Недетские сказки

Репка

Глава I: Под тенью корня

В тот год осень пришла раньше срока, как будто сама природа хотела скрыться под землю – в корни, в сырость, в страх. Воздух на окраине деревни Костянцево был насквозь пропитан гнилью, и даже птицы летели выше, чем обычно, будто что-то в земле их отталкивало. Что-то старое. Что-то проснувшееся.

Старик, которого здесь звали просто Дедом, жил один. Жена давно умерла, дети разъехались, дом скрипел по ночам от времени и одиночества. Он редко выходил за порог, а если и выходил – то к огороду. Его последнее дело, последняя привязанность, оставленная жизнью. И там, среди кривых грядок, где ни одна капуста не прижилась, выросла она.

Репка.

Он не сажал её. Он не помнил, чтобы клал туда семя. И всё же – она была. Сначала маленькая, едва заметная – как шутка, как недоразумение. Потом – чуть больше, желтоватая, с листьями, что были не зелёными, а темно-бурыми, с прожилками, похожими на сосуды. Через неделю репка заняла весь центр огорода, подняв из земли клоки мха и мелкие кости, вытолкнув наружу камни, которые никто раньше не видел.

Когда он стоял над ней в тот вечер, её верхушка пульсировала. Совсем чуть-чуть. Как будто под кожей что-то билось. Он списал это на усталость. На возраст. На то, что сам стал видеть хуже и верить – странному чаще, чем разумному.

Но ночью ему приснилось, как корни репки тянутся под дом. Прямо под пол, где хранился старый сундук. Как они вьются в стенах, в щелях, как обвивают его ноги во сне. Он проснулся в холодном поту и услышал – скрежет. Нет, не снаружи. Из-под пола.

Наутро он взял заступ. Пошёл к репке. И впервые попытался её выдернуть.

Земля не поддалась. Он потянул – и почувствовал, как что-то сопротивляется, не как растение, а как живая плоть. Репка слегка качнулась… и из её верхушки вырвался короткий, едва слышный стон.

Старик отпустил руки. Посмотрел вокруг. Огород был пуст, но воздух стал гуще, темнее. Как будто сама тень деревни легла на него. В небе кружило вороньё, чернее обычного. И одна из птиц села на крышу и сказала его имя. Старик побледнел. Он пошёл обратно в дом, не закрывая калитку. Он знал: завтра он позовёт бабку.

Но бабки давно не было. Он называл так старую куклу в чулане, с которой говорил с тех пор, как остался один. Кукла была из тряпок, с лицом, нарисованным углём. Иногда ночью она двигалась – совсем чуть-чуть. Он сам шил ей платье, сам клал рядом на подушку. Но теперь, сидя у окна, он сказал:

– Ты должна помочь мне. Я не справлюсь в одиночку.

Кукла ничего не ответила. Но утром, когда он вышел в огород, вторая тень появилась рядом с ним. Он не смотрел на неё, но слышал, как она дышит.

– Дёрнем, бабка? – сказал он.

Она молча кивнула.

Вдвоём они тянули. Репка выла. Земля сотрясалась. И из глубины донёсся треск – не корня, а треск ломаемых костей. Кто-то внизу шевелился. Кто-то давно забытый.

Старик отпустил руки. Сердце в груди колотилось, как барабан. Он чувствовал: они разбудили не то, что спало. А то, что ждало.

В ту ночь он услышал, как в коридоре кто-то шепчет. Голоса были детскими. Но слов он не понимал. Только повторяющийся ритм: "Та-щи, та-щи, та-щи…"

Он встал и заколотил все окна. Но в зеркале у двери мелькнула третья тень – маленькая, с вытянутыми пальцами и чернильными глазами.

– Внучка… – прошептал он. – Я ведь… не звал тебя…

Но она уже стояла у порога.

На следующее утро трое тянули репку. Старик, бабка, внучка – и что-то ещё. Тень за спиной, холодная и не принадлежащая никому. Репка шевелилась. Земля под ней пульсировала. Из трещины выползла сороконожка – неестественно большая, с глазами на конце тела. Она свернулась в клубок и исчезла в яме.

Внучка потянула с особой, озлобленной силой, но из-под репки послышался только смех. Не людской. Глубокий, с мокрым послевкусием. Репка поддалась на миллиметр.

