Красный волк

Глава XXXIX

Сколько времени прошло с его отъезда из Хребта? Месяц? Полтора? Точно, не больше. Когда же эти двое успели так измениться?

Текка слегка раздобрела и окрепла, как кошка, дорвавшаяся до полной миски, и даже зеленое платье с обгоревшим подранным подолом теперь делало из нее не лесную бродягу, а попавшую в беду добропорядочную горожанку. Господин Кел-шин, напротив, весь осунулся, стал до серости бледным, что твой сорен, и синий гвардейский мундир лишь сильнее оттенял всю его немощь.

А взгляд!..

Господин Кел-шин смотрел на ведьму восторженно и подобострастно, она же не обращала внимания ни на его заискивающую улыбку, ни на протянутую ей руку.

Какое жалкое зрелище. И происходило оно прямо на глазах у капитана-норна. Неудивительно, что крапчатые рассказывали всякие небылицы о прадеде и выдумывали ему любовниц из своей породы. Как иначе, с такими-то живыми примерами!

Ун постарался сохранить невозмутимость, хотя живот крутило от стыда за собрата. Полунорнка это не самое страшное, что могло случиться с рааном, он сам слишком хорошо помнил об этом, но ведь с высокородных совсем другой спрос.

Встреча начала затягиваться. Уже и мальчишка с соренскими глазенками, не то подкидыш какой-то важной тетушки, не то ее незаконнорожденный отпрыск, вылез с водительского места и начал обмахиваться клетчатой кепкой, и полураан-счетовод успел десять раз поправить воротник рубашки, а господин Кел-шин все шептал и шептал что-то Текке, никого больше не замечая.

«Надо его окликнуть», – подумал Ун, но высокородный наконец-то отвернулся от спутницы и посмотрел вокруг с удивлением, словно успел позабыть, куда приехал. К счастью, тут ожил и капитан. Он шагнул вперед, снимая фуражку.

– Господин Кел-шин! Это честь, приветствовать вас в пятнадцатом пограничном лагере! Прошу простить, что встреча не достойна вашего титула, сообщение от господина полковника нам доставили лишь пятнадцать минут назад. Мы не знали, что вы...

– Обойдемся без церемоний. Это внезапная проверка, вы и не должны были ничего знать, – господин Кел-шин как будто еще не окончательно сошел с ума, голос его зазвучал отстраненно и уверенно. Он достал из-за лацкана мундира пару конвертов, один небрежно отдал капитану, второй спрятал обратно. – Здесь все о моих полномочиях. Отец... кхм... в смысле советник Ат-шин желает из первых рук узнать, какие у вас тут настроения. Но надолго я не задержусь, не волнуйтесь. Нам надо успеть на вечерний поезд. И пока я буду тут у вас осматриваться, позаботьтесь о госпоже Текке. Думаю, она захочет отдохнуть с дороги.

«Госпожа Текка» стояла неподвижно, только утренний ветер иногда с опаской касался длинных, распущенных волос. Ее ржаво-желтые глаза смотрели прямо на Уна, да так пристально, что захотелось спрятаться.

«Зачем он притащил тебя с собой?»

– Ун! – господин Кел-шин уже было пошел в его сторону, но тут же остановился, поморщился, словно наступил в собачью кучу, и снова, теперь уже с явной неохотой, обратился к капитану. – Ах да, кое-что еще. Я получил письмо на станции, майор Виц как-то узнал, что я буду здесь. Он обещал прилететь, хочет поговорить со мной. Так вот, капитан, разрешаю вам... Хотя нет, не так. Приказываю вам, капитан, послать его к помойной матери. Не желаю даже слышать о нем.

Капитан так растерялся, что развел руками, но господину Кел-шину не было дела до его удивления и тревог. А между тем удивлен был и Ун. Да, высокородные – высокородные и есть, и им многое позволено, но все-таки майорское звание, это не мелочь. И неважно, насколько глубока личная неприязнь, разве достойно поступать так с верным, пусть и слишком увлеченным своим делом, офицером, тем более рааном?

– Ун! Морской воздух творит чудеса! Вижу, ты совсем поправился, тебя не узнать!

«Вас тоже», – едва не ляпнул Ун, пока господин Кел-шин тряс его руку. Вблизи высокородный выглядел еще хуже. Под глазами залегли темные круги, а губы, растянутые в улыбке, как-то нервно подергивались.

– Пойдем, хочу посмотреть, что у вас тут за жизнь.

«Плакал мой патруль, – подумал Ун, – если все затянется, то они отправят на смотровую вышку кого-нибудь другого».

А все грозило затянуться, причем надолго – что именно ему нужно было увидеть, господин Кел-шин пояснять не как будто и не собирался, и когда Ун повел его через лагерь, вдоль строгих рядов жилых и складских палаток, он ни к чему не присматривался и только иногда кивал приветствовавшим его солдатам.

– Вон там у нас кухня и столовая, – Ун не выдержал молчания и указал в сторону длинной палатки, над которой поднимался легкий дымок.

