Господин следователь. книга шестая

Глава шестая Синие гусары под снегом лежат!

Матушка велела «выгулять» свой костюм, а заодно и пальто со шляпой. Дескать — новая «тройка» должна «обноситься», чтобы мне не чувствовать себя скованным. А нам послезавтра выезжать, билеты куплены. Осталось только вещи собрать. Вещи, как мне кажется, маменька уже с неделю собирает. То ли дело я. И вещей-то всего ничего. Два мундира (один в чемодане, второй на себя), шинель да пальто. А еще фуражка и котелок (не тот, в котором кашу варят, а головной убор). Нижнее белье, рубашки, воротнички, галстуки… А еще кое-какие книги, конспекты.

Что, уже в чемодан еле-еле вмещается? Чего-то много набирается. Откуда столько барахла взялось?

Но прогуляться я всегда рад. Одичал тут, с учебниками. Но одному идти скучно. Маменька занята… Спустился вниз, постучал в комнату для гостей, где обитает моя кухарка.

Нюшка, как всегда, при деле. Читает какую-то книгу. Что, интересно? Но лень выяснять.

— Анна Игнатьевна, гулять пойдете?

— Гулять? Пешком или на извозчике?

— Анна, бога побойся, — возмутился я. — Ты с барыней и так неделю катаешься. Скоро забудешь как ножками по земле ходить. Или того хуже — обрастешь шерстью, заберешься на дерево и станешь ленивцем.

Про ленивца как-то рассказывал — мол, в теплых краях обитает такой зверь. Мохнатый, но очень добрый и ленивый. Висит на ветке головой вниз, спит целыми днями, иногда ест.

— Иван Александрович, а мне Ольга Николаевна башмачки новые купила, лакированные, — заныла девчонка. — Куда я в них выйду? Подошвы собью, лак потрескается. Я их в Москву хотела обуть, потом до Череповца поберечь, чтобы по Воскресенскому проспекту пройтись.

— Ага, всем там покажешь, что ты — первая девка на деревне, — хмыкнул я. — И по Бороку пройдешь, все соседи от зависти сдохнут. А заодно и козы.

— Не, в Борок в таких башмаках ходить нельзя, грязно там. Вступлю в коровью говно или в дерьмо собачье.

Блин, какая у меня практичная крестьянка.

— Анна Игнатьевна, что у вас за выражения такие? Сколько можно говорить, что не в говно, а в коровью лепешку? Дерьмо собачье, еще сойдет в разговоре, но лучше говори — в собачью какашку.

— Да какая разница, куда вступлю, если башмачки попорчу?

— Обуйся в те башмачки, которые тебе Елена Георгиевна подарила, — предложил я.

— А те башмачки старые. А в старых башмачках рядом с вами идти неловко — вон, какой вы весь новенький и нарядный.

— А ты пальтишко новенькое накинь, — посоветовал я. — На обувь твою никто не станет смотреть. Тем более, что у меня сапоги тоже не новые. Главное, чтобы чистыми были. Впрочем, не желаешь компанию составить, неволить не стану. А что потом брату Петьке скажешь? В столице побывала, а кроме лавок да магазинов ничего не видела. О чем в деревне хвастаться станешь? Ладно, сиди, обрастай шерстью.

Я сделал вид, что собираюсь уйти один. Разумеется, Анна Игнатьевна через две минуты уже шла рядом — одетая и обутая для выхода.

Что-то пробурчала под нос — мол, манипулируют ею. Откуда она слово-то такое услышала?

— И куда пойдем? — поинтересовалась девчонка.

— Сначала на Литейный, потом пройдемся по Невскому, выйдем к Неве и постоим немножко у Медного всадника.

— Так я Всадника видела, мы с Ольгой Николаевной мимо проезжали. А вы, небось, тут сто раз гуляли.

— Видеть со стороны и постоять рядом — две большие разницы. Может, я и гулял сто раз, но можно и в сто первый. Так что — шевели копытцами.

— Иван Александрович, вы бы определились, чем мне шевелить, — хихикнула Нюшка. — В прошлый раз говорили — лапами, теперь — копытами.

— Главное, чтобы не хвостом. Вот, как утонешь и сделаешься русалкой — вырастет у тебя хвост.

— О, новая сказка? — загорелась Нюшка. — Может, ну его, эту гулянку, лучше пойдем писать?

