Наследник из прошлого

Глава 1

Свет резанул по глазам, и в голове словно взорвалась граната. Я застонал и снова зажмурился, пытаясь замереть в таком положении, чтобы боль притихла хоть на чуть-чуть. Замутило меня страшно, и я едва удержал рвотные позывы. Вроде получилось, но причиной тому оказался не мой героизм, а скорее то, что живот был совершенно пустой. Чувствовал я себя так, как будто по голове прилетело палицей от Сигурда Ужаса Авар, который потом сплясал на мне свой победный танец.

— Что за фигня происходит? — прохрипел я и жутко удивился. Во-первых, голос был не мой, а во-вторых, сказал я это как-то странно. Слова вроде все знакомые, а выговор какой-то чудной. Как будто я вместо родного языка произнес что-то на суржике. И вроде все понятно, но непривычно до крайности.

— Очнулся? — раздалось рядом. — Третий день валяешься. Ты такое в бреду нес, хоть записывай. Сказки княгини Милицы рядом не стояли. Ну тебя и приложили, дружище!

— Ты кто? — спросил я. — Пить!

— Кто я? — возмутился голос. — Да ты, Золотарев, совсем охренел? Я за тебя с нобилями драться полез, а ты меня не помнишь? Я тут торчу около него, как сиделка, а он… В следующий раз сам отбивайся! На! Хлебай!

— Прости, — сказал я, одним глотком выдув полстакана сразу. — Я вообще ничего не помню. Ты меня сейчас Золотаревым назвал. Это что, фамилия моя?

— Я лучше лекаря позову, — паренек лет пятнадцати, судя по голосу, заскрипел деревом табуретки и зашаркал по полу. А потом я услышал. — Сестра! Пригласите, будьте ласковы, пана лекаря. Тут Золотарев очнулся. Ему, кажись, память отбили начисто. Сам себя не помнит.

— Где я? Кто я? Как я тут оказался? — блиц из трех вопросов вымотал меня окончательно, и я чуть было не отрубился еще раз. Паренек поднес воду к губам, и я втянул в себя еще полстакана, отчего язык перестал напоминать помесь старой подошвы и дохлого ежа. И даже вкус гадостный, что стоял во рту, почти пропал.

— Где больной? — услышал я деловитый густой бас. — Золотарев? Очнулся, бедолага. Я тебе сезонный абонемент выпишу, как в театр. Ха-ха… Второй раз за месяц поступаешь, и каждый раз сотрясение. Не бережешь ты себя!

— Кто со мной это сделал и за что? — почти спокойно спросил я, не открывая глаз.

— Покой, свет приглушить, рядом громко не орать! Понятно, бойцы? — лекарь проигнорировал мой вопрос и ушел. По крайней мере, его шаги удалялись от меня и затихали где-то вдали.

— Эй! — негромко позвал я. — Как там тебя?

— Как там меня? — возопил парнишка. — Я с тобой восьмой год в одном отделении служу, а ты меня не помнишь?

— Прости, — вытолкнул я изо рта непривычные слова. — Я даже себя не помню. Мне, видимо, совсем башку отбили. Я повторю вопрос. Где я? Кто я? Как я тут оказался?

— Вот ведь бедняга! — удивились голоса. Я лежал явно не в одноместной палате. — И впрямь, парни, он умом повредился!

— Ты в госпитале святой Людмилы. В том, что в Братиславе. Зовут тебя Стах Золотарев, и ты редкостный придурок. А оказался ты здесь потому, что тебя в очередной раз нобили отметелили.

— За что? — почти спокойно спросил я.

— За то, что ты придурок, — услышал я неожиданный ответ. — И не хочешь жить как все.

— А чего я хочу? — наверное, если и можно было бы задать более дурацкий вопрос, то для этого явно нужно постараться.

— Ты хочешь получить айдар на темя и золотую гривну на шею, — услужливо ответил пацан, а вокруг загыгыкали другие мальчишечьи голоса, которые явно попали в бесплатный цирк. Видимо, сочетание гривны и айдара служило здесь синонимом Луны с неба, досрочного дембеля с наделом в Италии, женитьбы на великой княжне или чего-то еще более невероятного, в этом же роде.

— А зачем я все это хочу? — задал я не менее идиотский вопрос, и в палате повисла нехорошая липкая тишина.

