ОПЯТА (роман-зеркало для массового чтения)

Пролог о бесноватом барыге

Угостиньо Нету получил свое прозвище за несказанную жадность. Он был судим за барыжничество, бродяжничество, сутяжничество и бодяжничество, причем в последнем случае друзья по камере дали ему совет не признаваться во всех составляющих разводителя, иначе ломился вышак с гуманной заменой на пожизненный лежак и стояк. Обитая чуть выше той плоскости, что зовется дном общества - паря и кружа над нею, - он и вправду, барыгой названный, скупал и перепродавал краденые вещи, а если где плохо лежало что-то, то и сам не задерживался приобрести в пищевую, вещевую и денежную собственность. Но закон тяготения, справедливый, как все законы, и обязательный к исполнению, упорно тянул его вниз, из придонных слоев на самую донную плоскость. И он там с удовольствием приземлялся, чавкая илом, отказываясь поделиться с нуждающимися куском, грошом и чаркой - нету! На самом же деле, конечно, было и первое, и второе, и третье: Угостиньо, ладный молодец с отменным здоровьем, нарочно переодевался в тряпье и слыл самым успешным, показательным городским юродивым. На его попрошайничество, как в цирк, возили даже интуристов: оценить специфику и самобытность добровольного церковнославянского нищенства. Угостиньо Нету старался не разочаровать зрителей. Он вываливал коричневый язык, кудахтал, приплясывал на корточках, указывая на мелочь в картузе, что лежал у него под ногами, и переступал, чуть задерживаясь на полпути, все так же на корточках, через этот картуз, будто намеревался и сам туда что-нибудь положить - например, яйцо снести или еще что, да только никак, нету. Кончилось фаберже. Седые лохматые патлы торчали слипшимися клочьями; Угостиньо выпрямлялся, похаживал вокруг картуза, из которого напевал ему тот благовест в виде звона монет, что милее истинного и праведного; он то бросался к кресту, если крест подносили, то чурался креста, отшатнувшись, если крест уносили; сдвигал накладные брови, бормотал что-то невнятное, пророческое, одновременно катастрофическое и обнадеживающее. В картуз, бывало, падала и валюта, но раз - и нету! Священнослужители, разгадав Угостиньо, неоднократно гнали его с паперти, вразумляя попутно, и нищая братия тоже его не жаловала, хотя и липла к нему в несбыточных надеждах. Нету обладал отменным слухом и всегда был в курсе последних событий; он преспокойно возвращался, иной раз даже неся свой костыль под мышкой и вовсе не пользуясь им, как пользуются все нормальные с костылями. Костыль выходил на сцену только в момент, когда Угостиньо обрушивался на тротуар, вытягивал кривые ноги и принимался стенать. Если кто-то пытался ему воспрепятствовать, он отвечал неразборчивым бульканьем - очень талантливым. И даже опытные психиатры могли принять такое неоспоримое бульканье за чистую монету смешанной афазии.

Однажды Угостиньо Нету прервал свое звукоизвержение при виде милиционера.

Он, битый-перебитый, знал, что эта братия бывает абсолютно невосприимчивой к живому искусству. Но в этот раз милиционер, мужчина солидных лет, не только не тронул его, но даже что-то подбросил в картуз. Звякнуло по-особенному, с шуршанием: Угостиньо скосил слезящиеся глаза и увидел, что из картуза торчит упаковка бенгальских огней. Затем милиционер - а был он без знаков различия, в штатском, но сразу видно: мусорный генерал - достал из кармана флягу, свинтил крышечку и протянул Угостиньо со словами: "Хлебни, божий человек".

Подобное бывает раз в сто лет, и Угостиньо это понял и оценил.

Что там такое этот высокий мент подложил в картуз, он пока не успел рассмотреть, но и не важно, главное, что положил какую-то штуку, да еще угощает. Такого на паперти еще не знали. Многие сослуживцы Угостиньо, глядя на чудо, обернулись к золоченым куполам и закрестились. Нету решил, что у мента либо радость какая прибавилась, либо горе стряслось. И он, будучи в растерзанных чувствах, ищет общения с первым попавшимся существом, готовым символически разделить с ним невыраженную эмоцию.

Может, у мента того сын родился. Или даже внук.

Может, повысили вещевое, продуктовое и денежное довольствие.

Может, представили к маршальскому званию.

Может, просто выпил.

Может, погиб на задании старинный товарищ. Скорее всего, это так. Недавно тут постояла и двинулась себе дальше, по делам, похоронная тишина, и многие припомнили примету: милиционер издох.

Какой бы ни была истина, выяснять ее Угостиньо не собирался. Он осторожно, двумя бурыми пальцами принял фляжку и глотнул. Вскинул глаза на мента: тот ободряюще улыбнулся губами, но не глазами - давай, мол, еще!

Черт знает что, спаси и сохрани его Господь, пил этот мент и носил при себе во фляжке. Это был не коньяк и вообще не горячительный напиток. По вкусу жидкость напоминала маловаренный суп из грибов неблагородного сорта.

Потом, когда все уже завершилось, Угостиньо валялся и бил кулаками землю, и царапал ее, и объяснял: "Я хлебнул. Я всегда хотел любить Господа, и я любил его, когда хлебал. Он спрашивал меня после сотни граммов - ну, а если бы я погубил твою жизнь и всех твоих близких? Я отвечал, что убивался бы, но теперь я, выпив, запомню этот миг, и буду славить Тебя за то, что мне когда-то было хорошо. Господь закрывал мне пути к Нему, так как я очень рьян и стремителен. "Потихоньку, Нету, - увещевал Он. - Иначе тебя сожжет возле Меня, как мотылька..."

Удивительно, но мент заставил юродивого опорожнить флягу до дна. После чего отступил и смешался с толпой, но Угостиньо еще успел заметить, как тот стоит и чего-то ждет. Рука Угостиньо потянулась к бенгальским огням, лежавшим в картузе. Он не почувствовал опьянения, но в глазах отчего-то вдруг стало троиться... Из толпы донеслась негромкая, но внятная команда: "Жги!" Дальнейшего он не помнил. И только к вечеру, затаившись в каком-то проулке, выслушивал отчеты очевидцев.

Свидетели утверждали, что в храме возникла паника.

Какие-то тени, как две капли воды похожие на Угостиньо, метались от образа к образу, вонзая в подсвечники вместо свечей бенгальские огни.

Создалось впечатление, что Нету вообще был представлен в трех экземплярах, а потому - неуловим; черным бесом летал он по церкви, не обращая внимания ни на кропила, ни на кадила - короче говоря, держался и вел себя, как большая бесовская крокодила, и лишь когда настоятель вышел и возгласил нечто крайне суровое супротив черта, выкатился из храма в единичном числе и быстренько, позабыв о костыле и картузе, бросился прятаться в проулок.

А церковь наполнилась бенгальскими игрищами, в чем многие прихожане усмотрели знамение; иные - доброе, но большая часть, по складу характера своего - дурное. Старушки, прибиравшие в храме, перебегали семенящим бегом от лика к лику и обжигали свои сморщенные пальчики, гася колючие, злые искры. Многие почувствовали, что Нету подарили огнем, который вдруг утроился, в чем вроде как усматривалось явление Троицы, но какое-то неподобающее, карикатурное и потому - дьявольское.

Почуяв страшное, народ, пропитанный соборными чувствами, гуртом повалил из храма, и некоторые были раздавлены насовсем, а некоторые только слегка покалечены.

- А милиционер? - допытывался Угостиньо, дрожа и сотрясаясь. - Енерал тот? Куда он делся?

Но здесь ему никто не мог дать ответа.

В суматохе и неразберихе все мгновенно забыли о милостивом милиционере, и ни одна живая душа не видела, куда он ушел и когда.

Глава первая ЗАЗОР

"УДВОЕНИЕ есть следствие грибоварного промысла, выражающееся в повторении физического лица с сопутствующими ему материальными ценностями и посторонними предметами (см. ОРУЖИЕ ХОЛОДНОЕ, ОРУЖИЕ ОГНЕСТРЕЛЬНОЕ) или без них; новообразованное физическое лицо, в зависимости от параметров грибоварения и ряда не до конца изученных процессов, предрасположено либо к моментальному бесследному, либо к постепенному, с истечением жидкостей, исчезновению..."

"УТРОЕНИЕ есть относительно новое следствие грибоварного промысла, выражающееся в двукратном повторении физического лица с сопутствующими ему материальными ценностями и посторонними предметами (см. ОРУЖИЕ ХОЛОДНОЕ, ОРУЖИЕ ОГНЕСТРЕЛЬНОЕ) или без них; специфика утроения восходит к специфике ТРЕТЬЕГО, отраженной в народном фольклоре (см. ТРИ ПОРОСЕНКА, ТРИ МУШКЕТЕРА, ТРИ МЕДВЕДЯ, ТРИ ТОПОЛЯ НА ПЛЮЩИХЕ (последнее недостоверно и требует дальнейшей юридической характеристики тополей), где ТРЕТИЙ неизменно выступает отличным от прототипа и ВТОРОГО, которые почти идентичны; повсеместно отмечается определенная антагонистичность ТРЕТЬЕГО двум другим..."

"При утроении агрессивность производных фигур повышается и распространяется на оригинальное лицо..."

(Из карманного служебного справочника практического работника юстиции и правоохраны с элементами вынесения, оглашения, опротестования и исполнения приговоров, а также с параллельными местами из синодального издания.)

Сартур Тригеминус, в недавнем прошлом - Артур Амбигуус-младший, ныне надежно защищенный звучным именем и тайным Органом-Орденом, Универсальной Спецслужбой, стоял с утречка, потягиваясь, на крыльце и пристально рассматривал свежую, только что сделанную зарубку на косяке. Еще вчера ее не было. Он провел ладонью и нащупал еще две, поменьше и помельче, такие же свежие - зарубки, они же зазоры. Три зазора. Трезор, узор.

Первоначальная фамилия "Гуммигаммус", назначенная Универсальной Спецслужбой, не прижилась. Нареченным он показался бессмысленным, несмотря на семантическую многослойность, в которую паспортные крысы тыкали своими канцелярскими лапками. Даже Зазор обижался и уговаривал: "Посмотрите, сколько ингредиентов - и тебе резина, и сифилитическая гумма, и театральный грим, да еще музыкальная гамма и намек на поедание - самобытнейший спектр, дающий в слиянии оттенков непереводимый итог. Почему вы капризничаете?"

"Мы не видим преемственности, - твердили строптивцы. - Возьмите Кастрыча - совсем другое дело, он и доволен, и помалкивает. А мы хотим зваться Тригеминусами".

Зазор причмокивал, пробуя слово на вкус.

"Были двойными, неоднозначными, а станете однозначно тройными. А почему?" - выпытывал он с назойливым любопытством.

Сатурн и Сартур отмалчивались и давали понять, что здесь таится секрет, не допускающий преждевременного разглашения.

Они преуспели в упрямстве, и опекуны отступили.

- Ради всего святого, Мон-Трезор, - пробормотал Сартур Тригеминус, послюнил палец и вторично провел им по узорам-зазорам.

- Молодец, ухо держишь востро, а вообще - пистолетом, все прочее, - похвалил Сартура внезапный Зазор, вынырнувший из-за угла и похожий на пирата в своей одноглазой повязке. Вместо кривого ножа он держал топор.

Юный Сартур Тригеминус взирал на происходящее бесстрастно, дожидаясь конца представления.

- С приездом, - сказал он вежливо.

Подоспевший Кастрыч положил свою мощную лапу на погон премного довольного Зазора. Тот качнул топором.

- Настоящий, - поручился Кастрыч за скромно улыбавшегося подполковника. - Я чую нутром... Прыткий - увел у меня инструмент. Большая жизненная школа, и не только школа милиции.

- Верно звонишь, - подполковник Зазор, не раз внедрявшийся в уголовные коллективы, порадовался своим блатным речам и потрепал Кастрыча по загривку.

Кастрыч был первым, кого он встретил; тот был занят какими-то строительными работами на собственной лесопилке, обустроенной неподалеку. "Я устал от железа и стали, - признался однажды притомившийся Кастрыч за чаем. - Мне хочется древесины..."

И Кастрыч, как он потом, за столом, сам рассказывал, шагал себе, кряжистый и широкий, меряя просеку семимильными шагами, а на плече у него покачивалось здоровенное бревно, не причинявшее никаких затруднений. Неся это бревно, Кастрыч вспоминал картину первого субботника и прикидывал, какой бы он мог себе выгадать пост в тогдашнем правительстве, живи он в те далекие и славные дни, подставь он плечо тогда, в судьбоносный момент на площади... да шевельни им, сбивая кепку, полную гнилостных мозгов... но в этом пункте озабоченных размышлений его отвлек рокот моторов и шелест лопастей; прикрыв корытообразной ладонью глаза, Кастрыч следил, как вертолет опускается на им, самолично Кастрычем, вытоптанную лужайку - он сделал это в минуту спонтанного богатырского пляса. Из вертолета, сложившись гармонью, прыгнул на землю подполковник Зазор. Придерживая фуражку и пригибаясь, он поспешил к несущему бревно, тогда как Кастрыч уже любовался его отражением в лезвии топора.

- Здравия желаем, - Кастрыч, не оборачиваясь, расплылся в улыбке, от души пожимая Зазору тощую кисть. Для этого пришлось опустить бревно и завести руку за спину, ибо Кастрыч был загипнотизирован топорным отражением, словно волшебным зеркальцем или обручальным кольцом на ниточке. Сталь, несмотря на заявленную усталость, влекла его пуще живого. - С чем прибыли в ваши края, наше благородие?

- Кое-кто убирает ваших людей, Кастрыч, - с напряженной улыбкой ответил Зазор, стараясь не отставать и уворачиваясь от бревна, которое древоносец не замедлил подхватить супротивным плечом. - Ведь вы же оставили несколько долгоиграющих копий, не правда ли? Признайтесь, Кастрыч.

- Небось, расползаются сами, - усомнился тот.

- Их убирают, - повторил Зазор, прищелкивая пальцами, - Их истязают, и мы находим стонущий кисель. От них чего-то хотят... из них вытягивают какие-то сведения, пытая испанскими сапогами... - И вдруг, отобрав у ничего такого не ожидавшего Кастрыча топор и словно позабыв о собеседнике, запрыгал сорокой-воровкой, того обгоняя, по просеке, унося, словно ветром, в гнездо блестящий предмет на забаву птенцам, и полы милицейского плаща развевались, обещая беду и тревоги. Вскоре он скрылся из виду, и Кастрыч настиг его лишь на пороге дома, стоящим над братской лужей-могилой. Все это время он тщился представить себе хищного богатыря, способного замучить его долгоиграющую копию. Таких он действительно оставил несколько штук, чтобы город не забывал своего теневого активиста.

Сартур, у которого не шли из головы зарубки на косяке, послал эту головоломку куда подальше. Он маячил в дверном проеме, расковыривал свежий прыщик и не давал пройти. Он сильно изменился и перестал быть безбашенным недорослем с токсическими замашками. Сатурн же, напротив, резко состарился, опустился, обрюзг, окончательно растерял родительский авторитет и смиренно терпел, когда сын, вошедший во вкус, на него покрикивал.

- Ваше появление не оставляет простора для домыслов, - спокойно и несколько напыщенно заметил Сартур Тригеминус. - Кто-то купился на утку про вечные леденцы. В оранжерее ничего не нашли, но это никого не обманывает. Кто-то хочет вытянуть из нас несуществующий секрет. Я прав?

- Да, - кивнул Зазор, удивленный и восхищенный его проницательностью, ибо юный Тригеминус еще ничего не знал об охоте на Кастрычей. - Ты прав, стажер... прости, младший оперуполномоченный. Можно войти в дом?

- Вы здесь всегда желанный гость, товарищ подполковник, - Сартур посторонился и пропустил Зазора в горницу. - Наподдайте там бате, он снова кемарит. И ты, Кастрыч, побудь гостем; у кого ты не был, у того и побудешь, а у кого побудешь, тебя уже не забудешь. Положи, наконец, бревно. Я соберу на стол, чем Бог послал, а ты полезай в подпол, за декохтом. Достань бутыль, что посвежее.

Кастрыч подмигнул Зазору:

- Словоохотливый хлопец! Так и плетет кружева. Весь в меня, - добавил он смутно.

Проводив их внутрь, Сартур вернулся и еще раз погладил косяк, пересчитывая зарубки. Они оставлены Зазором, больше некому. Но только - зачем? Как сигнал? Предупреждение? Напоминание? Приветствие? Розыгрыш? Мелкое хулиганство?

Он остановился на приветствии, держа все прочее в цепкой юношеской памяти.

Потом передумал. Это не приветствие, это предупреждение о недобром Намерении. Хроническое употребление декохта приводило к количественным и качественным изменениям. Любители отвара все чаще растраивались. И это происходило как после декохта, так и без оного, непроизвольно, иногда - в самое неподходящее время. Зазор почувствовал близкое расщепление и поспешил предупредить хозяев, как умел и как успел. О чем же? Сартур прикинул варианты и неуверенно остановился на одном, самом неблаговидном.

- Скорее, трихины, - Сатурн Тригеминус мрачно дунул на чайное блюдце, своим ударением на втором слоге уподобляя дорожно-патрульную службу опасным глистам, поселяющимся в наимяснейших частях человека и там размножающимся, причиняя тому нестерпимые страдания. У Сатурна уже появился небогатый, но впечатляющий опыт общения с этой публикой с тех пор, как он заработал на мечту своей жизни: маленький автомобиль.

- Да, папа купил автомобиль, - объяснил Сартур, и подполковник понимающе закивал. - На этом покупки закончились. Местные Трёхины совершенно парализовали работу АУУ.

- Я перебью и пробью для вас специальные номера и выпишу проблесковый маячок. После этого вас никакая собака не тронет...

- Разве что...

- Разве что какой-нибудь глупый Трёхин, - печально вздохнул подполковник. - А это лишает номера и маячки смысла. В наших целомудренных кругах эту публику принято называть просто Третьими. Неистребимая лакировка действительности, вассальное холопство.

В семье Тригеминусов, сперва опираясь на старую терминологию, сотрудников ДПС именовали Трёхиными за давнишнюю привычку срезать на ходу подметки еще в те далекие времена, когда денежным эквивалентом подметки служила трёха, трёшник, три рубля - теперь, конечно, во много раз больше. Отец и сын не помнили, когда и кто из их знакомых автовладельцев нарек милиционеров, родившихся из уродливого и смрадного чревища ГАИ-ГИБДД, этим прозвищем - тоже, по их мнению, чересчур снисходительным при последующей микроскопии.

Странная вещь: в эпоху милицейской лазури с ультрамарином, то бишь исстари знаемых как цвета счастья, во всем ухитрялся, каким бы малым он не был, главенствовать марсианский, красно-кровавый цвет войны. И скопления проблесковых маячков того же рода, что пообещал выдать Зазор, напоминали гроздья рябины; и вид их, и вой их сирен не давали никак уснуть.

- Эта зараза, - сокрушенно заметил Сартур Тригеминус, - слишком долго подавалась в виде лучших образчиков человечества. Например, Дядя Степа. Стоит ли удивляться, что грибы... - Он выразительно посмотрел на сына.

- Дело очень серьезное, - подполковник разломил бублик и стал обмакивать в чай. Зазор ел много, а усваивал плохо. - Милиции стало больше, много больше, а граждане жалуются. Полезешь разбираться - и начинается путаница. Опознают вымогателя, держиморду, насильника - глядь, а он, оказывается, был на торжественном концерте в честь Дня милиции. Полный зал публики, Аншлаг с аншлагом. К чему я веду...

- К тому, что к нам подбираются, - упредил его Сартур. - Декохт уже воровали. Мне сразу показался подозрительным наш новый участковый. Это вам не Севастьяныч - где-то теперь скитаются Севастьянычи? И есть ли они? Так ли они множатся, как говорят? Пришел он будто бы с проверкой, проявить заботу - дескать, надежно ли защищены его свидетели. И всюду совал свой нос, даже в подпол полез. Потом я недосчитался фляги...

- А почему, кстати спросить? - Зазор подался вперед и поставил локти на стол. - Почему вдруг - такой эффект? Откуда берутся тройни, господа теоретики? И почему один близнец всегда нормальный, а второй - скотина?

Бывший Артур Амбигуус младший пожал плечами.

- Вы спрашиваете, словно мы знаем, откуда берутся двойни, - буркнул он. - Иногда у меня создается впечатление, будто грибы отчаянно пытаются нам что-то сказать... что они стараются изо всех сил... наиболее точно воспроизвести нашу природу...как бы снизу, навстречу высшей, идя к ней на смычку... Троица сверху, Троица снизу. И вот нам отвечает земля, на которую мы пришли. Грибы - своевольная форма жизни. Они чем хотят, тем и станут. Как объяснить, что иногда двойник пропадает сразу - вспомните Кушаньева, а иногда получается непросыхающая лужа? А вы мне про утроение...

- Век бы слушал, - мечтательно вздохнул Кастрыч. - Откуда ты такой умный, Сартур? По мне, так не в папашу...

- По образу и божественному подобию? - прищурился Зазор. - От кого-то я это уже слышал... - И он повторил им уже знакомую историю о церковном переполохе, устроенном Угостиньо Нету. - Он всего лишь сидел и ловил синих птиц удачи, которых при помощи гриля превращал в жар-птиц... я фигурально выражаюсь, ничего он не жарил, бедняга, и нате - такой позор... Теперь из него думают выгнать какого-то беса, сжечь на костре, дождаться крещенских морозов и выкупать в крестообразной проруби, а лучше - утопить; короче, своего места на паперти Угостиньо лишился, а ведь он был очень ценным, без пяти минут штатным, осведомителем... Но слышал я не от него, про подобие с образом.

И он замолчал, припоминая; и видно было, что вспомнил, но до поры говорить не хотел.

- Мы знаем про Угостиньо, - напомнил Сартур. - Похоже на опыт.

- Вы правы. Я тоже считаю, что это проба. Тройни только-только начали появляться. Не ждать ли нам еще учетверения? - спохватившись, вскинулся Зазор.

Сатурн тяжело задышал:

- Откуда нам знать? Это ваша забота - Универсальная Безопасность. - Он сердито снял очки и бросил на скатерть. - Наш тройной одеколон даже не успел побыть государственной тайной. Дремучие неучи спокойно ставят эксперименты, как будто это медный купорос. И нам с того ни патента, ни премии, а только дальний приют... долгая дорога, казенный дом... провинциальное прозябание... между прочим, товарищ Зазор, тут пошаливают.

- Кто пошаливает? - прищурился Зазор.

- А мы их не разбираем. Чечены, ингуши - всякие чабаны, нерадивые пастыри, променявшие кинжалы, папахи и бурки на гранатометы... сменившие коз и овец на жен и дочерей человеческих...

- Об этом еще пойдет речь, - пообещал Зазор. - Мы явим вам наглядные примеры тотального безобразия.

- Не хотелось бы, - поежился Сартур; решил, что поежиться - слишком мелко для подобной перспективы, и его передернуло. - Где и что вы нам собираетесь явить?

- На прежнем месте, дома. Мы возвращаемся. Ненадолго. Пошаливают везде. Слухи о ваших чертовых леденцах долголетия переполошили структуры криминала и правоохраны. Это растроение зашло чересчур далеко - даже тюрьмы полопались... темницы рухнули, так сказать... Сбежал Куккабуррас...

- Я так и знал! - воскликнул Сартур. - Куда же вы смотрели?

- Кто-то пронес декохт, и даже не в камеру, а в самый штрафной изолятор, - повинился Зазор. - Видимо, сглотнули презерватив. Привязали ниточкой к зубу, сглотнули, наполнили декохтом. За каждым не уследишь. Размножились, налегли - стены не выдержали.

Воцарилось тягостное молчание. Зазор продолжил похоронным тоном:

- Коррупция и властолюбие с имперскими амбициями поразили карательные органы в самый цвет. Усиленные утроением, эти потемневшие силы претендуют уже на мировое господство. Утроитель опробован на безответном человеке и найден перспективным. Авторитетные фигуры, мечтая если не о бессмертии, то о долголетии, желают утечки ваших мозгов. Сначала в переносном смысле, а потом и в буквальном. Чтобы они, эти лица, проявились и раскрылись с поличным, потребуется ваше живое участие. Вы, и только вы способны увлечь эти силы на гибельный путь, то есть в последний путь - укрепить в заблуждении, выманить на контакт, принудить к действию.

Кастрыч махнул ручищей:

- Кончать надо было сразу черта хромого, который вам брат... Ладно. Разомнем кости перед отъездом? Декохту? Порезвиться по-богатырски! Да не перестанет грибная земля Отчизны рождать богатырей!

- Избу пожалейте, - закудахтал Сатурн Тригеминус.

- Как можно, командир? - укоризненно пробасил Кастрыч. - Всего-то и делов, что найти паскудного третьего и удавить. Готовы?

Сартур повеселел и налил себе полстакана.

- Ваше нездоровье, товарищи!..

Он привычно выпил, и минутой позже перед Сатурном, Кастрычем и Зазором стояло трое юнцов, настороженно поглядывающих друг на друга.

