Костер и Саламандра. Книга 2

Мы выходили далеко за полночь.

Олгрен с нами не пошёл. Я впервые увидела, как выглядит душевное потрясение у бронированного адмирала: он стоял, скрестив руки, неподвижный, как статуя, провожал нас взглядом – а лицо у него было одновременно печальное, мрачное и злобное.

– Я сам кое-что проверю, – сказал он на прощание. – Найду способ.

Я просто ни минуты не сомневалась, что Князь Сумерек может найти способ. Вильма только попросила его не убивать – но я не уверена, что адмирал воспринял её просьбу как непререкаемый приказ государыни.

– По возможности, – ответил он и ушёл в тень.

У меня на руках спал кроха Гелхард, завёрнутый в тёплое синее одеяльце, а тело Вильмы на носилках вынесли жандармы. Мы не закрыли её лицо, но оно было белым, как фарфор, даже синеватым в свете газовых фонарей. К проходной завода подогнали карету Королевского Госпиталя, туда было удобно поставить носилки – и мы с Ольгером, Тяпкой и младенцем тоже кое-как разместились. Рашу и Броуку подали мотор.

Проходная была оцеплена, но меня поразила толпа, стоящая вокруг. Они перекрыли улицу, их было ужасно много: молчаливые тёмные люди, рабочие с завода, горожане, какие-то женщины… По толпе прошёл гул, когда люди увидели носилки и нас с младенцем, – но почти сразу же умолк. Не думаю, что кого-то утешили наши бледные, зарёванные, усталые физиономии. Тело Вильмы горожане вряд ли рассмотрели, но именно это и напугало бы кого угодно сильнее всего. Все, наверное, думали, что небо рушится, – и кто их осудит…

– Дорогие горожане! – услышала я голос Раша, спокойный и твёрдый. – Мы пока ничего не можем вам сказать. Завтра сообщим всё – и о здоровье государыни, и о здоровье наследника престола.

Не знаю, разошлись ли они, но перед каретой толпа расступилась без звука – карета тронула с места и быстро покатила по пустым ночным улицам города.

– Как жаль этих добрых людей, – вздохнула Вильма. Она сидела на ногах собственного трупа – и мне было холодно видеть её такой: в окровавленном белом платье, с выбившейся прядью, лунной и полупрозрачной. – Они ведь ожидают вестей о нас с сыном, а я даже не могу их утешить. У них будет грустная ночь.

– Страшная ночь, государыня, – сказал Ольгер. – Жуть берёт, как представишь, что они думают. Вас нет – так и защиты нет никакой. Не младенец же…

– В моём завещании регентами названы Карла и Раш, – сказала Виллемина, но не слишком уверенно.

У меня опять потекли слёзы.

– Ну что ты, Вильма, – сказала я и шмыгнула носом. – Какая из меня регентша? Какой из меня политик? Я же просто некромантка у тебя на подхвате… разве только няня для младенчика, чтобы его учить обращаться с Даром. А Раш – он ужасно умный, кто спорит, но… ну что Раш сделает, если ему заявят, что ни у кого из нас прав нет? А если весь свет заявит? Вот у Хальгара есть. И Орстен ещё жив, между прочим…

– Слава Богу, что не понадобится это завещание, – сказал Ольгер. – Вот слава-слава.

Вильма улыбнулась, кивнула:

– Дорогие мои, я прошу вас, не надо так грустить! Весь главный ужас позади, остались задачи, которые нужно решать.

– Ох, государыня, – вздохнул Ольгер. – Нам с леди Карлой ещё хватит ужаса.

– Простите меня, глупую, – Вильма улыбнулась виновато. – Особенно вы, дорогой граф, простите. Я к вам не прислушалась…

– Я просто… мне просто… я не очень хорошо понимаю Дар, – сказал Ольгер, и губы у него задрожали.

– Когда некромант говорит: «Мне здесь неуютно», умная государыня откладывает визит, – сказала Вильма. – Это было достаточно ясно. Я понадеялась на собственное везение… мне не хотелось откладывать. Ждали меня, вы же видели…

– Тебе, Вильма, надо указ такой подписать, – сказала я мрачно. – Что любой некромант, который чувствует опасность, даже если не понимает, что это за опасность и где именно, может хватать тебя в охапку и тащить туда, где эту опасность чувствовать перестанет. Это будет очень полезный государственный указ, он нам всем десять миль нервов сбережёт не вымотанными.

Вильма обняла нас – и мне показалось, что она тоже сдерживает слёзы:

– Дорогие мои друзья… я боюсь, что мы не сможем предотвратить то, что диктует Предопределённость. От Судьбы не уйдёшь… сейчас мне кажется, что во всём есть какой-то смысл, известный высшим силам, не нам. Богу, аду… не знаю. Но нас ведёт Предопределённость – до той точки, в которой нам приходится решать. Милая моя Карла, мы с тобой сегодня прошли такую точку – и я отправилась не отдыхать на лоно Господне, а работать. И вы, дорогой Ольгер, снова проходите такую точку. Это всегда больно… но что же делать?

– Ага, – мрачно сказала я. – Мы все играем в игры, которые боги дали нам.

– И выигрываем, – улыбнулась Вильма. – Держитесь, друзья. Мы сможем.

Мы только переглянулись.

– Мне вправду стыдно, – сказала Вильма грустно. – И я вам очень сочувствую.

Мне было тепло от её призрачной ладони – но на душе не полегчало. Когда я думала об ужасной ночи, мне снова хотелось скулить и выть.

Во Дворце нас ждали грустный Валор и мэтр Фогель с Гленой – эти были просто в ужасе. Заплаканная Друзелла забрала у меня младенчика – они уже устроили детскую, а чтобы крошке-Гелхарду не пришлось слишком уж резко менять привычки, там его ждала его старая кормилица. Малышу, кажется, было лучше, чем всем взрослым, вместе взятым: его унесли спать в хорошенькую спальню, а перед сном мэтресса Луфа даст ему поесть. Отличная жизнь, по-моему.

Не нашей чета.

Мы отнесли тело Вильмы вниз, в казематы, вернее в лабораторию. Глена, плача, убрала волосы Вильмы под полоску полотна и принялась покрывать её лицо сперва маслом, а потом гипсом – чтобы сделать маску в точности.

Вильма с любопытством наблюдала за процессом.

– Вали отсюда, – сказала я. – Пожалуйста, уйди. Мешаешь очень.

– Чем? – искренне удивилась моя королева. – Всегда было страшно любопытно, как я устроена внутри.

Я врезала кулаком по столу – и снова разревелась:

– Ну я не знаю, не знаю я, как тебе объяснить! Не могу я так!

Испугала её – и она обняла меня снова:

– Ох, не плачь, пожалуйста, Карла, дорогая! Конечно, я уйду, если тебе так будет легче. Я просто думала… если мы будем болтать, то… Ох, Боже мой, какая же я глупая и бестактная! Прости меня.

– Иди, иди, пожалуйста, иди, – пробормотала я сквозь слёзы. – А то я что-нибудь испорчу, а потом себя загрызу.

– Конечно, сестричка, – сказала Вильма.

