Хозяин Амура

Глава 11

Глава 11

Воздух, казалось, звенел от напряжения.

Волчья астрагала, брошенная Очиром, лежала в пыли между нами — маленький, пожелтевший кусочек кости, который весил сейчас больше, чем все золото Тулишэня. Угроза большой войны повисла над степью, как грозовая туча.

Эвенкийские вожди — старый эркин Кантегор и молодой Чонкой — долго, гортанно переговаривались. Их клекочущий, похожий на птичий, язык был мне непонятен, но я видел все по их лицам. Мудрость и упрямство боролись в глазах старого эркина, он взвешивал на весах чести золото и кровь, и чаша с кровью явно перевешивала. Но молодой был чистой, незамутненной яростью. Его ноздри раздувались, как у взбешенного быка, рука не отпускала рукоять сабли. Он был готов умереть, но не отступить.

Тогда я сделал шаг вперед. Время угроз прошло. Настало время слов.

— Очир, переводи дословно, — сказал я тихо. — Спроси великого эркина… можно ли считать честью слово, данное бесчестному человеку?

Очир перевел. Вожди замолчали, уставившись на меня.

— Вы дали слово Тулишэню, — продолжал я, глядя прямо в глаза старому Кантегору. — Но знаете ли вы, кому вы его дали? Вы думаете, он воин? Нет. Он человек без чести. Он обманывает тех кто ему верит, загоняя в долги обманом, посулами.

Я сделал паузу, давая словам впитаться.

— Но это не главное его преступления. За его спиной стоят «белые дьяволы» — чужаки с запада, которые пришли на эту землю не с миром. Они привезли сюда яд. Опиум. Они превращают воинов в дрожащих рабов, а их жен — в шлюх. И Тулишэнь — их верный пес. Он помогает им травить и грабить эту землю — и вашу, и нашу.

Я видел, как дрогнуло лицо Чонкоя при слове «опиум». Этот яд был известен и ненавистен в степи.

— Великий эркин, — я повысил голос, вкладывая в него всю силу убеждения. — Вы — волки тайги, хозяева этой земли. Скажите мне, разве волк обязан держать слово, данное шакалу, который привел в его лес тысячу ядовитых змей?

Мой последний аргумент, переведенный Очиром, ударил, как обух топора. Образ был прост, жесток и понятен любому степняку. Он попал в самое сердце их мировоззрения. Шакал. Змеи. Волк…

Чонкой вздрогнул, и ярость в его глазах сменилась растерянностью. Старый Кантегор медленно поднял голову, и в его взгляде я увидел нечто похожее на уважение. Он долго смотрел на меня, потом на волчью кость в пыли, и наконец, произнес несколько коротких, веских слов.

Старый эркин Кантегор долго молчал, переваривая мои слова. Ветер трепал седые пряди его кос и перья в волосах Чонкоя. Наконец, он медленно кивнул.

— Ты говоришь правду, русский нойон, — медленно произнес он, и Очир так же медленно перевел. — Твои слова остры, как нож охотника. Шакал привел змей в нашу тайгу. Но слово наше связано. Не только честью, но и золотом.

— Мы в долгу перед Тулишэнем, — с вызовом вмешался Чонкой. — Он простил нашему роду старый долг за соль и порох. И обещал большой куш за ваши головы.

— Сколько? — спросил я прямо.

Названная цифра заставила меня мысленно присвистнуть. Триста лянов золотом, что было эквивалентно трем тысячам лянов серебра. Огромная сумма. Теперь я понимал, как Тулишэнь опутывал долгами и обещаниями целые племена, превращая их в своих наемников.

— Пока мы не вернем ему эту плату, — закончил эркин, — наше слово останется связанным. Мы не можем его нарушить.

Я посмотрел на их непреклонные лица, на сотни воинов, ждущих приказа за их спинами, и принял решение. Безумное, разорительное, но единственно верное.

— Негоже настоящим воинам быть в долгу у шакала! Я отдам ваш долг, в знак уважения к вам. И в знак нашей будущей дружбы, — медленно произнес я подбирая слова.

Левицкий рядом со мной замер, его рука дернулась. Очир удивленно вскинул брови.

Я повернулся к своим.

— Несите все золото, что осталось. Все до последнего золотника. Мои бойцы, переглянувшись, принесли тяжелые кожаные мешки — все, что осталось у нас после закупок в Цицикаре. Почти полпуда чистого золотого песка. Двести лянов. Этого было мало.

В наступившей тишине я повернулся к Очиру.

— Друг, — сказал я, глядя ему в глаза. — Я знаю, что прошу о многом. Но мне нужна твоя помощь. Верни мне тот аванс, что я заплатил твоим воинам. Я клянусь, что верну все с лихвой, как только мы доберемcя до Силинцзы.

Очир, не дожидаясь конца моих слова, шагнул вперед. Он посмотрел на меня, потом на старого эркина, и на его обветренном лице не было ни тени сомнения и молча высыпал золото из своего мешка в общий котел.