- Парень был в середине! - возбужденно закричал Кастрыч. - Те двое народились с боков!

Правый Сартур усмехнулся:

- Большая разница? Давайте ответ, а то поздно будет!

И начал медленно оплывать, частично переливаясь в Сартура среднего посредством бокового соприкосновения.

Оставшийся зааплодировал от радости.

- Вот он! - взревел Кастрыч. - Вот он, паскуда! Радуется, что покуда целехонек!..

И хрипло затянул:

- Три белых коня - ах, три белых коня!.. И уносят меня...

Сартур уже душил двойника, делавшегося вязким, как пластилин.

Трио Зазоров изготовилось к представлению. Первый заговорил:

- В последнее время я чаще растраиваюсь, чем раздваиваюсь, и сильно расстраиваюсь, потому что третий - непременно ублюдок, и редкостный. Я еще не успел выяснить, который из них на сей раз.

- Тот, что сейчас говорит, - подсказал второй, незаметно заходя говорящему за спину и накидывая на горло удавку. Первый оттолкнулся от земли, выбросил ноги, попытался сделать кульбит, но потерпел неудачу. Удавка затягивалась, пока ублюдочная составляющая не перестала дышать; тогда она сразу потеряла свой задорный и бравый вид, позорно размягчаясь и растекаясь в серо-буро-малиновую жижу вместе с погонами и фуражкой; образовавшаяся лужа испарялась на глазах.

- Ты-то мне и нужен, - обрадованно молвил третий, державший топор, и зарубил близнеца. Собрат рухнул в месиво, оставшееся от первого, и, будучи прочнее, сначала лишь перепачкался и только потом растворился в невинном Авеле, брате Каина, хотя от Каина каким-то образом происходили все - и Зазор, и Сартур, и Сатурн, его батюшка, восстановленный в должности нарколога, но только для стажа, а так - ни черта не делал по неумению и нежеланию, проедая специальную государственную пенсию; и даже Кастрыч происходил от Каина.

- Вот такое у нас веселье, - покачал головой глава семьи. - Всему свое время - бриджу, гольфу, фортепьяно, салонам, телевизору... теперь вот это.

- Ну уж, - обиделся Кастрыч. - А как же мое хобби? Погодите, товарищ подполковник, не пейте. Мы никуда не поедем, пока вы не осмотрите мою коллекцию. Вы думаете, я просто так вот, с бухты-барахты, взялся за древесные работы? Тогда вы ошибаетесь!

- Я видел вашу городскую разделочную мастерскую, - натянуто молвил Зазор. - Вы пугаете меня, Кастрыч. Мне что-то не хочется любоваться вашей деревянной коллекцией. Разве что галопом по европам...

- Полчаса в Эрмитаже, - заверил его Кастрыч. И виновато, со свойственным ему диким и разнузданным целомудрием, добавил: - Не скрою - коллекция во многом фаллическая...

- Потом вот еще что, - спохватился Зазор. - Покажете мне вашего участкового. Не иначе, он оборотень.

- Я прямо сейчас покажу, - и увесистый Кастрыч подпрыгнул от восторга.

- А чего? - удивлялся Кастрыч, уже через пять минут провожая подполковника наружу. Тот прижимал ко рту платок. - Даже дети играются. Я им делаю свистульки... Из участкового пустил на них пять единиц.

Зазор споткнулся на крыльце, выбираясь из уютной землянки, где по-домашнему светила лампада. Хозяин напевал про "землянку нашу в три наката и свечу, горящую внутри".

- В вашей спецлаборатории, - доверительно поделился Кастрыч, - мне показалось тесновато. И я исхлопотал разрешение соорудить филиал, что поболе будет... и нету в нем, знаете, никакого мучительного надзора, контроля и учета, зато имеется свобода импровизации с пользой не меньшей, чем в социальном институте.

Кастрыч был отменно откровенен и признался, что его сызмальства привлекала всяческая резьба - по металлу, по мясу, кровеносным сосудам - отчего бы и не по дереву? особенно, если оно имеет в себе нечто от плоти. Говоря проще, мастеровитый Кастрыч снова и снова воспроизводил удачный эксперимент с Билланжи.

- Мы его недавно видели, - вставил словечко Сатурн Тригеминус. - В реке. Его несло вниз по течению. В точности, как заведено у китайцев: если, мол, долго сидеть у речки, то рано или поздно мимо тебя проплывет труп твоего врага... Он и плыл себе ногами вперед. Сейчас, небось, где-нибудь в Тереке. Там, где Арагва и Кура.

- Не такой уж он труп окончательный, - ревниво возразил Кастрыч. - Он просто похож на труп, но не лишен теплящейся лампады...

Он обвел рукой помещение.

- Вы можете проверить по вашим бумагам, - заверил он подполковника, а тот уже тянул из кармана платок, и самый кончик успел показаться. - Никто не ищет этих нелюдей, никто по ним не горюет. В здешней лесополосе - она-то побогаче, да погуще нашей будет - капканы мои наловили немало злонамеренного отребья, - сказав это, Кастрыч выпятил грудь колесом, демонстративно отгораживаясь от упомянутого контингента. - Я запечатал их в особые фигуры-футляры: извольте полюбоваться....

В землянке, тускло освещенной ласковым масляным светом, словно был в ней очаг для приблудного сына, проступали очертания саркофагов, напоминавших древнеегипетские. Их разнообразили классические матрешки в человеческий рост, но только разнимались они не поперек, а вдоль. И саркофаги, и матрешки были перепоясаны железными обручами, как бочковое пиво или как сердце железного Гейнриха.

Сюда, накормив предварительно копировальной карамелью, хозяин погреба заталкивал полубессознательную добычу. На выходе он получал изделия достаточно прочные, чтобы работать над ними лобзиком, выстругивать для местной детворы, души не чаявшей в Кастрыче, лодочки из ладоней, а также целые грузовики, каравеллы, фрегаты, домашнюю утварь и школьные скелеты. Кастрыч уже побывал в ближайшей школе с предложением организовать кружок "Умелые руки" - какой пожелают: судостроительный, самолетолетальный; и вроде бы этот вопрос уже решался в городской администрации.

- А это что? - задыхаясь, Зазор указал на деревянную (так ли?) полочку, где строем тянулись мутные трехлитровые банки, в каких обычно маринуют помидоры и огурцы. В банках плавали одеревенелые сердца, и некоторые бились: иные - раз в полминуты, другие - раз в полторы.

- Я сделал открытие, - признался Кастрыч одновременно и гордо, и нехотя. - Оно со временем мягчеет, даже меблировка. Слои отшелушиваются очень и очень медленно, однако необратимо. Кое-что обрабатываю дополнительно - вот, например, - и он завел деревянную цыпочку с фаллической родословной, которая тут же взялась клевать зерно, воображаемое куриными мозгами. Кастрыч поддергивал ее за ниточку, игрушка поворачивалась. - За всем, увы, не уследишь, и многое со временем отогреется... и если не оживет, то обернется плотью - на то, вестимо, готов грибной огород...

Сартур, знакомый с технологическими подробностями, представил вдруг, как медленно тает Билланжи, и как оживает - вот только где, когда и в каком состоянии, не говоря уже о расположении духа...

- Вы присаживайтесь, полюбуйтесь моими поделками, - Кастрыч вытолкнул кресло, некогда бывшее тазовыми костями четырех неизвестных. "Уравнение", - посмеивался над креслом самобытный столяр. - Смотрите, какие дворцы с кукушкой (да, тоже фаллосы, от вас ничего не скроешь), какие дощечки для котлет, какой в этом тонкий порядок - лепить котлеты на мясной, частично сознающей себя и свои прегрешения плоскости... куда же вы, драгоценный товарищ Зазор? Вы еще не осмотрели лошадок и лошаков, вы даже ложек для оркестра не оценили...

- Сгною... посажу... изолирую... - крутил головой подполковник Зазор, пробираясь сквозь мшистые, с примесью формалина, миазмы наверх, к свету солнца и рокоту вертолета.

- Тьфу, напасть! - сплюнул он наверху и топнул. Трухлявое крыльцо "смягчилось" и чуть просело.

Глава вторая ГЕНЕРАЛ ГАНОРРАТОВ

Прежде, чем ступить на родную землю, Кастрыч вознамерился припасть к ней губами и поцеловать хотя бы ее за неимением ступеней храма; он чуть не вывалился из зависшего вертолета, пришлось подождать приземления.

Не столь сентиментальные Сартур и Сатурн закутались в шарфы: дул резкий ветер, усиленный лопостным вращением, и вообще, невзирая на летнюю пору, было холодно и скверно, особенно на душе. Последним спрыгнул Зазор, привычно придерживая фуражку.

Репатрианты озирались, надеясь увидеть городскую панораму, но тщетно: вертолет сел далеко за городом, на секретной, специально выстриженной лужайке, которую не однажды рассматривали уфологи, реагируя на сигналы местной прессы о протоптанных кольцах и неуловимых НЛО.

На пустынном шоссе, тянувшемся через лес, дожидался автомобиль. Дверца была распахнута; полковник Мувин стоял, небрежно опершись на нее и даже мешкообразно съехав; его колени, непочтительно расслабленные, говорили о нежелании преклониться при существующей разнице в званиях. Но подлинный Мувин с недавних пор работал в системе внутренних дел, где погоны ценились на пару порядков ниже, чем в Универсальной Спецслужбе, откуда происходил Зазор.

При виде вдруг ожившего недруга, еще недавно поймавшего пулю в лоб, Кастрыч сделал невольную стойку, но, присмотревшись, заметил и прочувствовал разницу: тот, да не очень - и тебе череп, и тебе губы, и пальцы все те же, но не такие. И, конечно, глаза - подвижные, хотя и не в полной мере живые, как живо бывает обычное, не связанное с правоохраной живое. У прежнего Мувина часто, когда Куккабуррас действовал лично, а не через копию, бывал остановившийся, мертвый взгляд, продиктованный надобностью скрыть искусственное происхождение ока. И на Зазора - по той же причине - смотреть бывало не очень приятно. Один глаз бегал, играл; другой же таращился и сверлил. Еще на закате своего существования под родовыми фамилиями "Амбигуус" и "Гастрыч" грибовары приступили к подполковнику, не веря в такое редкостное совпадение у братьев офтальмологического дефекта. Зазору пришлось под угрозой маловероятной, но все-таки возможной в такой компании пытки показать, что он лишился глаза при выполнении задания, в ходе мимикрии. На пересылке какой-то блатной негодяй-петух, учиняя разбор, плюнул Зазору в глаза кусочком бритвы, к которому так привык, что даже порой забывал о нем, бездумно храня за щекой, и многие тюремные постояльцы истекали кровью, при оказании услуг натолкнувшись постыдным поршнем на интимное, острое на язык железо.

И Кастрыч устыдился перед настоящим полковником, несомненно, собиравшимся делать с ним правое общее дело. Тогда он прошелся по лесу многоопытным взором, подыскивая врагов: уж очень сильно чесались у него руки вступить с неприятелем в схватку.

Вся компания обменялась деловитыми рукопожатиями. Зуд притих.

- Товарищ полковник, - изрек Зазор. - Вот этих троих, что бы они ни вытворили, приказано охранять и беречь, как зеницу ока. Это - руки, - он указал на Кастрыча, - это - мозги, - палец уткнулся в Сартура, - а это примкнувший родитель мозгов, бесконечно важный свидетель. Ответственный квартиросъемщик, - подчеркнул Зазор, и эта характеристика произвела на полковника Мувина наибольшее впечатление. Квартира недавних Амбигуусов - она же, по совместительству, криминальный музей и место колыбель практической микологии - казалась заведомо ведомственной, казенной, общественным достоянием, и странно было видеть фигуру, имевшую на нее законные права. Эта квартира строго охранялась проверенными невидимыми бойцами Зазора, благодаря чему туда не могли проникнуть, хотя время от времени проникали даже высшие милицейские чины. - Доложите обстановку, - приказал подполковник.

Мувин подтянулся.

- Вы прибыли вовремя, - доложил он.

- Я не об этом вас спрашиваю.

- Виноват. Группа захвата уже на месте, снайперы на крышах, телефоны на прослушке, валюта помечена. Терпила... виноват, заявитель ожидается к полудню. Он оснащен микрофоном, видеокамерой и передатчиком.

- Рассаживайтесь, - велел Зазор троице и, покуда те погружались в автомобиль, потребовал, чтобы полковник ознакомил экспертов с некоторыми подробностями дела.

- Дело элементарное, - пожал плечами полковник Мувин, лично усаживаясь за руль и провожая поляну взглядом. - Извините за каламбур. Некий рядовой гражданин по имени Алимент Козлов изъявил желание внести изменения в свои паспортные данные. По его утверждению, в свидетельство о рождении, а далее, автоматически, в паспорт, прокралась ошибка, и покойные родители нарекли его Элементом - так, во всяком случае, он слышал от покойной матери, поскольку отца не удается разыскать с момента зачатия. Ныне гражданин, уже будучи в преклонных годах, намеревается жениться, но невесте, что из того же возрастного контингента, не нравится имя. Она утверждает, будто не сможет спокойно сожительствовать с лицом, напоминающим о супружеской необязательности. Ну и, как у нас водится, началось.

- У нас много чего и кого водится, - поморщился Зазор. - Что же началось?

- Мытарства начались, - пояснил полковник. - Страдания начались. Хождения. Прошения. Ходатайства. За нами хвост, товарищ подполковник.

Зазор уставился в зеркальце, а тройка пассажиров, неуклюже пихаясь, развернулась к окошку. Мувин, вероятно, намекал на белый, похожий на Моби Дика, микроавтобус - точно такой, какой, по словам полковника, томился на месте запланированного захвата.

- Я надеюсь, что машины пока не раздваиваются, - с нервным смешком пошутил полковник.

- Надейтесь... - пробормотал Зазор, притянул ко рту кончик воротника и негромко распорядился: - Пресечь преследование.

Не прошло и десятка секунд, как их собственный экипаж едва успел увернуться и вынырнуть из-под огромной сосны, будто по волшебству рухнувшей прямо за ними и перегородившей шоссе.

- Остановить, - продолжал Зазор. - Досмотреть. Наплевать на федеральные номера. Изъять все записи.

Он отпустил воротник и дальше говорил, уже обращаясь к недавним изгнанникам:

- Здесь возможны два варианта. Слежка связана либо с намеченной операцией, либо с вашим прибытием.

- С нашим? - обеспокоенно спросил Сатурн Тригеминус. - Почему?

Вместо ответа подполковник коротко постучал по высокому лбу его отпрыска.

- Мозги, - напомнил он. - Им нужны его мозги. Они, как кумушки-бабы, считают, что без огня дыма нет. И раз пошел звон о леденцах бесконечности, то этот благовест неизбежно имеет нечто от замаскированной действительности.

- Это мы понимаем, - Сартур скривился, униженный Универсальным постукиванием. - Мы уже приготовились быть морковками для ишаков. Почему так быстро? Как они узнали?..

- Трёхины, - Зазор пожал костлявыми плечами. - Головастые гидры, болтливые расщепленные языки... Ваш отъезд был неизбежен. Ваше местопребывание перестало быть тайной. Сначала украли обновленный декокт, потом украли бы вас. Приходится играть на опережение - продолжайте, товарищ полковник.

- Я полагаю, дальнейшее ясно и так, - молвил Мувин, следя за дорогой. - Гражданин Алимент Козлов натолкнулся на стену злонамеренного и фальшивого непонимания. Будучи личностью целеустремленной и въедливой, он добрался-таки до верхов... почти до верхов. До самого верха его не пустили, но нам-то до верха, если мы поднимемся на эту ступеньку, рукой подать. Гражданину Козлову было сделано неформальное предложение: оплатить замену буквы и выложить за это ровно сто тысяч условных единиц. Купюрами в двадцать и пятьдесят единиц, да чтобы не новые были единицы. В настоящий момент гражданин Козлов получил чемоданчик с единицами и дожидается наших распоряжений. Он, повторяю, прибудет в полдень...

- И тени исчезнут, - удовлетворенно прохрипел Кастрыч. - Единица - вздор, единица - ноль... - Все посмотрели и обнаружили, что он уже закатывает рукава. - Вы ведь позволите мне, - его слова не звучали вопросом даже наполовину. Кастрыч тихонько запел про руки, тоскующие по штурвалу.

Зазора вызвали, когда он как раз намеревался ответить на это любезное предложение. Он снова взялся за воротник, а потом - за наушник, и какое-то время выслушивал донесение.

- Не зря мы чаевничали, - молвил он, дослушав рапорт. - Задержка получилась. Солидная. Нас ждали раньше, гораздо раньше...

- Они растворились - те, в микроавтобусе, - договорил за него Сартур Тригеминус.

- Ты совершенно прав, - кивнул Зазор. - Тот, кто послал оборотней, не планировал столь долгого ожидания. Срок вышел...

- С ним была плутовка такова, - не в лад ухмыльнулся Кастрыч. - Не забудьте про мой Эрмитаж. Пробудь мы там подольше, ознакомься вы со всей экспозицией, они бы не выехали вообще. Мотор завести не сумели бы. А если бы вы, дорогой товарищ подполковник, хоть краешком глаза посмотрели на запасники... вы же знаете, что основные сокровища всегда хранятся в запасниках...

- Ну, тогда их заменили бы, - мрачно сказал Зазор. - Обеспокоившись долгим молчанием. Кстати, почтеннейший Кастрыч, я не уверен, что и впредь буду терпеть такие коллекции, потакать подобному хобби...

- Сменим, - с готовностью перебил его тот. - Будут другие коллекции. Найду новое хобби.

Подполковник махнул рукой, окончательно позабыв о предложении Кастрыча насчет участии в операции, так что Кастрыч угомонился, считая вопрос решенным.

За полчаса до полудня, поколесив по городу и сменив несколько машин, они приблизились к точке будущего кипения. Не доезжая пары кварталов, все покинули автомобиль и рассеялись в проходных дворах с тем, чтобы пятью минутами позже, будто бы невзначай, воссоединиться возле микроавтобуса - близнеца Моби Дика, остановленного лесным бревном. Еще через секунду - никто не успел оглянуться - половину автобуса занял Кастрыч, довольно бесцеремонно раздвинув карнавальный спецназ и припав к экрану, впился глазами в площадь.

- Ты откуда здесь на голову нашу... - начал было начальник отряда, но Зазор поднял палец, и гоблин умолк.

- У него застоялась кровь, - объяснил подполковник.

Отец и сын, пробираясь к экранам не столь эффектно, остановились справа и слева от Кастрыча. Официальный наблюдатель, сидевший в кресле, полностью скрылся под нависшими фигурами пришельцев.

- Никакого движения, - доложил он будто бы ниоткуда.

- Что вы пейзажем любуетесь, - нахмурился Зазор. А Мувин приказал:

- Переключитесь на офис.

- От офиса вообще нельзя отключаться, - добавил Зазор. - Что вам, техники не хватает?

Вспыхнули дополнительные экраны. Салон заполнился шорохом бумаг. Все - и вновь прибывшие, и старожилы китового чрева увидели косо подвешенный кабинет с величественным письменным столом. За столом перебирал какие-то документы лысоватый и крепкий мужчина лет пятидесяти; он вел свои дела не спеша, уверенно и вовсе, казалось, не подозревал о скором разгроме.

- Он у нас на постоянном контроле, - попробовал оправдаться главный.

- Я не слепой, я вижу это постоянство...

- Одиннадцать пятьдесят, - доложил Мувин.

Зазор взял микрофон:

- Всем - повышенная готовность.

На что со всех сторон посыпались признания в давней и нерушимой готовности: готов, готов, готов, готов, есть, есть, есть.

- Есть все готовы, - пробормотал Кастрыч, все активнее выдвигаясь на первый план и делаясь главной фигурой в микроавтобусе. Глаза, взиравшие на него сквозь прорези в масках, наполнялись все большими восхищением и уважением. Мозги, управлявшие теми глазами, решили, что для координации и реализации силовых действий доставили заслуженного богатыря, который взял штурмом не один восточный дворец и не одно африканское государство.

На экранах, отображавших площадь, появился маленький человек в дешевом костюме. Он старался вышагивать гордо, но сразу было видно, что ему непривычно нести "дипломат", набитый условными единицами. Посреди площади человек притормозил и оглянулся, будто надеялся кого-то увидеть.

- У него справедливые притязания, - бросил жестокие слова полковник Мувин. - Замена буквы А на Э совершенно оправдана. Кого он ищет? Он думает, мы под забором расселись с семечками?

- Гражданин Козлов, - негромко сказал Зазор, и человечек на экране чуть подпрыгнул фамильным подскоком. - Пожалуйста, не останавливайтесь. Ситуация находится под нашим полным контролем. Продолжайте движение, он ждет вас и заподозрит неладное, если вы опоздаете.

Мужчина, перебиравший на соседнем экране дела, не выказывал ни малейших признаков беспокойства. Он работал. Милицейская рубашка с короткими рукавами сидела на нем ладно и располагала к показаниям. Гости микроавтобуса готовы были поклясться, что в его кабинете работает кондиционер. Самим им было жарко: в салоне здорово надышали, и вообще.

Алимент Козлов толкнул тяжелую дверь-вертушку и вошел внутрь. Камера мгновенно переключилась на вестибюль. Козлов показывал дежурному злополучный документ, а тот выписывал ему пропуск и при этом издевался, без устали уточняя:

- Козлов, говорите?... Элемент?... Ах, да, я вижу.... Виноват, сейчас я зачеркну и перепишу... это я машинально... Алимент - посмотрите, сейчас хорошо? Все правильно?

- Гражданин подполковник, - негромко обратился к Зазору Кастрыч. - Вы бы отдали мне этого, который за стойкой? Я быстро, на ходу...

- Нет, - последовал отказ. - Его отвлекут товарищи Сартур и Сатурн, раз он такой весельчак.

- Может быть, его нарочно запутать немножко, отвлечь? - предложил Сатурн, вопросительно глядя на сына. - Поменяться паспортами... ошибочка...

- Зачем же нарочно? - удивился Зазор. - Все получится естественно.

Сартур шмыгнул носом и озадаченно спросил:

- Отвлечь-то можно, но от чего? Я видел, как ваша братия вламывается в конторы, да банки.

- Это верно, - Зазор нахмурился. - Вы не сумеете загородить от него отборные части спецназа...

- Частями пойдут? - еще более деловито поинтересовался Кастрыч, пропитанный грибными идеями и возможностью фрагментации.

Подполковник взглянул на него с некоторым сочувствием.

- Пусть они загородят от него вас, - передумал он, желая одновременно удовлетворить рвение Кастрыча и ограничить его деятельность вестибюлем. - Вы войдете следом и не позволите ему подать сигнал тревоги...

- Время, - напомнил полковник Мувин.

Алимент Козлов, пропущенный через турникет, уже торопился к лифту. Крепыш в кабинете закончил игру в документы, расчистил рабочее место и посмотрел на часы.

Тут вмешался руководитель группы захвата, одетый как все, а потому и недоступный индивидуальному описанию:

- Прошу прощения, товарищ полковник. Разрешите обратиться к товарищу подполковнику?

- Наоборот, - не сдержался Зазор и лукаво сощурился от иерархического наслаждения.

- Разрешаю, - буркнул униженный Мувин.

- Товарищ подполковник, я решительно возражаю против участия в операции посторонних. Они могут невинно пострадать.

- Невинно? - усмехнулся Зазор.

- Да уж, - поддакнул Кастрыч тоном человека, хорошо сознающего свои грехи, глубоко в них раскаивающегося и готового искупить их кровью - а вернее, грибною жижей, что текла пока в жилах алчного крепыша, хозяина кабинета.

Старшой смутился и не знал, что сказать.

- Действуйте по инструкции, - Зазор похлопал его по бронированному плечу.

- Пострадать - это счастье бывает, - заметил Кастрыч.

Тут раздался взволнованный голос Сартура:

- Смотрите, он уже дал ему деньги!..

Действительно: экран показывал интимный акт приема и передачи помеченных денежных пачек.

- На выход! - скомандовал Зазор, и Кастрыч, мешая всем, вывалился из микроавтобуса. Все дальнейшее развивалось по его инициативе и делалось ее следствием.

Оставив отца и сына, уже было вынувших паспорта, далеко позади, Кастрыч вразвалочку, но стремительно направился в вестибюль.

- А как же запудрить мозги... - начал было Сатурн Тригеминус, недоуменно помахивая паспортом. Ему представилось ликование дежурного при виде возможности поиграть похожими словами, кощунственно перепутать Сартура с Сатурном, глумиться, тешиться и забавляться семантикой. Он видел, однако, что ему поздно вмешиваться в ход истории. Лента спецназовцев уже зазмеилась вдоль стены, прижимаясь к ней спинами и резко выбрасывая то два, то три, то один - средний - палец. Кастрыч, давно обжившийся в вестибюле, вынимал из турникета тело дежурного.

- Смотри, папа, - Сартур указал на небо. Сатурн поднял глаза и увидел черные фигуры, повисшие на тросах супротив зашторенного окна.