– С вами хотел побеседовать мессир Олгрен, государыня, – сказал Валор ласково. – У Сумерек есть какие-то важные вопросы. Быть может, вы найдёте немного времени на беседу?

– Цены вам нет, мессир Валор, – улыбнулась Вильма.

Я отправила с ними и Тяпку. Они ушли, а у меня немного отлегло от сердца.

Пока Глена заканчивала снимать маску, а Ольгер готовил инструменты для вскрытия, я просто стояла, опустив руки. Ждала, когда они закончат.

– Глена, – сказала я сипло, когда она начала стирать с лица Вильмы остатки масла, – надо будет волосы обрезать тоже. Парик сделать.

– Мы подберём волосы подходящего цвета, – сказала Глена, всхлипывая. Ей, кажется, было хуже, чем мне. – Сделаем несколько париков. Волосы ведь должны выглядеть идеально… а глаза очень похожего цвета у нас, оказывается, есть, – и разрыдалась.

– Успокойся, давай срежем волосы, – сказала я. – Надо работать быстро. Как можно быстрее и как можно лучше.

– Можно лучше вы? – спросила Глена, заглядывая мне в глаза. – Не могу. Кости – ещё так-сяк, а вот…

– Ладно, иди, – сказала я. – Займись формой для головы. Такие нежные все…

– Она же не медик и не некромантка, леди, – вступился Ольгер.

Мне ужасно хотелось на него наорать, но жалко стало. Только Ольгер меня и не бросил – и я ему была слишком благодарна, чтоб на него орать.

Я выпроводила Глену с заготовкой для маски – и ужасно долго срезала с головы моей Вильмы её чудесные солнечные локоны. Время тянула.

– Я представляю, как сделать хороший состав, леди, – сказал Ольгер. – Мы легко очистим кости до идеального состояния, – и вморгнул слёзы. – Простите меня… если бы вы… могли сами… леди… Мне… не знаю… неловко.

– Что тебе неловко? – фыркнула я, но уже поняла.

– Если бы вы могли… это… вскрыть тело? – сказал Ольгер жалобно. – До костей, ладно? А я обработаю кости сам… Пожалуйста, а?

И вид у него был умоляющий до нелепости. Всё на лице написано.

Одно дело – просто труп. Совсем другое – государыня, Виллемина, тело, которое имело отношение к её душе, – а душа-то не покинула юдоль… С костями проще, тело – это… очень интимно, что ли. Не страх, не брезгливость, а…

Целомудрие, что ли. И уважение.

И, в сущности, я могла его понять. Просто мне было нестерпимо… я опять должна была сама резать тело друга, самого-самого близкого друга – много хуже, чем тогда, в детстве, Тяпку, совершенно немыслимо…

Но Ольгер был прав. Я понимала, что прав.

Это моё дело. Он и так предложил помощь, какую смог.

И мне пришлось разобрать этот шедевр – тело Виллемины. Я не думала, что это будет до такой степени больно. Особенно лицо. Такое чувство, что святотатствую, режу это Божье чудо… Резала её тело, свои пальцы, ревела…

Сожгла её плоть в алхимической печи – и собрала пепел. И только тогда позвала Ольгера.

– Господи, леди, – сказал он, глядя на меня, как на выходца из ада. – Вам отдохнуть бы…

– Ты сказал, что кости обработаешь, – буркнула я. – Давай. Видишь, там ждут люди Фогеля, им надо собрать новое тело до завтрашнего заката. Делай быстро.

Он притащил какие-то свои банки и склянки, слил из двух в одну большую – запузырилось.

– Не испорти, – сказала я. – Второго шанса не будет.

А у него уже глаза прозрачные: задачу решает человек. Счастливец: тела не видит – кости ему так душу не жгут.

– Не беспокойтесь, леди, – сказал Ольгер. – Унция Ранней Зари, раствор Белого Ветра, безопасно и надёжно, смотрите!

Красиво сделал, надо признать. От этого его раствора кости Вильмы стали белыми, как фарфор, – и мы их отдали мэтру Фогелю, чуть-чуть успокоившись: по крайней мере, это будет красиво, насколько только возможно.

– И прочно, леди, – сказал Ольгер. – Вот увидите, будет прочно.

– Не прочнее, чем живые кости, – грустно сказала я. – Вся эта механика… эх… Пойдём наверх, душно мне что-то…

Виллемина беседовала с Валором, сидя в своём любимом кресле – вместе с Тяпкой, которая, кажется, грелась об неё. Я снова увидела Вильму в окровавленном белом платье – и меня снова резануло душевной болью, а она встала мне навстречу, протянув руки:

– Ох, Карла, дорогая! Как же тебе досталось сегодня…

Тяпка спрыгнула с кресла и полезла лизаться и лапиться. Я стояла и думала: хорошо бы не отключиться прямо сейчас.

Валор, кажется, догадался и придвинул кресло – и я села в обнимку с собакой и с духом. Свет газовых рожков показался мне присыпанным пылью.

– Деточка, – тихо сказал Валор, – постарайтесь немного успокоиться. Худшее уже позади.

– Валор, как вы думаете, – спросила Вильма, – кто-нибудь из вампиров отзовётся, если окликнуть? Год пришёл к повороту, вот-вот начнёт светать…

Валор подошёл к зеркалу и постучал в него костяшками пальцев, деликатно, как в дверь. В комнату вошёл Олгрен собственной персоной.

– Напрасно я не дождался леди, – сказал он. – Вы были правы, тёмная государыня.

– Валор, адмирал, ну зачем… – начала я.

Олгрен сделал ко мне быстрый шаг – и совершенно чудовищно вульгарным, просто хамским движением поднял меня на ноги и притянул к себе за плечи.

Так, что я завалилась ему головой на грудь.

Как… не знаю… как юнгу своего! Никто не ведёт себя так с леди!

Но он был – облако ледяной Силы, я в него падала, как в море, как в поднимающуюся волну, сияющую, просвеченную насквозь. Я почувствовала, как он меня наполняет: я – засохшая водоросль – и вот снова вода, вода – и в меня идёт живой ток, я парю в нём, как в глубине…

– Спасибо, дорогой адмирал, – услышала я Вильму словно сквозь толщу воды.

– Сейчас она уснёт, – сказал над моей головой Олгрен, и его голос прозвучал колокольной медью.

И я перестала барахтаться. Я дала себе падать и падать, пока не опустилась на дно тёмно-синего мерцающего сна…

Я 

И рогатая адская тварь высовывалась из центра звезды по плечи: дальше её не пускали штрихи защиты. Гад смотрел мне в глаза, и я видела, как адское пламя бушует внутри его головы, вырываясь в глазницы.

– Маленькая тёмная леди, – прошелестел он, как прибой по гальке. Как прибой по голым костям. – Маленькая лгунья. Женское счастье отдала за мнимую жизнь собачки, так?

– Это ты сейчас мне лжёшь, – сказала я. Я не чувствовала ни капли страха, только ледяную злобу, громадную, как штормовая волна. – Отдала за власть вязать живое с мёртвым священными Узлами. Двумя Узлами. Ты мне продал эту власть – и я буду ею пользоваться, когда пожелаю и когда понадобится. Но сейчас мне этого мало. Продай мне третий Узел.

