Неваляшка

Слава

– Мыться над тазом унизительнее, чем может показаться на первый взгляд. Тебя как будто мордой пихают в беспомощную, неуклюжую телесность. Обычно не замечаешь ее и просто живешь, а когда раскорячиваешься над тазиком – только о ней и думаешь. Но вообще повезло, что у нас санузел не совмещенный, да?

Слава сидел на бортике ванны. Даша внимательно смотрела на него из-под воды.

– Может, вынырнешь на секунду? Дыхание задержишь, или как вы там делаете.

Даша медленно помотала головой. Слава знал, что она не согласится: она попробовала в первый раз и тут же начала страшно и громко хрипеть. Ему просто нравилось, что сестра качает головой, как нормальный человек: значит, слышит его.

– Славик! Подбадривай сестру, а не глупости всякие ей рассказывай!

– Подслушивать нехорошо!

– Я зубы хочу почистить!

Мать стукнула кулаком в дверь ванной и ушла на кухню. Слава поднялся с бортика, намочил над раковиной лицо. Зеркало, что ли, протереть? Он смочил краешек синей тряпки и принялся оттирать пятна от капель и пасты.

Задачка на сообразительность: почему Горячевы проводят в ванной кучу времени, но моются на кухне над тазиком? Потому что один козел сотворил с его сестрой такое, что даже в полицию не заявишь.

Баннер в интернете: «Извращенец сотворил с молодой девушкой такое…»

– Хочешь музыку послушать? Твоих драматичных женщин с противными голосами? Или какого-нибудь усталого хриплого мужика?

Даша чуть заметно качнула головой. Кожа не как у просто купающегося человека, но и не как у покойника. Немного как у бледной фарфоровой куклы. Волосы – как будто кто-то коричневую акварель разлил. И не моргает, смотрит на него или в потолок. Ей ведь неудобно не моргать!

– Я убью его, Даш.

Она неожиданно сильно взмахнула хвостом, облив холодной водой и Славу, и только что протертое зеркало.

– Или ноги отрежу, и пусть себе тоже хвост отращивает.

Теперь окатившая его вода была ледяной. А еще Даша взвизгнула что-то яростное, не поднимая голову над водой. Опираясь руками о дно ванны, она подняла хвост и ударила им Славу так сильно, что он аж к стене отлетел, затылком ударился.

– Вы с ума сошли?!

Мать распахнула дверь ванной, едва не сняв ее с петель. Как будто у нее тоже какая-то суперсила проснулась. Даша демонстративно повернулась лицом к стене.

– Он даже с сестрой в таком состоянии умудрился поругаться, а!

– Я в школу опаздываю.

Мать говорила о Даше странными эвфемизмами: «в таком состоянии», «больной», «онемевшей». Один раз даже – «в ванной», как будто Даша просто устроила затянувшийся пранк. Слава, впрочем, вообще никак по-новому о ней не говорил: Даша – и все. Как будто ничего необычного не случилось. У кого-то сестры в двадцать лет беременеют или замуж выходят, у кого-то – колледж заканчивают, у кого-то – уезжают в Москву или умирают от рака. А Славина вот хвост и жабры отрастила. Взрослая жизнь вообще не сахар, вырастет – поймет.

Он быстро переоделся в сухое. Собирался пойти говна через забор накидать этому уроду, но в последний момент передумал. Сегодня труды эти несчастные, так что лучше не опаздывать на всякий случай. Он даже проверил, все ли учебники взял.

– Позавтракать не забудь!

– Опоздаю, мам.

– Чаю глотни. Из-за чего вы поругались-то?

– Молодежная тема, ты не поймешь.

Мать улыбнулась. А когда он вчера яичницу сделал, чуть не разревелась. Не поймешь ее.

Слава залпом выпил свою кружку чая, откусил разом половину бутерброда. Присел на табуретку, чтобы не стоять как идиот.

– Ты не прогуливаешь? – вдруг спросила мать.

– Почти нет.

– Смотри, учись нормально. Нашей семье не нужны новые проблемы.

– Ага.

– И если с тобой что-то случится…

Слава запихал в рот оставшуюся половину бутерброда, покачал головой.

