Зверь лютый Книга 40 Нашествие

Fr 23

Глава 827

Кадрёж, звиздёж и кокетунство. Она глаз не поднимает, только алеет. Понимает, что врёт. Но - красиво. А у Алу от злости уши краснеют. Скоро и не отличить будет: то ли солнце просвечивает, то ли злоба.

- Илона, ты иди отдохни, переоденься.

Послушная девочка. Но костюм вестового… на её фигурке… сочетание непривычности с гармоничностью до непристойности…

Эти двое… «я смотрю ей в зад...».

Тишина повисла.

Опомнились, ко мне обернулись.

«Когда я на почте служил ямщиком,

Был молод, имел я силёнку,

И крепко же, братцы, в селенье одном

Любил я в ту пору девчонку.

Сначала не чуял я в девке беду,

Потом задурил не на шутку:

Куда ни поеду, куда ни пойду,

Всё к милой сверну на минутку».

Парни, ямщики в государи не годны. Даже если «силёнку» имеют.

- Алу, тебе надо Кунтувдея встречать. А ты, Севушка, не хочешь ли кораблик мой посмотреть? Повожу, похвастаю.

Понятно, что экскурсия в моём исполнении, вовсе не как у Илоны: Севушка вскоре загрустил, вспотел, устал. Мы довольно быстро выбрались на верхнюю палубу, он всё посматривал по сторонам.

Я думал, что он королевишну выглядывает. Типа, встретились ненароком - «шёл в комнату, попал в другую». Но его вопрос был о другом:

- Иване, не понимаю. «Зверь Лютый», Кончака погубитель и всё такое. Тебя боятся. Но… воинов у тебя мало. У меня, хоть я и поскромничал, за сотню бойцов. Ежели что, вёсла оставят, брони взденут, любому отпор дадут. А у тебя и двух десятков нет. А сокровищ-то тут… как с целого города. Одни эти... хреновины золотые, из которых вода течёт…

Факеншит! Хреновины называются кран водопроводный. Понимаю, что ты прежде не видал. Они не золотые, а бронзовые. Вода течёт только со вчерашнего дня, когда мореходов заставил запасную помпу собрать и водонапорный резервуар накачать.

- Защита тут есть.

Защита защищает не тем, что она есть, а тем, что злоумышленники знают, что она есть и бьёт больно. Надо дать кыпчакам такое знание. Чтобы не складывать потом штабеля их трупов.

- Ты прав: непривычная она, людям не видна. Надо показать.

Он к себе пошёл. Жарко, сиеста. А я сгонял слуг выпросить у Алу войлоков старых ненужных. Расстелили по палубе, раскрасили. Красиво получилось. Тут тебе и крепость с куполами и минаретами, тут кое-какой султан бородатый в чалме сидит, там войско скачет. Войско, конечно, не наше, русское или половецкое. Такое… латинско-сельджукское по смеси вооружения. Жердей нарубили, перед соседней «горой» в шеренгу расставили.

Очень настоятельно посоветовал всем с горушки убраться. Так какие-то тупые сидят. Говорят - Отперлюевичи. Видать, их ещё в младенчестве… отперлюели. Маковкой об землю. Покивали, но не послушались.

Как стемнело врубили свет. «Чёрный дрозд» огнями сияет.

Со стороны ряды светящихся иллюминаторов производят… нечеловеческое впечатление. Слишком ярко, слишком равные промежутки и размеры. «Окна печей адовых». Хуже - слишком ровно: здесь, в средневековье, нет стабильных источников света, кроме Солнца и Луны в безоблачную погоду, пламя всегда пляшет, колеблется.

Подняли столбы лучей прожекторов. Покрутили, постепенно опускаясь к горизонту. Аншлаг, итить ять. Полный зал. Народу по обеим берегам - сплошняком на версту. А вот у «нашей горы» нет. Я просил Алу объявить, что хочу отогнать злых духов. Смотреть можно, близко не подходить.

