Наследие души

Глава 2 Семейные узы

Утром я, спотыкаясь, спустилась на кухню – я проспала гораздо дольше, чем собиралась. Неясные кошмары то и дело прерывали мою дрему чуть не до рассвета; только под утро мне наконец удалось на несколько часов погрузиться в здоровый крепкий сон. Когда я снова открыла глаза, было почти 10:30. У подножия лестницы я остановилась, уловив свое имя, и прислушалась.

– Джессика не имела права так на тебя кричать. Я слышал ее снизу, – говорил Ной.

– У нее были на то все основания. Мне не следовало поднимать эту тему, – отвечала Карен.

– Ну, если хочешь знать мое мнение, это свидетельствует о скверном характере.

– Вообще-то я не помню, чтобы спрашивала твое мнение.

– Да, ты предпочла не советоваться со мной, принимая решение, не так ли? Мы ведь ничего не знаем об этой девушке.

– Она дочь Лиззи, Ной. Это все, что мне нужно было знать.

– Думаю, было бы неплохо узнать еще кое-какие детали! Ей действительно нужно одеваться вот так? Соседи увидят, что она околачивается поблизости, и вызовут полицию!

– О, расслабься, ладно? У нее уникальный стиль, в этом нет ничего плохого.

– Ты уверена, что она не увлекается колдовством, или поклонением дьяволу, или чем-то в этом роде?

– Ной, не говори глупостей, пожалуйста! Она милая девочка, просто одевается немного непривычно. Это не делает ее панком. На самом деле она, должно быть, одаренная ученица, раз получила полную стипендию в колледже Святого Матфея. И вообще, она через многое прошла: переезжала с места на место, каждые полгода меняла школу, а теперь еще и мать потеряла. Если она немного капризничает с точки зрения внешнего вида, вряд ли ее можно винить. Ребенок самовыражается, не более того. Честно говоря, Ной, ты не был таким чопорным, когда мы познакомились. Я помню, в каких кожаных брюках ты щеголял…

– Да-да, хорошо. Но не могла бы ты по крайней мере сводить ее на Ньюбери-стрит и купить ей что-то…

– Если ты думаешь, что я собираюсь указывать этой девушке, как ей одеваться, то ты явно не в своем уме…

– Это было всего лишь предложение. Ладно, пойду поработаю с документами.

Я услышала скрип стула по полу, и по коридору застучали шаги, когда Ной направился в свой кабинет. Как только за ним закрылась дверь, я придала лицу бесстрастное выражение и прошла на кухню.

– Доброе утро, Карен.

– Вот и ты! Я раздумывала, стоит ли пойти проверить у тебя пульс, – ответила она, когда я прошаркала к столу.

– Прости. Наверное, я действительно устала.

– Не извиняйся! Я помню времена, когда сама могла так долго спать, и скучаю по ним. Теперь же не могу заставить себя сомкнуть глаз после восьми утра, как бы мне этого ни хотелось. Моя нечистая совесть всегда вытаскивает меня из постели. – Карен устремилась к шкафчикам, но вдруг остановилась. Она обернулась и окинула меня критическим взглядом. – Между нами все в порядке? Мы с тобой на одной волне?

Я на мгновение встретилась с ней глазами. Меня подмывало сказать «нет», но я сдержалась. Я больше не злилась на нее, по правде говоря. Она всего лишь высказала предположение, которое сделали все остальные, включая полицию. Все, кроме меня.

– Да, между нами все в порядке.

– Хорошо. – Карен открыла шкафчик и смущенно осмотрела его содержимое. – Похоже, на завтрак я могу тебе предложить хлопья «Лаки Чармс» или «Олл-Бран»[16].

Я не смогла удержаться от смеха.

– И кто у вас питается «Лаки Чармс»?

– Ну, может, я и не могу спать как подросток, но запросто сочетаю нездоровую пищу с самыми вкусными хлопьями, – призналась Карен.

– А как же те, что с отрубями?

