Лучше подавать холодным

В первый год они голодали, и Бенна вынужден был просить у сельчан милостыню, покуда Монца трудилась в поле и собирала ягоды в лесу.

На второй год удалось снять урожай получше и вырастить кое-какие овощи на делянке возле сарая. А еще, когда начались метели и в долине воцарилось белое безмолвие, их ссудил хлебом мельник, старик Дестор.

На третий год стояла чудесная погода, дожди шли вовремя, и на верхнем поле пшеница уродилась на славу. Не хуже, чем у отца. Из-за беспорядков на границе цены были высокими. Вырученных денег должно было хватить на то, чтобы залатать крышу и справить Бенне новую куртку. Монца, глядя, как ветер гонит волны по пшеничному морю, испытывала ту особую гордость, какую знает всякий, сделавший что-то собственными руками. Гордость, о которой говорил отец.

За несколько дней до жатвы ее разбудили среди ночи какие-то звуки. Зажав рукою рот спавшему рядом Бенне, она растолкала его. Взяла отцовский меч, открыла ставни, и, тихонько выбравшись через окно в лес, брат с сестрой спрятались в ежевичнике.

Перед домом маячили черные фигуры. Во тьме ярко пылали факелы.

– Кто это?

– Ч-ш-ш.

Слышно было, как ночные пришельцы взломали двери и принялись крушить все в доме и сарае.

– Что им надо?

– Ч-ш-ш.

Затем они окружили поле и подпалили его факелами, и маленькие огоньки, пожирая спелую пшеницу, обратились в грозное, ревущее пламя. Кто-то радостно завопил. Кто-то засмеялся.

На худеньком личике Бенны, озаренном трепещущими оранжевыми сполохами, блестели слезы.

– Но зачем они… зачем…

– Ч-ш-ш.

Монца смотрела, как ясное ночное небо заволакивает дым. Все, что осталось от ее трудов, ее мучений, ее пота. Пришельцы удалились, но она долго еще сидела, глядя на догоравшее поле.

Утром пришли другие. Угрюмые жители долины, жаждавшие мести. Возглавлял их старик Дестор – с мечом на бедре и тремя сыновьями за спиной.

– Здесь тоже побывали, да? Вам повезло, что остались живы. Креви они убили, вместе с женой. И сыном.

– Что вы собираетесь делать?

– Пойти следом. И повесить их.

– Мы тоже пойдем.

– Вам лучше бы…

– Пойдем.

Дестор не всегда был мельником и дело знал. Налетчиков они догнали на следующую ночь. Те, возвращаясь обратно на юг, встали лагерем в лесу, развели костры и даже не выставили охрану. Воры, а не солдаты. Среди них были и фермеры, только с другой стороны границы, решившие, видно, расплатиться за какие-то свои мнимые обиды, покуда господа их были заняты, расплачиваясь за свои.

– Кто не готов убивать, пусть остается здесь. – Дестор вытащил меч, и остальные тоже взяли на изготовку тесаки, топоры и импровизированные копья.

– Останься! – жалобно попросил Бенна, цепляясь за Монцу.

– Нет.

Пригнувшись, она ринулась с отцовским мечом на свет костров, плясавший среди черных деревьев. Услышала крики, лязг металла, свист спущенной тетивы.

Выбежала из кустов прямо на двух мужчин у огня, над которым дымился котелок. У одного, бородатого, в руке был плотницкий топор. Он только начал поднимать свое оружие, когда Монца уже полоснула его мечом по глазам. Бородач с воплем повалился наземь. Второй развернулся бежать, но не успел и шагу сделать, как она достала его мечом в спину.

Бородач выл без умолку, схватившись руками за лицо. Монца вонзила меч ему в грудь. Он влажно всхлипнул несколько раз и умолк.

Она угрюмо смотрела на два трупа, пока не затихли кругом звуки сражения. Потом из кустов настороженно выбрался Бенна. Снял у бородача с пояса кошелек. Высыпал себе в ладонь горсть серебряных монет.

– Семнадцать скелов.

Вдвое больше, чем стоило все их пшеничное поле.

Кошелек второго убитого брат протянул ей, широко раскрыв глаза.

– А у этого – тридцать.

– Тридцать?

Монца взглянула на отцовский меч, обагренный кровью. Как странно… что она стала убийцей. Как странно, что убивать оказалось так легко. Легче, чем ковыряться пропитания ради в каменистой земле. Намного легче.

Потом она ждала, когда же к ней явится раскаяние. Долго ждала.

Но оно так и не явилось.

Яд

Денек выдался из тех, что больше всего нравились Морвиру. Прохладный, даже холодный, но совершенно тихий и безупречно ясный. Сквозь нагие черные ветви фруктовых деревьев ярко светило солнце, превращая тусклую медь треножника в золото, высекая из дымчатого стекла посуды драгоценные искорки. Нет ничего лучше, чем работа в такой день на открытом воздухе, в котором смертоносные испарения рассеиваются, никому не причиняя вреда. Представители морвирова ремесла почти все погибали, рано или поздно, от своих же составов, и у него не было ни малейшего желания присоединяться к их числу. Помимо всего прочего, репутацию уже не восстановишь…

Глядя на зыбкий огонек, над которым кипятились реактивы, кивая головою в такт их прилежному побулькиванию, тихому дребезжанию конденсатора и реторты, умиротворяющему шипению пара, Морвир улыбался. Звуки эти для него были что лязг клинка для мастера мечей, звон монет для мастера торговли. Они означали, что работа успешно продвигается. И на сосредоточенное личико Дэй сквозь искажающее стекло заостренной накопительной колбы он поглядывал тоже с чувством глубокого удовлетворения.

Прелестное личико, ничего не скажешь, в форме сердечка, обрамленное светлыми кудряшками. Но в прелести его ничего приметного, ничего бросающегося в глаза. Одна обезоруживающая невинность. Такое лицо вызовет симпатию у каждого, но никому не запомнится. Мгновенно ускользнет из памяти. Морвир и выбрал-то ее, главным образом, из-за лица. Поскольку ничего не делал случайно.

На кончике трубки конденсатора заблистала драгоценная капля. Разбухла, вытянулась, оторвалась, наконец, и, прочертив сверкающей молнией пространство колбы, бесшумно канула на дно.

– Превосходно, – пробормотал Морвир.

За ней последовали торжественной вереницей, разбухая и падая, другие капли. Последняя отчего-то замешкалась на трубке, и Дэй легонько щелкнула по стеклу. Капля сорвалась, присоединилась к своим товаркам, выглядевшим на дне колбы точь-в-точь как обыкновенная вода, которой едва хватило бы смочить губы.

– А теперь, дорогая, действуй осторожно. Очень, очень осторожно. Твоя жизнь висит на волоске. И моя тоже.

Дэй, высунув от усердия язычок, с крайней бережностью сняла конденсатор, поставила его на поднос. Медленно разобрала на части весь аппарат. У нее были чудесные, ловкие ручки: нежные, но твердые, какие и требовались для ученицы Морвира. Заткнув колбу пробкой, Дэй подняла ее к свету. Солнечный луч превратил влагу на дне в жидкий бриллиант. Девушка улыбнулась невинной и прелестной, но совершенно не запоминающейся улыбкой.

– Так мало.

– Это наичистейшая суть. Без цвета, запаха, вкуса. Но достаточно проглотить бесконечно малую каплю, вдохнуть испарения, даже просто прикоснуться – и человек умрет через несколько минут. Противоядий нет, лекарств нет, невосприимчивости нет. Это воистину… король ядов.

– Король ядов, – с должным благоговением выдохнула она.

– Сбереги это знание в своем сердце, дорогая, чтобы использовать при крайней нужде. Только против самых опасных, недоверчивых и коварных клиентов. Тех, кто лично знаком с искусством отравления.

– Понимаю. Осторожность на первом месте, всегда.

– Очень хорошо. Это самый ценный из уроков. – Морвир уселся на стул, сложил пальцы домиком. – Теперь ты знаешь все мои секреты. Ученичество твое подошло к концу, но… надеюсь, ты останешься со мной как помощница.

– Служить вам – честь для меня. Мне еще многому предстоит учиться.

– Как всем нам, дорогая моя. – Морвир резко повернул голову на звук колокольчика, звякнувшего у ворот. – Как всем…

По длинной дорожке через сад к дому приближались двое. Мужчина и женщина. Морвир раскрыл подзорную трубу и принялся разглядывать через нее визитеров.

Мужчина был очень высок и выглядел из-за этого внушительно. Развевающиеся волосы, поношенная куртка. Северянин, судя по внешности.

– Дикарь, – проворчал Морвир себе под нос. Таких он заслуженно презирал за грубые повадки и склонность к суевериям.

Перевел подзорную трубу на женщину. Та, одетая почти как мужчина, смотрела, шагая по дорожке, прямо на дом. На самого Морвира, казалось. Угольно-черные волосы, очень красивое лицо, ничего не скажешь. Но жесткое в своей красоте и даже пугающее, чему способствует выражение непреклонной решимости. Лицо, выражающее вызов и угрозу одновременно. Лицо, которое, будучи раз увиденным, забудется нескоро.

Не так красива, конечно, как его мать, но с матушкой никто не сравнится. Та была наделена почти сверхъестественной красотой. Улыбка ее, непорочная, сияющая, как само солнце, навек запечатлелась в его памяти, словно…

– К нам гости? – спросила Дэй.

– Девица Меркатто. – Он щелкнул пальцами, показывая на стол. – Убери это. С наивеличайшей осторожностью, помни! Потом подай вино и пирожки.

– С чем?

– Всего лишь со сливами и абрикосами. Я собираюсь угостить посетителей, а не убить.

«Пока они не сказали, во всяком случае, с чем пришли», – подумал он.

Дэй проворно убрала со стола, застелила его скатертью, расставила вокруг стулья. Морвир тем временем предпринял кое-какие простенькие меры предосторожности. Затем, усевшись на стул, скрестил перед собою ноги в начищенных до блеска высоких сапогах, сложил руки на груди – ни дать ни взять сельский помещик, наслаждающийся свежим воздухом в своем именье. И разве он не заслужил этого, в конце концов?