– Почти не мнимую жизнь? – ухмыльнулся демон. – Это дорого, маленькая тёмная леди. Дороже, чем ты уже заплатила.

– Я знаю, – сказала я. – Я отдам.

– Твою способность рожать детей, – прошелестел демон и облизал губы языком пламени.

– Мою способность рожать детей, – повторила я. – И кровью скреплю.

– Кровью – мало, – прошипел демон. Он облизывался, как самый озабоченный лох на представлении в балагане. – Скрепишь плотью. Своей плотью.

– Хорошо, – сказала я. – Будет тебе плоть.

И вытащила нож из ножен в рукаве.

На моей клешне всё равно останется слишком много пальцев, подумала я – и меня замутило. Я шла к валуну у кромки прибоя боком, чтобы не выпускать демона из виду, – и у меня подкашивались ноги. Но я понимала: слабину дать нельзя, нельзя, нельзя.

Я просто положила растопыренную клешню на камень и рубанула по одному из мизинцев, у второй фаланги. Удивительно, как он легко отлетел – в первый момент было почти не больно. Нож острый. Не больнее, чем резать ладонь.

Я подобрала палец и швырнула демону.

– Мы в расчёте, маленькая тёмная леди, – прошуршал он удовлетворённо.

– И не смей касаться наших судеб во имя Господа, – швырнула я в него так же, как кусок пальца. – Мы принадлежим Предопределённости. Выполняй!

– О-о-у! – простонал демон и провалился в остекленевший песок, будто песок его затянул. Я брызнула на звезду кровью из обрубка – закрыла и запечатала портал.

Вот тут-то на меня и опрокинулась ужасная боль. Вся рука, до самого плеча, загорелась огнём. Я замотала руку подолом, но всё равно было настолько больно, что я заскулила.

И проснулась.

Я сидела в нашей с Вильмой постели, зажимая клешню окровавленной рубашкой. Вильма, Валор и Друзелла смотрели на меня с ужасом. Тяпка тянулась понюхать, лизала сухим языком – и у неё просто на морде было написано, как она жалеет, что по-настоящему, как у них, собак, положено, вылизать меня не может. Им же обслюнявить положено, всё понятно.

Собаки всегда так, они думают, что любую боль могут вылечить, если вылижут. Наивные такие…

– Ничего, Тяпка, – выдохнула я. – Ничего.

– Боже мой, Карла, милая, что с тобой? – прошептала Вильма, еле заметная в рассветном солнечном свете из окна. – Кровь?

– Палец отрезала, – сказала я, с трудом разжав зубы. – Кто-нибудь, попросите у Ольгера его микстуры, болит.

Друзелла выскочила из спальни опрометью.

– Деточка, вы во сне… – догадался Валор. Просто по тону было понятно, что догадался. – Ох ты… Мессир адмирал дал вам вампирской Силы, много… Надеялся, что это поможет вам прийти в себя, а вы отправились совершать новый обряд вампирским путём? По снам?

– Простите меня, пожалуйста, – сказала я и ему, и Вильме. – Просто Олгрен так удачно со мной поделился, грех было не взять. Времени-то нет! Сегодня последняя ночь полнолуния, а два таких обряда я бы просто не потянула.

Вильма заплакала:

– Я боюсь спрашивать, за что ты отдала палец, сестра. Потому что догадываюсь… ужасно.

И вот тут я поняла. Осознала до конца. И меня так отпустило, что, кажется, даже руку перестало так уж нестерпимо печь. Я улыбнулась:

– Ваше прекраснейшее величество, государыня моя драгоценная, я абсолютно удовлетворена, потому что очень, очень хорошо прошло. Просто замечательно. Так что тебе реветь не надо, тем более что я уже за нас двоих наревелась.

Вошла Друзелла с пузырьком.

– Вот, – сказала я. – Как раз и микстура подъехала. Он сказал, сколько пить?

– Глоток до трёх часов пополудни, – сказала Друзелла. – А потом можно ещё. Я послала за мессиром Сейлом.

– Замечательно, – сказала я. – Я тут подожду. Только мне бы поесть чуточку… Прикажите мяса принести, пожалуйста.

И я увидела, как у Друзеллы отлегло от души. А Виллемина села рядом со мной, обняла меня и прижалась – я чувствовала её, как тёплое облако, и думала: ничего. Это только до полуночи. После полуночи наладится всё.

Абсолютно всё, что вообще в человеческих силах наладить, – и ещё немножечко.

Сейл, когда увидел мою клешню, только головой покачал:

– Ох, леди Карла… разве так можно?

– Можно, – сказала я. – Некромант работает через боль и кровь, мессир, что ж делать. Не ухо же было отрезать. А клешня хуже не стала – некуда уже.

Он на мою бедную клешню смотрел и цокал языком. Ну да, вся в шрамах. Ну что поделаешь-то! Некромантка я, некромантка! Три четверти обрядов – через проклятую кровь. Плата за Дар, ясно же.

Сейл мне швы наложил на обрубок пальца, смазал чем-то, забинтовал клешню – а тем временем начала действовать Ольгерова микстура. Стало совсем хорошо. Ощущение такое, что боль, будто колючий браслет, съехала куда-то на запястье, на рукав, и там болталась – рядом, но отдельно. Не мешала. Правда, и забыть о себе не давала, но всё равно стало намного легче.

И я смогла поесть. Жрала мясо слишком быстро, не могла удержаться, и думала: после обрядов я – совсем не рыбоед.

Я с настоящим наслаждением доедала кусок свинины под пряным соусом – смешила Вильму своим, как она говорила, хищным видом, – когда вернулся Валор.

– Право, не хочется мешать вам, дорогая деточка, – сказал он, – но… э… слишком многие ждут новостей. Скажите, можете ли вы работать?

– Куда ж я денусь! – фыркнула я.

– Бедная, бедная Карла, – вздохнула Виллемина. – У тебя сегодня будет отвратительно тяжёлый день и тяжёлая ночь. Дорогая моя сестрёнка, я ведь собираюсь ездить на тебе, как на призовой лошади – и меня это и тревожит, и печалит. Были бы другие возможности – я постаралась бы дать тебе отдохнуть перед обрядом…

– Ещё тебя видит Валор, – сказала я. – И деточки. И Ольгер.

Виллемина покачала головой.

– Деточки слишком юны, а милейший мессир Ольгер – пока ещё, к сожалению, иностранец для Малого Совета. Так что – только мессир Валор, если нам удастся убедить достопочтенных правителей. Я позабыла упомянуть о нём, – и печально вздохнула.

– А меня точно будут слушать? – с сомнением спросила я.

– Тебя – да, – улыбнулась Вильма. – Ты – леди-адъютант, от тебя вообще всё зависит. Поэтому – давай попробуем собраться с духом.

– В нашу гостиную идём? – спросила я.

– Нет, – сказала Виллемина. – В зал Малого Совета.

Платье мне Друзелла приготовила золотисто-коричневое, с плетёными златолесскими кружевами. Очень хорошенькое – и настолько не траурное, насколько вообще можно в непраздничный день. И в мои волосы Друзелла вставила черепаховый гребень с топазами.

– Ради чего? – удивилась я.

– А почему нет? – улыбнулась Виллемина. – С чего бы тебе, дорогая, рядиться во власяницу? Разве сегодня постный день?