- Не успеют, - вздохнул отец.

Окно распахнулось; в нем на миг показалась разъяренная рожа Кастрыча.

- Кастрыч!!.. - взревел Зазор, подхваченный Мувиным. - Не сметь!.. не сметь!.. Берите его живым!..

Но Кастрыч, не имевший в воротнике, как и самого воротника, ничего не услышал. Рожа исчезла, из кабинета донесся рев.

Фигуры покинули тросы, переместившись внутрь. Секундой позже одна из них высунулась из окна и красноречиво провела ребром ладони по горлу. Подполковник разразился неистовыми ругательствами. Сартур и Сатурн Тригеминусы еще никогда не видели Зазора в подобной ярости.

- На лесоповал! - хрипел тот, колотя кулаком по чему попало. - Раз такая любовь к древесине!.. раз такая дружба с лесопосадками!.. Полгода работы коту под хвост!.. До генерала было рукой подать, а что получилось?..

Он замолчал и уставился на Алимента Козлова. Кастрыч вновь показался в окне; потерпевший сидел у него на руках, подобно маленькой девочке, спасенной советским солдатом-освободителем. Кастрыч торжествующе покачивал его и показывал. Козлов, парализованный страхом, зажмурился и прижимался к широкой груди.

- Люди подобны грибам, - философски пожаловался Кастрыч. - Много червивых. И в чистоте их заслуги нет - стечение обстоятельств...

- Сволочи, - обреченно сказал Зазор.

Он схватил уголок воротника, зажал его во рту, выкусил ненужное переговорное устройство и выплюнул на асфальт.

Потом, в сопровождении притихших Тригеминусов, вошел в здание и стал подниматься по лестнице, усыпанной неосторожными телами.

Генерал Ганорратов помещался в просторном и высокопоставленном кабинете из карельской березы. Он только что получил известие о разгроме подотчетного филиала и ощутил нечто похожее на замедление сердечной деятельности - вызванное, правда, не страхом, а безрассудным, всепоглощающим гневом. Генерал положил себе руку на бронежилет, не очень ему и нужный, благо под ним скрывался естественный панцирь, поросший рыжим мхом.

Руководя многочисленными двойниками и тройниками, сам Ганорратов никогда не утраивался, чтобы лишний раз не расстраиваться лицезрением вариантов. Он подсознательно понимал, до чего это гадко. А сознательно объяснял себе и редким другим, что не желает производить уродливого третьего, настроенного на предательство и козни. Да и вообще генерал полагал себя совершенством и довольствовался самодостаточностью.

Это не мешало ему активно пользоваться декохтом, рецепт которого давно уже не был секретом. Когда поползли слухи об непроизвольных утроениях, он первым испытал на злополучном Угостиньо Нету эффект похищенного у Тригеминусов отвара. Извращенная фантазия генерала побудила его к выдумке с бенгальскими огнями; он и сам не надеялся на скандальные последствия и орудовал, исходя из тертуллианского принципа "верую, ибо нелепо". Бенгальские огни, приобретенные в ближайшем магазине игрушек, казались ему верхом нелепости - вполне справедливо; генерал действовал по иррациональному наитию, зная, что инстинкт подскажет ему что-нибудь безумное, но действенное. Так и произошло.

Убедившись в реальности утроения, генерал Ганорратов решил, что час его пробил. Двойники сулили ему пятидесятипроцентный шанс на захват власти; тройни обещали нарастить эту цифру до девяноста. Эти цифры не подкреплялись ни электронными вычислениями, ни занудным статистическим анализом; они самостоятельно сложились в мозгу генерала, как будто явленные божественной милостью. Цифра пятьдесят светилась желтым, а девяносто - зеленым, как и все прочие идеи, возникавшие в генеральском сознании и выстроенные по принципу работы бесхитростного светофора. Идти - то есть делать, что угодно - разрешалось всегда, но только в одних случаях приходилось потерпеть, в других - напрячься и приготовиться, а в-третьих - выполнить свою собственную команду.

Эти команды были весьма разнообразны и касались всех аспектов существования социума. Ганорратова побаивались даже могущественные сослуживцы, его сторонились сами генералы Точняк и Медовик. Если выразиться понятнее, генералу до всего было уголовное дело. Он всюду совал свой приплюснутый нос с вывороченными каторжными ноздрями.

Ганорратов лично поцеловал мину, которую подложили в чемодан доверчивого журналиста. Он лично застрелил знаменитого телеведущего, не пускавшего генерала на Поле Чудес.

Он же стоял за крушением вертолета, которое сбило противника с толку еще в те времена, когда противник разбирался с Долей и ему подобными. Организуя аварию, генерал не преследовал тогда никаких особенных целей и сам бы, найдись отчаянный дурак его спросить, не смог сформулировать логичное и внятное обоснование содеянному.

По всей стране он открыл детские спортивно-оздоровительные лагеря, где горнисты круглосуточно трубили: "Аты-быты, ганорраты". И, тоже лично, генерал дирижировал ночными факельными шествиями хищных орлят, двоившихся и троившихся после грибного компота. Стоя на трибуне, он даже самостоятельно отбивал ритм и подтягивал:

Он лично руководил переброской оружия на взбесившийся Кавказ. Туда же он гнал и декохт; его стараниями полевые командиры размножались, как в питательном бульоне. Некоторых из них ловили по восемь раз и стряпали победные репортажи; потом оказывалось, что все не так просто: пленные и расстрелянные продолжали реготать в эфире и минировать государственные транспортные сосуды. В руках федералов оказывались вымороченные третьи; третьи же, будучи расходным материалом, готовились в камикадзе.

Ганорратов собственными руками готовил грибные коктейли, которыми угощал трясущихся от ужаса олигархов; затем, по мере утроения, уничтожал оригинал и приличного близнеца; третьему же, капризному и вероломному, вручал леденцы продленного, как он выражался, дня и приказывал принимать их на благо дальнейшего подлого служения органам и системам.

Он наводнил государственные структуры доверенными людьми, заменив законопослушных героев двойниками-оборотнями. Эти перерожденцы мгновенно предались мздоимству, казнокрадству, шантажу, подкупу и прочему каннибализму.

Генерал был отцом многочисленных финансовых пирамид. Следуя правилам многоуровневого маркетинга, он понуждал подчиненных к безудержному размножению. К счастью, всегда находились низовые третьи-трёхины, которые вдруг начинали требовать деньги назад, и постройка разваливалась.

Он стоял за многочисленными террористическими событиями, приведшими в ужас мировую общественность - так ему было легче оправдывать свою кровожадную деятельность. Дошло до того, что после этих событий зажившийся на свете старец, советский акын, отец полицейских стихов, басен и гимнов, снова взялся за перо: "Видишь - красочные снимки поразвешаны в метро? То рекламные картинки похоронного бюро!"

Генерал питал слабость к поэзии и покровительствовал ей. Он и сам немного писал, о чем свидетельствовал плакат, подвешенный на стене прямо напротив генеральского рабочего стола - так, чтобы всегда находиться в поле удовлетворенного зрения. Патриотические стихотворения, сочиненные им по случаю двадцать третьего февраля, не уступали подземным глубиной и содержательностью: "У нас на всякого боинга - по цельному воину! Объявляется благодарность богатырям прямо перед строем законспирированных героев".

Ниже располагался рекламный плакат туристической фирмы, которой, через множество подставных лиц, владел Ганорратов. На плакате изображался серебряный "Боинг-747", к названию которого, в память о славной манхэттенской диверсии, генерал приписал букву "у".

Как и всякий тиран, притязающий на мировое господство, генерал Ганорратов был склонен к уродливой мистике. Рассуждения о троичности, спьяну оброненные на торжественном милицейском приеме, Зазор услышал именно из его уст. Выпив лишнее, Ганорратов пустился в странные и нелепые умопостроения, так и оставшиеся непонятными для большинства заскорузлых слушателей, и только Зазор, проходивший мимо и задержавшийся, сумел оценить опасность генеральского бреда.

"Бог создал человека по образу и подобию своему: он, она и дитё - единым в трех лицах, - так рассуждал раскрасневшийся генерал. - Ну, а страшного бегемота, которым он пугает? Те же самые рожи под новой шкурой. А мы еще круче бегемота, и мы тоже в трех лицах, хотя третий есть наша общая нелюбовь, и гибнет немедленно, как только проявит сущность".

Зазор не понимал, откуда генерал набрался этой науки. Осведомленность в Левиафане и триединстве не предусматривалась уставом. Желая докопаться до истины, Зазор подпоил правую руку генерала - свирепого и тощего капитана Парогонова. Лицом и повадками Парогонов напоминал зимнего волка. Морщась от язвенной боли, разыгравшейся после выпитого, Парогонов стал похваляться поимкой десяти отказников, не желавших платить родине по священным счетам. Все негодяи оправдывались нетрадиционной, по мнению капитана, религиозной ориентацией. Ганорратов допрашивал их лично; персонально топтал и валтузил, выслушивая в промежутках сбивчивые объяснения, изобиловавшие ссылками на Писание.

"Вот он где насосался", - неприязненно думал Зазор.

...Получив информацию о захвате и ликвидации кабинетного оборотня, генерал Ганорратов пристально изучил материал, заснятый камерами скрытого наблюдения. Их, разумеется, немедленно расколошматили, но генералу хватило того, что попало на пленку. Все, что снимали камеры Ганорратова, сразу же выводилось на его личный монитор. При виде Кастрыча генерал потянулся к селектору и сладким голосом пригласил верного Парогонова.

Глава третья БИЛЛАНЖИ FOREVER

Магелланово путешествие Билланжи, бывшего начальника службы безопасности при покойном Давно, затянулось по независящим от него причинам. Течением его занесло в мелкую бухту, метра два на четыре площадью, где он и пролежал, покачиваясь на воде, многие дни. Его окружали кувшинки, лилии, камыши, да осока. Билланжи не был уверен в правильности ботанической классификации, так как мало что видел, кроме неба - то спокойного, то грозного, то пасмурно-депрессивного. Его взор был устремлен вверх; орлиное зрение наладилось поперед прочих способностей, ибо пленка отшелушивалась быстрее и не была такой плотной, как та, что еще продолжала сковывать мышцы, члены и внутренние органы.

Нетронутым оставалось лишь самое существо Билланжи. Под сотней древесных одежек, превративших маорийца в подобие луковицы-капусты, затаилось поруганное, но не сдавшееся достоинство. В своей сердцевине размалеванный идол кипел и бурлил, переполненный яростью и желанием отомстить. Эти благородные эмоции переваривались в отчаяние, потому что не находили не только выхода, но и адресата - все по той же причине: Билланжи рассматривал небеса и не мог покоситься на распоясавшиеся берега. С берегов летели камни. Чопорная статуя разбухла и не чувствовала боли, но каждое сотрясение доходило до сокровенных глубин, усугубляя скованное до поры бешенство.

Вынужденная остановка бесила Билланжи сильнее беспомощного плавания. Хотя и казалось, что лучшего ему желать нечего: лежи, отдыхай и дожидайся раскрепощения. Билланжи, однако, не выносил пассивного выжидания, предпочитая пусть подневольное, но все-таки продвижение к неведомой цели. С тем, что этой целью явилась затхлая лужа, его оскорбленный рассудок смириться не мог. Невыносимость положения усугублялась тем, что Билланжи хотелось есть, пить и опорожняться; желание это было, скорее, надуманным, ибо все физиологические процессы затормозились, но знание об этом не приносило облегчения.

Несмотря на мучительную беспомощность, обер-телохранителю повезло, и повезло крупно. Когда он, многократно деревенея и обрастая кольцами, успел разложиться на несколько статуй - непредсказуемый эффект, порожденный слоновой дозой декохта, судьба над ним смилостивилась и отправила по речному маршруту оригинал. Дубликаты, так или иначе обреченные на распад, давным-давно сгорели в печке, где обычно сжигали конфискованный кокаин. Размышляя над этим, Билланжи молился кому попало и говорил себе, что такой шанс выпадает лишь избранным существам, отмеченным высшими силами для грандиозных подвигов. Но своенравные воды никак не способствовали думам о доблестях, подвигах и славе. Билланжи предчувствовал, что торжество предварится многими унижениями, большая часть которых еще впереди. Стоило этой догадке оформиться в зрелую мысль, как спасительное унижение не заставило себя ждать: Билланжи заметили ребятишки, явившиеся на реку строить плот. Они бросили рваную, отданную им на растерзание, сеть. При виде жуткой фигуры, чьи свирепые глаза были очень похожи на настоящие, дети бросились бежать с криками:

- Тятя, тятя! Наши сети!..

Они привели мрачного, похмельного отца; мужик наподдал истукану и столкнул его в воду. Потом отвесил равнодушную затрещину первому сорванцу, какой подвернулся, и молча зашагал прочь. Билланжи, как ни старался, не сумел зафиксировать в цепкой памяти лица своего бесцеремонного спасителя, чтобы в дальнейшем, вылупившись из кокона, отплатить ему той же монетой. Проучить, а потом сделать что-нибудь хорошее. Например, отрезать яйца и дать много денег.

Билланжи был готов продолжить странствие, но дети взялись за багор, подтянули его поближе и включили в состав запланированного плота. Соседствуя с презренными бревнами, приняв на себя шумных и глупых пассажиров, маориец мысленно заскрежетал зубами. Неблагодарный, он быстро забыл о незаслуженной милости небес. То, что Билланжи выжил после возведения в степень, могло показаться чудом кому угодно, но только не ему самому. Он считал это событие вполне закономерным, объясняя случившееся ношением висячего языческого амулета, с которым не расставался.

Погода - к облегчению и в то же время неудовольствию Билланжи - вскоре испортилась. Дети бросили плот и помчались домой. Билланжи, оказавшийся составной частью плота, попробовал пошевелиться и высвободиться из веревок, но у него ничего, как и много раз до того, не получилось. Плот вынесло на середину реки, где он закрутился и, влекомый ветром, ринулся вниз по течению. На следующий день его прибило к серьезному лесному массиву, сплавляемому компанией лихих и грубых людей, вооруженных шестами-баграми. Крохотный, неумело слаженный плот с Билланжи по краю не возбудил в них ни малейшего любопытства. Билланжи несколько раз досталось по ребрам. Он уже приготовился к новому унижению, а потом воспринял тычки с посильным спокойствием. К полудню его, готового вновь отбиться, пихнули, разрешая обособиться и плавать самостоятельно. В какой-то момент плот превратился в помеху, он не давал дотянуться до увертливого ствола, и Билланжи пожертвовали ради ценного сорта древесины. Сообщенное ускорение позволило плоту изменить курс. Билланжи свернул в речной рукав и устремился на юг.

Еще через пару дней он, не веря одеревенелым ушам, расслышал знакомый голос. Посмотреть он, как и прежде, не мог, но сразу же узнал проклятого щенка, которому был обязан своей фантастической экзистенцией. Билланжи не сомневался, что младший Амбигуус стоит на берегу и указывает на него непочтительным пальцем.

- ...труп твоего врага, - разобрал Билланжи.

Он попытался зажмуриться от невыносимого гнева и не поверил себе. О, небо! - у него получилось!..

Прежде, чем он осмелился шевельнуть пальцем, обидчик остался далеко позади. Но теперь Билланжи не сомневался, что рано или поздно воздаст ему за содеянное.

Можно смеяться, но руководителю безопасности снова не повезло. Плот прибило к берегу в укромном месте, где можно было высвободиться и полежать до полного раздеревенения; наверное, там удалось бы даже скрести себя и чистить, снимая за слоем слой. Но, к сожалению, туда же пожаловало на водопой стадо вооруженных боевиков. Они-то и выудили Билланжи. Его занесло в суверенную свободолюбивую речушку, богатую порогами и подводными камнями. Билланжи активно размягчался, и придонный рельеф причинил ему дополнительные страдания.

Отрядом командовал печально известный полевой командир Каллапс Гвоздоев. Звали его так за вечно немытые лапы, но он в свое время закончил санитарно-гигиенический институт и даже имел какую-то степень. Он знал истинное значение слова при его правильном написании и не обижался - тем более, что любил и умел выполнять все действия, ведущие к оригинальному значению при соблюдении норм право- и чистописания.

Еще он до войны выступал в кукольном театре и писал романтические стихи на производственную тему. Да в придачу - развязные детские сказки: "Ноздря сокровищ", "Ухо сокровищ" и прочие труды, посвященные ковырянию и его правилам.

За командиром, подобно тени, следовала его правая рука: арабский наемник Мулло-Насрулло с позывными "Акбаров". В теневом кабинете Гвоздоева он занимал пост премьера и министра.

Левой рукой служил Очкой-Мартын - отпетая сволочь, уродливый старый китаец, урожденный Ужас-мин, докатившийся до предельного дна, готовый на любое варварство, но при том обожавший жасминовый чай, тогда как в своем имени под "мин" он почему-то разумел себя, намекая, что сам по себе он, отребье, есть Ужас. Китаец утверждал, что происходит из мусульманских провинций и поклоняется Магомету с Аллахом, но в это никто, конечно, не верил. Поговаривали, что он сбежал из Хабаровска, где его собирались прижать за торговлю взрывоопасными петардами. И только знание минно-взрывного дела помогло ему прижиться в отряде Гвоздоева, который - хотя и молчал об этом - немного побаивался свирепого старика.

У каждого из этой грозной троицы, наводившей Ужас на Грозный, болталась фляга с грибным декохтом, полученным от генерала Ганорратова через десятые руки. Из этого было ясно, что Гвоздоев не ограничивался двумя руками. Количеством рук он мог потягаться с любым божеством из индуистского пантеона. И положил бы это божество на обе, если их две, лопатки, потому что мог умножаться не только частями, но и полностью, в любых соотношениях. Смену раздвоения утроением боевики встретили восторженным ревом. Теперь их зеленка становилась поистине неопалимой. Воспламененная вертолетами, она горела, да не сгорала - конечно, в образном смысле, как пояснял образованный Каллапс Гвоздоев, питавший слабость к высокой поэзии. Прототипы отсиживались в бункере, накачиваясь героином, а расходные материалы вели боевые действия. Федеральные силы ежедневно рапортовали о задержании то правой, то левой руки, но руки те сказочно таяли, а победители грустно взирали на опустевшие кандалы.

Единственным, что не устраивало Гвоздоева, была необходимость выплачивать Ганорратову астрономические суммы. Он не раз засылал агентов и диверсантов, желая разведать места складирования чудодейственных фляг, нанести на карту грибные плантации, да подтвердить или опровергнуть упорные слухи о существовании бессмертных леденцов. Посыльные не возвращались, однако слухи набирали силу помимо них. Из тюрьмы, разнесенной демографическим взрывом, сбежал не только Куккабуррас, но и многие соплеменники Гвоздоева; они-то и рассказали ему, что сведения эти - чистая правда. Информация застряла в его бритой башке, как застревает в бороде гречневая каша.

- Эй, посмотри, - прокудахтал Мулло-Насрулло.

Гвоздоев проследил за его пальцем и увидел плот, уткнувшийся в прибрежные камни. Кусок плота извивался вялыми сокращениями.

"Шайтан", - пролетело в испуганном мозгу. Полевой командир почитал Аллаха, но содрогнулся, ощутив глубину собственного неверия во все, что не умещалось в прицел огнестрельного оружия.

Рядовые бойцы тоже заметили страшное средство водного сообщения. Они отпрянули с возбужденным клекотом, а некоторые залязгали затворами.

- Не стрелять! - поднял руку Гвоздоев. Не сводя глаз с плота, он окликнул китайца: - Мандарин! Спустись и выясни, что это такое.

Он чувствовал, что нуждается в генетической мудрости древней Поднебесной Империи. Очкой-Мартын погладил жидкую бороду и, ни слова не говоря, начал спускаться по каменистому склону. Наследие предков материализовалась в виде ручной гранаты, которую он сразу же приготовил на случай вмешательства дьявольских сил.

Спустившись, китаец выждал, затем крадучись подошел к плоту и сел на корточки.

Каллапс достал бинокль. Старик шевелил губами, обращаясь к подвижной составляющей. Каллапс пригляделся: полумертвое лицо Билланжи напоминало картинку из комикса. За нарисованными физиономиями в этих книжках всегда угадывалась какая-то посторонняя, непонятная, главная мысль.

Китаец выпрямился. Он спрятал гранату и махнул рукой, показывая, что опасности нет. Достоинство, вложенное в это движение, красноречиво добавляло, что угроза была, но ее, как всегда, ликвидировал скромный и бескорыстный Очкой-Мартын.

Гвоздоев изготовил автомат и нарочито небрежной походкой приблизился к своему заместителю. Нахмурив мохнатые брови, он уставился на Билланжи, усиленно и пока еще с великим трудом гримасничающего, пробуя, что такого можно сделать лицом.

- Ты кто такой? - Каллапс легонько пнул его в бок.

Губы Билланжи разлипались медленно, как у рыбы.

- Выпустите меня, - еле слышно пролепетал он.

Гвоздоев смерил его внимательным взглядом, вынул кинжал и перерезал веревки. Те и без того держались на честном пионерском слове, но резать кинжалом было эффектнее. Командир выпятил из бороды губу и пощекотал Билланжи клинком чуть выше полупарализованного адамова яблока.

- Грибы, - прошептал мореплаватель, еле ворочая языком.

Каллапс напрягся. Он оглянулся и проверил, не подслушивает ли кто - нет, все было в порядке. Отряд устроился на привал; бородачи переговаривались и поминутно поглядывали в сторону командира, боясь, как бы с ним не случилось чего-нибудь неожиданного. Мулло-Насрулло встал, напоровшись на взгляд Гвоздоева, но тот знаком велел ему оставаться на месте.

- Поди, скажи людям, что все хорошо, - распорядился Каллапс, обращаясь к китайцу.

Тот, уловивший слово "грибы", понимающе закивал и, пятясь, начал отступать.

- Какие грибы? - оскалился командир, приступая к чурке - Гвоздоеву было приятно, что он теперь тоже с полным правом может считать кого-то чуркой.

- Сильные... о, какие сильные... потрогай меня.

Каллапс прикоснулся к Билланжи и подивился твердости его членов.

- Было хуже, - пожаловался тот, теряя последние силы. - Ученый щенок... отравил меня...

Каллапс, видя, что сейчас от найденыша ничего сверх сказанного не добиться, махнул двум ближайшим головорезам.

- Забирайте его, - приказал он кратко. - В яму его.

Билланжи попытались усадить, но это не получилось из-за тугоподвижности спинного хребта. Тогда с ним обошлись грубо и просто, по-охотничьи: повторно связали руки и ноги, просунули жердь и понесли, подобно плененному хищному зверю. Билланжи не провисал и покачивался, располагаясь параллельно шесту.

На исходе дня отряд добрался до микроскопического высокогорного селения. Соскучившаяся овчарка с лаем бросилась к носильщикам, и ошалевший Билланжи с натугой выдавил из себя нечто вроде "селям-алейкум". Его опустили на землю - несколько резче, чем ему хотелось. К этому времени он уже с грехом пополам поворачивал голову; пока Билланжи несли, слои слезали с него тончайшей шелухой. Ветер подхватывал оболочку, трепал ее, бросал боевикам в глаза; те ругались и договаривались очистить Билланжи ножиком, как морковку. Очкой-Мартын, замыкавший процессию, подбирал ошметки, бережно расправлял их и складывал в вонючий сидор. Он сильно расстроился, когда по прибытии выяснилось, что от одежек осталась горсточка бесполезного и малоинформативного праха. Но скоро не стало и горсточки.

Каллапс Гвоздоев нагнулся, рванул на себя кольцо и с грохотом откинул решетчатую крышку люка, проделанного прямо в земле посреди лужайки. Из ямы пахнуло сыростью и гадостью. Билланжи успел разглядеть зияющий проем и попытался выразить жалкий протест, однако не успел. Он слишком долго раскачивался в прямом и переносном смысле. Один сапог уперся ему в ухо, другой - в тазобедренный сустав. Обретя ускорение, Билланжи провалился в подземелье.

Он ударился оземь, крякнул и какое-то время лежал неподвижно. Решетка захлопнулась, в глаза посыпалась труха. Билланжи попробовал приподнять руку, и у него получилось. Минут через пятнадцать он уже стоял на коленях и тоскливо осматривал свой вынужденный приют. Солнце садилось; орлиное маорийское зрение с трудом различало мелкие и крупные косточки, засохшие экскременты, выбитые зубы. На противоположной стене, если можно так выразиться применительно к окружности, виднелись какие-то буквы. Билланжи подполз поближе и прочитал по складам: "Жи-лин... Кос-ты-лин..."

Он еще был очень слаб и позволил себе завалиться. Опрокинувшись, он погрузился в размышления о прошлом и будущем.

Глава четыре С ЛЮБИМЫМИ НЕ РАССТАВАЙТЕСЬ

- Ваше самоуправство, Кастрыч, не может оставаться безнаказанным, - изрек полковник Мувин и перехватил расстроенный взгляд, который Кастрыч адресовал Зазору. Но Зазор промолчал.

"Соглашается", - огорченно подумал Кастрыч.