— Анна Игнатьевна, барыня приказала костюм и пальто выгуливать, — строго сказал я. — А сказку я еще не придумал. Придумаю — сразу скажу. Будешь себя хорошо вести — пирожное куплю.

От пирожного Анька никогда не отказывается. Ну, хоть какая-то человеческая слабость у барышни.

Отчего-то Литейный проспект сразу же ассоциируется у меня со строчками Николая Асеева.

Белыми копытами

лед колотя,

тени по Литейному

дальше летят.

— Я тебе отвечу,

друг дорогой,

Гибель не страшная

в петле тугой!

Позорней и гибельней

в рабстве таком

голову выбелив,

стать стариком.

Пора нам состукнуть

клинок о клинок:

в свободу — сердце

мое влюблено.

Аньке, разумеется, я прочел все стихотворение.

Что ж это, что ж это, что ж это за песнь?

Голову на руки белые свесь.

Тихие гитары, стыньте, дрожа:

синие гусары под снегом лежат!

Когда закончил, девчонка вдруг ухватила меня за руку:

— Иван Александрович, вы это кому-нибудь читали?

— Ты первая, — ответил я. Не стал объяснять, что стихотворение не мое и, более того — оно еще не написано. Не поверит.

Девчонка, еще крепче сжав мою руку, сказала, переходя на ты:

— Не читай его больше никому. Не знаю — что за синие гусары такие, но ясно, что они против царя шли. Не нужно такое ни сочинять, ни читать. Вы его даже Елене Георгиевне не читайте, чтобы не расстраивать. Мне можно — я никому не скажу, — заверила Анька. Подумав, добавила. — Если в тюрьму посадят, передачки носить стану. Жалко, яичницу не передать. Или за такое сразу на каторгу?

Девчонка вздохнула.

— Не хватало еще за вами в Сибирь ехать. А ведь придется… Может, удастся вас с каторги выкупить? Наверняка же тамошние надзиратели взятки берут.

Пришлось успокаивать барышню.

— Ну, за такое на каторгу не отправят и в тюрьму не посадят. Даже не уверен, что до ссылки дело дойдет. Но ты права, такие стихи не стоит читать.

— Ага, — кивнула девчонка, а потом немедленно спросила: — А кто такие синие гусары? И отчего они против царя пошли?

— Аня, долго придется рассказывать, — вздохнул я, прикинув, что о декабристах Нюшка, скорее всего, ничего не знает. — Как-нибудь, когда у нас времени будет побольше, я тебе расскажу. Договорились?

— Ну, хотя бы немножечко, — вздохнула Анька.

Какой же историк не любит поболтать и поведать несведущим людям о тайнах и загадках истории? Тем более, интересная тема. Мой приятель об этом книгу написал. Правда, в жанре альтернативной истории[1]. Разумеется, предварительно следовало посмотреть — имеется ли в нынешних учебниках раздел про восстание декабристов? А если да — то как его трактует историческая наука 1880-х годов?

Рассказывал я о декабристах не слишком долго — остаток Литейного, а потом кусочек Невского, до Аничкина моста. Только и поведал, что в 1825 году гвардейские офицеры подняли восстание, чтобы отменить крепостное право и посадить на престол не Николая — дедушку нынешнего императора, а Константина — тоже дедушку, но двоюродного. Вышли с утра, выстроились вокруг памятника Петру Великому, а потом подошли верные государю войска и всех разогнали. Вот так вот, без деталей. Как-нибудь потом расскажу о причинах восстания, о тайных организациях, о программах Муравьева и Пестеля, и обо всем прочем.

Но Аничков мост и юноши с жеребцами куда интереснее, нежели рассказ. А мне интереснее посмотреть на Невский, пройтись по нему.

Невский, разумеется не тот, что в моем времени. И здания, хоть слегка, но отличаются. Казанский собор — точно такой же. И опять взгрустнулось, что дома Зингера нет! Плохо Невскому без дома Зингера!

Порадовало, что главный проспект столицы сравнительно немноголюден. А ведь привык, что как ни приедешь в Питер, народу тьма, пройти по Невскому трудно. Верно, туристов здесь пока нет, а коли и есть, то не в таком количестве, как в моем времени.

И отчего-то нет на нем фланирующих господ с нарядными дамами, как описано у Гоголя. Может, время уже не то? Погода не для прогулок?

Народ, разумеется, ходит, но все по делам. И мне не казалось, что я помещен среди декораций. Все естественно, да и я здесь очень естественен.