– Но ты… – заикнулась я.

– Меня просто не всем видно, – сказала Вильма твёрдо. – И всё. Из этого мы с тобой будем исходить.

Мы вошли в Зал, где ждали Броук, Раш, Норис – и почему-то Элия. Вид у них всех был, мягко говоря, не очень, особенно у Броука, который, кажется, так ни на минутку и не прилёг со вчерашнего дня.

Мы уселись – а мессиры миродержцы уставились на Вильму, и я поняла, что они-то видят пустое кресло. У Раша глаза снова наполнились слезами.

– Государыня? – спросил Броук очень напряжённым тоном, будто пытался рассмотреть или услышать.

Вотще, конечно. Простец же. Вот у него точно не было ни капли Дара.

– Дорогие мессиры, садитесь, пожалуйста, – сказала Виллемина, а я повторила:

– Государыня просит всех садиться. Всё хорошо, нам бы только до сегодняшней ночи продержаться как-нибудь.

– Очень тяжело, дорогая государыня, – сказал Раш дрогнувшим голосом. – Просто не сосредоточиться… простите меня. Господи милосердный, хоть бы какой-то знак…

– Ну как же я его подам? – огорчённо сказала Вильма.

– Государыня – не буйный дух какой-нибудь, – сказала я сердито. – Призраки эти самые знаки подавать учатся годами. Вам же сказали: сегодня ночью всё будет в порядке. Королева вас слушает, что ещё? Долго будете мяться?

– Э-э, – проблеял Элия. – Э… прошу прощения у государыни и у всех собравшихся… но дело важное и отлагательств не терпящее.

– Будьте любезны изложить, святой наставник, – сказала Виллемина.

– Государыня слушает, – сказала я, чувствуя себя исключительно по-идиотски.

Физиономия у Элии стала уж совсем овечьей. Наверное, он мог быть духовником Гелхарда, но на духовника Виллемины он совсем не тянул. Я подумала: надо будет ей предложить заменить его Лейфом, Лейф очень дельный.

– В три часа пополудни – большая служба в храме Путеводной Звезды и Благих Вод, – начал Элия таким тоном, будто ему ботинки жали. – Паства уже собирается. В храме и на площади – добрые прихожане наши… А я даже не знаю, что служить. А ведь они же того… именно того и ждут, что я буду служить.

Заупокойную или во здравие государыни, подумала я. Задачка.

– Скажи святому наставнику, – улыбнулась Виллемина, – пусть служит во имя исполнения надежд и ради благословения тяжёлого пути государыни, что пребывает в поиске выхода на свет. Чин Блаженного Фойла.

– Вот, точно! – обрадовалась я. – Я помню. Чин Блаженного Фойла, составленный для Аннелизы Рыжей – как раз когда она нового фаворита себе собиралась заводить, да? Деликатный был тип этот Блаженный Фойл: во имя исполнения надежд и в поиске выхода на свет – хорошо сказано. Красивая, кстати, служба. Вторая или третья часть Праведных Трудов, не помню, какая точно.

– Вторая, – подсказала Виллемина.

– Точно! – согласилась я. – Вторая часть, точно.

Элия потрясённо взглянул на меня, часто и мелко закивал, и вид у него был, по-моему, туповатый. Броук хмуро слушал, Норис показался мне погружённым в себя по самые уши – а Раш внезапно улыбнулся.

– Превосходно, ваше прекраснейшее величество, – сказал он, пожалуй, даже радостно. – Очень верно и дельно.

Броук вздрогнул и взглянул на него дико.

– Мессиры, давайте отпустим святого наставника, – сказала Виллемина. – У него много важных дел, ему необходимо подготовить службу. Удачи ему в делах и помоги ему Господь.

– Наставник Элия, – сказала я, – государыня вас отпускает службу готовить. И это… желает удачи и Божьей помощи.

Элия покосился на пустое кресло, поклонился и вышел, пятясь задом, как в варварские времена, говорят, выходили, не поворачиваясь спиной.

Раш слушал – и я дивилась, как у него ожило лицо. Даже искорки в глазах появились. Броук и Норис смотрели на него, как на умалишённого.

– Прекраснейшая государыня, – сказал Раш таким тоном, будто отлично видел Вильму в её кресле, и вытащил блокнот, – позвольте сообщить вам некоторые соображения по самым насущным делам.

Вильма слушала – и у неё было такое же лицо, как у Раша.

– Конечно, – сказала она. – Меня всегда восхищала ваша проницательность, дорогой герцог.

– Конечно, излагайте, – сказала я. – Государыня вашей проницательностью восхитилась.

– Итак, – продолжал Раш, легко вздохнув. – Я уже сообщил в прессу, что младенец-наследник жив, настолько здоров, насколько это возможно в его положении, и находится под присмотром акушерки с Королевских Курсов родовспоможения и лейб-медика. Ваше величество пребывает в тяжёлом состоянии, но лейб-медики, алхимики и некроманты делают всё возможное.

– И некроманты? – улыбнулась Вильма.

– Ага, – сказала я. – Некроманты в этом списке – самое оно.

– Я сообщил, – продолжал Раш невозмутимо, будто совет был совершенно рутинный, – что если медики, паче чаяния, не сумеют спасти тела прекрасной государыни, то с помощью алхимиков и некромантов оно будет заменено протезом. Согласно её высочайшей воле и новому закону об изъявлении воли духов.

– Звучит так непринуждённо, будто мы сообщаем об изящном пустяке, – удовлетворённо кивнула Вильма. – Словно о том, что было испорчено моё парадное платье, но новое уже почти готово. Дорогой мессир Раш, вы мастер формулировок!

– Государыня говорит, что формулируете хорошо, – улыбнулась я почти против воли. – Будто нам человеческое тело заменить или починить не сложнее, чем новое платьице заказать. Пара пустяков! Красиво, что ж.

Раш еле заметно улыбнулся в ответ. По-моему, тоже удовлетворённо.

– Лишь один момент, – сказала Виллемина. – Уточните, пожалуйста, что, опасаясь за здоровье младенца, который по желанию государыни наречён Гелхардом в честь его великого деда, мы не представим его Большому Совету в ближайшее время. Весной, когда дитя окрепнет. А все надлежащие священные обряды будут проведены в дворцовой часовне, где будем присутствовать лишь я, леди Карла, мессир канцлер и наш духовник.

Эту длинную тираду я постаралась повторить как можно точнее, чтобы Раш ничего не перепутал, – и тут радостно ухмыльнулся Норис:

– Государыня! – и поклонился смеющейся Виллемине.

– Что заставило вас поверить, дорогой Норис? – спросила она, и я повторила:

– Государыне интересно, что вывело тебя из ступора наконец.

– Ваше прекрасное величество, леди Карле ни за что не выдумать такую формулировку самой, – ехидно ответил Норис, и я показала ему кулак.

– Хорошо, – сказал Броук. – Звучит хорошо.

– У меня есть несколько серьёзных вопросов, прекрасный мессир Броук, – сказала Виллемина. – Я полагаю, что ни эликсиров, ни адских привад мессиры Норис и Ольгер на заводе Кнолля не обнаружили, потому что убеждена: Кнолль действовал исключительно по собственному и осознанному желанию. Права ли я?