Под кошмами раскрашенными светильники гелиевые стоят. Двенадцать колб не пожалел! Цвет такой… с фиолетовым. Трансцендентальностью отдаёт. Это от поташа - я рассказывал.

Тут оркестрик наш заиграл. Что-то мрачное, тягучее. С ускорением.

У-у. У-у-у! Свись. Свись-свись.

Барабан пошёл. Бум. Бум-бум. Бум-бум-брямс.

Ансамбль типичный - военно-морской. Маракасов нет.

Э-эх. Мне бы тут, как в Сероцке, самбу сбацать. Как вспомню того золотого павлина, как у него хвост встаёт…

Поставил бы танцплощадку на берегу, прожектора, цветомузычку… Предложения были. От Милонеги. Рвалась порвать публику.

Ту историю в Сероцке, когда я спровоцировал дамским танцем шляхту на агрессию и безобразие, не утаить. Участники вернулись во Всеволжск, кто-то что-то болтанул. Всего, конечно, никто не знает, но слухи… богатейшие.

Милонега напрашивалась на участие в подобном. Дура. Спровоцировать - не хитро. Потом что? Убивать? А ей пофиг, ей лишь бы повыпендриваться.

В стаях шимпанзе самый высокий статус у того самца, кто больше самок перетрахал. А в иерархии самок самый высокий - которую больше самцов. Вот были бы мы просто шимпанзями - Илона ей и в подмётки не годилась. Увы, феодализм, честь по рождению, а не по бл… м-м-м... по количеству партнёров.

Тут флейта как-то замысловата свистанула и замерла. И ударили три пневмопулемёта. Их не слыхать и не видать. Только летят ошмётки от войлоков, на которых картинки нарисованы, пули выбивает пыль и искры из горы за ними, разлетаются кусками пламени светильники. Отстрелялись, замолчали. И бабахнули четыре заряда ТНТ у подножия инсталляции. Аж горушку встряхнуло. Полагаю, что у Отперлюевичей многие… отперлюелись. На всю глубину ЖКТ.

Мда… А потом пришлось добровольцев в две цепочки ставить да вёдрами воду из реки таскать. Не велик пожар, но надо залить. Брандспойт бы, водяную пушку… да и не водяную хорошо бы… А порох придётся изобретать. Не для дела, а для забавы пиротехнической - горящего спирта или скипидара, как в моих прежних играх, недостаточно.

Народ фокусами потрясён. Кажется. Утром поглядим на результат.

На другой день прискакал Чарджи. Тоже радость радостная. А более всего - для Алу. Учитель с учеником встретились.

Нет, я не ревную. Но червячок в душе… но я его давлю.

Ещё Урдур от алан явился. Тесть мой.

- Жена моя Марьяна, сестрица твоя, велела передать поклон, послание прислала.

Забавно. «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Вот смотрю я на этот «коллектив предводителей»… были моменты, когда я каждого из вас убить хотел. Но воздержался. А теперь эта команда решает судьбы народов.

Не пароход с пулемётами и взрывпакетами, а «группа единомышленников». И не так, чтобы очень уж «едино-...» - у каждого довольно своих проблем, мнения по разным поводам - разные. Но в главном - заодно. В готовности придти на помощь, в понимании, что общая выгода - выгоднее одной собственной.

Я велел поставить себе шатёр над той «подорванной горушкой». Отперлюевичи место освободили, а на пароходе… слишком много понтов. Надо быть ближе к народу.

Вот туда поздней ночью вошёл толстый половецкий хан в богатом парчовом халате. Неуклюже поклонился.

- Э... Достопочтенный Айуан не узнаёт меня? Моё имя - Куджа. Куджа-хан.