Господин Кел-шин угукнул, хотя смотрел не на столовую, а куда-то назад. Ун тоже обернулся. У главных ворот вокруг ведьмы начала собираться небольшая толпа. Удивительное дело, а ведь он никогда не замечал за местными норнами особой религиозности, не считая, конечно, Ганнака, этого параноика, любителя перьев. С другой стороны, если отбросить ее богов и всю прочую ерунду, Текка сама по себе была тем еще зрелищем. Как ураган или пожар – и хочется, и невозможно отвести взгляд.

Ун хмыкнул, прогоняя эту высокомерную особу из своих воспоминаний и мыслей, отвернулся от нее и начал прикидывать, куда бы еще сводить гостя, но тут господин Кел-шин сам подал голос:

– Ну и запах! Что это там у вас тлеет?

– Это горе-мох, насекомые...

– Ну, главное, что не серое дерево, – отмахнулся господин Кел-шин. – Я вообще думал, что пограничные лагеря у нас как-то побольше. Ладно. Вижу, норнские офицеры тут вроде как справляются, вот и хорошо.

«Вот и хорошо?» В смысле?

Ун так удивился, что напрочь позабыл, что собирался сделать. Нет, он будет рад, если все закончится так неожиданно быстро, но о чем господин Кел-шин сможет потом доложить советнику Ат-шину? И что станут думать о таком «проверяющем» местные норны? Он ведь представитель Столицы. Да еженедельный осмотр курсантских казарм и комнат в Высшем офицерском училище проводили тщательнее и дольше, и без всяких распоряжений Совета.

– Знаешь, я вот считаю, когда что-то работает, так и лезть не надо. Давай-ка перейдем к главному вопросу.

Господин Кел-шин вытянул из-под лацкана белоснежный конверт, щелкнул каблуками ботинок и с неуместной торжественностью протянул его Уну.

– Рядовой Ун! Рад сообщить, что согласно решению дисциплинарного управления вам полагается четырехнедельный отпуск с правом въезда в Столицу, во время которого высочайшая судебная комиссия повторно рассмотрит ваше дело. Строго между нами могу намекнуть, что шансы на помилование крайне высоки.

Ун потянулся взять конверт, да так и застыл, слушая и не веря тому, что слышит. Это ведь, шутка? Очень жестокая шутка. Иначе и быть не могло, когда связываешься с высокородными. Разве не этому его научили в доме госпожи Диты? Разве не это он понял в день казни тех несчастных норнов? Надо было сохранить остатки достоинства и потребовать немедленно прекратить этот цирк, но конверт как будто сам собой оказался в его руках. Ун дрожащими пальцами надорвал короткий край, осторожно вытащил прямоугольник плотной бумаги, пестрящий печатями и подписями, и тут же принялся читать.

«Согласно решению... Высочайший Совет... по воле Его Величества...»

Никто, даже высокородный, не посмел бы ради дурацкой шутки использовать имя императора.

Ун опустил руки, чувствуя, как уши, особенно правое, укороченное, краснеют.

– Почему? – спросил он. – Почему они обо мне вспомнили? Что случилось?

Господин Кел-шин позволил себе долгую многозначительную паузу и победную улыбку, как будто и рассчитывал на такое удивление, а у Уна упало сердце. Тут не нужно было никаких слов, все стало до боли понятно. «Очередная подачка», – подумал он, чувствуя на языке горький привкус желчи.

– Мне показалось, что к твоему делу надо присмотреться получше. Вот я и написал отцу, что нам просто вредно разбрасываться такими достойными раанами из-за всякой ерунды. Отец кстати со мной согласился. Ты не радуйся раньше времени, но я, правда, уверен в успехе

Работа счетоводом была подачкой, отправка в самое грязное место на свете, в зверинец, вместо тюрьмы или ссылки, тоже была подачкой, и вот, пожалуйста, еще одна. Только из других рук. Как же теперь господин Ирн-шин, наверное, огорчится, когда узнает, что кто-то другой наступил на гордость его дрессированного любимца. Хотя он и так все уже знал. Ун выбросил то слащавое письмо, пришедшее от высокородного в прошлом месяце, но теперь понимал, что отправлено оно было не от внезапного порыва дружеских чувств. Неужели господин Ирн-шин прослышал, что у подопечного появились другие, более могущественные друзья в Совете, и решил подстраховаться?

– Ты как будто не рад.

Ун вскинул голову, понимая, что не знает, как ответить.

Разве он мог уехать? Ведь здесь, на этих закоулках мира, ему самое место. Здесь у него есть шанс хотя бы попробовать искупить свой позор пусть и только перед самим собой. Ун хотел сказать, что не просил о помощи, что все это лишнее, но смелые слова встали поперек горла рыбьей костью, вместо них вырвалось путанное и беспомощное возражение:

– Понимаете, господин Кел-шин, я ведь собирался подавать прошение, чтобы меня перевели в этот лагерь на весь оставшийся срок ссылки. Вам не стоило беспокоить Совет...