– Ной пытается меня перевоспитать. Тщетно, но я все равно позволяю ему попробовать. Хочешь, чтобы тебя тоже перевоспитали? – Она помахала передо мной лаконичной коробкой в шутливом искушении.

– От «Лаки Чармс» не откажусь. Я готова съесть все что угодно, если к этому прилагается кофе.

– Вкусный и крепкий, – пообещала Карен.

Когда я села за стол, в голове возник вопрос, который мучил меня еще ночью: собираются ли меня познакомить с моим дедушкой? Я не ожидала увидеть его прошлым вечером по приезде, решив, что в столь поздний час он уже спит. Но теперь, когда наступило утро, мое любопытство снова пробудилось. Насколько я помнила, Карен даже не показала мне его комнату.

– А где мой дедушка?

– Что? – Карен быстро подняла глаза, отрываясь от газеты «Уолл-стрит джорнал».

– Я думала, он живет с вами. Мама всегда говорила, что он с вами в Бостоне.

– О, – Карен отложила газету и посмотрела на меня поверх очков для чтения. – Думаю, ты неправильно поняла. Твой дедушка не живет с нами в одном доме. Он находится в стационарном медицинском учреждении за пределами города. Что рассказывала тебе мама о… состоянии здоровья твоего дедушки?

– На самом деле не так уж и много. В детстве я расспрашивала ее о нашей семье, прежде чем поняла, что она не любит об этом говорить. Она сказала, что у него деменция и он ничего не помнит, потому и не возила меня к нему, когда я просила.

Карен просто кивнула. Я почувствовала легкий укол вины, когда поняла, что и ей, должно быть, тяжело говорить об этом. Тем не менее это не помешало мне продолжить разговор о деде.

– И часто вы с ним видитесь? – спросила я, возвращая пустую миску в раковину.

– Конечно, я навещаю его так часто, как только могу, хотя нетрудно догадаться, что этого явно недостаточно, ведь работа у меня сумасшедшая. Как дочери мне бы хотелось стать лучше. Но, как верно заметила твоя мама, у него помутился рассудок; он даже не может вспомнить, кто я такая, поэтому я стараюсь не корить себя.

– Он где-то поблизости?

– Да, относительно. В Винчестере, примерно в получасе езды отсюда. – Она помолчала, а затем добавила: – Он был хорошим человеком. Любил своих девочек, и я уверена, что тебя тоже полюбил бы. Мне жаль, что ты так и не узнала его.

Внезапный переход на прошедшее время немного расстроил меня, но я все равно продолжила:

– Можно мне… я имею в виду, если ты не против, может, отвезешь меня к нему?

– Джесс, я правда не думаю, что это хорошая идея.

– Послушай, если ты слишком занята, я могу просто вызвать такси или…

– Нет, дело не в этом! – отрезала Карен. – Дело не в том, насколько я занята! Просто видеть кого-то в таком состоянии – это очень тяжелое эмоциональное переживание. – Она невольно содрогнулась. – Я не вправе подвергать тебя такому испытанию сразу после того, что случилось с твоей мамой… В общем, не думаю, что время подходящее.

– Послушай, прости, если я тебя расстроила, но тебе не кажется, что это мое решение? Он мой дедушка, а я никогда с ним не встречалась. Я имею полное право…

– Ты меня не расстроила, – сказала Карен. – Я просто не была готова… Давай ты сначала обустроишься здесь, потом отправим тебя в колледж и все такое, хорошо? Мы можем поговорить об этом снова, когда ты приедешь на рождественские каникулы.

Я пожала плечами, решив пока оставить все как есть. Впрочем, Карен солгала. Она расстроилась, я это видела. Ее прежде спокойное лицо раскраснелось от волнения, и она явно не могла снова сосредоточиться на газете.

Удрученная, я вернулась в комнату, чтобы распаковать вещи, и решила сама придумать, как повидаться с дедушкой.