Я был потрясён. Вместо оставшегося в памяти со времён единственной встречи на торгу под стенами Пичай-городка в Мордовии тощего, нищего, прокалённого солнцем, нервного, голодного бродяги, недостоверно изображающего из себя удачливого торговца, передо мной на кошме сидел богато одетый, с увешанными драгоценными «гайками» пальцами, рыхлый, чуть смуглый повелитель орды. Восседал. Источая ауру властности, вельможности. Только глаза остались прежними: быстрый, скачущий взгляд охотника, выискивающего цель, мгновенное замирание, острое вглядывание в возможную добычу, и вновь скольжение вокруг в поисках опасности.

Тогда я искал человека для непростого дела. Мне повезло - я нашёл Куджу. И ему повезло - я дал ему шанс. Шанс стать чем-то. Выглядывая подходящего человека на торжище, я совершенно не думал о дальнейшей судьбе «похитителя принца Мордовии». Лишь бы сделал и не болтал. Интуиция выбрала не просто успешного людолова, а «персонаж с перспективами».

Исполнив заказ, получив серебро, Куджа не кинулся пропивать или хвастать, а аккуратно проехался по соседним ордам, прикупая скот, навестил городки порубежья, запасся хлебом и осенью ушёл на Волгу в тамошнюю орду. Серебро он тратил осторожно, создав себе славу человека обеспеченного, но прижимистого. Зимой, после разгрома Башкорда и его орды, часть кошей кинулась по его следам. Он оказался первым в этом потоке «выскочивших из под топора». Что принесло ему славу прозорливого вождя. Куджа помогал беглецам. Что создало ему славу человека отзывчивого, заботящегося о народе. Через год он стал куренным. «Аепа».

Наша тогдашняя встреча произвела на него впечатление. Он узнал - куда надо смотреть.

Мои интересы на Волге затрагивали всё больше людей, не была исключением и Приволжская орда. Хан думал по-старому, «как с дедов-прадедов», а Куджа знал, чётко ощущал новизну и опасность, исходящие от меня. Ему снова пришлось бежать - дальше на юг.

Грузинские летописи пишут о «дербентских кипчаках», Куджа говорил - Терки, теркская орда.

Когда хан Кончак собирал «жёлтый народ» на Переславль, хвастая огромными луками, которые натягивали пятьдесят мужчин, и "греческим огнём", привезённым из Грузии, Куджа... извинился и не пошёл. А молодой горячий хан Терков - поскакал. Да там и остался. Когда остатки ханского отряда вернулись в родные становища, Куджа поднял своих и вырезал ослабевший ханский род под корень. Взяв всё: майно, скот, рабов, женщин. Стал сам ханом.

В моём шатре над Доном Куджа немного хвастал, немного нервничал - я и до Терека уже мог дотянуться. Я его успокоил, и мы поговорили дружески. Его голос на тогдашнем курултае оказался для нас весом.

На другой день, прямо с утра началось то, ради чего собрались - «пленарное заседание курултая примирения».

Не просто. Я-то думал: засядем в шатре, дёрнем по стопочке, перетрём делишки на трезвую голову…

Тут не стрелка бандитская, тут высокое собрание высшей степной аристократии. Только под открытым небом, чтобы Хан Тенгри видел дела и помыслы. Пришлось переделывать сценарий, убирать часть реквизита, вводить новое…

Несколько противоречий.

Это ж курултай? - Должны быть все заинтересованные лица. Если курултай - «великий», то все взрослые свободные мужчины Степи. Не реально. Но и по сути обсуждаемого нельзя сводить аудиторию к десятку-двум ханам. Мы обращаемся к народу!

Другая тема - шаманы. Такие мероприятия должны начинаться с камлания. Бубны, пляски, окуривания, невнятные пророчества, скрыто-злобные пожелания… может, даже и жертвоприношения с гаданием по внутренностям…

Приведут мерина-алкоголика, взрежут ему брюхо, вытащат, поковырявшись во внутренностях, интересующее, скажут:

- Во, печень увеличена, боги не благосклонны. Расходимся.