Улыбка на лице господина Кел-шина растаяла, иссушенное лицо стало казаться еще острее, серое пятно на шее мелко нервно задергалось. Он завел руки за спину, шагнул к Уну и заговорил тихо, но настойчиво:

– Совет почти никогда не соглашается пересматривать вынесенные приговоры. Это большая редкость, Ун, и такие редкие чудеса надо ценить. К тому же я поручился за тебя перед отцом. Ты сейчас ставишь меня в очень неудобное положение.

В голове крутились всякие глупости, не то жалостливые мольбы, не то оправдания: «Я должен все обдумать», «Дайте мне время», «Поймите, это все слишком внезапно» – и он бы что-нибудь такое и ляпнул, но встретился с взглядом господина Кел-шина и второй раз за утро прикусил язык. За занавесью легкого возмущения высокородного тихо бурлила почти детская обида, перемешенная с отчаянием и болезненной решительностью. Это была опасная смесь.

– Послушай, Ун, ты должен согласиться. Не из-за приказа явиться куда-то, даже не из-за слушаний, мне нужна твоя помощь...

– Господин Кел-шин! – окрик капитана в одно мгновение привел раана в чувство – столичная выучка взяла свое, и, поворачиваясь к не вовремя влезшему в разговор офицеру, господин Кел-шин больше не выглядел растерянным, а только слегка раздраженным.

– Что? – спросил он, резко одернув края мундира.

Капитан указал вверх, Ун запрокинул голову и сразу все понял. С севера по розовому рассветному небу ползла медленно, но неотвратимо приближалась черная точка.

– Вот же настырный старик, – прошептал господин Кел-шин. – Я думал, он будет здесь только к полудню. Капитан!

– Слушаю, господин Кел-шин.

– Долго сюда добираться от посадочной площадки?

– Я должен буду отправить к Птице автомобиль, – сказал капитан почти виновато, – в одну сторону получается десять минут…

– Значит у нас не больше четверти часа, – господин Кел-шин скрестил руки на груди, цыкнул, но потом ни с того, ни с сего негромко хохотнул, – ну что ж, может быть, все и к лучшему. Пусть майор ждет здесь. В конце концов, я чертовски занят и должен исполнять свой долг. Ун ведь у нас во всеоружии не просто так, – он слегка дернул Уна за капюшон маскировочного плаща. – Что ж, думаю, это судьба. Я еду с ним. Капитан, мы же вернемся часам к шести?

Ун едва не застонал. Как жаль, что ему никогда не давались все эти столичные игры в тонкие намеки. Будь иначе, он бы смог сейчас ненавязчиво разъяснить господину Кел-шину что и как здесь работает, и при этом не выставить его полным идиотом при норне. Как «проверяющему» высокородному стоило бы знать, что в патрули отправляются не «до шести» и даже не до ужина, а на несколько дней, и что сегодня они с отрядом проедут совсем недалеко – до лисьей развилки, а оттуда пойдут пешком через лес, чтобы проверить несколько ловушек, перед тем как отправиться к побережью. К счастью, и капитану, не в меру удивленному, хватило ума не пускаться ни в какие объяснения, вместо этого он выбрал неприкрытую спасительную ложь:

– Да, разумеется. Господин Ун вернется около пяти. Он сейчас отправляется в десятый лагерь. Там надо будет забрать...

– Отлично! Вот мое новое распоряжение. Старика можете никуда не посылать, но передайте, что я велел ждать меня здесь, – господин Кел-шин хлопнул в ладоши и довольно улыбнулся, наверное, уже представляя, какое лицо будет у майора, когда ему доложат, что столичный гость уехал всего лишь несколько минут назад. – А кстати этот... как его... Варран тоже тут? Он поедет с нами?

Варран не сказал ни слова, когда Ун отыскал его в общей палатке, чтобы сообщить, что выходной отменяется, и собрался быстро, как будто слышал сигнал тревоги. Что ж, для несуществующего задания лучшего напарника было и не найти. Другой бы мог начать ныть, жаловаться от досады и случайно проговориться, что никаких дел в десятом лагере у них нет и все это лишь дешевое представление для важного начальства, но только не Варран. Если бы еще господин Кел-шин не настоял, чтобы водителем с ними поехал его полусорен – так все это можно было бы даже назвать приятной прогулкой.

Ун все же хотел предложить не тащить Лина с собой, но, подумав еще немного, понял, что это было бы большой ошибкой. Не стоило бросать полусорена один на один с местными норнами. О веках рабства у серошкурых они помнили слишком хорошо, а найти повод для драки проще, чем кажется. И если бы такая драка случилась, Ун бы не поставил на полусорена и пол-империя.

«И о чем я только думаю?» – Ун поморщился, когда «Бык», старый и без того дребезжащий, налетел на очередную кочку, и покрепче вцепился в винтовку, стоявшую между колен. Какое ему дело до того, что бы там случилось с ублюдком? Его собственное будущее теперь покрылось туманом неопределенности, вот о чем следовало волноваться.