– Государыня говорит, мессир Броук, что Кнолля не заставляли, он сам по себе гад, – повторила я. – Всё правильно?

– Я с ним побеседовал, государыня, – сказал Броук, обращаясь не ко мне, а именно к Виллемине, хотя точно не мог её увидеть. Голос у него был усталый, и тон безразличный, но отчего-то всё вместе поднимало дыбом волоски на руках. – Кнолль заговорил к утру. Сказал, мол, сделал всё, что смог, ради будущего Прибережья, – и усмехнулся, как вставший мертвец.

– Он говорил мне, что я толкаю страну к войне, – сказала Виллемина. – «Девочка, – сказал он, – ваши смешные амбиции погубят мою родину. Вы можете приказать немедленно арестовать меня, но прислушайтесь к словам старого человека, патриота и глубоко верующего: ваши глупые игры с адом настраивают против нас не только Перелесье, а и весь Север вообще. На что вы рассчитываете? – спросил он со слезами на глазах. – Это же нелепо!» Он говорил так страстно, что я не стала его прерывать.

А вот я бы прервала. Мне стоило очень большого труда всё это повторить.

– Страстно говорил, гад, ага, – закончила я, сжав кулаки. – И государыня его слушала. Меня там не было.

– Я предполагал, что Кнолль не слишком горячо одобряет происходящее, – сказал Броук. – Хотя бы потому, что у него были возможность и производственные мощности для выполнения армейских заказов втрое быстрее, чем он шевелился.

– От субсидий он не отказался, – заметил Раш.

– К чему отказываться от денег, – Броук дёрнул плечом. – Двойная выгода: его прибыль, наш ущерб.

– Он не был на трёх заседаниях Большого Совета, – сказала Виллемина. – А я надеялась, что личная беседа что-то изменит.

– Рабочие обрадовались вам больше, чем Кнолль, государыня, – сказал Норис. – Шерсть демонова, государыня, там была такая обстановка, что мои люди опасности не видели. Вас любит простой народ… а мы, как полагается, следили за толпой. Кто б мог подумать, что богатейший заводчик в стране выстрелит в свою королеву, в беременную даму… – закончил он с горечью. – Нереально. Я вправду думал, что колдовство тут… попросил графа разобраться… Никуда я не гожусь как шеф охраны.

– Годишься, – не утерпела я. – Просто – новое время.

– Ты права, дорогая, – сказала Виллемина. – Правила больше не работают. А мессир Норис делает очень много хорошего, напомни ему это, пожалуйста. И скажи, что я полагаюсь на него – но все мы принадлежим Предопределённости, тут ничего не поделаешь.

– Государыня просила тебе напомнить, что ты полезный и нужный, – сказала я. – И она тебе верит.

Норис на миг зажмурился, будто хотел свою боль сморгнуть.

– Спасибо, что верите, государыня, – сказал он. – Даже сейчас, когда я – как побитый пёс…

– Все мы… – начал Броук, но перебил сам себя: – Мои люди сейчас перетряхивают все связи Кнолля. И документация концерна «Сталепрокат Кнолля» – вся пошла к Рашу в ведомство.

– Честно говоря, мессиры, – задумчиво сказала Виллемина, – я не думаю, что у Кнолля есть какая-то группа, занятая подготовкой диверсантов, или что-то в таком роде. Но его друзья вряд ли заслуживают полного доверия: он наверняка делился с ними своими мыслями о нашей политике – и если они настоящие друзья, то, вероятно, соглашались…

– Государыня не думает, что кодла Кнолля будет кого-нибудь реально взрывать, – перевела я. – А я думаю, что могут.

– Сумасшедший убийца, – сказал Броук с омерзением. – Во всех смыслах. Собрался умирать за будущее Прибережья, тля. И считает себя героем.

– Слава милосердию Божию, что таких героев немного, – печально сказал Раш. – Но такое настроение и такой образ мыслей – встречаются.

– Я всем сердцем люблю и чту покойного государя, – сказала Виллемина. – Но в последние годы влияние Перелесья было чрезмерным. Прекраснейший государь Гелхард душой был рыцарем – и в большой степени человеком прежнего времени. Масштаба возможных злодейств и подлостей он себе не представлял… и полагал, что со злом можно договориться.

– А Перелесью дай палец – отожрёт руку по плечо, – добавила я от себя.

– Наши враги уважают государя, – сказал Броук горько.

– О да! – подхватила Виллемина ему в тон. – Кнолль сказал, что я предаю своего покойного названого отца и гублю дело его жизни. Они убеждены, что дело жизни государя заключалось в том, чтобы отдать Прибережье Перелесью – хотя он, насколько я могла понять, всю жизнь пытался сохранить нашу независимость.

– С переменным успехом, – добавил Раш. – Перелесцы при нашем дворе пели на разные голоса о золотом веке, о мире без границ, о всеобщем братстве – а в моём кабинете готовы были меня удушить, выбивая право беспошлинной торговли и требуя чуть не бесплатных перевозок на наших судах.

– И даже наставник Элия считает меня еретиком из-за веры моих предков, – напомнил Броук. – Духовные училища, похоже, учат, что только ветвь Сердца Мира и Святой Розы несёт вечную, абсолютную и незыблемую истину. Врагов воспитывают… а потом эти враги проповедуют нашему простому народу, что перелесцы – истинной веры, а мы – еретики.

– Моя бы воля, – сказал Норис с тихой холодной злобой, – я бы перелесских аристократов выставил с побережья вообще. Нечего им тут делать.

– Кнолль – и не аристократ, и не перелесский, – напомнил Раш.

– Прошу прощения, мессиры, – сказала Виллемина, – это не то, что нам нужно обсуждать. У нас есть дела, которые непременно нужно сделать по возможности быстрее.

– В смысле, потом будем возмущаться, – добавила я от себя, закончив пересказывать её слова.

– Пресса, – кивнул Раш. – Все ждут новостей.

– Очень хорошо, – сказала Виллемина. – Расскажите им о Кнолле. Как можно точнее и вернее. Что он считает себя патриотом, что уверял, будто я предаю дело жизни государя Гелхарда, что он надеялся на союз с Перелесьем – и жаждал золотого века. И ради всего этого нарушил присягу и попытался убить беременную даму. Уточним: перелесцы и их союзники считают, что цель оправдывает средства, а ради своего идеала, созданного ложью Перелесья, совершают бесчеловечные поступки.

Я старалась повторять сразу за ней, а Раш быстро записывал – тоже, по-моему, так точно, как мог.

– Кнолля – судить на закрытом заседании? – спросил Броук.

– Нет, – тут же ответила Виллемина. – Пусть будет показательный процесс. Нам нужно показать всем эту точку зрения – и сделать вывод: она приводит к преступлению перед страной.

– Орстена – казнить? – спросил Броук. – То, что он жив, меня нервирует.

– Нет, – вздохнула Виллемина. – Как бы ни было, он – родственник государя. Одиночное заключение. Пожизненно. Тайно доставить в монастырь Блаженного Ромма на Каменном острове, замуровать в каземат как государственного изменника. Не оповещать прессу и свет: он мёртв для всех, мы о нём забыли.