Надо отметить, что кыпчаки - не фанаты какой-нибудь веры. Есть верховный - Хан Тенгри, есть куча сущностей поменьше. Шаманизм. Но не тотемизм: в захоронениях половцев не просматриваются какие-то тотемы.

Кроме Неба - культ предков. Сами шаманы в какую-то иерархию не организованы. В каждом крупном аиле есть дедок, который подшаманивает. Прежде бывало и ханы этим баловались. Боняк Серый Волк из таких шамано-ханов. Пошёл по кривой дорожке общения со сверхсущностями, кажется, из-за своей шелудивости. Нормальный здоровый человек в шаманы не пойдёт, да и люди такого не поймут.

Кажется, и в сказаниях о его катающейся и грызущей всех голове, отзвук его шаманства: не упокоился колдун старый. И рад бы помереть, да бубен держит: поверье гласит, что шаман и его бубен связаны, умрёт один - умирает и другой.

В кругу есть христиане. Которым все эти «бесовские пляски»… Типа: «дети до 16...». С другой стороны, и сами «актёры фильмов для взрослых» крутить свои ритуалы в присутствии иноверцев… не любят.

Ситуация напряжённая, психи и злодеи присутствуют обязательно. Кое-какая провокация… да я сам пяток предложить могу!, а по здешнему этикету - все с саблями…

Были предложения затащить на горушку пулемёты… на случай экстраординарного развития событий… не, «не буди лихо пока тихо» - русская народная.

И вот зовут. На горушке, за полста шагов от роскошной супер-юрты Алу, там полста верных сидят «на случай чего вдруг» - даже жалко, затопчут шатёр сапогами грязными, залапают руками немытыми, - ковры постелили, лёгенький такой дастархан: чуток кумыса и лепёшки. Лепёшки с пылу с жару, пальчики оближешь.

Алу, конечно, от чистой души, но уколол: далеко не во всех ордах могут себе такое позволить. Пшеницу надо купить. И не то беда, что не на что - тряпки-цацки во многих аилах сохранили, а то, что после прошлогоднего разгрома русские и византийцы продают зерно только приказчикам Алу. Дальше - перепродажа. «В три цены».

И дело не в серебре, которое сыпется в мошну Алу, а в очень простой мысли:

- Будешь с этим мальчиком в ссоре - будешь кушать лепёшки из луговых трав да древесной коры.

Ковры постелены «покоем» человек на сорок. «Активные заседатели». И мы, группа приглашённых, сбоку в рядок. Ханы косятся. На чёрный чекмень Чарджи, на золотом шитую, парчовую робу Севушки, на здоровенную папаху из седого горного козла Урдура. На меня поглядывают мельком. А чего смотреть? Чудак в сереньком, в платочке. Да у нас в таком затрапезном только нищие да бабы-чаги ходят!

Сеунчей в гонг стукнул. Алу вступительное слово толканул. Типа: мы собрались решать вопросы войны и мира, как «желтому народу» жить дальше. По обычаю предков, обратимся же к мудрости духов.

В смысле: выпускайте шаманов.

Они там, чуть ниже, в лощине костерки развели, трав вонючих накидали, пляшут, стучат в котелки.

Котёл для степняка - не только кухонная утварь. Символ рода. Про Кончака в РИ будет сказано, что его котёл столь велик, что никому не снести. Речь не про посуду - про многочисленность его аила.

Сотни две народа сидит вокруг лощины, бормочут чего-то, кланяются в такт… и замолчали.

Алу за дастарханом задёргался туда-сюда.

- За спину на реку глянь.

Тут уж все в ту сторону развернулись. Многие на ноги повскакивали. Иные наоборот - ниц пали.

- Ты… ты призвал дух моего отца из страны мёртвых?!

