Маршрут 60

Пролог

«Разум не отменяет веру, но определяет её границы»

— Иммануил Кант

Неоперабельно.

Это слово Гектор прочёл трижды.

Первый раз — машинально, когда взгляд скользнул по экрану, улавливая знакомый жест врача.

Второй — раздражённо. Должны же быть уточнения, оговорки, статистика.

Третий — медленно, будто обводя это слово по стеклу пальцем, надеясь, что буквы вдруг изменят форму и уступят место другому диагнозу.

Он понял суть сразу. Сам когда-то так же равнодушно выдавал цифры. Приговор был чётким. По-медицински сухо: разрастание опухоли в левой доле лёгкого, проникающие метастазы в плевру. Прогноз — три-шесть месяцев. При поддерживающей терапии. Пульс в висках дал резкий ответ. Мир не обрушился — он сместился, как сдвинутая линза. Всё ещё видно, но резкость пропала.

Неоперабельно.

За окном шёл вялый мартовский снег. Белые хлопья цеплялись за тёмный фасад больницы, таяли и, превращаясь в капли, стекали вниз — как короткие чёрточки на нотном стане. Он поймал себя на мысли, что вслушивается в этот дождь наоборот. Как когда-то в классе сольфеджио — метроном, четыре четверти, каденция. Даже смерть, казалось, укладывалась в ритм. Врач всё ещё говорил что-то о химиотерапии, обезболивании, паллиативной поддержке, но звук утратил форму. Слова доносились не из кабинета, а будто из соседнего мира.

Пока врач говорил, Гектор смотрел в окно. Город продолжал жить в ритме, из которого он уже выпал. Светофоры сменяли друг друга в привычной симфонии, люди шли с кофе в руках, глядя в экраны, будто ничего не случилось. Где-то хлопнула дверца авто, залаяла собака, вспыхнул поворотник. Всё это теперь было не про него. Он чувствовал, как отдаляется от звуковой ткани мира — становясь полупрозрачным, как голограмма. Ещё здесь, но уже не часть сцены.

Гектор не устроил скандал, не вскрикнул, не схватился за сердце. Он просто выдохнул — едва заметно, словно всё это время не дышал. Поблагодарил врача коротко, по-деловому — будто подтвердил получение протокола, а не приговора. Буклет с инфографикой остался лежать на столе, как невостребованный билет. Назначать повторную встречу он не стал: никакие уточнения не могли изменить падение. На выходе не стал ждать лифт. Нажал отмену вызова и пошёл к лестнице, предпочтя ясность ступеней замкнутому коробу кабины.

Шёл медленно, считал пролёты, держась за холодный поручень — как за единственный аргумент логики в мире, теряющем форму. Каждое движение давалось Гектору с усилием. В груди саднило, дыхание цеплялось за горло, как рваная нить. Он прижимал ладонь к рёбрам, чтобы сдержать кашель: кашель сейчас был бы признанием слабости, а слабость запрещена. Ступень за ступенью он уходил из здания, оставляя за спиной слова врача и невостребованный буклет.

В воздухе витал запах антисептика, в котором угадывались ноты автоматного кофе. Стерильность и вялый дух ночного дежурства прочно въедались в одежду, как пыль. Сменившаяся медсестра кивнула по привычке — не заметив, как изменилась его походка. Шаги стали осторожными, почти бесшумными, будто позвоночник лишился последней упругой нити. Он скользил по линолеуму, словно гость на вечеринке, которую все давно покинули, стараясь не задеть ни одного предмета, чтобы не нарушить чужой порядок.

На улице — ни зима, ни промокшая весна. Только пауза между. Припаркованные у крыльца такси мигали пустыми шахматами. Гектор решил идти пешком — не как горожанин, а как чужой. Он знал, что уходит. Просто ещё не знал куда.

Город ещё спал. Витрины тускло освещали тротуары. Он свернул в переулок к местной церкви, где недавно установили зарядную станцию нового поколения. Металлическая арка выдавала триста киловатт, но сейчас её экран дремал, будто не ждал никого. Он коснулся стекла, которое слабо теплело под ладонью, и подумал о том, как странно и несправедливо. Сегодня каждая машина носит в себе молнию, а рядом умирает человек, которому не хватает пары граммов живой легочной ткани.

Церковь оказалась открыта в этот ранний час. Электронные свечи мерцали ровными пикселями, сервомотор за иконой мягко поворачивал стеклянную раму, чтобы распознающая камера могла уловить лицо молящегося. Он вошёл, не чувствуя колебаний. До сегодняшнего дня он сюда заходил разве что по работе, чтобы убедиться, что система безопасности не издаёт ложных тревог.

Его шаги утонули в ковровом покрытии, поглощаясь ворсом, словно в слое тишины. Каждый шаг звучал не звуком, а ощущением, как будто он двигался не по полу, а по слою воспоминаний. Воздух был сухим, пахло лампадным маслом из диффузора. Этот резкий, сладковатый аромат, знакомый с детства, как напоминание о забытой службе. Еле слышно тянулся другой запах, озона, металлический, едва уловимый, которым всегда отдаёт электроника под высоким напряжением, как нервное напряжение, запертое в стенах.