– Кнолля? – спросил Броук.

– Полагаю, он будет приговорён к публичному повешению, по закону – как обвиняемый в государственной измене и покушении на убийство королевы, – сказала Виллемина. – Если суд решит так, то я помилую его, заменив казнь пожизненным заключением. И распоряжусь, чтобы ему приносили свежие газеты. Я хочу, чтобы он увидел, к чему вело его предательство – и ради чего он пошёл на убийство. Увидел – и понял.

Ничего себе, подумала я, повторяя. Раш кивнул понимающе. Броук содрогнулся.

– Концерн «Сталепрокат Кнолля» переходит в собственность прибережной короны, – продолжала Виллемина. – Позаботьтесь о надёжном управляющем, дорогой мессир Раш. Мне нужен человек, который не будет задерживать выполнение королевского заказа.

– Спуск на воду подводного судна откладываем? – спросил Броук.

– Нет, – сказала Виллемина. – Он состоится в назначенное время. Надеюсь, я смогу присутствовать.

Я за это время уже немного освоилась и привыкла – наловчилась повторять за моей Вильмой почти слово в слово. И когда она отпустила Броука, чтобы начать обсуждать с Рашем курс ценных бумаг, состояние государственных счетов и всякое такое, от чего мой бедный мозг норовил свернуться в штопор, – я почти не путалась.

Только устала, будто на мне впрямь ездили верхом.

Отпустив Раша, Виллемина сочувственно мне улыбнулась:

– Мы почти закончили, дорогая. Я думаю, мы отложим донесения внешней разведки, послов и визит маршала до завтра. Мне кажется, что объяснять прекраснейшим мессирам Лиэру и Ирдингу придётся уж слишком много. Наверное, не стоит, верно?

– Вот она, королевская мудрость, – я случайно хихикнула. – Не знаю, как Ирдинг, я с ним плохо знакома, а вот Лиэр точно свихнётся.

– Постепенно привыкнет, – улыбнулась Вильма. – Мессиры миродержцы же привыкли. Даже фрейлины не шарахаются от мессира Валора – а уж военные-то и подавно приноровятся. Если я что-то понимаю, нам всем придётся постоянно привыкать к чему-то довольно жуткому или отвратительному… наступает тяжёлое время.

То, что вечером принесли мэтр Фогель и Глена, удивило меня ужасно – и Вильму, кажется, не меньше.

– Я ожидала увидеть скелет, – сказала Вильма, разглядывая искусственное тело. – А это… произведение искусства… дорогие друзья, я даже затрудняюсь назвать…

– Куколка, – сказала я озадаченно. – Фарфоровая. Но не возьму в толк, как вам это удалось.

Мне показалось, что они отлили искусственное тело из фарфора целиком – только полированным серебром блестели шарниры. Я смотрела на громадную, великолепно сделанную куклу с лицом Виллемины и думала: очень красиво. Просто очень. Но как же она будет двигаться? Фарфор довольно тяжёлый, слишком хрупкий…

– Это не фарфор, – с тенью даже самодовольства объяснил Фогель. – Это тот самый новый материал, о котором сейчас все говорят: каучук. Из фарфора только лицо, леди Карла, а тело – из белого каучука. Лёгкий материал, упругий, пружинит.

Я тронула белую гладкую ногу. На ощупь она напоминала холодную человеческую кожу – мне даже стало жутковато на миг.

Я взяла куклу за руку. Скрыть серебряные шарниры, двигающие пальцы, мастера не сумели, но кисть…

Я не могла взять в толк, как они успели создать за день этот шедевр – пока не поняла, что, по всей вероятности, наши мастера потихоньку вели свои собственные разработки и экспериментировали. И вот результат такого эксперимента… неожиданный.

Чудовищно дорогой, очевидно. Потрясающе красивый. Очень странный.

Никакой загробной жути.

И всё-таки… всё-таки…

– Вот так и становятся неувядающе прекрасными, – весело сказала Виллемина. – Карла, дорогая, скажи этим гениальным мастерам, что я не ожидала. Они меня восхитили.

– Государыне очень нравится, – сказала я дрогнувшим голосом.

Фогель прослезился:

– Государыня слышит?

– И видит, – сказала я.

Я уже заставила себя смириться – и сейчас меня очень грело, что наши драгоценные кукольники нашли способ не выставлять кости Виллемины напоказ. Они сделали больше, чем в принципе возможно, думала я… и всё-таки…

Наша государыня – кукла.

Наша бесплотная государыня.

Наша самую малость овеществлённая душа.

Чрево адово.

– Мне кажется, ты огорчена, – сказала Вильма.

– Пытаюсь представить, каково тебе будет внутри этой куклы, – ляпнула я мрачно. Не хотела настолько жестоко, но сорвалось.

– Никогда не заболит зуб! – радостно объявила Вильма.

И я снова чуть не расплакалась. Но плакать, в общем, было некогда. Я отправила человека за наставником Лейфом – он мне нравился и уже один раз сделал то, что нужно. Пока ждали Лейфа, мы с Друзеллой одели… куклу…

Как ранним утром – в рубашку и нижнюю юбку.

В одежде кукла до жути походила на Вильму. На спящую фарфоровую Вильму – даже локон выбился на висок.

– Невероятно хороша, – восхищённо вздохнула Вильма. – Идеальная я.

А мне почему-то опять хотелось разреветься.

Время шло к десятому часу вечера, но Лейф пришёл быстро.

– Можно подумать, вы через зеркало пришли, как вампир, святой наставник, – сказала я. – Просто пулей долетели.

– А я не из дома, – сказал он. – Я из храма Путеводной Звезды и Благих Вод, леди Карла. Молился вместе с наставником Элией за государыню – и задержался вот… сам не понимаю почему. Показалось, что могу понадобиться.

– Скажи святому наставнику, что меня поражает его интуиция, – улыбнулась Вильма. – Может, это Промысел?

– Государыня думает, что это вам с небес намекнули, – сказала я. – Шутит, но в таких шуточках есть доля истины. Ведь нашего гонца тоже что-то толкнуло идти за вами не домой, а в храм. Может, конечно, просто перепутал, а может, и его Судьба вела, кто знает.

Но это он, кажется, уже не слушал: он уставился на куклу, сидящую в кресле Вильмы:

– Господи милосердный…

– Нет её там ещё, – сказала я. – Она рядом. Но это уже ненадолго. Пойдёмте в дворцовую часовню, наставник Лейф.

Куклу хотел поднять мэтр Фогель, но его отстранил Валор, очень деликатно, но твёрдо. И сам её поднял.

– Это чрезвычайно любезно с вашей стороны, прекраснейший мессир Валор, – улыбнулась Вильма. – Теперь между нами будет больше общего, чем раньше.

Валор чуть поклонился – и взял куклу так, будто она уже была живая и ей надо было поудобнее лечь на его руках.

– А почему в часовню, леди Карла? – спросил Лейф довольно неуверенным тоном.

– Ну… – я пожала плечами. – Не знаю. По-моему, в храме как-то нехорошо рисовать на полу. И потом, там же пол-то мозаичный, там роза ветров перед алтарём, а выстраивать звезду поверх любого рисунка – дело рискованное. Лучше в часовне, там пол гладкий.

