Комбриг. Сентябрь 1939

Глава 8

… — Слава Украине!

Твою ж налево… Да откуда⁈ Чего-чего, а боевого клича украинских националистов я здесь и сейчас услышать не ожидал… И собственно, очень зря — ведь Львов всегда был «столицей» местных нацистов! В бывшем австрийском Лемберге Габсбурги активно поддерживали националистическую идеалогию «украинствующих» униатов, намекая, что могут принять их в австро-венгерскую семью как равных. На самом же деле имперская верхушка противопоставляла своих «украинцев» лояльным Российской империи русинам, сохранившим верность Православной церкви… Причём последним в годы ещё Первой Мировой австрияки устроили полноценный геноцид с истреблением гражданского населения в концлагерях.

Разделяй и властвуй, все по классике! Кстати, австрийцы не только настроили своих «украинцев» против русин и собственно Российской империи, но также и католиков-хорватов (своих подданных!) против православных сербов. Второго политического противника и потенциального врага… И это при том, что по крови и происхождению хорваты и сербы — братья! Однако уже в годы Второй Мировой братья-хорваты устроили братьям-сербам полноценный геноцид — дошло до соревнований, кто больше зарежет гражданского населения «серборезами» или забьёт «сербомолотами».

Но это дела балканские — а вот местная «оун» (организация украинских националистов) перед началом Второй Мировой как раз искала контакты с немцами… Боевые отряды в её составе существовали со времен Гражданской (всякие «сичивые стрильцы») — так что нечего удивляться и удару в спину… Сам дурак, что не подумал ранее о подобной возможности — и оставил при штабе единственный пулеметный броневик!

Все эти рассуждения и воспоминания безумным калейдоскоп мыслеобразов промелькнули в голове — пока ещё Сорокин падал на спину. В то время как из подворотни на противоположной стороне улицы выскочил тучный здоровяк в кепи и вислыми седыми усами, сжимающий в руках маузеровский карабин:

— Слава Украине!

Крепкий и упитанный, словно кабанчик, оуновец ринулся в нашу сторону с бешено выпученными глазами — потрясая карабином с примкнутым штыком. Кажется, это он кинул бутыль с зажигалкой и первым выстрелом уложил Сорокина — а вот второй сделать уже не смог; что-то не так с затвором… Я отстраненно подумал, что «маузер» его наверняка польского производства, первых серий — у тех часто были проблемы с затворами. А ещё мимоходом отметил, что руки здоровяка дрожат, отчего блестящий штык-нож ходуном ходит.

Дрожат не иначе как от страха и напряжения…

Все это я отмечаю про себя с удивительной чёткостью и точностью, наблюдая за происходящим словно бы со стороны, как-то отстраненно. Также шок… А между тем, за седоусым украинцем из-за подворотни вынырнули ещё несколько человек; вразнобой ударило несколько поспешных, неточных выстрелов. Однако среди нацистов есть и грамотный стрелок, упрямо и решительно вскинувший к плечу родную трехлинейку… Тщательно целиться, падла!

— Петя, назад!

Первым опомнился Дубянский; рванув из кобуры самовзводный «офицерский» наган с потертой рукоятью, он принялся спешно стрелять с колена. Завалился на полпути здоровяк с маузеровским карабином, получив сразу две пули в грудину; пошатнулся стрелок с трехлинейкой, схватившись за раненую в локоть руку… Вторая пуля ударила его чуть повыше ключицы, толкнув стрелка назад — а ещё трое бежавших в нашу сторону оуновцев завалились прямо на брусчатку, защелкав затворами.

— Назад!!!

Начштаба крепко рванул меня, слепо схватив правой рукой за гимнастерку; наган он перехватил левой — и ещё дважды пальнул в ближнего к нам, растянувшегося на брусчатке нациста… Я не увидел, попал полковник или нет. Рывок Дубянского был такой силы, что я невольно поднялся на ноги — и дёрнулся назад к дверному проёму! Но тут с дороги грянул ответный выстрел — и Василий Павлович с болезненным вскриком пошатнулся, привалившись к стене.