- Дух мудрого Боняка Боняковича нет нужды призывать - он всегда с нами. Твой отец совершил великий подвиг. Смертью своей отстоял вольности «жёлтого народа». Пока народ жив - его дух здесь. В Степи. И уж, конечно, здесь, над излучиной Дона, где его сын собрал самое большое собрание лучших людей для решения самого большого вопроса. Мог ли хан Боняк не прибыть сюда? Пропустить такое важное дело? И не полюбоваться на своего сына. А я… я только напомнил людям - старый Боняк смотрит на нас, слушает наши речи. Плохо, если ему будет за нас стыдно.

А над рекой, над «Чёрным дроздом» поднимается всё выше огромный воздушный шар. С портретом старого Боняка. Как я увидел его год назад в нашу единственную встречу. Немолод, седина густо в усах, в кустистых бровях. Грузен, морщинист. Из глубины морщин, из-под набрякших век и без того узких глаз цепко смотрят два зрачка. Уже не чёрные, потерявшие с приходом старости насыщенный цвет. Но сохранившие способность и желание видеть. Проникать в сущности. «Ума не потерял».

Красиво. Узнаваемо. Выразительно. Хрисанф, богомаз-порнограф постарался. Думал ли я, разглядывая с Юлькой-лекаркой в Лядских воротах непристойное граффити, что труд неизвестного художника-хулигана поможет повернуть в нужную сторону целый народ? На чуть-чуть, на долечку. Шажок, в ряду других шажков.

Тысячи потрясённых людей по обе стороны реки. Кто молится, кто отмахивается большим пальцем, кто крестится, кто убежать норовит. Мои-то привычны: монгольфьер в тёплую погоду частый элемент пейзажа во Всеволжске - мы на подобных детей катаем.

Чарджи как-то попробовал. Нервенно было.

Я уже объяснял, что у здешних, особенно у степняков - страх высоты. Знать-то я это знаю, но иногда забываю.

Несколько лет назад как-то летом встретились с Чарджи у «детской площадки»:

- Гля какую штуку мои молодцы сделали! Монгольфьер называется. Вон детишек покатали, давай и мы попробуем.

- Да я… дела спешные…

- Мы быстренько. А то так и жизнь за делами пройдёт.

Влезли в корзинку, ребята верёвку травят, я красотами окрестностей любуюсь. Вдруг… характерные звуки. Мертвенно бледного Чарджи выворачивает. Во, уже вчерашний завтрак пошёл. Факеншит! Так он так задохнётся! Мордой в пол, пальцем в пасть, вычистить лишнее.

Лежит на боку, дрожит. Ладно, прогулка отменяется, поехали вниз. Верёвку потянул, клапан приоткрыл. Тут голос. Сла-а-абенький:

- Иване… ты не рассказывай… что я тут… как сопляк какой-то…

- Конечно не буду. Тут ничего особенного нет. Так почти всех выворачивает. Этот страх - высоты - можно ослабить. Практикой. Вон наша самая большая вышка стоит. Так я там по лесенке с дочкой Боголюбского каждый день гулял. Всё выше и выше. Захочешь - воспользуйся. Только за один раз всё взять не пытайся.

То, что я не насмехался над его вдруг обнаружившейся слабостью, вообще говорил довольно равнодушно - «обычное дело», укрепило наши отношения. То, что он смог подняться, хоть и не сразу, на нашу самую высокую сигнальную вышку, усилило самоуважение. И уважение ко мне: Ванька невиданные штуки в рукаве имеет. И с друзьями всегда поделится, поддержит.

Теперь Чарджи посматривает на окружающих сквозь полуприкрытые веки, чуть улыбается: невежи, деревенщина, жизни не видали.

Монгольфьер долго не провисит. Поднялся на горячем воздухе из пароходной топки, покрутился, чтобы все порадовались покойному хану и потихоньку опускаться стал.

Всё - шаманские ритуалы сломали, внимание переключили. Переходим к следующему пункту нашей программы.

Шаманы, подобрав свои причиндалы, отвалили. Алу снова речь произнёс. Хорошую. Такую… эмоционально-логическую. Никакой критики «врагов». Наши беды - нам решать.