— Слушай, Золотарев, иди ты в жопу! Это уже совсем не смешно, — зло сказал тот, кто считал меня своим другом последние восемь лет. — Я из-за тебя на неприятности не хочу нарываться. И у стен уши есть. Лишнее слово скажешь, тут же на допрос попадешь в Черный город. Там тебя дознаватели из ордена святой Ванды Миротворицы быстро в чувство приведут. Будешь потом кросс на горелых пятках бегать. Сам вспоминай, берсерк хренов…

Май 895 года. Братислава. Римская империя.

Память ко мне возвращалась медленно, какими-то кусками, яркими обрывками и нечеткими образами. Я вспомнил, кто я. Золотарев Станислав, пятнадцати лет от роду, полный сирота, отчества не имеющий. Незаконнорожденный, ублюдок, отброс, пария… Фамилию мне дали уже после рождения, в наказание за упрямство дражайшей родительницы. Хотели было имя поменять, но это оказалось невозможным. Меня крестили им, и священники встали стеной. Так я и остался голодранцем с именем, достойным императора. Матушка моя твердила на каждом углу, что я законный сын своего отца, ну и договорилась в конце концов… Всем ублюдкам Золотого Рода давали какую-нибудь благозвучную фамилию и денег. Они считались людьми уважаемыми и зажиточными, но ни в коем случае не небожителями из правящей семьи. Так, потомки служанки и очередного любвеобильного княжича, князя, или даже цезаря. Было таких семей больше, чем лягушек в пруду, и никаких преимуществ это им не приносило. А через пару поколений знатное происхождение и вовсе оставалось лишь семейной легендой, окутанной мраком времени. Как вы понимаете, распространяться о нем категорически не рекомендовалось во избежание профилактического визита в пресловутый Черный город. А тех, кто с первого раза не понимал, высылали из столицы и из вольных городов за сто первую милю, в деревенскую глушь. Будешь там свинопасам о своем высоком происхождении рассказывать.

В отличие от франков, императорский род собственных ублюдков не жаловал, и графских титулов налево и направо не раздавал. Причина тому была проста: потомками Золотой род обижен не был, а потому и резервные наследники не требовались. А признанный отцом ублюдок — это всегда источник недовольства, центр интриг и большие расходы для казны. Согласно легенде, сам князь-епископ Берислав I такой порядок ввел, когда сыновья тогдашнего государя и его братьев начали брюхатить служанок в масштабах, достойных казенной мануфактуры. У одного императора Александра, говорят, человек двадцать внебрачных детей было. И у мятежного князя Кия не меньше. И даже император Само сподобился отметиться на этом поприще… И чтобы казна не разорилась, содержа такую ораву новоявленных аристократов, ублюдков стали признавать детьми своих матерей, оплачивая им в целом небогатую, но вполне безбедную жизнь. Что тут скажешь! Мудр был князь-епископ Берислав и весьма предусмотрителен…

Механизм этот работал третье столетие и пока что сбоев не давал. А вот со мной получилась неприятность. Матушка моя, белошвейка из Ткацкого конца, имела несчастье стать любовницей князя Остромира, третьего сына действующего императора. Считался князь беспутным гулякой, кроме баб и пьянки не интересовался ничем, а потому, когда он, будучи инкогнито, сложил свою дурную головушку в случайной кабацкой драке, никто, кроме матери, по нему не заплакал. А заплакать было от чего. Покойный батюшка даровал мне княжеское имя и заявил при свидетелях, что признаёт законным сыном. Это стало потрясением такого масштаба, какого не видели со времен царицы Джедара Власты Самославны, сбежавшей с молодым любовником от опостылевшего мужа-верблюжатника. Ее, правда, восточный император Ярослав Мудрый обратно вернул, но встряхнуло тогда обитаемый мир знатно. Чуть было большая война не началась.