Так что, прошлись по Невскому, дошли до Медного всадника, полюбовались, а потом подумали и решили — а не зайти ли нам в кафетерий или еще куда, да не выпить ли по чашечке кофе? Точно! Кондитерская «Вольфа и Беранже». Там Александр Сергеевич выпил стакан лимонада накануне дуэли, а Петр Ильич — стакан воды, в которой оказался не то микроб, не то вирус холеры.

Петр Ильич Чайковский еще вполне себе жив, десять лет проживет. Письмо ему что ли написать, чтобы не пил сырой воды? Но сейчас смысла нет, забудет. Потом.

В бывшей Кондитерской я бывал, только теперь это «Литературное кафе». И цены не такие и маленькие. Но где на Невском проспекте низкие цены? Но нынче-то могу себе позволить.

Но нынче меня ждал облом. Невский на месте, Мойка тоже. Даже дом я этот вспомнил — с колоннами. Но нет ни вывесок, ни швейцара и дверь отчего-то заколочена наглухо. Что за фигня? И как здесь Чайковский стакан воды выпил? Может, врут историки и холерный вибрион поджидает великого композитора в другом месте[2]?

И перед Нюшкой неудобно. Я же, по ее версии, в столице жил и учился.

Ладно, пойдем дальше. По дороге точно имеются и кондитерские, и кафе. Но по дороге меня ждала иная встреча.

— Эй, морда, здорово! Куда прешь?

Ну ни хрена себе! Это что за харя такая борзая с набережной выруливает? Да еще и встал посередине дороги, не пройти-не проехать. Он что, драки ищет? Сейчас устрою.

— Аня, — кивнул я девчонке, чтобы та встала за мою спину. Кивнул хмырю и, с интонациями генерала Иволгина спросил: — А по сопатке?

Один он тут? Кажется, один, тогда ничего страшного.

— Чернавский, ты чего? Своих не узнаешь, что ли?

Усилием воли остановил свою руку, уже собиравшуюся дать в нос наглецу, разжал кулак. Похоже, что знакомый. Вот уж, чего мне тут не хватало для полного счастья — так это знакомого встретить. В том смысле, что не лично моего, а того Ивана Чернавского, экс-студента. Опасался, что натолкнусь на кого-нибудь, но надеялся, что пронесет.

Долговязый парень лет двадцати-двадцати пяти, одетый в темно-зеленый пиджак, при воротнике-стойке, а по воротнику галуны. Где-то я что-то такое видел. Точно. В зеркале видел, на самом себе, когда в Новгороде оказался. Форма студента Императорского университета. Правда, мой мундир был гораздо приличнее, сукно новое, все пуговицы на месте. А тут, сюртук далеко не первой свежести, вместо девяти пуговиц четыре. Фуражка на голове смятая, словно на ней сидели.

— Не, Чернавский, ты чего это? И барышне скажи, чтобы камень выбросила.

Ничего себе! Анька, вместо того, чтобы спрятаться за мою спину, ухватила булыжник и стояла с таким видом, словно примеряясь — не то по башке наглецу засветить, не то в другое, менее опасное место. Стало быть, булыжник оружие не только пролетариата, но и маленькой крестьянки.

— Аня, бить дяденьку мы не будем, — хмыкнул я, забирая камень и отбрасывая его в сторону. — Оказывается, это мой знакомый, но невоспитанный.

Эх, Анька, даже не знаю, что и сказать. Молодец, конечно, но хвалить я ее пока не стану.

— Перчатки испачкала, что Ольга Николаевна подарила, — пожаловалась Анька.

Перчатки у девчонки и на самом деле оказались испачканы. Вытащив носовой платок, осторожно стер грязь.

— Ну вот, ничего страшного.

— Теперь вы платок испачкали, — пробурчала Анька.

Усмехнувшись, я ухватил Анечку под локоток и сделал попытку обойти студента. Но тот, пусть и пребывал в некотором смятении, не сдвинулся с места.

— Иван, так ты что, меня не узнал? Это же я, Гришка Прохоров. Мы же с тобой три с половиной года рядом сидели!

— Был рад вас увидеть, — сухо ответил я, намереваясь отодвинуть-таки этого слишком навязчивого субъекта.

— Иван! Чернавский! Если ты на меня в обиде — то ты не прав.