Как оказалось, в этом не было необходимости. Позже в тот же день Карен появилась в дверях моей спальни и сообщила, что отвезет меня к деду ближе к концу недели, если я все еще хочу поехать. Я сразу согласилась, хотя и удивилась предложению. Думаю, она чувствовала себя виноватой из-за своей первоначальной реакции на мою просьбу. Однако когда наступила пятница, день нашего визита, не осталось никаких сомнений: она очень сильно переживает.

Я заметила это, как только спустилась по лестнице утром. Обычно жизнерадостное, приветствие Карен прозвучало приглушенно, как будто она плакала. Когда она повернулась, чтобы передать мне миску с хлопьями, мои подозрения подтвердились. Даже неизменно безупречный макияж не мог полностью скрыть красные припухлости под глазами и на кончике носа. От этого зрелища меня сразу окатило волной вины, и я почувствовала себя настоящим дерьмом из-за того, что затеяла все это.

– Мы отправимся в путь сразу после завтрака, – сказала Карен, храбро пытаясь сохранить свой обычный беззаботный тон.

– Карен, ты в порядке?

– Все хорошо, Джесс, даже отлично. Просто немного простудилась, вот и все. Или, может, аллергия, не знаю. – Она беспечно пожала плечами. – Не хочешь сделать остановку и выпить кофе по дороге? Думаю, мне нужно немного подкрепиться.

– Конечно. – Я уловила намек и быстро приняла решение.

Если она хотела объяснить мне, почему расстроена, – что ж, здорово. Если нет – это ее дело. Впрочем, мне казалось, что я могла бы ее понять. Она не потеряла своего отца физически, как я потеряла мать, но все равно лишилась его. Я догадывалась, что в некотором смысле это, возможно, даже хуже, чем если бы он действительно умер.

Я ждала в машине, пока Карен сбегала в «Старбакс» и вернулась через несколько минут с парой пенистых латте. Выезжая из города по шоссе в более тихие северные пригороды, мы молча пили кофе. Карен слушала ток-шоу по радио, проявляя повышенный интерес к политике. Не могу сказать, что я терпимо относилась к правым настроениям, но ханжеский голос ведущего странным образом гармонировал с ровным гулом двигателя автомобиля и как будто убаюкивал. Когда мы съехали с федеральной автострады на тихую обсаженную деревьями улицу, Карен заговорила:

– Просто помни, Джесс, он почти лишен рассудка. Иногда он узнает меня, но нечасто. И, естественно, не узнает и тебя, потому что вы никогда не встречались. Я, конечно, рассказывала ему о тебе, но не думаю, что он что-либо помнит. И порой… – Тут она сделала паузу, словно тщательно подбирая нужные слова. – Порой он несет совершенную бессмыслицу. В общем, делай скидку на то, что он не в своем уме.

Я с трудом сглотнула; нервозность Карен постепенно передавалась и мне.

Мы повернули и оказались перед белым викторианским зданием с отделкой в виде имбирных пряников и деревянной табличкой на воротах, гласившей: «Винчестерский дом престарелых». Снаружи дом окружала широкая веранда, уставленная пустыми креслами-качалками. От одного взгляда на эти заброшенные кресла мне пришлось бороться с внезапным и пугающим желанием расплакаться.

Дом, очевидно, когда-то был частным, и его переоборудовали для нового назначения. В его облике отчетливо ощущался стиль начала XX века, но последующие реновации бросались в глаза. Характерная современность поднимала свою уродливую голову, резко контрастируя с аутентичностью; стеклопакеты безучастно смотрели из высоких оконных рам, а кондиционеры усеивали стены безобразными наростами. Усиленные металлические поручни и пандусы для инвалидов добавляли последний штрих к картине глумления над стариной.

Внутри, в вестибюле с высоким потолком располагалось что-то вроде стойки администратора, за которой сидела медсестра.

– Доброе утро, миссис Хант. На этой неделе вы приехали с утра пораньше.

Она пододвинула к Карен планшет-блокнот, и та, явно зная правила, расписалась в нем.

– Да, я привезла племянницу из Нью-Йорка, чтобы она повидалась с дедушкой. – Карен склонила голову в мою сторону.