Ун уставился в затылок Варрана, сидевшего впереди рядом с Лином и что-то негромко рассказавшего тому о маршруте. На сидевшего же рядом, по левую руку от него, господина Кел-шина он старался не смотреть. Как же хотелось, чтобы высокородный вдруг забыл об их прерванном разговоре. Но пускай молчание и продержалось довольно долго, в конце концов неизбежное все-таки произошло. Ун почувствовал ладонь на своем плече, повернулся и тут же отпрянул, ударившись затылком об окно – бледное болезненное лицо господина Кел-шина оказалось совсем близко.

– Она ведь тебе не нужна, – прошептал высокородный.

– А? – не понял Ун и на всякий случай крепче вцепился в винтовку.

– Текка, – брови господина Кел-шина взметнулись в неподдельном возмущении, словно ни о чем другом, кроме ведьмы, никто бы и подумать не мог. Он подался еще ближе.

– Зачем она мне, – сказал Ун, уже почти вжимаясь в дверь, а про себя подумал: «И зачем она вам?»

Этого ответа вполне хватило, господин Кел-шин выдохнул, отодвинулся, не в меру драматично запрокинул голову и пригладил темно-красные волосы.

– Я все перепробовал, – сказал он с таким облегчением, словно наконец-то мог разделить тяжкую ношу, которую до этого много дней тащил в одиночку. – Ун, пойми, я ее уговаривал, я просил, я столько ей всего предлагал! Жизнь в Столице! Разве этого мало? Лучший дом. Я даже уже выбил для нее разрешение на въезд. А это было сложно, знаешь ли, даже для меня. У Текки за душой нет ни единого документа.

Господин Кел-шин замолчал, в один момент вид у него стал испуганным, он коротко рассмеялся, почти виновато:

– Ха, ты не подумай! Я ничего не просил у нее взамен. Клянусь тебе, ничего. Я лишь хочу, чтобы ей было лучше! Разве здесь жизнь? Вот скажи, разве это жизнь? – он стукнул костяшками пальцев по окну, запачканному пятнами раздавленной мошкары. – Там столько возможностей. Да что я рассказываю! Сам же знаешь. Столица! В Столице все иначе. А Текка никак не соглашается ехать. Но ты, – в этот раз высокородный ткнул пальцем в грудь Уна, и хотя лицо его не изменилось, но жест получился почти угрожающим, – ты что-то о ней знаешь. Я вспомнил, как она за тобой ходила. Хвостом ходила!

Ун скосился на Варрана. Норн притворялся глухим и не оборачивался. Да, господину Кел-шину определенно очень повезло с выбором. Будь тут кто другой, то этот его бредовый разговор уже завтра пересказывали бы по всему лагерю. Норны были верны, но порой слишком любопытны и падки на слухи.

– Когда я вспомнил, ну, как она за тобой ходила, то сразу понял: поедешь ты, тогда и она не откажется. И я был прав. Только намекнул, что буду инспектировать твой лагерь, так она сразу попросилась со мной! И в Столицу уехать согласится. Ун, я бы смог ее уговорить! Клянусь тебе. Дали бы мне еще один месяц! Всего один! Но у меня не осталось даже недели и оправдания для задержек тоже закончились. Я и эту проверку-то еле согласовал. Пришлось написать, как важно нам посмотреть на пограничные посты свежим взглядом... Какой же бред. Отец согласился, но потребовал, чтобы после я сразу возвращался. Так что, Ун, надеюсь, ты не станешь отказываться от отпуска.

У любого другого последние слова прозвучали бы как дружеская просьба, но господин Кел-шин выдал ее с тем нажимом, какой бывал и не во всех приказах.

– Я поеду с вами, – сказал он, и тут же был награжден широкой и счастливой улыбкой.

– Ха-ха! Я знал, что ты согласишься! И не волнуйся насчет службы. Когда тебя оправдают, сможешь делать, что хочешь. Даже вернуться сюда. Но... кхм... На место получше. А пока развейся! Подыши столичным воздухом. Вспомни, как раанам жить положено.

Ун кивнул. Как можно было отказаться от такого щедрого предложения? Он ведь не хотел добавить в свою коллекцию неприятелей еще одного важного раана. Хотя было ли дело только в страхе перед чужой властью? Если подумать, наверное, все происходящее к лучшему: он поможет высокородному, заодно побывает в родном городе, увидит племянника. А потом вернется обратно с новыми силами, в конце концов, вышки никуда не разбегутся.

«Нет, сюда я уже не вернусь», – Ун с тоской посмотрел в окно, на густой лес, зелено-красный, полный хищных зверей, скрытых топей и липкой паутины, усеянной коконами пойманных насекомых.

Зачем сюда возвращаться?

Снова наблюдать, как у Хребта пытаются отлавливать редких контрабандистов, решивших торговать с еще более редкими островными «гостями»? Или без конца чинить сигнальные ловушки, испорченные волками и оленями? Майор Виц был прав: здесь ничего не происходило и едва ли начнет происходить. Будет он тут служить верой и правдой, или вдруг исчезнет, заблудившись в чаще, – никто не заметит ни первого, ни второго. А сидеть на вышке, пытаясь отчистить раздразненную совесть, можно и десять, и двадцать лет. «Какая глупость». Это больше походило на бессмысленный религиозный ритуал, годящийся для одно только самоуспокоения. Надо рассказать Текке об этой его идеи. Ей понравится. Хотя нет, не понравится, она посмеется над такой дурной слабостью и снова скажет, что кошмары не исчезнут, пока он сам не прекратит винить себя в том, в чем не было никакой вины.