– Ещё. – сказала бабка. Но её голос был чужим.

Старик смотрел, как листья репки обвиваются вокруг забора, как корни переплетаются с корнями деревьев. Она растёт. Не вверх. Внутрь.

А в ту ночь, когда в доме погас последний огонь, за печкой появился кто-то новый. Рыжий. С ушами. С хвостом.

– Кот… – прошептал дед. – Ты ведь тоже чувствуешь, да?

Кот только моргнул. И лёг рядом с куклой в чулане. Та теперь тоже дышала.

Глава II: Зов из-под земли

В деревне, как говорили старожилы, нельзя копать слишком глубоко. Не потому, что камень. И не потому, что вода близко. А потому, что земля в Костянцево – помнит. Она тёплая даже зимой, и почти незаметно отдает запахом – не свежим, не растительным, а старым, как плесень в могильном саване.

Старик, бабка, и та, кого он называл внучкой, тянули репку второй день. Или третий. Или, может быть, уже годы. Время в огороде текло иначе. Солнце не двигалось по небу – оно словно зависло, будто боялось приблизиться.

Из под земли доносился всё тот же влажный, глухой треск, словно под корнями ворочалось что-то большое, не рожденное, но уже живое.

Они возвращались в дом только на ночь – если это можно было назвать ночью. Тьма не наступала. Она подкрадывалась, медленно, не сверху, а снизу – вытекала из подвала, из щелей, из узлов дерева на стенах.

Тени жили своей жизнью. Кукла в чулане больше не сидела – она стояла у зеркала. Иногда её лицо было другим.

Однажды утром старик вышел к колодцу. Воды там уже не было, только чёрная гладь на дне – как зрачок умирающего зверя. Он наклонился – и услышал, как кто-то зовёт его по имени, но голос был его же, только детский, потерянный.

С тех пор он не утолял жажду.

На следующий день пришла собака. Жучка. Уже давно издохшая и закопанная под яблоней. Она шла, хромая, с вывернутой лапой и пустыми глазами. Бабка молча впустила её в круг. Она легла у репки и начала рыть землю перед ней, как будто слышала сердце, бьющееся в глубине.

Иногда, когда репка содрогалась, на её кожуре проступали следы рук – будто кто-то изнутри давил, царапал, умолял. Но стоило моргнуть – и они исчезали.

– Поможешь, подруга? Помнишь, как мы ловили мышей в сарае? Всё возвращается. Всё вылезает.Старик позвал Жучку:

Жучка взвыла. Хрипло, по-собачьи. Но в этом вое был человеческий отголосок.

Репка стала гнить. Но не умирала. Она воняла, как мертвец, забытый в поле в солнечную погоду. Листья расползались, и в них кишели мелкие белые черви – безглазые, с лицами младенцев. Внучку стало невозможно удерживать в доме – она смеялась, когда они ползали по рукам.

– Они щекочут, дедушка, – говорила она. – Они шепчут. Там под землей… там мама.

Старик не ответил. Он и сам слышал голос. Временами – голос дочери. А иногда – свой собственный, но со стороны, как будто он уже умер, а кто-то лишь надел его оболочку.

К вечеру земля треснула. Из-под репки вырвался пар – тяжёлый, липкий. И из него вышло нечто.

Кот. Рыжий, как и прежде. Но с лишним глазом на лбу. Он подошёл, сел, и заговорил.

– Ещё одного зови, – сказал он. – Иначе корень не отпустит. Он требует замыкания круга.

– Кого? – хрипло выдавил старик.

Кот вылизал лапу, и его язык был раздвоенным.

– Ту, что маленькая. Та, что последняя. Та, что не боится.

Они нашли мышку у колодца. Она грызла кости. Маленькая, с глазами, полными разума. Она не убежала, когда бабка протянула руку. Она просто смотрела.

– Всё готово, – прошептала внучка. – Теперь мы можем вытянуть.

– Не вытянуть, – сказал кот. – Открыть.

В ту ночь огород стал другим. Репка больше не была овощем. Она была плодом, вызревшим на страданиях. Её поверхность покрыли знаки – руны, которых никто не учил. Воздух застыл, как перед бурей. Живое не приближалось. Даже ветер замер.