В обиде? А вот теперь уже интересно. На что это я должен быть на него в обиде? Хм… Доставка студента из цитадели знаний в родительский дом. И прокламации, которые я читал со своими друзьями. Кажется, нарисовался один из друзей.

— Да что вы, Григорий, какие теперь обиды? — усмехнулся я. — Время прошло, все обиды забылись.

— Иван, так почему же на вы?

— На ты можно только с близкими людьми. А вы, разве, мой близкий друг? Тем более — что вы студент, а я так…

Прохоров, окинув взглядом мой «прикид», хмыкнул:

— Так вроде, и ты не бедствуешь. Одет богато. — Спохватившись, спросил: — Но ты Иван, кажется в ссылке теперь?

Я только пожал плечами, одновременно пожимая Нюшкину ладошку — мол, ничего не говори, ничему не удивляйся. А мы применим классический прием — мол, сами все знаем, но желаем, чтобы вы нам сами поведали.

— Григорий, я что-то одного не пойму… Предположим, я в ссылке. А может и нет. Но вам-то какое до всего этого дела?

— Хочешь на вы, так давайте на вы… — пожал плечами студент.

— Да я с вами вообще никак не хочу. Ни на ты, ни на вы, ни даже на мы. Лучше, отойдите-ка с моей дороги, да пропустите нас. Расстанемся красиво, а иначе мне вас подвинуть придется. Тогда не взыщите.

— Нет, Иван, так нельзя. Ты, то есть вы, меня за скотину считаете?

— Вам, Прохоров, уши заложило? Я все сказал. Мне, право слово, неинтересно — кто вы. Скотина ли, человек.

— Иван, хочешь я на колени перед тобой встану? — ухватил меня студент за рукав, опять переходя на ты. Понимаю. Сложно перейти на вы с человеком, с которым долгое время был на ты.

Похоже, студент и на самом деле готов брякнуться на колени.

— Не писал я доноса на тебя, чем угодно могу поклясться, — перекрестился Прохоров.

О, почти дозрел. Студенты, вроде, себя атеистами считали? А тут, вишь, крестится. Значит, все-таки был донос? И кто же доносчик? Узнаю.

— Писал, не писал — какая разница? И на колени передо мной не нужно вставать. Я не икона, да и штаны порвешь, а они у тебя и так…. — Делая вид, что раздумываю, сказал. — Только из уважения к тому времени, когда были знакомы… Где здесь можно посидеть? Выяснять отношения на улице — дурной тон. К тому же — барышня со мной.

— Сестренка? — поинтересовался Прохоров. Не дождавшись ответа, показал рукой и вздохнул: — Тут вот, рядышком, пивная есть.

— Хм…

— Да нет, она приличная, — заторопился Прохоров. — Это и не пивная, а кондитерская, просто мы ее так зовем. И барышням туда зайти не зазорно, а уж с братом — тем более. Там не только пиво, но и лимонад подают, кофе. И даже пирожные есть. Так мы же туда вместе сколько раз заходили, забыл?

— Возможно, — не стал я спорить. Забыл, так забыл. Почему я должен оправдываться?

— Вот только… — призадумался Прохоров, засовывая руку в карман. Понятное дело. Судя по его внешнему виду, с деньгами у парня негусто.

— Я предложил — угощаю, — усмехнулся я, вспоминая — а сколько у меня денег с собой? Не то три рубля, не то пять. Должно хватить.

Мы вошли внутрь, уселись за столик. Тут же подбежал официант.

— Для господ — пиво, а к пиву красная рыба. Барышне могу предложить лимонад и пирожное.

— Аня, что станешь заказывать?

— Только лимонад, — сообщила Анька. Подумав, добавила: — А еще пирожное. Два!

— А кофе имеется? — поинтересовался я.

— Лучший!

— Тогда мне кофе и пирожное, а этому господину, — кивнул я на Прохорова, — на его вкус. Счет мне.

Студент не слишком шиковал за чужой счет — заказал две бутылки пива и тарелку рыбы. В ожидании заказа, Прохоров уставился на меня, словно бы ожидая вопросов. А я, слегка склонился к Анне и принялся рассказывать ей байку о том, как кони Клодта обогнали коляску императора Николая Павловича, а тот, посмотрев на бронзовых лошадей, простил скульптора.

Официант принес все, кроме кофе. Понятно — его еще сварить надо.

— Чернавский, так ты где нынче пребываешь? — не удержался Прохоров, наливая себе стакан.