Скандал, конечно, мой отец устроил на славу, да только пергамент, написанный пурпурными чернилами и заверенный печатью великого логофета, он справить не успел, и это превратило мою жизнь в сущий ад. Матери бы отказаться от всех претензий, взять денег и жить в достатке, но она, будучи женщиной чрезвычайно недалекого ума, стала искать справедливости, и на том погорела. Ее отшили во всех судах, отклонили все ее прошения, а потом превратили в полнейшее посмешище. А спустя некоторое время и вовсе пустили слух, что не князь Остромир стал мне отцом, а неведомо кто, потому как матушка моя — ветреная девица. Через два года хождения по мукам нас выслали за сто первую милю, ибо она слишком упряма оказалась. Все твердила, что своими глазами видела те документы…

Ссылка ее и подкосила. Мать не выстояла в борьбе против всего мира и умерла в полной нищете, презираемая всеми. А я вместо наследства и титула получил издевательскую фамилию, где одновременно фигурировал и Золотой род, и профессия, которой занимаются только бывшие каторжники да горькие пьяницы. После смерти матушки меня, семи лет от роду, забрали служки из приюта при монастыре святой Радегунды, где подержали немного и отправили в Сиротскую сотню. Там как раз клепали солдат для бесконечной войны на болгарской границе. Или на баварской… или на саксонской… или на мазовшанской… или на польской… или на бургундской… или на литовской. Или еще на какой-то. Империя была обсижена по периметру множеством княжеств и королевств, словно коровья лепешка мухами. И все они непрерывно вступали в альянсы и ссорились, что неизбежно заканчивалось войнами, крупными и мелкими.

Сотня работала без перерыва, ведь потери среди лимитантов, как называли пограничные части, дело чуть более, чем обычное. Его царственности Брячиславу II требуется постоянный приток свежего мяса. Желающих наниматься солдатами в нужном количестве уже давно не находилось. Сейчас же не благословенные времена первых императоров, когда за службу жаловали наделы в Италии и Африке. Там теперь и клочка земли пустой нет… Ее даже в Силезии и Дакии не найти, не то что в плодородной Италии. Вся империя обжита и засеяна, от Гамбурга до Нубийской границы, кроме разоренных набегами пограничных земель. Участь солдата считается сейчас одной из самых незавидных, прямо как в 4 веке, когда императоры гребли в армию всех кривых и косых. Служба двадцать четыре года, а потом, коли выживешь, получаешь коленом под зад и грошовую пенсию. Вершина карьеры для отставника — должность городового стражника, если сможешь денег на мзду накопить. Ах да! Это еще не все. Следуя установлению Валентиниана I, призывников клеймили как рабов, а согласно закону от 386 года тем, кто рубил себе большой палец, дабы избежать призыва, полагалось сожжение на костре. Я задрал рукав левой руки и полюбовался на поблекшую армейскую татуировку. И меня тоже заклеймили: орел с тремя головами, одна вперед смотрит, а две других — в стороны. Головы эти знаменовали триединство Римской Империи и ее частей — юга, севера и востока. Запад был потерян сотни лет назад. Под орлом выбит личный номер и годы службы, которая у меня пока даже не началась. Я ведь отрок еще. Вот так-то…

При всем этом, жизнь в империи довольна неплоха, стабильна и выстроена словно в армии. На самом верху — три императора: Константинопольский, Александрийский и Братиславский. У каждого есть наследник-цезарь, облаченный в пурпур волей отца или деда, и свора великих князей, сыновей действующего императора. Обычно цезарем становится старший сын, но так происходит далеко не всегда. Могут выбрать любого по прямой линии, даже внука, если заслуги перевешивают. Под императорской семьей стоят князья — законные потомки Золотого рода, степных ханов и словенских владык, чудом уцелевших в «Войне братьев» 658 года. Среди них много таких, кто едва концы с концами сводит, получает пенсион и служит в Приказах или в армии. Десятое колено нынешнему государю, или вовсе не родня… Ниже стоят нобили — государевы компаньоны, дьяки из старых семей, бояре и патрикии. А уж под ними — купцы, мастеровые из ремесленных гильдий, смерды, они же крестьяне-артельщики, и наемные рабочие на мануфактурах. В самом низу этой пирамиды находились холопы — обращенные в рабство преступники и те, кого привели из походов в виде добычи. Их дети уже свободными людьми считались.