— Твое слово для меня весит больше, — коротко бросил он. Остальные монголы, видя это, без колебаний последовали его примеру.

Собрав нужную сумму в несколько тяжелых мешков, я шагнул к эвенкийским вождям.

— Вот, — сказал я, протягивая им золото. — Здесь ваш долг. Верните это его людям. Передайте, что вы больше ему ничего не должны.

Старый эркин Кантегор долго смотрел на меня, потом на золото, и в его глазах я увидел нечто большее, чем просто удивление. Он медленно протянул руку и принял мешки.

Не говоря больше ни слова, он и Чонкой развернулись и пошли к своему войску. Мы видели, как они собрали вокруг себя десятников, как что-то говорили, указывая на нас, на золото, на своих павших воинов.

И затем произошло то, от чего у меня перехватило дыхание. Все войско эвенков пришло в движение. Но они не поскакали прочь. Ровными рядами, в полном молчании, они подъехали к группе китайцев-управляющих, оставшихся от Тулишэня, которые с ужасом наблюдали за происходящим.

Старый эркин Кантегор выехал вперед. Одним движением он швырнул тяжелые мешки с золотом им под ноги.

— Передайте своему хозяину! — проревел его голос, усиленный ветром. — Волки не берут плату от шакалов!

В это время Очир не забывал переводить.

С этими словами он резко развернул коня. И все его войско, как один человек, развернулось следом и встало рядом с нашим гуляй-городом. Плечом к плечу.

Они стали нашими друзьями, нашими союзниками.

Десяток перепуганных китайцев-управляющих и их жалкая охрана оказались в мышеловке. Окруженные, они застыли посреди степи, ожидая своей участи. Их лица были серыми от ужаса.

Для меня решение было очевидным. Это были вражеские снабженцы и, возможно, шпионы. А золото, которое они держали, было нашим по праву.

Я повернулся к Очиру.

— Вернем свое. А их живым возьмем.

Монголы, предвкушая легкую добычу, хищно оскалились и уже натягивали поводья. Но не успели они тронуться с места, как перед ними выросла высокая, сухая фигура эркина Кантегора. Он не кричал. Он просто поднял руку. И сотня монгольских всадников замерла, как вкопанная.

— Нельзя, нойон, — твердо сказал он, и Очир перевел, в его голосе звучало непреклонное уважение к словам вождя. — Сейчас эти люди — послы, хоть и плохого человека. Они везут откуп. Если мы убьем тех, кто везет плату за слово, Тулишэнь скажет всем, что это мы нарушили обычай. Что эвенки — лжецы, которые берут золото, а потом бьют в спину.

Я стиснул зубы так, что заходили желваки. Какого черта⁈ Золото, наше золото, уезжает прочь в руках врага! А я должен просто смотреть! Эти люди — пособники убийц и работорговцев! Какая к ним может быть честь?

— Пусть уходят, — продолжил Кантегор, не обращая внимания на бурю в моей душе. — Пусть доставят ему его золото и наше слово. Слово о том, что волки больше не служат шакалам. Так будет по чести.

Я посмотрел в его старые, выцветшие глаза и увидел в них нерушимую, вековую правоту. Я мог приказать монголам атаковать. И они, связанные моей платой, подчинились бы. Но в тот же миг я бы потерял эвенков. Навсегда. А возможно и уважение монголов. Для этих детей степей слово и ритуал были важнее тактической выгоды. Нарушь я их закон сейчас — и этот союз, скрепленный золотом и общей угрозой, рассыплется в прах.

— Хорошо, — прохрипел я, отменяя приказ. — Вот только мне есть, что им сказать, не прошло пяти минут как я вместе с Очиром поехал к прихвостням Тулушеня.

— Сегодня вам повезло, но только сегодня. Удача вашего хозяина не вечна. Он должен мне очень много, и не золота, а той платы, что взымают кровью. А теперь пшли вон шакалы!

Очир же переводил мои слова. Лица китайцев менялись, когда до них дошло, что их отпускают живыми.

Маленький отряд китайцев, не веря своему счастью, судорожно подобрал брошенные мешки. Они в панике вскочили на коней и, хлестая их, словно за ними гнались все демоны преисподней, ускакали прочь, поднимая за собой столб унизительной пыли.

Спустя час огромное, объединенное войско темной рекой текло по степи, двигаясь к Силинцзы. Земля гудела под тысячами копыт.

Гонцы, посланные мной, добрались до Силинцзы. Полуживые, на загнанных в пене лошадях, Баоса и его товарищ донесли весть: Смертельная угроза — шесть сотен эвенков идут войной, а я встал у них на пути.

Софрон не стал ждать. Тревога в Силинцзы выла недолго. Собрав всех, кого мог — наш старый костяк, самых верных тайпинов, даже нескольких еще не окрепших раненых — он сформировал отчаянный отряд помощи. Их было чуть больше сотни — горстка бойцов против степной орды. Их план был безумен и прост: выступить навстречу, найти нас и ударить в тыл, попытаться прорваться или умереть, но не бросать своих.