Он ошибся, потом эту ошибку исправили, вот и все.

И если уж возвращать себе достоинство, так по-настоящему полезным делом, и вытребовать для такого правильную, нужную подачку – не грех. Вдруг удастся вновь поступить в офицерскую школу? Обвинения отца в измене никуда не денутся, но ведь когда целый советник Ат-шин, благодетель армии, попросит закрыть на это глаза – кто ему возразит? А потом, уже при настоящих погонах, можно будет отправиться туда, где от него действительно будет толк. Хоть бы и в Сторечье.

«Я никуда не бегу».

Все аргументы были верные и логически правильные, но после них на сердце стало еще гаже, чем прежде. Ун медленно повел окаменевшими плечами, понимая, что на несколько минут совершенно провалился в собственные мысли и что рука его болит – так крепко он вцепился в винтовку, точно хотел переломить ее, а господин Кел-шин тем временем не замолкал. Он рассказывал о каком-то театре, как сводит Текку на все постановки, что девушкам такая ерунда как будто нравится.

– Я об этих пьесах теперь знаю столько...

Вот только о ведьме высокородный как будто не знал ничего. Такую ловкую актрису, всю жизнь водившую простаков за нос, театр бы только довел до зевоты. – Я думаю, ей обязательно нужно будет увидеть...

Ун кивнул.

Пусть себе болтает.

Еще бы этот его полусорен ехал быстрее! Восточная дорога была не весть какая, ухабов на ней хватало, но здешние солдаты никогда не водили так медленно и осторожно. А что будет за перекрестком, когда они свернут на южную дорогу, где в последний шторм все размыло? «Какая мне разница», – Ун привалился плечом к окну, позволяя себе ни к чему не прислушиваться и ни о чем не думать. Иногда «Бык» покачивался, подпрыгивая на очередной кочке или выбоине, и Уна вырывало из дремоты, но ненадолго. Иногда господин Кел-шин сам расталкивал его, спрашивал какую-нибудь глупость и упорно не обращал внимания, что снова и снова получает невразумительные ответы: он просто никак не мог замолчать, его счастью отчаянно требовался собеседник. А за окном все тянулся, и тянулся великий южный лес.

– ...как по-твоему, Ун?

Ун вскинул голову, не сразу вспомнив, где находится, а потом пробормотал:

– Простите, не расслышал, – он потянулся переставить винтовку, которая начала заваливаться между передними сидениями, но она вдруг вздрогнула и, как живая, скользнула из-под руки.

«Что...»

Уна бросило назад, цевье винтовки хлопнуло по бедру, а потом автомобиль взбрыкнул, встал на дыбы, и все закрутилось.

Невидимая рука сжала Уна поперек груди, встряхнула, приложив головой о крышу, со всей силы метнула в сторону, ударила о землю, подхватила вновь и потащила по дороге.

…кто-то едва слышно подвывал жалобным, высоким голоском. Ун поморщился от этого писка, с трудом разлепил веки – мир вокруг утопал в черно-сером клубящемся мареве. Он потянулся протереть лицо, смахнуть эту пелену, и охнул. Боль пошла от плеча, по руке, а потом отдалась где-то в боку, как будто прямо в ребрах.

Кулаки и тяжелые ботинки, замах, удар, хлюпающий тошнотворный звук, и снова замах...

«Я дрался?» – попытался вспомнить Ун. Нет, это было давно. Мысли путались, и проклятый плач, от которого раскалывался череп, становился громче, словно медленно приближался, как накатывающая волна, к нему начал примешиваться ритмичный скрежет. Ун поморщился, сплюнул кровь вместе с осколком коренного зуба и часто-часто заморгал, не позволяя себе больше никаких резких движений.

Сквозь клубящуюся темноту начали проступать неясные силуэты. Что там крутилось, и крутилось, и крутилось...

«Колесо».

Уна будто ошпарило кипятком, память вернулась.

Автомобиль лежал на боку шагах в десяти от него, похожий на большое подстреленное животное. Чуть в стороне распласталась добыча поменьше. И хотя бурая пыль сжирала все прочие цвета, синий мундир был не по зубам даже ей.

«Господин Кел-шин умер», – подумал Ун, еще даже толком не приглядевшись к телу, и знал, что прав. Разве что-то живое могло лежать настолько неподвижно в такой странной скованной позе? А голова... Куда это смотрела его голова? Нос задирался выше правого плеча. Похоже, господин Кел-шин свернул шею.

Что теперь делать?

Руки Уна начали холодеть, пальцы скрючились, сгребая мелкие камни. Но потом ужас, подступивший к горлу, растворился, сменившись внезапным осознанием: над телом господина Кел-шина кто-то стоял – не Варран, и не Лин.