Посыл тот же: «Пацаны! Не стреляйте друг в друга!».

Все «за». Но… а кто конкретно будет по конкретно Великому Лугу отары пасти? А?

Когда Степь полна - каждый источник воды, каждый водопой чей-то. Передел идёт болезненно, часто с кровью.

Следующий пункт. «Хотят ли половцы войны? Да, мы умеем воевать. Но...».

Но теперь нас будут бить.

Ещё один наглядный материал: полотнище метров шесть длиной, два высотой. Слуги на шестах подняли, Алу указкой тычет:

- Дешт-ы-Кыпчак. Мы здесь.

Показывает известные топонимы. И наглядно обрисовывает мои «Волчьи челюсти».

Тут все дружно посмотрели на Урдура. Что, и аланы бить придут будут? Урдур на солнышке подремывает, здоровенной папахой своей покачивает. Не то «да», не то «нет», не то «может быть». А Севушка диадемой с самоцветами зайчиков пускает, качает уверенно: придём, побьём, сожжём...

На меня и Чарджи - чисто мельком. Что мы клинки кровью умоем… А что, Переяславль уже подзабыли?

Третий пункт: надо уходить. Иначе смерть. В этих «челюстях».

Четвёртое: уходить надо всем вместе. Иначе - «твоё место у параши».

Пятое: уходить нужно в Паннонию. Всем вместе в другое место не влезть.

Шестое: для исхода нужен вождь. Одна голова на весь поход.

Седьмое:

- Мой отец всю жизнь боролся за счастье жёлтого народа. Он отдал свою жизнь для уничтожения недоцаря Кончака. Я, Алу Бонякович, клянусь следовать заветом моего родителя, я поведу людей на новые обильные пастбища. Я набью их рты мясом, оберну их животы шёлком. Объединимся же, братья, в борьбе за счастье нашего народа.

***

«Объяснить можно всё, но не всем».

Некоторые из «не всех» задают вопросы.

***

- А каганом кому быть? - ожидаемый выкрик «из зала», в смысле: с ковра. Кумыс был лёгонький, но некоторым хватило.

Алу как-то растерялся: я ж, типа, всё ясно сказал, а Чарджи среагировал и для тупых детализировал:

- Вождя орды, хана, выбирают предводители куреней - аепы. Вождя народа выбирают ханы. Знак их выбора - бунчук. Орда идёт за бунчуком. У кого больше бунчуков - тот хан ханов, каган. Не все ханы живы, не все орды уцелели. Но память о них осталась в Степи. Две орды - тупеевичи и каепичи - живут среди нас на Роси. Они - половцы. Они привезли сюда свои бунчуки. Как знак выбора Алу Боняковича, кагана всего «желтого народа».

- Ты - торк! Не тебе говорить о законах шары-кыпчаков!

- Я - торк. Я инал из рода ябгу. Я носитель золотого лука и золочённых стрел праотца Огуза. Всё, что происходит в Степи, касается меня. Если выбираете каганом Алу - в Степи мир, если нет… у моих людей всегда наточены сабли.

Опять с «чёрными клобуками» резаться? Ты, дядя, кого под Переяславлем потерял? Отца, сына, брата, соседа? И сам хочешь? Кусками разорванными по песку валяться?

Ревнителя закона шары-кыпчаков одёрнули. А два джигита подняли, встряхнули, развернули бунчуки двух орд в 1150-х ушедших из Степи на Рось.

Но Чарджи не закончил. Мы сломали предварительно оговоренный порядок выставления бунчуков, теперь… «отыграем своё и хай оно горит».

- Вы знаете, что прошлой осенью я догнал хана Таза далеко на западе. Буджакская орда погибла. Не вся. Только что я привёл тысячу кибиток под власть Алу Боняковича. Он расселит их среди своих людей, семьи буджаков войдут в коши беруковичей и боняковичей. А бунчук хана Таза - вот. И ему место перед шатром кагана.