Наверное, залегшие стрелки добили бы нас обоих… Раненого в плечо начштаба, расстрелявшего все, кроме одного, патроны нагана. И меня, бестолково замершего на месте от растерянности и шока — вытянувшегося во весь рост! Да бестолково дергающего клапан на кобуре отчаянно дрожащими руками…

Заревел движок горящего с кормы бронеавтомобиля — а из башни, уже повернувшейся в сторону оуновцев, ударил вдруг пулемёт. Одна, вторая очередь — и вот уже стрелки безжизненно распластались на брусчатке, испачкав её собственной кровью.

Странно, я успел списать броневик со счетов — даже не подумав, что моторное отделение его расположено впереди. А горящая корма не имеет никаких щелей, в кои мог бы затечь горящий бензин… Но как же медленно тянется для меня скоротечный на деле бой!

Наконец-то справился с клапаном кобуры, рванув рифленую рукоять ТТ. Для танкиста пистолет не по уставу, танкисты вооружены наганами на случай, если придётся стрелять сквозь узкие амбразуры боевой машины… Интересно, а в жизни хоть раз такое было, чтобы экипажу довелось в бою пострелять из амбразур танка?

Глупый, ненужный сейчас вопрос… Пистолет стоит на предохранительном взводе — но опустив курок большим пальцем вниз, я сноровисто передернул затвор, досылая первый патрон в ствол.

В магизине осталось ещё семь…

Некстати вспомнилось, как руководитель школьного военно-патриотического клуба, «казак» Слава показывал тэтэшник нам, тогда ещё старшеклассникам. Не знаю, был ли казаком Слава по крови, но по духу точно им был — и не каким-то ряженым клоуном, а воевавшим в Чечне отставником… Вот он и показал нам фокус с предохранительным взводом курка на пистолете ТТ — и как с него курок снять.

Честно сказать, никогда не думал, что это знание мне пригодится!

Увы, пригодится: бой ещё не окончен. Если первую группу оуновцев, выбежавших из-за ближней подворотни, достойно встретил Дубянский и добил экипаж броневика, то вторая показалась из-за дальнего угла стоящего напротив дома. Стрелок, умело спрятавший корпус за кирпичной кладкой и целящийся с левого плеча — и два рванувших к броневику «гранатометчика» с толовыми шашками в руках. Бикфордовы шнуры последних вовсю дымятся…

— Ах вы твари!

Я открыл не шибко-то и прицельный, беглый огонь в сторону «гранатометчиков» — дав выход напряжению, охватившему все моё естество с началом боя. Дрожащими руками, по бегущим оуновцам получилось откровенно плохо — первый, второй, третий выстрел в молоко… И только четвертым удалось зацепить одного из гранатометчиков уже в момент броска!

Совсем молодой ещё русый парень дёрнулся, но устоял на ногах. Однако бросок толовой шашки вышел неточным: она не долетела до броневика, к тому же упала сильно правее… Зато второй оуновец закинул взрывчатку точно под заднюю ось «бэашки»!

— Уходи!!!

Правую руку вдруг что-то обожгло; не обращая внимания, я закричал мехводу, отчаянно махнув рукой — и боец меня понял, резко дав газку… Тол рванул позади броневика, крепко тряхнув машину — а сильный толчок воздуха бросил меня на спину.

Спасая от второго, более точного выстрела — пуля ударила в кирпичную кладку точно над моей головой.

Первого выстрела я не услышал в горячке боя — вот почему с каждым мгновением все сильнее жжёт бицепс… Про стрелка-оуновца я просто забыл. Однако же боль словно отрезвила меня, как-то успокоила что ли. Привалившись спиной к стене и даже не пытаясь встать, я поднял пистолет на уровень глаз — совместив планку мушки и прорезь целика на одной линии с головой вражеского стрелка.

Между нами метров тридцать от силы…

Одновременно с тем сердце моё словно замерло, а в груди захолодело — оуновец уже передернул затвор карабина; третьей пулей он не промажет… Я это не сколько понял, сколько почувствовал — и все равно неспешно, даже как-то мягко потянул за спуск.