Это была невысокая тощая женщина в серо-зеленом комбинезоне. Она обнимала винтовку, кажется, его винтовку, и подвывала. Это была... была... Ун сощурился, а потом дернулся всем телом, желая только одного – вскочить на ноги, но слабость, намертво спаянная с ноющей болью, навалилась ему на спину и придавила обратно к земле. «Надо притвориться мертвым», – правильная мысль запоздала. Островитянка заметила движение, вскрикнула и бросилась прочь от господина Кел-шина, едва не спотыкаясь о приклад и ремень винтовки.

Секунда – и она рухнула на колени рядом с Уном, наклонилась, ее странное лицо оказалось совсем близко. Он никогда в жизни не видел ничего подобного. Только на картинках. Только в книгах. Она была как трехцветная кошка, бурые, рыжие и белые разводы на коже перетекали друг в друга, из-под спутанных льняных волос, припорошенных пылью, пялились печальные зелено-желтые глаза, покрасневшие от слез. Говорили, что у островитян бывала и чешуя, и перья, но у этой пестрой как будто не было ни того, ни другого. Только уши, увешенные кольцами, были немного длиннее, чем полагалось и чуть топорщились в стороны.

«Как она нашла нас?»

Ун нервно рассмеялся и закашлялся от попавшей на нёбо пыли. Лучше спросить, откуда у него берутся такие тупые вопросы. Никто никого не находил. Засада. Вот что это такое. И кто ее устроил? Эта девчонка? Она же младше сестер. Лицо это курносое, круглое... У островных ублюдков нет никакой чести, если они отправляют на такое грязное дело вчерашних детей и молодых женщин.

А потом она заговорила, и Ун застыл с открытым ртом. Этот ритм и звучание он бы ни с чем не перепутал.

Она говорила на зверином наречье.

В общем сбивчивом потоке слух его начал вылавливать отдельные знакомые слова: «Все не так», «неправильно», «как», «знаю» – но вот девчонка наконец-то замолчала, сделала несколько вдохов и продолжила уже на раанском:

– Мы не желать такого! Я изволю вам помогать. Ожидайте.

Пестрая отбросила винтовку в сторону, да, это была его винтовка, с маленьким сколом на прикладе, трясущимися руками достала из потертой сумки, перекинутой через плечо, кусок бинта, отцепила с пояса комбинезона флягу и плеснула водой на ткань.

Почему эта дикарка говорила на зверином наречье? Откуда она его знала?

Пестрая только-только протянула бинт к его лбу, как вдруг что-то дернуло ее назад, поднимая на ноги. Она выронила флягу, вода плеснула в лицо Уна, но он даже не попытался зажмуриться и замершим взглядом смотрел вверх. Рядом с девчонкой стоял, недовольно скаля пасть, полосатый.

Невозможно.

Рыже-серые зверь был высок, выше всех полосатых, каких Уну только приходилось видеть в зверинце.

Невозможно.

Грива его была коротко обстрижена, а морда выбрита от шерсти.

Невозможно.

Зверь был обряжен в такой же комбинезон, как и у его хозяйки, рукава были закатаны до середины лапы.

Невозможно!

На поясе полосатый носил нож и кобуру с пистолетом, а за спиной – винтовку Варрана...

Ун рывком приподнялся на ободранных локтях, повернулся насколько мог, готовясь к худшему, но выдохнул с облегчением. Норн был жив. Он сидел на земле чуть поодаль со связанными руками и ногами, изрядно помятый – из носа на подбородок и шею натекло крови – но, судя по пристальному взгляду, каким он следил за зверем, в полном сознании. Полусорен был там же, рядом, тоже связанный, но выглядел в разы хуже, хотя, похоже, и избежал глубоких ран. Он покачивался взад-вперед и беспомощно пялился в одну точку, на своего мертвого кузена.

Наверное, Лин повторял про себя снова и снова: «Все это неправда. Все это не на самом деле».

Ун, к своему стыду, тоже не мог отделаться от схожих мыслей.

Они ведь были здесь и сейчас, а не сто лет назад. «Это какая-то ошибка», – он убеждал в этом не то самого себя, не то безжалостный мир, в котором все уже произошло, а тем временем цепкие лапы схватили его за воротник маскировочного плаща и перевалили на спину.

«Скажи ему, что я его убью, если будет шевелиться», – приказал полосатый девчонке. И она ничего не возразила. Даже не попыталась одернуть его. Как будто именно зверь был среди них главным. Она быстро вытащила из сумки старую, едва не разваливающуюся книгу, начала листать ее, потом облизнула губы и пропищала, заикаясь:

– Он изволяет просить...

«Я не прошу!» – рыкнул зверь, разматывая моток веревки.

– Тирт изволяет просить вас не... не... эм... извольте погодить... – снова зашуршали страницы.