Ещё одна палка с привязанным конским хвостом на конце воткнута в намеченном ямками в каменистой почве горушки ряду.

Тут проснулся Алу, распахнул закрома. Шесть бунчуков объединённых уже орд, встали в ряд. С уместными напоминаниями о каждом.

Белый бунчук от Башкорда, рыжий хвост носят потомки Шарукана, чёрный - у Боняка.

Русские знают этот знак! Бунчук с семью хвостами. В русских селениях пугают детей страшными сказками о семиглавом змее. О символе семи племён, поднятом над Иртышом, принесённым сюда славными ханами - Змеем Тугарином и Боняком Серым Волком…

Мда… здорово поменялись времена. И хвостов вдвое больше, и пугать ими будут других. Надеюсь.

Кагану надо бы все эти хвосты собрать на одну палку. Жердина получится тяжёленькая. Ёлка такая. В руках не снести.

Вот уже девять. Из пятнадцати. Были бы мы в демократиях… большинство проголосовало «за».

Мы в демократии. Военной. Переползающей в ранний феодализм. Эти палки с хвостиками - только символы. За многими из них почти ничего нет. В смысле: есть дети и женщины, кибитки и отары. Ничего. «Чего» - взрослые вооружённые мужчины.

Символы. Традиции. Воспитанные в каждом поколениями предками.

- Позволь мне сказать.

С кошмы поднялся Куджа. Его не все знают, но общий ропот быстро стихает. Он выглядит… как и должно выглядеть хану могучей процветающей орды.

- Я - Куджа, хан Тёрков. Я расскажу вам свою историю. Я не природный хан. Семь лет назад я был нищим простым кыпчаком в орде хана Башкорда. С вечно голодным семейством и рваными сапогами. Таких тысячи в каждой орде. Каждый день я думал как прокормить детей и не видел лучшего впереди. Но однажды на торжище в соседнем племени я встретил человека. Он нынче сидит за нашим дастарханом. Скромно сидит. Молча. В уголочке. Не привлекая внимания ни громким голосом, ни богатством одеяния. Вон он (Куджа ткнул в мою сторону рукой). Мы поговорили, он дал мне совет. И я обрёл удачу.

Что твоя «удача» - пойманный принц Мордовии, доведённый издевательствами твоих сыновей до полного уничижения… не будем.

- Моя главная удача - я понял, что пришла новая сила. Могучая не сотнями воинов, не тысячными табунами. Новыми вещами. Тогда я впервые увидел… вот такое.

Куджа вытащил из-за пазухи зажигалку, щёлкнул, посмотрел на огонёк.

- Теперь такое есть у многих. Семь лет назад - ни у кого. Да-а… Я получил совет и ушёл. Потому что Башкорд хотел жить по старине. Я - ушёл, а Башкорд и вся орда погибли. Вон его бунчук. В общем ряду перед шатром кагана. Я ушёл в Приволжскую орду. Ко мне пришли многие люди, я помогал чем мог. Мы стали куренем. Но однажды мой новый хан сделал глупость: напал на людей вот его (снова резкий жест в мою сторону). Я просил хана не ссориться с ним, с Айюмином. Надо мной смеялись, называли дураком и трусом. Делили будущую добычу. И я снова ушёл. На Терек. Многие люди пошли за мной. А Приволжская орда вымерла.

Он махнул своему нукеру, и тот поднял бунчук.

- Те немногие, кто не умер, принесли мне бунчук Приволжской орды, вот он. Они сказали: нас больше нет. Но мы пока живы. Возьми, Куджа, нас к себе. И теперь они ходят в моих вежах. А бунчук погибшей орды пусть стоит у юрты кагана.

Тогда смерть хорошо прошлась по обеим сторонам Волги. «Тифозная Мэри» уничтожила не только половецкую орду.