Когда посетители приблизились, он поднялся на ноги с самой угодливой из своих улыбок. В походке женщины Меркатто ощущался слабый намек на хромоту, которую она умело скрывала. Но восприятие Морвира за долгие годы занятия опасным ремеслом отточено было до остроты бритвы, и ни одна деталь от него не ускользала. На правом боку у нее висел меч, по виду неплохой, но ему Морвир уделил мало внимания. Оружие уродливое и бесхитростное. Носить его еще можно, но в ход пускать – удел гневливых невежд. Перчатка на правой руке подсказывала, что женщине есть что прятать, ибо левая была обнажена и щеголяла кроваво-красным камнем величиною с ноготь большого пальца. Цены многообещающе немалой, коль он и впрямь являлся тем, чем выглядел.

– Я…

– Вы – Монцкарро Меркатто, в недавнем прошлом капитан-генерал Тысячи Мечей на службе у Орсо, герцога Талина. – Руки в перчатке Морвир решил не касаться, поэтому предложил гостье свою левую, ладонью вверх – жестом, исполненным скромности и смирения. – Наш общий знакомец, некто Саджам, предупредил меня о вашем визите. – Она ответила коротким рукопожатием, твердым и деловитым. – А ваше имя, мой друг?.. – Подобострастно наклонясь, Морвир взял большую правую руку северянина в обе свои.

– Кол Трясучка.

– О… да, ваши северные имена всегда казались мне восхитительно образными.

– Какими?

– Прелестными.

– А.

Морвир еще мгновение удерживал его руку, затем отпустил.

– Прошу, присаживайтесь, – улыбнулся он Меркатто, которая, подходя к стулу, едва заметно поморщилась. – Должен признаться, не ожидал, что вы окажетесь столь прекрасны.

Она нахмурилась.

– А я не ожидала, что вы окажетесь столь любезны.

– О, я могу быть крайне нелюбезен, поверьте, коль требуется. – Появилась Дэй, молча поставила на стол блюдо со сладкими пирожками и поднос с бутылкой вина и бокалами. – Но вряд ли это требуется сейчас, не так ли? Вина?

Посетители обменялись выразительными взглядами. Усмехнувшись, Морвир вынул из бутылки пробку, наполнил вином один бокал.

– Вы оба наемники, но, смею предположить, не нападаете с целью грабежа и вымогательства на каждого встречного. Так и я вовсе не травлю каждого из своих знакомых. – Он сделал большой глоток, словно демонстрируя безопасность напитка. – Иначе кто бы мне платил? Вам ничто не угрожает.

– Пусть так, но мы все же откажемся, уж простите.

Дэй потянулась за пирожком.

– Можно?..

– Полакомься, дорогая. – Он снова обратился к Меркатто: – Стало быть, вы пришли ко мне не ради того, чтобы выпить вина.

– Нет. У меня для вас есть работа.

Морвир проэкзаменовал состояние своих ногтей.

– Смерть великого герцога Орсо и еще кое-кого, полагаю. – Ответом было молчание, которое он счел достаточным поводом пуститься в объяснения. – Чтобы прийти к такому выводу, не требуется большого ума. Орсо объявляет, будто вас и вашего брата убили представители Лиги Восьми. Затем от моего и вашего друга Саджама я слышу, что вы куда более живы, чем объявлено. И поскольку не происходит трогательного воссоединения с Орсо и не разносится слух о вашем чудесном спасении, остается предположить, что осприанские наемные убийцы были на самом деле… игрой воображения. Герцог Талина наделен печально известным ревнивым нравом, а ваши многочисленные победы сделали вас, на вкус вашего хозяина, слишком уж популярными. Я близок к сути?

– Весьма.

– В таком случае, примите мои сердечные соболезнования. Ваш брат, судя по всему, не смог к вам присоединиться, вы же, как я слышал, были неразлучны. – Холодная голубизна глаз Меркатто совершенно заледенела. Да еще этот угрюмый молчаливый северянин рядом… Морвир со всем тщанием откашлялся. Меч, воткнутый в кишки, сколь бы ни был бесхитростен, убивает умного с той же легкостью, что и дурака. – Понимаете ли, я – лучший в своем ремесле.

– Факт, – сказала Дэй, оторвавшись на миг от блюда со сладостями. – Неоспоримый.

– Многие знатные люди, на которых я испробовал свое умение, подтвердили бы это, будь они в состоянии… но они, разумеется,не в состоянии.

Дэй печально покачала головой:

– Ни один.

– К чему вы клоните? – спросила Меркатто.

– Лучшее стоит денег. Больше, возможно, чем вы можете позволить себе отдать, не имея нанимателя.

– Вы слышали о Сомену Хермоне?

– Знакомое имя.

– Мне – нет, – сказала Дэй.

Морвир вновь взял объяснения на себя.

– Хермон был нищим кантийским переселенцем, который сделался богатейшим, по слухам, купцом в Масселии. О роскоши, в которой он купался, и о его щедрости ходили легенды.

– И что?

– Увы, он находился в Масселии, когда город захватила Тысяча Мечей. И разграбила. Из жителей почти никто не пострадал, но о Хермоне с тех пор больше не слышали. И о его деньгах тоже. Решили, что торговец этот, как многие торговцы, изрядно преувеличивал размеры своего состояния и на самом деле, кроме пышных одежд и драгоценных украшений, не имел… ничего. – Морвир, глядя на Меркатто поверх бокала, неторопливо глотнул вина. – Но кое-кто должен знать об этом больше меня. Захват города возглавляли… как же их звали-то? Брат и сестра, кажется?..

Она устремила на него прямой, твердый взгляд.

– Хермон был гораздо богаче, чем прикидывался.

– Богаче? – Морвир заерзал на стуле. – Богаче?! Вот это да! Повезло же Меркатто! Смотрите, меня аж корчит при мысли о таком несметном, завораживающем количестве золота! Достаточном, чтобы выплатить мне мой скромный гонорар две дюжины раз, а то и больше, не сомневаюсь! Ах… от жадности неодолимой меня совсем… – он поднял руку, растопырил пальцы и шлепнул ладонью по столу… – парализовало.

Северянин медленно накренился вбок, соскользнул со стула и упал наземь, под дерево. Перекатился на спину – в той самой позе, в какой сидел, словно тело его обратилось вдруг в кусок камня. Ноги, согнутые в коленях, зависли в воздухе, глаза беспомощно уставились в древесную крону.

– О, – сказал Морвир, проводив его взглядом. – Повезло, похоже, и Морвиру.

Глаза Меркатто метнулись в сторону, вернулись к хозяину. По одной половине ее лица пробежала судорога. Вздрогнула едва заметно лежавшая на столе рука в перчатке и застыла.

– Получилось, – пробормотала Дэй.

– Неужели ты во мне сомневалась? – Морвир, более всего на свете любя не способных сопротивляться слушателей, не устоял перед искушением объяснить, как это было сделано. – Для начала я смазал руки желтосемянным маслом. – Он снова растопырил пальцы. – Чтобы защитить от воздействия себя самого, конечно. Не хотелось оказаться внезапно парализованным, знаете ли. Это было бы крайне неприятно! – Он захихикал, и Дэй, которая, зажав в зубах очередной пирожок, наклонилась над северянином, дабы проверить пульс, тоже тоненько хихикнула. – Главный ингредиент здесь – дистиллят паучьего яда. Чрезвычайно эффективный даже при касании. Поскольку за руку вашего друга я держал дольше, ему и доза досталась гораздо больше. Хорошо, если он сможет сегодня двигаться… если я, конечно, позволю ему двигаться. У вас же должна была сохраниться способность говорить.

– Мерзавец, – прорычала Меркатто. Губы ее при этом не шевельнулись.

– Сохранилась, вижу. – Он встал, обогнул стол и уселся рядом с нею. – Я должен извиниться, конечно, но вы же понимаете, что я, как и вы, достиг весьма рискованных вершин в своем ремесле. И экстраординарное искусство наше обязывает нас принимать экстраординарные меры предосторожности. Сейчас, когда ваша способность двигаться не служит нам помехой, мы можем побеседовать с предельной откровенностью о… великом герцоге Орсо.

Он сделал большой глоток вина, взглянул на птичку, перепорхнувшую с ветки на ветку. Меркатто не ответила, но значения это не имело. Морвир был только счастлив говорить за двоих.

– С вами поступили крайне несправедливо, признаю. Вас предал человек, который обязан вам очень многим. Убит ваш любимый брат, и сами вы… уже не та, что прежде. В моей жизни тоже хватало тягостных превратностей, поверьте, поэтому я искренне вам сочувствую. Но мир полон зла, и мы, люди маленькие, способны его менять… лишь в малой степени.

Дэй громко чавкнула, он бросил на нее неодобрительный взгляд.

– Что? – с полным ртом прошамкала она.

– Постарайся потише, я ведь разговариваю. – Дэй, пожав плечами, принялась смачно облизывать пальцы, и Морвир вздохнул. – Легкомыслие юности. Но ничего, она еще научится. Время всех нас ведет в одном-единственном направлении, не так ли, Меркатто?

– Избавьте меня от вашей вонючей философии, – процедила та сквозь непослушные губы.

– Что ж, ограничимся в таком случае деловой стороной вопроса. При вашем активном содействии Орсо стал самым могущественным человеком в Стирии. Мне далеко до вашей воинской сметки, но не нужно быть Столикусом, чтобы понять – после вашей славной победы на Высоком берегу Лига Восьми находится на грани развала. Когда наступит лето, Виссерин сможет спасти только чудо. Осприанцев либо вынудят договариваться о мире, либо уничтожат, в зависимости от расположения духа Орсо. Который, как вам известно лучше, чем многим, чаще расположен уничтожать. К концу года, если не случится никаких несчастий, Стирия в кои-то веки обретет короля. Конец Кровавым Годам. – Морвир осушил бокал и экспансивно помахал им. – Мир и процветание для всех и каждого! Жизнь станет лучше, не так ли? Если ты не наемник, конечно.

– И не отравитель.

– Напротив, для нас и в мирное время работы найдется больше, чем достаточно. Но к чему я клоню – убийство великого герцога Орсо… помимо явной невозможности его осуществления… не служит, кажется, ничьим интересам. Даже вашим. Оно не вернет вам брата. Руку и ноги – тоже. – Лицо ее не дрогнуло. Возможно, правда, всего лишь из-за временного паралича. – Попытка, скорей всего, закончится вашей смертью. А то и моей. И я хочу сказать – бросьте вы эту безумную затею, Меркатто. Остановитесь и больше не вспоминайте о ней.

