежать настоящему замку. После долгого царапанья с обратной стороны, когда замки были открыты и задвижки отодвинуты, она с визгом открылась, явив неулыбчивого привратника.

Марангон, молчаливый парень, к которому первым подошла Баптиста, кивнул в ответ без улыбки и провёл паству часовни Святой Целесообразности в притвор, где двое неулыбчивых головорезов сердито осмотрели всех по очереди.

Всех, кроме Солнышко, конечно.

Они не обратили на неё внимания, потому что она была невидимой.

Ну, на самом деле она не была невидимой. Она могла видеть свои руки. Она могла видеть свою тень. Но никто другой их не видел. Она даже не знала почему. Она не могла объяснить, как это делала.

Просто затаила дыхание и… готово.

У Солнышко было много практики, поэтому она могла задерживать дыхание на очень, очень долгое время, даже во время бега или плавания, или, как однажды случилось, под потолком у волшебника в висячем положении. Но даже она не могла задерживать дыхание навсегда, поэтому всегда думала, откуда прозвучит её следующий вдох, и куда посмотрят люди, и где светло, а где темно, так что жизнь превратилась в маленький танец из угла в шкаф, в куст, в тень, под кровать, за чью-то спину. Забраться между чьих-то ног.

Обычно не в хорошем смысле.

Люди всё ещё могли слышать её, ей случилось познать это на собственной шкуре, когда она следовала за той ведьмой и упала с крыши в кладовку с кастрюлями и сковородками. Поэтому она шла босиком позади всех. Привязав обувь за шнурки, высматривая опасность и стараясь убедиться, что никто не натолкнется на неё, не захлопнет перед ней дверь или не ударит по зубам ручкой грабель, как однажды умудрился садовник. Было досадно, но она старалась не винить в произошедшем человека.

Он же её не видел.

Если получалось, Солнышко старалась никого не винить. «Виноват огонь, а не свечка», — говорила мать Уилтон. Солнышко очень нравилась мать Уилтон, хотя она была напыщенной и англичанкой, а для большинства оба этих факта были несмываемыми пятнами на любой женщине. Может быть, Солнышко любила её, потому что больше никто не любил. Святая мать помогала почувствовать себя особенной. Хотя симпатия никоим образом не была взаимной. Мать Уилтон смотрела на Солнышко, как на грязный пол в сортире. Потом она умерла, когда рухнул мост, и они получили мать Феррару, которая смотрела на Солнышко, как на оставленный открытым канализационный сток.

Это урок. Всё может стать хуже.

После притвора был коридор с ещё двумя неулыбчивыми головорезами. Никто здесь не улыбался. Солнышко тоже не улыбалась, стоит заметить. Но в основном потому, что её рот, казалось, не изгибался таким образом. Улыбка никогда не чувствовалась уместно на её лице, и людям не нравилось, когда она пыталась. Они начинали думать, будто она что-то замышляет. Плюс, большую часть времени её никто не видел, конечно.

Поэтому улыбка превращалась в пустую трату усилий всегда.

Алекс определенно не улыбалась. Она шла опустив голову, словно тоже пыталась стать невидимой. Алекс нравилась Солнышко. Она приносила Солнышко еду в дорогу, что случалось редко, и на самом деле пыталась быть любезной, что случалось ещё реже. Солнышко хотела бы спросить, всё ли с ней в порядке, но теперь это было невозможно, и, вероятно, что-то пошло бы не так. Она часами тренировалась перед зеркалом, но её лицо было заострённым и угловатым, поэтому просто не искажалось как у всех остальных. Когда она пыталась быть искренней, она становилась саркастичной. Когда она пыталась быть благородной, она становилась высокомерной. Когда она пыталась быть дружелюбной, она становилась грязной эльфийской сучкой.

«Грязная эльфийская сучка», — кричали и скандировали в цирке, и это не казалось таким уж смешным, но все надрывались от смеха. Может быть, шутка работала на уровнях, которых она не понимала? Она не говорила ничего смешного, только пугающее или оскорбительное. Однажды она встала между циркачами и рассказала шутку, и это всех взбесило. «Ты здесь для того, чтобы тебя ненавидели, а не для того, чтобы шутить», — сказал распорядитель манежа. Тем не менее, шутка прошла лучше, чем попытка спеть. «Злодеи не поют». Лучше бы она держала рот закрытым. «Держи свой херов рот закрытым», — всегда говорил распорядитель манежа.

Вот почему она обычно держала рот закрытым и делала мелочи, чтобы подбодрить людей. Вещи, которые они едва ли замечали, например, хорошо завязанные шнурки на ботинках Якоба, чтобы ему не приходилось наклоняться, или сложенная одежда Вигги, пока она трахалась, или подоткнутое ночью одеяло Алекс, которая имела обыкновение метаться, сбрасывать одеяло и в итоге дрожать. Это помогало Солнышко чувствовать себя полезной. Как будто она была в семье.

Приятно попробовать.

Якоб был сварливым дедушкой, Рикард — загадочным дядей, а Баптиста — обиженной матерью. Бальтазар — самоуверенным старшим братом, брат Диас — неуверенным в себе младшим братом, а Алекс — симпатичным ребёнком, который всем нравится, потому что она была рядом недостаточно долго, чтобы успеть всех разочаровать. Вигга, возможно, была какой-то странной троюродной сестрой, которая продолжала трахаться со всеми подряд, если не превращалась в гигантскую волкоподобную тварь, и к этому моменту метафора действительно развалилась, потому что у скольких семей есть невидимая эльфийка?

Ни у одной.

Они завернули за угол, и Солнышко осталась позади, прижавшись к стене, чтобы побаловать себя парой приятных длинных вдохов, прежде чем снова задержать дыхание и нырнуть в забег к колоннаде. Она была построена вокруг того, что когда-то, наверное, было садом, но регулярные наводнения превратили его в затхлый пруд. Именно в таком состоянии, насколько она могла судить, была большая часть Венеции. В центре стояла коленопреклонённая потёртая статуя, поднявшая к небу руку без ладони, словно моля бога о спасении. По опыту Солнышко это не работало. Ни с богом, ни с кем-либо ещё.

Хочешь спастись — помоги себе сам.

Может, потом бог тебя поприветствует, или что-то в этом роде.

— Это был монастырь? — спросил брат Диас.

— Да, — сказал Марангон, который говорил почти так же мало, как улыбался.

— Где монахи?

— На небесах, может быть? Ты эксперт.

Якоб держался за ногу. Недели марша с паломниками, должно быть, дорого ему обошлись. Солнышко хотела бы помочь, но у неё не было возможности, а он ненавидел саму идею помощи. По каким-то своим причинам он хотел усложнить жизнь насколько мог.

Она вообще не понимала людей — такие странные. Общение с ними каждый раз было как пощёчина, за которой сам и пришёл, а потом получаешь опять и опять.

Ещё один неулыбчивый головорез стоял у очередной тяжёлой двери. В обычной ситуации Солнышко проскользнула бы первой или затерялась среди остальных, но они шли слишком плотно, поэтому она подождала, пока они не пройдут и дверь не закроется, затем слегка щёлкнула мочку уха стража и, когда он резко повернулся, метнулась под его руку, резко обогнула дверь и вошла до того, как она закрылась, очень ловко, если спросить её мнение.

Жаль, никто не видел.

Большая высокая комната с другой стороны оказалась выстроена как часовня с высокой галереей. На стропилах трепетала от сквозняка старая паутина. Повсюду были витражи со святыми, которых убивали самыми причудливыми способами. Святая Симона на раскалённом троне, и святая Джемайма под своим камнем, и святая Седрик, утыканная гвоздями так, что Солнышко дрожала даже при мысли об этом.

Не лучшие места, чтобы получить туда гвозди.

Почему спасённые хотели видеть, как их героев терзают, топят, забивают и раздавливают, она понятия не имела. Может, они думали, что если святую Седрик пригвоздят достаточно качественно, им удастся остаться не прибитыми. В этом они, вероятно, ошибались.

Гвоздей на всех хватит.

Помещение строили как часовню, но переделали под кухню. У стены располагалась печь, достаточно большая, чтобы вместить труп. Рядом мужчина раскатывал тесто на алтарном камне, мучная пыль клубилась с цветных лучах. Было что-то очень бандитское в том, как он это делал, и Солнышко подумала, что в свое время в этой печи несомненно побывал труп или два. Рядом с мужчиной стояла маленькая девочка в таком же фартуке, как у него, и с ухмылкой, которой даже Бальтазар мог бы гордиться.

— Фриго! — пропела Баптиста, размахивая руками, словно обнимая всех вокруг. У неё была такая манера говорить, которая почему-то нравилась людям. Для Солнышко это всегда было больше похоже на магию, чем собственная способность исчезать.

Стоит заметить, в этот раз магия Баптисты провалилась. Глаза Фриго остались совершенно холодными:

— Баптиста, — проворчал он, как можно было бы говорить о вечной проблеме с плесенью, и снова вернулся к своему тесту. — Я знал, что ты вернешься. Как лиса к свалке.

Баптиста пожала плечами:

— Меня называли и похуже.

— Останься тут ненадолго, — сказал Фриго. — И назовут.

— Так это — херова сука Баптиста? — резко спросила маленькая девочка, уперев в бёдра покрытые мукой кулаки. Солнышко хотела бы знать, как можно так сильно морщить лицо, словно в нём вообще нет костей. — Ты — та херова сука Баптиста?

— Моя внучка, — сказал Фриго, кивнув в её сторону. — Лучший знаток людей, известный мне. Я учу её семейному делу.

— Пекарскому или управлению бандой? — спросила Баптиста.

— Почему нельзя и тем, и другим? — усмехнулась девушка. — Я слышала, ты мошенница и воровка.

Улыбка Баптисты даже не померкла:

— И это только увлечения, — сказала она.

Солнышко на цыпочках шла вдоль стен, пока они разговаривали, старые плиты были такими гладкими и прохладными для её босых ног. Она шла осторожно, по затенённой стороне часовни, потому что люди могли не видеть её, но в цветных лучах могли увидеть пылинки, отлетавшие от неё.

Они не видели, где она была, но иногда замечали, где её не было.

Фриго всё ещё месил тесто:

— Что ты ищешь, Баптиста?

— А мне обязательно нужно что-то искать?

— Да. Ты не можешь удержаться.

Дверь в дальней стене была приоткрыта, и, подойдя на цыпочках, Солнышко увидела там прислушивающегося человека с ножом в руке и ещё двоих, тоже с ножами, что было неудивительно в таком ножевом месте.

Она залезла на окно, где были удобные выемки для пальцев, и выглянула через перила галереи. С другой стороны, сгорбившись, стояли двое мужчин, у этих были луки. Она упала, мягкая и бесшумная, прижалась к стене, чтобы проскользнуть за сердито глядящую внучку Фриго к разбитому окну. Ещё трое мужчин между колоннами у главной двери. Если что-то пойдет не так, они могли быстро напакостить. Как это постоянно случалось с паствой часовни Святой Целесообразности.

Постоянно случались пакостные вещи.

Баптиста перешла к делу:

— Нам нужен проход. В Трою. Мне и моим друзьям.

— У тебя нет друзей, Баптиста. — Фриго терпеливо окинул взглядом группу. Всех, кроме Солнышко, конечно. — Только те, кого ты можешь использовать. — Солнышко проскользнула мимо Вигги, ей пришлось отпрянуть, потому что женщина не могла усидеть на месте и двух вдохов подряд, и крепко прижалась к спине Якоба.

Якоб удобный, потому что широкий и высокий, и никогда не смущается, даже внезапно почувствовав, как к нему прижимается эльфийка, чтобы быстро перевести дыхание.

— Трое слева, — прошептала она, — Трое за дверью, два лука на галерее.

Якоб мягко прочистил горло, показывая, что услышал. Это заставило бы Солнышко ответить ему улыбкой. Если бы она умела нормально улыбаться.

Она снова затаила дыхание и проскользнула мимо него.

— Это они, да? Фриго показывал на них по одному своим запачканным мукой указательным пальцем. — Питомцы Папы. Не нужно быть гением, чтобы догадаться — она оборотень.

— Вот как выглядит долбанный оборотень? — презрительно усмехнулась маленькая девочка.

Из-под капюшона из-за выбивающихся волос на лице Вигги были видны только клыкастая улыбка и намёк на татуированную щеку:

— Этот выглядит так, — сказала она.

— Он вампир, — сказал Фриго.

— Вот как выглядит долбанный вампир? — презрительно усмехнулась маленькая девочка.

Барон Рикард лениво отсалютовал тростью:

— Очарован, моя дорогая.

— Остался Якоб из Торна. — Фриго задумчиво почесал горло, оставив немного муки на щетине. — Я твой поклонник, как говорится.

Стоявший со скрещёнными руками неподвижно как статуя Якоб устало хмыкнул:

— А я — нет.

Позёрство было ещё одной из тех человеческих черт, которые Солнышко никогда не понимала, поэтому она оставила их в покое и подкралась к печи, чтобы погреться в прекрасных волнах тепла. Но старая кошка подумала о том же, и теперь подняла голову, шевеля кончиком хвоста. Кошки всегда видели её так же ясно, как днем. Собаки были восхитительно невнимательны. Солнышко понятия не имела, почему.

Она плохо понимала, как всё работает. Наверное, меньше всех понимала.

Любопытная кошка встала, желая потереться о её ногу. Солнышко хотела бы погладить её, потому что кошки приятно ощущаются ладонями. Ей нравилось, когда их хвосты скользили между пальцами, такие мягкие и щекочущие. Но сейчас было не время, поэтому она одними губами пробормотала извинение и оттолкнула кошку ногой.

— А кто это? — спрашивал Фриго, прищурившись глядя на Алекс.

Она нахмурилась в ответ:

— Я никто.

— Каждый — кто-то.

— Не я.

— А ты? — Фриго прищурился на Бальтазара. — Спорим, ты — кто-то.

Волшебник гордо тряхнул головой одновременно насмешливо и оскорбительно:

— Я — Бальтазар Шам Ивам Дракси.

— Звучит как грёбаный придурок. — маленькая девочка вытащила нож из кармана в переднике и принялась делать насечки в тесте. Солнышко однажды слышала, что главное в хлебе — насечки. Без них он не поднимется как следует. Может, люди такие же.

Они никогда не получатся хорошими, если их немного не порезать сначала.

— О, она действительно хорошо разбирается в людях. — Баптиста сложила руки, ухмыляясь Бальтазару. — Он новичок. Колдун.

— Клянусь, она делает это, чтобы позлить меня, — пробормотал Бальтазар.

Фриго ещё больше сузил глаза:

— Хороший?

— Среди трёх лучших некромантов в Европе! Возможно, двух, в зависимости от того, как относиться к…

— Что ты ищешь, Фриго? — спросила Баптиста.

Фриго ловким движением руки положил одну из буханок на лопату и направился к духовке:

— Я должен что-то искать?

— Конечно. Ты не можешь удержаться.

— О, туше. — отблеск огня вспыхнул на лице Фриго, когда он наклонился ближе, достаточно близко, чтобы Солнышко могла протянуть руку и коснуться его рябой щеки. — Кое-что мне нужно. В одном доме. — это прозвучало тревожно неопределенно.

— Твои люди не могут войти? — спросила Баптиста.

— О, они вошли. — Фриго повернулся, опираясь на лопату. — Они просто так и не вышли.

— Никто не выходит из этого места, — сказала маленькая девочка, крутя нож в пальцах и сверкая улыбкой, почти такой же мерзкой, как у Вигги. — Люди говорят, оно проклято.

— Принадлежал магу. — Фриго загрёб следующую буханку. — Давным-давно покинул Венецию, но дом всё ещё… защищён.

— Защищен как? — спросил Бальтазар.

Фриго сунул буханку в духовку и пожал плечами:

— Это ты колдун.

Губы Бальтазара скривились, но Якоб опередил его:

— Что мы ищем?

— Белую коробку, примерно такого размера, со звездой на крышке.

— Что в ней?

— Это мое дело.

— Мне нравится знать, во что ввязываюсь.

— Да, но что-то мне подсказывает — ты всё равно ввяжешься. Я сказал всё. Если не нравятся условия…

—…ты знаешь, где херова дверь! — закончила его внучка.

Баптиста взглянула на Якоба вопросительно подняв брови. Барон Рикард откинул голову назад и вздохнул. Солнышко немного придвинулась к теплу печи.

— До чего дошло, — горько пробормотал Бальтазар. — Выполнять поручения пекаря и хозяина банды.

— И это только увлечения, — мягко сказал Фриго.

— Мне понадобятся инструменты.

— Марангон может достать что угодно.

— Высокоспециализированные инструменты.

— Марангон может достать что угодно.

— Мы приносим вам эту коробку. Якоб сделал неторопливый шаг вперёд к алтарному камню. Один шаг, и остановился. — Ты организуешь нам проход в Трою.

— Замётано. — Фриго кивнул в сторону печи. — Подожди немного, сможешь взять свежий хлеб в качестве бонуса.

— Лучше пораньше начнем.

— Как хочешь. — и Фриго сгрёб ещё буханку.

Марангон поманил их к двери, и все повернулись, чтобы последовать за ним, или посмотрели вслед, поэтому Солнышко воспользовалась возможностью быстро перевести дух, а затем с некоторой неохотой покинула островок тепла у печи. Внучка Фриго положила свой нож возле угла засыпанного мукой алтарного камня.

Казалось, он может упасть и кого-нибудь поранить, поэтому Солнышко оттолкнула его подальше от края, чтобы он никому не навредил.

Глава 21 «Каждый дом — остров»

Сердце Венеции было полузатопленным местом, каждое здание — отдельным островом, каждая улица — отдельным каналом, кишащим лодками с роящимися людьми. Из лодок делали дома и лавки. В лодках бездельничали молодые влюблённые, в лодках происходили яростные ссоры. Одну лодку превратили в часовню, с кафедры которой краснолицая монахиня визжала о покаянии. Вокруг зданий была вода, вода была внутри. Люди заплывали через парадные двери. Люди ловили рыбу прямо с балконов. Пахло берегом и засорившимися стоками, чайки бесконечно препирались над головой, осыпая всё непрерывным градом экскрементов.

— Идеальная возможность для урока, — сказал Бальтазар.

Алекс откинулась на носу и застонала:

— Я думала, что изучаю историю Трои, а не Венеции.

Волшебник закатил глаза, что он делал примерно каждый раз, когда она открывала рот:

— Все взаимосвязано, дитя. Троя и Венеция, и все государства и города Средиземноморья, если уж на то пошло, являются ветвями, выросшими из одного корня, который есть…?

— Империя Карфагена, — проворчала она.

— Почему же разные народы Южной Европы и Северной Афри́ки говорят на одном языке, происходящем от древнего пунического?

— Потому что карфагеняне сжигали всех, кто не хотел, — пробормотал барон Рикард, лениво наблюдая, как три маленьких мальчика тащат мимо плот.

— Сжигание людей может не всем прийтись по вкусу, — заметил Бальтазар, — Но нельзя отрицать, что это жизнеспособный путь к повышению эффективности. Когда армии Карфагена завоевали Южную Италию, они построили огромные храмы, на которых сейчас стоит сам Святой Город. Когда они завоевали северную Италию, их несравненные инженеры-ведьмы перегородили По и Пья́ве, осушили залив и основали этот великий город на плодородной земле внизу.

— Величайший город в мире, — пробормотал Марангон с платформы на корме, перекидывая шест на другую сторону, вода капала на лодку, как пятна дождя.

— Жители Кракова, Атлантиды, Дижона и многих других, конечно, предъявили бы свои претензии, — сказал Бальтазар, — Как это любят делать жители великих европейских метрополий, и не без основания. Конечно, если рассматривать период расцвета. Карфагеняне построили здесь большие виллы и многолюдные рынки, и высокие храмы, и гражданские здания, которые затмили всё, о чем мы только можем мечтать в эти жалкие дни. Когда их Империя распространилась по всему Средиземноморью вплоть до Трои, это была их северная столица.

— Так что же пошло не так? — спросила Алекс, надеясь отложить ответы на вопросы, задав свои собственные.

— С востока появился враг, не похожий ни на кого из тех, с кем Карфаген сталкивался прежде, чей фанатизм и мастерство магии соответствовали их собственным. Угадай, кто?

Солнышко внезапно появилась, сидя на самой корме баржи позади Марангона вне поля зрения Бальтазара. Она широко раскрыла глаза и указала на себя обеими руками, затем сделала вдох и снова исчезла.

— Эльфы? — рискнула спросить Алекс.

Бальтазар выглядел слегка расстроенным:

— Рад, что хоть что-то пошло впрок. Отпор эльфам истощил всю силу могущественного Карфагена, и их многочисленные враги-люди воспользовались этой слабостью. Величайшая империя, которую видел мир, раздираемая внутренними распрями и стеснённая на всех границах, рухнула под собственной тяжестью. Её западные части пребывали в шатком положении столетие или два, а затем разлетелись на куски. Венеция избрала себе дожа и уцепилась за несколько осколков территории. Кусочки побережья Далмации, Рагу́зы…

— Рагуза прекрасна, — пробормотала Баптиста.

— Все любят Рагузу, сказал барон Рикард.

— …некоторые острова в Эгейском море. Даже когда культ спасённых поднялся и связал враждующие племена Европы вместе. Даже когда эльфы снова хлынули с востока в Святую Землю, и даже когда крестовые походы против них гордо вспыхнули и позорно угасли. Даже когда война, чума и голод охватили континент, а тщеславные торговались за короны подлунного мира, здесь ещё остались следы утраченной славы.

Снова шлепки, когда Марангон поднимал шест, перебрасывая через руку, снова стук жирных капель по дереву.

— И… — Алекс тщательно выговаривала каждое слово. — Что пошло не так?

Бальтазар самодовольно откинулся:

— Это, должно быть, произошло пятьдесят лет назад, сейчас…

— Пятьдесят второй тринадцатого числа месяца Милосердия, — сказал Марангон.

— Всю весну и лето были штормы. Больше дождей, чем кто-либо мог припомнить. И великую плотину через По, которой тысяча лет или больше…

— Прорвало, — проворчал Якоб.

Бальтазар показал зубы:

— Если честно, я сам умею проговаривать кульминацию. Залив снова затопило. Бедные районы, расположенные на возвышенности, в основном уцелели, но лучшие части города, близкие к воде…

— Стали худшими частями, — сказал Якоб.

— Напились по горло, — добавила Баптиста.

— Великие достижения древних. — Барон Рикард с намёком на улыбку опустил руку в воду. — Уничтожены дождём.

— Иногда в засушливый год вода спадает, и мозаики большого форума снова открываются, тогда люди возвращают себе первые этажи. — Бальтазар махнул рукой в сторону старых приливных отметок на ближайшем угле. — В самые дождливые годы каждый дом становится отдельным маленьким островом.

— Я знаю, что собор святого Михаила обычно затапливает, — сказал брат Диас. — У них маленькие лодки вместо скамей.

— Разве они не могут починить плотину? — спросила Алекс.

— Легко, — сказал Бальтазар. — Всё, что нужно сделать — вернуть из мёртвых несравненных архитекторов древней Афри́ки. Если не получится — забудьте об этом. Эльфы опрокинули Башню Чисел в Антио́хии, англичане сожгли библиотеку в Кале́, а ведьмы-инженеры Карфагена, отважившись на любой риск в своих попытках переломить ход событий, открыли врата в ад и разрушили собственный город.

— Ещё ни разу не слышала, чтобы врата в ад сработали как надо. — Вигга грустно покачала головой. — Заставляет задуматься, нафига они продолжают открывать эту херь.

— Остались фрагменты империи, разбросанные по Средиземноморью. Знаменитый Троянский столп, в частности, и знания, собранные в его легендарном Атенее. Но в общем и целом, мудрость того века сдулась, как будто никогда и не было. — Бальтазар высокомерно откинулся на спинку скамьи. — Стоящие у власти предпочитают невежество.

— Не знания о строительстве были утеряны. — Якоб ухватился за покрытый мхом столб рядом с лодкой. — А воля. — и он с кряхтением поднялся на шаткий крохотный причал.

— Они выиграли много сражений, — Баптиста размышляла о разрушающемся храме через дорогу, его запятнанные приливом колонны наполовину утонули в море, — И построили много великих штук, так что люди всегда забывают.

— Забывают что? — спросила Алекс.

— Какими же тупыми были карфагеняне. Как думаешь, сколько мёртвых рабов в затопленных фундаментах этого города?

— Множество. — Бальтазар пожал плечами. — Но нельзя построить что-то большое без парочки трупов.

Если бы Алекс выбирала кого ограбить, а в этом у неё был определённый опыт, дом мага не был бы первым выбором. Или даже десятым. Рядом с разрушающимися дворцами по соседству он выглядел приземистой коробкой без украшений за исключением буйства мёртвых лиан, с узкими окнами и ступенями, ведущими из воды на крыльцо с колоннами на первом этаже.

Алекс смотрела на него с балкона через затопленную дорогу, опираясь локтями на выщербленный парапет и уткнувшись подбородком в кулаки:

— Выглядит не сильно волшебно, — пробормотала она.

— Невооружённым глазом. — у Бальтазара был набор цветных линз на кольце, как связка ключей, и он вглядывался в дом через них перебирая одну за другой. — Только для невооруженного глаза идиота.

— Никто не подходит к нему, — сказал Якоб, нахмурившись и скрестив руки. Никаких лодок на затопленных улицах вокруг здания. Никаких людей у окон с закрытыми ставнями, выходящих на него. Даже птиц на крышах нет.

— Люди говорят, он проклят, — проворчал Марангон.

— И они правы. — Бальтазар повернулся к ним. — Если выразиться в самом грубом смысле. — он всё ещё держал одну линзу у лица, из-за неё его глаз казался смехотворно маленьким. И оранжевым. — Аура совершенно исключительная, особенно вокруг северо-восточного угла, хотя этого, конечно, следовало ожидать, учитывая преобладающий ветер. — он перебрал линзы и поднёс другую к глазу. — В здание вплетены по крайней мере три отдельных и довольно мощных пучка чар, а также есть некоторые следы связанной сущности.

— Сущность? — проворчал Якоб, морщась. — Никогда не любил это слово.

— В таком случае, — пробормотал Бальтазар, — Я как обычно нашёл правильный термин для данных обстоятельств.

Баптиста взглянула на Алекс, и они одновременно закатили глаза.

— В стенах что-то есть… — теперь Бальтазар перешел к комбинациям линз. — Медная проволока? Свинец в штукатурке? С этой точки обзора совершенно невозможно заглянуть внутрь.

Якоб посмотрел в его сторону. Только глазами, как будто поворот всей головы стоил слишком больших усилий:

— Но ты справишься?

— Два раза ещё до завтрака. — Бальтазар выскочил с балкона, снова надув щёки, Алекс последовала за ним.

Их помещение находилось на верхнем этаже большой сырой груды, которую, возможно, построили карфагеняне, но с тех пор как-то не уделяли ей особого внимания. Не было ни одного прямого угла. Ни одна из дверей не подходила к раме, а покосившиеся доски полов стонали при каждом шаге, как будто вес одного человека мог заставить всё рухнуть в залив. Весы не виноваты в том, сколько показывают, как говорится. В главной комнате мог бы разместиться целый рыбный рынок. Весьма удачно, поскольку рыбу можно было ловить прямо через окно.