– О, как мило! Что ж, я уверена, он будет очень рад видеть вас обеих. Давайте я проверю расписание и посмотрю, в палате ли он. – Медсестра лучезарно улыбнулась и повернулась к нам спиной, чтобы позвонить по телефону.

Пока мы ждали, я осмотрелась. За дверью открывалась гостиная с камином. Солнечный свет струился сквозь белые кружевные занавески. Несколько столиков и кресел были расставлены по всей комнате в уютной, располагающей к отдыху обстановке. В гостиной было так тихо и неподвижно, что поначалу она показалась необитаемой. Однако когда я медленно обвела ее взглядом, стало понятно, что это не так.

В комнате тут и там расположились пятеро постояльцев, все совершенно недвижимые. Древняя сморщенная старушка в голубой флисовой ночной рубашке сидела в инвалидном кресле у окна, вероятно, чтобы любоваться видом, хотя выглядело все так, будто она вообще не подозревает о существовании какого-либо внешнего мира. Два старика сгорбились над шахматной доской; чья была очередь ходить, оставалось только гадать, потому что оба озадаченно смотрели на доску, как будто не уверенные в ее предназначении или отношении к ним. Над спинкой розового дивана виднелись две седые головы на костлявых плечах, обращенные к беззвучному телевизору, где внизу экрана мигали субтитры… Нет, я не ошиблась в своем первом впечатлении: комната была пуста. Боже, умоляю, сделай так, чтобы кто-нибудь пристрелил меня, пока я не состарилась настолько.

– Джесс? Теперь мы можем подняться. Медсестра сказала, что папа в своей комнате. – Карен указала на лестницу, ведущую из холла.

Я последовала за ней наверх.

Лестница выглядела как портретная галерея семьи, никогда не знавшей молодости. На меня смотрели фотографии пожилых людей, спонсоров дома престарелых и его программ. Под рамками размещались золотые таблички с именами жертвователей и, что очень печально, датами их рождения и смерти. Я с трудом сдерживала дрожь, но продолжала читать. Это было похоже на прогулку по кладбищу, оклеенному обоями, с надгробиями в виде позолоченных рамок.

Поднявшись по лестнице, мы вошли в первую комнату слева. Она оказалась на удивление светлой и жизнерадостной, с большими окнами, в которые врывался утренний солнечный свет, рисуя на полу упорядоченный геометрический узор. На окнах висели белые занавески с оборками, а две кровати были застелены яркими лоскутными покрывалами. Конечно, не обошлось без намеков на болезнь – инвалидное кресло, безликая душевая кабина, несколько больничных мониторов и подставок для капельниц, – но в целом создавалось ощущение собственного дома, а не медицинского заведения. Я ощутила внезапный прилив нежности к Карен за то, что она подыскала такое место для своего отца.

– Вон он, – прошептала Карен мне на ухо, указывая на зеленое плюшевое кресло, обращенное к окну.

Я всегда представляла себе, что именно в таком кресле мог бы сидеть веселый дедуля в домашних тапочках, окутанный клубами дыма из трубки, – образ, без сомнения, почерпнутый из литературных источников. Но этот старик мало походил на дедушку, которого я себе нафантазировала.

Он смотрел в окно, но не безучастно, как та женщина из гостиной внизу, а с явным ожиданием. Он был поразительно худощав, со впалыми щеками под резкими скулами, которые, казалось, вот-вот прорвут кожу. Его поза выдавала напряжение; он наклонялся к окну и так сильно сжимал подлокотники кресла, что побелели костяшки пальцев. С седыми разлетающимися волосами, закутанный до пояса в плед, он производил впечатление одуванчика, который тянется из горшка навстречу солнечному свету. Казалось, он совершенно не осознавал, что к нему пришли.

Карен провела меня через комнату, слегка придерживая за локоть. Мы сели на обитый такой же зеленой тканью диван напротив кресла. Вблизи я разглядела, что губы деда, ужасно потрескавшиеся и сухие, очень быстро двигаются, выдавая какой-то беззвучный поток слов.