Глаза ее были безжалостны, как две плошки с ядом.

– Меня остановит только смерть. Моя или Орсо.

– Цена вас не волнует? Боль не волнует? Не волнует, кто погибнет попутно?

– Не волнует, – прорычала Меркатто.

– Я должен абсолютно точно знать, на что вы готовы.

– На все, – лязгнула она зубами.

Морвир буквально просиял.

– Тогда мы можем договориться. На этой основе, и ни на какой другой. С чем я никогда не имею дела, Дэй?

– С полумерами, – ответила его помощница, поедая глазами оставшийся на блюде пирожок.

– Верно. Скольких человек мы убиваем?

– Шестерых, – сказала Меркатто, – включая герцога Орсо.

– Что ж, цена моя такова – десять тысяч скелов за каждого второстепенного, подлежащие выплате по получении доказательства кончины, и пятьдесят тысяч за самого герцога Талина.

Лицо ее слегка исказилось.

– Торговаться, когда клиент беспомощен, – свидетельство дурных манер.

– Манеры неуместны в разговоре об убийстве. И я в любом случае не торгуюсь.

– Значит, мы договорились.

– Очень рад. Противоядие, пожалуйста.

Дэй вынула пробку из стеклянного кувшинчика, окунула в густую выжимку на дне кончик тонкого лезвия и подала ему нож полированной рукоятью вперед. Морвир, глядя в холодные голубые глаза Меркатто, сделал паузу.

Осторожность – на первом месте, всегда. Эта женщина, прозванная Змеей Талина, была опасна крайне. Не знай Морвир ее репутации, не пойми он ничего из разговора, с которым она к нему пришла, ему сказал бы все один-единственный ее взгляд. И в этот миг он самым серьезным образом рассматривал возможность нанести ей другой, роковой укол, сбросить в реку ее дружка-северянина и забыть обо всем.

Но… убить герцога Орсо, самого могущественного человека в Стирии? Перекроить при помощи одной из хитростей своего ремесла ход истории? Оставить в памяти потомков если не имя свое, то деяние? Сделать венцом карьеры свершение невозможного – что может быть прекраснее? Одна лишь мысль об этом заставила его широко улыбнуться.

Он испустил долгий вздох:

– Надеюсь, мне не придется пожалеть, – и кольнул острием ножа тыльную сторону ее руки.

Из ранки выступила одинокая капелька темной крови. И через несколько мгновений противоядие начало действовать.

Меркатто, морщась, медленно повернула голову в одну сторону, потом в другую. Подвигала мускулами лица.

– Я удивлена, – сказала.

– Правда? Чем же?

– Готовилась к встрече с великим отравителем. – Она потерла оставленный ножом след. – Кто б мог подумать, что инструмент его окажется так мал?

Улыбка сползла с лица Морвира. Впрочем, на то, чтобы взять себя в руки, у него ушло всего мгновение. Дэй захихикала, но сердитым взглядом он заставил ее умолкнуть.

– Надеюсь, ваша временная беспомощность не причинила вам особого неудобства. Я прощен, не так ли? Раз уж мы собираемся сотрудничать, не хотелось бы, чтобы отношения наши что-то омрачало.

– Конечно. – Она улыбнулась уголком рта, двигая теперь плечами. – Мне нужно то, чем владеете вы, вам нужно то, чем владею я. Дело есть дело.

– Чудесно. Великолепно. Бес-по-доб-но. – И Морвир одарил ее самой обаятельной из своих улыбок.

Хотя не поверил ее словам ни на миг. Работа предстояла наиопаснейшая. С наиопаснейшим из нанимателей. Меркатто, печально прославленный Палач Каприле, была не из тех людей, которые легко прощают. Его не простили. Ни в малой степени. С этого момента и впредь осторожности надлежало быть на первом месте, а также на втором и на третьем.

Наука и магия

На вершине холма Трясучка натянул поводья. Позади остались голые поля, деревушки, одинокие хутора, рощи облетевших деревьев. Впереди, не более чем в дюжине миль, раскинулось черное пространство воды с белесой коркой города вдоль берега широкой бухты, с кучками крохотных башенок на трех холмах, высившихся над холодным морем, под серо-стальными небесами.

– Вестпорт, – промолвил Балагур. Цокнул языком и послал коня вперед.

По мере того, как они приближались к этому проклятому месту, на душе у Трясучки делалось все тревожней. Все тяжелей и тоскливей. Он хмуро поглядывал на Меркатто, которая скакала во главе, укрывшись под капюшоном. Черная фигура на фоне черных полей. Громыхали по дороге колеса фургона. Стучали копытами и фыркали лошади. Каркали вороны. Люди же помалкивали.

Всю дорогу сюда они проделали в зловещем молчании. Правда, и намерения у них были зловещие. Убийство. И ничего другого. Трясучка гадал, что сказал бы по этому поводу его отец, державшийся старых путей, как держатся своего корабля морские волки, и всегда стремившийся поступать правильно. В таковые мерки, сколь ни крути, не вмещалось убийство за деньги человека, которого ты и в глаза не видал.

Дэй с недоеденным яблоком в руке, ехавшая с Морвиром на облучке фургона, вдруг громко расхохоталась. Давненько Трясучка не слышал смеха, и его повлекло на этот звук, как мотылька на огонь.

– Что смешного? – спросил он, готовясь уже расплыться в улыбке.

Дэй, раскачиваясь вместе с фургоном, повернулась к нему.

– Да вот, подумала, не обделался ли ты, когда шлепнулся со стула, как черепаха кверху лапками.

– А я предположил, что наверняка обделался, – сказал Морвир, – только вряд ли мы учуяли бы разницу.

Улыбка Трясучки умерла, не родившись. Он вспомнил, как сидел у них в саду, бросая через стол угрюмые взгляды, стараясь выглядеть опасным. Как ощутил судороги, потом головокружение. Попытался поднять руку, обнаружил, что не может. Попытался сказать об этом, и тоже не смог. А потом мир опрокинулся. И больше он ничего не помнил.

– Что вы сделали со мной? – Он понизил голос. – Заколдовали?

Дэй, снова зайдясь хохотом, брызнула во все стороны кусочками яблока.

– Ой, ну ты и скажешь.

– А я еще говорил, что от такого спутника веселья мало, – закудахтал Морвир. – Заколдовали. Чтоб мне провалиться. Прямо сказка какая-то.

– Из дурацких толстых книжек! Про волшебников, чертей и прочую нечисть! – выдавила Дэй сквозь смех. – Для детей!

– Ладно, – сказал Трясучка. – Кажись, я понял. Плаваю медленно, как чертова форель в патоке. Не колдовство это. А что?

Дэй ухмыльнулась.

– Наука.

Трясучка насторожился.

– А это что? Другой вид магии?

– Нет… вот уж абсолютно ничего общего, – насмешливо разулыбался Морвир. – Наука – это система рационального мышления, придуманная для того, чтобы исследовать мир и познавать законы, по которым он устроен. Ученые, пользуясь этими законами, достигают определенных результатов, каковые вполне могут показаться магией дикарю.

Смысл длинных стирийских слов остался для Трясучки загадкой. Морвир, считая себя умным человеком, изъяснялся совершенно по-дурацки, нарочно, казалось, делая простое сложным.

– А магия, напротив, – система лжи и абсурда, придуманная для идиотов, – закончил он.

– Ваша правда, – сказал Трясучка. – Видать, я последний идиот в Земном круге. Удивительно, что дерьмо в заднице могу удержать, когда хоть на минутку про него забываю.

– Достойная мысль.

– Но магия существует. Я сам видел, как одна женщина вызвала туман.

– Да? И чем он отличался от обычного тумана? Зеленый был? Или оранжевый?

Трясучка нахмурился.

– Обычный.

– Значит, женщина вызвала, и появился туман. – Морвир, глядя на свою ученицу, поднял бровь. – И вправду чудо.

Дэй, ухмыльнувшись, вгрызлась в яблоко.

– Еще я видел мужчину, у которого половина тела была в письменах, сделавших ее неуязвимой. Сам тыкал в него копьем. Другого убил бы, а на нем и следа не осталось.

– О-о-о! – Морвир вскинул руки, пошевелил пальцами, как делают дети, изображая привидение. – Магические письмена! Следа не осталось… не осталось следа?! Я отрекаюсь от своих слов! Чудес в мире – навалом.

Дэй снова засмеялась.

– Что я видел, то видел.

– Нет, мой заблуждающийся друг, ты только думаешь, что видел. Магии не существует. В Стирии уж точно.

– Здесь только предательство есть, – сказала Дэй нараспев, – война, чума и погоня за деньгами.

– А зачем ты вообще почтил Стирию своим присутствием? – спросил Морвир. – Почему не остался на Севере, под укрытием магических туманов?

Трясучка почесал в затылке. Причина уже и самому ему казалась странной, и он почувствовал себя полным дураком, сказав:

– Я приехал сюда, чтобы сделаться лучше.

– Что ж, думаю, в твоем случае это нетрудно.

Гордость у Трясучки по-прежнему имелась, и смешки этого поганца начинали ее задевать. Хотелось попросту сшибить его с облучка топором. Но надежду стать лучше Трясучка еще не оставил и потому, наклонясь с коня, любезно и обходительно сказал на северном:

– Похоже, в башке у тебя одно дерьмо, и неудивительно, что рожа – вылитая задница. Все вы такие – кто ростом не вышел. Вечно ум свой пытаетесь показать, потому как гордиться больше нечем. Но смейся, сколько хочешь, а я все равно в выигрыше. Высоким ты уже никогда не станешь. – Он ухмыльнулся Морвиру в лицо. – Только и остается мечтать, как бы поглядеть на остальных сверху вниз.

Морвир нахмурился.

– И что сия тарабарщина должна означать?

– Вы чертов ученый, не я. Сами понимайте.

Дэй захохотала было, но Морвир остановил ее сердитым взглядом.

Пряча улыбку, она доела, наконец, яблоко, выбросила огрызок.