– Давай, хорошего дня!

Он чуть не поперхнулся, радостно махнул матери рукой из прихожей. Заглянул к Дашке в ванную.

– На самом деле я его не трону, ты же знаешь, – соврал Слава.

Даша не шевельнулась.

С крыши гаража скатился Дрончик. Приземлился он неуклюже, упав на коленки, и раздосадованно сплюнул на землю. Стеблюк отхлебнул из банки пахнущую мятой жидкость, губы у него стали ярко-зеленые. У Трофимовой и Булки губы были того же цвета.

– Здорово, – сказал Дрончик, отряхивая штаны. Протянул ему пыльную ладонь.

– Привет, – кивнул Слава. Пожал Дрончику руку и тут же вытер ее о джинсы. – Освежитель для сортира пьете?

– По себе не суди, – подмигнула Трофимова. – А чего ты не опаздываешь сегодня? Новому директору подлизнуть решил? – Она забрала у Стеблюка банку, сделала глоток и оскалилась на Славу позеленевшими зубами.

Слава забрался на скат гаража и присел, вытянув ноги. Если аж пять человек опоздали – считай, никто не опоздал.

– А что с Аникиной случилось?

Старой директрисе было лет шестьдесят, так что она обращалась ко всем только «девочки» или «мальчики», даже к учителям. «Девочка, дорогая, – говорила она Стелле Ивановне, – ты же совершенно не умеешь контролировать класс, они тебя с потрохами сожрут». Славе казалось, что они были тогда довольно мирным классом – в конце концов, не они подожгли шкаф с журналами и не они продавали малышам временные татуировки. Но, возможно, Аникина видела в них незаметную другим червоточину. В конце концов, на итоговых контрольных она всегда замечала, кто списывает, а кто нет, даже если у человека микронаушник, который физически невозможно увидеть, или шпаргалка, которую он ни разу еще не достал из кармана. Она, вообще-то, не злая тетка была, просто как будто всегда напуганная этими открывающимися ей пороками. Всегда начеку, даже пепельные кудряшки словно наэлектризованные.

– Говорят, ее отправили в Питер, – сказал Дрончик.

– Типа повысили?

– Нет, блин, наказали!

Дрончик всегда был в курсе всего – никто не понимал толком откуда. Его недолюбливали, но ссориться никто не хотел: себе дороже. Так что Дрончик был всеобщим приятелем-сплетником, раздражающим и интересным в равных пропорциях. Подсел к Славе, когда Дашка перестала быть человеком (еще один эвфемизм, мам, как тебе, не слишком страшный?), – чуял что-то, конечно, но не цеплялся с вопросами, когда Слава его послал. Так и продолжал с ним сидеть, только изредка пересаживаясь в поисках очередных сплетен.

– А ты был в Питере-то? – спросила Трофимова.

– Неа.

– Тогда для тебя это не Питер, а Петербург Петрович.

Булка рассмеялась и тут же виновато посмотрела на Дрончика. Сложная душевная жизнь у человека.

– Ты, можно подумать, была, – проворчал Дрончик. – Ну и вместо Аникиной прислали этого парнишку в пальто.

– Которого Горячев вчера в школу провожал, – вставил Стеблюк.

– Мог бы и рассказать по-братски.

– Да о чем рассказывать-то? Я не знал, кто это.

– То есть ты привел непонятно кого в школу? – Трофимова картинно всплеснула руками, демонстрируя красный маникюр с блестяшками. – А если бы это маньяк был?

– То его бы не пустил охранник. – Слава выцепил у Дрончика банку энергетика. По вкусу он напоминал сладкую жидкую резину. – Прикопались ко мне на пустом месте, ну.

– Какой ты чувствительный, – Трофимова ухмыльнулась, – как девчонка прямо.

Стеблюк и Булка с готовностью засмеялись.

– Ты даже не представляешь насколько, – подмигнул Слава.