Под куполом висела акустическая установка, почти невидимая в полумраке. Невидимый орган медленно, упрямо, почти убаюкивающе выводил гамму чистых квинт, будто настраивал храм на частоту присутствия. Звук не требовал ответа. Звук просто был. Гектор остановился в центре. Там, где обычно устанавливают транслятор литургии для глухих прихожан. Большой экран сейчас был выключен, отражая бесконечную копию пустой церкви.

Он поверил, когда вернулся домой с войны. Просто поверил не из страха, не из благодарности, не в чудеса, не в воздаяние, а в порядок. В то, что у всего в мире есть структура. Пусть даже жестокая, но предсказуемая. Структура — как у кода, как у камня, как у закона тяготения. Он начал видеть закономерности там, где раньше замечал лишь хаос. Закономерности в ритме шагов по минному полю, в том, как укладывали тела в санитарные капсулы, в тишине между выстрелами.

Порядок не спасал, но объяснял. Он не дарил утешения, но задавал форму. Даже боль становилась менее острой, если её можно было выразить формулой. Эта вера не приносила Гектору покоя, но дарила осмысленность его жизни. В этой логике он нашёл не утешение, а опору. Когда нет никого, кто ответит на вопрос «зачем», то остается хотя бы возможность сказать «так устроено». Иногда и этого было достаточно, чтобы не сойти с ума.

Но, прямо сейчас, в этот момент всё было странно. Не то чтобы вера исчезла. Нет. Однако в ней образовалась пауза. Тонкий трещащий зазор между доверием и безмолвием. Он вдруг подумал. За что. Не зачем. Не почему. А если всё, что ты есть, это отмеренное количество времени и несколько правильных выборов. Он не испугался, просто почувствовал одиночество, и в нем родилась мысль.

— А если выбор — и есть вера? — сказал он вслух. Голос прозвучал в пустом зале, как отпущенная птица.

В этот момент, тогда, он понял, что ему не нужен ответ. Ему нужен путь.

Дом встретил его ночью своей привычной тишиной и пустотой. На кухне было холодно. Старый чайник, треснувшая кружка, хлеб, покрытый лёгкой плесенью. Всё было как всегда. Но уже не было «всегда».

Он сел за терминал. Ввел код. Личное хранилище. Архив. Биометрика. Ретина. Токен. Зашёл в зашифрованный контейнер, доступный только при критическом статусе. Он создал его 5 лет назад. Тогда ещё смеялся, заполняя поле «Дата истечения — неизвестна». Теперь это было не смешно. Это было буквально.

Гектор открыл файл с названием «Δ-01. G. E. R. A. S.». G. E. R. A. S. или Generalized Exploration Reconciliation Autonomous System. Попытка обучить андроида быть напарником человека в миссиях когда-то казалась ему научной игрой. Он еще помнил, как тогда в прессе шутили: «Алгоритм, который знает все дороги». Сейчас «устройство» стояло в кладовой, давно отключенное. Последняя активация согласно журнала 5 лет назад во время последней миссии на Венере. Тогда он еще называл его помощником. Потом — обузой. Потом он стал ненужной роскошью. Слишком медленный, слишком… человекоподобный.

Гектор встал, пошёл по коридору, чувствуя, как каждый шаг отдаётся лёгкой вибрацией в стальных панелях пола. В кладовке пахло пылью, маслом и старым пластиком. Узкий проход освещали лишь аварийные ленты. Их тёплый янтарный свет скользил по стенам, подчёркивая облупившуюся краску и ряды знаков различных технических устройств.

Он снял чехол, ощутив под пальцами вытертый рельеф техноузоров, и положил его на ближайший металлический ящик. Крышка большого контейнера раскрылась с шелестом замшевых петель, открывая бархатную выемку, в которой спал лёгкий, матовый интерфейс-модуль без глянца, с магнитными контактами по кромке. Провёл пальцем по гнезду активации. Линии индикации вспыхнули холодным бирюзовым светом, устройство мягко загудело, выходя из спящего режима. Экран высветил приветственные символы, нулевая строка консоли ожидала команды. Контакт был установлен.

— Инициализация. Протокол 17–Ω. Временной код: 00:00:00.

На экране появилось слабое свечение. Он коснулся проектора:

— Проснись.

Пауза.

— Здравствуй, Гектор, — сказал голос. — Давно?

— Давно.

— Это значит…?

— Да. Пришло мое время. Пора в последнее путешествие.

— Куда?

Он посмотрел на черный силуэт в темноте кладовки. Там не было ни глаз, ни мимики, а только ожидание. И нечто похожее на внимательность.

— G. E. R. A. S., я загрузил маршрут. Мы возвращаемся на Таурус.

— Слишком поздно?

— Да, уже ничего нельзя исправить, — ответил Гектор и добавил, — Я заблокирую твои воспоминания. Так надо. Я хочу провести эксперимент. Потом ты все, я надеюсь, поймешь.

Андроид промолчал. Гектор кивнул. Не себе. Не машине. Пространству. И запустил полную активацию.

Система мигнула красным предупреждением:

«Цель не конкретна. Возможна утрата направленности».

Гектор без сомнения нажал «Игнорировать». Возможно, именно это и было направленностью.

Когда все было готово и упаковано, а контейнер с андроидом готов к отправке, он открыл окно. Впустил холод. Вдохнул. Закрыл. Взял посох. Вышел.

Вера вернулась не как утешение, а как действие. Он не знал, дойдет ли. Но знал, что должен идти. Это был его выбор. А значит — его смысл.