Трясучка, выпрямившись, окинул взглядом голые поля вокруг, заиндевелые после утренних заморозков. Напоминавшие о доме. Вздохнул, и дыхание поднялось к серым небесам струйкой пара. Все прежние друзья Трясучки были воинами. И большинство их, карлов и Названных, собратьев по оружию, уже успело вернуться в грязь. Здесь, в Стирии, он встретил только одного человека, который был хоть сколько-то на них похож, – Балагура. К нему-то, понукая коня, Трясучка и подъехал.

– Здорово.

Балагур слова не ответил. Даже головы не повернул в знак того, что слышал. Глядя на эту застывшую маску вместо лица, трудно было представить себе уголовника сердечным другом, способным посмеяться над твоей шуткой. Но человек ведь цепляется и за самую малую надежду, правда?..

– Ты раньше был солдатом?

Балагур покачал головой.

– Но в битвах участвовал?

Тот же ответ.

Трясучка сделал вид, что понял это, как «да». Что еще оставалось?

– Я так повоевал. Ходил в атаку с карлами Бетода на севере Камнура. Держал под Дунбреком оборону с Руддой Тридубой. Семь дней сражался в горах с Ищейкой. То были тяжкие семь дней.

– Семь? – спросил Балагур с интересом, подняв бровь.

– Ну, – вздохнул Трясучка. – Семь.

Имена тех людей, названия тех мест здесь ни для кого ничего не значили. Он поглядел на вереницу крытых повозок, что ехали навстречу. Возницы их, в стальных шлемах, с луками в руках, ответили ему хмурыми взглядами.

– Где же ты научился драться? – спросил Трясучка, чувствуя, как тает последняя надежда хоть на какой-то дружеский разговор.

– В Схроне.

– Где?

– В месте, куда сажают за совершение преступления.

– А на кой сохранять тебя после этого?

– Схрон так называется не потому, что в нем сохраняют тебя. А потому, что сохраняют от тебя других людей. Назначают дни, месяцы, годы, которые ты должен там просидеть. После этого запирают глубоко внизу, куда не доходит свет, до тех пор, пока не иссякнут все эти дни, месяцы, годы и не будут сочтены все цифры до конца. Потом ты говоришь «спасибо», и тебя отпускают.

Трясучке это показалось сущим варварством.

– На Севере, коль совершишь преступление, ты платишь дань и откупаешься. Повесить могут, если вождь так решит. Еще могут вырезать на тебе кровавый крест – за убийство. Но в яму человека сажать?.. Это же само по себе преступление!

Балагур пожал плечами:

– Правила имеют свой смысл. За каждое дело – соответствующий срок. Соответствующие цифры на великих часах. Не таких, как здесь.

– А. Ну да. Цифры. – Трясучка уже жалел, что задал вопрос.

Балагур его словно и не слышал.

– Здесь слишком высокое небо, и каждый делает, что хочет и когда хочет, и нет ни для чего правильных цифр. – Он хмуро глянул в сторону Вестпорта, скопления домишек вокруг холодной бухты, все еще укрытой туманом. – Идиотский хаос.

До городской стены они добрались к полудню и обнаружили длинную очередь желающих за нее попасть. У ворот стояли солдаты, задавали всяческие вопросы, просматривали тюки и сундуки, тыкая тупыми концами копий в поклажу на телегах.

– Градоправитель нервничает с тех пор, как пала Борлетта, – сказал Морвир. – Проверяют всех входящих. Говорить буду я.

Трясучка ничего против не имел. Пусть уж, коль поганцу так нравится звук собственного голоса.

– Ваше имя? – спросил караульный, в глазах которого застыла безысходная скука.

– Ривром, – улыбаясь до ушей, ответил отравитель. – Скромный торговец из Пуранти. А это мои компаньоны…

– Что за дело привело вас в Вестпорт?

– Убийство. – Последовала недоуменная пауза. – Надеюсь, конкурентов хватит удар, когда я выставлю на продажу свои осприанские вина! Да-да, я очень на это рассчитываю. – Морвир захихикал над собственной шуткой, к нему присоединилась Дэй.

– Вроде этот не из тех, кто нам нужен. – Второй стражник смерил взглядом Трясучку.

Морвир все веселился.

– О, насчет него можете не беспокоиться. Практически слабоумный. Разум, как у младенца. Но бочки поднимать сил хватает. Держу его из сентиментальных побуждений, помимо прочего. Чем я отличаюсь, Дэй?

– Сентиментальностью.

– Слишком уж большое у меня сердце. С самого рождения. Матушка моя умерла, когда я был еще совсем маленьким, и эта прекрасная женщина, знаете ли…

– Двигайтесь уже! – крикнул кто-то сзади.

Морвир взялся за холщовый полог, прикрывавший задник фургона.

– Желаете взглянуть?..

– По мне видно, что желаю, когда пол-Стирии рвется в эти проклятые ворота? – Караульный устало махнул рукой. – Проезжайте.

Щелкнул кнут, фургон вкатился в город Вестпорт. За ним последовали Меркатто и Балагур. В хвосте, что стало, кажется, уже обычаем в последнее время, поплелся Трясучка.

За стеною оказалась давка, не хуже, чем на поле битвы, и за место на мощеной дороге меж высокими домами, обсаженной голыми деревьями, шло сражение почти столь же яростное. Народ толпился самого разнообразного вида. Мужчины, женщины, светлокожие, черные, узкоглазые, в обыденной одежде, в ярких шелках, в белоснежных платьях. Солдаты, наемники в кольчугах и латах. Слуги, рабочие, торговцы, господа, богатые и бедные, нарядные и оборванные, вельможи и попрошайки. Попрошаек было не счесть. Верховые и пешие, телеги и кареты пробивались по дороге в обе стороны. Слуги, обливаясь потом, несли раскачивающиеся высокие стулья, на которых восседали женщины, обремененные стогами волос на голове и тяжким грузом драгоценных украшений.

Трясучка думал, в Талине диковин с избытком. Вестпорт оказался много хуже. Сквозь толпу вели караван соединенных тонкими цепочками невиданных длинношеих зверей, чьи маленькие головки скорбно покачивались в высоте. Трясучка крепко зажмурился. Открыл глаза, но чудища никуда не делись. Головки так и качались над толпой, их словно вовсе не замечавшей. Город походил на сон. И не самый приятный.

Затем они свернули на другую улицу, поуже, по обеим сторонам которой тянулись лавки и торговые лотки. В нос начали сшибать один за другим запахи – рыбы, хлеба, краски, фруктов, масла, специй и много чего еще, Трясучке незнакомого. Дыхание у него сперло, желудок свело. Какой-то мальчишка, проезжавший мимо на телеге, пихнул ему в лицо плетеную корзину. Внутри сидела крохотная обезьянка, которая зашипела и плюнула в него, и Трясучка, изумившись, чуть не выпал из седла. Крик вокруг стоял на самых разных языках – двадцати, наверное. А потом вроде как песня зазвучала, делаясь все громче и громче, ни на что не похожая, но до того красивая, что у Трясучки даже встали дыбом волоски на руках.

На другой стороне площади стоял дом с огромным каменным куполом. Из передней стены его вырастало шесть высоких башенок, на крышах которых сверкали золотые шпили. Оттуда-то и доносилось пение. Сотен голосов – низких и высоких, сливавшихся в один.

– Это храм. – Рядом с Трясучкой придержала коня Меркатто, по-прежнему прятавшая лицо под капюшоном. Только хмурый взгляд и видать.

Если уж быть честным с собой, Трясучка ее побаивался. И не так чтобы чуточку. Видеть, как она убивает человека молотом и, судя по всему, получает от этого удовольствие, уже было неприятно. После же, когда они сговаривались, ему и вовсе казалось, что его она тоже собиралась прикончить. Еще и рука эта, с которой она не снимала перчатку… Никогда прежде ему не случалось бояться женщины. Трясучка стыдился своего страха и одновременно нервничал. Но не мог скрыть от себя самого, что как женщина, – коли отставить в сторону перчатку, молот и тошнотное чувство опасности, – она ему все-таки нравилась. Очень. Возможно, ему на самом деле и опасность нравилась, больше, чем дозволял разум. И в результате он, черт возьми, не очень-то понимал, как и о чем с нею разговаривать.

– Храм?

– Место, где южане молятся богу.

– Богу? – У него даже шея заболела, пока он таращился, задравши голову, на шпили – выше самых высоких деревьев в его родной долине. Слышал он и раньше, что некоторые люди на Юге верят, будто на небе живет человек, который создал мир и все видит. Мысль эта всегда казалась Трясучке полным бредом. Но, глядя на золотые шпили, он недалек был от того, чтобы и самому поверить. – Красивый дом.

– Лет сто тому назад, когда гурки завоевали Даву, оттуда бежало множество южан. Некоторые переплыли море и обосновались здесь. И в благодарность за свое спасение возвели храмы. Вестпорт – столько же часть Юга, сколько часть Стирии. И часть Союза к тому же, с тех пор как градоправитель выбрал, наконец, сторону, к которой примкнуть, и подкупил Высокого короля своей победой над гурками. Город этот называют Перекрестком миров. Те, кто не зовет его притоном лжецов, конечно. Здесь есть переселенцы с Тысячи островов, из Сулджука и Сиккура, из Тхонда и Старой империи. Даже северяне.

– Ох уж эти глупые ублюдки…

– Дикари все до единого. Некоторые, я слышала, носят длинные волосы, как женщины. Но здесь способны завлечь каждого. – Рукой в перчатке она показала в дальний конец площади, где на невысоких помостах в ряд стояло множество людей, казавшихся чертовски странным сборищем даже для этого города.

Средь них были молодые и старые, высокие и низенькие, худые и толстые, одни в причудливых одеяниях и головных уборах, другие полуголые, с разрисованными телами. На лице у одного Трясучка заметил костяные украшения. За спинами у некоторых – расписанные буквами самых разных видов вывески, на коих подвешены были бусины и еще какие-то безделушки. И все эти люди танцевали, прыгали, глазели в небо, падали на колени, плакали, смеялись, пели, кривлялись, завывали, пытаясь перекричать друг друга на таком количестве языков, какого он и представить себе не мог.

– Что за уроды, дьявол меня побери? – проворчал Трясучка.

– Святые люди. Или сумасшедшие – смотря кого спросишь. В Гуркхуле ты должен молиться так, как велит Пророк. А здесь каждый может поклоняться богу, как ему хочется.