— Полагаю, здесь подходящее место для нужных ритуалов. — Бальтазар оглядел разрушающуюся комнату, сморщив нос. — Но я не могу делать всё сам.

— Не говори мне. — Якоб тяжело вздохнул. — Что кто-то из нас должен войти внутрь.

— Значит, ты умнее, чем кажешься.

— Ненамного, — пробормотала Баптиста уголком рта.

— Не умничай, — проворчал Якоб. — Ты пойдёшь со мной.

Она уперла руки в бока и пробормотала в потолок:

— Надо было уйти после Барселоны.

— Мне понадобится очень много вещей, — сказал Бальтазар, взяв Марангона за лацкан, — Прежде всего аккуратность и точность. Скажи, что у тебя есть блокнот. Хорошо. Я надеюсь, ты пишешь быстро, ведь я никогда не в настроении медлить. Полный набор магических колец, конечно же, — бронзовые, а не латунные, мы же не примитивные фокусники, — и лучший набор линз, соли и свечей высочайшего качества…

— Ты и брат Диас останетесь здесь. — Якоб смотрел на Алекс, как грузчик на ящик, который надо передвинуть, но не совсем понятно каким образом. — Барон Рикард составит тебе компанию.

Алекс взглянула на барона, который, по-видимому, спал на потрёпанном диване, прикрыв глаза тыльной стороной ладони, словно в обмороке.

— Не говори мне, что он не кусается.

— Тебя я всё равно не укушу, — пробормотал он, не сдвигая руку. — У меня есть некоторые стандарты.

— Но ты должна быть готова, — сказал Якоб. — На случай, если что-то пойдет не так.

— Кажется, это иногда случается…, — пробормотала Алекс.

— У тебя есть нож?

Она неохотно вытащила его. Перекрестье в форме змеи, маленькие красные драгоценные камни вместо глаз.

Якоб осмотрел его с таким одобрением, какого и она была не против когда-нибудь удостоиться.

— Достойно принцессы.

— Мне его подарил герцог Михаэль. В гостинице. — и всё, что она сделала с ним, это выбросила его. Пока ползала в грязи и умоляла сохранить ей жизнь.

— Ты знаешь, как им пользоваться?

Алекс нахмурилась:

— Если мне кто-то действительно не нравится, втыкаю в ублюдка.

— Вот этим концом. — Якоб нежно приложил кончик пальца к острию. — Ты уже делала это раньше?

— Участвовала в нескольких стычках. — она облизнула губы. — Большинство проиграла.

— Я участвовал в достаточно многих. Даже выиграл некоторые. И поверь мне, ведь это может спасти твою жизнь, стычка — это всегда азартная игра. Якоб подошел ближе, так что его тень упала на неё, и ей пришлось резко взглянуть на его суровое лицо. — А ты — маленькая, слабая и неумелая. Твои шансы победить сильного мужчину в честном бою близки к нулю.

— Если ты пытаешься меня успокоить, тебе нужна практика.

— Так что ты делаешь бой настолько нечестным, насколько можешь. Хитрость и неожиданность — твое оружие. Они и отсутствие жалости. Покажи мне, как ты будешь его держать.

Она повидала свою долю ножевых боёв в трущобах, поэтому знала, как это делают наёмные убийцы. Она крепко держала его указательным пальцем вокруг крестовины, согнула колени, выставила лезвие перед собой и немного взмахнула обнажив зубы и издав шипение, которое должно было напоминать гадюку, но, вероятно, не вышло, как задумано.

Якоб, конечно, не был напуган:

— Выглядит…

— Не говори «похоже на хорька».

— …свирепо, но я думаю, для тебя… — он взял её за запястье и повернул кинжал так, чтобы лезвие скрылось за предплечьем. — Враг должен узнать, что у тебя был нож, когда он уже у него в животе. Теперь съёжься, ещё больше. Можешь заплакать? — это было несложно. Она уже и так некоторое время чувствовала, как вот-вот расплачется.

— Отлично. Моли о своей никчёмной жизни.

— Это будет не первый раз. — или даже не десятый.

— Тогда используй, что у тебя есть. Заставь их беспечно потянуться. А затем бей со всей яростью, на которую способна. У всех она есть.

— Думаю, я смогу немного накопать.

— Хорошо. — он махнул рукой на своё тело как мясник, показывающий лучшие места на туше. — Кишки, пах, горло — всё работает. И никогда не останавливайся на чем-то одном. Ты будешь поражена, увидев раны, с которыми люди продолжают сражаться.

— О, я видела кое-что невероятное в последнее время.

— Продолжай колоть, пока не убедишься, что он мёртв. — Якоб неловко похлопал её по плечу, затем отвернулся. — Брат Диас! Ты когда-нибудь работал топором?

Бальтазар всё ещё бубнил свой список покупок:

— …аптекарские весы, настоящие, полный набор алхимических ложек, хороший перегонный куб и масляная горелка, немного паслёна, конечно, и он должен быть свежим, а не всякая засохшая дрянь, и не знаешь о близнецах, которые недавно умерли?

Наступила тишина, пока все переглядывались.

— Ну, если вы там, а я здесь, нам понадобится какой-то способ общения. Или вы просто собирались… орать через улицу?

Марангон задумчиво почесал щетинистое горло:

— Висентины. Брат и сестра. Он ушёл пару месяцев назад. Она — на прошлой неделе. Думаю, они были близнецами.

— Превосходно, — весело сказал Бальтазар. — Добавь их в список.

Глава 22 «Магия хороших манер»

Вряд ли нужно пояснять, что разница между настоящим магом и простым колдуном заключается в правильном инструментарии.

Магические кольца были откалиброваны с помощью компаса и штангенциркуля и прикреплены к неровному полу серебряными винтами, отлитыми в полночь, — такого профессионализма Бальтазар никак не ожидал от бандита. Настоящие эритрейские мирровые свечи были установлены на семи позициях, и Бальтазар написал уже половину небесных стихов вокруг них на пуническом и древнегреческом языках. Он был человеком, который всегда настаивал, что лучше уж использовать оба.

Его восторг от серьёзного тайного дела после столь долгого пребывания в ловушке банальности был колоссальным, он орудовал зубилом и молотком, выписывая символы, действительно со вниманием относясь к деталям. Он любил руны. Руны никогда не разочаровывали, не спорили друг с другом и не делали постоянных язвительных комментариев, призванных лишить человека тех немногих остатков достоинства, которые ему удавалось сохранить.

Едва ли это могло сравниться с его лабораторией, но учитывая время, которое ему дали на работу, обстоятельства, в которых он был вынужден работать, и жалких товарищей, с которыми он был вынужден работать, он считал результаты замечательными. Эти последние несколько месяцев без сомнения привнесли самые тяжёлые испытания в его жизнь, но Бальтазар наконец-то раздобыл всё необходимое.

Всё необходимое, чтобы попасть в дом мага.

И всё необходимое, чтобы разорвать оковы Папы.

Пришлось сдержать едкую отрыжку при этой мысли. Он нашёл способ успокоить постоянно бурлящий желудок — надо отвлекать свой разум от побега или мести и вместо этого сосредоточиться на текущей задаче. Дать возможность этой разношёрстной компании монстров выкрасть неизвестный предмет из зачарованного здания, чтобы передать в руки ведущего члена преступного братства, занимающего украденный монастырь, чтобы обеспечить проход в Трою с целью посадить на её трон осиротевшую оборванку, вонявшую уличным мусором. Подлинно святая миссия.

Он взглянул на избранную марионетку, но так называемая принцесса Алексия Пирогенет была полностью поглощена кропотливым формированием букв на каком-то клочке бумаги, нижняя губа сосредоточенно зажата за верхними зубами, а на одной слегка веснушчатой щеке от усилий осталось чернильное пятно. Брат Диас наблюдал за этим представлением с беззаботной ухмылкой родителя, восторгающегося отпрыском, делающим что-то совершенно непримечательное. Неудивительно, что он был совершенно не в курсе планов Бальтазара, этот человек был настоящим воплощением невежества. Не то чтобы его паства была менее невнимательна, какой шок они испытают, когда…

На этот раз он действительно изрыгнул горький кусочек и был вынужден ударить себя по груди. Барон Рикард поднял взгляд от своей книги с привычным выражением ироничного веселья, как будто он был участником какой-то шутки, которую все остальные узнают только позже. Возможно, он один из группы обладал достаточными тайными познаниями, чтобы угадать истинные намерения Бальтазара. Если так, он не предпринял никаких действий для разоблачения. Подстраховываясь, без сомнения. Надеясь скопировать метод Бальтазара, когда ему наконец удастся разорвать это проклятое связывание…

Он выкашлял ещё больше желчи и был вынужден снова направить свои мысли прочь от попыток обретения свободы. Принцесса Алексия на троне, Троя вернулась в объятия матери-церкви, эльфы в беспорядке отброшены на восток, Её Святейшество хлопает в ладоши от восторга, и так далее, и так далее…

— Я в этом деле — просто кусок дерьма! — огрызнулась Алекс, скомкав бумагу в своём запачканном чернилами кулаке и отшвыривая прочь.

— Чушь, ваше высочество. — брат Диас кротко пересёк комнату, чтобы забрать её жалкие каракули, и начал их разглаживать. — Вы достигли изумительного прогресса.

Барон громко фыркнул:

— К чему? Если она собирается править империей, ей не нужно учиться писать, ей нужно научиться быть. Разве ты не внучка одной из величайших императриц в истории? Прояви немного гордости, девочка!

Алекс нахмурилась в ответ:

— Чем мне гордиться?

— Найди что-нибудь или выдумай. — барон Рикард отбросил книгу в сторону и сел. — Для того, кто построил свою жизнь на лжи, ты на удивление плоха в этом деле.

— Ну, получилась не очень хорошая жизнь.

— Ха! Забавно. Быстрый и остроумный ответ — это хорошее начало, даже такому нелегко научить. Но у тебя должно быть и величие. Некая стать.

Алексия нахмурилась, оглядывая себя:

— Я коротышка.

— Тебе не обязательно быть высокой. Моя жена Лукреция была ниже тебя, но, благословенная Спаситель, она возвышалась над любым местом, которому посчастливилось её принимать! Выше, я покажу тебе. Выше, выше, выше!

Пока Алекс стояла, выглядя слегка испуганной, барон Рикард начал бродить вокруг неё, затем выставил указательный палец:

— Там. Здесь. Выше. Нет! Боже, нет. Ты не просто выпячиваешь грудь к небу, поверь мне, тебе там не особо есть что выставлять. Голова поднимается, шея становится длинной — твоя шея очень тонка, видишь, такая тонкая, ты лебедь, а не чайка, не утка, не крякай… — он коснулся под челюстью и приподнял её голову. — Представь, что тебя возвеличивает корона. Твоя голова лёгкая, а не забита тяжёлым мусором, нет сомнений и подозрений, а только высокие надежды и добрые пожелания. — он взял прядь волос между большим и указательным пальцами и потянул её голову вверх. — Вот, вот, вот.

— Ой, ой, ой!

— Это лишь часть той боли, которую я испытал увидев, как ты прокрадываешься в комнату. Затем плечи возвращаются назад — блаженный святой Стефан, нет! Ты не раскалываешь орех лопатками, они выгибаются, должна проявиться структура. Ты не прячешься, представь, что ты там, чтобы выставлять напоказ свою одежду — продать её разборчивому покупателю! Да, лучше, сильно, но мягко.

— Сильно и мягко?

— Именно так! Теперь таз наклоняется — о боже, не назад — жопа внутрь, вот так, пах вверх, вот так, живот втянут. По крайней мере, сделай вид, что у тебя есть позвоночник. Ты не сырая требуха, ты высечена из мрамора! И мы ходим. Нет, мы ходим. Нет, прямо, как человек, а не как зверь полевой, представьте это. Нет, не втыкая пятки в пол, как Вигга Улласдоттр, нет, не прогуливаясь, как Баптиста, на носках! Они ласкают землю нежным прикосновением невесомой возлюбленной. Да! Ваши большие пальцы ног следуют друг за другом по прямой линии отсюда к вашим желаниям. Владейте комнатой! Это ваша земля! Да! Вот она! Её высочество принцесса Алексия Пирогенет наконец-то прибыла!

— Хм. — Бальтазар остановился, чтобы оглядеться. Девушка действительно, казалось, претерпевала драматичную трансформацию. — Что это за магия?

— Магия хороших манер! — пропел барон Рикард, вращая пальцами. — Каково чувствовать это?

— Как пытка. — прохрипела Алекс, действительно скача по комнате с выражением лица человека, которого пытают.

— Хорошо! Это работает.

— Когда это прекратится?

— В тот момент, когда вы перестанете быть принцессой.

— Э-э…

— О, вы всегда принцесса? Тогда вы должны всегда вести себя как принцесса. Вы должны есть, спать и испражняться с имперским достоинством. Это становится инстинктом. Тогда люди не смогут не уловить опьяняющий запах королевской власти всякий раз, когда вы приближаетесь, а не… — вампир сморщил нос, — привычный вам дух сточной канавы.

— К этому нельзя привыкнуть.

— Только потому что вас, чистокровную скаковую лошадь, держали в мешке семнадцать лет. Мы должны сделать это привычным, и поэтому мы должны заняться этим себяжалеющим куском выше шеи. — барон Рикард похлопал её по щекам достаточно сильно, чтобы послышался слабый звук как от пощёчин. — Итак! Мы улыбаемся. Нет, мы улыбаемся. Не раскрываем клюв на полную, вас оценивают не по площади зубов. Меньше ртом, больше глазами. Не комедия, моя дорогая, не буффонада с падениями на задницу, а драма со счастливым концом. Серьёзно и эмоционально. Всё получилось именно так, как вы надеялись. Тот, с кем вы сейчас — тот самый человек, которого вы больше всего желаете видеть! — вампир подпрыгивал и улыбался, словно сам был окружён любезными доброжелателями, а Алекс подпрыгивала и улыбалась, подстраиваясь под него шаг за шагом. — Мир — это коробка с угощениями, и вы смиренно просите только одно. О, что же выбрать? Всё выглядит так прекрасно! Да! Очень хорошо, с ресницами. Её высочество, такая величественная, но такая близкая. Её высочество, такое смирение, такая грация, все Двенадцать Добродетелей в одной! Очаруйте их! Восхитите их! Украдите их сердца!

— Брат Диас, — сказала Алекс, прижав руку к груди, её лицо выражало тихое беспокойство. — Я так рада, что вы смогли сопровождать меня в Трою, и искренне благодарна за ваши наставления в чистописании. — Бальтазар был почти так же удивлён, как монах. Даже её голос изменился — стал выше, чище, яснее.

— Чудесно! — Барон хлопнул в ладоши, глаза сверкнули. — Я сам почти верю вам! Если бы я только был таким понятливым учеником как вы, я бы никогда…

Дверь с грохотом распахнулась, и Якоб из Торна ввалился спиной вперёд, волоча что-то, завёрнутое в мешковину. Марангон с блестящим от пота лбом тащил другую сторону. Сторону ног, можно сказать, потому что Бальтазар узнавал завёрнутый труп, когда видел. Мало кто был лучше в этом.

— Якоб из Торна! — пела Алекс, заламывая руки и трепеща ресницами. — Герой «Скатывающегося Медведя», которому я обязана жизнью. Нет больше радости, чем увидеть ваше возвращение!

Якоб бросил тело и выпрямился, разминая спину:

— Чего?

Теперь Вигга ввалилась, неся второй свёрток с очертаниями трупа, несчастная Баптиста была на стороне ног.

— И Вигга Улласдоттр! — Принцесса подпрыгнула к ней. — Какой чудесный жилет. Он новый? Это шёлк?

— Нахер, нет. — Вигга перевела взгляд с запятнанного жилета на Алекс, сбитая с толку. — Ты пьяная? Она пьяная?

— Я бы не удивился, — пробормотал барон Рикард. Он уже откинулся на спинку потёртого дивана, сосредоточившись на книге с обычным ленивым равнодушием.

Принцесса Алексия выглядела несколько удручённой, но у Бальтазара были более важные заботы, он уже с нетерпением присел на корточки возле одного из завернутых в саваны свёртков и начал разворачивать:

— Близнецы Висентины, полагаю? — он откинул мешковину, чтобы посмотреть на лицо. Довольно благородное лицо, по его мнению, с выдающимся носом.

— Фу, — пробормотала Алекс, отступая назад и прикрывая рот рукой. — Оно воняет.

Бальтазар проигнорировал её. В конце концов, некромант не может позволить себе проявлять брезгливость от лёгкого запаха гниения. Кожа имела ожидаемый зеленовато-голубой оттенок с мраморностью раннего разложения, но плоть под ней казалась здоровой.

— Превосходно! — пробормотал он, начиная разворачивать сестру, у которой на щеке была большая бородавка, но, если что, она была в ещё лучшем состоянии, чем брат. — Ты превзошёл себя, Марангон.

Марангон был невозмутим. Как будто его поздравили с удачным приобретением мешка слив. Если этот человек когда-нибудь устанет от организованной преступности, из него действительно получится образцовый помощник некроманта. Баптиста была менее флегматичной. Она выглядела совершенно возмущенной всем этим делом, что само по себе не могло не радовать.

— Что бы ты ни делал здесь, — сказала она, отступая, — меня не вмешивай.

— Я полностью счастлив не вмешивать тебя во все мои дальнейшие дела. — Бальтазар был полностью занят тем, что сжимал шею близнеца-мужчины, ощупывая положение позвонков большими пальцами. — Ты не мог бы мне помочь, Якоб? У меня такое чувство, что это будет не первый раз, когда ты кому-нибудь отрубишь голову.

Старый рыцарь нахмурился немного сильнее обычного:

— Ты хочешь отрубить им головы?

— Если только ты не планируешь таскать с собой целый труп по проклятому дому?

Воцарилась тишина.

— Я и так чувствовала себя по-мудацки, — размышляла Вигга, рассеянно потирая рукой промежность. — Но сейчас что-то настроение совсем пропало.

Глава 23 «Говорящие головы»

Дерево заскребло по камню, а Якоб с горькой завистью наблюдал, как Баптиста беззаботно перепрыгивала через ступеньки. Лодка сильно накренилась, когда Вигга поставила большую босую ногу на борт, затем дико качнулась, когда она сделала шаг по сухому камню, оставив Марангона бороться с шестом, пытаясь удержать лодку.

Якоб стиснул зубы, пошатнулся и встал. Все суставы привычно ныли от усилий сохранить равновесие. Никто не хочет видеть сомнения. Он смело выставил один ботинок, но когда нога достигла ступеньки, почувствовал жестокую боль в паху и с беспомощным стоном застыл. Он оказался в ловушке с одной ногой на ступеньках, а другой в лодке. И теперь ноги медленно дрейфовали друг от друга. Он взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие, агония между ног усиливалась с каждым мгновением.

— Ах, — проворчал он. — Нахер. Чёрт возьми…

Солнышко схватила его за руку, откинулась назад, стиснув зубы, наваливаясь всем своим весом, и наконец сумела втащить его на ступеньки.

Он наклонился, чтобы отдышаться, осторожно работая бёдрами, чтобы проверить себя на повреждения. Солнышко всё ещё сжимала его ладонь обеими руками, и он резко вытащил свою.

— Спасибо, — проворчал он. Как будто тихая формальная благодарность показывала, что ему на самом деле не нужна была помощь.

— Ты говоришь это так, будто тебе не нужна была помощь, — сказала Солнышко.

— Не нужна, — отрезал он, а затем добавил тише, — Я мог бы просто разорваться пополам.

Марангон уставился на Солнышко:

— Откуда она взялась?

— Раньше я была в цирке, — сказала она.

— Люблю цирк, — сказал Марангон. Лёгкое удивление от эльфийки, появившейся из ниоткуда, было самым большим проявлением чувств, которое Якоб видел у него за всё время их знакомства. — И почему ушла?

— С той стороны не так весело.

Марангон медленно кивнул:

— А с этой весело?

Дом мага не выглядел особо привлекательным снаружи, когда Якоб хромал по ступенькам, мрачный фасад был покрыт мёртвым плющом, а узкие окна плотно закрыты ставнями.

Баптиста стояла наверху, уперев руки в бедра:

— Кажется, я нашла первую проблему, — сказала она, махнув рукой в сторону двери.

Двери не было.

Были ступеньки, крыльцо, маленькая крыша. Всё, что должно быть на входе. Кроме двери. Якоб провёл руками по кладке там, где она должна была быть. Немного липкий, как и всё в Венеции, но очень твердый камень.

— Всё идёт нормально, — сказала Солнышко.

— Не хуже, чем всегда, — сказала Вигга.

— Ещё не вошли в здание, — сказала Баптиста. — А нам уже нужен колдун.

— Волшебник, — сказал Якоб и поморщился. — Ублюдок заставил меня это сделать. Придётся вытащить голову.

Никому не понравилась эта идея. Вигга неохотно сбросила мешок с плеча, и все четверо уставились на него.

— Ну, я не буду трогать эту чёртову штуку, — сказала она, сморщив нос.

— Если выбирать женщину, которой может быть комфортно рядом с кусками трупов, — сказала Баптиста, — Это должна быть ты.

— Меня не столько беспокоят мёртвые части, сколько то, что они возвращаются к жизни, — сказала Вигга. — Наверняка у тебя есть опыт в таких делах?

— Я не буду трогать эту чёртову штуку, — сказала Баптиста, содрогнувшись. — Ты — ходячий труп, Якоб. Сделай это.

Якоб был занят вдавливанием пальцев в пах, который всё ещё пульсировал, и не в хорошем смысле. — Меня не столько беспокоят трупы и некромантия, — сказал он, — Сколько необходимость нагибаться.

Солнышко цокнула языком, присела на корточки возле мешка и вытащила голову за уши. Волосы были серыми и спутанными. На обрубке шеи была пришита кожаная заплата. На лбу был нарисован круг из напоминающих крабов рун, а в центр был вбит серебряный гвоздь.

— Бальтазар? — спросила Солнышко. — Ты там?

— Конечно, — сказала голова, — Где же, чёрт возьми, я ещё могу быть?

— Фу, — сказала Баптиста, отступая назад. Рот двигался, но лицо оставалось ужасно вялым. Всё это было ровно настолько приятно, насколько можно себе представить разговор с отрубленной головой.

— Это не его голос, — размышляла вслух Солнышко, — Но каким-то образом можно определить, что это он.

Вигга посмотрела на балкон разваливающегося здания, где ждали остальные:

— Эту жопу я учую за милю.

— Я это слышал, — сказала голова.

— Хорошо, — сказала Вигга, — Значит, не напрасно воздух сотрясала.

— С неё течёт, — сказала Солнышко.

И действительно, из угла рта капала какая-то жижа. Солнышко держала голову одной рукой, другой достала носовой платок и начала обмакивать, как лицо пожилого родственника, потерявшего рассудок.

— Зачем тебе носовой платок? — спросила Баптиста, как будто это было самой странной частью ситуации.

— Чтобы вытирать вещи, — сказала Солнышко. — А зачем ещё?

— Он с монограммой? — спросила Баптиста. В углу, похоже, была аккуратно вышита буква «С».

Солнышко сморщила нос:

— Платок без монограммы — просто кусок ткани.

— Что? — спросила голова, выплеснув ещё больше липкой жидкости. — Какой платок? Все говорят одновременно! Вы в доме?

Якоб стиснул зубы, пытаясь подтянуть к себе ногу:

— Не… полностью.

— Вы либо внутри, либо…

— Двери нет.

— Двери нет, — сказала голова, прислонённая к стопке книг на столе перед Бальтазаром. Трудно было сказать, страдала она лёгким дефектом речи с рождения или только после смерти. Честно говоря, это было далеко не самой серьёзной проблемой брата Диаса.

— Благостная Спаситель, защити нас… — выдохнул он. Чернейшее из Чёрного Искусства практиковалось прямо перед его неверящими глазами. Самые торжественные ограничения церкви не просто трактовались расширенно, а полностью разрывались на куски, а затем эти куски швырялись в грязь и радостно топтались. Это, безусловно, затмило его собственные юношеские проступки. Возможно, как сказала кардинал Жижка, иногда нужно использовать оружие врага против него, но если праведники опустятся до самой глубины, что будет отделять их от нечестивцев? Где черта? Есть ли эта черта? Брат Диас действительно не хотел жить в мире без черт, и всё же, без определённой вины с его стороны, вот он здесь, задаваясь вопросом, всегда ли отрубленная голова шепелявила.

Возможно, никаких черт никогда не было. Возможно, вся идея черт была утешительной сказкой, в которую удобно верить.

— Фу, — сказала Алекс, находясь почти в таком же омерзении, как и он сам, — С неё течёт?

— Не больше, чем ожидалось, — проворчал Бальтазар. — очередная деталь, которую брат Диас определённо предпочтёт опустить в очередном письме к матушке. Стоит заметить, в своих письмах он упускал почти всё. Вероятно, это было благословением для всех заинтересованных лиц, что он до сих пор не нашёл способа их отправить. — У кого-нибудь есть ткань? — рявкнул маг.

— У меня есть платок, — сказала голова, а затем — У неё есть, и он нехерово монограммистый.

— Не ты! — рявкнул Бальтазар на голову. — Как я могу вытирать свою голову твоим платком, когда тебя здесь нет! — он издал разочарованный стон. — Сколько ещё мне терпеть этих жалких созданий?

Брат Диас потёр вспотевшие виски:

— Я задаю себе тот же вопрос уже некоторое время.

— Можно с уверенностью сказать, что к цели мы не приблизились. — Бальтазар дёрнул рукавами, протягивая руки, словно собираясь перебирать струны невидимой арфы. — Им уже нужен маг.

— Так и думал, что ты будешь доволен, — сказал барон Рикард, развалившись на своем потрёпанном диване. — Золотая возможность продемонстрировать свои грозные и таинственные навыки.

— Доволен, — сказал Бальтазар, хотя, казалось, он стал ещё более напыщенным при слове «грозные». — Рассеять одну глупую иллюзию — это не испытание для моих сил.

— Хотя для этого тебе понадобился запас двух лавок старьёвщиков, — сказала Алекс, оглядывая магические принадлежности, покрывавшие стол и рассыпавшиеся на пол.

— Кто знает, с какими таинственными препятствиями могут столкнуться наши несчастные соратники? — резко спросил Бальтазар. — Что отличает настоящего мага от ведьм, колдунов, садовых фей, самодовольных торговцев пустыми суевериями… — и он скривил губы, глядя на брата Диаса, — …и церковников, так это тщательная подготовка к любой неожиданности.

Возникла пауза.

— Тогда разве у тебя не должно быть ткани? — спросила Алекс.

Барон Рикард откинулся назад со смешком, а Бальтазар кисло пошевелил ртом:

— Развлекайтесь, почему нет. — он протянул руку с драматическим апломбом дирижёра, готового запустить грандиозную феерию огромного хора. — Некоторым из нас нужно поработать…

— Я надеялась на фейерверк, — проворчала Вигга.