– Это обычное дело. Мне так и не удалось понять, произносит ли он что-нибудь на самом деле. Он теперь почти не разговаривает вслух, – прошептала мне Карен. Затем она повернулась к отцу и сказала громким ясным голосом: – Папа, я привела кое-кого к тебе в гости.

Я внимательно наблюдала за своим дедушкой. Что-то промелькнуло в его глазах, и он слегка повернул голову. Я поняла, что на каком-то уровне он осознал наше присутствие.

– Папа? Папа, я хочу тебя кое с кем познакомить. Это Джессика. – Карен замолчала и бросила на меня виноватый взгляд. – Вернее, Джесс. Это Джесс. Дочь Элизабет. Твоя внучка.

– Э-э-э, привет, дедушка. Приятно наконец-то познакомиться. – Даже попытка заговорить с ним представлялась верхом глупости.

Мне показалось, что он слегка наклонил голову, хотя бы и в ответ на звук моего голоса. Я открыла было рот, чтобы заговорить снова, но тут же его закрыла, не зная, что еще сказать.

Карен встала.

– Я оставлю вас двоих, чтобы вы познакомились.

Она быстро вышла на цыпочках. Ее голос снова звучал приглушенно, выдавая слишком сильные эмоции.

Долгую минуту я просидела рядом с дедом в полном молчании. Теперь, когда Карен не было рядом, мне стало спокойнее, и я просто смотрела на него, наблюдая за едва заметным, мерным движением его губ. Я наклонилась ближе в надежде различить, что он говорит, но это оказалось невозможно: либо он бормотал слишком быстро, либо движения губ вообще не складывали слова.

– Я давно хотела встретиться с тобой. Прости, что это заняло так много времени, – наконец произнесла я.

И снова легкий наклон головы.

– Мама нечасто говорила о тебе, потому что это ее огорчало, но я знаю, что она тебя очень любила.

У меня возникло странное ощущение, будто он слушает. Его губы больше почти не шевелились, а в глазах промелькнуло что-то вроде понимания. Воодушевленная, я продолжила:

– Мама говорила мне, что нет смысла приезжать к тебе в гости. Она сказала, мол, ты даже не поймешь, что мы здесь, и поэтому не хотела подвергать меня такому испытанию. Карен сказала то же самое. Но ты ведь знаешь, что я здесь, не так ли?

На самом деле это был не вопрос. Он знал, что я здесь, теперь в этом не было никаких сомнений. Его руки как будто ослабили отчаянную хватку на подлокотниках, костяшки пальцев уже не выглядели такими белыми и напряженными.

– Мама умерла. Карен, конечно, рассказала тебе об этом. Я просто хочу, чтобы ты знал: она очень любила тебя и ей просто было тяжело видеть тебя таким. Мама не хотела бы, чтобы ты думал, будто она забыла о тебе.

Я высказала больше, чем когда-либо намеревалась, особенно учитывая, что он находился в каком-то едва ли не вегетативном состоянии. Я даже не была уверена, что мама испытывала такие чувства; в конце концов, она никогда особо не распространялась о своем отце, тем более в столь многословных выражениях. Но до меня дошло, что ему, не способному ответить, я могу сказать все, что хочу, не беспокоясь о его реакции. Не знаю, это было похоже на молитву, исповедь или что-то в этом роде. По крайней мере, я так думала, потому что никогда не была в церкви.

Почувствовав внезапный прилив жалости к бедному старику, я потянулась к нему и накрыла его скрюченную паучью руку ладонью.

А дальше все произошло так быстро, что я не успела опомниться.

Я словно щелкнула каким-то невидимым выключателем. Его рука внезапно взметнулась вверх и сжала мою руку железной хваткой; я никак не ожидала такой силищи от дряхлого и немощного старика. Он так резко притянул меня к себе, что я слетела с дивана и внезапно оказалась перед ним на коленях. Его лицо, за мгновение до этого старательно обращенное в пустоту, смотрело на меня с необъяснимым отчаянием. Глаза все еще были затуманены, но что-то за пеленой проснулось, и это что-то испугало меня.