Голова врага дёрнулась, откинулась назад — и неестественно выгнувшись, стрелок рухнул спиной наземь. А я только теперь выдохнул, как-то даже удивленно таращась на срезанного мной нациста. Неужели попал⁈

А ведь стоило мне хоть чуть-чуть дернуться, качнуться — и пуля ушла бы в сторону…

Над головой захлопали частые пистолетные выстрелы — из окон здания, служащего нам импровизированным командным пунктом, наконец-то открыли огонь поляки. Впрочем, как долго длится огневой контакт? Минуту, полторы от силы? Ощущение времени у меня сильно сбилось — оно и понятно, всё-таки первый бой… Ляхи срезали целящегося в меня гранатометчика, успевшего достать пистолет из кармана и придерживающего раненого товарища. Столь же молодой оуновец, он не сразу нажал на спуск — занервничал, испугался? Шок первого боя, как и у меня? Не успел дослать патрон, не снял с предохранителя? Просто растерялся? Не знаю… Против броневика парень действовал умело, грамотно — но может и духа ему хватило лишь на отчаянный рывок к броне и бросок толовой шашки?

Так или иначе, поляки срезали обоих; вновь застрочил «дегтярев» броневика, открывшего огонь вдоль улицы. «Бэашка» теперь сдает назад, уже практически потухшей кормой к КП, не прекращая палить из пулемёта — невольно прикрыв огнём и нас с начштаба… Дубянский рывком поднялся на ноги и с трудом ввалился в дверной проем, кивком головы приглашая за собой. Бледный от боли, он упрямо закусил губу, не выпустив нагана из пальцев; разрядив остаток обоймы в сторону оуновцев, вновь показавшихся из-за угла соседнего дома, я нырнул вслед за товарищем.

— Обоих подковали, мрази!

Василий Павлович добавил ещё парочку непечатных, крепких выражений, после чего обернулся ко мне — и неожиданно подмигнув, с лёгким оттенком бравады заметил:

— Ничего, мы им также крепко врезали — так что ли, Пётр Семеныч⁈

Мне осталось лишь молча кивнуть, на что начштаба добавил:

— Стрелка хорошо уделал, прямо в лоб! Взял себя в руки, а то ведь по началу-то растерялся… Да с кем не бывает, Семеныч, война! Бывал в бою раньше, нет — а когда от риска отвык и пули над головой засвистели, то и руки невольно затрясутся… Верно я говорю?

— Верно…

Я отозвался эхом, не желая развивать разговор. Настоящий Фотченков — командир боевой и бывалый, в Испании в танках сражался, был ранен. Но для меня это первый бой, едва не ставший последним… Хотя в сущности, какой это бой по сравнению с тем, что уже кипит на высотах? Ну, судя по звукам артиллерийской канонады уже кипит… Да никакой! Так, мелкая стычка, перестрелка с террористами. Думаю, подготовленные солдаты тем же числом нас обязательно положили бы.

— Жаль только Сорокина, хороший был малый.

Василий склонился над погибшим командиром машины, чьи глаза, увы, уже неподвижно замерли — устремив свой взгляд в потолок. Вместе с начштаба мы с трудом сдвинули его в сторону, освободив проход, Дубянский забрал револьвер погибшего — а я указал на окровавленное плечо товарища:

— Палыч, тебя перевязать надо.

— Индивидуальные пакеты в машине имеются…

— Наверняка и у ляхов что-то найдём.

У панов офицеров, однако, ничего не нашлось — но оуновцы, получив жесткий отпор у штаба (в основном от экипажа геройского броневика), отступили. Так что я забрал индивидуальные пакеты из машины и кое-как перевязал полковника — благо, что пуля прошла навылет. Сложного, на самом деле, ничего нет — один из двух марлевых тампонов (тот, что неподвижный) требуется прижать к ране с одной стороны, второй наладить к выходному отверстию и туго перемотать бинтом. Хотя, конечно, все кажется таким простым на словах — на самом же деле от одного вида рваного человеческого мяса дурно становится… Да и полкан, хоть и бодрится, на самом деле потерял много крови — и теперь бледный, едва держится, чтобы не провалиться в спасительный сон. Я было предложил Палычу отдохнуть — но начштата решился во чтобы то ни стало дотянуть до окончания штурма высоток.