Как и большинство вещей в мире, магия никогда не предоставляет ожидаемого развлечения. Камни не разлетелись и не развеялись как дым. Просто внезапно появилась дверь. С обычными заклёпками, покрытая отслаивающейся краской, с потускневшим кольцом вместо ручки.

— Моя очередь. — Баптиста потёрла ладони, опустившись на колени возле замка, пошевелила пальцами, вытащила набор отмычек и начала ими тыкать. У неё, должно быть, их было с дюжину: куски проволоки, все с зубцами и крючками, такие неудобные, что у Вигги заболели пальцы от одного взгляда на них.

— Уверена, что сможешь её открыть? — спросила Солнышко, опуская голову обратно в мешок.

Баптиста цокнула раздражённо. Она хорошо управлялась со звуками. Могла рассказать целую историю только вздохами и движениями бровей:

— Я вскрывала и более сложные замки, чем этот. Я рассказывала о сейфе виноторговца в Равенне?

— Как минимум дважды, — пробормотал Якоб, держась за пах, и не в хорошем смысле.

Баптиста вставила в замок новую отмычку:

— А как насчет того раза, когда я шантажировала епископа Кала́брии?

— Одна из лучших, — сказала Солнышко.

— У вас уже есть дверь? — приглушенно раздалось из сумки. — Вы уже в доме? Кто-нибудь может мне ответить?

— Терпение, — промурлыкала Баптиста, растягивая слово так долго, что нужно было терпение, чтобы просто дослушать до конца. — Для этого нужны… ловкие пальцы… и терпение…

Две вещи, которых у Вигги никогда не было, даже до укуса. Она схватила кольцо и дёрнула. Оно повернулось, и дверь распахнулась с громким скрипом, оставив Баптисту застывшей с четырьмя отмычками в руках и ещё парой в зубах.

— У часовни Святой Целесообразности есть свои недостатки, — сказала Солнышко, — но я горжусь тем, что являюсь частью элитной команды. Включая мужчину, который не может сойти с лодки, и женщину, которая не может отпереть открытую дверь.

— Полагаю, иногда нужны ловкие пальцы и терпение. — Вигга провела рукой по волосам и отбросила их за спину, входя первой. — Но иногда хватит симпатичной дурочки.

Как случается с большинством вещей в жизни, первый взгляд на внутреннюю часть дома мага был разочаровывающим. Тёмный коридор с полом, выложенным чёрно-белой плиткой, как шахматная доска. Однажды Олаф попытался научить её шахматам, но Вигга не смогла разобраться. Маленькие лошадки, слоны, башни и королевы — всё это не нравилось ей и в натуральную величину. Даже мысль о разных способах, которыми должны были ходить неуклюжие фигуры, заставляла её хотеть швырнуть маленькую хренотень в огонь.

Самодовольная женщина с лаской в руках ухмылялась с покрытой паутиной картины. Пара потускневших доспехов неуклюже стояла в дозоре.

— Это точно оно? — пробормотала Вигга, когда Солнышко обогнула её. — Я надеялась, будет…

— Меньше пыли? — эльфийка провела рукой по панели, затем сдула серое облачко с кончика пальца.

— Больше магии, думаю. Может, дальше магии станет больше? — Вигга пошла, но Якоб поймал её за руку.

— Нам следует идти осторожно. — он нахмурился, глядя в коридор и сжимая в руке обнажённый меч. — Это место точно опасно.

— Но это не дом мечника, не так ли? — Вигга щёлкнула по кончику лезвия ногтем. — Ты собираешься мечом уничтожить иллюзию? Это, скорее всего, принесёт больше вреда, чем пользы.

— Мечи всегда приносят больше вреда, чем пользы, — пробормотала Солнышко, уже шагая по коридору на цыпочках. — Вот в чём суть.

— Давай! — Вигга забрала руку и похлопала Якоба по щеке, прежде чем он успел отдёрнуться. — Какой смысл никогда не умирать, если ты не собираешься даже немного пожить полной жизнью?

— Тогда несись, — сказал Якоб, возвращая меч в ножны. — Меня не побеспокоит, когда мы все упадём в яму с шипами. Я же не могу умереть.

— Ты можешь застрять в яме на десяток лет с шипом в жопе… — Вигга затихла. Солнышко стояла в нескольких шагах, склонив голову набок. — Слышишь что-то?

— Мухи, — сказала эльфийка.

Это была большая столовая с высоким потолком, сплошными окнами по всему периметру и люстрой с дюжиной свечей. Длинный стол был освещён лучом света, словно актер на сцене, вокруг стояло шестнадцать стульев, один из которых был опрокинут, словно кто-то в спешке вскочил. Ужин был подан, но так и не съеден, массивные тарелки расставлены на столешнице, а из покрытого плесенью окорока всё ещё торчала большая вилка. Мухи ползали по гниющим остаткам неудачного пиршества, носились и плавали в душном воздухе, их жужжание было почти болезненным для ушей Солнышко после могильной тишины коридора.

Вигга показала острые зубы:

— Плохое мясо.

Два трупа лежали в углу, мухи суетились над пятнистыми лицами.

— Там мертвецы, — сказала Солнышко.

Якоб надул свои покрытые шрамами щёки:

— Мертвецы везде, куда бы мы ни шли.

— И если их нет, когда мы приходим, — сказала Баптиста, сморщив нос у центральной части стола возле сгнивших цветов, — То уж точно будут, когда уйдем. Это люди Фриго?

Солнышко присела на корточки возле тел. Казалось, они умерли в объятьях друг у друга, что было даже как-то душесогревающе, пока она не поняла, что оба держат ножи, что было полной противоположностью. Душезамораживающе?

— Они зарезали друг друга.

— Это хорошо, — сказала Вигга.

— Правда? — спросил Якоб.

— Ну, они не будут нас колоть.

Баптиста подняла бровь:

— Я слышала, некоторые люди могут прожить день никого не заколов.

Вигга пожала плечами:

— Некоторые, может быть. Что это значит? — она махнула рукой на какие-то нечёткие символы, поспешно нарисованные на стенах краской. — Выглядит магически.

Солнышко подняла мешок:

— Спросим эксперта?

Никто не обрадовался предложению.

— Лучше оставим как есть, пока нет необходимости, — сказал Якоб.

— Куда? — Баптиста рассматривала четыре дверных проема в четырех стенах, обшитые панелями коридоры, тянущиеся во мрак в каждом направлении.

— Разве ты не была штурманом? — спросил Якоб.

— Рулевым. Месяц или два. Ганзейское судоходство, в основном. Знаю дельту Рейна как свои пять пальцев.

Солнышко оглядела столовую:

— Не похоже на дельту Рейна.

— Там было гораздо мокрей. — Баптиста сняла шляпу, чтобы почесать затылок. — И я однажды посадила корабль на мель на песчаную косу. Забавная история, на самом деле, груз частично состоял из живых свиней…

— Всё, что надо знать о её чувстве направления. — Вигга зашагала к ближайшему коридору. — Как насчет этого?

Якоб загородил ей проход плечом:

— Нам нужно идти осторожно, помнишь? — он кивнул в сторону двух тел. — Очевидно, здесь опасно.

— Тогда, чем быстрее мы выйдем, тем лучше.

Якоб замер с полуоткрытым ртом, но не смог найти быстрый ответ.

— Видишь? — Вигга прошагала мимо него. — Некоторые из нас лидеры. Большинство остальных — последователи.

— Слышите? — остановилась Солнышко, шедшая вслед за Виггой в луче света между старыми доспехами под пристальным взглядом посредственно намалёванных портретов.

Якоб напрягся в тишине, но всё, что смог услышать — шлепки подошв Вигги по клетчатым плиткам:

— Мой слух уже не тот… — вместе со зрением, памятью, суставами, мочевым пузырем. Честно говоря, его уши работали гораздо лучше большинства других органов. — Что ты слышишь?..

Но к этому моменту он уже сам услышал.

— Мухи, — пробормотала Баптиста, когда они вошли в большую столовую, высоко над которой висела люстра с дюжиной свечей. Длинный стол был завален гнилой едой, а один из шестнадцати стульев лежал спинкой на плитках.

— Сколько столовых нужно одному магу? — спросила Вигга.

— Это та же комната, — ответила Солнышко, снова приседая возле двух трупов в углу.

— Хм. Как я этого не поняла?

— Некоторые из нас лидеры. — Солнышко хлопнула ресницами. — Большинство — последователи.

— Я просила о таком. — Вигга задумчиво уставилась на люстру. — Корчилась и умоляла об этом. Это всё не хуже того, чего я заслуживаю.

— И чего похуже ты заслуживаешь? — спросила Баптиста.

— Мы шли прямо… — Вигга заглянула в один коридор, затем в точно такой же напротив, — …но мы прошли круг.

— Я десятилетиями оказывался там, где начинал, — сказал Якоб, морщась и снова нажимая на пах. Если на то пошло, со временем он начал болеть сильнее.

— Как нам продвинуться дальше? — спросила Вигга.

— Как нам выбраться? — спросила Солнышко, всё ещё хмуро глядя на трупы.

Они все на мгновение задумались.

— Видимо, моя шея выбрана для навешивания туда всех собак, поэтому мне нужно это произнести… — сказала Баптиста.

— Доставай голову, — сказал Якоб.

Она не выглядела неуместной будучи установленной на обрубке шеи посреди гнилой еды:

— Я так понимаю, я снова нужен, — сказала голова.

Якоб потёр переносицу. Он сомневался, что будет сильно скучать по Бальтазару Шаму Иваму Дракси, когда тот неизбежно уйдёт тем же путем, что и все остальные колдуны, волшебники, ведьмы и маги, которые прошли через часовню Святой Целесообразности за все годы.

— Мы нашли столовую, полную гнилой еды, но каждая дверь, выходящая наружу, ведёт обратно в неё же.

— Как им пройти дальше? — спросила голова, и Якоб решил, что это говорил брат Диас.

— Как им выйти? — спросила голова, и Якоб решил, что это Алекс.

Все на мгновение задумались.

— Есть ли где-нибудь письмена? — спросила голова.

— Руны на стенах, — сказала Вигга, прищурившись на небрежно нарисованные символы.

— Какие руны? — спросила голова, когда муха села на липкую массу в углу её рта.

— Я не умею читать, — сказала Вигга.

— Я просто поражён, — сказала голова. — Кто умеет?

— Я умею, — сказал Якоб.

— Значит, мы продвигаемся.

— Но не руны.

— Кто-нибудь из вас знает руны? — Голове удалось выдавить разочарование, несмотря на булькающий монотонный голос. Три или четыре мухи теперь жужжали вокруг её рта.

— Я знаю парочку, — сказала Баптиста.

— И?.. — спросила голова.

Баптиста прищурилась на руны, задумчиво сжав губы:

— Не эти.

— Боже… чёрт возьми, — пробормотала голова.

— Боже… чёрт возьми. — Бальтазар с силой выдохнул сквозь стиснутые зубы. Если бы ему пришлось участвовать в этом обречённом походе ещё очень долго и избежать убийства от рук одного из своих отвратительных коллег, а затем избежать убийства от рук одного из их огромного и постоянно множащегося количества врагов, он бы наверняка умер от разочарования их монументальным невежеством.

— Я могу их описать, — говорила голова. — Одна состоит из двух линий с кругляшком между ними, они жирные и стоят вертикально…

— Ты только и думаешь об этом, — сказала голова.

— Не обращайте внимания! — рявкнул Бальтазар. — Вы, люди — и я понимаю, что растягиваю это слово до пределов искажения его смысла — можете отдыхать, или рассказывать шутки, или убивать друг друга. Сомневаюсь, что кто-то оценит мастерство, которое для этого потребуется, но Бальтазар Шам Ивам Дракси справится с этим в одиночку!

— Понимаешь, что там происходит? — спросила Алекс с врождённой подозрительностью опытного мошенника, всегда ищущего в других собственную низость.

— Я мог бы объяснить, но боюсь, что некоторые детали могут остаться непонятными.

Она упёрла руки в бока и добавила упрямства к демонстрируемому комплекту отвратительных черт:

— А ты попробуй.

Бальтазар стиснул зубы ещё сильнее:

— Как человек с колоссальным опытом в тайных науках, ваше высочество уже поняли, что мухи в сердце всего этого. У них, конечно, шесть ног и два крыла, восемь — число станций на малом ключе Гейслера, базе, любимой магами иллюзий за сильное влияние на память и чувства.

— Очевидно, — протянул барон, небрежно взмахнув рукой.

— Мы имеем дело с защитой на основе насекомых, включающей ограниченное сворачивание пространства, подпитываемое укрощённой энергией гниения. Умно, по-своему, но инфантильно в исполнении и чересчур самоуверенно…

— Вот это непростительно, — заметил барон.

— Очевидное средство — уничтожить насекомых, а вместе с ними и чары. — Итак. — Бальтазар подтянул вышитые рукава халата, который ему достал Марангон, позволив рукам беспрепятственно проникать в самую суть творения. — Если у зрителей больше нет вопросов, может быть, они позволят мне продолжить? — И не дожидаясь ответа похожей на хорька принцессы он проверил как отзывается тело, с отточенной грацией сплетая руками начальные формы ритуала, который он планировал с прибытия в Венецию. Ритуал, который, конечно же, не имел абсолютно никакого отношения к этому нелепому дому мага иллюзий, а был полностью связан с разрушением проклятого папского связывания. Было почти стыдно, что он никогда не сможет обсудить точную методологию, потому что этой стороной он особенно гордился. Как только он освободится, это станет эпизодом, о котором никому не будет позволено упоминать под страхом мучительной смерти. Как только он освободится…

Он снова рыгнул, опять едкое першение в горле.

— Проблемы с желудком? — спросил барон Рикард.

— Просто запах этих свечей, — проворчал Бальтазар. Он принялся рисовать в воздухе, как будто сшивая невидимые ткани, магические круги дёрнулись на своих винтах и начали гудеть от энергии. Он чувствовал щекотку в кончиках пальцев и гудение в подошвах ног, когда произносил первые слова семичастного заклинания собственного изобретения.

Несмотря на очевидные проблемы с пищеварением, он едва мог сдержать улыбку. Он снова был магом. Он вернул себе всю силу, и вскоре все те, кто осмелился причинить ему зло, заплатят.

Глава 24 «Кругами»

На этот раз они пошли по правому коридору, или, может, по левому, Вигга запуталась, да и какая разница? Каждый коридор вёл обратно в одну и ту же комнату. Та же гнилая еда, те же мухи. Якоб и Баптиста ссорились как всегда, а Солнышко нервничала и как всегда надеясь, что папочка и мамочка перестанут драться. Вигга любила хорошую ссору, как и любой другой оборотень, и застряла бы там, но время от времени на неё накатывало вялое свинцовое отупение, и сейчас наступило это скучное, серое время.

— Какой, нахер, смысл? — проворчала она, падая на один из стульев напротив стола своей матери, занятой шитьём. С иголкой она всегда была ловкой как Брок, брала одежду на починку со всей деревни за монетку или две.

Её мать не подняла глаз, что было вполне в её духе. Такая организованная, такая терпеливая. По одному делу за раз. Совсем не похоже на Виггу, вечно метавшуюся во все стороны.

— Где ты была? — спросила мать.

Думать об этом, казалось, было больно, и солёный морской запах влетел из мрачных коридоров и поцеловал вспотевший лоб Вигги, что было приятно.

— Бродила вокруг, наверное? Я немного запуталась.

— Ты всегда путаешься. Всегда металась во все стороны.

— Даже до укуса. Жизнь просто… наступает на меня. Как осиное гнездо, которое разрывается у меня в руках. Шокирующее, пугающее и болезненное. И, заставляющее опухнуть.

— Не подбирай осиные гнезда, вот мой совет.

— Никогда не умела принимать советы.

Мать подняла глаза:

— Даже до укуса.

— Да. — Вигга плюхнулась вперёд, положив руки на шаткие перила причала, а голову на руки, наблюдая, как волны бьются о заросшие ракушками брёвна. — Думаю, пока что я оставлю другим заниматься этим.

— Другим? — спросила мать, пальцы которой были заняты волосами Вигги, дёргая и заплетая их. — Заниматься чем?

Вигга наблюдала, как самодовольная чайка ковыляла по причалу, высматривая объедки, которые могли оставить рыбаки.

— Не уверена, — сказала она.

Столько мух вокруг.

— Готова? — спросила Вигга, сплетая пальцы лодочкой.

— Как всегда, — сказала Солнышко, ставя босую ногу в татуированные руки Вигги, где ступня выглядела совсем тонкой и бледной, как нарисованная ребёнком.

Оборотень считала, кивая на каждой цифре:

— Раз, два, три.

Вигга подбросила её и Солнышко полетела, словно ничего не весила. Честно говоря, она весила лишь немного больше, чем ничего. Она легонько коснулась перил, проходя мимо, и села на подоконник в полной тишине.

— Меня это всегда впечатляет, — услышала она голос Якоба внизу.

— Бросок или прыжок?

— Честно? И то, и другое.

— Ну да, — сказала Вигга, — И то, и другое должно выглядеть как магия для человека, который не может сойти с лодки без посторонней помощи.

— Ты же не дашь мне это забыть, правда?

— Для человека твоего возраста, — сказала Баптиста, — Удивительно, что ты сам ещё не забыл, о чём речь.

На балконе было четыре двери, и Солнышко прошлёпала к ближайшей, прижалась спиной к стене и заглянула за угол, показывая себя как можно меньше. Сила привычки.

Чем больше её видели люди, тем меньше им это нравилось.

Ещё один зал. Клетчатые плитки, пыльные панели, покосившиеся доспехи. Сколько их уже было? Казалось, десятки.

— Вы двое должны присоединиться к цирку — проговорила Баптиста.

— Солнышко уже пробовала, — проворчал Якоб. — Вышло не очень.

— Может, надо было попробовать стать акробаткой, — крикнула Солнышко, — А не уродом. — она подождала, но ответом была тишина. Люди редко смеялись над её шутками. Говорили, дело в том, как она это произносила. «Работай над своей хреновой подачей». Но она на что-то надеялась. Она вернулась к перилам и посмотрела вниз. Комната внизу была пуста.

— Якоб? — прошипела она. По горлу пробежала отвратительная волна мурашек.

— Вигга? — её слова потонули в тишине, такой могильной тишине, что она щекотала уши. — Баптиста? — но даже мухи исчезли.

— Это… странно? — пробормотал Якоб, снова хромая из коридора.

Сколько раз уже возникала эта комната? Те же плитки в клетку. Тот же стол, заваленный едой, облепленной мухами, один стул опрокинут. Та же люстра с дюжиной свечей. Но теперь стол стоял на потолке, покрытом плиткой, а люстра торчала из деревянного пола.

Конечно, удивительно было бы не увидеть ничего удивительного в доме мага иллюзий, но он был почти уверен, что всё совсем не правильно. Он ткнул в одну из ниток стеклянных бусин на люстре, торчащих прямо вверх, и она слабо звякнула, покачиваясь взад и вперед, как тростник на дне реки.

— Она перевернута, — пробормотал Якоб.

— Или мы? — сказал Саймон, как будто продолжая обычную беседу. К огромному удивлению Якоба перед ним оказался Саймон Бартос, в его случае — действительно огромный тамплиер, несущий щит с двойным орлом и священным кругом, который Папа Анжелика разрешила им добавить к своему гербу, превратив Железный Орден в Золотой. Как они гордились, что носили круг, когда маршировали с гимнами на устах, чтобы навести порядок в мире. У него было плохое предчувствие, как будто он знал, чем это обернётся.

— Где Солнышко? — спросил он.

— Кто?

— И как-там-её. Оборотень.

— Оборочто? — нахмурился Саймон. Остальные тамплиеры тоже нахмурились. Очарование безупречного командира было разрушено. Структура, на которую они все полагались, могла рухнуть, а это означало хаос, смерть и провал священного дела. Магистр должен казаться больше чем человеком. Тверже. Сильнее. Прежде всего, более уверенным.

Из твоей уверенности растёт их уверенность, и компания, объединённая праведной целью, не может потерпеть неудачу.

Никто не хочет видеть сомнения.

— Неважно. — Возможно, ему это приснилось. Иногда казалось, что он не может закрыть глаза, не увидев прошлого. Якоб потёр пульсирующие виски. Там продолжали собираться жирные капли пота. — Я думал, вы все мертвы. Давным-давно.

— Я настолько же живой, как и ты, начальник, — сказал Саймон.

— Всё настолько плохо?

— Столько вариантов, — сказала Эльжбета, медленно поворачиваясь и хмуро осматривая перевёрнутые окна и перевёрнутые одинаковые двери, которые вели из столовой.

Якоб не мог встречаться с ней взглядом. Он был уверен, что она мертва. Он помнил, как сам душил её. Выбора не было. Сомнения — как чума в городе, их нужно было выжечь прежде, чем они распространились. Только вот она стояла, с этой толстой нижней губой и обмотанной вокруг головы косой, которая всегда слегка раздражала его, хотя он никогда не мог сказать почему.

Повсюду жужжали мухи. От этого у него болели зубы. От этого болели колени.

— Какая дверь правильная? — спросила Эльжбета.

— Нет правильной двери, — пробормотал Якоб, закрывая глаза. — Все они ведут в ад.

Ад, который они сами себе построили, выбиваясь из сил.

— Нет правильной двери, — пробормотала голова. — Все они ведут в ад.

— Звучит не очень обнадеживающе. — брат Диас всё больше тревожился. Его моральный компас, возможно, в последнее время бешено вращался, но он был уверен, что они всё-таки двигаются не прямо в ад. — Это звучит обнадеживающе?

— Нет, — отрезала Алекс, глядя на Бальтазара.

Волшебник снова цеплялся ногтями за воздух, словно пытаясь удержать невидимую упряжку лошадей, и на этот раз ответный ветерок пронёсся по комнате, заставив пламя свечей танцевать, а страницы увесистых книг трепетать. Барон Рикард немного приподнялся, не настолько стильно скучающий, как обычно.

Бальтазар выглядел так, как будто его тошнит. Руки и губы беспрестанно двигались, на коже выступил пот с лёгким зеленоватым оттенком. Отрубленная голова теперь бормотала и текла почти постоянно, хотя уже невозможно было сказать, чьи слова произносит мёртвый рот.

— Мне это не нравится, — сказала Алекс, когда ветер стих.

— Ну, никому это не нравится, — сказал брат Диас.

— Я ему не доверяю.

— Ну, никто ему не доверяет!

— Не бойся… — Бальтазар заставил себя приоткрыть один глаз и прошипел сквозь неподвижную и совершенно неутешительную улыбку, — Всё это скоро закончится. — и он поморщился, сглотнув отрыжку, затем снова сердито потянул воздух.

Этот неестественный ветер пронёсся по комнате, на этот раз сильнее, заставив рваные обои хлопать. Вихри пыли взметнулись, металлические кольца сердито загрохотали о свои винты. Возможно в тридцатый раз с тех пор, как он сидел на той скамейке у кабинета кардинала Жижки, у брата Диаса возникло чувство, что дела идут совсем плохо, но он был совершенно бессилен это предотвратить. Возможно, в сотый раз с тех пор, как он сидел на той скамейке у кабинета кардинала Жижки, он сжал цепочку с пузырьком под рясой и закрыл глаза:

— О, благословенная святая Беатрикс, проведи меня благополучно через мои испытания и предай меня благодати Спаситель…

— Нет, нет, — говорила голова. — Я буду хорошей.

Почему-то это прозвучало для брата Диаса ещё менее обнадеживающе, чем когда-либо.

— Нет, нет! Я буду хорошей!

Но все знали, что она не будет хорошей. Она никогда не давала ни малейшего намека, будто знает, как это сделать. Они тащили её по деревенской площади, цепь была затянута на каждом запястье и лодыжке, железные звенья кусали её, два мрачных мужика на конце каждой тянули так сильно, что казалось её суставы вот-вот разорвутся.

Люди испуганно выглядывали из-за дверей или ругались, когда её протаскивали мимо, или таращились с суровыми лицами, скрестив руки, беззаботные, как пустые доспехи на постаментах. Друзья и соседи стали мрачными обвинителями, и никто не высказался за неё. Она не могла их винить.

— Ой, моё плечо! Ой, моё колено! — но им было всё равно, сильно ли они её терзали. Чем больше, тем лучше. Они тащили её по грязи, навозу и холодным лужам, рваные штаны слезли с задницы, потом она висела в воздухе, потом прыгала на одной ноге, потом отскакивала от угла телеги, рыдая, плюясь и давясь собственными волосами.

Они потащили её к квадратной тени — дверному проёму длинного дома, и она ухватилась за один из столбов, вцепилась в него, обняла, как последнего оставшегося друга во всем мире. Так и было.

— Нет, нет! Я не опасная! Я чистая! — но все знали, что она не чистая. Мужчины тащили изо всех сил, цепи натягивались, она взвизгнула, когда женщина начала бить её метлой, «шлёп-шлёп» по спине. Они наконец втащили её, изодранные руки истекали кровью. Она ударилась лицом об угол и оказалась в темноте, пахнущей травами и дымом.

— Ты не безопасная и не чистая, — сказала Сади, доставая чернила. — Ты полная противоположность и того, и другого.

— Я прошу прощения!

— Я тоже. Но прощение никому не вернёт жизни. — и они обмотали цепи вокруг кольев в грязной соломе, протащили её лицом вниз по запятнанному кровью камню, где приносились жертвы.

— Это была волчица, — заскулила Вигга. Она напрягалась и пыталась бороться, но скорее просто трепыхалась, как муха в воске свечи. — Я ничего не могла с собой поделать.

Сади подняла лицо Вигги и держала его обеими руками, больше грустная, чем злая, и вытерла слёзы Вигги большими пальцами:

— Вот почему мы должны пометить тебя. Люди должны знать, кто ты. — она взяла костяную иглу и кивнула, и они начали срезать грязную одежду Вигги. — Это — единственное, что можно сделать достойно. И ты знаешь нас. Мы всегда стараемся поступать достойно.

— Вы не можете, — хныкала Вигга, — Не можете.

— Мы должны. — игла быстро заходила по коже, когда Сади начала выписывать предупреждения, и Вигга заплакала.

Не из-за боли. А потому что она знала — пути назад нет.

— Вы не можете, — бормотала голова, — Вы не можете.

Бальтазар не знал и не заботился, чьи слова она повторяла. Он всегда считал иллюзию низшей дисциплиной, на грани мошенничества, областью грубых фокусников, а не уважающих себя магов. Это мнение только укрепилось, когда он доверился Коворин Девятиглазой на собрании Друзей Нуминос, а она обманом заставила его поцеловать гуся перед всеми. Унижение, которое не было забыто и прощено ни Бальтазаром, ни, как он предполагал, гусем. Вероятно, неубиваемый идиот, невидимая эльфийка, оборотень, для которой и слово подобрать сложно, и самая опытная самодовольная гарпия Европы сейчас бродили по кругу в иллюзорном лабиринте своих собственных ужасно банальных худших страхов. Пусть остаются там бесконечно, если спросить Бальтазара. Он уже жил своими собственными худшими страхами последние несколько месяцев и был полностью сосредоточен на освобождении себя, спасибо большое. Собственные проблемы оказались достаточно сложными.