– Отправь меня обратно! – закричал он хриплым, надтреснутым от долгого бездействия голосом. Его другая рука, словно когтистая лапа, так же крепко вцепилась в мою руку.

Я не могла вымолвить ни слова, не могла даже пошевелиться, настолько оказалась потрясена внезапным пробуждением непробудимого. Он снова притянул меня к себе, и наши лица чуть ли не соприкоснулись.

– Я видел это, Элизабет! Я видел это! Отправь меня обратно! Я хочу вернуться! – Его голос срывался и дрожал, когда дед тряс меня в своих руках.

Он смотрел на меня так пронзительно и с таким отчаянием, что я не могла дышать.

– Я… не… Элизабет! – удалось мне выдавить из себя.

– Отправь меня обратно, ты меня слышишь? Я видел это! Я видел это! – Его голос перешел в мучительный визг, и он затряс меня сильнее, впиваясь в мои руки.

Я попыталась подняться на ноги, но он удержал меня.

– Я не могу отправить… я не понимаю, о чем ты говоришь! Я не Элизабет! Отпусти меня! – Я задыхалась.

Тут дверь распахнулась, и Карен влетела в комнату. Она бросилась к нам и вырвала меня из хватки деда. Меня швырнуло на пол, и я вскрикнула от боли, когда соскользнула по стене и ударилась затылком о подоконник. На мгновение перед глазами все исчезло в яркой вспышке, и мне пришлось потрясти головой, чтобы зрение восстановилось. Когда мой взгляд снова сфокусировался, я увидела, как Карен держит дедушку в успокаивающих объятиях. Старик безутешно плакал у нее на плече.

– Все хорошо, папа, все хорошо, – ворковала Карен, поглаживая его сморщенную старческую щеку.

Его взгляд снова устремился к окну, куда-то вдаль, за пределы того, что может увидеть живой глаз, а губы опять быстро шевелились в перерывах между всхлипываниями и произносили беззвучную мантру, которую теперь я могла распознать.

«Я видел это. Отправь меня обратно».

Когда его рыдания стихли, Карен осторожно высвободилась из объятий и опустилась на колени рядом со мной на полу.

– Джесс, ты в порядке?

– Э-э-э, да. Думаю, да, – ответила я, не в силах сдержать дрожь в голосе.

– Мне так жаль, дорогая. Он не делал ничего подобного уже много лет. Я бы предупредила тебя, если бы думала, что он способен на вспышку гнева.

– Нет, я… все в порядке.

Я попыталась встать. Комната закружилась.

– Не двигайся, милая. Думаю, ты довольно сильно ударилась головой о подоконник. Просто посиди минутку, я мигом вернусь.

Должно быть, вид у меня был испуганный, потому что она добавила:

– Не тревожься из-за деда, он уже успокоился. Просто не прикасайся к нему.

Я села на пол и закрыла глаза, пытаясь восстановить душевное равновесие. Дедушка больше никак не реагировал на мое присутствие. Единственным видимым свидетельством его недавнего припадка было вновь появившееся озабоченное выражение лица и слезы, которые все еще блестели на щеках, отражая солнечный свет.

Вскоре Карен вернулась в сопровождении медсестры из регистратуры. Прежнее веселье на лице той сменилось выражением материнской заботы, когда она склонилась над дедушкой и в ее руке, обтянутой белой перчаткой, сверкнул шприц. На мгновение она заслонила собой деда, и когда он появился в поле зрения, лицо его просветлело и снова выражало нетерпеливое ожидание, как и в момент нашей встречи.

Карен принесла мне холодный компресс, и я сидела, прижимая его к затылку, пока не почувствовала себя увереннее. Затем она помогла мне подняться на ноги и повела вниз по лестнице, даже не оглянувшись на старика в кресле. Она вывела меня на крыльцо, где усадила в кресло-качалку.