С другой стороны, Славе не хотелось лезть на рожон. Иногда это было весело – как будто ты плывешь на корабле, подставляя лицо ветру, или едешь на машине с открытым верхом. Года три назад они с Дрончиком и Батоном молчали несколько дней – делали вид, что то ли онемели, то ли обет молчания дали, как средневековые чуваки. Учителя сначала раздражались, потом пугались, потом, день на третий, начали злиться уже по-настоящему. Одноклассники, кстати, тоже. Дрончик молча таращил на него глаза, а Слава так же молча вылупился на него в ответ, так они и просидели всю перемену. А Стеблюк их побить попытался – в одиночку троих, он тогда совсем глупый был. Вроде бы как раз после того случая и догадался закорешиться со старшеклассниками.

Слава, кстати, тоже в средней школе немного тусовался со старшеклассниками – из-за Даши. Но не очень часто: они казались ему похожими друг на друга, как если бы все девушки были сестрами, а парни – клонами, которых сделал с себя какой-то внезапно разбогатевший «пацан с района». Стали ли они сами теперь такими же? Сложно сказать. Но, если подумать, играть в обет молчания они бы уже не стали. Слава бы тоже не стал: не то чтобы он выгодно отличался от остальных.

Пока мы думаем, что мы неповторимы, мы ничего не знаем.

Он где-то читал о роботах-рабах сферы услуг, которым то ли по приколу, то ли по ошибке вмонтировали глюк – когда в голове появляются случайные строчки из разных стихов. У Славы, видимо, начинается что-то похожее.

Итак, не лезть на рожон. Когда все парни отправились на труд на первый этаж, Слава буркнул, что отсидится в библиотеке. Выждал немного и поднялся в кабинет к Валентине Ивановне и девчонкам.

У парней в мастерской вечно пахло дешевыми сигаретами: Федор Никитич выходил смолить на крыльцо на каждой перемене, тем самым подавая школьникам отличный антипример. Быть похожим на Федора Никитича не хотел никто. Интересно, каким он сам хотел стать в юности? Кем-то вроде Василия Теркина? Солдата, который варил кашу из топора? Левши? А похоже: у Левши была краткая вспышка славы перед нелепой гибелью. У Федора Никитича гибель, конечно, длиннее, на жизнь похожа, но тоже ведь нелепая.

На труде у Валентины Ивановны вместо сигарет пахло дешевой отдушкой от освежителя, как будто все шкафы были изнутри увешаны автомобильными «елочками». И еще лаком для волос – Дашка иногда пользовалась похожим. Мать рявкала: «На крыльце травись своей гадостью, братик задохнется тут из-за тебя!» Когда они были помладше, она часто пыталась защитить то Славу от Даши, то Дашу от Славы, и переключалась эта стрелка агрессора совершенно случайным образом, не угадаешь заранее.

Слава попробовал незаметно скользнуть на свое место, но вошедшая следом Валентина Ивановна остановилась и стала молча на него смотреть. Встать, что ли? Но девчонки сидели, он и так среди них казался гориллой в клане мартышек. Или в стае? В семье? Как у мартышек заведено устраивать свою социальную жизнь?

– Я была уверена, что это розыгрыш, – заговорила, наконец, Валентина Ивановна.

– Здравствуйте.

На него начали оглядываться. В те несколько секунд, пока в головах девчонок рождались первые подколки, Слава кристально ясно осознал, какая это все глупость. Ему нужно было вообще не ходить в школу и просто осаждать дом колдуна – когда-нибудь тот выбесился бы и показался, Слава отлично умел раздражать людей.

– Ты кабинетом ошибся? – спросила Трофимова. – Или это прикол такой?

– Я думала, мы хотя бы здесь от вас отдохнем, – сказала Логинова. – Но, видимо, не судьба.

– От чувства усталости можно попить витаминчики.

– Еще что-нибудь посоветуешь?

– Слушать учителя, например.

– А она ничего не говорит.

– Да еще бы, мы же никак не заткнемся.

После этого все на несколько секунд заткнулись, и Валентине Ивановне этого хватило. Окинув класс взглядом великомученицы, которую всё никак не могут казнить, она объявила, что все должны вести себя нормально и уважать друг друга, – и остановила взгляд на Славе, как будто это он первый начал.

А шили они, оказывается, фартуки.