Ему требовалось выполнить два утомительных ритуала одновременно: меньший, чтобы подавить тошнотворные эффекты связывания, и больший, чтобы разорвать его, всё время сохраняя видимость, что он развеивает громоздкий защитный механизм дома какого-то иллюзиониста-халтурщика. Однако, эта красная полоса на его запястье оказалась более упрямой, чем он мог ожидать, несмотря на одну неудачную попытку, уже предпринятую в прошлом. Чем больше силы он прикладывал, тем сильнее она, казалось, сжималась, тем сильнее поднималась тошнота, тем больше усилий приходилось прилагать, чтобы ее подавить. Он весь потел под своей заимствованной мантией и начинал задаваться вопросом, сколько выдержат эти магические круги, прежде чем вырвут свои винты из пола, деформируются от жара или просто расплавятся.

Результат внезапного освобождения был взрывоопасным — для Бальтазара, для всех в комнате, потенциально для всего района. Он вспомнил свой недоверчивый смех, когда узнал, что Сарзилла из Самарканда взорвала себя, пытаясь превратить олово в серебро — поскольку никто не пытался превратить свинец в золото после того фиаско с ящерицами — вместе с двумя с половиной относительно процветающими улицами и рынком тканей.

«Ради какого чёрта я подвергнул бы всех такому риску?» — размышлял он тогда вслух. Оценивая опасность для птиц под крышей, очевидно, поскольку жил один. И вот он здесь, делает ещё более рискованную ставку. Но отступать нельзя. Вот его шанс не только обрести свободу, но и оставить неизгладимый след в качестве одного из величайших практиков тайной магии своего времени! Он покажет этим лицемерным лицемеркам Бок и Жижке и этой ухмыляющейся сучке Баптисте, и Коворин Девятиглазой, и всем остальным завистливым соперникам, которые когда-либо осмеливались его недооценивать!

Он преодолел нарастающую тошноту, преодолел все препятствия, несправедливости, несчастья. Он покажет всему миру! Историю не делают осторожные!

Он стиснул зубы и снова втянул воздух через раздутые ноздри, всасывая силу в магические круги, которые теперь звенели, пели и грелись как железо в кузнице.

— Это неправильно, — пробормотал Якоб. — Нам не следует здесь находиться!

И он побежал из столовой от бесконечно жужжащих мух. Так близко к бегу, как только мог, во всяком случае, схватившись за правое бедро, левую ногу держа почти прямо. Он пошатнулся и побрёл обратно по тёмному коридору, вымощенному чёрными и белыми черепами, украшенному панелями из сколоченных щитов и десятком комплектов испорченных доспехов, стоящих в положении смирно, несмотря на явное поражение в последнем бою. Он нырнул под сломанную решётку, мимо разбитых ворот и вышел на поле битвы.

Они были отрезаны. Их обошли с флангов. Он услышал барабаны, рога и завывающие боевые песни. Гудение гимна «Наша Спаситель» из тысячи уст. Эльфы были повсюду. Призраки в лесу, тени на краю глаза, исчезающие как дым, если попробовать схватить. Их чёрные стрелы мелькали среди деревьев. Ядовитый шёпот. Потерять путь означало смерть, ослабить бдительность означало смерть, повернуться спиной означало смерть.

— Вперёд! — Якоб поднял меч высоко или так высоко, как мог, учитывая больное плечо. Мужество заразительно. Если его проявит один человек, оно распространится. Со страхом так же. Отступление становится бегством. И вот он снова сделал себя остриём копья. Они в ближнем бою, дождь стучит, просачивается сквозь доспехи, пропитывая насквозь подлатник, обращая его в холодный свинец.

Он больше не был уверен, с кем они сражаются. С эльфами? Или с литовцами? Или с сицилийцами? Или с кастильцами? Или с пиктами, или с ирландцами, или с ведьмами из той башни, которую они сожгли, или с монахами из той церкви, которую они сожгли, более столетия врагов, стекающихся вместе, как краски на палитре безумца.

Он толкался и топтался, стоял плечом к плечу, рычал и толкался, едва понимая, живы или мертвы бойцы вокруг него, каждый из которых беспомощен, как пробка в шторме. Люди стонали и кричали, кусались, распихивали друг друга локтями, кулаками, выли и падали, чтобы быть втоптанными в грязь.

Он чувствовал вкус крови, он чувствовал вкус смерти.

— Убейте ублюдков! — прорычал он, пытаясь освободить руку с мечом. — Убейте их всех!

Вечеринка была в самом разгаре, когда Солнышко возникла в коридоре и сделала торжественный выход.

— Та-дам! — пела она, но никто не заметил, это было обидно, потому что она потратила часы наряжаясь в блестящий костюм. Все были счастливой толпой, заполнившей столовую с высоким потолком и люстрой. Зрители у манежа и на задних рядах. Все объединились для праздника и разделились на пары, закружились под музыку, играющую где-то.

Солнышко любила оркестры. Всегда казалось магией, как они могли заставить куски дерева так петь. Ей бы хотелось танцевать, но у неё это получалось невероятно плохо. Однажды она репетировала танец, но когда она показала его распорядителю манежа, он выглядел как будто съел целый лимон и сказал: «Я вообще-то думал, что у всех вас, ублюдков, должна быть неземная грация».

Когда её в последний раз приглашали на вечеринку? Никогда. Очевидно. Все её презирали. Но она всегда хотела пойти хоть раз. На ту, где она бы не подслушивала, не воровала что-то или не пыталась кого-то отравить, вот на какую.

Вечеринки. Потрясающие. Люди танцуют, смеются, флиртуют и говорят одно, но каким-то образом подразумевают другое. Совершают ходы при помощи улыбок, глаз и размахивания руками. Как игра в социальные шахматы с высокими ставками на этом чёрно-белом кафельном полу. Солнышко любила людей, они были такими странными.

Она хотела бы быть одной из них.

Она крепко сжимала приглашение. Она была так рада его получить. «Наша дорогая Солнышко, вы сердечно приглашены… бла-бла-бла» или что-то в этом роде. Хотя она не помнила, как открывала конверт, теперь она подумала об этом. Она была пьяна? Она уже напивалась однажды. Один бокал вина, которое пахло грязными ногами, и вскоре после этого у неё закружилась голова, потом её стошнило, и она потеряла достоинство, и Вигге пришлось уложить её в постель.

Кто такая Вигга? Она почесала голову. Очень странно. Она бросила свой плащ швейцару, но тот не заметил и просто скомкал его на полу, где кто-то тут же наступил на него.

— Я здесь, — сказала она, но швейцар проигнорировал её, грубый ублюдок, занятый тем, что забирал плащ у какой-то женщины, которая шла за ней, грубая сука. Солнышко заметила, что она была в маске. Потом она заметила, что все были в масках. Все, кроме неё.

Она в панике уставилась на приглашение. «Вы сердечно приглашены на маскарад… бла-бла-бла.» Нет! Если кому-то и нужна была маска, так это ей. Её лицо было ужасным. От одного его вида люди блевали. Она хлопнула по нему руками и обнаружила, что лицо болит, настолько сильно она краснеет. Это было странно — она никогда раньше не краснела, она видела, как это делают, это выглядело превосходно, но часами пыталась у зеркала, она так и не смогла научиться.

— Извините, — сказала она, проскользнув боком сквозь толпу, но никто не уступил ей прохода. — Извините! — Но все вели себя так, будто её здесь нет, и кто-то врезался в неё, а кто-то другой наступил ей на ногу, а затем, пока она задыхалась, кто-то рассказал шутку, неосторожно ударил локтем и попал ей прямо в рот.

— Ты, нахер, не против? — зарычала она на него, но он продолжил, и все расхохотались над шуткой. Женщина с огромными мускулистыми плечами, растрепанными тёмными волосами и надписью на щеке сидела на одном из шестнадцати стульев за обеденным столом, очень оживлённо разговаривая с кем-то, несмотря на то, что была одна.

Она снова посмотрела на приглашение, но теперь это была старая, потрёпанная афиша из цирка, криво напечатанная на плохой бумаге. «Ужаснитесь и узрите единственного пленного эльфа в Европе!» Третий номер за живой статуей и тем мужиком с гигантской бородавкой на лице. Это даже неправда. О том, что она — единственный пленный эльф, а не о бородавке. Но «Обыденность не соберёт толпы», — всегда говорил распорядитель манежа. Жаль, что его здесь нет, пусть он её и ненавидел. Даже быть ненавидимой — уже быть чем-то для кого-то.

Доказательство способности произвести впечатление.

Всё было слишком ярко и слишком громко. Она слышала мух. Она была пьяна? Её не тошнило, но она определенно потеряла достоинство. Не то чтобы это имело значение. Какой смысл в достоинстве, если никто не знает о тебе? Какой смысл в чём-либо?

Если никто о тебе не знает, существуешь ли ты на самом деле?

Оркестр играл ту же музыку с гудящей трубой, что и в цирке, когда она вышла, чтобы быть освистанной и сбитой с ног на потеху публике. С тех пор ей не нравилась эта музыка.

Гуляки в масках собрались в круг, тыкали в неё пальцами и смеялись. Рядом с ней в центре круга согнувшись стоял человек. Седой и в шрамах обеспокоенный мужчина, он казался таким знакомым, но Солнышко не могла его узнать.

— Это неправильно, — говорил он. — Нам не следует здесь находиться.

— Привет? — Солнышко щёлкнула пальцами у него перед лицом. — Я тебя знаю?

Но он её не знал. Он даже её не видел. Она смяла афишу в дрожащем кулаке. Она была в ярости, и никто не заметил, она была в ужасе, и никто не заметил, она была несчастна, и никто не заметил, или не стал показывать, даже если заметил. Она нашла угол и забилась туда. Она сползла на пол и подтянула колени к груди.

Она могла сделать себя невидимой. Это было её способностью.

Но могла ли она сделать себя видимой?

Вот в чём проблема.

Глава 25 «Ничего, кроме правды»

Ветер носился по комнате трогая пламя свечей и создавая из пыли странные узоры. Бронзовые круги гудели, дымились. Бурчание отрубленной головы заставило Алекс подумать, что её друзья в доме сошли с ума. Если когда-либо в нём были.

Так почему же Бальтазар ухмыляется?

— Что-то не так, — сказала она.

— Всё не так! — Брат Диас указал на голову с сочащейся жижей, на дребезжащие круги, на бормочущего волшебника. — Прошли недели с тех пор, как что-то было правильно…

— Он пытается разорвать связывание.

— Теперь ты эксперт и по магии, и по манерам?

— Я могу вычислить лжеца, — отрезала она. — И я слышала, как он говорил об этом по дороге. — и она кивнула в сторону барона. — Ему.

Вампир сложил безвольные пальцы на груди с видом оскорблённой невинности:

— Мне?

— Это правда? — брат Диас на самом деле выглядел немного уязвлённым.

Барон Рикард вздохнул:

— Люди могут доверять мне не боясь осуждения. Я вампир. Я оставляю моральные суждения тем… — и он лениво махнул на монаха. — В ком меньше разума и больше лицемерия.

Бальтазар улыбался шире, его движения становились резче. Ветер срывал бумаги со стола, хлестал Алекс по лицу её же волосами, рваные обои хлопали по ветхой штукатурке.

— Почему ты не сказала ничего раньше? — взвизгнул брат Диас.

Алекс облизнула губы. В основном потому, что она надеялась оказаться за много миль отсюда, ускользнув глубокой ночью, чтобы начать совершенно новую жизнь, которую она точно не испортит, как старую. Без оборотней, вампиров и магов. Пусть они останутся просто ещё одним набором уродливых воспоминаний. А она притворилась бы, что забыла о них.

Затем напали Марциан и его зверолюди, и оказалось, что остальные сыновья Евдоксии вероятно знали о ней, и лучшим шансом вдруг оказалось пока остаться с паствой часовни. Якоб, Вигга и Солнышко, что о них ни говори, а сказать можно много, но они делом показали, на чьей они стороне. Прошло много времени с тех пор, как на её стороне был кто-то, кроме неё одной. Её угол всегда был грёбаной пустыней.

— Скажи ему, чтобы прекратил! — ей пришлось орать, чтобы перекричать шум.

Монах выглядел одновременно в смятении и отчаянье. Из тех людей, которые скорее позволят лодке утонуть, чем отдадут приказ вычерпывать воду. Надо сказать, он был паршивым выбором на роль лидера. Примерно как Алекс была паршивым выбором на роль принцессы.

Она схватила его за рясу:

— Её Святейшество поставила тебя во главе! Это было в словах связывания! Прикажи ему остановиться!

— О, благословенная святая Беатрикс… — он стиснул зубы и повернулся к кругу. — Бальтазар Шам Ивам Дракси! — не прекращая своего постоянного бормотания, маг открыл один глаз и посмотрел на них. — Я приказываю вам…

Бальтазар схватил воздух рукой, и слова монаха оборвались неловким хрипом. Он наклонился, схватившись за шею. Уставился на Алекс, выпучив глаза.

— Маг остановил его дыхание, — спокойно сказал барон Рикард.

Алекс поймала брата Диаса, опустившегося на колени, вены на висках страшно вздулись.

— Отпусти его! — закричала она на Бальтазара, но, помимо самодовольных лекций об истории древнего Карфагена, он игнорировал её уже несколько недель. Наверное, это бы шокировало, начни он обращать внимание сейчас. Он стоял с вывернутыми губами, где-то между гримасой боли и улыбкой торжества, его мантию развевал ветер из ниоткуда.

— Помогите мне! — закричала она барону Рикарду, подняв одну руку, чтобы защитить лицо от хлещущего песка.

Вампир ничуть не помог:

— Ты должна занять трон. И не можешь заставить подчиниться одного волшебника?

Круги теперь светились, на половицах под ними образовались подпалины. Отрубленная голова продолжала выкрикивать чепуху. Брат Диас опустился на колени, лицо стало фиолетовым.

— Что мне, нахер, делать? — закричала Алекс.

— Вперёд… — крикнул Эрик, спокойно держась за румпель, зажав трубку в пожелтевших зубах. — Вперёд. — задавая темп, разбивая время на мгновения, его голос успокаивал её колотящееся сердце, замедлял ритм. — Вперёд…

Боги, только запах моря, хлопанье парусов и холодные брызги на её коже. Она уже забыла, как сильно это любила. Умение забывать всегда было её талантом. Умение забывать могло быть даром. А также проклятием. Кто сказал ей это? Какой-то мрачный рыцарь, которого она знала. Но где бы она его встретила? Она перестала искать закономерности в вещах. Теперь она позволила этому нахлынуть на нее, как приливу после заката.

— Тогда греби, — сказал нахмурившийся Хальфдан, глядя на неё. — В жизни и так достаточно боли, чтобы самому выдумывать себе проблемы.

— Да. Греби. Конечно. — вечный груз на её плачах. Она обхватила мозолистыми руками отполированное временем весло и вложила все силы.

Становилось темно, шторм расцветил небо синяками. Им лучше грести к берегу, только где находится берег. Она не могла даже вспомнить, существует ли берег. Может, они всегда были здесь? В неспокойном море, со всей этой огромной и непостижимой глубиной под ними?

— Не заглядывай слишком далеко вперёд, — сказал Олаф, стоявший рядом с ней, и Вигга рассмеялась, но, обернувшись, увидела, что одна сторона его лица была изрезана следами когтей, а глаз превратился в сочащуюся красным дыру.

— Что случилось? — прошептала она.

— Ты, — сказал он, и его сложенные чашечкой ладони держали собственные мокрые кишки.

— Можно ненавидеть напарника на вёслах и всё равно грести нормально, — сказал Эрик.

— Да. — Вигга тяжело кивнула, пытаясь проглотить ужас и сохранить надежду. — Это правда. Я часто так говорю.

— Но ты затащила нас на край долбанного мира. — слова дымом выходили из его сине-чёрных губ. Может, он бежал от неё и замёрз в снегу? Она всегда знала — те, кто убежал, не могли уйти далеко.

— Это была не я, — сказала Вигга и заплакала, — это была волчица.

Она вывалилась из плещущего прибоя на сушу, солёные брызги и солёные слезы на лице. Тёмный берег под тёмным небом, злые волны, грызущие чёрный песок. Заросшая шипами тропа вела от пляжа между двумя огромными камнями, поставленными торчком, словно руками великанов, на камнях были вырезаны предупреждения. Такие же предупреждения, как на её лице, руках, спине.

— Я знаю это место, — прошептала она.

— Конечно, — сказал Хальфдан, направляясь к камням. Его горло было большой кровоточащей красной раной, и когда он говорил, он выпускал кровавые пузыри из носа.

— Я не хочу идти, — сказала она.

— Но ты же пошла.

Она попыталась убежать, но ноги повели её в другую сторону, к тропе. К волчице.

— Залезай внутрь и оставайся внутри. — они тыкали прутьями в её клетку, железо раскалилось и воняло гарью, и она уползла в угол, стараясь не видеть кровь на своих руках и не чувствовать кровь под ногтями и не чувствовать вкус крови, запекшейся на губах. Она зарылась в вонючие тряпки, пытаясь спрятаться ото всех, спрятаться от себя.

— Я не права, — захныкала она, съёжившись. — Я — зло. — как будто она могла свернуться так туго, что поглотит себя и больше не будет страдать. — Я грязная. Мама, пожалуйста. Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, — сказала мать, приятно подёргивая кожу на голове и заплетая волосы, и Вигга поблагодарила богов, что она дома. Хотя странно было видеть у них такой большой обеденный стол. Она не понимала, как он вообще мог поместиться в маленьком доме. — Я люблю тебя, и я всегда буду с тобой. — и она закончила плести косу, погладила голову Вигги и вздохнула. — Но посмотри, к чему это меня привело. Любить тебя — как бросать золото в колодец. Любить тебя — смертный приговор. Волчица — оправдание, и даже не очень хорошее. Ты была животным и до укуса.

— Не говори так. Ты никогда так не говорила.

— Но ты знаешь, я всегда так думала.

Это было больно. Она прикусила губу и отвернулась, и бессильные слёзы щекотали её лицо. Она сжала кулаки и хмуро рассматривала тёмный край, где разбилась лодка, её посечённые ветром доски торчали, как кости туши дракона. Волчица рыскала снаружи этих костей из лодки, внутри рёбер её груди. Она увидела блеск её глаз в черноте за светом факела. Их затаённую, тлеющую ярость. Их ужасный голод, никогда не утоляемый.

— Херова волчица! — закричала она ей. — Долбанная воровка! Ты украла мою жизнь!

Волки не знают слов. Только вой и голод. Мягко, мягко, на лапах, преследуя её, выжидая своего часа. Вечно ждёт, чтобы преподнести ей ужасный дар, чудесное проклятие, укус, который станет для одной концом, для другой началом.

Она присела среди изуродованных трупов своих товарищей по кораблю:

— Ты не сделаешь меня рабыней. — она встала, сжав кулаки. — Я заставлю тебя носить намордник! Клянусь!

Ярость вспыхнула жаром, бешено и неудержимо, и она бросилась во тьму.

Солнце садилось. Кровавый закат над грязной долиной, покрытой раздробленными пнями. Столбы тёмного дыма в израненных небесах. Частицы пепла падали вниз, как снег.

— Положение дел, — пробормотал Якоб, хромая дальше.

Тропа скользила в лес. Лес не из деревьев. Из вбитых в землю заострённых кольев, направленных вверх. Из качающихся виселиц с шипованными столбами и свисающими цепями. Из огромных колёс, подобных тому, на котором Спаситель отдала жизнь за всё человечество.

Издалека катились размеренные звуки: «Тук, тук, тук».

На некоторых кольях были насажены трупы. Выставлены как предупреждения. Сначала эльфы, которые пришли, чтобы навести ужас на человечество, и сами познали ужас. Враги Бога, которые пришли преподать кровавые уроки, не догадывались, какой способный ученик будет их ждать.

Но у Бога много врагов, не только эльфы. Пока Якоб с трудом продвигался вперед, он увидел мужчин среди насаженных на вертела. Затем женщин. Затем детей. Всё больше и больше. Вот куда привёл их святой путь. Завершение праведного дела. Лучший мир, который они намеревались построить. Лес мертвецов.

Удары молота приближались: «Бам, бам, бам».

Дыхание Якоба было влажным и сипящим от дыма. Дорога превратилась в море изрытой грязи, в которой плавали целые трупы и части трупов, поэтому он не мог двигаться, не наступив на ногу, руку, лицо. Вот бы это было худшим, что он видел. Худшим, что он натворил.

Свет сквозь мрак, тянущиеся к нему тени кольев в форме пальцев, костёр, горящий на поляне, окруженной пронзёнными телами, скрученными и замученными телами, телами в доспехах Железного ордена и Золотого ордена. Его ордена. Ибо враги Бога везде. Враг Бога — каждый.

Молот застучал громче, каждый удар отдавался болью в висках.

Поднялся ветер, сухой и обжигающий, рвущий ветхую одежду мёртвых мужчин и похожие на ветхие нити волосы мёртвых женщин, отбрасывающий пламя в сторону, чтобы обнажить фигуру в броне, сидящую на корточках у кола, вбивающую клинья в основание, чтобы удержать его в устойчивом положении.

Последний удар молота, и он встал спиной к Якобу.

Он был одет в длинный белый плащ с вышитым на нём двойным орлом и кругом веры, который Её Святейшество умоляла их добавить. Конечно, там были и осколки благословенного зеркала, чтобы отражать Чёрное Искусство обратно на его проклятых практиков, но подол плаща был запятнан красным. До колена, как будто пропитан кровью. Он и был пропитан кровью.

— Я так и думал найти тебя здесь, — сказал Якоб.

— Где ещё я мог быть? — великий магистр ордена повернулся, и они посмотрели друг на друга через это кладбище, эту бойню, это собрание уроков. Якоб забыл, каким он был когда-то. В свои лучшие времена. В свои худшие времена. Каким красивым и каким гордым. Каким сильным и каким статным. Уверенность исходила от его молодого «я» как от маяка. Человек, за которым другие последуют в ад. Именно туда он их и привёл.

— Я ждал. — маршал Данцига медленно шёл через поляну с тихим клацаньем позолоченных доспехов. «Клац-клац». Двигаясь с такой легкостью. С такой властностью. Такое отсутствие боли. — Так трудно получить помощь. Кто знает это лучше, чем ты? — и он поднял руки к пронзённым тамплиерам, окружавшим поляну. — Мало у кого есть видение, и мужество, и воля, чтобы следовать за истиной, которую узрели, на… — он закрыл глаза, словно ища слово. — …правильной стороне до самого конца. Который находится здесь. — и он снова открыл глаза, сияющие от веры. — Но ты из тех. Мы оба знаем, ты из тех.

— Что ты натворил? — прошептал Якоб.

— Что мы натворили? Мы раскопали грязь. Мы выжгли гниль. Ты не сможешь сделать мир лучше, сидя здесь и плача, старик. Тебе придётся испачкать руки.

— В крови, ты имеешь в виду.

— Не играй со мной в невинность, — усмехнулся императорский чемпион. — Вещь не стоит выеденного яйца, если на ней нет крови. Не смей притворяться, что между нами огромная пропасть. Несколько лет, несколько войн и несколько трупов…

— И проклятие.

— Проклятие? Ты не можешь умереть! Какой дар. Какая возможность. Разве твои мечты не воплотились?

— Они превратились в кошмар, — прорычал Якоб. — Это должно закончиться.

— Правильным поступкам нет конца. Ты был великим человеком с великой целью. Теперь ты — скрюченное дерево на службе у маленькой девочки. Задушенный чувством вины. Скованный сожалениями. Никто не хочет видеть сомнений, Якоб из Торна.

— Меня поддерживают мои клятвы.

— Просто слова. Просто дыхание. — он щёлкнул пальцами. — Так ты сможешь освободиться от них.

— Я искуплю свою вину, — прорычал Якоб надтреснутым голосом. — Я поклялся. Я буду жить Двенадцатью Добродетелями.

Папский палач фыркнул:

— Двенадцать капитуляций, перечисленных трусами, чтобы продать старые кости новым дуракам. — и он положил руку на эфес своего палаша. Серебряный череп, напоминание о смерти, ждущей всех. — Спаситель не остановила эльфов добродетелями. Она сделала это мечом.

Якоб медленно обхватил пальцами рукоять меча и медленно вытащил:

— Тогда я остановлю тебя мечом.

Сталь зазвенела, когда клинок выскользнул из ножен и отразил разноцветные лепестки огня.

Он знал, что до этого дойдет. Как всегда.

И он был рад, что до этого дошло. Как всегда.

— Наконец-то. — улыбка тронула губы великого магистра ордена. — Вот тот человек, которого я знаю.

Голова Бальтазара закружилась, рот наполнился слюной, зрение затуманилось. От его усилий бороться с оковами или контролировать силы, которые он вызывал, или от дополнительной необходимости сжимать трахею брата Диаса, или из-за отрубленной головы, бормочущей бессмысленную тарабарщину идиотов, барахтающихся в волшебной коробке, было невозможно и, честно говоря, не нужно узнавать.

Всё, что имело значение, — сохранить нервы, желудок и самодельный магический аппарат работающими ещё несколько мгновений.

Принцесса Алексия сгорбилась над скрючившимся телом брата Диаса прямо за пределами магических кругов, подняв руку, чтобы отразить торнадо песка и щепок, кружащихся по комнате. Сквозь рёв ветра, грохот мусора, пронзительное пение магических колец, раскалённых докрасна, когда собранная энергия грозила вырвать их винты из пола, он услышал её визг:

— Отпусти его!

— Я отказываюсь! — закричал Бальтазар, сотворяя знак приказа на своём запястье и собирая все годы учёбы, все накопленные обиды, всю с трудом завоёванную силу вместе в одно мгновение.

Вспышка сине-белого огня, жгучая боль, запах горелой плоти, и красная полоса на его запястье превратилась в обугленный волдырь.

— Я свободен от тебя! — завизжал он, щебень, затронутый его двойным ритуалом, рушился вокруг него, жар триумфа подавил пульсирующую боль в запястье. — Я свободен, ты, глупая…

Рвота фонтаном хлынула из его рта, носа, из ушей, кажется, обрызгала стену, шипя и пузырясь, брызгала на всё ещё светящиеся кольца и оставляя длинный след из брызг и мазков по всему старому полу до самых пальцев ног. Он упал на колени, дыхание вырывалось с мучительным хрипом. Он услышал шаги и поднял слезящиеся глаза, чтобы увидеть, как принцесса Алексия вошла в его круг.

— Я… — прохрипел он.

Её кулак врезался ему в нос и отправил валяться в собственную рвоту, где его тут же снова вырвало на себя. За собственными стонущими рвотными позывами он слышал смех барона Рикарда.

— Наконец-то! — пробурчал вампир. — Вот она, власть императрицы, ваше величество!

— Да помоги же им, нахер! — прорычала принцесса Алексия, стоя над Бальтазаром со сжатыми маленькими, но шокирующе крепкими кулачками.

— Я приказываю тебе… — прохрипел побагровевший брат Диас, с трудом поднимаясь на колени, — Помочь им.