– Но ведь в часовне или в храме – всё равно обряд… того… как его… – замялся Лейф.

– Нет, – отрезала я. – С адом я уже договорилась. Ваше дело – обратиться к Высшим силам. Я хочу… в общем, я намерена просить помощи. У Неба.

Лейф больше не спорил, только покачивал головой, как будто всё никак не мог успокоиться. И мы пришли в часовню вчетвером: я, Лейф, Валор и Виллемина.

В часовне было совсем темно, только громадная луна светила в стрельчатые окна, как небесный фонарь. Лейф принялся зажигать свечи. Я взяла свечной огарок – и принялась рисовать храмовым воском звезду с двумя Узлами, а потом третий – вокруг.

Тяпка, которая проскользнула в часовню за нами, тихонько легла в тени и наблюдала, поблёскивала из темноты глазами, в которых отражались свечи.

А Валор с куклой и Вильма стояли рядом и смотрели – зато я решила не смотреть на них, пока не закончу. Я изо всех сил старалась ничего не перепутать.

Странно так в часовне было… чувствовала я себя странно.

От полной луны, свечей и моей решимости Дар должен бы был полыхнуть стеной, но не полыхнул, а наполнил меня равномерно – не как пламя, а как свет. Такой прозрачный жар – мне казалось, что я его даже вижу: кончики пальцев у меня просвечивали, будто я ими пыталась закрыть лампу.

И когда я замкнула третий Узел, линии тоже засветились – непривычно, тем тёплым неярким светом, каким светится воск зажжённой свечи возле самого пламени.

– Что мне теперь делать, леди Карла? – спросил Лейф, вставив в подсвечник на алтаре последнюю свечу.

– Молитесь о милости Божьей для души Виллемины, – сказала я и повернулась к Вильме и Валору: – К вам это тоже относится, кстати. Хоть про себя, хоть вслух – молитесь тоже.

– Карла, милая, что ты задумала? – удивилась Вильма. – Разве так можно?

– Это с самого начала слегка безумно, – кивнул Валор. – Мы ведь знаем, деточка, что никакого третьего Узла нет. Просто не существует такого обряда. Что же ад продал тебе?

– Ад знает, – хмыкнула я. – И я знаю. И Господь знает.

Дар так сиял сквозь меня, что я сама себе казалась ламповым стеклом вокруг него.

Лейф запел – и я с ним.

Получилось неожиданно хорошо. Мы как-то сразу попали в такт – и я слышала, как тихонько подпевает Вильма. Я пела и смотрела, как ведёт себя моя звёздочка с Узлами на полу часовни, погаснет ли она от Святого Слова, – но она потихоньку разгоралась, как огонь костра.

Когда Лейф закончил, свет от моего чертежа уже освещал и алтарь, и фигуру Валора с куклой. Вильма проявилась в этом свете, такая же лунная и серебряная, как мёртвые морячки, – и Лейф тихонько ахнул. Я поняла, что и он её тоже видит.

Я секундочку колебалась, думая, можно ли капать кровью на пол, – но Дар подсказал, что надо, и я разрезала клешню между бинтами.

– Первый Узел связывает душу с искусственным телом через меня, – сказала я, капая кровью в центр чертежа. – Кровью, плотью и волей. Второй Узел закрепляет первый – и даёт душе ту же власть над искусственным телом, какая была над живым. А третьим Узлом я привязываю душу к искусственному телу через мир Божий, как силы природы привязывают её в момент зачатия – во имя Путеводной Звезды и Благих Вод, и ад не имеет власти помешать, ему заплачено. Мне необходимо, я желаю.

Валор хотел положить куклу в центр звёздочки, но я мотнула головой и толкнула его так, чтобы он сделал шаг, вошёл туда вместе с куклой сам. Он как-то охнул или всхлипнул – но сделал этот шаг – и на миг сноп света, золотистого тёплого света, хлынул на них с Вильмой откуда-то из-под купола, как водопад.

И тут же всё кончилось. Вообще всё.

Пропало это тёплое свечение, моя звёздочка погасла, свечи показались совсем тусклыми, в часовне сразу стало намного темнее. И в этом сумраке я услышала голос Виллемины, совершенно живой, знакомый, её привычный голос:

– Дорогой мессир Валор, будьте добры, позвольте мне встать. Мне очень неловко, что вы до сих пор держите меня.

А за мной что-то зашелестело и стукнуло.

Ага. Лейф в обморок грохнулся, подумала я, но тут же, сама едва держась на грани сна и яви, поняла: не в обморок.

Просто заснул. Как некроманты после обряда.

Что ж это мы такое вместе со святошами делаем-то теперь? – успела подумать я, и сон наступил, как мистический золотистый свет.

Я проснулась от солнечного света, – солнечный луч в глаз попал – открыла глаза и увидела, как перед зеркалом в спальне крутится Виллемина.

Это так меня потрясло, что несколько секунд я просто смотрела во все глаза.

Вильма любовалась собой, как девочка.

На ней были рубашка, нижняя юбка и кринолин – и Вильма приподнимала его так и сяк, будто прикидывала, как будет выглядеть на нём какой-нибудь особенно модный чехол. Волосы Вильмы, мило взлохмаченные, рассыпались по плечам.

Тяпка крутилась у неё под ногами – как всегда, со всех сторон сразу.

И я смотрела и думала: весь ужас мне приснился. Приснился.

А Вильма почувствовала мой взгляд и обернулась.

Взглянула на меня громадными кукольными глазами из-под мохнатых ресниц. Стеклянные глаза, подумала я, но взгляд показался мне вовсе не кукольным. Серые глаза Вильмы. Весёлый взгляд Вильмы.

– Ты проснулась, дорогая, – сказала Вильма весело.

И я увидела, как двигается замечательно сделанный, но всё-таки заметный шарнир, держащий нижнюю челюсть.

– Вильма… – пробормотала я. У меня голос пропал и навернулись слёзы.

– Аф! – звонко выдала Тяпка.

И Вильма, крутанув каркас кринолина, села рядом, так изящно, будто всё с ней было в порядке. Протянула ко мне руку – и я потащила её за руку, притянула к себе и обняла.

Куклу. Вильму. Куклу.

Тёплую.

Прижала к губам её ладонь – тёплую, а металл шарниров показался мне холодом от перстней. Вильма. Вильма.

Она меня обнимала, Тяпка подлезала носом под наши руки, меня колотило, я сначала ревела, потом начала рыдать, цеплялась за свою королеву, как утопающий за соломинку, слушала, как она меня уговаривает: «Всё уже прошло, Карла, дорогая, храбрая, чудесная, замечательная…» – и мне ужасно много времени понадобилось, чтобы успокоиться.

На удивление.

Я, кажется, такого не ожидала. Я смогла разговаривать, только когда прошла эта дурацкая слабость, которая поздновато проявилась, – ну вот какой смысл реветь сейчас? Всё уже, всё.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я, прижимая её к себе.

Тяпка всунулась между нами, как всегда. Будто ничего особенного и не произошло.

– Очень интересно, – сказала Вильма. – Я думала, будет иначе. Я же ориентировалась на слова мессира Валора… а твой странный обряд, подкреплённый молитвами, видимо, изменил условия.