- В прошлом году Кончак стал созывать людей в поход на Русь. Я сразу понял: это война с ним, с Айюмином. Я похож на дурака? А мой хан оказался глупцом. Ему оторвало голову под Переяславлем. Мне надоели дураки в ханах. И я стал ханом сам. Куджа-хан.

Куджа помолчал, оглядывая собрание.

- Только что мы видели лицо мудрого Боняка. Он смотрел на нас с неба. Вон оттуда. (Он ткнул рукой в сторону реки, где недавно поднялся воздушный шар с портретом). Я помню его слова: хан должен думать о своём народе. Я - думаю. Я ходил под тремя ханами. Они умерли, потому что не думали, потому что не поняли. Много лет, с самой юности, я был лучшим звероловом в орде. Это занятие требует внимания и понимания. Иначе не ты придёшь с добычей, а сам станешь добычей зверя. Поэтому я внимателен к словам Айюмина, Зверя Лютого. Он говорит: надо поддержать Алу Боняковича. Я не хочу стать мёртвым ханом, как стали три моих предыдущих. Я хочу, чтобы мой народ процветал и приумножался. Поэтому мой бунчук, бунчук Терской орды, станет в общий ряд перед юртой кагана, поэтому мы пойдём вместе с каганом.

Он кивнул своему нукеру, и тот отнёс бунчук в длинный уже ряд.

Как растут люди! При той нашей до сего дня единственной встрече, Куджа не умел так говорить. Длинно, красиво, связно. Искусство риторики необходимо степному хану, не менее, чем какому-нибудь афинскому демагогу.

Очень внимательно, напряженно смотрит Алу. Тогда, при встрече с Куджой у стен Пичай-городка, он прислуживал нам, блины подавал. Потом сказал мне:

- Господин... Я не слышал вашего разговора. Но если ты позволишь... Тот человек - плохой. Он обманщик.

- Ты прав, Алу. Этот человек - мелкий мошенник. Новогородцы называют таких - "посак". Немножко ворует, немножко обманывает. Но у него умные глаза. Он способен на действие. Видит новое и не боится. И он думает о своих людях. Из этого "посака" может получиться вождь. Лучше, если новый вождь будет дружествен. Я, возможно, помог ему.

Я оказался прав. Это хорошая наука. И Алу, и мне.

Правителю нужен не «глаз орла», но «глаз обезьяны». Глаз слабой, голой, бесхвостой обезьяны. Которая скачет на крокодиле, у стремени которой бегут князь-волки. А она смотрит и думает. Видит. Не леса и моря, не слонов и медведей - это интересно и полезно, но не столь важно. Важно - видеть других обезьян. Это - самое главное. Это самое - опасное. И - самое полезное. Не золото-диаманты, не звери-птицы - люди. Люди вокруг тебя.

Я хожу по этой земле, по "Святой Руси". Хожу и смотрю. Мне интересны люди. Я смотрю на них. Они разные. Я их вижу, я о них думаю, пытаюсь понять. Я - их.

Множество коллег пытаются объяснить, втолковать, навязать... аборигенам своё. Это вторично. Сначала - понять человека. Научиться говорить на его языке, говорить те слова, которые затрагивают его душу. Если ты понял его - сможешь объяснить ему своё. И уже не важно что: почему надо мыть руки перед едой или как построить самолёт. Все тайны ядерного синтеза бессмысленны, если он не понимает тебя. Потому что ты не понимаешь его.

Я стремлюсь понять здешних людей. Обращаю внимание на мелочи: состояние обуви, целостность одежды, повадки, жестикуляция, мимика, интонации... Чужесть всего средневекового рядом с моим, с детства впитанным, способствует восприятию. Перед моими глазами проходят сотни персонажей, я не отворачиваюсь презрительно, не плююсь от мерзости "святорусской жизни" - запоминаю, накапливаю опыт. И всё чаще интуиция подсказывает: от этого человека следует ожидать чего-то вот такого. Не детально - направление, дорогу. Его собственный путь.