Слава постарался никак не меняться в лице, но Соня Паршина все равно ткнула его в бок, чтобы спросить, в чем дело. Слава молча покачал головой. Испытания нужно принимать с достоинством.

У матери, кажется, был фартук. Картинка из детства: она стоит у плиты в клетчатом розовом фартуке и печет блины. Отец – тогда он еще не только существовал как понятие, но и жил с ними, – спит в другой комнате, и мама просит Славу разбудить его к завтраку. Славе хочется начать ныть, что пойти может и Даша, но она рисует брату самолет, так что ладно, пусть не отвлекается. Отец в другой комнате лежит с закрытыми глазами и вроде бы спит, но, когда Слава карабкается на кровать и дергает его за ус, улыбается. Этот фартук, кажется, до сих пор где-то валяется, но его давно не надевали ни мать, ни Дашка.

– Лицо попроще сделай, – тихо посоветовала Соня. – Тебя не то чтобы кто-то заставлял сюда приходить.

– Ну что ты. Мне очень интересно.

– Надеюсь, вы начали готовить выкройки.

Валентина Ивановна ходила вдоль длинных столов, за которыми они сидели, и цепляла взглядом тех, кто вертелся или шептался слишком громко. Она уже выглядела увереннее и сильнее – Слава подумал, что она, возможно, не такой уж плохой учитель.

– Выкройки похожи на черчение, – пробормотал Слава, тронув Соню за руку.

– Да. Но их можно скачать из интернета, Валентиныч добрая. Только размеры добавишь свои. Ты маме или сестре делаешь?

– Чьим?

Соня закатила глаза.

– А, да. Нет. Другой девушке.

Про Дашу нельзя рассказывать – молчи, скрывайся и таи. Как там она говорила? С счастливыми людьми чудеса не происходят? Страдания оттачивают силу? Такой бред это все – что тогда было, что сейчас. Если уж продолжить метафору, страдания изнашивают. Тупят твой клинок, так что в решающий момент он окажется бесполезным. Интересно, какую же силу оттачивает сейчас его сестра?

– Горячев, тебе что-то не нравится?

Слава как будто сам откуда-то вынырнул. Валентина Ивановна стояла прямо перед ним, и девчонки тоже повернули к нему головы.

– Все отлично, спасибо.

– Еще бы, – Трофимова громко хмыкнула, – ты тут как лиса в курятнике.

Слава старательно изобразил брезгливое удивление. Валентина Ивановна привычно призвала всех к порядку.

Он знал, что это неверная тактика. Правильно было бы улыбаться и чуть-чуть заигрывать. Смотреть им по очереди в глаза секунды три, а потом отводить взгляд. Регулярно предлагать открыть или прикрыть форточку, передвинуть столы, сходить намочить тряпку. В школе все они были похожи на персонажей примитивной комедии: популярный хулиган, непопулярный хулиган, часто переступающий черту хулиган, любимчик учителей, шут, простой хороший парень, спортсмен, туповатые друганы на расслабоне, саркастичный одинокий парень. У девчонок тоже: первая красавица класса, ее всегда веселые поддакивающие подружки, ее соперница, подружки соперницы, странные нефорки, ироничная карьеристка, дебилоидная отличница, закомплексованная аутсайдерша. У учителей было не лучше, но Славе надоело перечислять. Выбери класс и расу, ага.

– Я скину тебе сайт с выкройками, – сказала Соня на перемене. – Просто введешь свои размеры, и все. Ну, то есть… нужные. – Она покраснела, как будто случайно его обидела.

Слава улыбнулся.

– Спасибо, Сонь. А ты не знаешь, что мы потом шить будем?

Соня пожала плечами и сунула в рот кусочек жвачки. Прищурившись, рассмотрела Славу, оценивая, достоин ли он «Орбита» «клубника-банан». Слава оказался недостоин.

– Понятия не имею. А вот слушай… раз тебе разрешили ходить на труд с девчонками, то, может, мне разрешат с пацанами? Что вы там делали вообще?

– Скамейки, табуретки, полочки. Стойки для обуви.

– Ладно, – вздохнула Соня. – Я подумаю.