Сартур Тригеминус тоже испытал неприятное ощущение и даже перестал шаркать ногами по разлетевшимся бумагам. Он нечаянно наступил в бурую лужу, оставшуюся от кабинетного оборотня: Кастрыч сгоряча раздавил негодяя и теперь сам не понимал, чем. Не то руками, не то ногами, не то всей тушей.

Сатурн шагнул вперед.

- Я бы не спешил с расправой, - сказал он мягко. - Мы имеем дело с естественным возмущением. Дубина народного гнева не выбирает. Не выбирают и дубину народного гнева...

- Расправы не будет, - возразил Зазор, подобрал какой-то листок и стал вчитываться в написанное. Потом с отвращением скомкал и бросил в угол. - Расправы не будет, - повторил он. - Будут изменения, которые мы внесем в сорвавшуюся операцию.

- Да что сорвалось-то? - прохрипел Кастрыч, схватил Алимента Козлова за руку и вытолкнул вперед. - Вот вам терпила, вот его бабки.

Незадолго до этого, сроднившись с ролью воина-освободителя, спасшего девочку, Кастрыч пытался баюкать Алимента и пообещал ему лавровый венок из одуванчиков и кувшинок. Козлов, постепенно пришедший в разум, измарал белье, и Кастрыч в неодолимом ожесточении швырнул его на пол.

...Кастрыч лукавил, он был достаточно смекалист, чтобы осознавать причиненный ущерб.

- Идите отсюда, - велел Алименту полковник Мувин. - Идите, идите. Но только не уходите совсем. Подождите в коридоре, вы нам еще понадобитесь.

Козлов, однако, уперся.

- А как же мое ходатайство? - он вынул паспорт, раскрыл его, ткнул пальцем в злополучное имя и приоткрыл рот, словно готовясь заблеять.

- Дайте сюда, - раздраженно сказал Зазор.

Козлов просиял и передал ему документ. Зазор кое-как переправил А на Э, написал "исправленному верить", выставил закорючку, похожую на латинское "Z", знак знаменитого Зорро, и приложил ко всему этому первую попавшуюся печать.

- Идите и ждите, как вам приказано.

Цель была достигнута, и силы покинули Козлова. Он повалился на пол в счастливом обмороке. Сатурн и Сартур подхватили его за руки и за ноги, вынесли в коридор, вернулись и притворили дверь.

Мувин же мрачно смотрел на погрустневшего Кастрыча. Он знал про пулю, выпущенную по его образу, и не мог отделаться от иррационального желания отомстить казнителю.

- Вы, с вашими лапищами, сорвали операцию, готовившуюся не один месяц. Хозяин кабинета был нашей единственной ниточкой, и эта ниточка вела к самому главарю. Вы патологический субъект! У вас нет любви ко всему живому...

- Любовь ко всему живому! - недоверчиво воскликнул Кастрыч. - Мало ли, что живое...

- Теперь, - бушевал Зазор, - нам не добраться до генерала, а если и доберемся, то это еще когда будет, к тому времени он укрепится настолько, что с ним уже никто не справится.

- Я же не знал про генерала, - в голосе Кастрыча звучало искреннее раскаяние. - Что это за генерал? Отведите меня к нему - и никакая операция не понадобится...

- Вы себя переоцениваете, - покачал головой Зазор.

- Ну, пусть, - не сдавался Кастрыч. - Но что я такого сделал? Размазал копию - всего и делов. Давайте завладеем оригиналом...

Мувин горько расхохотался:

- О чем вы говорите!.. Оригинал давным-давно на кладбище, лежит там. Закопанный неизвестно, где. Бесхозный холмик, и даже звездочки нет... Такая цена его былому геройству... это был редкий, золотой человек. Генерал Ганорратов никогда не оставляет оригиналов, если речь идет о персонах такого уровня. Другое дело - мелкая шушера: капитаны, майоры, подполковники...

Зазор недовольно поморщился и строго посмотрел на дерзкого коллегу. Мувин выдержал взгляд. Давнишняя обоюдная неприязнь муровцев и чекистов напитала его дополнительной энергией.

Кастрыч подцепил стул, придвинул и озабоченно сел.

- Так это он истребляет моих двойников? - спросил он.

Мувин, не скрывая радостного торжества, утвердительно закивал. Кастрыч запустил пятерню за пазуху и рассеянно почесался.

- Тогда я готов искупить.

- Вы еще не знаете, о чем идет речь, - зловеще отозвался полковник.

- Мы не оставим Кастрыча, - вмешался Сатурн Тригеминус. Он разволновался и даже без всякой на то надобности надел очки. - Правда, Артур? То есть, простите, Сартур?

Тот пожал плечами, догадываясь, что дозволенное папаше не дозволено сыну.

И не ошибся.

- Нет уж, оставайтесь, где есть, - возразил Зазор. - Не огорчайтесь, вы тоже сыграете роль приманки. Ведь я обещал, а я всегда держу слово, потому что иначе никакая слеза ребенка не оправдается благородными достижениями. Но вы будете, если позволите так выразиться, приманкой стационарной. Такую приманку кладут в мышеловку. А Кастрыч сыграет живца.

- Мы продадим вас в рабство, - признался Кастрычу Мувин.

У Кастрыча не возникло вопроса, куда, кому и зачем. Он только деловито спросил:

- А копию нельзя?

- Нельзя, - вздохнул Зазор. Они с Мувиным тоже разыгрывали роли - древние, как мир. Мувин был злобным следователем, Зазор - добрым. Это, правда, получалось непроизвольно, так как они ни о чем не договаривались заранее. - Нельзя, - повторил Зазор. - Командировка будет очень дальняя. Не в смысле расстояния, а как бы это сказать... - он пощелкал паучьими пальцами. - В качественном смысле. Мы отправим вас на Кавказ, Кастрыч. Сколько вы там пробудете - неизвестно. Вы будете нашим ферзем - но помните, что если не будете сдерживаться в своих истребительных амбициях, то станете пешкой; впрочем, это постыдная, подсознательная мечта любого ферзя.

Сатурн и Сартур переглянулись.

- С любимыми не расставайтесь, - сказали они решительно.

- Это неуместная лирика, - отмахнулся Мувин. - Генерал активно контактирует с боевиками. Мы не можем этого доказать, но знаем наверняка. Соблазнив их полевого командира, вы, Кастрыч, приведете нас к Ганорратову.

Кастрыч задумался.

- Соблазнить? - переспросил он. - Я никогда не пробовал полевого командира... Звучит захватывающе. Я согласился бы даже без всякого приказа...

- Отставить, - брезгливо скривился Мувин. - Почему вы понимаете буквально?

- А как же понимать? - расстроился Кастрыч.

- Мы вас потом проинструктируем, - быстро вмешался Зазор, опасаясь, что сын и отец, узнав о подробностях операции, ослушаются и либо удержат Кастрыча, либо отправятся, нужные здесь позарез, вместе с ним.

Капитан Парогонов, пылая туберкулезным румянцем, застыл на ковровой дорожке.

Он только что закончил допрос вольнодумного корреспондента. Парогонов был горазд на всякую инквизицию, но отдавал предпочтение старым, бесхитростным методам - особенно примитивному "слонику". Сейчас корреспондента отпаивали нашатырем. Парогонов распорядился не церемониться.

- Пусть дамочки нюхают, - сказал он подручным. - А этот будет пить.

Возбужденный, он вошел в генеральский кабинет и почтительно ждал, когда хозяин освободится.

Ганорратов корпел над кипой безграмотных расписок. Над рабочим столом висел портрет Президента, и генерал сосредоточенно мурлыкал очередную песню:

- Под гарантом себя... чищу... Вычищаю из зубов... пищу... Продуваю волосатые сопла... И таких у нас - целая шобла...

Он поднял глаза, увидел капитана, расплылся в оскале и приказал:

- Декламируй.

Питая слабость к стихам, Ганорратов требовал того же от подчиненных. Парогонов успел подготовиться. Он козырнул, откашлялся и вкрадчиво объявил название:

- "Были и не были".

Генерал отпихнул бумаги, откинулся в кресле и приготовился насладиться.

- А что было - быльем порастет, а чего не было - живьем зарастет, - выпалил Парогонов.

Ганорратов одобрительно расхохотался:

- Браво, капитан! Ты когда-нибудь будешь майором!

Воодушевленный капитан осмелел и перешел к следующему стихотворению:

- Ты зырь - как емок мочевой пузырь, - пробормотал он и густо залился краской.

Ганорратов пригрозил ему пальцем. Потом оглянулся на Президента, машинально пригрозил и ему. Недавно тот, уставший жечь неопалимую зеленку, безжизненно бушевал и ругал Ганорратова: "Теперь понятно, почему эта нечисть множится и руки-ноги отрастают заново!"

"Ну и понимай, как знаешь", - усмехался про себя генерал. Гарант, не имея доказательств, брал его на басовый пушечный понт. Понимая, что перед ним грибной двойник, которого он сам же во время оно и подготовил и который успел проколоться на сортирной тематике, генерал не сердился на Президента.

Но Ганорратов знал, что еще пара-другая операций вроде сегодняшней - и он погибнет. По счастливой случайности вышло так, что оборотень сдал ему всю документацию не далее, как вчера. Генерал собирался продвинуть его на пару клеток, готовя в ферзи, а в кабинет посадить нового, изготовленного из ни о чем не подозревавшего Парогонова.

- Присаживайся, - он помрачнел, нашарил телевизионный пульт. Предмет шарахнулся от страшной лапы, но Ганорратов изловил его и нацелил в пасмурный экран. Парогонов выбрал себе стул пожестче, устроился на краешке. Он сидел чопорно, готовый с одинаковой вдумчивостью смотреть, что угодно - мультфильм или военную хронику.

Экран зашуршал.

"Титров нет", - озабоченно подумал капитан.

Секунду спустя он увидел свирепую харю, нависшую над другой, перепуганной. Третий персонаж, в котором Парогонов узнал Алимента Козлова, отскочил и съежился в углу.

Капитан рассмеялся и указал на него пальцем, словно увидел народного комического любимца.

Черты перепуганной физиономии разгладились, на ней появилось умиротворенное выражение. Причиной тому был мощный локоть, напрягшийся чуть ниже подбородка.

- Двойник? - удивленно спросил Парогонов. - По-моему, я всех переловил. Последний сидит в карцере.

- Да нет, не думаю, что двойник, - процедил генерал в ответ.

Парогонов молча следил, как оборотень превращался сначала в лужу, а потом - в облако. Горилла в тельняшке победно завыла и затрясла ручищами. В кабинет ворвались пятнистые тени, одна из них навела на Парогонова пистолет и выстрелила. Капитан по-животному вздрогнул, экран погас.

Ганорратов тяжело встал, отомкнул сейф и достал плоский коньяк. Другой рукой он подцепил немытые фужеры, запустив пальцы внутрь.

- Что думаешь? - прохрипел он сумрачно.

Парогонов кашлянул в кулак.

- Забегали, - сказал он глухо.

Генерал задумался. Побулькав над фужерами, он дернул воротник, расстегнул верхнюю пуговицу.

- Вся компания здесь, - сообщил он после паузы. - Зачем? С чего они так осмелели?

- Не иначе, к нам подбираются, - предположил капитан.

- А дубля к чему мочить?

- Трудно сказать, - откровенно признался Парогонов.

Генерал вылил в себя содержимое фужера и громко почавкал. Капитан выдохнул, последовал его примеру и удовлетворенно сощурился.

- Ты уже поработал с тем, что в карцере?

- Никак нет, ждал ваших распоряжений, товарищ генерал. Всего пару дней, как изловили.

- И где же?

- Где и прочих, - недоуменно ответил капитан. - В лесополосе.

- Опять на покойнике сидел?

- Ну да. Оседлал и урчал.

Ганорратов побарабанил пальцами по сукну.

- Единица вздор, единица ноль, - затянул он вполголоса, размышляя о своем.

- Голос единицы тоньше писка, - услужливо подхватил Парогонов.

- Верно, тоньше... Ну, пойдем к нему. Ему наверняка даны какие-то указания на случай возвращения прототипа.

- Сомнительно, - возразил отважный капитан, уже привыкший к этим бодрым надеждам: генерал говорил то же самое всякий раз, когда ловили Кастрыча, и всякий же раз искренне недоумевал, наталкиваясь на непрошибаемое молчание. - Прежние особи были такие тупые, что даже мои ребята удивлялись, - добавил Парогонов, не уверенный в исправности генераловой памяти.

Генерал, привставший было, сел снова.

- Полный список ребят - мне на стол. Они не должны удивляться.

- Слушаюсь.

Подумав, генерал снял китель и галстук.

- Там холодно, товарищ генерал, - предупредил Парогонов.

- Я согреюсь, - Ганорратов зловеще улыбнулся. - Вы кололи ему сыворотку правды? - поинтересовался он, вставая уже окончательно и направляясь к лифту.

- Мы даже зарядили ему капельницу, - ответил капитан с преувеличенным сочувствием к надеждам генерала и собственному усердию.

В подобострастии и угодничестве Парогонов покривил и без того уродливой душой. Подвал был совсем не подвал, а подвальный этаж; там было прохладно, но в меру. Стерильный воздух возбуждал, отдавая гемоглобином. Следственные помещения представляли собой пуленепробиваемые прозрачные боксы со встроенными хирургическими манипуляторами. Генерал, хотя сам и распорядился установить всю эту технику, презирал малодушных и никогда не пользовался механическими устройствами. Он все делал сам, хохоча над экспериментальным бактериологическим и химическим заражением. И действительно - ничто его не брало, а запах иприта приятно щекотал звериные ноздри. Что касается бактерий, то генерал утверждал, будто давит их, аки вшей. Свои слова он подтверждал сытными оглушительными щелчками, и многие верили, что он и вправду кого-то плющит.

В одном из таких боксов томился искусственный Кастрыч. Он угрюмо сидел в углу с видом обиженной птицы, готовой напакостить свежеиспеченным яйцом. Но иногда он срывался с места и начинал прыгать по камере, бросаясь на стены и прижимаясь к ним носом. В таком положении он на секунду замирал, напоминая застрявшую в янтаре доисторическую обезьяну.

Парогонов склонился над пультом и пробежался по клавишам. Кастрыч забегал, то и дело подскакивая и хлопая себя по бокам, подстегиваемый напольными электрическими разрядами.

- Разряди атмосферу, - скомандовал Ганорратов.

Капитан включил насос, и вскоре Кастрыч сел, хватая ртом воздух и выпучивая глаза. Генерал снял китель и галстук, засучил рукава, прихватил собачью плеть.

- Масочку кислородную не желаете? - с тревогой спросил Парогонов.

Вместо ответа генерал расправил грудь и сделал такой вдох, что капитан схватился за горло, ибо парциальное атмосферное давление в боксе и вне его выровнялось. Ганорратов ступил в шлюз; двери позади него сомкнулись, а впереди - разошлись. У Парогонова мелькнула привычная мысль: а не уйти ли ему и не оставить генерала в камере насовсем. Такой соблазн появлялся на каждом допросе, и капитану приходилось ущипнуть себя, чтобы развеять мечтательное заблуждение. Он догадывался, что Ганорратов, случись что подобное, разнесет весь этаж и не получит ни единой царапины.

При виде генерала Кастрыч, словно вспомнив что-то прочно забытое, устремился в угол. Он бежал на четвереньках, вызывая у генерала понимающую улыбку, полную одобрения. Ганорратов догнал его и вытянул плетью.

- Ты, паукообразное, - сказал генерал, и Кастрыч насторожился. - Ты у меня заговоришь, поросенок, - уверенно произнес генерал.

Он угадал: губы Кастрыча разомкнулись.

- Чего-чего? - генерал нахмурился. - Говори громче.

Парогонов, которому тоже хотелось послушать, прибавил звук.

- Я не знаю, где Москва, - пожаловался Кастрыч. - Я не знаю, где Сталин.

Капитан, видавший виды, содрогнулся, а Ганорратов развеселился:

- Узнаешь, - пообещал он, аккуратно положил плеть на пол и склонился над Кастрычем. Раздался пронзительный визг; Парогонов отшатнулся от пульта и заткнул уши.

- С географией разобрались, - удовлетворенно заметил генерал. - Теперь возьмемся за исторические персоналии.

Он склонился вторично, сливаясь с подследственным. На сей раз визга не было, зато из-под обоих потекла мутная лужа, неизвестно кем пущенная.

Кастрыч, истекая грибною сукровицей, дерзко запел:

- Единица - вздор, единица - ноль, тоньше единицы только писка...

Ганорратов дико взревел и стал отводить ногу для удара. Видя это, погибающий Кастрыч заторопился допеть:

- Кто ее увидит? Разве - жена!.. Да и то, если не на базаре, а близко!..

Генеральский ботинок влетел губошлепу в прыгающую пасть.

Спустя минуту генерал озадаченно шагнул в сторону, изучая бесформенную, на глазах испарявшуюся, массу.

- Товарищ генерал, - осмелился вмешаться Парогонов. - Как же так, вы даже не спросили его про главное.

Ганорратов мрачно покачивался с пятки на носок.

- Опять забылся, - пробурчал он виновато.

Знаменитый, переделанный из отхожего места кафе-ресторан, в котором известные события приобрели подобающее ускорение, сменил владельца и угодил в руки кавказской диаспоры. Универсальная Спецслужба располагала многими возможностями, но в этом случае, стремясь учинить над рестораном обратное превращение в отхожее место, замахнулась на задачу, оказавшуюся не по зубам. В длинной цепочке промежуточных хозяев - подобных тем, что в естественной среде вынашивают ленточных и прочих паразитов - эти руки оказались десятыми. Метрдотель Бургомистров и подчинявшийся ему Гамлет перемещались вместе с рестораном, постепенно приспосабливаясь к новому микроклимату. Становилось не то, чтобы хуже, но как-то не лучше. Во-первых, изменилось освещение: стало темнее. В углах, где и раньше царил полумрак, теперь сгустилась настоящая и откровенно опасная тьма. Во-вторых, ресторан исподволь возвращался в первоначальное состояние, из которого его вытащил криминальный меценат, вложив в это дело немалые нетрудовые средства. Надо отдать Куккабуррасу должное: лишенный совести, он не был напрочь лишен известного вкуса. Но теперь, при новой администрации, из потаенных щелей поползла неуловимая накипь. Таким образом, реализация замыслов Универсальной Спецслужбы все-таки началась, пускай и без ее участия, однако процесс шел медленно и с нежелательной этнической окраской. Присмотрись кто к отдельным составляющим интерьера, все виделось безупречным - крахмал, зеркальность и плотность сусла. Но в своей совокупности интерьер моментально пропитывался тленом и преступлением. Из темных углов посверкивали волчьи глаза; отрывистый речевой клекот уходил к потолку пулеметной очередью вопросительных интонаций, мешаясь со скрипом сизой щетины. Бургомистров все реже выходил в зал, предпочитая актуализацию в форме густеющей надменной статуи, и это ему замечательно удавалось без всяких декохтов. Гамлет, наоборот, постепенно терял материальность, летая тенью меж пьяными, всегда без спутников, один - и, представляясь объектом бесплотным, не возбуждал интереса в качестве потенциальной мишени. Но в то же время Гамлет, расплатившийся карманом за печальный случай с объедалой Кушаньевым, старался все замечать и запоминать.

Впрочем, когда появился Кастрыч, Гамлету не пришлось напрягать внимание, так как тот прибыл пьяным и дерзким. Благодаря этому Кастрыч сделался запоминающейся фигурой - чем-то средним между Фестером Адамсом и сыщиком Дукалисом.

Нетрезвое явление Кастрыча было частью продуманной операции.

- ...Мы убьем обоих зайцев, - отходчивый Мувин простил Кастрыча и оживленно потирал руки. Он вынул пачку фотографий со страшными рожами. В приступе отвращения полковник разбросал снимки перед Кастрычем и Тригеминусами. - Это, - ткнул пальцем полковник, - полевой командир Гвоздоев, по нашим сведениям, напрямую связанный с Ганорратовым еще со времен попоек в эстонском военном училище. Наш последний шанс. Это... это сам Ганорратов, на личной даче. Смотрите, как мирно он сажает картошку. Это Мулло-Насрулло, это Очкой-Мартын. Это еще разная шушера, - Мувин пренебрежительно махнул рукой. - Отребье и отродье, не заслуживающее имен. Мы выманим Гвоздоева из норы, сюда, и спровоцируем на связь с генералом...

- Какую связь? - опять встрепенулся Кастрыч.

- Угомонись, дружище, - посоветовал ему Сатурн. - Иногда я тебе завидую. Для тебя весь мир пронизан сетью порочных и понятных контактов. Никаких загадок не остается...

Кастрыч обиженно умолк. Зазор укоризненно посмотрел на Сатурна:

- Зачем же огорчать козырную фигуру накануне несовместимого с жизнью задания?

- Это комплимент, - нашелся юный Сартур, поспешивший на помощь родителю.

- Тогда другое дело, - успокоился Зазор и жестом пригласил Мувина продолжить. Тот поискал глазами указку, но сообразил, что она ни к чему, и начал тасовать фотографии, как судьбоносные карты Таро.

- Итак, милый Кастрыч, от вас ожидают следующего. Вы придете в уже знакомый вам питейный гадюшник, находившийся в собственности беглого Эл-Эма. Придете туда в приличном подпитии.

- Это можно, - подумав, весомо отозвался Кастрыч.

- Очень хорошо, - с облегчением вздохнул полковник, да и все остальные ощутили прилив энергии. - Далее, - растолковывал Мувин, - вы начнете всячески привлекать к себе внимание и сорить деньгами.

- Сорить-то нечем, - обеспокоился Кастрыч. Зазор порылся в кармане и вручил Кастрычу пачку иностранных денег.

- Фальшивые, - заверил он Кастрыча. - И очень хорошие.

Довольный Кастрыч заправил пачку в просторные, бездонные брюки.

- Соря так деньгами, - говорил Мувин, - вы закажете музыку, устроите небольшой дебош, разобьете стекло и какую-нибудь морду.

Кастрыч кивал, старательно запоминая сказанное.

- И - самое главное - заведете речь об уже надоевших вам, я понимаю, бесконечных леденцах. В гадюшнике вас помнят и, несомненно, примут эти слова за чистую монету. Они постараются напоить вас до полусмерти, чтобы продать в рабство заинтересованным лицам. Дальше вам придется действовать на свой страх и риск. Ваша задача - привести главарей в оранжерею номер один.

Сатурн Тригеминус с сомнением хмыкнул:

- А если его похитят не те, кто надо?

- Там других не бывает, - поклялся Зазор.

- Надо вшить ему радиомаячок, - сообразил Сартур.

- Бесполезно, - вздохнул Мувин. - И опасно. Первое, что они бросятся искать, это радиомачок.

- Так зашейте под шкуру...

- Они ему и шкуру спу... - начал Зазор и осекся.

- Ничего-ничего, - Кастрыч отреагировал флегматично. Он уже погрузился в размышления и ходил взад-вперед, пригнув голову и свободно болтая длинными ручищами.

- Мы дадим вам новый паспорт на имя Кадастрыча, тоже фальшивый, - пообещал Мувин. - Чтобы вы не показались совсем уж отчаянным и бесшабашным. И специальную книжку для служебного пользования. Она издана ограниченным тиражом специально для составления шифрованных сообщений. Я покажу вам, как с ней работать. Кроме того, она и сама по себе поучительна, в ней содержатся сведения, которые пригодятся каждому новичку при столкновении с кавказской спецификой, помогут ему наладить межэтнический контакт... да и просто интересны сами по себе. Вот, держите.

Он протянул Кастрычу невзрачную книжицу без выходных данных. Автор указан не был, и название тоже отсутствовало. Тот послюнил пальцы, полистал.

- "Валенки для джихада", - прочел он наугад. - Какие-то сказки, что ли...

- Сказки, - подтвердил полковник. - Очень удобная форма для подачи материала, могущего разжечь национальную рознь.

- А кто их написал? - спросил Сартур, заглядывая Кастрычу через плечо.

- Бог его знает, - ответил Мувин. - Автор был почти у нас в руках, но Ганорратов опередил, и теперь остается только гадать...

- Нечего тут гадать, - сокрушенно поправил его Зазор.

- Почитаем, - Кастрыч сунул книгу туда же, куда отправилась денежная пачка.

Сартур отвел родителя в угол и пошептался там.

- Мы тоже пойдем, - объявил он, когда совещание закончилось. - С любимыми не расстаются. А Кастрыч нам давно уже как родной.

Кастрыч укрылся за бицепсом и всхлипнул. Не зная удержу в эмоциях, он тут же завыл по себе. В его вое, однако, проскальзывали нотки радости. Полковник Мувин осуждающе взирал на этот цирк; Зазор похлопал его по плечу и быстро проговорил на ухо:

- Ничего не попишешь. Великая Отечественная беда: борьба с наружным уродом облагораживает урода родного...

Отец и сын перетаптывались, ожидая ответа.

- Ответ отрицательный, - категорично отрезал Зазор. - Во-первых, мы не можем рисковать изобретательными мозгами. Во-вторых, даже если мы пошлем одного Сатурна, мы не вправе разлучать близких родственников - особенно при слабоумии старшего. В-третьих, вы понадобитесь нам здесь. Вы поможете вынудить Ганорратова к ответным мероприятиям.