— Я сделаю! — всхлипнул Бальтазар. — Я повинуюсь, я подчиняюсь, ваш покорный слуга. — он почувствовал, как его глотка — и было удивительно, что у него осталась глотка — снова поднимается, длинная нить горькой желчи свисает с его губы, а он сметает мусор со стола, сбивает всё ещё бормочущую голову катиться по пыльному полу, отчаянно шарит по страницам «Иллюзий» Кребса двумя покрытыми рвотой пальцами, скулит от жгучих болей в обожжённом запястье и сведённом узлом животе, и, что хуже всего, от своей изуродованной гордости.

Он начал подозревать, что обделался.

В один момент Вигга боролась с волчицей. В следующий момент она душила поседевшего старика с окровавленным носом.

— Подожди… — проворчала она. — Я тебя знаю. — Это прозвучало немного рычащим голосом, как будто у неё во рту было слишком много зубов, чтобы говорить.

— К-ч-ч-ч-ч-ч, — прохрипел он.

— А. — она расслабила руки, что потребовало некоторых усилий, и он втянул воздух.

— Вигга, — прошептал он и начал кашлять. Вигга попыталась похлопать его по спине, почувствовала укол боли в плече и увидела, что её рука залита кровью. Он держал меч, и он тоже был в крови.

— Ты ткнул меня мечом! — сказала она.

— Ну, я думал, что ты — это я. — Якоб зацепил пальцем свой скрученный воротник и попытался его ослабить.

— Хм. Я думала, что ты — это я.

— Ну. — Солнышко оторвала полоску от одежды одного из старых трупов и начала перевязывать плечо Вигги. — По крайней мере, себя вы ненавидите больше, чем друг друга.

— Краеугольный камень любой дружбы, — сказала Вигга. Она предпочитала истекать кровью, пока та не остановится сама собой, но если повязка сделает Солнышко довольной, можно и побаловать её. — Почему тебя так волнует, что тебя душат? Ты не можешь умереть.

— Дыхание — одно из немногих удовольствий, которые у меня остались, — сказал Якоб, голос которого почти исчез к концу схватки.

— После этого дела я ухожу на пенсию, — сказала Баптиста, согнувшись в углу и положив руки на колени. — Я выхожу. С меня хватит.

— Ты каждый раз так говоришь, — прохрипел Якоб. Он посмотрел на Виггу, и в его глазах было что-то от затравленного зверя. Даже больше, чем обычно. — Что ты видела?

Вигга облизнула губы:

— Мать, которую я подвела. И товарищей по плаванию, которых я убила. Они сказали, что людей нужно предупредить обо мне… Она почувствовала комок в горле, который было трудно проглотить. — Я позволила волчице стать хозяйкой. Думаю, с сегодняшнего дня мне нужно надеть на неё намордник. Что ты видел?

Якоб нахмурился больше обычного:

— Только правду, — прошептал он.

Но Вигга не слушала. Среди гнилой еды на столе было что-то, чего она раньше не замечала. Белая коробка напротив того упавшего стула. Как будто кто-то испытал настоящий шок, когда её открыл.

— Ты посмотри на это. — она подошла и ухмыльнулась, заставив Солнышко кудахтать, спеша за ней, всё ещё пытаясь закончить перевязку. Пол был покрыт хрустящим ковром из мёртвых мух, прилипавших к подошвам босых ног Вигги на каждом шагу.

На крышке коробки была инкрустирована звезда. Коробка была лёгкая, как будто пустая. Она хорошенько встряхнула её, но ничего не дребезжало.

— Осторожнее! — рявкнул Якоб и тут же закашлялся.

— Да хватит канючить! — сказала Вигга, когда Баптиста в свою очередь похлопала её по спине. — Всегда получается хорошо, не так ли?

— Никогда не получается. — Якоб прищурился, глядя на нее, и медленно, мучительно выпрямился. — Ты уже забыла, что мы видели?

Вигга выглядела озадаченной:

— Что мы видели?

— Боже мой… — он устремил на неё невидящий взор. — Какой дар.

Глава 26 «Слишком хлопотно»

— Надеюсь, это было не слишком хлопотно, — сказал Фриго, и на его лице отражался свет печи, пока Солнышко наблюдала, как он засовывает лопатой новую буханку.

— Пожалуйста, — сказала Баптиста. — Пока ты получаешь то, что хочешь, тебе насрать.

Фриго пожал плечами:

— Кому не насрать? Получаю, что хочу? Я проявил учтивость, вот что. Вместо грубого признания неприятных истин, о которых мы оба знаем, что они нам обоим известны.

— Я немного устал от танцев, — прорычал Якоб, протягивая ему коробку. Фриго вытер испачканную мукой руку о фартук и взял её. Только Якоб не отпустил. — Признаюсь, я беспокоюсь, что ты можешь нас обмануть.

— Ну, это очень разумное беспокойство, — сказал Фриго, спокойно оглядываясь.

— Какие гарантии ты можешь нам дать?

— Никаких, кроме моей безупречной репутации.

— То есть, никаких, — сказала Баптиста.

Фриго взглянул на внучку и устало вздохнул:

— Почему люди продолжают спорить, когда все знают, что у них нет выбора?

— Потому что они хотели бы иметь выбор, — сказала его внучка.

Фриго ухмыльнулся:

— О, она сообразительная. Такая же сообразительная, как её мать. Твоя лодка ждёт. Отдай коробку и возьми лодку. Или оставь коробку себе и найди другой путь в Трою. Тебе решать.

Якоб кисло хмыкнул и отпустил коробку.

— Замечательно, — сказал Фриго, ухмыляясь. Он взвесил её в одной руке, осторожно встряхнул, затем посмотрел на Якоба:

— Как мне её открыть?

— Понятия не имею, — сказал Якоб, уже направляясь к двери.

— Пока я получаю то, что хочу, — сказала Баптиста, развязно шагая за ним, — Кому не насрать? До следующего раза, Фриго.

— Минутку! — крикнул им вслед Фриго, но дверь захлопнулась, и наступила тишина. Так тихо, что Солнышко почувствовала бы необходимость задержать дыхание, если бы уже не затаила его.

Фриго поставил коробку:

— Теперь можешь выходить, — сказал он и снова начал месить тесто.

Солнышко моргнула, гадая, не разговаривает ли он с ней.

Он прекратил месить тесто:

— Да, ты. Можешь выходить.

Солнышко задумалась, стоит ли притворяться дурочкой. Но теперь ей было любопытно, и как только любопытство овладело ею, она уже не могла освободиться от него. Поэтому она перелезла через перила, легко опустилась на ноги и выдохнула.

Внучка Фриго в шоке отступила назад:

— Черти обосравшиеся! Это эльф!

— Несомненно. — Фриго нисколько не удивился. — С очень лёгкой походкой.

— Откуда ты узнал, что я здесь? — спросила Солнышко.

— Потому что знать вещи — моя настоящая работа. Потому что девушки, банды и азартные игры — всего лишь способы узнать вещи. Потому что знать вещи — это единственная валюта, которая имеет значение. Как тебя зовут?

— Солнышко, — сказала Солнышко.

— У тебя есть эльфийские уши? — спросила девочка, справляясь с удивлением. — Покажи мне свои эльфийские уши.

— Отвали, — сказала Солнышко, — Ты, маленький кусок говна.

Девочка сердито сложила руки на груди. Фриго фыркнул:

— Знаешь, у меня такое чувство, что это маленькое путешествие в Трою не закончится хорошо.

Солнышко села на пол, затем сняла ботинки с шеи и развязала шнурки:

— Я привыкла.

— Ну, если когда-нибудь устанешь от чувства разочарования, ты знаешь, где меня найти. У меня всегда найдется работа для кого-то с твоими талантами.

— Какая работа? — спросила она, надевая первый ботинок.

— Всякая.

Солнышко надела другой и встала. Она вообще редко утруждала себя завязыванием шнурков:

— Может, я счастлива там, где я есть.

Фриго на мгновение посмотрел на неё своими задумчивыми, внимательными глазами:

— Нет, ты не счастлива. Я думаю, ты очень одинока. Знаешь, откуда я это знаю?

Солнышко сглотнула так сильно, что почти услышала, как слюна движется в горле:

— Откуда?

Он продолжал смотреть на неё, и на мгновение показалось, что он действительно увидел её. Не то, чем она была, а то, кем она была.

— Потому что никто по-настоящему не счастлив там, где он есть, Солнышко. — и он вздохнул и продолжил работать над своим тестом. — И все одиноки.

Глава 27 «Жадность»

Алекс написала последнюю букву, красивую и аккуратную, затем с сомнением посмотрела на брата Диаса.

— «Трои»? — спросила она его.

— Именно так, — сказал он, улыбаясь. Когда она впервые встретила этого человека, она посчитала его напыщенным педантом, чье одобрение стоило примерно столько же, сколько бумажный пакетик с мочой. Время не сильно изменило её мнение о напыщенном педанте, но его одобрение начало заставлять чувствовать странную гордость собой. Это было чувство, которое она испытывала не очень часто. На самом деле, было трудно вспомнить последний раз. К своему удивлению, она обнаружила, что оно ей очень нравилось.

— Императрица Трои, — сказала она, проводя кончиком пальца по буквам. Она размазала одну, но её руки в последнее время всегда были в чернилах. — Я могу это хотя бы написать.

— Хм, — проворчал Якоб. Он держался покрытыми шрамами руками за перила капитанского мостика и хмуро оценивал ветер. Хмуро глянул в сторону побережья. Но самые хмурые взгляды он бросал на другие корабли.

— Ты ещё волнуешься? — спросила Алекс, откладывая листок и наклоняясь к нему.

Теперь он хмуро поглядел на неё:

— Это моя работа — волноваться.

— Везёт тебе. Твоя работа и твое хобби — одно и то же! — и она игриво толкнула его кулаком в плечо, что, как она почувствовала, не понравилось ни одному из них, так как её костяшки пальцев всё ещё болели от удара по лицу Бальтазара. И это было ещё одной вещью, которой она очень гордилась, если подумать. — Что это за страна? — спросила она.

Якоб кивнул направо, на смутный призрак далёкого побережья под серо-стальным небом:

— Это… Неаполитанское королевство.

Алекс поморщилась:

— С этими всё понятно.

— Это…, — и Якоб кивнул на скользящую слева береговую линию, суровую и скалистую, — Было Троей, пока троянцы не отступили, затем Булгарией, пока булгар не отбросили, затем частью Венеции, пока венецианцы не потеряли интерес, затем княжеством Сербии, пока не пришла Долгая Оспа.

— А теперь?

— Раздробленные куски земли без закона и лидера, разорённые войной, опустошённые чумой, истязаемые бандитами.

— Ну, кого не истязали бандиты? — Алекс повернулась, чтобы опереться локтями на перила, и позволила солёному бризу трепать волосы, морские птицы беззаботно кружили в хвосте судна, проблемы суши казались далёкими. В море всё лучше. — Мы четыре дня на воде без малейшего намёка на неприятности.

Якоб прищурился:

— Когда нет никаких признаков беды, нужно быть особенно бдительным.

— Но… это не так, правда? Просто одна из тех вещей, которые люди говорят, потому что звучит хорошо, но если подумать, на самом деле ничего не значит.

Якоб нахмурился. Что ещё он мог сделать?

— Ой, да ладно. — Алекс подумала о том, чтобы снова толкнуть его плечом, но передумала. — Я не видела, чтобы кого-то убивали уже несколько недель. У меня такое чувство, что мы действительно можем добраться до Трои. — ей почему-то не хотелось говорить это громко, поэтому она наклонилась ближе и пробормотала уголком рта. — Не вздумай за мной записывать, но я начинаю думать, что действительно могу стать императрицей.

Барон Рикард, конечно, услышал её. Барон Рикард слышал всё:

— Каждый может стать императрицей, если у него правильные родители и корона. — он понимающе ухмыльнулся, поигрывая ручкой своей трости. — Вопрос в том, хороша ли ты в этом. — Вампир выглядел моложе, чем когда-либо в последние несколько дней. Казалось, он теперь носил трость только для того, чтобы лучше выглядеть, когда понимающе ухмылялся.

— Ну, я умею читать и писать. — Алекс оттолкнулась от перил и пошла к грот-мачте, выставляя напоказ свое горло так, как её научил вампир, словно она была торговцем горлом, и ее горло было идеальным образцом, которым она хвасталась. — Я умею ходить. Я умею прятать кинжал. Я знаю историю древнего Карфагена, Венеции и Трои. Я и раньше знала, как распознать лжеца. Что ещё на самом деле нужно знать императрице Востока?

— Ты прошла через самое необходимое, — пробормотала Вигга. Она сидела на палубе, закинув руки за спину. Татуированные, загорелые плечи прижались к татуированным, загорелым ушам, а взгляд устремлён на пару матросов, занятых такелажем наверху. — Смотрите, как они карабкаются. Интересно, смогли бы они так же ловко забраться на меня.

— Это — команда, — хмыкнул барон Рикард. — Не меню.

— Болтай, нахер, — проворчала Вигга. — У половины этих парней уже пробиваются клыки. Как ты заставляешь людей соглашаться на то, чтобы их жрали? Мне было бы не по себе.

— Я слушаю, я понимаю, я сочувствую. Короче говоря, я действую с простой грацией и хорошими манерами, поэтому люди тянутся ко мне, а не сбегают, как от тебя.

— О, ты удивишься.

— Возможно, приду в ужас. Меня поражает, как много мужчин добровольно выбирают спать с оборотнем.

— Ну, большинство мужчин спят с чем угодно, и я обычно не начинаю знакомство с оборотня.

— А с чего начинаешь? — спросила Алекс.

Вигга скользнула одной ногой по палубе, пока её ноги не оказались широко разведены, обнажив грязноватую промежность штанов:

— С этого, — сказала она.

— Благословенная святая Беатрикс… — пробормотал брат Диас, хотя Алекс заметила, что он оторвался от письма, посмотрел и не отвёл взгляд.

— Если есть секрет… — размышляла Вигга, которая либо забыла, что она всё ещё широко раздвинула ноги, либо ей было всё равно, — Это — никогда не стесняться задавать вопросы, и никогда не бояться услышать, каким будет ответ, и не тратить слёзы из-за отказов, и хвататься обеими руками за любой проблеск тепла, который можно вырвать из безразличной тьмы бытия.

Алекс медленно кивнула:

— И всё?

Бальтазар лежал в темноте, прислушиваясь к скрипу корабельных досок, и чувствовал себя очень плохо.

Он не мог сказать, была ли его постоянная тошнота вызвана попыткой разорвать связывание, отвращением к неудаче и последствиям от этого или простой морской болезнью. Как вообще можно определить? И какая разница? Он ненавидел корабли. Он ненавидел связывание. Он презирал хитрых кардиналов, маленьких пап, мрачных рыцарей, высокомерных вампиров и гиперсексуальных оборотней. Он ненавидел кулаки принцесс. Он презирал всё.

Он услышал, как скрипнула дверь, и с большой неохотой повернулся, чтобы посмотреть. Баптиста стояла в дверях, разглядывая его так, как можно было бы смотреть на засорившуюся уборную.

Почему он, Бальтазар Шам Ивам Дракси, человек, который иногда называл себя Ужасом Дамиетты, должен подвергаться такому презрению. Его жизнь превратилась в одно бесконечное, мучительное падение.

— А, — сказал он. — Это ты.

Она подняла брови:

— Всегда приятно получить теплый приём.

— Осмелюсь сказать, есть люди, которых я бы не желал видеть. — он снова повернулся к стене, обнимая подушку. — Но никаких имён сразу не приходит на ум. — хотя он не стал просить её уйти. Он оказался в ловушке между своим желанием барахтаться в одиночестве в липком унынии и своим желанием горько пожаловаться на всё. — Полагаю, ты здесь, чтобы позлорадствовать над моими несчастьями.

— Помочь тебе сменить повязку. — он услышал, как она вошла в каюту. Щелчок закрывающейся двери. — Но, может быть, я смогу втиснуть немного злорадства, пока этим занимаюсь.

— Тогда демонстрируй глубины своей низости. По обоим пунктам. Он резко убрал за спину забинтованную левую руку.

Кровать скрипнула, когда она села. Он почувствовал, как она вытащила булавку из его повязки, и поморщился, когда начала разматывать.

— Ой, — пробормотал он без особой убеждённости. — Вот до чего я дошёл? Медицинская помощь от бывшей пиратки?

— Я ещё некоторое время была помощницей мясника, если это хоть как-то утешает.

— Полагаю, они наслаждаются смехом за мой счет. — он уставился на дощатый потолок. — Там, наверху. На палубе.

— Ты, возможно, удивишься, узнав… что не всё в мире… связано с тобой.

— Даже не стоит обсуждения! Как будто моя жалкая неудача в разрыве связывания была недостаточным унижением.

— Меня ты впечатлил.

Он не мог не обернуться через плечо:

— Правда?

— Не помню у нас когда-либо колдуна, который чуть не сжёг себя, а потом получил удар по носу от семнадцатилетней девушки.

У него даже не хватило сил заявить, что он маг. После масштаба его неудачи мог ли он действительно претендовать на этот титул? Он снова повернулся лицом к стене. Он позволил обращаться с собой, как будто действительно был куском мяса. Конечно, он никогда бы в этом не признался, но было что-то успокаивающее в том, чтобы подчиниться такому практичному обращению. В том, чтобы о нём… заботились.

— Могло быть и хуже, — сказала Баптиста через некоторое время. — У нас был один колдун… как же его звали? Он готовил это очень долго. Но наконец избавился от своей руки, чтобы освободиться. Лёд был его коньком…

— Криомантия.

— … поэтому он заморозил руку, а затем разбил её кирпичом.

Бальтазар, вероятно, должен был ужаснуться. Но это, кажется, просто смешалось с высоким фоновым уровнем ужаса, который он испытывал в последнее время. После короткой паузы любопытство взяло верх:

— Сработало? — спросил он, повернувшись, чтобы посмотреть на Баптисту.

— Нет. Вы, магические типы, так привыкли подчинять мир своей воле, что никогда не видите ценности в том, чтобы просто… позволять вещам происходить. Поддаваться чему-то большему, чем вы сами. Вот.

Он поднял руку и, используя скудный свет, проверил работу пальцев.

— Спасибо, — сказал он.

— Прости? — она засунула палец за ухо и наклонилась к нему. — Не смогла разобрать из-за грохота жалости к себе.

— Это полезная повязка. Даже компетентная. Время с мясником было потрачено не зря.

— Достойная похвала.

— Мне никогда не было… легко… признавать таланты других. — вопреки сложившимся обстоятельствам Бальтазар обнаружил, что улыбается, пусть и слегка. — У меня нет практики.

Нельзя отрицать, что у Баптисты были значительные недостатки характера. Но кто чист в этом отношении? Нужно признать, что даже он мог скрывать несколько пустяковых недостатков. И было бессмысленно отрицать, что в ней было нечто… привлекательное. Эта агрессивная уверенность. Эта развязность самообладания. Этот шрам на губах, который поначалу показался ему таким неприглядным, по размышлении, казалось, добавлял… характер, опасность, завораживающий флёр… проистекавший только из настоящего опыта.

Некоторые люди производят впечатление мгновенно. Другие же проявляются только со временем, после длительного воздействия. Как, наверное, выдержанный сыр. И, в конечном счете, именно уникальные вкусы больше всего ценятся…

— Что? — пробормотала она, подозрительно прищурившись.

Он открыл рот, чтобы ответить.

Именно тогда с громким треском дерева и облаком жалящих осколков, наконечник копья размером с лопату пробил потолок.

Это был военный корабль. Даже такой невежественный в войне и кораблях человек, как брат Диас, не мог сомневаться.

Огромная галера в троянском стиле, длинная, смертоносная и быстрая как копьё. С богатой позолотой, сверкающей на поручнях и брусьях, ощетинившаяся двумя ярусами быстро погружающихся весел. Стилизованный маяк сверкал золотыми нитями на каждом из трех больших треугольных парусов, а массивный бронзовый таран, вырезанный в виде головы ястреба, скользил по волнам на носу, выбрасывая облака сверкающих брызг. Это могло быть славное зрелище. Если бы таран не был нацелен прямо на них.

— Благословенная святая Беатрикс, — выдохнул брат Диас, глядя на болт баллисты, который грациозно пролетел по дуге через несколько сотен шагов воды между двумя кораблями и вонзился в палубу всего в нескольких дюймах от того места, где он сидел, сочиняя своё последнее неотправленное письмо к матушке.

— Не волнуйся, — сказала Вигга, хлопнув его по плечу и заставив пошатнуться. — Это был всего лишь предупредительный выстрел.

— А если бы он попал в меня?

— Тогда… полагаю… это был бы просто выстрел?

— Мы не можем убежать от них! — визжал капитан корабля. — Мы не военный корабль! Мы должны сдаться!

— Мы не можем сдаться, — проворчал Якоб.

— Папское связывание, — сказал барон Рикард извиняющимся тоном, показывая полосу на запястье. — И я поклялся кое в чём.

— О, Боже, — проговорила Алекс, и пряди волос вылезли из-под её белых пальцев, когда она схватилась за голову. Она мгновенно перешла от приятного самодовольства по поводу улучшения своего письма к искреннему ужасу.

— Я предлагаю вам взять своих людей и покинуть корабль. — барон Рикард успокаивающе похлопал капитана по плечу. — Я сильно подозреваю, что скоро всё станет… некрасиво.

— Покинуть корабль? — капитан помахал рукой, показывая на море со всех сторон. — И куда?

— Мне всегда нравился юг Франции в это время года. У тебя тут что-то… — Рикард протянул платок и промокнул шею капитана, где из пары дырочек сочились красные полоски. — Вот так. Гораздо лучше.

— Что происходит? — Бальтазар карабкался по ступенькам с палубы на кормовой мостик, Баптиста следовала за ним, возмущенно указывая пальцем на гигантский болт баллисты, зарытый в обшивку. — Эта штука чуть не убила меня!

— Жаль, — заметил барон. — Мы можем только надеяться, что их следующий выстрел будет более точным.

Бальтазар указал теперь мимо болта на возвышающуюся галеру за ним:

— Кто они, чёрт возьми?

— Ещё официально не представились.

— Они прятались в заливе, — сказал Якоб.

— Ждали нас? — рявкнула Баптиста.

— Ну, больше они никого не таранят. Думаешь, Фриго нас предал?

— Я была бы шокирована, если бы он этого не сделал.

— Ты сказала, что знаешь людей в Венеции! — заныл брат Диас.

— Я же не говорила, что им можно доверять!

Галера всё ещё приближалась. Учитывая её огромную массу, она, несомненно, продолжала бы приближаться, даже если бы её команда совсем прекратила грести. Только если уж на то пошло, они гребли сильнее, чем когда-либо.

— Мы в ловушке! — закричала Алекс. — Точно как в гостинице!

— Нет, нет, — сказала Вигга. — Гостиница была на суше. Там можно было убежать. Гостиница не могла утонуть.

Алекс уставилась на неё:

— Значит, всё хуже, чем в гостинице?

— О, намного хуже. — и Вигга ухмыльнулась, когда корабль ударился о волну, и на них всех обрушился град брызг.

Якоб нашёл щит и туго затянул ремни на предплечье:

— Нам придётся пробиваться.

— Благословенная святая Беатрикс, — пробормотал брат Диас, — Благословенная святая Беатрикс, благословенная святая Беатрикс, — как будто ключом к их спасению было найти именно правильное ударение в этой фразе.

— Принеси соломы! — заорал Якоб капитану. — Намочи её, подожги и брось на палубу.

— Огонь? — пробормотала Алекс. — На корабле?

— Нам нужен дым, — сказала Баптиста.

— Нам нужен хаос, — сказал Якоб, глядя в сторону быстро приближающейся галеры. — Когда превосходят числом и мастерством, хаос — единственный шанс.

Ещё один большой болт просвистел может быть в сорока шагах, но брат Диас всё равно пригнулся. Возможно, это был второй предупредительный выстрел. Он задался вопросом, мог ли он чувствовать себя более предупрежденным.

— Поворачивай! — закричал капитан. — Поворачивай! — он сам навалился всем весом на румпель вместо рулевого, корабль накренился, направляясь в сторону берега. Брату Диасу пришлось схватиться за мачту, чтобы не упасть, и он увидел одно из своих перьев скользящим по наклонившейся палубе. Он слышал, как большой барабан галеры задаёт ритм, пока она надвигалась на них. Видел, как плавно опускаются весла, как позолоченные украшения сверкают на солнце, как приближается огромный таран. Участок воды между двумя судами с ужасающей неизбежностью сокращался. Чем ближе подходила галера, тем больше она казалась, возвышаясь над их игрушечным кораблем. Большие треугольные паруса заслонили солнце.

— Благословенная святая Беатрикс, — выдохнул он, сжимая флакон.

Таран зацепил лодку у ватерлинии, и раздался визг измученных балок, когда их корпус пробили и потащили вбок, как загарпуненную рыбу. Палуба изогнулась, накренилась, огромная завеса брызг поднялась с дальней стороны. Матрос с визгом упал с мачты, ударился о поручни и с болезненным хрустом плюхнулся в море.

Брат Диас схватился за мачту обеими руками, закрыл глаза и молился.

— Эй, там!

Якоб поднял глаза. На стреловидной платформе на носу галеры стоял человек, высунувшись вперёд и дико махал рукой, словно пытаясь привлечь внимание друга на городской площади. У него было мягкое круглое лицо, множество сверкающих украшений, включая свисающую бриллиантовую серьгу, и небрежная копна вьющихся золотистых волос.

— Я могу только извиниться за всю эту историю с таранами, но я считаю, что переговоры проходят гладко после твёрдого заявления о намерениях, не так ли? — он положил безвольную руку на перед алого жакета, увешанного позолоченными наградами. — Я — герцог Константин, и прочая, и прочая, и так далее, нет нужды вставать на колени.

— Можешь не говорить, — прорычала Алекс, — ты — один из сыновей Евдоксии.

— Её третий, как ни странно, хотя мне нравится думать о себе как о единственном наследнике. А ты, должно быть, моя кузина, знаменитая принцесса… — он вытащил что-то из-под куртки и начал разворачивать. — Как там было, а… — свиток с тяжёлой печатью. Якоб стиснул зубы. Копия папской буллы. Та, о которой никто не должен был знать, пока они не прибудут в Трою. — Знаменитая принцесса Алексия Пирогенет, — прочёл Константин, — одобренная парой оракулов Небесного Хора, не меньше! — он посмотрел на неё сверху вниз, сморщив нос. — Немного робкая, не правда ли?

— Я работаю над своими манерами! — огрызнулась она.

— Правда? Думаю, теперь ты можешь остановиться. — Константин бросил свиток через плечо. — Вряд ли они тебе понадобится там, куда ты попадёшь. Но должен сказать, это просто замечательно — прийти прямо ко мне. А теперь будь добр и давай её сюда, иначе мне придется её забрать.

— Твой брат Марциан пытался сделать то же самое, — сказал Якоб.