Особняком от этого всего стояла армия, церковь и Орден святой Ванды Миротворицы, или просто Орден. Их еще называли черными, или кромешниками… Говорить о них с наступлением темноты считалось дурной приметой. Черные вроде бы как христианство исповедовали, только какое-то свое, непонятное никому. Превыше Иисуса почитали они святую Ванду, воплощение Высшей справедливости. Такая религиозная каша для империи — дело обычное. В деревнях бабы святой Людмиле молятся, в армии — Георгию Змееборцу, а граждане столицы превыше других почитают святого Григория Крестителя.

Впрочем, так только на Севере жили, о порядках в Константинополе и в Александрии я, ввиду запредельно убогого кругозора, имел крайне смутное представление. Там и обычаи другие, и язык иной. Африка, Италия, Далмация и Сицилия до сих пор на латыни говорят, причем каждая провинция на какой-то своей. Константинополь и Александрия — на греческом, а какая-нибудь провинция Фиваида — на языке египтян. Все это не значило абсолютно ничего, потому как национальностей в империи не существовало вовсе, а смысл имело одно лишь подданство.

Жизнь здесь была довольно проста и логична. Не судим? К святому причастию ходишь? К городской общине или к артели крестьянской приписан? Под наблюдением святого Ордена не состоишь? Подати вовремя платишь? Если все ответы положительны, то и храни тебя господь, добрый человек! Иди с богом, у императорских дьяков (или нотариев) нет к тебе претензий.

Здесь у каждого есть свое место в жизни. Любой человек приписан к роду, артели или гильдии, и каждый знает свой шесток, кланяясь вышестоящему. Как понять, кому кланяться? Да по мундиру, который здесь носят даже пекари-цеховики. Я тоже ношу мундир, и мое место — мясо, солдат-лимитант. У меня же выпуск после летней практики. Скоро пошлют куда-нибудь на границу с Тюрингией… Нет, там вроде спокойно сейчас. На восточную границу пошлют. Она немирная уже лет сто как. Степь бьется о пограничные замки в Карпатах железной волной. А сейчас, говорят, когда Кыргызский каган Тоглук вдребезги разбил мадьяр, там стало совсем плохо. Едва держится та граница, потому что степь где-то на Алтае снова пришла в движение, сдвинула вперед целые народы и уперлась в Карпаты. Так уже случалось не раз.

Мадьяры с печенегами переправились через Волгу и стали теснить болгар. Сперва они резались без пощады, а потом внезапно остановились и начали мириться. Болгарский каган отдал свою дочь за хана мадьяр Арпада, и они все вместе обратили взор на запад. Степь стала тесна для них. С востока поджимали тюрки-кыпчаки, на север не пускали князья Рюриковичи, которые были защищены поясом непролазных лесов и засек, а вот за Карпатами… Там располагалась империя, безумно богатая Римская империя. И у варваров горели от жадности глаза. Каган Крум II мог посадить в седло войско в сто двадцать тысяч сабель, и противопоставить этому хоть что-то северная империя была неспособна. Четыре легиона, ополчение однодворцев и пограничные части могут не сдержать такую орду, если она попрет всей силой. Да и не уведешь легионы со своих мест, враги со всех сторон голодной пастью щелкают. Привычный баланс сил разрушен, и пока что император Брячислав просто слал кагану дань, раз за разом покупая мир. Степняки давно уже взяли города Закарпатья от Киева до Галича. Они прошлись до Мурома, Гнездова, Дедославля и Кордно, что в княжестве вятичей, но добычу получили ничтожную, и интерес к тем землям потеряли. Рабов продать в империю нельзя, а в степи много их и не нужно. Челядь гонят в султанаты, осколки Халифата, через Кавказскую Албанию и владения хазар. Но зачем это все, когда рядом ветшающая империя, которая упорно делает вид, что сейчас времена Мечислава Великого, железные легионы которого дошли до Атлантики и Пиренеев. Северная империя надорвалась, разоренная его бесконечными победоносными войнами, и с тех пор замкнулась в своих границах, лишь отбиваясь от наскоков варваров.

Я валялся в казарме, на скрипучей лежанке, а вокруг меня, пересвистываясь на все лады, без задних ног дрыхли отроки из моего взвода. Тощий матрас, набитый слежавшейся комками ватой, ворох тряпья под головой и колючее одеяло — вот и вся моя постель. Спальный покой казармы благоухал запахами портянок, пота и бобов, которые давали на ужин. Слабый, едва заметный светлячок лампы не мог разогнать густую пахучую тьму, и лишь освещал кусок грубой каменной кладки позади себя. И вот на кой он нужен, спрашивается? Все равно ведь ничего не видать. Хотя, нет… Три фигуры зашли в спальню и решительно двинулись ко мне.