Кастрыч - вернее, свежеиспеченный Кадастрыч - рухнул на стул и ненатурально, без всякого повода, захохотал. Потревоженные уголовные биоволны приятно щекотали его, словно лазерные лучи на веселом гала-концерте. Гамлет, не дожидаясь распоряжений, установил ему массивную пепельницу и замер в надежде на щедрый заказ. Кадастрыч подался к нему, поманил пальцем и едва не упал:

- Инкогнито, эрго, сум... же суи то есть... короче, помалкивай про меня.

- Как скажете, - склонился Гамлет, незаметно подавая окружающим знак: внимание.

Кадастрыч рыгнул.

- Неси давай...

- Уже, - растаял Гамлет и через минуту принес.

Кадастрыч, усомнившись в достоверности образа, наполнил фужер и выпил его с таким мастерством, что никто не успел заметить, как он это сделал. Живец крякнул, одновременно зажмуривая глаза, а когда их открыл, обнаружил, что сидит уже не один, а в обществе подозрительно сдержанного и обходительного, донельзя дружелюбного представителя местной фауны.

- Шашлик моему другу, - каркнул гость.

- Кадастрыч, - протянул ладонь Кадастрыч.

Тот ответил быстро и неразборчиво.

- Чего-чего? - удивился Кадастрыч. - Стропилыч?

- Исрапилыч, - потупился собеседник.

- Да, не повезло, - кивнул секретный агент.

По приказу невидимого и обманчиво безучастного Бургомистрова грянула оглушительная эстрадная музыка. С недавних пор она маскировала нарождающуюся бытовую и межэтническую неприязнь. Кадастрыч, сообразив, что теперь ему не удастся остаться естественным и привлекать к себе внимание, в отчаянии завертел головой. Он натолкнулся на взгляд Мувина, сидевшего двумя столиками дальше под огромной кепкой, зато над пивным бокалом. Мувин переоделся продавцом дынь. Полковник подмигнул, давая понять, что все необходимое уже сделано.

- Твае здаровье, дарагой, - Лжеисрапилыч приветливо поднял фужер.

- Нэт, твае, дарагой, - передразнил его Кадастрыч. - Моему здоровью, братан, позавидует любой горец.

- Такой здаровый?

- Какой там! Вэчный.

- Та-та-та, - подобострастно зацокал кавказец.

Кадастрыч выпил и разбил фужер об пол:

- Тэперь вдвайне вэчный!...

- Ничто нэ вечно, - послышался насмешливый голос: к их столику подсел еще один восточный человек, небритый и немолодой красавец с золотыми зубами.

- Пачэму ты вэчный? - вкрадчиво поинтересовался первый провокатор.

Кадастрыч расфокусировал зрение и стал казаться намного пьянее, чем был. Он успел заметить, что Мувин напрягся и опустил руку в карман.

- Слушай, что скажу, - Кадастрыч подвигал мозолистым пальцем. Соседи придвинулись. - Слыхал про натурпродукт?

Оба энергично помотали головами, выказывая преувеличенную почтительность.

Кадастрыч сымитировал фальшивую отрыжку, перешедшую в настоящую.

Второй кавказец, видя, что церемониться нечего, развернулся и махнул кому-то рукой. Устрашающий, заросший шерстью детина вразвалочку подошел и попросил прикурить.

- Машину подгони, - шепнул ему сквозь зубы сидевший.

Веселившийся Кадастрыч не дремал и все отлично расслышал не менее шерстяным ухом, которое развернул к детине на манер спутниковой тарелки. Он вспомнил о полковнике и надобности подать ему знак; лапа Кадастрыча потянулась к шее, чтобы поправить галстук, как заповедано телевизионной традицией. Но пальцы напоролись на зоб, слегка разросшийся из-за некоторой нехватки йода. Тогда Кадастрыч вытянул носовой платок с подозрительными бурыми и бежевыми пятнами. Он сделал вид, будто промокает взопревшее лицо, и даже обмахнулся платком, словно веером. Собутыльники непроизвольно втянули воздух и сразу сомлели.

Мувин понял, укрылся за пивом и тихо произнес:

- Его собираются вывозить.

Опечаленный Гамлет, тоже догадавшийся о дальнейшем, уныло думал о несостоявшихся чаевых.

Кастрыч-Кадастрыч раздумывал о другом: по всей вероятности, его ударят по голове тяжелым предметом. Латентный мазохизм наполнил его подобием радости, но инстинкт самосохранения побуждал поберечься и упредить киднепперов. Вдруг он вспомнил, что не устроил дебош.

Мувин, наблюдая за тем, как живец и не жилец взвешивает в руке графин, отчаянно зашипел:

- Не надо! Уже все на мази!..

Но сказано было тихо, и Кастрыч, конечно, ничего не расслышал - а может быть, притворился глухим. Кавказцы отпрянули, думая, что вечный неверный разгадал их намерения и собирается поштучно убивать, но тот направил снаряд поверху. За глухим ударом последовал хрип, и Гамлет, очнувшись от мрачных мыслей, побежал помогать изуродованному Бургомистрову. Мувин пригнулся, так и не разобрав, что же такое летит в него, вторым эшелоном. Падая под стол, Мувин успел объявить общую боеготовность:

- С любимыми не расставайтесь, - приказал он пуговичному микрофону.

Включились тайные камеры и передатчики; близлежащие крыши ощетинились снайперами. Не имея дозволения открывать огонь, стрелки возмущенно следили за Кадастрычем, которого волоком волокли к подозрительному фургону. Кадастрыч отбивался вполсилы, неубедительно, но похитители, торжествовавшие победу, не обратили внимания на это странное обстоятельство.

- Шайтан, шайтан, - осуждающе приговаривали они.

Кадастрыч отвечал протяжной математической песней про единицы и нули.

Глава пять КУЛИНАРНАЯ МИССИЯ

Конспиративная квартира, где поселили Сартура и Сатурна Тригеминусов, была пропитана казенщиной. Когда-то из нее старались соорудить уютное гнездышко для вербовки инакомыслящих дам: привезли и заполнили холодильник, установили проигрыватель, расставили торшеры, развесили бра и вмонтировали бар, замаскированный под несгораемый сейф. Повесили шторы. Женщины, однако, шли на контакт неохотно, подтверждая тем самым подозрения в их глубоко въевшейся оппозиционности. Постепенно квартира превратилась в гнусный притон, так как штатные и внештатные сотрудники всеми силами старались создать натуральную атмосферу жизни. Кандидатки потянулись охотнее, зато вербовка почти полностью сошла на нет. Паркет поднялся дыбом, изуродованный грязными пятнами, остававшиеся от удвоенных подруг, что так и не успевали рассказать о перенесенных извращениях и преступлениях. Обои покрылись пьяными разводами с пулевыми отверстиями; потолки пропитались водой, потому что верхние жильцы, не пожелавшие мириться с дебоширами, регулярно заливали секретных сотрудников. Приехала комиссия и все запретила, но вопрос о ремонте по сей день рассматривался в промежуточных, абсолютно автономных ведомствах, никак не связанных с тайным сыском. Ведомства плевали на государственные интересы и грозились отключить электричество.

Переступив порог, Сартур брезгливо поморщился, тогда как Сатурн, привычный к многоликой наркологии, не заметил в новом пристанище никаких изъянов. Разве что попросил открыть форточку.

- Нельзя, - объяснили ему. - Открытая форточка - секретный сигнал, оповещающий о провале.

- А закрытая?

- Мы не имеем права рассказывать, - отрезали прежние постояльцы - близнецы, но не по причине микологических достижений, а по служебной необходимости. Они стояли в прихожей, понурив головы, и застенчиво чертили носками магические круги.

Зазор потребовал от них квитанций за телефон и свет. Пробежав глазами истерзанные листочки, ознакомившись с суммами, он только вздохнул с упреком:

- Уж так-то зачем?

Ответа не было.

Сартур прошел в гостиную:

- Здесь что, расстреливали кого?

- Там тир был, - крикнул Зазор из прихожей. - Мишени сняли?

- Не знаю, - пробормотал Сартур. - Тут что-то прилипло...

- Короче, чем богаты, - полковник Мувин положил конец недовольству. - Все было организовано с учетом ваших интересов. Об этой квартире пошла дурная молва, и криминальные элементы обходят ее стороной. Те, что зашли на выстрелы, не вернулись. Те, что зашли на музыку и стоны, не вернулись тем более.

- А меня все устраивает, - весело сказал Сатурн. - Я и не такое видал. Приходишь, бывало, а в доме и нет ничего - стены да потолок. И все в разводах.

- Молодые нынче привередливые, - согласился Мувин, поглядывая на Сартура. - Отцы не так жили...

Сартур Тригеминус презрительно шмыгнул носом и начал выставлять на изрезанный письменный стол привычные реторты и колбы.

- Вот батя помрет - буду носить его тапочки, - пробормотал он.

- Вам нужно привыкать к тяготам и лишениям, неизбежным при выполнении почетного долга, - загадочно молвил Зазор.

- Мы пока не кадровые военные, - напомнил ему Сартур, еще с пеленок уклонявшийся от армии. Сатурн, в свою бытность Артуром-старшим, выхлопотал ему справку об алкоголизме. Ошибочно считалось, будто последний препятствует военной карьере. - В обязанности оперуполномоченного, если я правильно понимаю, не входит рытье окопов.

- Зависит от полномочий, - улыбнулся Зазор. Пиратская повязка вдруг увлажнилась. - Но я говорю о другом долге. Я имею в виду священный сюрприз... то есть, что я говорю - долг священный, а сюрприз почетный... нет, не так, - он окончательно запутался. - Иными словами, с охотного одобрения руководства я зачислил вас в космический отряд. Он был создан неожиданно, даже для меня - то есть для вас. Когда с генералом и его другом Гвоздоевым будет покончено, вас премируют ответственной миссией. Отправитесь на орбиту.

Сатурн побледнел и взялся за сердце, екнувшее так, что он отдернул ушибленные пальцы.

- Мой организм... - начал Сатурн.

- Ваш организм послужит колонизации малого и большого космоса, - подхватил Зазор. - Грибы и невесомость - вот тема вашей будущей научной работы. Вы создадите разведывательные отряды, которые полетят готовить почву... не только в переносном, но и в прямом смысле, если там, куда они прилетят, почвы не будет. Поэтому рассматривайте сегодняшнее жилье как первый этап на тернистом пути изнурительной подготовки. Не благодарите меня, - скромно посоветовал Зазор. - Полковника тем более не стоит. Все решалось наверху - в Казахстане, то есть, где по традиции живут астронавты, а мы лишь оказались в нужном месте в нужное время. Откровенно говоря, программу разработал Ганорратов, преследуя личные, бесчеловечные цели. Как только генерала не станет, мы воспользуемся его детищем и обратим его на благо людей и грибов, благословляя их, как зверей и детей.

Сартур тяжело опустился в продавленное кресло.

- Ваш вынужденный героизм станет компенсацией утраты, которую вы наверняка понесете, - добавил Зазор.

- О Кастрыче говорите? - безнадежно спросил Сартур. От юношеского страха и мыслей о высших фигурах, вершивших судьбы простых и составных смертных, у него выскочило семь новых прыщей и еще один, не из их числа, которому недолго быть.

Сатурн любовался этими прыщиками, мечтая отечески поцеловать каждый, ибо в них пламенеет свидетельство не болезни и распада, но силы, которая тем противостоит.

- О нем. Мы, конечно, увековечим и воспоем его самоотверженный, хотя и бесполезный уже, подвиг. В стали, бронзе и милой ему древесине. И начислим вам ежемесячную пенсию в полторы тысячи рублей как потерявшим кормильца и доильца. Но мы понимаем, что этого мало.

- Почему - "бесполезный уже"? - нахмурился Сатурн. - Разве что-то изменилось? Вы поймали вашего чабана?

- Нет, другое. Генерал Ганорратов добился разрешения провести День Милиции в первичной оранжерее. Он хочет лично обнюхать и простучать каждый сантиметр тамошней площади. Генерал редко бывает на публике, а потому почти недосягаем. Нам выпадает уникальный шанс воспользоваться его отлучкой из логова. Поэтому мы поручаем вам составить план его нейтрализации... Контакт с Гвоздоевым потеряет свою актуальность, но Кастрыч, увы, об этом не знает и не сможет узнать. Шифровальные сказки помогут ему - и то навряд ли - отправлять сообщения, но никак не получать их. Это однонаправленная голубиная связь, билет в одну сторону. Да что я вам толкую, вы и сами знаете эту песню. Что же - ничего не поделать, пускай ведет свою орду... не скрою, мы считаем, что его шансы на успех отличны от нулевых... в обратную сторону. Они находятся в области отрицательных чисел.

- Я так не думаю, - вызывающе сказал сын. Он сдвинул грязные тарелки и стаканы, уселся на край стола, кем-то обкусанного.

- Надежда умирает последней, - развел руками Зазор.

- Я не об этом. Что с того, что встречи с генералом не будет? Разве мало боевиков, которых он приведет?

- Много, много, - встрепенулся Мувин, маша на Сартура руками, как машут полотенцами на отдыхающего боксера.

- И я совсем не уверен, что придумаю верный способ извести генерала, - не унимался Сартур. Он порозовел от гнева и фурункулов, множившихся на глазах. - Я даже не уверен, что хочу его придумывать. Так что еще бабушка надвое... нет, натрое сказала, что контакта не получится...

Зазор, видя, что сболтнул лишнее, кружил вокруг Тригеминусов, порываясь сдуть с них пылинки и более крупный мусор, то и дело ссыпавшийся с потолка.

Но было поздно. В их сердцах уже вызревало сомнение. Сартур насупился и умолк, изучая Зазора и Мувина с откровенным недоверием. Сатурн, которого сильнее расстроила предстоящая космическая одиссея, сливал в относительно чистый стакан остатки спиртного из многочисленных бутылок.

Магические пассы Зазора неожиданно убаюкали самого подполковника. Видя, что оппоненты молчат, он облегченно вздохнул и с медвежьей грацией подмигнул Мувину. Тот взял со стола фуражку, надел.

- Мы оставляем вас, - примиряющим тоном объявил Зазор. - Осваивайтесь, отдыхайте. Подметите тут заодно, протрите, вымойте... а то с души воротит. Подотрите... Фон здесь такой, что сущий дог-вилль - Двумя паучьими пальцами Зазор поднял с пола недоеденный хот-дог, давно остывший и мертвый позорной сосисочной смертью. Ужаснувшись, с отвращением отшвырнул. - И ничего не трогайте, ни к чему не прикасайтесь. И никуда не выходите без нашего ведома. Генерал уже знает, что вы вернулись. Он постарается заполучить вас, хотя мы ему, конечно, не позволим.

В звездных амбициях Зазора не было ни грана надуманной зауми. Универсальная Спецслужба не была бы таковой, не будь у нее сил и средств космической доставки и рассылки. Случалось, что в этом аспекте она вынужденно сотрудничала с обманчиво заносчивыми, но в действительности напуганными родственными зарубежными ведомствами. В отличие от неосведомленной массы международонаселения, компетентным коллегам было известно, что противная сторона, в традициях советско-российских отношений, давно забросала вымпелами и безымянными трупами все до одной известные и пока не открытые планеты солнечной системы. За высоким забором, ограждавшим ведомство Зазора от любопытного расхищения, пролегала даже памятная аллея героев, обсаженная горестными березками. В часы и сутки досуга Зазор любил прогуливаться по этой аллее, нагибая и склоняя березки к межвидовому сожительству. В такие периоды ему легче думалось об отправке в космос аппаратов, созданных по образцу западных "Вояджеров", а в отечественной терминологии - "Ходоков", которые имелись еще у Ленина. "Ходоки" заряжались победоносной информацией.

Аллея упиралась в выставочный павильон, где громоздились друг на друга в машинной похоти макеты луноходов, марсоползов, юпитероныров и уранососов. За этими последними особенно рьяно охотились западные, восточные, северные и южные разведчики, резонно видя в них оружие массового и точечного поражения.

По мокрой и разбитой мостовой прогромыхал грузовик с громкоговорителем. Машина орала что-то невнятное и вскоре свернула за угол. Сартур следил за нею, отведя занавеску.

- Какое сегодня число? - спросил он.

Отец выбросил пальцы и стал их пересчитывать. С минуту он шевелил губами, потом неуверенно сообщил:

- Седьмое ноября.

- Тогда понятно, - Сартур отпустил занавеску. - До Дня Милиции - всего ничего. Не знаю, успеем ли мы...

Сатурн начал бриться. Зеркальце на шаткой ноге медленно опрокинулось навзничь, и Сатурну показалось, будто заваливается он сам. Это было неприятное чувство, едва не повлекшее за собой болезни - морскую и медвежью.

Сартур прошелся вокруг реактивов, пощелкивая по сосудам.

- Что ты скажешь о градиенте слабоумия? Я думал о нем, когда Севастьяныч расплакался в гостях у Билланжи. Феномен понижения интеллекта при многократном копировании. Теперь я, правда, склоняюсь заменить "понижение интеллекта" на "изменение логики".

Отец, ничего не понимая, ждал продолжения. Контингент, с которым он работал, исчерпывал логику нехитрой причинно-следственной связью между уже выпитым и еще ожидающим очереди.

- Я о том, - терпеливо объяснил Сартур, - что во всем, что говорили господа офицеры, логика напрочь отсутствует.

- Они же офицеры, ты сам говоришь, - заметил Сатурн. - Что же тебя удивляет? По-моему, ты преувеличиваешь. Логика есть - самая заурядная, строевая, ограниченная текущим моментом.

Сартур отмахнулся:

- Скорее, химией неуловимого мгновения. Скажи - почему нельзя выманить Ганорратова каким-нибудь другим способом, попроще? Зачем ему лично обнюхивать квадратные сантиметры? Разве этого не сделали до него? На кой черт он прется в первичную оранжерею? Что это за идиотская звездная миссия? За что ни возьмись, все расползается, как прогнившая тряпка. Как тряпка... - вдруг осекся Сартур и крепко задумался. - Как тряпка, - повторил он.

Сатурн, утомленный беседами, свернулся калачиком на растерзанном диване. Сын стоял с отсутствующим видом.

- Новая мысль? - осведомился папа с нескрываемым безразличием и смежил веки.

- Очень простенькая, - пренебрежительно сказал Сартур. - Если логика нечеловеческая, то из этого следует, что ею пользуются нелюди. Кто сказал, что наши двойники получаются полноценными человеками?

- Я не говорил, - зевнул Сатурн.

- Да тебя и не спрашивали, - отозвался юный Тригеминус, зная, что батя, спокойствия ради, давным-давно не обращает внимания на некоторую непочтительность в беседах и мыслях. - Я сам с собой разговариваю. У снова меня возникли неприятные подозрения.

Отцу казалось, что неприятностей и так хватает. О них не хотелось думать, особенно о звездоплавании.

- Лучше бы у тебя возникла какая-нибудь идея, - заметил он и спохватился: - Хотя нет, не стоит...

- Поздно, - Сартур потянулся к телефону. - Она тоже возникла. Нам понадобятся военно-полевая кухня и военные кулинарные костюмы.

Говоря об отсутствии логики, Сартур Тригеминус глубоко заблуждался в отношении Ганорратова. У того, конечно, имелась своя, несокрушимая, логика. Первичная оранжерея осталась последним стратегическим - скорее, даже, символическим - объектом, на который он еще не успел наложить лапу. Как любому военному, символы были желанны генералу; он хотел их не меньше погон и лампасов. Ганорратов неоднократно бушевал и устраивал своим грибным опричникам мертвый сезон. "С грибницей выдерну!" - орал генерал. Одновременно он чувствовал силу Зазора и часто копал под него по привычке, словно под гриб, но Зазор стойко удерживался на плаву, пробуждая в генерале ассоциации, полные унтер-офицерского юмора. Генерал отлично знал, что в первотолчке нет ничего вечного, и хотел укрепиться в квартире Амбигуусов для реализации гештальта, в который не верил, путал с гешефтом и считал жидовскими происками. Он, тем не менее, прислушивался к упорным слухам о вечном и мечтал заполучить изобретательного Сартура. "Нет дыма без огня", - глубокомысленно говаривал генерал. Некоторым двойникам такая пословица, в силу их оговоренной ущербности, была в новинку, и генерал этим пользовался, приписывая себе авторство.

"Размножим до предателя-третьего, - злоумышлял генерал, - и он выложит все. Оставим от него одну голову, как у фантастического профессора. И позиционируем в ведомости консультантом, чтобы зарплата капала. Его будет мучить капель...".

Впоследствии, внимая Зазору, разъяснявшему эти тонкости, Сартур негодовал:

- Отчего, отчего такая разрозненность?! Есть же и другие точки - пусть не стратегические, пусть второстепенные... Почему не объединиться и не ударить?

Подполковник печально кривился:

- Светлым силам всегда нелегко объединиться. Просветленность требует высокого развития индивидуальности. Но индивидуальности не гигроскопичны. Из них не лепится активное боевое стадо...

Итак, как ясно из предыдущего, генерал Ганорратов сумел-таки обойти неприятеля на очередном вираже угодничества и заискивания перед правительственными двойниками, вошедшими во вкус управления и контроля. Ему было даровано высочайшее разрешение на массовую встречу Дня Милиции в музее практической микологии и государственного грибоварения. И генерал полагал, что явившись туда однажды, да еще со свитой, он сумеет официально перевести квартиру на баланс личного автономного ведомства.

Накануне ему не спалось. Но генерал, взволнованный, не смел ворочаться и вертеться, потому что положил под матрац парадный мундир. Ночевал он, как часто бывало, в служебном кабинете, где преданный Парогонов лично застилал ему диван. Матрац и подушка хранились в секретном шкафу, и капитан всякий раз, вынимая постельные принадлежности, протыкал их штыком на случай предательства.

Под утро изнемогавшему генералу приснилась лесополоса. Парогонов превратился в овчарку и носился с высунутым языком, пугая сексуальные парочки. Ганорратов спустил его с поводка, а сам нес большое лукошко. В другой руке он держал штык, к которому прилип лебединый пух из подушки. Повсюду торчали поганки, но генерал искал мухомор. Очередной диссидент сознался под пыткой, что мухомор поможет генералу превратиться в белого кролика с именными часами от Верховного Главнокомандующего. Наконец, Ганорратов заметил огромную пеструю шляпу. Он поднял воротник, втянул голову в плечи, выставил нож и крадучись приблизился к мухомору на расстояние плевка. Гриб приветливо снял шляпу, и генерал увидел, что изо мха высовывается восхищенная голова Кастрыча. Уши гриба стали вытягиваться, превращаясь в заячьи. "Съешь меня!" - закричал Кастрыч, сунул руку в мох и, судя по задрожавшей почве, занялся подземной мастурбацией. Генерал оцепенел от ужаса и слабо посвистал овчарку. Улыбка слетела с гриба, Кастрыч скривился. Ганорратов почувствовал, что его засасывает в землю. Мухомор, продолжая грунтовое рукоблудие, взревел ишаком, и генерал проснулся, весь мокрый от содружественного выделения многих жидкостей.

По счастью, матрац был толст, и мундир не пострадал. Ганорратов, помня побои в военном училище за такие дела, оделся и побрился за четырнадцать секунд. Он пожалел, что подчинился приказу партии, перешел на работу в милицию и расстался с армией, где все было просто, и никто не приказывал ему отлавливать инакомыслие.

Ганорратову часто снились именные подарки. В сновидении Сталин уже дарил ему наручные часы с красной звездочкой, но генерал затеял благодарить, полез целоваться, и тот рассвирепел.

В дверь постучали, вошел Парогонов. Не здороваясь, капитан отрывисто гавкнул:

- Повара прибыли, товарищ генерал.

Ганорратов непонимающе смотрел на него.

- Какие, черт побери, повара?

- Военно-полевые повара, товарищ генерал. Готовить торжественный обед, простой и солдатский. Я вам вчера докладывал.

Мысль о кухне была подсказана капитану расторопным прапорщиком, тайным агентом Зазора. Капитан моментально присвоил идею и подал ее генералу как собственную.

Ганорратов, припоминая, рассеянно сдвинул на календаре ноябрьский квадратик. Девятка сменилась десяткой. Десятка смутно ассоциировалась с попаданием в яблочко, и генерал решил, что повара и вправду не помешают.

- Бронежилет, товарищ генерал, - напомнил Парогонов.

Тот усмехнулся:

- Не переживай, капитан. На мне их два, - и он постучал себя по корпусу.

Парогонов уважительно поклонился и отдал честь.

...Через пять минут четыре автоматчика с нездоровыми лицами цвета болотной гнилой сыроежки ввели поваров. Сартур Тригеминус обрился налысо; при помощи грима придал угреватой коже смуглый оттенок, вымыл уши и стал совершенно неузнаваемым. Сатурн Тригеминус вставил зубы, надел парик, нацепил залихватские фронтовые усы. В колпаках и грязноватых фартуках они смотрелись прирожденными кулинарами.