— О, мне так жаль. — Константин выглядел так, словно попробовал что-то кислое. — Мальчик всегда был склонен к истерикам. Я раньше говорил про себя, как это, должно быть, утомительно — быть таким постоянно злым. Но потом, у нас были разные отцы. Его был полной жопой. Мой тоже, раз уж на то пошло. У матери был ужасный вкус на мужчин, она действительно была замужем за своими таинственными экспериментами, но это… — он отмахнулся, — Честно говоря, мы отвлеклись от сути. Где сейчас Марциан, могу я спросить?

— О, знаешь ли. Немного здесь, немного там.

— Он мёртв?

— Нахер, естественно! — прорычала Вигга.

Шокированный взгляд герцога медленно сменился на сияющую улыбку:

— Вот так, ещё одну работу за меня сделал! С врагами ты действительно удивительно услужлив!

— Всю жизнь хотела семью, — пробормотала Алекс. — А теперь, когда у меня есть семья, она оказывается настоящей кучей дерьма.

— Сочувствую, — пробормотал барон Рикард.

— Судя по твоему грозному изуродованному виду и общему… — Константин неопределённо помахал толстым пальцем с огромным кольцом в сторону Якоба, — …Настроению, у меня такое чувство, что ты повидал некие боевые действия? — и он ткнул в воздух, хлопая кружевными манжетами, как будто хотел изобразить военные маневры, но больше походило на указание сделать его любимый торт.

— Пара царапин, — проворчал Якоб.

— Тогда я уверен, у тебя есть достаточно тактической проницательности, чтобы понять, когда ты в однозначно невыгодном положении. — Якоб заставил себя не вздрогнуть, когда почувствовал, как Солнышко прижалась к его спине, чтобы перевести дух. — Пять лучников на помосте с ним, — раздался её шёпот. — Может, ещё десять на мачтах. — и она ушла.

— Это — далеко не первый мой раз, — прорычал он Константину.

— Давай не будем делать его последним. Вы все видите, что это совершенно проигранное дело.

— У нас других и не бывает. — сказала Вигга.

— Я знаю, что драки мне вредят, — сказал Якоб, — Но никак не могу перестать в них попадать.

— О-о-о. — Константин слегка вздрогнул от волнения. — Мрачно-героический тип. — он хлопнул одного из своих лучников по плечу и помчался к снастям. — Они — мрачно-героические типы!

Его солдаты не ответили.

Якоб поработал ноющими пальцами. Он ненавидел сражаться на море. Никакой земли, чтобы потереть между ладонями. Никакой твёрдой почвы, чтобы поставить сапоги. Всё постоянно двигалось в этой неспокойной среде.

Напомнило о том времени, когда они пытались пересечь Дунай до рассвета на тех маленьких лодках, а стрелы летели вниз. Неужели половина из них всё-таки добралась до противоположного берега? Или та стычка на пляже, когда они пробирались сквозь морские брызги, тела качались на волнах. Или та битва у берегов Мальты. Вонь дыма. Хлопающая парусина. Люди, выпрыгивающие из горящих остовов кораблей. Он не знал, есть ли у этого участка воды название. Но не обязательно знать название места, чтобы умереть там.

— Сколько их может быть на таком корабле? — услышал он бормотание Алекс.

— Достаточно, — сказал Якоб. Все преимущества были на стороне Константина. Высота. Численность. Вооружение. Тот факт, что его корабль не был пробит и не был полузатоплен. Но не всегда можно выбирать где сражаться. Иногда бой находит тебя сам, и надо встретить его таким, какой ты есть. По крайней мере, солома на палубе теперь горела, едкий дым клубился, бросая туманную завесу на оба корабля.

— Вы уверены? — пробормотала Баптиста. — Я открыта для лучших идей.

Сказать, что команда была в смятении, было бы слишком большой честью для них. Двое вооружились багром и топором, но основная часть ныряла за борт, чтобы попытать счастья на Адриатике. Может быть, они были менее довольны безнадёжными делами, чем Якоб.

Для него это не имело значения. Десять к одному. Сто к одному. Тысяча к одному. Он будет сражаться до смерти и даже после, как всегда. Ему нужно было помнить о своих клятвах.

Он сделал глубокий вдох, подавил кашель и медленно вытащил меч:

— По крайней мере, на этот раз нет никаких чёртовых козлолюдей.

— Нет, — пробормотала Баптиста, похлопав его по руке, — Но… э-э-э…

Якоб никогда не любил поворачивать голову, но в этот раз он подумал, что лучше попробовать. Он посмотрел на брата Диаса, широко раскрывшего глаза. Он посмотрел на оскалившуюся принцессу Алексию. Он посмотрел на капитана, отходящего от румпеля с безвольно опущенными руками. Они все смотрели в одну сторону. В сторону ограждения кормы.

Кто-то скользил по нему. Женщина в необычной форме, похожей на ту, что носил Константин, хотя и пропитанную морской водой, с развевающейся косы капало. И у неё был какой-то шлем… или нет. Это была её странно заострявшаяся голова, серебристая, как чешуя.

Она уставилась на Якоба огромными, мокрыми, рыбьими глазами, жабры на её шее затрепетали и широко раскрылись, когда она издала пронзительный крик, обнажив два ряда похожих на вертела зубов.

Якоб вздохнул:

— Охрененно.

Глава 28 «Огонь на воде»

Для Алекс эти несколько недель были насыщенными. Её объявили наследницей Троянского престола, она встречалась с Папой, на неё нападали свинолюди и горящая колдунья, она наблюдала, как толпа успокаивалась речью о клёцках, и видела, как говорила отрубленная голова. Можно было подумать, что она уже ничему не удивится.

Но каким-то образом её каждый раз заставали со спущенными штанами.

Это была женщина. Две руки. Две ноги. Но её кожа была чешуйчатой и блестящей. Её слишком широко расставленные желтоватые глаза, её приплюснутый нос и опущенные надутые губы тоже имели вид, напоминающий о рыбах. О, и ещё были жабры. Они раздувались с каждым вдохом, обнажая розовые внутренности рыбьего горла. Это было нелепо. Почти шутка. Не смешная, стоит заметить. Зазубренный меч, который она держала, например, совсем не вызывал смеха.

— О, Боже, — простонала Алекс. Сквозь сгущающуюся завесу дыма доносились звуки. Сталь, боль, страх и ярость, как в гостинице. Но на море. На море всё хуже!

— Ты умеешь плавать?

Алекс резко развернулась. Солнышко присела на перила, держась одной рукой за верёвочную лестницу, ведущую на мачту, спокойно, словно родилась в снастях корабля, на который напали рыбоженщины.

Алекс сглотнула:

— Не очень хорошо.

— Не очень хорошо или совсем не хорошо?

— Совсем не хорошо!

Почему она не училась плавать в Венеции, а училась ходить, писать и говорить о Карфагене? Трудно произвести впечатление своими знаниями древней истории, когда лёгкие наполняются морской водой.

Она посмотрела вперёд. Якоб отступил, прикрылся щитом. Вигга отступила, брат Диас съёжился у её плеча. Она посмотрела назад. Бальтазар и Баптиста отступили, рыбные фигуры шатко пробирались сквозь пелену дыма сужающимся полумесяцем, грязные косы блестели на мокрых мундирах. Ничто не доставило бы ей большего удовольствия, чем отступить, но отступать было некуда.

— Куда идти? — пропищала она.

Солнышко посмотрела наверх.

С большой неохотой Алекс тоже откинула голову назад, оглядывая шаткую сетку канатов, исчезающих в головокружительном кошмаре хлопающей парусины, сплетавшихся в паутину тросов и скрипящих рей. Колени ослабели от одного взгляда.

— Ты шутишь, — прошептала она.

— У меня нет чувства юмора, — сказала Солнышко, протягивая свободную руку.

Алекс постояла ещё мгновение, издав что-то вроде отчаянного мяуканья, наблюдая, как приближаются рыболюди. У одного из них, казалось, из головы рос кусок коралла. Это что, глаз на конце? Он смотрел прямо на неё!

— Давай! — прорычал Якоб через плечо.

— О, Боже. — Алекс схватила Солнышко за руку, вскарабкалась на перила и, бросив взгляд на бурлящее море, начала подниматься, вжимаясь в сеть.

Моряки называют верёвочные трапы крысиными путями. Что может быть более подходящим для такой крысы, как она?

Рыбочеловек угрожающе наклонился, его огромные губы дрожали, издавая странный хлюпающий звук. Брату Диасу это показалось немного похожим на фразу «Помогите мне», но это точно было несовместимо с огромным высоко поднятым топором. Или это был скорее крюк на шесте? Не то чтобы важно, какой формы металл, когда он вламывается в твой череп.

Брат Диас отшатнулся, и лезвие просвистело мимо, отламывая щепки от перил справа от него. Он отшатнулся в другую сторону, когда оно врезалось в перила слева. Он налетел на мачту, отскочил, ахнув, поскользнулся на наклонённой палубе, его сумка распахнулась и неотправленные письма разлетелись. Перила ударили его сзади по ногам, он отчаянно схватился за них, но ничего не добился, кроме вырванного наполовину ногтя, и всё равно свалился.

Он приготовился издать последний крик падающего в море, но произвёл лишь хриплый вопль, когда врезался боком в доски. Он сел, прижав одну руку к пульсирующему черепу, и прищурился от дыма. Должно быть, он свалился с кормового мостика и пролетел всего несколько футов до палубы.

Он собирался посчитать это большой удачей, когда проворный, как лосось, рыбочеловек подпрыгнул и грохнулся перед ним, снова высоко подняв крюк.

Он отшатнулся, пятками пиная обшивку, пытаясь отползти и встать, но не достиг ни того, ни другого, безнадежно поднял руку, чтобы встретить неизбежный удар…

— Это мой херов монах!

Сначала Вигга рухнула на колени рыбочеловека, впечатав его в палубу смятой кучей. Должно быть, она нашла плотницкие инструменты — по тяжёлому топору в каждой руке. Теперь она обрушила их вниз с парным стуком, забрызгав кровью свои спутанные волосы.

Брат Диас отдёрнулся, кашляя, моргая, снова кашляя. Кажется, фигуры в темноте? Двое дрались рядом. Ещё одна пара боролась за копьё. Блеск металла…

— Слева! — завизжал он. Вигга прижалась к палубе, алебарда пролетела над её головой, шип на конце не попал по носу брата Диаса всего на волосок. На него ринулся воин, голова, похожая на позолоченный шлем, поножи, оскаленные зубы.

Вигга рванулась вперёд невероятно быстро, несмотря на свой вес. Зацепила ногу противника обухом топора, рванула завизжавшего врага, а вторым топором рубанула с такой силой, что под размозжённой головой треснули доски.

— Справа! — закричал брат Диас. Вигга увернулась от другого врага, хлестнула топором по кругу, пронзила его шлем и отбросила кувырком мимо брата Диаса. Рыбочеловек выломал кусок перил и плюхнуться в море, как чучело без костей.

— Говно итальянское, — проворчала Вигга, бросая отломившуюся рукоять одного из своих топоров через плечо.

— Лучник! — завизжал брат Диас. Вигга развернулась и метнула одним движением, топорище с треском вонзилось в лоб лучника на платформе. Он выпустил стрелу высоко в небо и упал назад.

— Видал этот бросок? — заорала она, хватая брата Диаса за одежду и торжествующе встряхивая.

Всё, что он мог сказать, было: «И-и-и-ик». Из дыма позади с распростёртыми руками поднялось самое отвратительное существо, которое он когда-либо видел.

У него было тело человека, элегантная форма испачкана липкой жидкостью вокруг расшитого воротника, так как вместо головы у него была большая влажная студенистая капля с двумя оранжевыми глазами размером с тарелки для сбора пожертвований. Впереди свисала масса извивающихся щупалец. Мог ли он видеть сквозь кожу? Это его мозг плавал, как орех в желе? Когда он пошёл на Виггу, щупальца широко раздвинулись во все стороны, обнажив ряды фиолетовых присосок, в сердцевине торчал большой чёрный клюв. Он открылся и издал яростный, мучительный, оглушительный вопль… Прерванный гулким ударом, когда Вигга отступила в сторону и ударила существо в живот, сложив его пополам, начищенные до блеска сапоги взлетели над палубой. Он сделал пару неуверенных шагов, выпуская чёрную рвоту из клюва, затем Вигга схватила горсть щупалец татуированной рукой, в мгновение ока подняла и врезала перевёрнутым врагом о мачту.

Он упал извивающемся желе, а Вигга свалилась на него сверху, сухожилия натянулись на её татуированной шее, когда она погрузила свои зубы в его горло, в место, где человеческая природа встречалась с морским существом. Она извивалась и рычала, пока наконец не бросила. Вытерла свой чернильно-чёрный рот тыльной стороной руки и выплюнула упругий кусок неразжёванного мяса.

— Фу, — прорычала она. — Ненавижу морепродукты.

Бальтазар не питал особой любви к палубам, каютам и трюмам кораблей. Тесные, грязные, зловонные места, в которых наименее привлекательные члены общества были забиты вместе, постоянно пьяные и хрюкающие друг на друга потоками непонятного морского жаргона. Поэтому ему и так не нравился этот трюм, а теперь не нравился особенно, поскольку гигантский таран галеры нанёс нежеланный визит прямо в его середину, морская вода хлынула через расколотый корпус пузырящимися фонтанами.

Нижние палубы казались превосходной идеей, когда сверху было окутанное дымом поле битвы, но Бальтазар был вынужден задаться вопросом, привели ли его действия к улучшению ситуации, учитывая, что корабль явно тонул.

— Не выглядит многообещающим… — пробормотал он. Высказывание, которое он мог бы с равным успехом применить к любому моменту за последние несколько месяцев. Трюм был уже по колено затоплен, и пенящаяся вода быстро поднималась, в ней качались обломки, пустые бочки и труп несчастного юнги, который, должно быть, сбежал сюда в поисках безопасности. Бальтазар надеялся, что им выпадет больше удачи, но трезво оценивая шансы, в этой игре было бы выгодней поставить против себя.

— Туда! — прошипела Баптиста. — Может, мы сможем выбраться через пролом! — она пошла к лучам дневного света из дыры, оставленной тараном, одной рукой отталкивая плавающий мусор в сторону, а в другой держа обнажённый кинжал.

— Чёрт возьми, — пробормотал Бальтазар. Броситься в открытое море — это не план, это то, что человек вынужден сделать, когда все остальные планы закончились и провалились, но пришлось последовать за ней. Громко ругаясь, он залез в ледяную воду. Из-за полного отсутствия каких-либо других идей и непреодолимого нежелания оставаться в одиночестве. Баптиста была несносной, но значительно меньше, чем покрытые ракушками союзы человека и морского существа, которые вторглись на судно. Саркомантические эксперименты императрицы Евдоксии были, несомненно, впечатляющими с теоретической точки зрения — и Бальтазару было очень любопытно увидеть, какие некромантические возможности может предложить размывание границы между человеком и животным — но на самом деле он не был заинтересован в общении с живыми образцами вблизи. Они, казалось, почти не разговаривали и пахли отвратительно.

— Вот. — Баптиста положила руку на таран и пригнулась, готовясь поднырнуть под него. — Помоги мне с…

Кто-то выскользнул из тени и прикоснулся к её лбу. Высокий мужчина с длинными конечностями и прилипшей к телу мокрой одеждой. Бальтазар в шоке отступил назад, угодив в болтавшуюся сеть, но Баптиста застыла, вода пенилась вокруг её бедер.

— Бальтазар Шам Ивам Дракси, полагаю? — спросил мужчина, элегантно приподняв бровь.

— Ты знаком с моей работой? — не смог удержаться от вопроса Бальтазар.

— Нет… — мужчина ухмыльнулся. Улыбку можно было отнести к эталонно зловещим и угрожающим. — Но твое имя всплыло… — Баптиста медленно повернулась, мокрые волосы прилипли к нахмуренному лицу. Она взглянула на Бальтазара с гораздо большей враждебностью, чем обычно. — В списке… — во лбу у неё торчала игла, а с неё свисал небольшой клочок окровавленной ткани с вышитой руной. — Людей, которых мне было поручено убить.

Слова «поручено убить» Баптиста произнесла с ним одновременно.

— Чёрт возьми… — пробормотал Бальтазар, неохотно отступая тем же путём, которым он так неохотно пришёл, столкнулся с плавающей бочкой и едва не упал в холодную воду.

Этот человек был френомантом. Манипулятором умов. Дисциплина, которую Бальтазар находил особенно отвратительной не только из-за привычки её практиков красть свободную волю других, пробираясь в их плоть, как девица в новое платье, но и потому, что они неизменно верили, будто проникновение в ментальную сферу делает их умнее всех остальных. Он был Бальтазар Шам Ивам Дракси. Ум составлял его главную ценность! Хотя, конечно, он чувствовал себя менее проницательным, когда Баптиста шла к нему с кинжалами в руках, жаждой убийства в глазах и руной контроля на лбу.

— Могу ли я предположить, — сказал отчаянно тянувший время Бальтазар, оглядывая затопленный трюм — несомненно самое безнадёжное место для магической дуэли, которое только можно себе представить, — Что у меня появилась привилегия обратиться к члену ковена императрицы Евдоксии?

— У тебя есть, — сказали Баптиста и колдун вместе.

— Какая потеря для тайного сообщества! — горячился Бальтазар. Подготовка была ключом к победе, и вот уже несколько недель он обнаруживает себя бесконечно выведенным из равновесия, бесконечно импровизирующим, бесконечно вынужденным полагаться на любую ерунду, которую ему подкидывает случай. — Как я знаю, она была среди ведущих практиков своего поколения. Мне даже говорили, что она может метать молнии!

— Я видел это собственными глазами.

Бальтазар поверил этому ещё меньше, чем в последний раз, когда это услышал:

— Я могу только мечтать стать свидетелем такого подвига, — пробормотал он.

— Маловероятно, — сказала Баптиста, — Потому как Евдоксия мертва. — за её спиной, словно высокая тень, колдун прошептал:

— И ты скоро будешь.

Он улыбнулся, и Баптиста улыбнулась. Такая улыбка вообще не подходила к её лицу.

Подниматься по верёвкам оказалось сложнее, чем можно подумать. Как по ступенькам из желе. Не помогала и задранная палуба протараненного корабля — мачты наклонились к позолоченной галере под головокружительным углом.

— О, Боже, — прошептала Алекс, поднимаясь, — О, Боже, о, Боже. — честно говоря, божественное вмешательство казалось маловероятным. Бог заставил людей толпиться в своих церквях, наполнять свои тарелки для пожертвований и жить по своим Двенадцати Добродетелям каждый день, приходящийся на святого — то есть каждый день в году, и насколько она могла судить, Он редко заступался за них, поэтому шансы на отправку ангела такому безбожному куску дерьма как она были близки к нулю. Но она продолжала повторять слова, несмотря ни на что. — О, Боже, о, Боже, о, Боже, — рука за рукой, нога за ногой, её руки горели, её ноги горели, её легкие горели, она поднималась всё выше и выше.

— Вот. — прямо над ней Солнышко присела на рею. Самая нижняя рея, на которой висел нижний парус. Она схватила запястье Алекс и потянула, используя весь свой вес. Этого веса в ней было как в корзине моркови, но Алекс была очень благодарна за этот жест. Наконец она вскарабкалась и встала, балансируя на том, что по сути было не больше, чем толстой палкой, скрипящей от ветра. Она сжала мачту, как самое ценное сокровище.

— Не смотри вниз, — сказала Солнышко.

— Что? — Алекс, конечно, сразу же посмотрела вниз. Солома горела посередине палубы, дым клубился от их корабля, ветер относил его к большой галере. Она видела людей между скамьями. Солдаты в ярких доспехах карабкались к носу, прыгали через него в дымку на наклонённую палубу.

Константин был там, на своей платформе, махая им рукой. Он посмотрел на неё и улыбнулся? Спаситель, эти грёбаные зубы было видно за милю.

— Вот ублюдок, — прорычала она, но её крик превратился в отчаянный писк, когда мачта ещё немного накренилась. — Корабль тонет?

— Ну, в нём большая дыра. — Солнышко посмотрела вниз на таран галеры, пронзивший корпус. — Причём, ниже ватерлинии, так что…

— Мы взбираемся на мачту… — Алекс зажмурилась, пытаясь не слышать грохота убийств внизу. Пытаясь не замечать, как дым царапает её грудь с каждым вдохом. Пытаясь не думать о долгом падении. — Взбираемся на мачту тонущего корабля.

— Лучшая часть тонущего корабля, на которой можно оказаться.

— Как ты это вычислила?

— Это будет та часть, которая утонет последней? — Солнышко пожала плечами, костлявые плечи поднялись к длинным ушам. — Я помогаю?

— О, Боже, — прошептала Алекс. На снастях они были уже не одни. За ними по вантам быстро следовали какие-то люди. Один уже был на полпути к рее, и было ужасно ясно, даже несмотря на весь дым, что он не совсем человек. На нём была форменная куртка, но она вся была перекручена и трескалась по швам вокруг костлявого округлого тела, без шеи и почти без головы. И у него были когти. Маленькие и один огромный. Когти, которые, казалось, удивительно хорошо подходили для лазания по канатам. Или для разделывания голов будущих принцесс.

— Краболюди, — выдохнула Алекс.

— Там есть один, который, если честно, больше похож на лобстера.

— Ну, приятно знать, какой именно моллюск тебя убил, — взвизгнула Алекс. — Куда дальше?

Солнышко снова посмотрела вверх. Вверх по ещё более тонкой верёвке, мимо ещё одной пары хлопающих парусов. К маленькой раздвоенной платформе из сужающихся поперечных балок на самом верху грот-мачты, чёрной на фоне голубого неба высоко над головой.

— О, Боже, — прошептала Алекс.

Клинок Якоба врезался в рёбра рыбоженщины со звуком, напоминающим «хрясь» на рыбном рынке.

Она упала на колени, её зазубренный меч загрохотал по палубе, кровь хлынула из перепончатых пальцев, окрашивая мокрую форму в ещё более тёмный красный цвет. Якоб откинулся, схватился за поручень, чтобы не упасть, каждый хриплый вдох требовал усилия.

— Бульдальшебуль, — пролепетала она, кровь пузырилась из жабры и текла из уголка её рта. — Бульдальше.

— Чё? — Якоб не мог понять, говорила она на незнакомом языке или не могла сформулировать слова из-за рыбьей формы рта. Или он не мог расслышать из-за стука крови в ушах.

На груди показался кулон. Маленький эмалированный цветок на серебряной цепочке. Такой дарят возлюбленной. Интересно, подарили его до того, как она стала рыбой, или после.

— Блут, — сказала она и плюхнулась набок, ударившись головой о палубу.

Якоб был бы рад присоединиться к ней. Его плечо горело. Он едва мог держать щит. Повсюду были рыбьи трупы. Вся кормовая часть была скользкой от крови. Воняло, как у торговца рыбой, вынужденного сбывать залежавшийся товар.

Он понятия не имел, что случилось с остальными. Дым мешал видеть, и это было специально, и мешал дышать, чего в плане не было. Но как только запустишь хаос, не можешь знать, чем он обернётся. В этом весь смысл.

— О, ради бога.

Он увидел какое-то движение, не смог сделать ничего, кроме как поднять свой щит, когда что-то ударилось о палубу.

Герцог Константин спрыгнул со своей галеры и изготовился на корме.

— Я слышал, как говорят… — третий сын Евдоксии медленно встал. — Если действительно хочешь что-то сделать… — Он взял невидимую пылинку с одного из драгоценных орденов, покрывающих его малиновый китель, и растёр между большим и указательным пальцами. — Ты должен быть готов… сделать это сам?

Якоб провёл языком по солёно-кислой внутренней части рта — зубы были в крови от удара щитом — и сплюнул в море. Слюна не долетела и осталась на перилах рядом с ним:

— Угу, — проворчал он.

— Признаюсь, творения моей матери — не самые лучшие солдаты. — Константин скакал между рыбьими телами и трупами нескольких погибших моряков. Он был массивным, красная ткань натягивалась вокруг отполированных пуговиц, вокруг позолоченного воротника свисала небольшая складка румяного жира, но он всё равно двигался с отточенной грацией, стоя на цыпочках, как учитель танцев. — Если честно, для неё они были теоретическим упражнением, она была одержима душой, как тебе известно. Где она находится. Как её освободить. Что с ней станет, если… — он остановился у монстра с кораллом, растущим из головы. Существо лежало на спине в луже крови. — Она никогда не создавала их для военного использования. Это была идея Марциана. — он понизил голос, зловеще нахмурился и слабо потряс кулаком. — Перепрофилируем ублюдков! Грозные воины полуживотные! Вырастим неудержимый легион! Отвоюем Святую Землю и покажем эльфам настоящий ужас! — он вздохнул, присев на корточки рядом с уродливым созданием. — Мой брат всё хотел превратить в оружие. С тех пор, как мы были мальчишками. Он сделал бы неудержимый легион из гороха в своей тарелке, клянусь. — он с лёгкой грустью поправил униформу носителя коралла. Дыра для нечестивого отростка была аккуратно прорезана и обшита. — Я пытался внушить им немного гордости, знаешь ли. Немного класса. — он похлопал по отполированным пуговицам, очень похожим на его собственные. — Того, что карфагеняне называли честью легиона!

Якоб издал долгий хрип на вдохе, выдохнул с таким же хрипом. Он потерял счёт речам, полным мании величия, которые ему пришлось выслушать за эти годы. Но если это давало ему возможность перевести дух, то пусть будет:

— Угу, — проворчал он.

— Ну. Работа в процессе, я полагаю. Константин встал, оглядывая тела. — Должен признать, это всё… ужасно впечатляющая работа с твоей стороны, хотя. Это… — Он помахал пальцем, и тяжёлое кольцо сверкнуло, когда он подсчитал сбившиеся в кучу, раскинувшиеся, сочащиеся кровью и водой фигуры. — Семь? Нет — восемь! Я ошибся. Ещё двое вон там.

Рулевой сделал это с одним из этих двоих, прежде чем его убили, а Вигга — с другим, но Якоб не видел острой необходимости поправлять арифметику. Пара здесь или там не сильно повлияли бы на мясницкий счёт, накопленный за все годы:

— Угу, — проворчал он.

— Итак. — Константин вытащил меч, драгоценности сверкали на позолоченной рукояти, сталь отблескивала как зеркало. — Поединок не на жизнь, а на смерть? — он поднял руки, меч лениво болтался в пухлой руке. — На палубе пострадавшего корабля, который горит и тонет одновременно? Я имею в виду, это немного жутковато, но невозможно отрицать драму.

Драма уже давно не производила на Якоба особого впечатления. Он много раз горел и тонул, и фраза «на смерть» не вызывала у него такого же волнения, как у других мужчин:

— Угу, — проворчал он.

Константин выглядел слегка разочарованным:

— Должен признать, я надеялся на небольшую перепалку, пока мы этим занимаемся.

— Когда наделаешь столько мертвецов, сколько я… — Якоб махнул рукой в сторону трупов, разбросанных по мостику. — Это просто будет повторением одних и тех же шуток снова и снова.

— Грустный приговор миру, в котором мы живем, — мы исчерпываем шутки раньше, чем исчерпываем врагов. — Константин свободной рукой подтянул облегающие штанины и согнул колени в выжидательной позе, остриё меча идеально направлено. — Я должен предупредить тебя… боюсь, это плохо кончится.