«Все уже, не надо», – буркнул зверь, закончив связывать руки Уна, и глянул с такой глубокой злобой, будто вот-вот собирался кинуться на него и порвать на куски. Нет, эта тварь не должна так свободно ходить по земле. Эта тварь не имеет права говорить ни с кем на равных, пусть бы и с последней островной дикаркой. Никому из этих тварей не позволено такого! Нет в них ничего разумного. Посмотреть им в глаза – там пусто. Нет ничего ни в черных, как темнота, ни в синих, как воздух. Никакого разума. Одно только притворство. «Я не боюсь вас», – подумал Ун, попытался вздернуть подбородок, но только стукнулся шишкой на макушке о какой-то камень и зашипел, морщаясь.

Зверь фыркнул. Он содрал с пояса Уна подсумок с патронами, а вместе с ним и походный нож с широким лезвием, потом начал обшаривать карманы. Как же унизительно. А девчонка все не унималась.

– Мы не иметь намерений взять что-то, – медленно проговаривала она по слову, всхлипывая и шумно протирая нос, – это большая необходимость, чтобы наш разговор быть пройти.

«Я раан, – напомнил себе Ун, – я никому не позволю себя запугать».

Он старательно делал вид, что ничего не происходит, что он не валяется на земле, что его не обыскивают и пытался с вызовом смотреть в глаза зверя, злясь, что тот трусливо избегает ответного взгляда, но когда полосатая лапа потянулась к нагрудному карману его рубашки, все рухнуло.

– Не лезь! – попытался рявкнуть Ун, но из пересохшего горла вырвалось что-то невразумительное, напоминавшее больной клекот. Да и разве эта тварь могла что-то понять? Как же там правильно будет... – Не лезь! – повторил Ун на зверином наречии и понял, какую страшную ошибку совершил.

Полосатый уже запустил пальцы в карман, вцепившись в платок, да так и застыл. Теперь его мертвый синий взгляд был неотрывно устремлен на Уна. Нижняя челюсть медленно пошла вниз, задергалась, как у принюхивавшегося дикого кота. Не оборачиваясь, он громко рыкнул Пестрой: «Это красноголовый умеет говорить!»

«Ну и пусть, мы пришли за другим, хватит, прошу тебя...» – Пестрая сказала что-то еще, но Ун не узнал слов, или не услышал их. Он только и мог, что смотреть, как полосатая лапа вытягивает из кармана платок. Захотелось крикнуть «Оставь», просить, умолять, но отвращение к самому себе пересилило страх. Что с ним такое? Это же просто кусок ткани. Мусор. Почему он готов так унижаться ради этого? «Да что со мной?».

Окажись на его месте прадед, превратился бы он в подвывающую размазню?

Полосатый повернулся к Пестрой, голос его звучал все громче и яростнее: «Он работал там! Понимаешь? В том месте! Он знает наш язык!». Если теперь посильнее пнуть зверя под коленом, то, может, получится его опрокинуть. Жалко, что до ножа у него на поясе не дотянуться.

«У меня будет только одна попытка».

Ун начал прикидывать силу удара, но промедлил, полосатый уже отодвинулся, точно что-то почувствовав, а потом снова сгреб его за воротник плаща и потянул к себе. Из искривленной пасти вырвались пережеванные, изуродованные почти до неузнаваемости, но раанские слова:

– Ты работать в том место!

Невозможно. Невозможно! Трижды невозможно!

Звери не имели права произносить ни единого раанского слова! Да и разве могли? Только притворяться, только повторять. Только изображать разум. Неправильно! Те в зверинцах... Ошибкой было оставлять им даже тот фальшивый язык, выдуманный древним врагом. А что происходило на островах? Сколько там пряталось и ждало своего часа таких вот диких полосатых, предки которых сбежали после Объединительной войны?

– Ты, красноголовой, мучить шаат! Ты…

Полосатый сжимал воротник Уна все сильнее и сильнее, ткань впивалась в кожу как удавка.

– Смотреть на меня, красноголовый! Разве я животное? – зубастая пасть зверя, плюющая слюной, стала еще ближе. И глаза... Они были синие, но не такие, у нее.... – Разве они есть животное?

«Хватит», – девчонка потянулась к полосатому, но тот оттолкнул ее боком. «Тирт, ты все испортишь!»– возмущалась она, как будто дикое животное могло ее понять.

– А это…

Зверь отпустил воротник Уна, взмахнул смятым платком, глянул на него с ненавистью, а потом – с удивлением. Он медленно встал, развернул зеленую ткань, повертел ее так и сяк, глаза забегали, точно читая что-то. Встревоженная Пестрая заглядывала ему через плечо, как любопытная птица.

Что они там увидели?

Ун попытался перевалиться на бок и не смог. Собственное тело не слушалось его, а стыд душил хуже любого воротника. Надо было притвориться оглохшим и ослепшим, но он не выдержал и снова посмотрел вверх, на полосатого.

– Кто это тебя любит? – пролаял зверь. – Ты не.. не заслуживать таких слов, – он медленно сложил платок. – Ты забрать эту… эту вещь у…

«Замолчи», – взмолился про себя Ун. Он все прекратил, все исправил, неужели это дурацкое прошлое будет вечно нагонять его и кусать за пятки?