Отца и сына так и подмывало утроиться, но Зазор запретил это делать. Он объяснил, что, как и в случае с Кастрычем, не может поручить копиям столь ответственную миссию.

- Поведение третьих свидетельствует об ущербности близнецов, - поделился опасениями подполковник. - Мы, в сущности, так ничего и не знаем о них.

Зазор, не подозревая о плагиате, повторял мысли Сартура насчет придурковатости копий. Тем легче было Тригеминусам с ним согласиться.

Вмешался Мувин:

- Они же полягут, пропадут...

- Мы обязательно помянем всех и все, что погибнет, - веско пообещал Зазор. - Но не сейчас. Мы выпьем с вами потом, товарищ полковник; мы непременно выпьем за тех, кого с нами не будет...

Полковник Мувин не нашелся, чем возразить. А потому отец и сын послушно отправились в передвижную гримерную, как раз подоспевшую.

Рассматривая поваров, проницательный Ганорратов никак не мог отделаться от смутного подозрения. Ему чудилось, будто он уже где-то видел эти порочные физиономии. Наконец, он решил, что перед ним стоят мелкие внештатные осведомители, доселе скрывавшие пищевой талант. Если так, то их фотографии вполне могли попадаться ему в бесчисленных архивных делах.

Генерал вздохнул и вынул командирские часы. "Вот почему кролик", - подумал он с облегчением.

- Что умеешь готовить? - спросил он грубо, тыча стальным перстом Сатурну в живот.

- Есть! - гаркнул тот, ощутив невольное, клеточное благоговение.

- Молодец, - одобрил Ганорратов. - Есть каждому нужно.

Он перевел глаза на Сартура и ушиб его мутным взором:

- А ты?

- Так точно, товарищ генерал, - пробормотал тот, не зная, но предчувствуя тяготы воинской службы.

Генерал втянул воздух и дал совет:

- Штаны побереги. Капитан, - обратился он к Парогонову, - представьте мне меню на подпись. Попрошу без разносолов. Я буду вкушать простой солдатский ассортимент.

Оборот "мне меню" поначалу запутал капитана, не сразу сообразившего, кого потребовал генерал. Но вскоре лицо его прояснилось, и Парогонов отдал честь.

- Возьмите крупу из НЗ, - приказал Ганорратов. - И поторапливайтесь. Через час мы должны развернуть кухню и приготовиться к малому параду.

Сатурн и Сартур вытянулись в струну. Держа руки по швам, молодой Тригеминус ощупывал плоскую фляжку, зашитую в потайной карман защитных штанов. Отец потел; ему мерещилось, что он уж который месяц не менял гимнастерку и не расстегивал ремней.

Глава шесть ВОЕННО-ПОВИВАЛЬНАЯ КУХНЯ

Структура праздника оказалась непродуманной, а потому отсутствовала вообще.

Генерал Ганорратов полагал, что ему будет достаточно появиться на балконе и приветственно помахать городу - это уже праздник. Оформить эту затею в нечто более осмысленное он не умел и не хотел. А потому получилось невнятное, абсурдное мероприятие с неоднократными бестолковыми паузами.

Уныние и тоска чуть скрашивались обещанным к вечеру военно-освободительным шоу в концертном зале: многим торжественный музейный обед представлялся неудачной прелюдией к основному перловому блюду.

Нагнали дрессированных журналистов; квартал оцепили. Прислали школьников и курсантов, смонтировали оркестр, возложили цветы, воскурили неблаговония, зажгли огни святого Эльма, изготовились к песне и пляске святого Витта. Для массового питания соорудили помост, куда силами и средствами заволокли огнедышащую полевую кухню. Сатурн и Сартур, вооруженные черпаками, застенчиво переминались и без нужды гремели алюминиевыми мисками. Малоимущие горожане, среди которых шныряли озабоченные сотрудники Зазора и Мувина, выстроились в робкую очередь, желая покушать дармовых харчей.

Ганорратов, на всякий случай пропустив Парогонова вперед, поднялся по лестнице и, распространяя победные биотоки, смешанные с "Шипром", принял ключи от квартиры, которые Зазор смиренно вручил ему вместе с хлебом и солью. Подполковник печально проводил взглядом каравай, добрая половина которого исчезла в генеральской восприимчивой пасти.

Дверь распахнулась, на генерала пахнуло гражданской затхлостью, и он поморщился, твердо намереваясь в кратчайшие сроки сменить ее на казарменную.

"Где же запах псины?" - возмущался про себя Ганорратов.

Быстро, примечая мельчайшие детали нехитрого, застывшего быта, он прошел на балкон, наподдав по пути мемориальный глобус юного Артура Амбигууса. Глобус, до того огороженный вишневыми бархатными шнурами и снабженный поясняющей табличкой, скатился от ужаса прямо под ноги завоевателю.

Квартиру, переделанную в музей, посильно и посредственно облагородили, чем были богаты владельцы всякой конфискованной утвари. Повсюду, например, изящества и научности ради, были разложены прекрасно изданные тома Брема, которых Амбигуусы отродясь не держали. Тома были забраны в кожу животных согласно видам и типам, описываемым в томах, а сразу под обложкой каждого фолианта обнаруживалось вклеенное зеркальце.

На балконе генерал откровенно улыбнулся и сделал рукой давно заготовленной приветствие. Загрохотал барабан; курсанты - отборные грибные части - затопали на месте и двинулись устрашающим строем. Генерал, продолжая улыбаться, приложил руку к заломленной фуражке. Ритм обогатился: вступили трубы. Полевая кухня дымила вовсю, курсанты прокашлялись и грянули внеуставную песню, пропитанную неуставным отношением:

Генерал ощутил, как под верным бронежилетом набухают демонические крылья. Он долго ждал этого момента; парад, означавший падение последней мятежной твердыни, закреплял его абсолютную, несокрушимую и легендарную власть. Звон посуды ласкал его слух; Ганорратов скосил глаза и одобрительно проследил, как Сатурн Тригеминус вываливает очередной черпак в трясущуюся старческую миску.

- Размножить и представить к очередному званию, - шепнул генерал Парогонову, кивая на поваров. Капитан тяжело вздохнул. Ему казалось странным, что генерал не понимает, насколько это неприлично - стоять на одном балконе рядом с четырьмя звездочками. Песня курсантов заставила Парогонова вспомнить другие строки харизматического поэта: "Кому - бублик, кому - дырка от бублика".

- Это и есть социалистическая республика! - докончил генерал и подмигнул капитану.

Тот похолодел, смекнув, что рассказал про бублик вслух.

- Пора, товарищ генерал, - выдавил из себя Парогонов, меняя тему.

Ганорратов непонимающе уставился на него.

- Кашу кушать, - пролепетал капитан.

Тот посмурнел. Любое соприкосновение с непроверенным и непростерилизованным бытием вселяло в генерала постыдную тревогу. Когда-то, давным-давно, он трескал эту кашу пополам с рыбой за милую душу и не боялся, что его отравят, хотя именно это с ним и проделывали. Теперь же он отвык от прекрасного мира общенародных каш и супов, усматривая в нем вражеское злоумышление. Но Ганорратов не мог позволить себе прилюдного малодушия.

- Поваров обыскали? - спросил он на всякий случай. Под балконом продолжался марш, на который Ганорратов уже не обращал внимания.

- Мы даже взяли у них мазок на дизентерию, - склонился Парогонов.

- Дальновидно и глубоко, - похвалил генерал.

- Балуете, - отозвался капитан, застенчиво краснея. - Не так уж и глубоко, какие-то десять сантиметров. И видно там было паршиво и недалеко.

Тригеминусы думали так же. Они никак не ожидали полостного досмотра, и Сартур мысленно поблагодарил Зазора за выволочку, устроенную из-за припрятанной фляжки. "Рехнулись!" - Зазор потрясал костлявыми кулаками, а Мувин осуждающе сопел у него за спиной. По приказу подполковника фляжку заменили помеченным пакетиком с гороховым концентратом, легко затерявшимся среди себе подобных. Парогонов, проверяя пакетики выборочно, надкусил несколько штук, но до главного не добрался.

Сейчас же Мувин и Зазор, стоявшие среди натужно ликующей толпы, сверлили Ганорратова взглядами, гадая, есть ли на нем бронежилет.

- Должен быть, - бормотал Зазор. Он нервничал и похрустывал пальцами. - Должен, должен, должен быть.

- Он без него ни шагу, - полковник, как мог, успокаивал старшего товарища, хотя успел заразиться его сомнениями.

Повара, неискушенные в военной технике, предполагали затащить полевую кухню в квартиру и разделаться с Ганорратовым при закрытых дверях. Но увидев ее, осознали, что действовать придется на свежем воздухе. Выстроилась очередь, и поварам приходилось злобно отбиваться от желающих бесплатного супа.

Сотрудники Зазора, как могли, теснили попрошаек. Сотрудникам помогали переодетые Севастьянычи, которых, против ожидания, поналовили довольно много.

- Суп еще не готов! - шипел Сатурн, сводя накладные брови. - Жрите, сволочи, кашу!

Негодующие руки продолжали тянуться. Сатурн в отчаянии озирался, призывая сына в помощники, но тот был сильно занят: наполнял миски, одновременно следя за балконом. В котле весело булькал гороховый концентрат, уже принявший в себя пакетик, щедро заряженный грибной пудрой.

- Размножение малоимущих недопустимо, - предупреждали Зазор и Мувин.

Сатурна одолевали сомнения.

- На Билланжи было пять халатов, из которых самих впору суп варить, - каркал он. - А тут обычный бронежилет. Ноги не прикрыты. В ноги все и уйдет.

- Пусть уходит, - не соглашался Сартур. - Ты представь себе, как это будет - в ноги. По-моему, безнадежно смертельно.

Отец приплясывал, испуская облачка осеннего пара.

- К чему такие сложности, - бурчал он кровожадно. - Убили бы просто - и хорошо...

Котел дымил. Замерзший Сатурн готов был пренебречь последствиями и по уши окунуться в гороховый суп.

- Вон отсюда! - он замахивался, и пенсионеры откатывались, рокоча. - Начальство должно снять пробу. Такой порядок, понимаете? Порядок! Вы все о порядке воете!.. Скулите. Все Сталина ждете. Ну и соблюдайте порядок...

- Вали отсюда! - Сартур взмахнул черпаком при виде очередной прожорливой лапы. - Простите, ваше... товарищ генерал, - пробормотал он испуганно, узнав Ганорратова.

Ганорратов ненатурально хохотал, держась за живот. Он боялся есть из полевой кухни, однако держался молодцом. Парогонов подвизгивал из-за широкой генеральской спины. Одновременно он подавал знаки охране, активно расчищавшей площадку, тесня и давя гражданских прихлебателей.

Сатурн Тригеминус от волнения запутался в мисках, и генеральское веселье стало переплавляться в свекольное раздражение.

- Мылом, что ли, намазаны твои тарелки? - загрохотал он.

- Никак нет, - Сатурн отдувался в усы.

Юный Тригеминус, бледнея, огляделся в поисках поддержки. Севастьянычи с наигранным равнодушием отворачивались. Он остался один на один с Левиафаном.

- Отведайте, товарищ генерал, - отец перенял инициативу и больно пихнул Сартура локтем.

Тот ощутил, что черпак вдруг сделался скользким и выпрыгивает из пальцев. Тогда Сартур напряг воображение и представил Билланжи, с которым он держался намного хладнокровнее. "А все потому, - подумал Сартур, - что Билланжи был заведомым преступником, тогда как здесь я покушаюсь на служителя закона. Во мне волнуется рабская капля. Но она же и ликует".

Когда терпение Ганорратова готовы было иссякнуть, образ Билланжи сформировался окончательно и затмил генеральский лик. Движения повара обрели четкость и ловкость. Сартур погрузил черпак в охристую жижу и щедро наполнил подставленную посудину. Генерал подозрительно вгляделся.

- Там что-то плавает, - заметил он с неожиданной жалобностью в надорвавшемся зыке. - Волос... и муха.

- Никак нет, товарищ генерал! - Сартур уронил черпак. - Волосы исключены. А мух уже не бывает, холодно.

Ганорратов огрызнулся:

- Это у тебя волос нет, а второй вон как оброс!

Сатурн побледнел, испугавшись, что коррумпированный едок вцепится ему в парик и раскроет обман.

- Рыжие, товарищ генерал, волосы-то, - поспешно промямлил он.

- А ты почем знаешь, какой у меня в миске?

- Такой и плюнуть может, вредитель, - шепнул угодливый Парогонов.

Ганорратов помолчал, наливаясь яростью, но вдруг сообразил, что на него смотрят все - милиционеры, замершие шеренгами подосиновиков; обыватели, новые пионеры, притихший оркестр и пресса - хоть и верная, да подлая.

- Подайте мне ложку, - распорядился он. - И хлеба побольше.

Парогонов по-крестьянски прижал к запавшему животу то, что осталось от приветственного каравая, выхватил у Сатурна длинный нож, отрезал здоровенный ломоть. На всякий случай огляделся и, не выпуская ножа, прикрылся ладонью от зайчика, отброшенного биноклем затаившегося Зазора.

"Покушение?" - не веря глазам, ужаснулся капитан. Но тут забили барабаны, а генерал, разочаровавшись в ложке, бросил ее в котел и вылил в себя содержимое миски через край.

Остановившимся взглядом он следил, как повара меняют кухонные колпаки на медицинские и натягивают халаты. В руке младшего сверкнули акушерские щипцы. Сартур Тригеминус имел свои предположения насчет родовых путей.

- Что вы... - начал Ганорратов и схватился за бока.

Сатурн в ответ нагло и торжествующе улыбнулся. Генерал выпучил глаза, подпрыгнул, оттолкнул Парогонова и бросился в дом. Капитан рванулся следом, но подоспевшие Севастьянычи придержали его за локти, Парогонов присел.

- У товарища генерала схватило живот, - объяснил ему голос Мувина, зазвеневший над ухом. - Гороховый суп известен своими грубыми свойствами. Они непредсказуемы, но только на первый взгляд.

Капитан, понимая, что дело не в супе, проводил отчаянным взглядом лжеповаров, мчавшихся за генералом.

- Пустите, - проскрежетал он. - Они такие же санитары, как повара. Они не настоящие акушеры.

- Обойдешься, гад, - возразил полковник.

Зазор удовлетворенно всхрапнул, отложил бинокль, снял фуражку и вытер пот. Он выпрямился, хрустнув поясницей, и крадучись, по-кошачьи, покинул чердак.

- Боевая тревога, - сказал Зазор в рацию.

Пока он спускался по лестнице, в распахнутые двери музея-квартиры уже потянулись цепочки особого назначения. Следом за ними поднимался Мувин, толкая вперед Парогонова. Зазор, заглядевшись, споткнулся, потерял равновесие, поменялся в лице и едва не упал.

- С вами все в порядке, товарищ подполковник? - Мувин придержал капитана и пристально уставился на Зазора.

- Пустяки, - тот криво усмехнулся.

Мувин не сводил с него глаз.

- Пустяки, - раздраженно повторил Зазор, задерживаясь в дверях и поправляя съехавшую пиратскую повязку.

- Да-да, - Мувин очнулся, но остался печальным и настороженным.

Их взгляды скрестились.

Подполковник хмыкнул и проследовал в прихожую, подобный уже не кошке, а победоносному журавлю. Из грибного капища неслись жуткие, преимущественно невнятные, стоны. Иногда, впрочем, удавалось разобрать отдельные слова.

- Мамочка! Мамочка! - кричал генерал.

- "Рожая, ты будешь звать мамочку по-русски", - бросил через плечо развеселившийся Зазор.

Ганорратов сидел на руках у Сатурна, восседавшего, в свою очередь, на стульчаке, попирая кирзовыми сапогами молодые грибы. В углу свернулся первенец генерала, погибший при ударе о твердое дно негостеприимного сосуда. Ворвавшись в оранжерею и справедливо виня во всем гороховый суп, генерал приготовился к победному и опустошительному фейерверку, однако двойник, не имея возможности отпочковаться от генерала по причине бронежилета, воспользовался неудачной путевкой в жизнь. Перед ним открывался только один родовой путь, и близнец устремился к свету, слепой и беспомощный, путаясь в бесконечных заворотах кишечника. Он шел головой вперед, а не ногами, как полагается заведомому покойнику, и гороховая фракция концентрата сослужила ему скверную службу, придав излишнее ускорение. Новорожденный ударился теменем и умер сразу, не успев издать первого крика. Но кое-что он все же успел: суча ногами, порвал Ганорратову печень и селезенку. В отличие от близнеца, он очень быстро испарился, напомнив отцу и сыну о славных ресторанных временах.

Сатурн Тригеминус, прикидываясь гинекологическим креслом, крепко держал генерала за разведенные ноги. Сартур сидел на корточках и упоенно совал в родовое отверстие щипцы.

- Головка показалась! - щипцы лязгнули внутри генерала, но промахнулись. - Полное раскрытие!

- Третий пошел, товарищ подполковник, - пояснил, отдуваясь, Сатурн.

У генерала продолжались тайные чекистские схватки. Ганорратов перестал кричать и только хрипел. Изо рта потекла кровавая пена. Зазор приблизился, приподнял генеральское веко.

- Разрежьте промежность, - велел он Сартуру. - Иначе будут разрывы, а в них нет никакой эстетики.

Тот взял с пола ножницы. Зазор отступил на шаг, любуясь.

- В рождении новой жизни всегда есть нечто прекрасное и в то же время жуткое, - сказал он глубокомысленно.

- Мне нужен веселящий газ, - пропыхтел Сартур. - Только не говорите, что он уже пущен, - предостерег он Зазора, выставляя окровавленную ладонь. - То, что пущено, веселит только казарменных старожилов. Дайте хотя бы эфир! Ему очень больно.

- Газы! - загремел Зазор, и чьи-то услужливые руки моментально вручили ему баллон и маску.

Под маской генерал захохотал и даже попытался рассказать анекдот, но Сартур негодующе цыкнул:

- С ума сошли! Младенцы все запоминают. Обстоятельства рождения накладывают отпечаток на всю дальнейшую жизнь, а вы собираетесь искалечить новорожденного своим идиотским юмором.

- Двойня - это тебе не хрен собачий, - тем временем согласился старший Тригеминус. Он сорвал уже ненужные и давно опостылевшие усы. При этом он ненадолго отпустил ганорратову ногу, и та немедленно, рефлекторно ударила Сартура каблуком.

- Тужься, а не дерись! - прикрикнул Сартур.

Генерал остатком сознания воспринял совет, напрягся и тут же испустил дух в прямом и переносном смысле. Сартур успел ухватить показавшуюся бульдожью голову и захватил ее в клещи, но слишком сильно сдавил, и та раскололась, так и не успев поруководить первыми шагами.

Ганорратов обмяк, и на лице его проступило умиротворенное и удивленное выражение вроде того, что в сходной ситуации возникло у покойной княгини Болконской.

- "Что же вы со мной сделали, господа?" - прочел выражение Сартур. Желая докончить начатое, он вытянул из генерала плод.

- Все равно не жилец был, - уныло констатировал Сатурн. - Обвитие пуповины, - он указал на тугую и прочную, как трос, кишечную петлю, намотавшуюся на загорелую, обветренную шею молокососа.

Кряхтя, они все же подняли плод за ноги, шлепнули и замерли в ожидании первого крика.

- В таких случаях рекомендуют раннее прикладывание к груди, - вспомнил Сатурн.

Раздавленное лицо уткнулось в колючий генеральский китель, а Сартур отскочил, запачканный внезапной струей.

- Родничок? - нахмурился он.

- Нет, родничок это другое, - сказал отец наставительно. - Он исчезает, растворяется, мы теряем его. Нет, не родничок - пощупай у себя на макушке, он так и не затянулся. Я про малыша. Мы теряем его. А ведь родился в рубашке, и не в простой, а в форменной.

Сартур оглянулся на шум в прихожей.

Теперь кричал капитан Парогонов:

- Это не я! это не я!..

Он захлебывался, но его продолжали бить, а Зазор посторонился, чтобы не мешать рассвирепевшим, озверевшим Севастьянычам.

Китель капитана распахнулся, белье разорвалось. На левой груди Парогонова красовался профиль генералиссимуса, который, по утверждению капитана, не был татуировкой, но выступил самостоятельно, выталкиваемый сердечным огнем и забирая себе соки, а капитан не мог похвастать избытком соков. Партнеры Парогонова - как ведомственные, так и прочие - не раз советовали ему свести генералиссимуса, но капитан отказывался.

"Все-таки Суворов", - оправдывался он и гладил синюю пороховую косичку.

- Не бейте его, - возмутился Сатурн Тригеминус. - Он же пленный!

Севастьянычи на миг оторвались от измочаленного Парогонова, смерили поваров-акушеров виноватым взглядом и с надеждой перевели глаза на Зазора. Тот, усмехнувшись краем рта, покачал головой, и Парогонов скрылся под грудой пыхтящих тел.

- Это бесчеловечно, товарищ подполковник, - прошлепал дрожащими губами Сатурн Тригеминус, уже позабывший о содеянном родовспоможении. - Капитан! Капитан, улыбнитесь!.. Мы вас вытащим и будем судить по закону...

Зазор перебил его и, ухватив за плечо, перенаправил в дальний конец прихожей:

- Вы сначала посмотрите, что он натворил.

Сартур сделал несколько шагов и едва не упал, зацепившись за милицейские ботинки полковника Мувина. Коридор изгибался, ноги торчали из-за угла.

- Улыбнитесь, полковник! - встревожился Сартур.

Он завернул за угол, сразу же высунулся и подозвал отца яростным жестом. Сатурн обошел бочком разлагавшийся приплод.

- Обморок? - прошептал он испуганно.

- Не обморок, - процедил Сартур.

Полковник Мувин лежал неподвижно, ошеломленный взор выпытывал у потерявшегося во мгле потолка ответы на вечные человеческие вопросы. "Быть или не быть?" - вопрошал недалекий полковник, между тем как мироздание уже ответило ему с метафизической безапелляционностью. "Все хорошо в меру, - отзывалось мироздание. - Немножко побыть и немножко понебыть, а главное - не след задаваться проблемами, которые решаются на высшем уровне без вашего микроскопического участия". Во лбу Мувина зияла дыра, и кровь тоненькой струйкой стекала на пол, чтобы влиться в основную лужу, натекшую из выходного отверстия. Полковник был бесповоротно мертв.

Зазор подбоченился.

- Убедились? - спросил он жестко. - Этот нелюдь воспользовался суматохой и шумом... Только напрасно это! Убийство милиционера при исполнении - дело непростительное...

Зазор вдруг выхватил свой пистолет, сунул в трясущуюся гущу Севастьянычей и дважды выстрелил. Визг Парогонова оборвался, а какой-то Севастьяныч, раненный в щеку, отлепился от общества и молча запрыгал на одной ноге.

- Вот так, - прокомментировал свои действия Зазор, весь покрытый пятнами.

Сартур отошел от тела.

- А где же глушитель? - спросил он.

- Какой глушитель?

- Обычный, я в них не разбираюсь... Мы не слышали выстрела - правда, папа?

- Не слышали, - подтвердил Сатурн.

Зазор недоуменно развел руками.

- Тут же пальба была, автоматная, - сказал он растерянно. - Она и сейчас продолжается...

Действительно - особое назначение бесшумных цепочек заключалось в том, чтобы палить без всяких на то оснований. Звенели выбитые стекла, крошилась штукатурка.

Тригеминусы кивнули.

- Была, - согласился Сартур. - Да только я еще в школе слышал, как стреляет автомат... Я еще в детском саду это слышал...

- Вот его пугач, - Зазор пнул именное, за подписью Ганорратова, оружие, валявшееся на полу. - По-моему, все понятно. Вы были заняты - куда вам прислушиваться... Товарищ полковник сопровождал задержанного, и тот не стерпел...

- Ну да, ну да, - задумчиво кивнул Сартур.

Зазор, полагая дело исчерпанным, пошел распорядиться насчет опознания, вскрытия и поминального салюта.

- Дело сделано, сынок, - пожал плечами Сатурн. - Нам не в чем раскаиваться. На войне, как на войне.

Он вернулся в оранжерею и заботливо прикрыл Ганорратову выпученные глаза. Потом раскрыл их таявшему новорожденному, чтобы тот хотя бы посмертно увидел свет.

- Это не тот калибр, папа, - настаивал и бубнил Сартур. - Посмотри, какой маленький пистолет, дамский.

Он поднял с пола пистолет - действительно, дамской модели. Ганорратов, дарственно надписывая это оружие капитану, намекал своим подарком на разнообразные услуги, подробности которых навсегда поглотила могила.

- Как минимум, магнум, - не унимался юнец. - Может быть, коли все тут палили из автоматов...

Отец не отвечал. Убийство полковника и следственное рвение Сартура, уже пустившее ростки, напомнили ему о скорбных событиях, в результате которых он потерял верного товарища-окулиста и ветреную, но веселую, супругу.

Тригеминусы вышли на улицу.