— Ну. — Якоб оттолкнулся от перил. — Если достаточно подождать… — и он сделал ещё вдох и выдох. — Всё заканчивается плохо.

Люди часто торопились с выводами о Солнышко. Они плевали в неё, называли врагом бога или пытались отрезать ей уши, и это было совсем не весело. Поэтому она изо всех сил старалась быть вежливой и не судить людей по их внешности.

Но этого человека-краба никто бы не назвал красавцем.

Ниже талии он казался вполне нормальным — у него даже были штаны и пояс с латунной пряжкой. Но вот с рёбрами всё пошло не так. У него была изящная куртка, как у распорядителя манежа в цирке, но она вся была порвана грубыми краями его похожего на раковину тела, к которому, казалось, прилипло множество ракушек поменьше. Одна слишком длинная рука имела пару маленьких пальцев и большой заострённый на конце. Другая представляла собой просто большую зазубренную клешню, хотя он довольно ловко пользовался ею на снастях. Его голова представляла собой комок без шеи, мохнатые ротовые органы дрожали, один глаз немного напоминал человеческий, но другой торчал на стебельке. Всё вместе смотрелось действительно ужасно. Особенно с учётом того, что Солнышко была в нескольких дюймах от него, невидимкой цепляясь за другую сторону верёвочного трапа.

О. У него были странные маленькие волосатые ноги, торчащие из живота. Она действительно не хотела использовать слово «брюшко» по отношению к чему-либо прямо перед лицом, но как ещё это можно назвать? Всё извивалось и корчилось, поэтому ей пришлось зажмуриться и крепко закрыть рот, когда он пробирался мимо. Он чем-то капал на нее? На неё попал крабовый сок?

Крабовый сок — почти так же мерзко, как брюшко.

Даже затаив дыхание, она уловила его вонь: наполовину погребённый в море труп, наполовину рыбный рынок очень тёплым вечером. Он наступил ей на руку, когда переносил большую босую ступню, с которой от твёрдых пальцев тянулись длинные мокрые водоросли, и Солнышко пришлось прикусить губу. Но он не заметил, когда она подтянулась к его стороне верёвочной лестницы. Не заметил, когда она залезла ему за спину. Не заметил, когда она вытащила кинжал из-за его пояса. Он сосредоточился на Алекс, которая теперь была совсем недалеко впереди, бормоча себе под нос: «О, Боже», снова и снова.

Солнышко остановилась.

Спаситель определенно была против убийств, и она слышала, как священницы говорили об убийстве, как о самом худшем грехе, но когда она, наконец, сама прочитала Священное Писание, то обнаружила, что не было страницы, где бог не выбивал из кого-нибудь дерьмо. Мёртвые люди — трагедия, а мёртвые эльфы — кульминация. Нет более быстрого пути на небеса, чем подняться на гору из эльфийских черепов. Ты можешь быть самым ужасным ублюдком в мире, но отправившись в крестовый поход и наполнив телегу остроухими трупами, ты выйдешь героем, благоухающим, как маргаритки.

Алекс оглянулась, широко раскрыв глаза и дико глянула сквозь волосы, прилипшие к лицу, на клешни всего в одном-двух шагах между её пятками.

В конце концов, Солнышко показалось, что правильное или неправильное — это в основном вопрос того, сойдёт ли это тебе с рук.

И когда человек-краб поднял ногу, чтобы найти новую точку опоры, Солнышко ударила его кинжалом прямо в жопу.

Он издал громкий вопль, но она уже обогнула лестницу с другой стороны и пробралась мимо него, используя как ступеньку то, что заменяло ему голову. Она забралась к Алекс, которая выглядела очень испуганной, что имело смысл, поскольку они находились высоко на шатких канатах на тонущем корабле, кишащем смертоносными рыболюдьми. Не все воспринимают такие вещи спокойно. Солнышко выдохнула, чтобы Алекс могла её увидеть, и ахнуть:

— Это ты!

Она подавила желание спросить, кто ещё это может быть:

— Да.

— За мной гонится человек-краб!

— Я знаю. Я ткнула его в жопу.

— Он ушёл?

Солнышко посмотрела вниз. Удар ножом в задницу определенно заставил бы большинство людей передумать, но, возможно, не большинство крабов, потому что теперь он приближался даже быстрее, хотя и истекал соком больше.

— Нет, он всё ещё приближается, — сказала Солнышко. Действительно, надо было отдать ему должное за это. — Не смотри вниз.

Алекс сразу же повернулась, чтобы посмотреть:

— О, Боже! — захныкала она в панике и смятении. Именно поэтому Солнышко и сказала ей не смотреть. Почему никто никогда её не слушает? Это дало крабочеловеку время приблизиться, и Алекс начала молотить его ногой, лестница дёргалась и шаталась, и к тому же угол стал более неприятным, так как корабль продолжал наклоняться.

Крабочеловек потянулся к Алекс клешнёй, все ротовые органы открылись и зашипели, и Солнышко схватила первое, что смогла, какую-то тяжёлую металлическую штуковину, прикреплённую к мачте. Она наклонилась, когда Алекс снова пнула его, и швырнула в лицо крабочеловека, или туда, где должно быть лицо у того, у кого оно есть, и попала ему прямо в глазной стебель. С отчаянным криком он ослабил хватку и свалился.

Он упал на парус, отчаянно маша руками, раздался громкий треск разрываемой ткани, когда его коготь зацепился, немного замедлив падение. Затем он ударился о рею внизу и покатился, а брошенная Солнышко вещь упала вместе с ним.

И тут она поняла, что это был корабельный фонарь. Один из тех, что зажигают ночью, чтобы дать знать другим кораблям, где находишься. Такой, который весь наполнен сладко пахнущим и легковоспламеняющимся китовым жиром.

Она наблюдала, как он падает в клубы дыма на палубе внизу, и прикусила губу:

— Упс, — сказала она.

Глава 29 «Готово»

Брат Диас обернулся, услышав оглушительный грохот и увидел, как кровавое месиво вываливается из пробитой раковины в тлеющую кучу соломы. Покрытая ракушками клешня напоследок разок дёрнулась.

— Святая… — выдохнул он, когда что-то ещё упало сверху с тонким звоном стекла.

Он отпрянул, когда горящее масло вырвалось наружу, расплёвывая по палубе огненные лужи. Пытаясь смахнуть язычок огня с промежности на своей рясе, он пятился назад, пока не наткнулся на Виггу.

— Огонь! — выдохнул он.

— Оружие, — прорычала она, махнув в его сторону пустой рукой.

— Что?

Она щёлкнула пальцами, когда за её спиной начали проявляться фигуры, одновременно окутанные мраком и освещённые мерцающим пламенем. Вся история с каждым мгновением становилась всё более и более похожей на ад.

— Оружие! — прорычала она.

Брат Диас оглядел разбитую шатающуюся палубу, выхватил топор из руки мёртвого моряка и вложил в ладонь Вигге. Она тут же швырнула его в солдата, выскочившего из дыма, попала тому в плечо и развернула как волчок.

— Оружие!

Брат Диас нащупал упавший меч и бросил, она подхватила его в воздухе и согнула пополам вокруг головы мужчины. Он успел сделать несколько шагов, прежде чем упал в огонь, который быстро распространялся по такелажу.

— Оружие!

Брат Диас бросил ей упавший щит, она взмахнула им, выбила булаву из руки мужчины, ударила его по колену сбоку ободом, выбила ему зубы, пока он падал, затем отбросила раздробленные обломки в сторону.

— Оружие!

Брат Диас застонал, подтаскивая огромный топор с киркой сзади, вогнал рукоять в руку Вигги как раз, когда из дыма неуклюже вывалилась бронированная фигура.

Вигга так сильно оттолкнула брата Диаса, что тот сел, меч промелькнул мимо и врезался в палубу на то место, где он стоял. Вигга откатилась быстро, как змея, ударила солдата в бок и заставила пошатнуться, ударила по ноге и заставила споткнуться, нырнула под яростный взмах меча, затем встала во весь рост, развернув острой частью назад, ударила не глядя, но с металлическим стуком кирка вонзилась в шлем врага.

— Спаси нас, спаси нас, — выдохнул брат Диас, отскакивая, когда человек рухнул на палубу рядом с ним, кровь растекалась из его разбитого шлема быстро расширяющейся лужей.

— Оружие, — прорычала Вигга, снова щёлкнув пальцами. — Оружие!

Алекс подтянулась, изношенная веревка натирала руки, выветренное дерево царапало грудь. Принцесса стонала сквозь зубы и брызгала слюной пока наконец не упала на спину, хватая ртом воздух.

Голубое небо простиралось над головой, облака бежали, маленький потёртый флаг развевался на самом верху мачты.

— Алекс, — раздался голос Солнышко.

— Я просто лягу здесь, — прошептала она. — Здесь всё в порядке.

— Здесь не всё в порядке. — Солнышко схватила Алекс за локоть и помогла ей сесть. — Вообще не всё в порядке.

Так вот, это была площадка марса на салинге. Одна из тех вещей, о которых все слышали — звучит смутно интересно — и никогда, никогда не захочется посетить на самом деле. Как, например, Англию.

Пара потрёпанных непогодой досок, цепляющихся за верхушку мачты, и клубок верёвок. Вот и всё. Боже, как же ветрено. Ветер тянул Алекс за волосы, дёргал за одежду, высушивал пот на лице. Она слышала, как скрипит мачта. Чувствовала, как она качается под очень большим углом. Она крепко вцепилась в неё, живот скручивало.

— Нам нужно двигаться, — сказала Солнышко.

— Двигаться? — Алекс рассмеялась бы, если бы могла. — Куда? — Они не могли снова подниматься. Некуда. Если только у них не вырастут крылья. Что, если подумать, даже не было бы самым удивительным событием дня.

— Вдоль верхней реи. — Солнышко кивнула в сторону. — А потом через камбуз.

Вот так просто сказала. Как будто указала дорогу в гостиницу. Вниз по улице и второй дом справа.

— Вдоль верхней реи? — выдохнула Алекс, уставившись на поперечную балку, на которой висел средний парус. Узкая рея, опутанная тросами, тянущимися вдаль, чтобы закончиться пустотой может быть в десяти шагах. С таким же успехом это могло быть десять миль.

— Потом… через камбуз? — её голос превратился в пронзительное карканье на последнем слове. Когда их корабль наклонился, самый конец реи оказался близко к передней мачте. Трудно сказать, насколько близко. Но никто бы не стал спорить, что пустота там всё-таки была.

Очень пустая и очень, очень высокая пустота.

— Ты нахер чокнутая, — пробормотала Алекс.

Солнышко пожала плечами:

— Да я, наверное, наименее сумасшедшая из нашей компании. — она выглядела такой спокойной, присев там, с этими своими белыми волосами, развевающимися на ветру. Будто отдыхала у костра. — Если у тебя есть идеи получше, у меня ушки на макушке.

Алекс уставилась на неё на мгновение, затем процедила сквозь стиснутые зубы, не обращая внимания, что со словами вылетает заметное количество слюны:

— Это была шутка?

Солнышко выглядела довольной:

— Да! Ушки на макушке. Я из эльфов. У нас большие уши, так что…

— Я, блин, догадалась! — завизжала Алекс.

— Я думала, получилось хорошо. — Солнышко выглядела слегка удручённой. — Люди такие странные. Ты хочешь пойти первой или второй?

— Ни то, ни другое! — взвизгнула Алекс. Она снова плакала, из одной ноздри у неё текли сопли, но она не решалась оторвать ноющие руки от мачты, чтобы вытереться. — Ни то, ни другое, нахрен.

Солнышко подняла бледные брови и поглядела вниз:

— Так… тогда к краболюдям?

Баптиста бросилась на него, и Бальтазар отшатнулся, когда клинок просвистел мимо его уха.

Если бы этот колдун был хотя бы наполовину таким же хорошим бойцом на ножах, как Баптиста, Бальтазар уже был бы нарезан, как колбаса к шабашу. К счастью, он не был, и Баптиста с характерным упрямством явно пыталась сопротивляться его контролю, глаза смотрели жёстко и дико в одно и то же время. Жёстко и дико, но всё ещё очень смертоносно. Бальтазар ахнул, выскользнул из-под ещё одного удара, клинок с грохотом врезался в ящик рядом и застрял в расколотой древесине. Баптиста бросила его и тут же вытащила другой. Он считал маловероятным, что у неё закончатся кинжалы, прежде чем она успеет воткнуть один из них в какую-то жизненно важную часть его тела. Честно говоря, он не считал ни одну из своих частей неважной.

Он был вынужден, как это часто случалось в последнее время, унизительно отступить, хватаясь и швыряя в неё любой плавающий предмет: обломки досок, моток намокшей верёвки, капусту — в слабой надежде избавиться от проклятой иглы. Баптиста механически отбрасывала весь хлам, кроме капусты, которую она аккуратно разрезала пополам, демонстрируя чрезвычайную остроту своего оружия. Это не добавило магу уверенности в себе.

— Давай покончим с этим, — прорычали Баптиста и её кукловод вместе. Она сделала выпад, лезвие просвистело мимо руки Бальтазара и оставило отчётливое жгучее ощущение на пальцах. Он уткнулся спиной в изогнутую стенку трюма, когда она подняла оба кинжала, чтобы ударить его, и у него не было выбора, кроме как броситься вперёд, её запястья ударили его по мокрым ладоням.

Они боролись, его глаза были широко раскрыты, когда он пытался сосредоточиться на покачивающихся кончиках обоих ножей одновременно. Он взвизгнул, когда один порезал его плечо, завыл, когда другой уколол его шею, затем застонал, когда Баптиста протащила его полукругом и швырнула в таран, его голова ударилась о металлическую обивку.

Она была длинной, худой и шокирующе сильной. Это было похоже на борьбу с огромным угрём. Почему он, Бальтазар Шам Ивам Дракси, должен бороться за пару кинжалов, находясь по пояс в солёной воде в трюме тонущего корабля с одержимой мастерицей на все руки и проигрывать. Он всегда питал презрение к физическому развитию, конечно, но когда он хрипел от усилий, каждый мускул дрожал, то начал задаваться вопросом, не были ли разумным использованием его времени в течение нескольких лет занятия физическим развитием. Баптиста заставила его выгнуться назад, оба клинка были направлены ему в лицо, обе его ладони вокруг её скользких запястий, пятно дневного света освещало половину странно неподвижного лица.

Вода сначала плескалась у его плеч, затем у шеи, затем у ушей, его с ужасной неизбежностью влекло вниз. Он постарался ещё больше отклонить голову, пытаясь оставить хотя бы пару дюймов между своей кожей и этими сверкающими точками, и увидел труп юнги, покачивающийся на воде.

Он стиснул зубы, протягивая свою волю, быстро пробегая по рифмованным строкам в уме, принуждая жидкости к движению. Это не могло быть просто с трупом утопленника, особенно для мага, который сам тонул, вокруг было слишком много посторонней жидкости, и с каждым мгновением в трюм попадало всё больше, но он наотрез отказался умирать таким унизительным образом!

Юнга вздрогнул с выражением глубокого шока. Его глаза выпучились от давления, один выскочил и болтался на передней части бледного лица. Юнга развернулся, маша руками, подскочил к Баптисте, крепко схватился за её ухо одной рукой, а за иглу другой, попытался выдернуть, но сумел лишь слегка повернуть ей голову, игла и руна оказались чрезвычайно хорошо прикреплены.

Выражение её лица не изменилось, когда она вырвала одну руку из хватки Бальтазара и нанесла удар трупу юнги прямо в тот глаз, который был на своём месте. Юнга откинулся назад, бесполезно хватаясь за воздух, сохраняя какие-то остаточные желания не пронзённой половиной мозга.

— Спокойнее, — сказала Баптиста, упираясь коленом в грудь Бальтазара и заставляя его опуститься в воду, надвигая ещё один оставшийся кинжал. Длинный, тонкий кинжал, остриё которого сверкало в луче солнечного света. Он протянул к нему свободную руку, набрав полный рот солёной воды, потому что вода почти закрыла его лицо, промахнулся и скорее случайно, чем намеренно, выдернул иглу изо лба Баптисты.

Она упала, как пугало, из которого вытащили шест, вынырнув, он поймал её, хватавшую ртом воздух, едва видящую из-за мокрых волос, прилипших к лицу.

— Баптиста? — выдохнул он, почему-то желая выяснить её имя. Вытаскивать иглу без подготовки было рискованно. Не было никакого способа узнать, сколько времени потребуется ей, чтобы вернуться. Если она ещё вообще могла вернуться. — Это ты…

Именно в этот момент он почувствовал острую боль в середине собственного лба, в том же месте, где на её лбу теперь образовывалась маленькая капля крови.

Их клинки столкнулись, Якоб сделал выпад щитом и промахнулся, споткнулся о перила, боль пронзила его колено, увидел блеск, когда меч Константина метнулся к нему, едва успел поднять свой, чтобы направить в сторону, вздрогнул, когда меч выбил щепки из перил рядом, неуклюже рубанул, но попал только по дыму.

Третий сын Евдоксии троянской отплясывал.

Не лучшее начало. Но Якоб дрался во многих дуэлях. Всю жизнь.

Он помнил, как впервые сражался с Генрихом Жирным на том мосту через Рейн. Никто не думал, что он победит тогда. Но он победил. Даже если в конечном итоге всё обернулось плохо для всех. Не всегда можно назвать победителя, ориентируясь на первые ходы.

Он прикрылся, зная свои недостатки и используя все преимущества, которые мог выудить, прижавшись к самому высокому углу наклонённой палубы, сохраняя силы, подняв щит и согнув колени. Это стоило ему боли. Но совсем не так больно, как если бы его ударили мечом.

— Использовать щит не очень-то благородно, — проворчал Константин. — Не хочешь отложить его в сторону?

Якоб посмотрел на него через край:

— Если ты хотел поразвлечься, не нужно было сначала посылать своих рыболюдов. — и он наступил сапогом на одну из их голов, кровь хлынула из большой раны, которую он оставил на ней.

Константин ухмыльнулся:

— Справедливо. — он прыгнул вперёд, к чему Якоб был готов, затем резко рванул в сторону, к чему Якоб не был готов. Он только что перекинул свой щит, искры полетели от окованного края, ему пришлось отступить. К тому времени, как он ответил, Константин снова занял удобную дистанцию. Хотя ему пришлось откинуться на дюйм, он улыбнулся, когда остриё Якоба пронеслось мимо, не причинив вреда.

— Храбрая попытка, — пробормотал он, — Но обречённая. — он бросился вперед, и Якоб отступил, отражая молниеносные удары щитом, дым жёг его легкие на каждом вдохе. Огонь распространялся, такелаж наверху был в огне, возможно, один из парусов тоже, пепел падал вниз. Однако Константин, казалось, не беспокоился. Постоянно улыбался, а его меч так свободно располагался в руке, что казалось должен был в любой момент выскользнуть из пухлых пальцев. Но раз за разом взмывал так же легко, как кисть художника.

Причудливый и нелепый меч, но также, очевидно, очень хороший. Так же и Константин был причудливым и нелепым мечником, и, ещё более очевидно, очень хорошим. Герцог ухмыльнулся шире, словно угадав, о чём думал Якоб.

— Мне никогда не нравилось фехтование, но, несмотря на приложение совсем немногих усилий, я всегда был в нём действительно великолепен. Мои учителя фехтования постоянно удивлялись. Марциан старался вдвое больше и был вполовину хуже. Это всегда бесило его. Даже больше, чем многое другое. Мой дядя говорил — у меня талант от бога. Я действительно никогда не встречал никого, кто мог бы сравниться со мной.

— Может быть, я тебя удивлю, — прорычал Якоб, начиная серьёзно сомневаться в этом.

— Я почти надеюсь на это. — Константин кружил, нащупывая значительные слабости Якоба. — Ненавижу истории с предсказуемым концом.

Он снова набросился. Быстро, так быстро, Якоб парировал, совершил выпад, уверенный, что попал точно в корпус, но Константин уже уклонился, сбоку зацепив руку Якоба с мечом. Он заставил свою лодыжку не поддаваться, развернулся, снова укрывшись за щитом, отразил шквал ударов, выбивавших щепки из дерева. Он чувствовал липкое тепло крови внутри рукава, нарастающую пульсацию новой раны. Константин наблюдал, остриё меча застыло, готовое к нападению, единственным доказательством потраченных сил был лёгкий румянец на пухлых щеках.

Якоб сражался на многих дуэлях. Всю жизнь.

Достаточно, чтобы знать, когда он не победит.

— Вот, — сказала Вигга, протягивая брату Диасу руку.

— Я… жив? — он почувствовал влагу на передней части своей рясы, поскрёб в отчаянной попытке найти смертельную рану, затем понял — это чернильница разбилась в сумке и облила его от пояса и ниже чёрным.

— Пока да. — Вигга вытащила его из кучи тел. Оба увидели, что её рука оказалась покрыта кровью. — О. — она неловко вытерла её о переднюю часть своего кожаного жилета, но и он был покрыт кровью. — А. Немного грязно… — кто бы мог подумать несколько месяцев назад, когда он кропотливо просматривал счета монастыря, о фразе «залитая кровью» как о применимой буквально и ежедневно?

Он моргнул, глядя на трупы. Тот, у которого меч был загнут вокруг головы, и тот, у которого кишки размотаны по всей палубе, и тот, у кого шлем вдавился глубоко внутрь головы. — Ты спасла мне жизнь, — выдохнул он.

— Давай не будем забегать вперёд. — Вигга прищурилась, вглядываясь в дым. — Куда делась наша принцесса… — она вздрогнула, затем тихо зарычала. — Ах, сиськи Локи. — брат Диас понял, что в её татуированном плече торчит стрела, а окровавленный наконечник направлен прямо на него.

— Ты ранена! — пропищал он.

— Думаешь? — прорычала она, пятясь к нему. Впереди в дыму показались фигуры. — Туда. — она мотнула головой в сторону ступенек полубака. — Идём.

Она отступила, и он за ней. Это становилось чем-то вроде привычки. Они поползли вверх по наклонённой палубе к носу. Её правая рука безвольно висела, кровь капала на доски с болтающихся пальцев.

— Сколько их? — прошептал он.

— Достаточно, — прошипела она, потянувшись, чтобы схватить древко стрелы, и с ворчанием отломила кончик оперения. — Вытащи её.

Он облизнул губы. Кто бы мог подумать несколько месяцев назад, когда под определение мучительной задачи подходила необходимость переставить книги на высокой полке в библиотеке, что его призовут вытаскивать стрелы из оборотней?

— Спаситель наша… — он схватил её за плечо дрожащей рукой, — Мира свет… — и вцепился в древко чуть ниже наконечника другой рукой. — Избавь нас от…

— Стрел, — прорычала дёрнувшаяся Вигга, сдерживая пульсирующее рычание глубоко в горле. Он попытался зажать рану, но кровь хлюпала вокруг его рук, между залитыми чернилами пальцами, стекая по запястьям и рясе.

— Кровь течёт!

— Думаешь? — её голос звучал странно. Благословенная святая Беатрикс, её зубы торчали ещё больше, чем обычно? — Я безопасная, — прошептала она, тяжело дыша. — Я чистая. Странный выбор слов для человека, залитого кровью. — Я… заткнула волчицу. — она споткнулась и упала на колено.

— Боже, помоги нам… — пропищал брат Диас, полусидя рядом с ней, полуспрятавшись за неё, легко придерживая её окровавленное плечо. Ветер на мгновение унёс дым, и он увидел солдат, пересекающих палубу. Ещё больше спускалось от камбуза. Он понятия не имел, где находятся остальные. Хотя бы живы ли они ещё. — Я думаю… — он едва мог поверить, что собирается произнести эти слова, затем стрела полетела вниз и вонзилась в палубу рядом с ним, упруго задрожала. Он выпалил в спешке. — Нам может понадобиться волчица.

Вигга резко скосилась в его сторону:

— Волчица — предатель. Дьявол. Когда она освободится…

— Но ты сможешь драться с ними со всеми? — он кивнул в сторону фигур, выходящий из дыма, вздрогнул, когда ещё одна стрела вонзилась в палубу с другой стороны. — Одной рукой?

— Конечно, смогу, — сказала она, слегка шатаясь.

— И сможешь победить?

— Э… — она упала вперёд на руки, кровь пропитала её жилет, стекая по татуированной руке несколькими полосками.

— Иногда… — у него так и не нашлось тезиса перебить заключение кардинала Жижки. — Дьявол — это как раз то, что нужно.

Дыхание Вигги стало хриплым. Веки дрогнули:

— Тогда тебе… лучше спрятаться. — со всей этой кровью, дымом и татуировками было трудно сказать наверняка, но он чувствовал, что тёмные волосы начали прорастать из её плеч.

— Благословенная святая Беатрикс, — прошептал брат Диас. Что он натворил? Он начал пятиться, срывая пропитанные чернилами ошмётки сумки и швыряя их в море, перебираясь через разломанные доски — палуба кончалась во всех смыслах, он подполз к треугольнику обшивки, сужающемуся к бушприту.

Опасно покачнувшись, он присел на самый нос пострадавшего корабля, стараясь не думать о падении в море, фатальное с любой стороны. Он бросил взгляд назад, увидел, как фигуры приближаются к Вигге и направляют на неё оружие.

Её голова дернулась вбок, одно плечо сгорбилось, распухло. Раздался тошнотворный хруст, когда спазм скрутил её спину в нечеловеческую, невозможную форму.

— Благословенная святая Беатрикс, — захныкал брат Диас, отрывая взгляд от нечестивой трансформации и спускаясь вниз под бушприт, скрываясь из виду. Он крепко вцепился в потрёпанную непогодой носовую фигуру. Прижался лицом к отслаивающейся позолоте на деревянной груди. И не в первый раз пожалел, что находится не рядом с матушкой.

И, о, как приятно вернуться!

Высунув язык, Вигга-Волчица тяжело легла на деревянные солёные доски, где дым, кровь и аромат насилия щекотали её носовые отверстия.

В голове вертелось много вопросов. Что она делала? Почему у неё болит передняя лапа? Почему она на лодке и почему палуба такая наклонённая? Но разум Вигги-Волчицы был не очень большим, в нём едва хватало места для одного вопроса за раз, и тот, который всплывал наверх, давил все остальные. Тот же, что и всегда.

Где хорошее мясо?

Затем ещё один.

Кто эти нечёткие ушлёпки, тыкающие в неё зубочистками?

Дым натянул на палубу застенчивую маленькую вуаль, вот у них и не получалось как следует рассмотреть друг друга. Поэтому они не могли определить форму существа, прижатого к палубе и царапающего когтями дерево. Тело извивалось взад и вперёд с опущенными плечами и высоко поднятыми бедрами, тело жаждало прыжка, всё дрожало от предвкушения.

А затем игривый ветерок резко унёс дым, и они внезапно были представлены друг другу. Трое мужчин с копьями и шлемами, все красиво отделаны золотом и полны мяса от ботинок до бровей.

Она была очень рада их видеть, её приветственная улыбка была такой огромной и слюнявой. Но они не были столь же рады знакомству с ней.