– Хуже? – спросила я тут же.

– Иначе, сестричка, – сказала Вильма с нежнейшей улыбкой в голосе, а лица её я не видела. – Двигаться очень легко, как в детстве или во сне. Я кажусь себе очень сильной.

– Ты тёплая, – сказала я, пытаясь уложить это в голове. – Валор был холодный, да и фарфоровые морячки – тоже.

– Я так себя и ощущаю, – кивнула Вильма. – Тёплой. Мне кажется, моё зрение стало чуть острее… но это не точно. Я слышу, как всегда, мои пальцы так же чувствительны, как и прежде. Прошла постоянная ноющая боль в запястье, после того как Эгмонд два раза вывихнул мне его. И я думала, что теперь не буду чувствовать боли. Но на радостях ушибла колено, – и рассмеялась.

Я её чуть-чуть отстранила, чтобы посмотреть.

Смех оживил кукольное лицо так, что я поверила в него. Вильма не могла улыбаться, но тёплый свет из глаз обозначал улыбку очень определённо. Как у живой.

Я погладила её колено – холодный шарнир, чуть выступающий над тёплым каучуковым «телом».

– Не это, – снова рассмеялась Вильма. – Но всё равно, дорогая. Меня очень обрадовала эта маленькая боль, как ни глупо это звучит: она дала мне понять, что я снова живая… хоть и в кукольном теле. Чудо нам с тобой Господь явил, удивительная моя сестричка. Ты ведь понимаешь, что ты – главное сокровище короны?

– Нет, – сказала я. – Это ты – главное сокровище короны. Фарфоровая или живая – всё равно.

– Я спала, – гордо сообщила Вильма. – Я могу спать. И это меня страшно радует. Я спала рядом с тобой и видела сны. Но, мне кажется, парик надо снимать? Тебя очень шокирует лысая королева? Впрочем, я буду надевать чепчик.

– Ты, живая ты, меня не шокируешь, – сказала я. – Никогда, никакая.

– Я позову Друзеллу, – сказала Вильма. – Нас ждёт работа, надо привести себя в порядок.

Я кивнула, отпустила её – и вдруг поняла, что моя несчастная клешня, на которой осталось только семь с половиной пальцев, как-то до изумления слабо болит.

И бинт на ней свободно болтается – ослаб, пока я спала. Вдобавок какой-то подозрительно чистенький бинт, а должен быть грязный и окровавленный: наверняка же на него с ладони натекло, и по полу я рукой возила, пока рисовала звезду. Хоть и в часовне – пол там далеко не такой же чистый, как мой рабочий стол.

А Друзелла в это время уже болтала с Виллеминой так, будто ничего ужасного не произошло.

– Как поживает мышонок, вы узнавали, дорогая? – спросила Виллемина, пока Друзелла мягкой щёткой укладывала её локоны в приличную причёску.

– Всё-таки, драгоценная государыня, парик на ночь хорошо бы снимать, – заметила Друзелла. – Я и вчера заметила вашему величеству, и сегодня то же самое скажу. По крайней мере – до тех пор, пока не будет несколько париков на замену. А его высочество-то прекрасно живёт, кушает хорошо – что ему! Навестите ещё.

– Почему мышонок? – спросила я. – Гелхард – мышонок?

– Наш летучий мышонок, – рассмеялась Виллемина. – Знаешь, у нас на севере летучие мыши впадают в спячку на зиму – и я видела их сонных на башне Дольфа. Представляешь, такие пушистые серебристые шарики… как одуванчики в инее. Их там никто не тревожит. И крошка Гелхард – такой же пушистый светленький шарик.

– Милостивая государыня, – прыснула я. – Спасибо, что не нетопырёк.

Рассмешила их обеих. Ужас наконец начал проходить.

– Друзелла, – сказала я, – а мне что, руку перевязывали?

– Мессир Сейл вас смотрел вчера ночью, – сказала Друзелла. – Только вы, милая леди, даже и не проснулись. А мессир Сейл очень дивился: как это, говорил, на вас заживает быстро! Мол, слышал он, что на некромантах после обрядов раны закрываются почти сразу – но тут же не просто порез, тут же вы себе по суставу палец обрезали…

Я принялась торопливо разматывать бинты. Они путались, я дёргала, рванула узел зубами, пропустила мимо ушей укоризненное замечание Друзеллы, что лучше бы ножницы взять, – содрала.

Бедная моя клешня в боевых шрамах. Обрубок мизинца – и кончается как-то гладко, с белым рубчиком по ободку…

Я его потрогала.

Руку слегка поламывало, как всегда после обряда, когда приходилось много резать. И такой же ломящей, тянущей слабой болью отдавалось в обрубке пальца – и где-то глубже, внутри ладони. И всё.

– Вильма, – сказала я, – смотри.

И протянула ей клешню показать.

– Невероятно! – воскликнула Виллемина. – Это необычно, да? Это по тебе обряд отрикошетил.

– Это не просто рикошет, – сказала я. – Это исцеление. Подарок это. Спасибо Ему. Потому что, мне кажется, это подарок со значением.

– Поясни? – Вильма поправила воротник. – Пока ещё есть пара минут.

– А что ж тут пояснять, – пожала я плечами. – Руки нужны для работы. Вот и весь сказ.

Мы не наряжались особенно, но костюмы, которые приготовила Друзелла, не были и слишком строгими и простыми. «Наша рабочая одежда, – сказала Вильма, поправляя в волосах тоненькую диадему с алмазными блёстками. – День как день».

Я поняла. День как день.

А в любимой гостиной Виллемины нас дожидалось непривычно много народу. Пришли даже маршал Лиэр, который никогда не появлялся при дворе так рано – у него по утрам были какие-то дела в Штабе, – и адмирал Годрик, который всегда был в разъездах. Мессир Ирдинг принёс корзинку с белыми крокусами. Ольгер с ходу преклонил колено и целовал Вильме руки – его накрыло, как и меня, он только старался изобразить, что это в глаз что-то алхимическое попало, ага.

– Милый граф, – ласково сказала Виллемина, – дорогой друг, ваша помощь неоценима. Позвольте ещё раз поблагодарить вас.

– Слава-слава Богу, – сказал Ольгер. – Теперь можно жить дальше.

– Замечательно выглядите, прекрасная государыня! – восхищённо сказал Раш. – Нереально прекрасно. Не ожидал.

Броук закашлялся, извинился и полез за платком – и потом кашлял в него, отвернувшись. Простудился, бывает.

Зато Валор был в полном блеске: Вильма подала ему руку, он обозначил поцелуй, а меня чуть приобнял за плечи, как старший родственник. Не просто так, конечно: чтобы я почувствовала, какие тёплые у него ладони.

– Вы тоже спали сегодня ночью, Валор? – спросила я.

– Вы, деточка, шалости ради не предупредили меня о последствиях, – сказал Валор, и живые искорки в глазах дорисовали и его лицо до улыбки. – И я заснул в третьем часу пополуночи за рабочим столом, как нерадивый школяр. Я уже отвык, даже не понял, что это за чудеса происходят со мною – и как же я оказался во фраке при дворе государя Эрвина, да ещё и на осеннем балу. Я забыл, что такое видеть сны. И как удивительно было это вспомнить…