– Так они молятся?

Меркатто пожала плечами:

– Похоже, они скорей пытаются убедить всех остальных, что знают истинный путь.

Перед помостами толпились зеваки. Некоторые слушали и кивали. Другие качали головами, смеялись и что-то выкрикивали в ответ. Третьи просто стояли со скучающим видом. Один из святых людей – или сумасшедших – вдруг обратился к Трясучке, проезжавшему мимо, с речью, из которой тот не понял ни слова. Бедняга даже встал на колени и простер к нему руки, моля о чем-то хриплым, сорванным голосом. И по глазам его с красными воспаленными веками видно было, что ничего важнее этого для него в мире нет.

– Прекрасное, наверно, чувство, – сказал Трясучка.

– Какое?

– Когда думаешь, что знаешь все ответы… – Он придержал коня, пропуская женщину, которая вела за собой на поводке мужчину, высокого, чернокожего, в блестящем ошейнике, тащившего, устремив глаза в землю, в каждой руке по мешку. – Вы видели это?..

– На Юге почти все люди или владеют кем-то или сами принадлежат кому-то.

– Ну и мерзкий обычай, – проворчал Трясучка. – Вы же вроде как сказали, что здесь – часть Союза.

– А в Союзе очень любят свободу, это правда. Там никто не может сделать человека рабом. – Она кивнула в сторону еще нескольких человек, которые смиренно следовали за хозяевами. – Но если ты уже раб, тебя никто не освободит, будь уверен.

– Чертов Союз. Этим ублюдкам, похоже, надобно все больше земли. Добрались уж и до Севера. Весь Уффрис заполонили, как войны начались. И для чего им земля? Видали бы вы тот город, который они уже заполучили. Стал деревня деревней.

Она бросила на него проницательный взгляд.

– Адуя?

– Она самая.

– Ты был там?

– Ну. Сражался с гурками. Заполучил вот это. – Трясучка задрал рукав, показал шрам на запястье. И, когда снова встретился с ней глазами, заметил, что теперь она смотрит на него иначе. Чуть ли не с уважением.

На душе у Трясучки потеплело. Давненько на него так не смотрели… все больше с презрением в последнее время.

– Ты стоял в тени Дома Делателя? – спросила она.

– Да эта тень весь город покрывает, где с утра, где вечером.

– И каково в ней?

– Темнее, чем снаружи. С тенями оно всегда так, по моему опыту.

– Хм. – На лице ее впервые появилось подобие улыбки, и Трясучка счел, что это ей идет. – Всегда мечтала там побывать.

– В Адуе? Что ж вам мешает?

– Шесть человек, которых нужно убить.

Трясучка надул щеки.

– А. Это. – Сердце беспокойно трепыхнулось, и вновь явилась мысль – какого черта он согласился? – Всегда был себе худшим врагом, – пробормотал он.

– Держись в таком случае меня. – Улыбка ее стала чуточку шире. – Обзаведешься вскоре куда худшими. Что ж, вот мы и на месте.

«Место» своим видом не радовало. Узкий переулок, темный, как нора. Нависшие над ним угрюмые дома с обвалившейся с сырых кирпичных стен штукатуркой. Гнилые ставни с облупившейся краской. Трясучка направил коня вслед за фургоном в темный арочный проход. Меркатто, ехавшая последней, закрыла за собой скрипучие двери и задвинула ржавый засов.

Во дворе, заросшем сорняками и усыпанном битой черепицей, Трясучка спешился, привязал коня к прогнившей коновязи. Поглядел на квадрат серого неба высоко вверху, на облезлые стены, окружавшие двор, перекошенные ставни, висевшие на одной петле.

– Дворец, – проворчал. – Сразу видно.

– Для нас расположение важно, – сказала Меркатто, – не красота.

За входом оказался темный коридор, из которого пустые дверные проемы вели в пустые комнаты.

– Эка сколько тут комнат! – сказал Трясучка.

Балагур кивнул.

– Двадцать две.

Все двинулись вверх по гнилой лестнице, отчаянно скрипевшей под сапогами.

– С чего вы собираетесь начать? – спросила Меркатто у Морвира.

– Уже начал. Рекомендательные письма отосланы. Завтра утром мы вверяем Валинту и Балку свои немалые средства. Столь солидные, что внимание главного служащего нам гарантировано. Я отправляюсь в банк со своей помощницей и вашим… Балагуром. Изображаю купца с компаньонами. Встречаюсь с Мофисом и ищу удобный случай его… убить.

– Так просто?

– От случая в нашем деле порой зависит все. Но если возможность не представится сама собой, я займусь закладкой фундамента для более… организованного подхода.

– А мы туда не пойдем? – спросил Трясучка.

– Нашу нанимательницу могут узнать. У нее запоминающаяся внешность. Что до тебя, – Морвир, оглянувшись, насмешливо ему улыбнулся, – в глаза ты бросаешься, как корова среди волков, и пользы от тебя не больше, чем от нее. Слишком высокий рост, слишком много шрамов, одет, как деревенщина. А уж волосы…

– Фи, – сказала Дэй, качая головой.

– Что это значит?

– Что слышишь. Просто от тебя так и веет… – Морвир повел рукою в воздухе, – …Севером.

Меркатто отперла облупившуюся дверь, к которой привел последний лестничный пролет, пинком распахнула ее. В глаза ударил солнечный свет, и Трясучка, щурясь, шагнул вслед за остальными через порог.

– Чтоб я сдох…

Кругом раскинулось беспорядочное нагромождение крыш разной высоты и самого многообразного вида. Красная черепица, серый сланец, беловатый свинец чередовались с гнилой соломой, позеленевшей медью в потеках грязи, деревянными балками, поросшими мхом, заплатами из холста и потертой кожи, прикрывавшими дыры. В глазах рябило от плоских крыш и двускатных, коньков, фронтонов, чердаков, водосточных желобов, паутины бельевых веревок, пересекавшихся под всеми мыслимыми углами. Бесчисленные трубы извергали дым, сквозь пелену которого солнце выглядело расплывчатым пятном. Кое-где из этого хаоса торчала одинокая башня, вздымался купол, высовывало ветку особо отважное дерево. Море вдалеке казалось грязным серым пятном, мачты кораблей в гавани – лесом, качавшимся на волнах, как на ветру.

Шум города на этой высоте слышался неумолкаемым шипением. Все звуки его – голоса людей и животных, крики продавцов и покупателей, громыхание колес, клацанье молотов, обрывки песен и музыки, возгласы радости и отчаяния – смешивались в единое целое, подобно вареву в огромном котле.

Трясучка подобрался к замшелому парапету крыши, встал рядом с Меркатто. Далеко внизу, по вымощенной камнем улице струился, как по дну каньона, людской поток. На другой же стороне высился огромный дом.

Фасадная стена его из гладкого светлого камня выглядела отвесной скалой. Через каждые двадцать шагов вдоль нее стояли колонны такой толщины, что Трясучке не обхватить и обеими руками. Венчали их вырезанные из камня листья и лики. В стене имелось два ряда маленьких окошек, от силы в половину человеческого роста, и один ряд, повыше, очень большых. Все они забраны были металлическими решетками. По краю плоской крыши, расположенной вровень с той, где стоял Трясучка, шла изгородь из черных железных кольев, похожих на колючки чертополоха.

Морвир, глядя на эти колья, скривил рот в улыбке.

– Дамы, господа и дикари, позвольте представить вам вестпортское отделение… банкирского дома… Валинта и Балка.

Трясучка покачал головой.

– Выглядит как крепость.

– Как тюрьма, – буркнул Балагур.

– Как банк, – глумливо ухмыльнулся Морвир.

Безопаснейшее место в мире

Зал вестпортского отделения банка Валинта и Балка являл собою гулкую пещеру, отделанную красным порфиром и черным мрамором, и отличался мрачным великолепием императорского мавзолея. Свет проникал в него лишь через маленькие, расположенные на изрядной высоте окна, забранные толстыми прутьями, отбрасывавшими на блестящий пол решетчатые тени. На посетителей самодовольно взирали стоявшие в ряд большие мраморные бюсты, судя по всему, великих купцов и финансистов Стирии – преступников, ставших героями благодаря неслыханной удаче. Гадая, есть ли среди них Сомену Хермон, Морвир подумал о том, что заработок его окольным путем обеспечивают эти прославленные купцы, и улыбка его стала шире.

За шестьюдесятью одинаковыми конторками, на которых возлежали одинаковые кипы бумаг и открытые гроссбухи, переплетенные в кожу, сидели шестьдесят клерков, всех цветов кожи, щеголявшие кто ермолкой, кто тюрбаном, кто характерной для представителей различных кантийских сект прической. Их национальная принадлежность клиентов не волновала, важным было лишь, кто способен быстрее обменять деньги. Поскрипывали перья по бумаге, позвякивали ручки, окунаемые в чернильницы, шуршали переворачиваемые страницы. Переговаривались негромко стоявшие тут и там небольшими группами посетители. На виду не было ни единой монетки, ибо состояния здесь делались посредством слов, идей, слухов и лжи, слишком ценных, чтобы переводить их в скромное серебро или даже яркое золото.

Сим декорациям надлежало внушать клиентам благоговение, изумлять их и устрашать. Но Морвир был не из тех, кого легко устрашить. И чувствовал он себя здесь на месте точно так же, как всюду и нигде. Он хладнокровно миновал длинную очередь из хорошо одетых людей, имевших тот самодовольный вид, что свойствен свежеиспеченным богачам. За ним шагал, прижимая к себе сейф, Балагур. Последней с притворно застенчивым видом следовала Дэй.

Добравшись до ближайшего клерка, Морвир щелкнул пальцами.

– У меня договоренность о встрече с… – для пущего эффекта заглянул в письмо, которое держал в руке, – …неким Мофисом. На предмет значительного вклада.

– Разумеется. Соблаговолите подождать минутку.

– Одну, не больше. Время, как известно, деньги.

Между делом Морвир украдкой изучал меры безопасности, назвать которые устрашающими было бы преуменьшением. Он насчитал в зале двенадцать стражников, вооруженных не хуже, чем телохранители короля Союза. Еще дюжина караулила высокие двойные двери снаружи.

– Этот банк – настоящая крепость, – проворчала себе под нос Дэй.