— Вставай, говнюк! — кто-то пнул ногой по ножке кровати. — За нами иди!

В больной голове вспыхнуло еще одно воспоминание. Волков, Любимов и Туровский, отроки из первого, господского, взвода. Они потомки знатнейших родов, верстанных в бояре еще императором Само. Первый взвод и кормили отдельно, и учили на совесть. Они — дети нобилей, будущая элита. Пока первый взвод изучал географию, историю и риторику, остальные семь горбатились на кухне, на огородах и в конюшнях. Сотня давно уже кормила сама себя и выпускала по большей части полуграмотную пехоту, которая знала только счет, грамоту и Закон Божий. Больше ей ничего и не надо было.

Из первого взвода выходили клибанарии и кирасиры, элита воинская, и они же потом получали армейские звания, что были выше ротного. Почему я назвал их по фамилии? Да потому что это Римская империя, со всеми ее дурацкими обычаями, уходящими в седую старину, прямо к Нуме Помпилию. Никому нет дела, кроме семьи и друзей, как тебя зовут. Важно лишь, какого ты рода. Я же, в отличие от них, совсем никакого рода. Ублюдок я, отца не знающий. Только вот имел глупость лучшему другу о своей мечте сказать, за что и стал посмешищем. И то, что предложили, тоже рассказал, потому что тогда мне это какой-то невероятной глупостью показалось, безумием полнейшим…

Меня прижали к стене и встряхнули за грудки.

— Ну что, смерд поганый, ты подумал? Или тебя до смерти забить? За тебя, убогого, даже виру платить некому… Ты ведь безродный.

Проклятье! — билась в голове отчаянная мысль. — Ну почему я не могу сдохнуть, как все нормальные люди? Неужели мир снова встал на грань гибели, и тот парень, что смотрит на нас сверху, опять прислал меня, чтобы его спасти? Наверное, я скоро об этом узнаю. А пока сохранить бы головушку от новых побоев. Отрок Любимов не соврал ни в чем. Если они меня сейчас забьют насмерть, их разве что отчислят, и то не факт. Это же Римская империя! Они нобили, а я плебей, грязь под ногами… Закон писан не для таких босяков, как я.

— Ну, чего молчишь? Врезать тебе?

— Я это… — просипел я, стараясь не выйти из образа. Стах Золотарев не без оснований считался недалеким придурком. — Голова у меня, добрые господа. Помню плохо… Провалы начались после того раза…

— Я же тебе говорил! — недовольно повернулся Любимов к Волкову. — Говорил, что полегче бить надо. Вечно тебя, бугай такой, распирает кулаки почесать!

Нобили были неуловимо похожи друг на друга. Рослые крепыши, которых с детства кормили мясом от пуза. Их тренировали лучшие наставники, а потому любой из них уделает меня одной левой. А трое вместе и вовсе мокрого места не оставят. Я, собственно говоря, после такого разговора чуть богу душу и не отдал, да друг Януш пару пинков на себя принял.

— Чего вам надо от меня, а? — испуганным голосом проскулил я. — Чего вы пристали, господа? Я ж не трогал вас.

— Еще бы ты нас тронул, — хмыкнул Любимов, рослый парень с голубыми глазами и темно-русой копной волос на голове. — Смешно сейчас сказал.

— Сюда слушай! — Волков, могучий, почти квадратный малый со свернутым в драке носом приподнял меня над землей. — Ты уже утомил изрядно, юродивый. Больше повторять не стану. После летней практики, когда станешь совершеннолетним, тут же выходишь в отставку. Твой контракт казне будет выплачен, а мы тебе уже нашли бабенку потолще. Ты женишься на одной купчихе из Святославля Египетского, возьмешь ее фамилию и не выйдешь за городские ворота, пока не сдохнешь от старости. Жить будешь как человек, а не как твоя мамаша… Понял?

— Понял, господа, — просипел я. — Да только не пойму, за что мне счастье такое?

— Мы твою рожу холопскую видеть не желаем, — сове…