- Я буду настаивать на экспертизе, - горячился Сартур. - Это темная история. Жестокое обращение с пленными - нарушение женевской конвенции и гаагского трибунала, я напишу прямо в Страсбург.

Выстраивая планы, он и сам не верил в их осуществимость.

Закоченевшие зрители, окружившие полевую кухню, рванулись к бачковым. Генеральский суп остывал, затягиваясь пленкой.

- Да жрите, - равнодушно махнул рукой Сатурн.

Голодающие восторженно взвыли, припадая к котлам.

Глава семь ВАЛЕНКИ ДЛЯ ДЖИХАДА

В яме было темно, и единственным, что хоть немного утешило Кастрыча, был приятный его естеству запах.

Пролетев несколько метров, Кастрыч гулко ударился о дно.

"Одно остается - ждать, - подумал живец. - О, дно!.. оно остается..."

Он попытался включить кошачье зрение, не раз помогавшее ему в лесополосе, но различил лишь подрагивающий куль, с которым Кастрыч был соединен длинной цепью.

Боевики, тащившие Кастрыча к яме, цокали и щелкали языками. Бросив его возле отверстия, они отомкнули цепь, одним концом присобаченную к наружной скобе, а другим уходившую в темноту.

Старый, преступного вида китаец остановил остальных и начал тыкать в цепь крючковатым пальцем. Кастрыч понял, что наемник обеспокоен невозможностью вытянуть из ямы того или тех, кто в ней уже томился.

Мулло-Насрулло, которого Кастрыч сразу узнал и мысленно отметил для расправы, захохотал и показал Очкой-Мартыну багор. Он имел в виду, что цепь можно будет зацепить этим багром и вытащить сразу двоих. Очкой-Мартын погладил бороду и благожелательно кивнул. Кастрыча, катавшегося по сырой земле, остановили каблуком. Двое верзил заковали его в кандалы и подтолкнули к вонючему отверстию. Кастрыч скосил глаза и притих.

- Будэш гаварит? - Каллапсу Гвоздоеву самому надоело задавать этот вопрос. Он чувствовал, что спрашивать так неприлично для партизана.

Кроме того, национальная гордость заставляла его коверкать русский язык, отлично ему известный, и полевой командир устал.

- Единица - вздор, - прошамкал Кастрыч разбитым ртом. - Единица - ноль...

- Шайтан! - вскричал террорист и столкнул героя в яму. - Троица вспомнил! Нэт бога, кроме Аллаха! И Магомет - пророк Его!

- Мы дадим им бежать, - сказал он своим сообщникам вполголоса, на родном языке. - И отправимся следом...

Он пошарил за пазухой, вытащил секретную книжку, отобранную сразу же после знакомства с одурманенным Кастрычем. Полистав и ничего не поняв, укоризненно покачал головой и назвал написанное "обычным кощунством неверных".

Книжка полетела следом за Кастрычем.

- Чытай свой сказка! - крикнул Гвоздоев, привычно присаживаясь на уголовные корточки. - Другу сваэму новому пачытай! Если он тэбя свой жэна нэ сдэлает!

Кастрыч грозно заворчал со дна ямы. Гвоздоев расхохотался, потянул носом, уловил близкий шашлык и стал удаляться. Пленник лег на спину, заложил руки за голову, вперился печеночными зрачками в недосягаемое вольное отверстие. Боевики не были лишены милосердия и не прикрыли яму.

Трясущийся куль забормотал, Кастрыч прислушался.

- О, мой верный Илджин, - лопотал сокамерник. - О, где ты. О, Гаийя, Чуку-чуку, Нгарлан, Йалма, Лардима. Мне плохо, мне тоскливо без вас, Гура, Бинба, Лилга, Тирина и Кан-Мэн-Гур.

Билланжи, изнемогавший в голодном полубреду, перечислял покинутых маорийских соплеменников.

- Придите ко мне, Канбул и Нинжи; вернись ко мне, Нгал-ин-Гара.

- Хорош причитать, - буркнул Кастрыч.

Сосед не послушался.

- Мои преданные Верр и Янгул, помяните меня в похоронных обрядах. Пирру, Канмурин, Юрайнжа, простите мне мое вероломство. Зову вас, о Варлет, Ньюл-Ньюл, Гурадай...

Последнее имя насторожило Кастрыча. Он встал на четвереньки, принюхался, сморщился от запаха падали.

- Ты кто? - спросил он, не веря догадке.

Бормотание продолжалось.

Кастрыч подполз поближе, дернул за липкие лохмотья.

Стенающее и плачущее существо вздрогнуло и вдруг проворно вжалось в стену. На Кастрыча уставились дикие, нехорошо горящие глаза.

- Ты??!!.. - воскликнули оба и тем исчерпали потенциал соприкосновения.

Замершие друг против друга, готовые к прыжку, они молчали; Билланжи слабо царапал землю по бокам от себя, Кастрыч мелко двигал нижней челюстью.

Подземный старожил не выдержал первым. Последняя спесь слетела с Билланжи давно, вместе с последней кожурой. Восстановление подвижности не принесло ему радости, ибо он не мог ею воспользоваться. Идол, низверженный в человеческое существование, выглядел плачевно. Билланжи ужасно исхудал и покрылся лишаями; мышцы сделались дряблыми, ногти превратились в гниющие крючья. Великолепные некогда зубы крошились и таяли во рту, как состарившееся шоколадное драже. Кастрыч, хотя и тоже терпел лишения, весьма выигрывал на его фоне. Удивляясь качеству возрождения, он с тревогой подумал о коллекции, медленно оживавшей в покинутом грибном Эрмитаже. Видя, что враг пятится и готов сдаться без боя, Кастрыч захотел отработать на нем процедуру возмездия.

- Брат! Что ты, куда ты... - залепетал Билланжи, закрываясь рукой от надвигавшегося Кастрыча.

Тот испустил плотоядное рычание. Неизвестно, чем кончилось бы дело, не ударь Кастрыча обеденное ведро. Тюремщик, спустивший похлебку на веревке, радостно захохотал. Кастрыч обхватил голову, присел и осторожно поднял глаза, стараясь запомнить черты мучителя. Зато к Билланжи неожиданно вернулись силы. При виде ведра он вскочил, оттолкнул Кастрыча, подтянул ведро поближе и присосался. Кастрыч принюхался:

- Что это за дерьмо?

- Там совсем немного дерьма, - охотно и неразборчиво, между хлюпами, объяснил Билланжи. - Они выплескивают, но не моют...

Кастрыч молча смотрел, как тот, одной рукой прижимая ведро к запавшей груди, другой ковыряет узел, отвязывая веревку.

Страшная и сладкая догадка мелькнула в голове Кастрыча.

- Они нам что - в парашу наливают?

Билланжи утвердительно замычал, справился с узлом и дернул повисший конец веревки. Та, развязанная, развязно поползла вверх.

Любой терпимости положен предел. Не вполне чуждый ксенофобии, Кастрыч придержал себя за горло и отодвинулся. Билланжи вдумчиво чавкал. Кормовые помои текли по его груди; опустошив ведро наполовину, маориец с сожалением отставил его, стянул лохмотья и стал отжимать их прямо в рот. Питание пленного постепенно портилось. Каллапс Гвоздоев, допытавшийся об иностранных корнях Билланжи, вел изнурительные переговоры с Новой Зеландией, требуя миллионного выкупа. Шокированное государство твердило, что знать не знает никакого Билланжи, но гуманизма ради подумает и сообщит о решении. Время шло, Каллапс мрачнел и день ото дня урезывал неверному инородцу жидкий паек, а сухой вообще перестал выдавать

- Пусть бегут оба, - постановил он на секретном совещании старейшин. - Все равно они наши. Больше пользы будет. Подержим еще для правдоподобия - и отпустим.

Очкой-Мартын беспокойно зашевелился.

- Ты плохо придумал. С чего ты решил, что они побегут к леденцам? Они побегут в милицию, и ты опозоришь свой тейп. Тебя проклянут аксакалы, покинут женщины, мужчины тоже покинут, облают собаки и обесславят акыны.

Гвоздоев насмешливо слушал стариковские бредни. Он вынул кинжал и небрежным махом рассек надвое сахарный арбуз. Короткий хруст послужил предостережением, и недовольный китаец умолк.

- Какая милиция после нашей ямы? - высокомерно осведомился полевой командир. - Мы сделаем так, что они забудут про всякую милицию и будут думать только о спасении своей грязной шкуры. Вот увидишь - они поползут к леденцам долголетия, и больше никуда. Иначе сдохнут, как шелудивые псы.

...На десятый день заточения Кастрыч хватился зазоровых денег. Ощупав карманы, понял, что боевики их украли. Такое беззастенчивое расхищение средств, выделенных далеко не самым богатым ведомством, голодавшим вместе с народом, породило в нем волну возмущения.

- Хорошо, книжку не взяли, - пробурчал он, почесывая изнемогающий от голода живот.

Кастрыч не рассчитывал, что ему придется воспользоваться книжкой по прямому назначению - во всяком случае, по назначению, которое втолковывал ему Зазор. Мысленно он уже зашифровал сотни донесений, но не видел оказии их переслать. Не рисовались и гигиенические цели. Универсальное ведро, одно на двоих, очень быстро содрало с Кастрыча цивилизованную шелуху, отслаивавшуюся намного легче, чем грибная.

- Что за книжка? - безучастно поинтересовался Билланжи.

На второй день они с Кастрычем ощутили, что делить им нечего. На третий почувствовали себя молочными братьями, если только можно было приравнять их рацион к молоку. На четвертый, что часто бывает меж братьями, отчаянно поругались, а на пятый помирились.

- Сказки, - небрежно ответил Кастрыч. - С этническим колоритом.

По привычке он попробовал последнее слово на вкус. Оно потянуло за собой цепь странных ассоциаций, пропитанных тоской по родным краям. "Неужели, - не верил Кастрыч, - где-то там, за горами, и даже за лесополосой, звенит чемпион, насилуя каломотив?"

- Почитай, да? - Билланжи, как с ним бывало, сбился на восточные интонации.

- Темно, - вздохнул Кастрыч.

- Жаль, - Билланжи застонал и вытянулся, звякнув кандалами.

Кастрыч растроганно и сочувственно ощупал его взглядом. Ему захотелось доставить товарищу удовольствие.

- Это не беда, - заявил он жизнерадостно. - Я уже многое выучил наизусть.

Билланжи оживился, приподнялся на локте.

- Сейчас, - нахмурился Кастрыч, соображая. Наконец он собрался с мыслями. - Вот эту расскажу, - заявил он довольно. - Она называется "На волосок от беды".

"- Волька! - кричал Хоттабыч в сотовое устройство. Ответы же он выслушивал, чуть сдвинув чалму. - Волька! Мне очень не нравится капитализм. Мне нравилась страна Советов. Ты не тот Волька... Зря он обменял меня на марки...

- Хоттабыч, миленький! - кричал Волька. - Убери своих ифритов с Кавказа! Страны Советов больше нет.

- А хочешь, будет? - ответил Хоттабыч.

Волька хребтом ощутил натяжение волоска, готового оборваться.

- Я подумаю, Хоттабыч, - сказал он быстро. - Я хорошенько подумаю. Но только убери ифритов...

- Хорошо, ифритов не будет, - волосок, выдернутый из белой бороды, тоненько зазвенел. - Но и ты, Волька...

- Конечно, конечно. Я отведу авиацию. Но знаешь, Хоттабыч, этот саммит... он очень важный, не трогай его.

- Нет! - вскипел старик. - Они противны Аллаху!

- Хоттабыч, я ведь тоже там буду, - умоляюще выпрашивал Волька.- Ты же хочешь снова страну Советов? Так вот: я ее постепенно, постепенно...

- А я могу сразу! - крикнул Хоттабыч. И Волька понял, что дед снова вцепился в бороду.

- Не надо! - завопил он, вспоминая, как сразу образовалась страна Советов.

- Ну, как хочешь, - обиделся старик. - Я думал, как лучше. Хорошо, я не трону саммит, если ты туда поедешь. Но этих империалистов...

- Черт с ними, с империалистами, - разрешил Волька. - Круши, но только не заражай соседей.

- Твое слово для меня закон, - Хоттабыч отключился.

"Оно для всех закон", - подумал Президент, укладывая кремлевскую трубку.

Бен Ладен огладил бороду и вычеркнул саммит из перечня намеченных целей. Затем взял очередной конверт, накрошил туда белой пудры из бороды, нацарапал: "США, Техас, ранчо..."

- Потише рассказывай, - забеспокоился Билланжи. - Они нас на кол посадят.

Кастрыч прислушался:

- Им не слышно. Чуешь, музыкой потянуло? Бубном каким-то.

- Это они танцевать будут, - Билланжи успел набраться кое-какого культурного опыта. - Топочут, как кони. Жаль, ничего не видно.

Кастрыч напрягся, пробуждая былые способности к стихосложению, чтобы подобающе сформулировать свое отношение к песне и пляске.

- А habit - лишь привычка дурная. Вах! да еще и рискованная какая!..

Музыкальный слух не подвел Билланжи. Отряд Гвоздоева расположился танцевать священный танец зикр.

Это всегда случалось до и после важного дела. "После" - понятие всегда гипотетическое, вероломное, а в тот день оно как никогда прежде отодвинулось за умозрительный горизонт. Перед пляской состоялось ожесточенное совещание. Не сойдясь во мнениях, преступная верхушка растроилась без всяких грибов.

Каллапс настаивал на бегстве пленников, слежке и подкупе блокпостов, где окопались многочисленные трёхины. Он полагал, что это поможет им беспрепятственно добраться до теоретиков размножения и, если повезет, бессмертия. Худо-бедно разбираясь в медицине, Гвоздоев знал, что в мире физиологии возможно все.

Очкой-Мартын был сторонником выжидания и медленных пыток. Он ставил в пример неверных философов-земляков, заложивших фундамент мудрой тысячелетней политики.

Мулло-Насрулло горел желанием всех убить. Неодобрительно каркая, он призывал на головы нечестивцев газават и шариат, на случай которых у него всегда имелись подручные, Гасан и Абдурахман, готовые к любому членовредительству.

Каллапс энергично возражал обоим.

- Генерал не выходит на связь, - говоря это, он скрежетал волчьими зубами. - Аллах свидетель - генерал нас предал. Мы не можем ждать. Мы не можем бездумно убивать. Мы должны сами забрать все, по праву принадлежащее нам, нашим предкам и нашим потомкам. Мы должны действовать быстро. А для этого есть только один выход.

В дом вошел иностранный наемник Батоно Насос.

- Солнце садится, - сказал он коротко.

- Иди, - повелительно махнул ему Каллапс.

- Сиди! - тявкнул китаец.

- Не ходи! - зарычал Мулло-Насрулло.

Батоно Насос беспомощно замер, не зная, кого слушать.

- Ты забыл, кому служишь, собака? - проскрежетал Каллапс и потянул из-под стола пулеметную ленту.

Батоно поклонился и попятился. Каллапс сверкал глазами, подавляя оппонентов силовым энергетическим приемом. Это было испытанное средство, неизменно улаживавшее любые споры. Ворчание китайца слабело, а Мулло-Насрулло, до которого дошел масштаб угрозы, всплеснул руками.

- Делай, как велено, - полевой командир перевел дыхание.

Батоно восхищенно залопотал внутренним бульканьем, не до конца развившимся в язык будущей суверенной конфедерации. Он покинул шатер, как уважительно именовал разбойничье логово, и уединился, чтобы отрепетировать задуманную инсценировку.

Что до недавних противников, то они решили плясать, надеясь, что примиряющее озарение снизойдет на них во время стадных телодвижений и перебежек.

Бойцы Гвоздоева, уже гнали по венам последние кубы очищенного и прокипяченного декохта. Этот путь поступления отвара был им культурно ближе и понятнее.

Потом они выстроились в круг, вобравший стар и млад из числа местных жителей. Построились в затылок друг другу и поначалу долго топтались на месте, а затем затрусили, и вот уже перешли на галоп. Грибы подействовали еще на стадии трусцы, а подскоки уже потребовали увеличить диаметр окружности, потому что близнецы путались под ногами, не сразу улавливая суть происходящего.

Высокогорная, не до конца изученная физиология сообщала декохту особую действенность, и дело не ограничивалось тройнями.

Это была безудержная пляска, в которой сепаратизм принимал уже крайние формы учетверения и пущего умножения не только цельных людей, но и отдельных фрагментов тела, танцеующих и ликующих вместе с основным коллективом, угрожая в своей самостоятельной лихости и правым, и виноватым. Отдельные бородатые рты лягушками прыгали к нефтяным трубам, чтобы насосаться из врезанных кранов; нефть, воспламененная, извергалась, как из вулканического сратера-клоаки, на бесплодную каменистую почву.

Чалмы распускались, на федорино горе завязывались в чуковские узлы и плясали самозабвенно, в обнимку, навевая смрадную прохладу.

Папахи надевались друг на дружку и похаживали башнями.

Ничто не пропадало втуне, всему находилось национально-освободительное применение. После каждого зикра в отряды всемирно известных полевых командиров вливались, называясь неуловимыми мстителями, их новые ноги, руки и протезы. На перевалах орудовали отдельно ползающие батальоны бород Хаттаба; лютовали несметные альвалидовы, чуть инвалидовы, чресла.

Нынешний зикр был особенный, ибо предварял самоубийственный бросок на запад. По его гипнотическим воздействием Очкой-Мартын и Мулло-Насрулло позабыли о распрях и душевно объединились с командиром, правильно уловившим небесную генеральную линию. Каллапс Гвоздоев, множась органами и цельными джигитами, торжествовал. Он гордо поглядывал на уже приготовленный облупленный и обтерханный экскурсионный автобус, набитый взрывчаткой. Потом обводил соколиным взором однополчан, заблаговременно подпоясанных взрывоопасными и легковоспламеняющимися поясами.

-...Что-то они разошлись нынче, - призадумался Билланжи. От нечего делать он ковырял ногтем цепной замок.

Кастрыч поскреб щетину, близкую к превращению в грязную бороду. Он встал с земли и несколько раз подпрыгнул - довольно высоко, но до забавного низко как по манере исполнения, так и по результату: отверстие оставалось недосягаемым.

Тут к его ногам шлепнулся подарок: отслоившаяся, самостийная нижняя часть лица, направлявшаяся на промысел. Суверенное образование увлеклось, зазевалось и угодило в яму. Кастрыч и Билланжи долго насиловали хрипящую гостью, а после упоенно топтали и пинали до трупного разложения.

Оба дошли до крайнего изнеможения и одичания. Существуй в природе пресловутые леденцы, Гвоздоев оказался бы совершенно правым в предположении о маршруте будущих беглецов. Их силы остро нуждались в пополнении и восстановлении.

Что касалось Билланжи, то даже приятное развлечение плоти едва не лишило его остатков жизни.

- Расскажи еще что-нибудь, - попросил маориец, когда выдохся.

Разгоряченный Кастрыч наморщил лоб, выбирая историю позабористее.

- Вот, вспомнил, - сказал он обрадованно.

"Как-то вышло однажды боком, что один высокогорный человек, чабан в душе, но джигит - в наружной экспрессии, прибыл в нашу среднюю полосу и начал, на дальней станции сойдя, прохаживаться по деревенской улочке.

Языком он владел плохо - своим, а другим и вовсе никак, и в разговоры не вступал, хотя подыскивал себе по привычке невесту. И сразу же приглядел: коза!

Имея богатый опыт выгона, выпаса и прочих вещей, случающихся с козами и начинающихся с "вы", джигит пристроился так, чтобы осуществить давно задуманное намерение. Однако приезжий не учел мелкой, но решающей детали: там, на пастбищах, в его обыкновении было носить широкие валенки. Туда он совал свои ноги, и козьи тоже совал: укрощал строптивую проще, чем неверный Челентано, по западной глупости рубивший дрова и играв в баскетбол.

Так наши более близкие к Востоку трактористы, согласно легенде, укрощают трактора, возлагая на газ кирпич и предаваясь бесконечному сну, покуда трактор ползет, ограниченный колеей в своем машинном метании.

Перед отправкой в чужие края джигит заказал себе узкие сапоги в обтяжку, с высокими голенищами. А валенки оставил старейшинам для медитации.

Козьи ноги, конечно, при известном усилии влезли, но вот извлечь их обратно уже не удавалось. Тем временем чабан, взявши верх над джигитом, решил пренебречь какой-то презренной обувью и довершить мужское дело. Коза побежала; джигит с непривычки упал и стал ругаться. На шум собралась толпа; к счастью, поблизости располагалась лечебница, ветеринарная по совместительству - короче, для всех.

Молодой, неопытный доктор сразу подумал об остром приступе вагинизма, который случается, например, у всяких собак, так что этих животных не расцепить. И, надеясь расслабить половую мускулатуру восточного гостя, вкатил ему четыре куба реланиума. Но это только затянуло совокупление, поскольку дело было все-таки в сапогах, а не в шляпке.

Старенький, уже на пенсии, доктор айболитовских лет, явился с ножницами и ловко разрезал приезжему голенища. Кавказский пленник возмутился и показал знаками, что сапоги были шиты на заказ и обошлись ему очень дорого. Козу он придерживал за усталые рожки, словно улитку. Тогда сам главный врач предложил джигиту просторные, личные бахилы показательно-голубого цвета; коза и джигит обулись заново, и дело было доведено до успешного конца.

При калитке в это время плакала и убивалась старушка, ибо то был ее серенький козлик, а не коза, тогда как насильник служил знамени с изображением волка и прибыл с диверсией.

Гордый кавказец заплатил за пятирублевые бахилы сотню фальшивых долларов, и это стало знаком временного примирения народов и животного мира".

- Звери, - прерывисто вздохнул Билланжи. - Какие страшные у тебя сказки, брат.

Кастрыч хотел его успокоить тем, что это всего лишь сказка, так не бывает, и даже думал добавить, что мама рядом, но не успел. Что-то зашуршало, стукнуло; оба отпрянули, не сразу сообразив, что в яму спустилась веревочная лестница. Дикий хор гремел где-то далеко, поглощенный собой. В отверстии, на фоне звездного неба, темнела голова специально наученного Батоно Насоса.

- Поднимайся, шурави, - зашипел Насос.

- Нас двое, - строго ответил Кастрыч, берясь, впрочем, за лестницу.

- Поднимайся двое, - разрешил благодетель.

Глава восемь ПЕРЕКРЕСТОК СОБЫТИЙ

Должность Ганорратова, доставшаяся Зазору после вольной, невольной и классической подковерной борьбы, обязывала к знанию геополитического криминала, которое коварно своей абстракцией, так что новоиспеченный генерал не брезговал микроскопическими происшествиями, угадывая в них семена широкомасштабных преступлений.

Поэтому он лично разбирался с Угостиньо Нету, которого доставили к нему за попытку торговли наспех исправленным паспортом Алимента Козлова. Про последнего в суматохе забыли, и он, разочарованный в правосудии, швырнул документ в нищенскую ушанку.

Паспорту с зачеркиваниями никто не верил, даже в милиции, куда Алимента систематически водили за нарушение документального режима, который уравнивали то со строгим, то с больничным. Из-за росписи в виде буквы "Z" от Козлова упорно требовали фотографий в широкополой шляпе и полумаске, шесть штук, шесть на четыре, с красными, ленинскими и живыми уголками.

- Приведите Козлова, - рассердился Зазор.

Козлов уже топтался в предбаннике, терпеливо перенося издевательства конвоя.

При виде его Зазор окончательно рассвирепел. Он решил показать кузькину мать чиновникам, не удосужившимся придать паспортине вид, достойный широких и даже узких штанин.

- Приведите делопроизводителей, - распорядился он, и вскоре перед ним выстроилась целая толпа подозреваемых. Двое расплавились от волнения, и пришлось вызывать уборщиков, чье состояние тоже выглядело угрожающим.

Зазор велел конвою оставить Козлова и усилить надзор за остальными присутствующими.

- Неужели в вас не осталось ни капли гражданской чуткости? - напустился он на сытых, кошачьего вида паспортистов. - Проблема не стоит высосанного пальца, а вы затеяли волокиту.

Новоявленный генерал встал, отомкнул сейф, извлек оттуда два паспорта - один поновее, другой погрязнее. Раскрыл и не без ностальгии убедился, что да, он держит в руках давно изъятые документы на имена Артура Амбигууса-младшего и старшего, валявшиеся без дела с момента защиты свидетелей, хранившиеся вечно.

- Переклейте фотографии, - распорядился Зазор, отгоняя печаль по славным дням поражений и побед. - И пропишите в музей - хватит вам, Угостиньо, бродяжничать, - генерал строго взглянул на барыгу, который пока еще не понял, убиваться ему или радоваться.

- У меня уже есть прописка, - заволновался Козлов.

- Теперь уже нет, - успокоил его Зазор и порвал злополучный паспорт.

Козлов поджал губы:

- Моей невесте это не понравится. Ей очень полюбилась моя маленькая, уютная комната; ее пленил холостяцкий аромат моего жилья.