– Но защищен куда лучше, – сказал Морвир.

– Мы долго здесь пробудем?

– А что?

– Я есть хочу.

– Уже? Помилосердствуй! Смерть от голода тебе не грозит, если… погоди-ка.

Из высокой арки вышел долговязый мужчина с крючковатым носом, впалыми щеками и редкими седыми волосами, облаченный в темное одеяние с пышным меховым воротником.

– Мофис, – пробормотал Морвир, узнав его благодаря подробному описанию Меркатто, – наш клиент.

Тот поспешал следом за мужчиной помоложе с кудрявыми волосами и приятной улыбкой, имевшим самую что ни на есть подходящую внешность для отравителя и одетым весьма скромно. На него Мофис, отвечавший предположительно за весь банк, взирал почему-то с видом подчиненного.

Морвир шагнул ближе, прислушался к разговору.

– …Надеюсь, мастер Сульфур, вы проинформируете начальство, что все под полным контролем. – В голосе банкира как будто слышалась слабая нотка паники. – Полным и абсолютным…

– Разумеется, – непринужденно ответил тот, кого звали Сульфуром. – Хотя я редко замечаю, чтобы наши начальники нуждались в какой-то информации относительно состояния дел. Они наблюдают. И, если все под полным контролем, уже удовлетворены, я уверен. А если нет, что ж… – Он широко улыбнулся Мофису, потом Морвиру, и тот заметил, что у него разноцветные глаза. Один зеленый, другой голубой. – Добрый день. – И Сульфур, двинувшись прочь, затерялся в толпе посетителей.

– Могу ли я быть полезен? – прохрипел Мофис с таким видом, словно никогда в жизни не смеялся. И начинать было уже поздно.

– Безусловно, можете, полагаю. Мое имя Ривром. Купец из Пуранти. – Про себя Морвир хихикнул, как всегда, когда пользовался вымышленными именами, но на лице его, когда он протянул банкиру руку, не отразилось ничего, кроме сердечнейшего дружелюбия.

– Ривром. Я слышал о вашем торговом доме. Знакомство с вами честь для меня. – Ответить рукопожатием Мофис счел ниже своего достоинства, держась на тщательно выверенном расстоянии.

Весьма осторожный человек. Не менее, чем сам Морвир. Крошечный шип с внутренней стороны кольца на среднем пальце отравителя наполнен был раствором леопардового цветка с ядом скорпиона. Банкир благополучно продержался бы в течение встречи, затем в течение часа скончался бы.

– Это – моя племянница. – Неудавшаяся попытка ничуть не обескуражила Морвира. – Мне доверили сопроводить ее для знакомства с потенциальным женихом.

Дэй бросила на банкира из-под ресниц точно рассчитанный застенчивый взгляд.

– А это – мой компаньон, – Морвир посмотрел на Балагура, который в ответ нахмурился. – Телохранитель, которому я всецело доверяю… мастер Душка. Он не слишком-то разговорчив, но в деле охраны… тоже, прямо скажем, не слишком. Однако я обещал его старушке-матери взять мальчика под свое…

– Вы пришли по деловому вопросу? – недовольно перебил Мофис.

Морвир отвесил поклон.

– Весьма значительный вклад.

– Сожалею, но ваши спутники должны остаться здесь. И, если вас не затруднит пройти со мной, мы, разумеется, будем счастливы принять ваш вклад и вручить расписку в получении.

– Но моей племяннице-то…

– Поймите, мы ни для кого не делаем исключений – в интересах безопасности. Вашей племяннице тут будет вполне удобно.

– Конечно, конечно. Милая, не скучай. Мастер Душка! Сейф!

Балагур передал металлический ящик клерку в очках, который под его тяжестью пошатнулся.

– Ждите меня здесь, и без шалостей! – Морвир испустил тяжелый вздох, словно опасаясь оставить без присмотра собственного охранника, и направился вслед за Мофисом в глубины банка. – Мои деньги будут здесь в безопасности?

– Толщина стен банка около двенадцати футов. Вход всего один. Днем он охраняется дюжиной вооруженных стражников, ночью запирается на три замка, изготовленных тремя разными слесарями, ключи от замков хранятся у трех разных служащих. До утра вокруг банка патрулируют два отряда солдат. Внутри караулит самый бдительный и опытный стражник. – Мофис показал на мужчину в кожаной куртке, сидевшего со скучающим видом за столом в коридоре.

– Он заперт здесь и не выходит?

– Всю ночь.

Морвир скривил рот.

– Весьма обстоятельные меры.

Затем вытащил носовой платок и деликатно в него откашлялся. Шелк вымочен был в горчичном корне, одном из множества составов, к которым сам он давно выработал у себя невосприимчивость. Всего-то и требовалось, что остаться хотя бы на миг без наблюдения и прижать платок к лицу банкира. Один-единственный вдох – и кашель довел бы того до почти мгновенной жестокой смерти. Но между Мофисом и Морвиром тащился клерк с сейфом, и удобного случая не предвиделось. Пришлось сунуть смертоносную тряпочку обратно в карман.

Они свернули в другой коридор, увешанный большими картинами, и Морвир прищурил глаза. Сверху лился яркий свет – через крышу высоко над головой, которая сделана была из сотен тысяч ромбовидных стекол.

– Потолок из окон! – Морвир запрокинул голову и медленно повернулся кругом. – Истинное чудо архитектуры!

– Здание новейшей постройки. Ваши деньги нигде не будут в большей безопасности, поверьте.

– Разве что в руинах Аулкуса? – пошутил Морвир, увидев слева на стене картину с изображением этого древнего города.

– Даже там.

– А уж забрать их оттуда было бы весьма тяжелым испытанием, думается. Ха-ха-ха.

– Вы правы. – На лице банкира не появилось и намека на улыбку. – Дверь нашего подвала сделана из прочной союзной стали в фут толщиной. Мы не преувеличиваем, утверждая, что это – безопаснейшее место во всем Земном круге. Сюда, пожалуйста.

Морвира провели в просторный кабинет, отделанный панелями из темного дерева, вроде бы и роскошный, но неуютный и мрачный, где главенствовал стол размером с бедняцкую хижину. Над устрашающих размеров камином висела картина маслом, на коей изображен был лысый мужчина плотного сложения. На гостя он глядел сердито, словно подозревая его в недобрых умыслах. Какой-нибудь союзный бюрократ, решил Морвир, из замшелого прошлого. Цоллер, а может, Бьяловельд.

Мофис уселся на высокий твердый стул, Морвир устроился напротив. Клерк, открывши сейф, сноровисто принялся считать деньги при помощи устройства для складывания монет штабелями. Банкир следил за его действиями не моргая, даже и не думая прикасаться ни к сейфу, ни к деньгам. Осторожный человек. Дьявольски, раздражающе осторожный. Он медленно перевел взгляд на Морвира.

– Вина?

Тот покосился, вскинув бровь, на стеклянные бокалы за дверцами стоявшего здесь же шкафа.

– Нет, спасибо. Оно меня слишком возбуждает и, между нами говоря, не раз заставляло забыть о благоразумии. Поэтому я предпочитаю воздерживаться и продавать его другим. Это… отрава. – Он широко улыбнулся. – Но вам я препятствовать не смею. – Украдкой сунул руку в потайной карман куртки, где ждал своего часа пузырек ядовитой выжимки. Не потребуется особых усилий, чтобы отвлечь внимание и капнуть пару капель в бокал, покуда Мофис…

– Я тоже предпочитаю воздержание.

– А. – Вместо пузырька Морвир вытащил из кармана сложенный лист бумаги, словно именно его и собирался достать. Развернул и, делая вид, что читает, принялся незаметно оглядывать меж тем кабинет. – Я насчитал пять тысяч… – Оценил замок на двери, его устройство, тип крепления. – Двести… – Плитки, которыми был выложен пол, панели на стенах, оштукатуренный потолок, кожаную обивку стула Мофиса, остывшие угли в камине. – Двенадцать скелов. – Все казалось бесперспективным.

На лице Мофиса не отразилось ничего. Словно речь шла не о целом состоянии, а о какой-то мелочи. Он откинул тяжелый верхний переплет здоровенного гроссбуха, лежавшего на столе. Лизнул палец и начал перелистывать с тихим шелестом страницы. При виде этого удовлетворение захлестнуло Морвира, растекшись теплыми волнами от живота по рукам и ногам, и только усилием воли он сумел удержаться от победного возгласа. Ограничился самодовольной улыбкой.

– Барыши, которые принесла мне последняя поездка в Сипани. Осприанские вина всегда в цене, даже в эти непостоянные времена. Не все приверженцы трезвости, как мы с вами, господин Мофис, и это радует!

– Конечно. – Банкир, перевернув еще несколько страниц, снова облизнул палец.

– Пять тысяч двести одиннадцать, – сказал клерк.

Мофис быстро вскинул взгляд.

– Пытаетесь что-то выгадать?

– Я? – Морвир фальшиво рассмеялся. – Чертов Душка, вечно обсчитается! Клянусь, у него ни малейшего чутья на цифры!

Мофис принялся царапать пером по бумаге. Быстро, педантично, без всяких эмоций составил расписку. Клерк торопливо промокнул запись и передал ее вместе с пустым сейфом Морвиру.

– Расписка на всю сумму от имени банкирского дома Валинта и Балка, – сказал Мофис. – Подлежит погашению в любом почтенном коммерческом учреждении Стирии.

– Мне нужно где-то подписаться? – спросил с надеждой Морвир, берясь за ручку во внутреннем кармане, которая служила еще и трубкой для выдувания спрятанной внутри иглы, содержавшей смертельную дозу…

– Нет.

– Отлично. – Морвир, складывая расписку и пряча ее в карман так, чтобы не задеть смертоносное острие спрятанного там скальпеля, улыбнулся. – Это лучше, чем золото, и намного легче. Что ж, в таком случае я удаляюсь. Иметь с вами дело – истинное удовольствие. – Он снова протянул банкиру руку, блеснув отравленным кольцом. Попытка – не пытка.

Мофис не шелохнулся.

– С вами тоже.