Старик стоял впереди. За ним – бабка. Потом внучка. Жучка. Кот. Мышка.

Шестеро.

– Раз, два… тянем, – сказал он.

И они потянули.

Земля вздрогнула.

Глава III: То, что под кожурой

Сначала был треск. Не земной – не тот, что издаёт сухая древесина под ногами или старый череп под лопатой. Это был треск изнутри реальности – хруст ткани мира, словно кто-то сжимал его, как гнилую пергаментную обложку.

Репка пошатнулась. Под ней земля вспухла, как от нарыва. Воздух задрожал, потемнел, как в момент солнечного затмения. Листья на краю огорода свернулись в трубочки и зашипели. Жучка зарычала, кот выгнул спину, а мышка… заплакала. Маленьким, тонким, почти человеческим плачем.

Старик, бабка, внучка и вся череда существ – как заколдованная карусель, стояли в кругу, напряжённо вцепившись в дрожащий клубень. Все тянули. И когда они сделали последний рывок, репка вырвалась.

Но корней под ней не было.

Из земли выскочила не нога. Не коготь. Не щупальце. Пустота. Живая, давящая, с пульсирующими краями. Она не вылезла – она развернулась, как воронка. Чёрная дыра, не в небо, а вглубь. Открытая пасть, сочащаяся запахом старой крови, мокрой глины и чего-то гораздо древнее – памяти, которую земля больше не могла удерживать.

Репка каталась по земле, а из расщелины бил свет – бледный, болезненный, как лунный на разрезанном теле. Она шептала. Говорила на языке, от которого слёзы текли по щекам. Старик зажал уши – но звук был не снаружи. Он шёл изнутри его черепа.

– Что мы сделали… – выдохнула бабка. Она пыталась отползти, но ноги не двигались. Внучка стояла неподвижно, голова её была наклонена вбок, будто к чему-то прислушивалась.

Кот подошёл к краю расщелины и посмотрел вниз.

– Я знал, что оно здесь, – сказал он. – Но не думал, что так глубоко. Или, наоборот, так близко.

Жучка начала рыть, будто надеясь, что под пустотой есть что-то ещё. Но лапы утонули в чёрной пыли.

Мышка исчезла. Просто пропала, без звука. Без следа.

Из зияющей дыры начало выползать нечто. Не тело. Скорее, идея тела, его кривое отражение. Она не имела формы – она имела волю. Первое, что увидели – глаза. Их было множество. Они не моргали. Смотрели не на людей – в них. Видели не лица, а все мысли, страхи, память.

– Это… я? – хрипло прошептал старик.

Существо шагнуло наружу. Там, где оно проходило, земля не проваливалась – она менялась. Превращалась в серую, гудящую ткань, покрытую сетью жил, по которым текло что-то густое, цвета слепоты.

– Ты его позвал, – прошептал кот. – Не в этот раз. Давно. Когда впервые солгал себе. Когда забыл, что закопал.

– Я ничего не… – задыхался старик.

– Именно это и было приглашением, – сказал голос. Голос, исходящий изнутри репки. Голос его умершей жены. И дочери. И самого старика, в том возрасте, когда он ещё не знал слова «прощение».

Бабка упала на колени. Она смотрела в лицо твари – если это было лицо – и начала молиться. Но молитва заворачивалась внутрь, становилась набором нелепых слогов, пустых, как песок в кармане утопленника.

– Оно вытянулось, но не из земли, – сказала внучка. – Оно вытянулось из нас.

Существо медленно склонилось к старому дому. Прикоснулось. Дом сгорел. Без пламени. Он просто исчез – осталась только форма из пепла, развеянного безветрием.

Репка больше не светилась. Она сгнила в секунду. А на её месте – в лунной яме – лежал свёрнутый свиток, и он был из человеческой кожи.

Кот подошёл к нему, осторожно потянул когтем, и прочёл.

– Это не конец, – сказал он. – Это начало списка.

– Чего?

– Тех, кто ещё должен тянуть.

Старик упал. Он видел не землю, а коридоры, ведущие вниз. Там было много таких, как он. Все тянули. Кто-то – десятки лет. Кто-то – душу. Кто-то – время.