– Просто подожди здесь, пока я подпишу кое-какие бумаги, а потом мы поедем домой, – сказала Карен и направилась обратно к стойке администратора.

Я оглядела лужайку перед Винчестерским домом престарелых, гадая, что же такого видел мой дедушка из окна второго этажа, чего не дано было увидеть мне. Я пыталась отогнать мысли о том, как отчаянно он умолял меня отправить его обратно, хотя куда, конечно, понятия не имела.

Из открытого окна позади меня донесся голос.

– …еще как минимум два часа не должен был принимать очередную дозу.

– Что ж, это заставляет меня усомниться в эффективности назначенных препаратов.

– Но, миссис Хант, у него не было ни одного приступа за пять лет. Последний раз это случилось, когда приходила ваша сестра…

– Да, я знаю, когда у него был последний приступ, спасибо, – сказала Карен, и впервые ее голос прозвучал как у юриста, кем она, собственно, и была. – И я совершенно уверена, что просила вас не упоминать о визите моей сестры.

– Да, конечно.

– Просто сделайте все необходимое, чтобы этого больше не повторилось. Я не хочу, чтобы мой отец расстраивал себя или кого-то еще. Я достаточно ясно выразилась?

– Конечно, миссис Хант. Мы продолжим делать все, что в наших силах, – ответила медсестра.

– Спасибо.

Ботинки Карен выстукивали резкое стаккато, когда она направилась к выходу. На крыльце она замедлила шаг и посмотрела на меня сверху вниз.

– Ты готова ехать домой?

– Конечно.

Я пожала плечами, надеясь, что получилось непринужденно. Не хотелось, чтобы она подумала, будто я подслушала разговор. Я осторожно поднялась и последовала за ней к машине. Карен пристегнулась ремнем безопасности, вставила ключ в замок зажигания и вдруг замерла, взглянув на меня.

– С тобой точно все в порядке?

– Со мной все хорошо, правда, – заверила я, хотя, возможно, и лукавила.

– О боже, посмотри на свои руки!

Я опустила взгляд и увидела проступающие на обеих руках синяки, кровоточащие в тех местах, где нестриженые ногти деда впились мне в кожу. Тогда я не почувствовала боли, вероятно, из-за потрясения, а потом и вовсе ударилась головой, но теперь, когда мне открылось жуткое зрелище, я осознала, что обе руки мучительно ноют.

– Ой! – изумленно вскрикнула я.

Карен глубоко вздохнула и повернула ключ в замке зажигания.

– Ничего себе семейное воссоединение, а? Прости. Думаю, теперь ты понимаешь, почему я отговаривала тебя от этой поездки. Он очень редко бывает таким, и мне жаль, что вам пришлось встретиться в столь неудачный день.

– Он всегда говорит такое? Когда… возбужден?

– Нет. Я и раньше слышала от него подобный бред, но каждый раз он произносит что-то другое. Просто он уже зашел так далеко в своем слабоумии, что в его словах редко можно найти какой-то смысл.

– Он принял меня за маму. Называл меня Элизабет.

Карен окинула встревоженным взглядом мое лицо, а потом и мои руки. Она явно хотела что-то сказать, но вместо этого закусила губу. Мы возвращались домой в напряженном молчании.

Мне никогда не доводилось общаться с психически нездоровым человеком, и теперь, имея за плечами такой опыт, я могла сказать, что не хотела бы пережить его заново. Я слышала, как друзья рассказывали о бабушках и дедушках или двоюродных бабушках с болезнью Альцгеймера и деменцией, но поведение моего деда совсем не походило на то, что они описывали. В его словах и странных речах угадывалась подлинная настойчивость, подлинная целеустремленность, хотя в них было так же мало смысла, как в бреднях любого маразматика. Но я почему-то не могла убедить себя в том, что он просто теряет рассудок в естественном процессе старения. Я знала, что уже никогда не забуду, как старик смотрел мне в глаза, и чувствовала себя неуютно оттого, что не пришла ему на помощь, когда он умолял об этом.