Они шли по степи, напряженно вглядываясь в горизонт. Передовой дозорный прилетел назад, не помня себя от ужаса.

— Пыль! — заорал он, осаживая коня. — На востоке! Орда! Идут на нас!

Софрон и Тит выехали на холм. Картина, что открылась им, лишала всякой надежды. На горизонте поднималось огромное облако пыли, из которого, словно саранча, выплескивалась конная лавина. Сотни и сотни всадников.

— Это они, — глухо сказал Софрон, понимая, что опоздал. Что нас уже смяли, и теперь эта неудержимая сила идет за их душами. — Разворачивай людей. К бою.

Бежать было поздно и бессмысленно. Их маленький, злобный отряд, застигнутый в открытой степи, был обречен.

— Ну, Тит, прощай, брат, — сказал Софрон, проверяя барабан своего револьвера, пока бойцы спешно строили хлипкую баррикаду. — Мы им покажем, как наших обижать. Повоюем напоследок.

— Прощай, — так же прогудел Тит, сжимая в руках ружье.

Они ждали смерти. Но когда авангард орды приблизился, Софрон замер, не веря своим глазам. Впереди этой дикой, чужой армии, ехал он. Курила. Не бежал. Не отступал. Он их ВЕЛ.

— Курила!!! — взревел Тит так, что, казалось, сама степь вздрогнула. — Живой!!! Наши!!!

Два отряда встретились посреди бескрайней степи. Это была сцена, достойная легенд.

— Как?.. — только и смог выдохнуть Софрон, когда первые восторги улеглись. — Мы думали, вы погибли! Мы шли умирать за вас! А ты…

Он обвел взглядом дикую, разношерстную орду — монголов в потертых халатах, эвенков с перьями в волосах и медвежьими клыками на шеях и трудяг на телегах. Потом перевел взгляд на меня и лишь покачал головой.

— Господи помилуй, Курила, кого ты привел… Мы тут думали, как тебя из петли вытащить, а ты… ты привел их с собой. Да с такой ватагой можно до самого Пекина дойти.

А Тит, забыв обо всем, с детским, неподдельным восторгом ходил среди эвенкийских воинов, трогал их длинные копья, цокал языком, разглядывая крепких, низкорослых лошадей и богато украшенные седла.

Путь назад в Силинцзы был веселым и незабываемым. Огромная, разношерстная орда растянулась по степи, поднимая в небо гигантское облако пыли, видимое за десятки верст.

Земля гудела, а Воздух был наполнен гортанными криками погонщиков, резкими командами на монгольском, певучей эвенкийской речью и редкой, но веской русской бранью. Я ехал в центре, между старым эркином Кантегором и хитроглазым Очиром. Мы почти не говорили — перевод был долог и неудобен на скаку, но мы понимали друг друга без слов.

Софрон и Тит, присоединившись к нам со своим маленьким отрядом, поначалу держались особняком, ошеломленные и немного напуганные этим диким, необузданным войском.

На следующий день, к полудню, мы увидели стены Силинцзы.

Когда наша орда вылилась в долину перед крепостью, ворота распахнулись. Из них высыпали все, кто оставался в тылу. Они смотрели на нас молча, ошеломленно. Они провожали сотню бойцов, идущих на верную смерть. А вернулась целая армия.

Этот вечер должен был принадлежать нам.

— Сегодня мы празднуем! — проревел мой голос над притихшей долиной. — Резать лучших баранов! Достать все запасы! Сегодня пируют все — от вождя до простого воина!

Вечером в ямэне, бывшей резиденции Тулишэня, а теперь — моей, кипел дикий, триумфальный пир. Огромные котлы, в которых еще недавно варили баланду для рабов, теперь пузырились наваристым бульоном из баранины. На вертелах над кострами, расставленными прямо во дворе, шипели и истекали жиром целые овечьи туши, распространяя по долине умопомрачительный запах жареного мяса и специй.

За длинными столами, сколоченными наспех из всего, что попалось под руку, сидели они — моя новая армия. Моя орда. Суровые, обветренные монголы Очира пили кумыс из деревянных пиал, их гортанный смех смешивался с тихими, но полными достоинства разговорами эвенкийских вождей. Мои старые товарищи, уже изрядно захмелев, горланили песни, а рядом с ними молчаливой, но грозной силой сидели «факельщики», впервые за долгое время евшие досыта.

И среди этого буйства жизни я увидел его. Сафара!

Он стоял в стороне от шумного веселья, у резной колонны, поддерживающей навес. Он был худ, под скулами залегли глубокие тени, но на ногах он держался уже твердо. Его глаза, раньше горевшие безумным, всепожирающим огнем мести, теперь были похожи на два осколка темного, холодного льда. В них не было ничего, кроме пустоты и цели. Рядом с ним, как неотступная тень, стояла Мэйлин. Она ничего не говорила, лишь поправляла на его плечах овчинный тулуп.

Он подошел, и шум пира, казалось, отступил. Его голос был тихим, глухим, лишенным всяких эмоций.

— Мы взяли город, ты вернулся. Но что с ним? Ты обещал мне его голову!