К слову, все сильнее ноет и мой поцарапанный бицепс… Хотя при перевязке выяснилось, что речь идёт вовсе не о «царапине»: вражеская пуля вырвала добрый клок мяса. В бою-то боль особо не чувствовалась из-за адреналинового коктейля в крови — а вот теперь рана буквально горит, и пить все время хочется…

Про вызов комкора я совершенно забыл — и только когда в помещение штаба аккуратно зашёл водитель, в нерешительности замерший в дверях и ищущий меня взглядом, на ум отчего-то сразу пришёл Голиков. Быстро кивнув Сикорскому, я покинул командный пункт, следуя за водителем… Генералу, кстати, я уже успел высказать о работе польской жандармерии и полиции. Как и о том, что думаю о командующем гарнизоном осажденного города — где боевики умудряются нанести удар в тыл! Причём в выражениях не стеснялся, хотя новый переводчик, по всей видимости, и пытался сгладить углы… Тем не менее Францишек сильно побледнел, на скулах его заиграли желваки. На некоторое время он покинул командный пункт — а из соседней комнаты отчётливо раздался крик бригадного генерала, распекающего подчинённых по телефонной связи…

Ну, очевидно, теперь и мне доведётся выслушать много нелицеприятного на свой счёт.

Нырнув в довольно узкое нутро бронеавтомобиля, отчётливо пахнущего гарью (хотя бензин лишь оплавил краску — это вам не заводская «КС» с температурой горения 1000 градусов!), я вновь похвалил экипаж:

— Братцы, наградные на вас подпишем, как только начштаба в себя придёт. Молодцы, орлы! Как оуновцам врезали, а⁈

Бойцы смущённо промолчали — но судя по блеску глаз водителя, похвала моя пришлась к месту, порадовала… Сам же я нетвердой рукой взял тангенту рации — и, глубоко вдохнув, словно перед нырком в ледяную воду, негромко произнёс:

— Комбриг Фотченков на связи.

Рация захрипела тяжёлым, этаким даже давящим голосом:

— Фотченков, что там у тебя? Почему сразу не ответил?

— Товарищ комкор, командный пункт был атакован украинскими националистами. Убит командир радийной машины, ранен начальник штаба Дубянский.

Голиков довольно резко — и неожиданно для меня переспросил:

— А сам?

— Сам… Также ранен, но легко.

— Понял… Что с немцами, почему Шарабурко запросил авиационную поддержку? Что там вообще происходит у вас, Фотченков⁈

Под конец вопроса голос командующего армии всё-таки срывается на крик. Я же стараюсь отвечать спокойно — хотя собственное раздражение в груди постепенно нарастает:

— Авиация была нужна в качестве поддержки для штурма высот 374 и 324, занятых немцами.

— Ты что, Фотченков, совсем с ума сходишь⁈ Какой штурм, у нас приказ с немцами в бой не вступать! Комбриг, ты знаешь, что такое приказ⁈

— Товарищ комкор, я знаю, что такое приказ. Но очевидно немцы подобного приказа не имели! В течение текущего дня врагом из засады были атакованы делегаты связи, разведчики старшего лейтенанта Чуфарова — а днем первая и третья роты моего батальона. Одна попала под воздушный налёт фрицев, вторая вступила в бой с немцами в районе железнодорожного вокзала — после того, как её головной дозор обстреляли из пулемёта. Враг был разбит и выбит с занимаемых позиций — сейчас же идёт совместный с поляками штурм ключевых высот, занятых немцами.

Как ни странно, Голиков дал мне выговориться — и только после ответил, едва сдерживая эмоции:

— Фотченков! Да ты хоть понимаешь, что за нарушение приказа пойдёшь под трибунал⁈ Что ты творишь…

Выдержка окончательно изменила комкору, сорвавшемуся на крепкую брань — и мне пришлось дослушать её до конца… Чтобы после яркого, насыщенного замысловатыми эпитетами монолога командующего сухо и деловито поинтересоваться:

— Товарищ комкор, из-за отсутствия авиаподдержки штурм господствующих над городом высот обернулся тяжёлыми потерями. Сейчас бой затухает, мы выбили противника, но потери ещё подсчитываем… В строю хорошо, если с десяток танков наберётся! Оставшихся в наличии сил удержать город мне не хватит. Немцам подходят подкрепления, не сегодня завтра начнётся генеральный штурм. Так когда мне ждать свои подкрепления⁈