— О, Боже, — сказал один.

Люди часто говорили так, увидев Виггу-Волчицу, и это было загадочно, она сомневалась, что они с богом сильно похожи. Поэтому она набросилась на человека, вцепилась когтями и встряхнула его так, что внутренности вылезли наружу красной липкой струёй.

Один из оставшихся ударил её копьем, и она перепрыгнула через него, затем, когда он ударил снова, проскользнула под него, но после нескольких ударов ей надоело уклоняться от копья, поэтому она вырвала его у него из рук и разорвала ему грудь своими челюстями, обнюхала и облизала помои внутри, но они ей совсем не понравились.

Последний отбросил своё копьё и бросился бежать, но успел сделать только шаг, прежде чем она набросилась на него, быстрая, как сожаление, схватила за шею и дёрнула так яростно, что его голова отлетела и запрыгала по палубе. Вигга-Волчица начала вынюхивать кусочки из горлового отверстия, когда у неё возникла мысль.

У неё был монах, не так ли? Её собственный монах.

И она обернулась, но не увидела его, и ей пришло в голову — возможно, они убили его, и это мгновенно довело её до крайней ярости, до дрожи от негодования, ведь если кто-то и собирался кого-то убить, так это, нахрен, была она. Ярость откинула её голову назад, скрутила позвоночник как штопор и вырвала из неё такой громкий рёв, что он заставил дрожать всё внутри и выдул облако кровавого тумана из разинутой пасти.

Жажда мести вскипела и заполнила весь её разум.

Она хлестала лапами и носилась по скользкой палубе, по пути задев пару солдат и оставив их изрезанными и кричащими, она сжалась и прыгнула сначала на таран, затем на платформу наверху, и проникла на другой корабль. Большой, плохой, воняющий рыбой корабль.

Живые ли корабли? Видят ли корабли сны? Содержат ли корабли мясо? Она узнает. Она разобьёт его.

Она грызла его, пока не находила хорошее мясо.

Где бы оно ни было спрятано.

Глава 30 «Достаточно и ничьей»

Бальтазар Шам Ивам Дракси был не из тех, кого можно застать врасплох.

Он увидел иглу, узнал руну, сразу понял методологию. В тот момент, когда он почувствовал укол булавкой, а вместе с ним и холодное вторжение разума колдуна, он начал беззвучно произносить первый стих надёжного и универсального Иозиила. Впечатал символы в своё сознание, расположил в правильном шестиугольнике и заставил вспыхнуть со всем своим возмущением. Он создал из них непроницаемую стену, затем, не отвлекаясь на адский вой, эхом разносящийся по затопленному трюму откуда-то сверху, сосредоточил всю свою волю на одной точке и в центре этого шестиугольника начал проделывать ментальное отверстие.

Ибо игла и руна были не как таран галеры: оружие, бьющее только в одном направлении. Они были брешью, через которую можно совершить нападение, но из которой также могли выскочить бдительные защитники. Они были проводником между двумя умами, и через них теперь потянулся Бальтазар, готовый поменяться ролями с этим самоуверенным взломщиком мозгов… но почувствовал, что его остановили.

Движение его настоящих физических глаз показалось чрезвычайно сложным, но он заставил их закатиться вверх. Колдун беззвучно произносил заклинания, глаза сузились от яростной концентрации, указательный и большой пальцы вросли в иглу, застыв в моменте, когда игла пронзила его кожу.

Смущало уже быть рабом матери церкви, но превратиться в марионетку какого-то трюкача-афериста было бы слишком большим унижением. Бальтазар удвоил усилия. Он сметал всё несущественное, игнорируя бурлящую воду, которая лилась вокруг тарана, игнорируя холод, поднимающийся к животу и выше, игнорируя острую боль во лбу. Он заставил свою волю продвинуться через иглу, через руну прямо в разум колдуна.

Бальтазар одерживал верх, чувствовал сквозь покалывание дрожь указательного и большого пальцев противника на игле, как будто они были его собственными. Ещё немного. Чуть-чуть… ещё…

Что-то было не так. Он с трудом выговаривал слоги. Образ заклинания становился размытым… он забыл дышать? Да! Пока Бальтазар пытался завладеть скользким мозгом колдуна, подлый ублюдок обошёл с фланга и захватил контроль над его диафрагмой!

Его зрение затуманилось, он не мог читать дальше. Холодное присутствие френоманта проникло в его голову, как стужа в кровь человека, застрявшего на леднике. Он почувствовал, как игла вкрутилась, и его ноги были вынуждены согнуться. Его спина соскользнула вниз по тарану, колени упёрлись в палубу, он по плечи оказался в холодной воде.

Бальтазар напрягся силясь поднять руки. Хотя бы пошевелить пальцами. Но он ещё держал Баптисту, руки сцепились намертво вокруг её промокшего неподвижного тела.

Мир становился бледным и размытым. В тенях над собой он увидел, как вялое лицо ученика Евдоксии дёрнулось. Увидел, как его рот изогнулся в тонкой улыбке.

— Отважное усилие. — Бальтазар услышал не голос френоманта, а свой собственный. — Но обречённое усилие. Теперь, если мы прояснили вопрос о том, кто кого контролирует, пришло время откинуться назад и принять море в свои лёгкие, чтобы мы могли… ур-г-г-г-гх…

Рука Баптисты выдернулась из воды и вонзила клинок в горло колдуна.

Ледяное вторжение начало вытекать из разума Бальтазара, когда другая рука Баптисты схватила влажную мантию колдуна. Чёрная кровь струилась из уголков его рта, стекала с рукояти ножа, по которой он неловко перебирал пальцами.

— Ткнул меня в лоб? — прошипела она, вырываясь из жёстких рук Бальтазара. Глаза колдуна закатились, когда она вытащила ещё один кинжал и высоко подняла, сверкая мокрым лезвием с застывшими бисеринками капель. — Позволь мне вернуть долг.

Лезвие щёлкнуло, словно расколов бревно, когда она вонзила его прямо ему между глаз. Вероятно, не самое простое место для осуществления убийства, но Бальтазару пришлось признать, что ради поэтической справедливости можно немного постараться.

Ученик Евдоксии соскользнул в воду, и Бальтазар почувствовал, как его тело внезапно освободилось. Он тяжело вздохнул, закашлялся и снова тяжело вздохнул. Он вырвал иглу изо лба, почти упав, его ноги превратились в желе.

Баптиста схватила его под мышки и подтолкнула к тарану. Они на мгновение прислонились друг к другу, оба тяжело дышали.

— Магия… может быть высшим выражением… торжества человека над природой, — процедила она сквозь стиснутые зубы. — Но иногда нужно просто заколоть ублюдка.

— На этот раз, — выдохнул Бальтазар, — Мы находимся в согласии. Можно даже сказать… что мы составляем довольно эффективную…

Баптиста не слушала. Она отпустила его и хмуро глядела в сторону входа. Он был потерян под бурлящими водами, которые теперь достигли её груди и продолжали подниматься.

— А, — сказал Бальтазар.

— Тебе нужна минутка? — спросил Константин.

Проблема Якоба была в том, что у него было слишком много минуток, а не слишком мало. Он перепробовал все уловки, которые только мог придумать. Спотыкаясь о трупы, поскальзываясь на них, отвлекая его разговорами, затем молчанием, используя крутой наклон палубы, перила, мачту, дым, солнце, болт баллисты, вклинившийся в палубу. Ничего из этого не сработало. Ничего из этого даже близко не сработало.

— Лучше закончить, — сумел пробормотать он. — Корабль тонет.

— И горит. — Константин взглянул на пепел, опадающий вокруг них, словно не по сезону налетевший снегопад, полностью разрушивший планы на день. — Что случилось с этой наглой бродяжкой Алексией? Я видел её где-то на вантах?

Якоб воспользовался возможностью, чтобы броситься, и Константин презрительно отмахнулся:

— Тебе действительно следовало бы отдать её. Так было бы проще для всех.

— Без сомнения, — проворчал Якоб, — Но я всегда выбираю трудный путь.

Герцог ухмыльнулся:

— Я — твоя полная противоположность.

Он рванулся вперёд, заставив Якоба отшатнуться и вздрогнуть, когда вес пришёлся на его больное бедро, его больное колено, его больные лодыжки. Он сумел инстинктивно парировать первый удар, даже заблокировать второй щитом, враждебное лезвие царапнуло край, и Константин пролетел мимо, уже вне досягаемости для контратаки, но всё равно собранный и готовый ко всему.

Якоб даже не коснулся ублюдка. Слишком быстр, слишком искусен, слишком чертовски молод. Он был так же хорош, как и говорил. Если уж на то пошло, он был даже скромен. Якоб истекал кровью от дюжины маленьких порезов, царапин и ссадин. Он чувствовал липкую кровь на рукояти меча. Стекающую по щеке. Один сапог хлюпал при каждом шаге тоже от крови. Становилось трудно дышать, не говоря уже о борьбе. У него даже не было сил скрывать этот факт.

— Не хочешь ли ты назвать мне своё имя, — спросил Константин, — прежде, чем всё закончится?

— Тебя это волнует?

— Ну, не очень. Но это принято на дуэли, не так ли? — он сделал ложный выпад и заставил Якоба отступить назад, прикрываясь щитом. — И я подумал, ты мог бы оценить мою просьбу. Оценить чувство, что всё это… имеет значение. — он снова сделал ложный выпад, и Якоб снова попался на его уловку. — А не просто… полдень вторника?

Якоб участвовал во многих дуэлях. Всю жизнь. Достаточно, чтобы знать, когда он проигрывает. Но он сказал себе — здесь не обязательно побеждать. Только выиграть время. Кажется, послышался вой Вигги, многое скоро может случиться. И он доверял Солнышко. Если повезет, она уже увела Алекс в безопасное место.

— О, Боже, — прошептала Алекс. Она всегда думала, будто хорошо переносит высоту, но это оказался не просто спуск с конька крыши.

Она чувствовала, как под ней зияет пространство. Оглушительная пустота. Ветер, заставляющий парусину хлопать. Её одежда шуршит, мачта скрипит, наклоняясь всё сильнее.

Она сосредоточилась на шатком дереве прямо перед собой, на канатах наверху, за которые она цеплялась, на канатах внизу, по которым она шаркала ногами. Она продолжала упрямо идти, пока не протянула руку и не обнаружила, что ухватиться не за что.

— Хорошо! — услышала она голос Солнышко. — Ты добралась до конца. — Эльфийка сидела в нескольких шагах от неё на большой наклонённой балке, которая держала передний парус. — Не смотри вниз.

Алекс, конечно, посмотрела вниз. Головокружительный спуск к пенящейся воде между двумя кораблями. Мачта казалась тоньше у далёкой палубы. Там были фигуры, некоторые двигались, некоторые определенно нет, и… паруса горели? Ванты тоже, превращаясь в пылающую паутину, дым клубился серыми облаками.

— О, Боже, — пропищала она, а затем услышала леденящий душу вой внизу. — Это Вигга?

— Неважно. Встань на нок.

— На что?

— Бревно, которое держит парус, называется ноком, конец нока называется…

— Сейчас самое время для урока грёбаной морской терминологии? — закричала Алекс, ветер сдувал слюну с её оскала.

— Ладно, мы можем обсудить это позже.

— Что?

— Если останешься жива.

— Что?

— Встань и прыгай! — Солнышко протянула руку. — Я тебя поймаю!

— Как ты можешь поймать меня? Ты весишь полпушинки!

— Ладно. — Солнышко убрала руку. — Я тебя не поймаю.

— Ты меня не поймаешь? — завизжала Алекс.

— Ну, решайся!

Тот, который был похож на лобстера, добрался до салинга и уже карабкался по рее к ней.

— О, Боже, — захныкала Алекс. Медленно, спокойно, крепко схватившись руками, она передвинула ноги на нок. Она сказала себе — это конёк крыши. Главное — не смотреть вниз. Или назад. Или куда угодно. Она медленно передвинула ноги, передвинула дрожащие пальцы. Дерево скрипело под ней, качалось, ничего ровного, ничего прямого. Дым заставлял её плакать. Дым или беспредельный ужас.

— Просто прыгай! — крикнула Солнышко.

Пламя распространялось. Она отняла руку от дерева, подняла её, шатаясь. Так хотелось оглянуться. Она заставила себя смотреть вперёд, сосредоточившись на руке Солнышко, на наклонившейся балке. Она сказала себе, что это безопасно.

— О, Боже, о, Боже, о, Боже. — Она убрала другую руку. Она заставила себя сделать это. Она выпрямилась, широко расставив руки. Она стояла. Балансируя.

На конце реи. Нока или чего-то ещё. Высоко-высоко над морем.

Она согнула колени, собираясь с мыслями, устремив взгляд туда, куда хотела попасть. Устремлена к безопасности. Устремлена к свободе.

— На-а-а-а-а-ах! — закричала она в никуда, и это стало таким же бессмысленным воем, как у Вигги, когда она прыгнула, ветер терзал одежду, волосы, вырывал её голос. Она дико молотила каждой конечностью, как будто могла плавать по воздуху. Плыла как могла. Ничуть не хуже, чем она могла плавать по воде, во всяком случае.

Корабельный борт устремился прямо на неё и…

— У-у-у-уф… — дыхание вырвалось с прерванным хрипом от удара в пах, затем мгновением позже в грудь, затем мгновением позже прямо в лицо, наполнив рот кровью, а череп — ослепительным светом.

— Алекс! — рука схватила её за одежду. Она раздражённо заворчала и отмахнулась. Хотелось спать. Но она сползала вниз. Сползала с наклонившейся кровати. Веки трепетали, всё яркое и блестящее, и…

Она сделала глубокий вдох. Мельком качнувшаяся палуба галеры, маленькие скамейки и маленькие вёсла, так далеко внизу. Мельком показалось бурлящее море. Дым, клубящийся от их горящего корабля.

— О, Боже, — прошептала Алекс, её лицо онемело, её ноги обхватили накренившуюся рею, как будто она собиралась трахнуть эту чёртову штуковину. Руки обнимали так, будто она собиралась за неё замуж. Честно говоря, у неё были и менее внимательные любовники.

— О, Боже. — её рот был одной пульсирующей болью. Она попыталась проверить, все ли зубы ещё на месте, но язык онемел. Ободранные ладони оказались полны заноз, руки содраны до мяса, больная грудь в синяках, как будто она сражалась голыми кулаками с Бостро. Она хрипела и рыдала, стиснув зубы, глотая солёную от крови слюну, крепко зажмурив глаза.

Однако что-то получилось расслышать сквозь ветер, хлопающую парусину и собственное колотящееся сердце. Грохот, рычание и ужасные крики.

— Не смотри вниз, — сказала Солнышко.

Вигга-Волчица прошлёпала между скамьями отвратительной галеры, где сидели гребцы.

Они, конечно, больше там не сидели. Они кричали, выли и карабкались друг через друга, чтобы скрыться от неё. Насколько она помнила — всё, что ходило, ползало или летало боялось её. Естественное положение вещей. Пришло и другое воспоминание. Она гребла на своей скамье, улыбалась, пока они шли по китовой дороге, она пела вместе со всей командой на пути к приключениям. Вигга-Волчица не умела петь, чей же это был сон?

Она опустилась на корточки, сбитая с толку.

Что она делала?

Ах! Месть и хорошее мясо! И она нырнула в проход среди убегающих гребцов, разрывая, кусая и осыпая всё вокруг месивом из крови и частей тел. Но их было много, и её трагедией всегда было то, что она никогда не могла убить всех, как бы сильно ни старалась. Большинство убежало, перебираясь через скамьи и взбираясь по бортам корабля, чтобы броситься в море. Море жестоко и мстительно, но далеко не так жестоко, не так мстительно и не так мохнато, как Вигга-Волчица.

Она была очень мохнатой. Она остановилась, чтобы полюбоваться комковатыми буграми на задней стороне своих ногорук. Руконог? Такая мохнатая и тёплая, как прекрасная липкая подушка. Она попыталась обнять себя, но только скрутилась в клубок и принялась бить и крушить, скача по скамьям.

— Хочу обниматься! — закричала она, к ней подбежал мужчина, лязгая и грохоча. Огромный мужчина, покрытый металлом и размахивающий мечом, так что ответом на объятия, скорее всего, было «нет». Она уклонилась, проскользнула над вёслами и под ними, а он так ничего и не разрубил, кроме скамей.

Она слышала, как он рычал на неё изнутри своей металлической головы, чувствовала его аппетитный запах, исходящий от закованного в металл тела. У него был плюмаж сверху, весь такой перистый и фиолетовый, она укусила его, но перья попали ей в нос, и она отскочила, чихая.

Он потопал за ней, высоко подняв меч, она прыгнула на него и так сильно ударила о мачту, что весь корабль затрясся. Железный корпус разделялся узелками, поэтому она раздирала его когтями одной лапы, а когтями другой заставила его звенеть, как колокол, оставляя вмятины и проколы, досталось и мачте — там теперь красовались следы от когтей.

Она толкнула его на мачту позади, искры и щепки, кровь и осколки, пока одна из его рук не повисла на лоскуте, а кровь не начала хлестать вокруг. Он упал, истекая кровью, и она разбила мачту, глубоко прорезав дерево своими когтями. В далёком сквозь туман воспоминании она рубила, рубила, «тук-тук» делал топор, пар изо рта, посланная в лес, чтобы найти новую грот-мачту, улыбалась, когда дерево рухнуло в снег, а Олаф хлопнул её по плечу и сказал: «Никто не валит их так, как ты».

Воспоминание заставило ярость вскипеть, и как она валила то дерево, так же обошлась и с этим ублюдком: она схватила его передними когтями, сгребла задними когтями, обхватила челюстями. Разрывая, терзая и кусая зубами, и она…

— Вигга! — взревел кто-то, и это был монах! Она не видела его во сне, он был настоящим, очень потным и запачканным пеплом, но довольно суровым. Он встал перед ней и заорал, вены вздулись на его шее. — Вигга! Такое поведение неприемлемо!

Вигга-Волчица застыла, сжав челюсти вокруг мачты, и моргнула. Очень редко кто-то мог противостоять ей таким образом, и на мгновение она не была уверена, как это воспринимать. Затем она отцепила зубы, и кровавые слюни с кусками дерева забрызгали палубу. Затем она прищурила глаза. Затем она издала прекрасное пульсирующее рычание глубоко из горла. Крадучись, она приблизилась к нему, потому что он смог поразить её…

Это было довольно… Грубо.

— Хорошая волчица. — пробормотал брат Диас, отступая, его рот стал очень, очень, очень сухим.

Спаситель, какая безмерная ложь. Это была не хорошая волчица. Это была убийственная волчица-демон. Худшая волчица в мире. Крадущаяся, пускающая слюни, шипастая и ощетинившаяся.

Извивающееся и текучее чудовище с большим количеством зубов, чем у крокодила, и большим количеством мускулов, чем у быка.

Кажется, он совершил две очень серьезные ошибки. Первую, когда сказал Вигге выпустить зверя. Вторую, когда привлёк внимание этого зверя.

Он с ужасом наблюдал убийство команды, а затем уничтожение мачты. Был поражён, заметив, что кто-то цепляется за рею высоко наверху, а потом ещё больше изумился осознав, что это принцесса Алексия. Он не имел ни малейшего представления, как она могла туда забраться, но при таком положении вещей она скоро окажется внизу. Через долгое и, скорее всего, смертельное падение. И поэтому, не задумываясь, он шагнул вперёд.

Возможно, в глубине его сознания таилась надежда, что волчица может снова превратиться в Виггу, как это было в гостинице, когда Якоб из Торна проревел те же слова. Но становилось всё более и более ясно, как мало места для пустых надежд в этой экспедиции.

— Хорошая волчица… — он едва осмеливался смотреть в эти оранжевые глаза, пылающие, как самая бездна ада, но и не решался отвести взгляд. Он чувствовал — только зрительный контакт ограничивал проклятого зверя, заставляя только наступать, а не разорвать на части немедленно. Горящие куски канатов или паруса носились по ветру, оставляя начинавшие тлеть пятна среди пустых скамей и брошенных вёсел, среди изуродованных тел неудачливых гребцов.

— Спокойней…, — пробормотал он, не уверенный, разговаривает ли он со своим собственным колотящимся сердцем или с волчицей, чье рычание заставляло палубу дрожать. Подошвы его ног гудели, мочевой пузырь вибрировал, его сапоги скользили по пролитой крови, хлюпая по валяющимся кишкам, пока он пятился.

— Спокойная, — льстил он, и пасть зверя изогнулась в ещё более зверском рычании, кровавая слюна забрызгала доски…

«Крак!» — разрушенная мачта накренилась, зверь развернулся с невероятной скоростью, и брат Диас развернулся почти так же быстро, убегая между последними оставшимися скамьями, дико хлопая заляпанной чернилами рясой.

Он услышал возмущённый рёв позади, скольжение когтей по дереву. Он топал по накренённой палубе к корме, спина покалывала от ужасного ожидания встречи с чудовищными зубами.

Он прыгнул!

И на мгновение он был свободен, ветер обдувал его подрясник.

Затем пенящееся море хлынуло ему навстречу.

— О, Боже, — прошептала Алекс, когда ещё один сильный толчок прошёл по рангоуту. Она вцепилась в него своими ободранными и ноющими ногами, своими ободранными и ноющими руками. Раздался звон, затем ещё, дрожь по дереву, затем скрип и тряска.

— О, Боже. — вся мачта наклонилась. Вбок в пустоту, парусина развевалась, как шлейф на огромном свадебном платье.

— О, Боже. — когда мачта качнулась, она зажмурилась и сжала зубы так сильно, что они скрипнули, Боже, пусть она качнётся обратно.

Треск. Ещё один толчок, и мачта снова сдвинулась. То же самое. Ещё больше звона, ещё больше треска, ещё более сильный наклон. И быстрее. Как дерево, срубленное и падающее.

Она беспомощно заскулила. Прижалась каждой своей частью к безжалостному дереву. Делала всё возможное, разве только не кусала его зубами. Нельзя остановить падение, держась за то, что само падает. Но больше ничего не было.

Она качнулась очень быстро, живот скрутило, последние волокна дерева сдались внизу, и мачта окончательно упала, ткань развевалась, веревки наматывались, она полетела к кипящему морю, ветер рвал её волосы, вырывал слёзы из глаз, мчался навстречу, она открыла рот, готовясь закричать.

Говорят, в такие моменты жизнь проносится перед глазами. Но не для Алекс.

Может, и к лучшему. И один раз на эту жизнь смотреть было достаточно тошно.

Вода ударила сильно, как мчащаяся повозка, холодные пузыри закружились вокруг неё, и внезапно всё стало неважно.

Не нужно двигаться. Не нужно дышать. Не нужно лгать.

Она позволила морю засосать её в тишину.

Якоб ударил мечом и снова промахнулся. Промахнулся ещё сильнее, чем в прошлый раз. Константин был ухмыляющимся, пухлым, насмешливым призраком в туманном дыму.

Корабль тонул, стонали бревна. Якоб точно знал, каково это. Он снова ринулся вперёд, но теперь он был таким уставшим, каждый вдох сопровождался мерзким скрежетом. Он чувствовал вкус пепла. Чувствовал вкус крови. Всё это было так знакомо. Когда дело касалось пепла и крови, он был знатоком.

Его нога скользнула по окровавленной палубе, лодыжка подогнулась, и он покачнулся, балансируя на одной ноге, почувствовал мучительную боль в паху, от которой так и не излечился после того, как так неудачно сошёл с той лодки в Венеции. Константин уже порхал вокруг него. Якоб попытался развернуться, старался поднять щит, но было слишком поздно.

Описание его слишком долгой жизни — всегда немного слишком поздно. Слишком поздно он усвоил уроки. Слишком поздно дал свои клятвы.

Он почувствовал холод укола между лопатками, затем сокрушительное копьё боли в груди. Он бы закричал, если бы дышал, но вырвался только мучительный хрип, затем полукашель, полурвота, затем ещё немного хрипа.

Он знал, что увидит, когда посмотрит вниз. Ничего удивительного. Но не было ничего приятного в этих знакомых обстоятельствах. Его рубашка стянулась к одной точке. Точке, из которой расползалось тёмное пятно. Затем показался блеск металла. Затем ткань разошлась, и кончик меча Константина выглянул наружу, ярко-красно-стальной в крови Якоба.

Удар в спину. Говорят, в конце концов любой человек получает то, чего действительно заслуживает.

Его меч выскользнул из вялых пальцев и со стуком упал на палубу.

Он услышал лёгкие шаги танцевавшего вокруг Константина.

— Итак. — он снова появился в поле зрения. — Никаких сюрпризов в последнюю минуту? — он поднял расшитый рукав и неодобрительно понюхал его. — Теперь всё будет вонять дымом. Я предупреждал тебя, что это плохо кончится.

Якоб задыхался, кашлял кровью, с губ стекали красные капли:

— И я… — пробормотал он, но ему было трудно вдохнуть со сталью в легких.

Константин шагнул к нему, наклонившись:

— Это что было?

— … предупреждал…

Константин коснулся пальцем с кольцом задней части уха и подтолкнул его вперед:

— Прошу прощения?

— … тебя…

— Тебе придётся говорить громче, мой друг. Ты просто пускаешь пузыри изо…

Якоб схватил его за плечи и крепко обнял.

Константин ахнул, схватившись за Якоба, когда красное остриё его собственного меча царапнуло по груди, он широко и недоверчиво раскрыл глаза.

— Всегда заканчивается плохо, — прошипел Якоб.

Он дрался во многих поединках. Достаточно, чтобы знать, когда не победит. Но когда не можешь умереть, достаточно и ничьей.

Он опустился. Это было несложно. Потребовались все усилия, чтобы удержаться на коленях. А собственный вес доделал остальное.

Позолоченное навершие меча Константина стукнулось о палубу. Клинок скользил сквозь Якоба, пока перекрестье не упёрлось в спину. Герцог пронзительно взвизгнул, когда острие прошло через грудь, вырвалось у позвоночника и дальше через мышцу правого предплечья Якоба.

Не самый почётный конец поединка, может быть, но Якоб не давал клятвы драться честно. По крайней мере в этой части его клятвы были разумными.

Герцог Константин уставился в лицо Якоба, глаза выпучились, вены напряглись, розовые щёки дрожали, затем он выдохнул с кровью и обмяк.

Якоб снова остался там, где в конечном итоге оказываются все мужчины. Один на один с последствиями содеянного.

Он так и лежал там, пронзённый. Рукоять меча прижата к спине. Лезвие прошло прямо через него. Мёртвый вес Константина сверху. Он слабо шарил рукой, которая не была прижата, но он едва мог дышать, не говоря уже о попытке освободиться. Боль была совершенно невыносимой, разумеется.

Клочья горящей парусины полетели вниз. Вода начала захлёстывать палубу, корабль тонул, холодная солёная вода заменила горячую солёную кровь.

Он уже попадал в безнадёжные ситуации. Он играл ведущую роль в некоторых печально известных катастрофах. Но эта была просто конфеткой.

Он беспомощно усмехнулся.

— У нас затруднение, — прошептал он.

Море хлынуло через корму и унесло его.