Дурные друзья

То было любимое место Бенны в Вестпорте. Сюда он приводил ее по два раза в неделю, когда им случалось бывать в этом городе. Грот из зеркал, хрусталя, полированного дерева, блестящего мрамора. Храм, посвященный богу ухода за мужской внешностью. Верховный жрец его, цирюльник в ярком фартуке, маленький и тощий, стоял посреди комнаты лицом к двери, словно дожидаясь их прихода.

– Сударыня! Какая радость видеть вас снова! – Он захлопал глазами. – Вы нынче без мужа?

– Брата. – Монца сглотнула вставший в горле комок. – Да, он… не придет больше. Сегодня у меня для вас задача потруднее…

Порог переступил Трясучка, таращась по сторонам испуганно, как овца в загоне. Цирюльник не дал Монце договорить:

– Думаю, я понял, в чем дело, – и проворно обошел вокруг северянина. – Чу́дно, чу́дно. Снимаем все?

– Что? – хмуро спросил Трясучка.

– Все, – сказала Монца, беря цирюльника за локоть и вкладывая ему в руку четвертак. – Только действуйте осторожно. Боюсь, он не привык к этому и может испугаться. – Она вдруг сообразила, что говорит о северянине, как о лошади. Потому, возможно, что начала ему доверять?..

– Конечно.

Цирюльник повернулся к Трясучке и тихо охнул. Тот успел уже снять новую рубаху и расстегивал, светясь белым мускулистым телом, пояс.

– Дурачок, мы про волосы, – сказала Монца, – не про одежду.

– А. Я и подумал, что странно как-то… но у южан свои обычаи.

Он принялся натягивать рубаху обратно. По груди его от плеча тянулся розовый, кривой шрам. В былые времена Монца сочла бы это уродством, но теперь ее мнение о шрамах изменилось. Как и о многом другом.

Трясучка опустился в кресло.

– Всю жизнь проходил с этими волосами.

– Считайте, от их душных объятий вы уже избавлены. Голову вперед, пожалуйста. – Цирюльник взмахнул ножницами.

Трясучка в мгновение ока скатился с кресла.

– Ты думаешь, я подпущу к себе человека с чем-то острым, которого знать не знаю?

– Протестую! Я приводил в порядок головы самых утонченных вельмож Вестпорта!

– Ты… – Монца схватила попятившегося цирюльника за плечо. – Заткнись и стриги. – Сунула в карман его фартука еще четвертак, вперила взгляд в Трясучку. – А ты – заткнись и сиди смирно.

Северянин с опаской снова взгромоздился в кресло и вцепился в подлокотники с такой силой, что на руках вздулись жилы.

– Глаз с тебя не спущу, – прорычал цирюльнику.

Тот испустил долгий вздох, поджал губы и приступил к работе.

Монца, прислушиваясь к щелканью ножниц, прогуливалась по комнате. Остановилась возле полки с разноцветными бутылочками, перенюхала, вынимая пробки, все душистые масла. Мельком глянула на себя в зеркало. Жесткое лицо, однако. Худее, тоньше и резче, чем было прежде. Глаза запавшие – от грызущей боли в ногах, от грызущего желания покурить, чтобы прогнать боль.

«Сегодня ты прекрасна как никогда, Монца…»

Мысль о курении застряла в голове, как кость в горле. С каждым днем желание подкрадывалось все раньше. Все чаще приходилось отсчитывать тяжелые, мучительные, бесконечные минуты до того мгновения, когда она могла забиться, наконец, в тихий угол с трубкой и снова погрузиться в мягкое и теплое ничто. И сейчас у нее даже кончики пальцев закололо, и язык голодно загулял по пересохшему рту.

– Всегда ходил с длинными волосами. Всегда.

Она повернулась к Трясучке. Тот морщился, словно его пытали, глядя, как падают на полированный пол вокруг кресла клочья срезанных волос. Некоторые люди, когда нервничают, молчат. Другие трещат без умолку. Трясучка, похоже, принадлежал к последним.

– У брата были длинные волосы, вот и я отрастил. Во всем ему подражал. Хотел быть, как он. Младшие братья – они всегда так. А ваш брат, он какой был?

Монце вспомнилось улыбающееся лицо Бенны, свое – в зеркале. Задергалась щека.

– Он был хороший человек. Его все любили.

– И мой был хороший. Гораздо лучше меня. Так, во всяком случае, отец считал. И мне говорил при всяком случае. Я к чему это… там, откуда я приехал, длинные волосы обычное дело. По мне, так, когда воюешь, народу есть что резать, кроме волос. Черный Доу надо мной насмехался, бывало, потому как свои он подрубал, чтобы в бою не мешали. Но он, Черный Доу, вообще всех с дерьмом смешивал. Злой язык. Злой человек. Хуже его был только Девять Смертей. Думается мне…

– Для человека, неважно знающего стирийский, болтаешь ты многовато. Знаешь, что мне думается?

– Что?

– Много говорит тот, кому нечего сказать.

Трясучка тяжело вздохнул.

– Стараюсь просто… чтоб завтра было малость лучше, чем сегодня. Я из этих… как оно по-вашему будет?..

– Идиотов?

Он покосился на нее.

– Вообще-то я другое имел в виду.

– Оптимистов?

– Точно. Оптимист я.

– И как, помогает?

– Не очень. Но я все равно надеюсь.

– Как все оптимисты. Ничему вы не учитесь, ублюдки. – Монца всмотрелась в его лицо, не завешенное больше сальными волосами. Скуластое, остроносое, со шрамом на одной брови. Красивое… будь ей это интересно. Оказалось, впрочем, что это ей интересней, чем она думала. – Ты ведь был воином? Как их на Севере называют… карлом?

– Я был Названный. – В голосе его она услышала гордость.

– Молодец. И людьми командовал?

– Кое-кто ко мне прислушивался. Отец мой был известным человеком, брат тоже. Может, это малость сказалось.

– Почему же ты все бросил? И приехал сюда, чтобы стать никем?

Вокруг лица Трясучки порхали ножницы, и он взглянул на ее отражение в зеркале.

– Морвир сказал, вы сами были воином. Прославленным.

– Не таким уж и прославленным, – приврала Монца. Ибо правдой было бы сказать «прославленным печально».

– Это странное занятие для женщины – там, откуда я родом.

Она пожала плечами:

– Легче, чем пахать землю.

– Стало быть, вы знаете, что такое война.

– Да.

– В сражениях были. Видели убитых людей.

– Да.

– Значит, и остальное знаете – марши, ожидание, усталость. Люди насилуют, грабят, калечат и разоряют тех, кто ничего не сделал, чтобы это заслужить.

Монца вспомнила собственное поле, сожженное много лет назад.

– Кто сильней – тот и прав.

– Одно убийство тянет за собой другое. Сведение одного счета открывает новый. От войны человека может только тошнить, если он не сумасшедший. И все сильнее со временем.

Возразить ей было нечего.

– Думаю, теперь вы понимаете, почему я это все бросил. Вместо того, чтобы только разрушать, хочу построить что-то. Чем гордиться можно. И стать… хорошим человеком, наверно.

Щелк, щелк. Волосы все падали на пол, собирались грудами.

– Хорошим человеком?

– Ну да.

– А ты сам-то видел мертвых людей?

– Навидался.

– Сразу много видел? – спросила она. – Когда они кучами лежат, умершие от чумы, которая следует за войной?

– Случалось.

– Ты замечал, чтобы некоторые трупы светились? Или благоухали, как розы весенним утром?

Он нахмурился.

– Нет.

– Значит, хорошие и плохие люди не отличаются друг от друга? Для меня, признаюсь, никогда не отличались. – На этот раз промолчать пришлось Трясучке. – Допустим, ты хороший человек, всегда стараешься поступать правильно, строишь то, чем можно гордиться. И вот однажды приходят выродки, в единый миг все уничтожают, и ты смотришь и говоришь «спасибо», когда из тебя вырывают душу… Думаешь, после этого, когда ты сдохнешь и тебя закопают, ты станешь золотом?

– Чем?

– Или вонючим дерьмом, как все остальные?

Он медленно кивнул.

– Дерьмом, это верно. Но, может, после меня останется что-то хорошее.

Она холодно рассмеялась.

– Что остается после нас, кроме того, что мы так и не сделали, не сказали, не закончили? Кроме пустых костюмов, пустых домов, пустоты в душах тех, кто нас знал? Кроме неисправленных ошибок и истлевших надежд?

– Может, подаренные надежды. Добрые слова. Счастливые воспоминания, думается.

– И что, улыбки мертвецов, которые ты бережешь в своем сердце, согревали тебя, когда мы встретились? Кормили, когда ты был голоден? Утешали, когда отчаивался?

Трясучка надул щеки.

– Черт, только вы мне и блеснули, как солнце. Но, может, от них было что-то хорошее.

– Лучше, чем карман, полный серебра?

Он отвел взгляд.

– Может, и нет. Но я все равно буду стараться думать по-своему, как и раньше.

– Ха. Удачи, хороший человек. – Монца покачала головой, словно ничего глупее не слышала.

«В друзья мне подавайте только дурных людей, – писал Вертурио. – Их я понимаю».

Ножницы щелкнули в последний раз, и цирюльник, вытирая потный лоб рукавом, отступил на шаг.

– Вот и все.

Трясучка уставился в зеркало.

– Я выгляжу, как другой человек.

– Господин выглядит, как стирийский аристократ.

Монца фыркнула.

– Не как бродяга-северянин, во всяком случае.

– Может быть. – Счастливым Трясучка не казался. – Этот другой с виду вроде бы покрасивее. И поумней. – Хмуро глядя на свое отражение, он провел рукой по коротким темным волосам. – Но что-то я этому ублюдку не верю.

– И в завершение… – Цирюльник наклонился над креслом с хрустальной бутылочкой в руках, и голову Трясучки окутало душистое облачко.

Северянин подпрыгнул, как кошка на раскаленных углях.

– Это что за дрянь? – взревел он, сжав кулаки и наступая на цирюльника. Тот, взвизгнув, попятился.

Монца захохотала.

– Вид, может, как у стирийского дворянина… – Достала еще пару четвертаков и сунула их мастеру в оттопыренный карман фартука. – Но манеры, боюсь, появятся нескоро.