«Хватит!» – в этот раз Пестрая со всей силы хлопнула зверя по лапе, заставляя отступить в сторону, выхватила платок, сунула обратно в карман Уну и помогла ему сесть, придерживая за плечи, как смертельно больного.

– Все должно было случаться не так, – прошептала она, нервно взглянула на мертвое тело господина Кел-шина и вновь принялась торопливо листать свою книгу. – Мы... мы отплатим семье мертвого золотом, у вас есть мое слово! Так не должно было получаться. Позволяйте начать с начала.

Конечно, они заплатят.

Ун наблюдал, как зверь прошел вдоль автомобиля, мимо Варрана и Лина, и как встал посреди дороги. Наверное, вынюхивал, не едет ли патруль. Везучая тварь. Из десятого лагеря на запад никто практически не ездил, а из пятнадцатого на их поиски отправятся только вечером.

– Извольте, пожалуйста, милостиво извинить моего друга. Мы приехать к вам не затем, чтобы делать зло. Мы пришли, чтобы говорить... – шептала девчонка, – я просить вас повернуться.

Ун медленно повернул к ней голову. Вместо книги Пестрая теперь держала в своих странных, трехцветных руках лист белоснежной бумаги.

– Здесь есть наши предложения. Я отдам их вам. Сейчас я буду прочитать. Я Таара-та-Нан приехала на вашу землю…

«Это не их земля», – громко возмутился зверь, девчонка даже вздрогнула, замолчала, но все-таки решалась читать дальше.

– Я Таара-та-Нан приехала на вашу землю, чтобы говорить как голос семьи Та-Нан о детях народа шаар, которых вы именуете те, что полосатые. Нам ведомо, что у вас есть много шаар. Я не приехала, чтобы спорить с вами, но чтобы говорить.

Варран зашевелился, потирая связанные запястья, зверь тут же оказался подле него и наставил винтовку.

– Сидеть! – и добавил на своем фальшивом языке: «Лживая твоя кровь».

Дорвался до оружия и сразу такая отвага. Но Ун знал, какие полосатые на самом деле, он видел все, стоя на стенах зверинца, и знал всю их жалкую, трусливую природу. Ничто в этих тварях его никогда больше не обманет.

– Мы готовы купить шаар вашей земли. Мы оплатим золотом и плодами дерева иана за каждого шаар. Мы не можем выкупить всех, но готовы выкупить детей. Здесь на бумагах, – она указала пальцем на лист, с которой читала, – начертано наши предложения. И мы готовы выслушать ваши предложения. Через три дня, если считать с дня завтрашнего, наш посол будет явиться на это место в полдень. Мы будем благодарить за ваше участие.

Она медленно выдохнула, протерла слезящиеся глаза и осторожно вложила послание в руки Уна.

– И мне правда… мне так жаль, – она встала, отряхнула штанины и попятилась, прижимая книгу к груди, как будто защищалась от кого-то. – Мы отправиться ждать три дня…

«Нет», – зверь подкрался к ним почти бесшумно, но Ун насторожился не из-за этой ловкости. Пугало другое, то как полосатый снова и снова позволял себе перебивать собственную хозяйку.

«Что же происходит на островах? Как мы позволили этому происходить?»

– Вы пойдете туда, – залаял полосатый по-раански и вытянул лапу, указывая на запад. Значит, вероятно, знал, где находится десятый лагерь, и не хотел, чтобы они быстро добрались до помощи. Потом полосатый повернулся и указал на полусорена, которого все также покачивался взад-вперед и дрожал. – С нами пойти тот красноголовый. Мы будем вернуть его после разговора. И еще… и...

«Да как же там!» – зверь перебросил винтовку из одной лапы в другую и быстро-быстро что-то затараторил на этом своем резком языке, Пестрая слушала, а глаза ее октрывались все шире.

– Вам должно следовать туда, куда вам указано. Мы вас просим… – начала переводить она.

«Нет, мы не просим», – буркнул полосатый.

– Мы вас просим идти на запад и не возвращаться сюда. Здесь будет оставаться один из наших на некоторое время. Он будет… – она принялась искать что-то в книге, но Ун уже догадался, что именно сделает этот «один из наших».

–Если мы не пойдем на запад, а решим вернуться сюда, то он будет стрелять.

Бело-рыжие щеки Пестрой потемнели, она кивнула почти с благодарностью.

– Руки развяжете? – спросил Ун, сам не понимая, откуда в нем взялось столько наглости. Он просто чувствовал, что может попросить о таком. И знал, хоть и не смог бы объяснить откуда пришло это знание – оно было сродни уверенности в смерти господина Кел-шина – что девчонка согласится. Она еще не понимала, как все будет, но, как ни странно, это понимал зверь. Наверное, иногда инстинкты работали лучше любого разума. Полосатый встал между ними, не позволяя Пестрой ничего сделать, глянул на Уна предупреждающе и вновь указал на запад:

– Нет, руки не развяжет, красноголовый, а сейчас идти! Быстро!