Ох, как мне не нравится подобное обращение — на ты, и по фамилии. Но у здешних студентов, похоже, так принято.

Сделав вид, что я не услышал, продолжал разговор с Аней.

— Чернавский, я к тебе обращаюсь? — начал злиться студент.

— Слушай, Григорий. Пиво пей, закусывай, — посоветовал я. Усмехнувшись, глядя тому в лицо, спросил: — Ты мне о чем-то поведать хотел? Давай, излагай. Нет, неволить тебя не стану.

Прохоров, осушив почти весь стакан, сказал:

— Хотел сказать, что не виновен перед тобой. Мне вообще сказали, что это шутка.

— Считай, что твоя шутка удалась, — кивнул я.

— Да не моя она!

— А ты не ори, — посоветовал я.

Мне принесли кофе. Неплох, надо сказать. Отпив глоточек, спросил:

— Я так и не понял, что тебе от меня надо? Я тебя ни о чем не спрашивал, а ты кипятишься, словно котел у паровоза. Не твоя шутка, так не твоя. Не хочешь сказать — так и не говори. Мне-то какое дело?

Искоса посмотрел на Аньку. Девчонка уже уминала второе пирожное. И молодец — не забывала вытирать мордочку салфеткой.

— Аня, хочешь еще? — поинтересовался я, придвигая барышне свою тарелку. Мне отчего-то не хочется.

Нюшка вздохнула, поморщилась, но пирожное к себе придвинула. А кто еще друга выручит, если не она?

Прохоров налил себе еще стакан, но пить не спешил.

— Иван, я вижу, что я тебе неприятен, — заметил он. — Вон, кофий сквозь зубы цедишь, а есть не стал.

— И это все, что ты спросить хотел? — допил я свой кофе. — Уверяю — по отношении к тебе у меня вообще нет никаких чувств. Сиди, допивай. А мы пойдем. Прости, времени у меня мало. Скоро уезжать, я вот с сестренкой немножко пообщаюсь. Соскучилась. Верно Аня?

— Верно Ваня!

Анька встала, подскочила ко мне и обняла, словно и на самом деле была сестренкой, любимый брат у которой прибыл на побывку не то из тюрьмы, не то из ссылки.

Ох ты, а у Прохорова-то уже слезы текут. Ай да мы с Анькой!

— Да, я подлец. Но поверь — не я донос написал. Завьялов это. Я его только на Гороховую отнес, в ящик опустил.

— Завьялов? — пожал я плечами. — Ну, пусть Завьялов. Увидишь — передавай от меня поклон. Надеюсь, на научной стезе у него все сложится, все мечты исполнятся. И доктором станет, и кафедру со временем получит. И у тебя все получится.

А что еще должно получится и о чем может мечтать выпускник университета? Усмехнулся, делая вид, что поднимаюсь из-за стола.

— Главное — прокламации не читай.

— Чернавский, да ты прям, как Исусик. Сам же знаешь, что не было никаких прокламаций. Завьялов донос написал, чтобы вместо тебя в Германию ехать. У Веерштрасса в Берлине только одно место, а собирались послать тебя. А ты и так везунчик. Дед генерал, папочка вице-губернатор. И сам — первая голова на факультете. А после Германии тебе место на кафедре дадут. Не слишком ли много? А так, Завьялов сказал — не арестуют Чернавского, в тюрьму не посадят, но за границу не выпустят из-за неблагонадежности. Значит, в Берлин его отправят, а меня в Вену.

Я поднял руку, подзывая официанта.

— Сколько с нас?

— Два пятьдесят, — отозвался тот.

— Ага, — кинул я трешку на стол. — Сдачи не надо.

— Иван, и это все? — удивился Прохоров.

— А что еще? — пожал я плечами. — Я с тобой посидел, что тебе еще надо?

— Так ты хотя бы скажи — что мы скоты, подлецы.

— Почему подлецы? Напротив — вы молодцы. Все сделали так, как надо. Все в традициях нынешнего времени. И от меня избавились, и место себе заранее забронировали. Но ты, Прохоров, коленки-то свои береги. А заодно и штаны. Если на колени часто падать станешь — протрешь, да останешься без штанов.

[1] Врет главный герой. Слишком он молод, чтобы ходить в приятелях у человека, который ему в отцы годится. А книга есть на АТ. https://author.today/work/69237

[2] Не врут. Главному герою следует подождать годик, и здесь откроют ресторан.