Темнело, когда они вернулись в разваливающийся особняк: Монца – прячась под капюшоном, Трясучка – вышагивая гордо в новенькой куртке. Внутренний двор мок под холодным дождем, в окне на первом этаже светился один-единственный фонарь. Монца, хмуро глянув на него, а потом на Трясучку, взялась левой рукой за рукоять ножа, висевшего сзади на поясе. Поскольку лучше быть готовым к любой неожиданности. Дверь на верху скрипучей лестницы оказалась чуть приоткрытой, за нею тоже виднелся свет. И Монца, шедшая первой, распахнула ее пинком ноги.

Комнату по ту сторону двери безуспешно силилась прогреть пара поленьев, пылавших в черном от копоти камине. У окна стоял Балагур, разглядывая сквозь щель меж ставнями здание банка. За старым расшатанным столом сидел Морвир, разложив перед собою несколько листов бумаги, и что-то чиркал на них вымазанной в чернилах рукой. Дэй, восседая на краешке стола, чистила ножом апельсин.

– Определенно лучше, – заметила она, взглянув на Трясучку.

– Не могу не согласиться, – ухмыльнулся Морвир. – Ушел от нас утром грязный, длинноволосый дурак. Вернулся дурак чистый и коротковолосый. Наверняка магия…

Трясучка что-то сердито пробурчал. Монца убрала руку с ножа.

– Поскольку вы не поете себе хвалу, работа, надо думать, не сделана.

– Мофис – человек крайне осторожный и основательно защищенный. Банк в течение дня охраняют весьма тщательно.

– Может, заняться им по дороге в банк?

– Он ездит в бронированном экипаже с дюжиной стражников. Попытка перехвата связана со слишком уж большим риском.

Трясучка подкинул в камин полено, протянул к огню руки.

– А дома у него?

Морвир насмешливо хмыкнул.

– Мы попытались проводить его до дому. Живет он на огороженном острове посреди бухты, где расположены поместья кое-кого из городской управы. Посторонние туда не допускаются. В дом не попасть, сумей мы даже выяснить, где именно он находится. И сколько там может оказаться слуг, стражников, домочадцев?.. Полная неизвестность. Исполнять столь сложную работу, основываясь на одних предположениях, я отказываюсь наотрез. На что я никогда не иду, Дэй?

– На риск.

– Правильно. Я действую только наверняка, Меркатто. Поэтому-то вы ко мне и пришли. Меня нанимают для того, чтобы определенный человек со всей несомненностью умер. Не для того, чтобы устраивать бойню и хаос, в котором цель может ускользнуть. Мы не в Каприле…

– Я знаю, где мы, мастер Морвир. Каков же в таком случае ваш план?

– Я собрал необходимую информацию и нашел средства для достижения необходимого результата. Все, что мне нужно, – это проникнуть в банк в течение ночи.

– И как вы собираетесь это сделать?

– Как я собираюсь это сделать, Дэй?

– Применив должным образом наблюдательность, логику и систему.

Морвир сверкнул самодовольной улыбочкой.

– Совершенно верно.

Монца покосилась на Бенну. То есть на Трясучку, занявшего его место, поскольку Бенна был мертв. Северянин поднял брови, вздохнул и снова уставился в огонь. «В друзья мне подавайте только дурных людей», – писал Вертурио. Но всему должен быть предел.

Две двойки

Кости выпали – две двойки. Дважды два будет четыре. Два плюс два будет четыре. Хоть умножай, хоть складывай – результат один. Мысль эта вызывала у Балагура ощущение беспомощности. И в то же время покоя. Люди вечно пытаются что-то сделать, но, что бы они ни делали, все заканчивается одинаково. Кости всегда чему-нибудь учат. Когда умеешь их читать.

Компания разделилась на две двойки. Одна пара – Морвир и Дэй. Мастер и ученица. Они изначально были вместе, оставались вместе и вместе смеялись над всеми прочими. Теперь еще, как заметил Балагур, парой стали Меркатто и Трясучка. Они стояли сейчас у парапета крыши – два темных силуэта на фоне темного ночного неба – и рассматривали банк напротив, огромный сгусток более плотной тьмы. Люди склонны образовывать пары, Балагур это часто замечал. Видно, такова их природа. Всех людей, кроме него. Он оставался один, в тени. Возможно, как сказали судьи, с ним и впрямь было что-то не так.

Саджам выбрал его себе в пару, там, в Схроне, однако Балагур иллюзий не питал. Саджам выбрал его, потому что он был полезен. И напуган. Как всякий будет напуган в темноте. Но Саджам и не притворялся, будто дело в чем-то другом. Он был единственным честным человеком, которого знал Балагур, поэтому и соглашение их было честным. И удачным – Саджам сделал столько денег в тюрьме, что сумел выкупить у судей свою свободу. Как честный человек, он не забыл потом Балагура. Вернулся и выкупил его свободу тоже.

Вне стен тюрьмы, где правил не существовало, все пошло по-другому. У Саджама имелись свои дела, и Балагур снова остался один. Против чего, правда, не возражал. Привык. К тому же компанию ему составляли кости. Вот и оказался теперь в Вестпорте, на темной крыше, в разгар зимы. С двумя парами нечестных людей, плохо сочетавшимися между собой.

Стражники ходили тоже двумя двойками, по четыре человека в отряде. Двумя отрядами, которые бесконечно, ночь напролет, следовали вокруг банка. С небес сеял дождь со снегом, а они все шагали, проделывая в темноте круг за кругом. И в этот миг на улочке внизу показался очередной отряд, хорошо вооруженный.

– Идут, – сказал Трясучка.

– Вижу, – усмехнулся Морвир. – Начинаем счет.

В темноте послышался тонкий, хрипловатый голосок Дэй:

– Один… два… три… четыре… пять…

Балагур открыл рот, забыв про кости в руке, уставился на ее двигающиеся губы. Беззвучно зашевелил собственными.

– Двадцать два… двадцать три… двадцать четыре…

– Как добраться до крыши? – задумчиво спросил Морвир. И повторил: – Как добраться до крыши?

– С помощью крюка и веревки? – предложила Меркатто.

– Слишком медленно, слишком шумно, слишком ненадежно. Допустим, крюком нам удастся зацепиться. Но веревка будет болтаться на виду. Нужен способ, который позволит избежать случайностей.

Балагуру хотелось, чтобы они заткнулись и не мешали слушать, как считает Дэй. От чего воспрянуло его мужское достоинство.

– Сто двенадцать… сто тринадцать…

Он закрыл глаза, прислонился головой к стене, пошевеливая в такт одним пальцем.

– Сто восемьдесят два… сто восемьдесят три…

– Без веревки туда не забраться, – раздался снова голос Меркатто. – Никому. Стена отвесная и гладкая. Да еще эти шипы наверху.

– Совершенно с вами согласен.

– Может, попробовать из банка, днем?..

– Невозможно. Слишком много глаз. Нет, забираться надо по стене, потом внутрь, через окна в крыше. Хорошо, прохожих ночью нет. Хоть что-то нам на руку.

– А по другим стенам никак?

– Улица с северной стороны более оживлена и лучше освещена. С восточной расположен главный вход, возле которого всю ночь дежурит еще один отряд стражников. Южная похожа на нашу, но лишена преимущества в виде крыши напротив. Нет. Единственная возможность – эта стена.

Балагур заметил на улице внизу слабый проблеск света. Следующий отряд, дважды два стражника… два плюс два стражника… четыре стражника, неуклонно совершающих обход вокруг банка.

– Они дежурят до самого утра?

– Их сменят другие два отряда. Которые до конца ночи и останутся.

– Двести девяносто один… двести девяносто два… и новый круг. – Дэй прицокнула языком. – Триста… чуть меньше, чуть больше.

– Триста, – прошипел Морвир и покачал головой. – Маловато времени.

– И что же нам делать? – прорычала Монца.

Балагур снова стиснул в кулаке кости, ощутил в ладони привычное давление граней. Как забраться в банк и возможно ли это вообще, его не слишком интересовало. Вот если бы Дэй снова начала считать…

– Должен быть какой-то способ… должен…

– Я могу залезть на крышу.

Все оглянулись на Трясучку, сидевшего на парапете.

– Ты? – фыркнул Морвир. – Каким образом?

Балагур и в темноте разглядел, как изогнулись в ухмылке губы северянина.

– Магическим.

Планы и случайности

До Трясучки донеслись голоса приближавшихся стражников. Блеснули в свете фонарей, которые они несли с собою, кирасы, стальные каски, лезвия алебард. Он вжался поглубже в тень, когда все четверо поравнялись с его укрытием, выждал мгновение, затем метнулся на другую сторону улицы и затаился за колонной, которую наметил заранее. Счет пошел. У него было меньше трехсот секунд на то, чтобы добраться до крыши. Трясучка посмотрел вверх. Отсюда колонна выглядела чертовски высокой. И на кой он вызвался на нее лезть? Потому лишь, что захотелось стереть ухмылку с лица этого дурака Морвира и доказать Меркатто, что он стоит ее денег?

– Худший враг сам себе, – пробормотал Трясучка. Похоже, не на шутку велика его гордость. А еще – слабость к красивым женщинам. Кто бы мог подумать?

Он приготовил веревку, длиною в два широких шага, с крюком на одном конце и петлей на другом. Бросил взгляд на окна домов, смотревших на улицу. Большинство было закрыто ставнями от ночного холода, но некоторые оставались открытыми. Два и вовсе еще светились. Трясучка задумался о том, какова вероятность, что кто-нибудь выглянет и увидит, как он карабкается по стене. Больше, чем хотелось бы, это точно.

– Чертов худший враг…

Трясучка только собрался встать на основание колонны, и тут…

– Где-то здесь.

– Где, болван?

Он замер с веревкою в руке.

Шаги, позвякивание лат. Стражники возвращались. Чего не делали ни разу за пятьдесят обходов. Вся болтовня чертова отравителя про науку обернулась-таки дерьмом, в котором оказался не кто-нибудь, а Трясучка.

Он вдавился в стену. По камню скрежетнул висевший за спиной лук. Проклятье… поди-ка объясни, что ты тут делаешь. Прогуляться среди ночи вышел, знаете ли, весь в черном, и старый лук проветриться вынес…

Бежать – увидят, погонятся, могут и продырявить. Всяко поймут, что он пытался забраться в банк, и на том, считай, конец всему делу. Остаться на месте – разницы никакой, разве что продырявят наверняка.