- Ей мы тоже выпишем документ на имя Анюты Амбигуус, - пообещал генерал. - Семья, таким образом, восстановится: двое мужчин и одна женщина, как в старые добрые времена. Как будто и не было ничего... - Зазор мечтательно облизнулся. Видя, что Козлов снова чем-то недоволен и брезгует неожиданным сожителем, Зазор приказал вытолкать обоих и посадить под домашний арест по месту нового жительства.

...Когда помещение опустело, генерал оттолкнул бумаги, ослабил галстук, спихнул телефонную трубку с рычага, и та возмущенно запищала. Въедливое мелкое делопроизводство действовало Зазору на нервы. Он тоскливо уставился в настольный портрет Мувина, перехваченный черной ленточкой. Перед портретом стояла стопка, накрытая хлебом. Генерал смахнул сухарь, болтанул стопкой: водка успела испариться, ее осталось совсем немного, на донышке. Зазор опрокинул содержимое в рот и сразу выплюнул, узнав воду, которую сам же и долил неделей раньше.

В дверь просунулась голова адъютанта.

- Господин генерал, - прошелестела голова, - звонят из военно-космического ведомства.

Зазор кивнул голове и снял трубку, а голова осталась торчать и слушать.

- В том, что на сборах погиб очередной школьник, я усматриваю признаки возрождения старой и нарождения новой боевой славы, - захрипела трубка, давая пояснения по недавно возбужденному уголовному делу.

- Наше ведомство связано с Генштабом давними историческими традициями, господин... товарищ маршал, - Зазор начал издалека. - Но разработка доктрин ни в коей мере не пересекается...

Товарищ маршал не слушал:

- Это своевременное начинание перед лицом пещерных планов вечного, метафизического врага, который вздумал грозить нам горе-оружием из горе-космоса. Мне кажется, достойным ответом будет создание новой Спарты - где-нибудь на Новой Земле. Естественный отбор диалектически превратится в естественный набор. Разумеется, набор будет затрагивать не испорченных сладкой жизнью старшеклассников, а более податливый матерьял. Все, кто не потянет стометровку, разделят с покойными почетные тяготы священной службы. Здоровый, не декадентский, гомосексуализм, возбужденный естественным чувством локтя и братства по оружию, сделает вооруженную силу поистине устрашающей. Перед такой армией изнеженный неприятель с удовольствием сдастся без боя...

- Хорошо, я выделю вам отдельный грибной полк, а дело направлю на повторное расследование, - устало согласился Зазор, у которого резко закружилась голова. - Как поживают мои стажеры?

- Желают лучшего, - помедлив, ответила трубка.

- Что, совсем никудышные? Здоровье слабое?

- Нет, просто желают лучшего, в устной и письменной форме. Ходатайства перлюстрируются и перехватываются.

- Какое давление у товарища Сатурна?

- Мы оказываем на него давление, соответствующее служебным нормативам. Вы подготовили послушного зарубежного партнера?

- Послушного зарубежного дублера, вы хотели сказать.

- Дублера, да.

- Несколько штук. Прототип объявлен персоной нон грата, изолирован и интернирован, третьи выбракованы.

- Этапируйте в мое распоряжение. Так вы придержите дело о дефективном подростке?

Зазор вздохнул и повесил трубку.

"На черта мне эта лямка?" - подумал он раздраженно. Тут он наконец обратил внимание на голову адъютанта, все еще торчавшую в дверях.

- Что еще? Или входите целиком, или убирайтесь к черту!

- Шифрованное донесение от Кадастрыча, господин генерал.

Занимался рассвет, и Билланжи не выдержал. Как он ни хорохорился перед новым товарищем, морща лоб и напрягая жалкие бицепсы, долгое заключение и строгая диета сделали дальнейшее продвижение невозможным. Билланжи сорвался с кручи, увлекая за собой Кастрыча. Тот, матерясь, хватался за кустики и деревца, чтобы смягчить падение; цепь натянулась, выдергивая ногу из тазобедренного сочленения. Склон, на их счастье, был не настолько крут, как мог бы; Билланжи упал в ручей и застонал, придавленный Кастрычем.

Бежав на закате, они пришли к естественному решению двигаться ночью, а днем отдыхать в укрытии.

- Да пребудет с вами Аллах, - прошептал на прощание лицемерный Батоно Насос.

- Не пора ли ему откланяться, - пробормотал Кастрыч так, чтобы Насос не услышал.

Они заковыляли, поминутно дергая друг друга за ноги и путаясь в цепи. Батоно для пущего правдоподобия лег на живот и долго махал им рукой из этого положения, как будто невидимый для пляшущих сепаратистов. Кастрыч бежал, пригнувшись к земле. По пути он прихватывал увертливые анатомические органокомплексы - те, что помельче, самые беззащитные. Он рассовывал их по карманам, запасаясь пропитанием. Билланжи молился каким-то дикарским идолам и клялся покончить с преступным прошлым - после того, как отомстит вероломному студенту.

Когда он повторил эту клятву в четырнадцатый раз, Кастрыч остановился, взмахнул ногой, и цепь захлестнулась на шее начальника охраны.

- Студент - великий воин, - назидательно объяснил Кастрыч. - Лучше умри сейчас, чем потом, когда я буду при орудиях массового уничтожения.

Билланжи с готовностью начал клясться в обратном.

- Клянусь никогда не мстить проклятому студенту, - обещал он насторожившимся богам. Чуткие к человеческой слабости боги помиловали его и попустили Кастрычу распустить петлю.

Освобожденный Билланжи немедленно заскулил:

- Черт бы побрал эту цепь!

Он плюхнулся на землю, подобрал камень и стал с остервенением лупить по железу.

- Прекрати, чурка нездешняя, - зашипел Кастрыч, отбирая камень. - Горные селенья спят во тьме ночной! Разбудишь, сволочь, все хлебосольное государство. Мы - пятая колонна в глубоком тылу противника, мы должны передвигаться бесшумно, предательски.

Билланжи ничего не соображал. Сказывалось белковое голодание.

- А где еще четыре колонны?

- Ишачьи эскадроны, скорее, - сплюнул Кастрыч сухим плевком. Он погладил книгу, спрятанную под рубахой на пузе. - Отары и караваны. Если бы я отправил донесение... Гвоздоев удавится, но не даст мне вызвать авиацию. Нас, верно, уже не ждут. Выплакали глаза, - здесь он подумал об одноглазом Зазоре и посочувствовал его слепоте.

Спутник беспомощно моргал, не понимая.

- Они идут за нами, след в след, рылом к земле, - объяснил Кастрыч в тягучей манере сказителя-бояна.

В Билланжи прорезался былой профессионализм, обязывающий к быстрому схватыванию ситуации.

- Вот оно что, - он поднялся на ноги, покачнулся, но остался стоять. - Тем хуже для них... Мы обратимся в милицию первого же населенного пункта...

- И следом за нами туда въедет грузовик-камикадзе, - язвительно подхватил Кастрыч. - Или самосвал-шахид. Нет, мы не станем подвергать риску невинное население. Мы пойдем до конца и приведем их, куда им нужно... Полжизни отдам за отечественного, патриотического почтового голубя. Я начинил бы его, чем положено...

Тут у Кастрыча, в обход его доброй воли, родились образы действий, которые он совершил бы с трепетным голубем и которые не имели ничего общего с почтовыми услугами. По счастливой случайности взгляд его, блуждавший в потемках, остановился на белевшем клочке использованной газеты.

- Полдела сделано, - пробормотал Кастрыч, подбирая обрывок.

- А полжизни - это я, что ли? - укоризненно простонал Билланжи. - Меня отдашь?

- А кого же еще?..

...Итак, едва они рухнули по вине изнемогающего Билланжи, Кастрыч, пользуясь передышкой, достал из-за пазухи листок, разложил книжку. Лучи просыпавшегося солнца осветили страницу. Кастрыч укусил себя за палец, и выступила кровь. Сосредоточенно шевеля губами, поминутно сверяясь с текстом, он начал писать:

"Капитализм обменял на ифритов с Кавказа страны Советов. Волька и Хоттабыч лучше империалистов и намеченных целей. Чабан в душе приглядел Челентано. Трактористы с джигитом с непривычки обулись заново."

Это означало:

"Террористы наступают на пятки зпт действую на свой страх и риск тчк обеспечьте свободное продвижение колонны".

Кастрыч подул на кровавые слова, и те мгновенно высохли. Красное темнело и приближалось оттенком к другим отметинам, исполосовавшим газету. Вскоре никто не смог бы отличить одно от другого.

"Съесть для верности? - подумал Кастрыч. - Нет, сначала попытаюсь отослать..."

Солнце взошло.

Он оторвал от рубахи клочок материи, дотянулся до ручья, смочил тряпку и отжал в рот Билланжи. Тот дернулся и сонно забормотал, мешая слова с жадным чавканьем. Кастрыч подхватил его под мышки и отволок под уступ, нависавший над каменистым берегом. Прежде, чем скрыться вместе с Билланжи, он задрал голову и поймал настороженный взгляд из-под чалмы, сверкнувший, подобно кинжалу, с высоты кручи. Чалма, разгаданная Кастрычем, вздрогнула и поспешно спряталась.

"О, русская земле, - звательно возопил Кастрыч в тяжелых мыслях, тоскуя по грибному перегною и женщинам - плачущим, яростным и славным. - Уже за шеломянем еси... ети?"

Он почесал складчатый загривок, пробуя на вкус переиначенное старинное слово и находя его привычным и лакомым, как разжеванное зерно целомудрости.

Зазор удовлетворенно следил за центрифугой, внутри которой съежились Сатурн и Сартур Тригеминусы. Плечо, угрожающе подвывая, набирало обороты. Капсула так и мелькала перед глазами генерала, и он зыркал глазами туда-сюда, как кот, перед которым шевелят пальцами. Из капсулы доносились приглушенные космические восклицания.

- Ускорение восемь Же, - доложил оператор.

- Добавьте Же, - приказал Зазор.

Центрифуга преобразовалась в пропеллер. Зазор, увлеченный вращением, закурил, хотя в центре подготовке космонавтов это было строго запрещено. Никто не посмел сделать ему замечание. Он выставил ухо, стараясь различить диалог между отцом и сыном.

- Погоны... влияют! - кричал Сатурн Тригеминус. - Бедный, бедный Зазор!

- Это не погоны, - сдавленно возражал Сартур.

Нервные пальцы Зазора скомкали сигаретную пачку.

- Тормозите, - буркнул он. - Резко, но не очень. Чтобы вольнодумие вылетело, а мозги остались.

Когда машина замерла, генерал встал, нетерпеливо ожидая извлечения стажеров. Те, однако, выкарабкались без посторонней помощи. Сатурна сразу же вырвало, а Сатурн, наоборот, втянул в себя воздух и чуть не лопнул от глубины вдоха. Зазор поспешил к ним. На предпоследней ступеньке он споткнулся и едва не упал, перехватив пристальный взгляд юного Тригеминуса.

"Скорее на орбиту", - подумал Зазор.

- Как самочувствие? - осведомился он бодро.

- Идеальное, - усмехнулся Сартур, беря под руку пошатывавшегося папашу. - А ваше?

- Твоими молитвами, сынок, - с чувством сказал Зазор.

Тот вскинул брови:

- Но я не молился!

- Напрасно.

- Ну, а вообще как дела? - развязно поинтересовался Сартур, меняя тему и подталкивая Сатурна в обход лужи с комьями непереваренного космического пайка.

- Замечательно, - небрежно ответил Зазор, подошел к капсуле, заглянул внутрь, потянул носом воздух и поморщился. - Есть хорошая новость: ваш товарищ жив и направляется к дому. Мы получили от него шифрованное донесение. Есть новость похуже, но вы, я уверен, воспримете ее стоически. Старт назначен на завтра, и вы не увидитесь с Кадастрычем.

- А почему такая спешка, можно узнать?

- Выгодное стояние перигея с апогеем, - туманно объяснил генерал. - Благоприятная орбитальная ситуация. Стояние планет, возникающее один раз в столетие. Дева встала Раком в доме Близнецов. Беспрецедентный антецедент.

Сатурн обреченно прислонился к капсуле.

- Нам покажут "Белое солнце пустыни"?

- Даже два раза, - уверил его Зазор. - Мы чтим традиции. Я тоже хочу посмотреть, поэтому и пришел. Мы сейчас отправимся прямо в кинозал.

Он улыбнулся, подмигнул и стал подниматься по лестнице, держась за перила. Спиной он чувствовал сверлящий взгляд Сартура. Генерал миновал наблюдательную будку, отомкнул служебную дверь вагонным ключом, обернулся, сделал приглашающий жест.

- Мы идем, - успокоил его Сартур. - Папа, не поскользнись.

Проходя мимо, Сартур сжал в руке незаметно прихваченную скомканную сигаретную пачку. Сатурн прислушивался к истошным, нечеловеческим воплям, доносившимся издалека и как бы из-под земли.

- Кто это воет? - спросил он и поежился.

- Там, - Зазор указал себе под ноги, - работает параллельное ведомство генерала Медовика. Контрразведка. Они анатомируют инопланетян.

И Зазор рассмеялся:

- Это любопытные ребята, инопланетяне. Они явились из созвездия Скорпиона. У них, вообразите, есть орган смерти, особенное жало. Оно же - орган размножения, энцефаллос. Они с ним рождаются, с крохотным таким, но потом эта штуковина увеличивается и наливается ядом. Без жала они живут бесконечно долго, да только отрывание жала считается у них тягчайшим преступлением, табуированным действием. Одни сумасшедшие и маньяки отрывают себе такое жало. Все остальные прячут смерть, как срам, а когда наступает положенный срок, совершают самоубийство. И я гадаю, - посерьезнел Зазор, - нет ли в этом отражения какого-то вселенского закона? У нас его извращенные отголоски проявляются в добровольном скопчестве с прицелом на вечную жизнь. Не отразилось ли это строение наших возможных инопланетных пращуров в практике целибата и умерщвления плоти? Смерть - где твое жало? Мне бы их заботы, - вздохнул генерал.

- Мы снимем с тебя одежду, - доверительно сообщил Кастрыч пожилому чабану, которого держал за горло. Чабан, вращая выпученными глазами, молчал. - Это для отвода глаз, - пояснил Кастрыч. - Мы пришлем тебе и бурку, и папаху, потом. И даже кинжал вернем. На самом деле мы хотим от тебя совсем другого.

Чабан закаркал, в ужасе от догадки.

- Нет, не этого, - успокоил его жуткий иноверец. - Ты отправишь вот это письмо по адресу, который я тебе назову.

Шла четвертая ночь пути, завершился очередной марш. Кастрыч старательно показывал преследователям, что не замечает их и не догадывается о вражеском присутствии. Чабана он поймал, когда тот на закате гнал в родное селение наевшуюся отару. Теперь осиротевшие овцы бегали, напуганные волчьей луной, а пастырь готовился к позорной для мусульманина смерти через удушение.

С чабаном в руке, хромая и волоком волоча за собой на цепи бессознательного Билланжи, Кастрыч подыскал надежное укрытие. Клубилась пыль. Зашвырнув пленника в дальний угол очередной пещеры, он начал ковыряться в кандалах трофейным кинжалом и ковырялся, пока не сломал этот кинжал. Чабан горестно вздохнул.

Билланжи вторил ему полубредовыми словами:

- Брось меня... Пусть комиссары с пыльным членом склонятся молча надо мной...

- Делаешь успехи, - одобрил его Кастрыч, видя в римейке свою заслугу.

- Страшная, дикая страна, - причитал Билланжи. - Ее нельзя ни понять, ни простить...

- То, что нашу страну нельзя понять, знает каждый ребенок, - строго сказал Кастрыч. - Из Тютчева, есть такой школьный предмет. А простить ее нельзя, потому что она ни у кого не просила прощения. Так вот, - он вернулся к чабану и видя, что у того остановилось сердце, с большим удовольствием сделал ему дыхание рот в рот. Чабан ожил, закашлялся и схватился за горло. - Пойдешь на почту, в город. Дашь телеграмму, - Кастрыч назвал конспиративный адрес. - Ты все запомнил, пастушья сумка? Повтори по слогам, животновод.

Чабан заблеял, и Кастрыч закивал:

- В общем и целом - правильно. К сожалению, немного напоминает утренний крик молодого осла.

...В изысканных оборотах испросив разрешения у трясущегося чабана, Кастрыч освежевал барашка и накормил его седлом больного товарища. Сам он скромно перекусил остатками сепаратных ушей и губ. Какой-то рот, завалявшийся в кармане, особенно жалобно молил о пощаде, ластился к Кастрычу и целовал его повсеместно, ползая по плечам; растроганный Кастрыч дал ему пососать узловатый палец, но после все-таки съел, из милосердия не разжевывая. Накинул бурку, папаху, примерился к посоху и отшвырнул. Раздетый чабан дрожал, обхватив колени тощими руками.

- На человека похож теперь, - похвалил его Кастрыч.

Не слишком таясь, он высунулся из пещеры и увидел далекие костры: преследователи расположились на дневной привал. Кастрыч улыбнулся, довольный, что поломал террористам формулу сна. Приложив козырьком ладонь, он различил отдельных негодяев - Каллапса, Очкой-Мартына и Насрулло: всю верхушку. Головы боевиков были повязаны зелеными лентами с арабскими письменами. В тени деревьев отдыхал взрывоопасный автобус, нашпигованный динамитом. Без пяти минут святые маршировали нагло, не испытывая страха ни перед соплеменниками-коллаборационистами, ни перед неверными.

Гремя цепью, Кастрыч вернулся в пещеру.

- А далеко ли отсюда город? - поинтересовался он у чабана.

Тот начертил на земле какую-то белиберду.

- Вижу, что знаешь, - успокоился Кастрыч. И вдруг стал ужасен: оскалился, взревел, рванул на груди рубаху, скрючил когти. Чабан едва не лишился чувств: таким нехитрым, но действенным образом Кастрыч закрепил сеанс гипнотического убеждения и показал гонцу его незавидное будущее, решись тот ослушаться и не отправить письмо.

Как показали уже известные события, чабан оказался порядочным человеком. Он все правильно понял и сделал. На исходе дня старик вернулся в пещеру и пал к ногам Кастрыча. Тот запахнулся в бурку и дернул ногой. Билланжи вздрогнул, поднял голову.

- Мы уходим, брат, - Кастрыч потрепал его по серой щеке, и маориец порозовел от дружеского участия. - Наберись мужества. Сегодня будет не лучше, чем вчера.

Глава девятая БИТВА ЗА УРОЖАЙ

Зимний космодром, безлюдный и серый, отражал ледяную Вселенную. Холодный бетон, негодное, мутное зеркало, пропитался мертвящим светом всемогущих созвездий. На космодроме не было никого, кроме группы военных и милицейских чинов, к которым вскоре присоединился служебный автобус с космонавтами, закончившими ускоренную подготовку.

- Где же пресса? - разочарованно протянул Сатурн перед тем, как напялить тяжелый шлем. - Где телевидение?

С переднего сиденья обернулся Зазор:

- Вы полагаете, каждый полет освещается в прессе?

- А зачем вы послали с нами грибную запаску? - мрачно спросил Сартур, кивая на глупо улыбающегося афроамериканца. Тот поймал взгляд и, не понимая по-русски, принялся строить оживленные и приветливые гримасы.

- Откуда вы знаете? - в голосе Зазора сквозило раздражение.

- Видели в сортире, как он таблетки жрал и запивал водой из-под крана.

- Это сделано в интересах государственной безопасности, - напряженно сказал генерал. - Потенциальному, хотя и дружественному, противнику вовсе не обязательно знать о предстоящей колонизации космического пространства.

Сартур откровенно и горько расхохотался.

- Товарищ генерал, - обратился он укоризненно. - Опомнитесь! Вы собираетесь выращивать на международной станции табуны близнецов, морозить их, сажать их в капсулы и засорять ими космос. Как животворящими спорами. Неужели вы надеетесь сохранить свои планы в секрете? Приготовления настолько масштабны, что их не скрыть...

- Это не вашего ума дело, товарищ уполномоченный, - холодно сказал Зазор. - Капсулы-челноки спрятаны в грузовом контейнере. Все, что вам нужно - согнать их с орбиты, придав соответствующее ускорение. Давайте начистоту, товарищ Амбигуус - обойдемся без псевдонимов, они нам больше ни к чему. Вы меня в чем-то подозреваете? Все, что я делаю, делается на благо Отечества.

- Какое же благо будет Отечеству, если вы нас сошлете? Ведь это ссылка. Вы только и мечтаете избавиться от нас, как избавились от Кастрыча. Громоздким и нелепым способом.

- На благо Отечеству, - упрямо повторил Зазор. - Не вешайте на меня Кастрыча. Кастрыч уже на подходе к городу.

- Тем хуже для него, - парировал юный Сартур.

Сатурн подавал сыну отчаянные знаки, умоляя замолчать. Но того уже было не остановить.

- Ваши действия насквозь безумны, - Сартур Тригеминус вертел в руках шлем. - Вы не соответствуете занимаемой должности. Почему бы вам не прислушаться к голосу совести? Она, изуродованная, все-таки уцелела и время от времени вякает. Помните, как вы уступили ей и подали знак? Намекнули кое на что?

- О чем это вы? - Зазор покрылся пятнами.

- О зарубках, - не унимался Артур. - Их было три штуки.

- Я не понимаю, - ответил генерал дрогнувшим голосом. И напомнил: - Мы сейчас приедем, потрудитесь формулировать свои домыслы ясно и четко. Я повторяю вопрос: в чем вы меня подозреваете?

Артур, помявшись, набрал в грудь воздуха и решительно ответил:

- В убийстве полковника Мувина и капитана Парогонова. Зачем так сложно? Там палили со всех сторон. Шальная пуля решила бы все проблемы...

Зазор запрокинул голову. Салон автобуса наполнился фальшивым клекотом.

- Ваши фантазии, милый Артур, неуемны и не имеют границ. Кто из нас безумен? Побойтесь бога, я вам вместо отца.

- Вместо, сынок, вместо, - подхватил бледный Сатурн.

- В невесомости ваши мозги встанут на место, - пообещал Зазор. - Я больше не требую никаких объяснений. Лучше посмотрите в окошко - какая красота!

Отец и сын перевели взгляд: первый - с готовностью, второй - с неохотой. Зрелище, однако, заворожило их, а зарубежный партнер, номинально значившийся командиром экипажа, невольно завыл от восторга и потрясения. Ракета торчала гордым обелиском, готовая проститься со своими несовершенными создателями. Сопла терялись в клубящемся дыму. Величественная картина заставляла забыть о земных прегрешениях. Готические очертания корпуса, выражающие безудержный, познавательный порыв и реализацию древних, еще пещерных чаяний человечества, пробуждали в душе пронзительные и пронзающие чувства, заквашенные на фаллической символике проникновения в тайное и запретное.

Автобус уже начал тормозить, когда Зазор вдруг принялся оживленно размахивать руками и шевелить губами. Он упоенно о чем-то рассказывал. Сартур постучал себя по шлему, показывая, что не слышит. Он подумал, что генералу, должно быть, пришли на ум убедительные объяснения, и он в пылу озарения позабыл о вынужденной глухоте дотошного вопрошателя. Сартур было взялся за шлем, собираясь отвинтить, но Зазор остановил звездоплавателя дружеским знаком, выхватил блокнот и записал свои мысли. Широко улыбаясь, он протянул блокнот Сартуру, и тот стал читать, а Сатурн, не выдерживая, заглядывал ему через плечо.

"Я про вчерашний фильм, - писал Зазор. - Мне очень понравилось. Помните, как он его арканом - правда, здорово?"

Вьюга, кружившая с ночи, приволокла демонов, которые сильно напугали жителей пригорода. Кривые улочки, и без того почти безлюдные, вымерли окончательно. Областной люд попрятался в норы, закупорился и, дыша на стекла, гадливо морщившиеся в ответ морозным узором, не без опаски наблюдали за неровным шествием дикой фигуры в папахе и бурке. При каждом шаге кряжистого чудовища с квадратным лицом и ввалившимися глазами раздавался звон, напоминавший колодезный: то гремела цепь, которую Кастрыч, имея в пути немало возможностей избавиться от нее, принципиально не снимал. Цепь свисала петлей, заканчиваясь тщедушным, громко сипящим и кашляющим существом, которое Кастрыч, подобно матери-героине, нес на руках как живое свидетельство басурманских зверств, взывающих к мести. Хотя возможно было, что он оставался верен себе, войдя во вкус великого отечественного воина-миротворца, который выносит из мирового пожара освобожденного Козлова.

Обутый в краденые валенки, один из которых был надкушен ради кандального кольца, Кастрыч угрожающе поскрипывал снегом, подставляя ветру бесстрастное, задубевшее лицо. Он оставлял такие глубокие следы, что сводил на нет старания вьюги припорошить и отлакировать действительность.

В зорких очах Кастрыча отражались мигающие огни еще далекой, но уже близкой городской окраины.

И вот он прошел, пересек селение от края до края; обитатели поселка, вздохнув с облегчением и, крестясь, вернулись было к прерванному чаепитию. Им не терпелось посудачить об увиденном и выстроить пещерные гипотезы. Рокот моторов, однако, побудил их броситься обратно, к окнам. Жуткая пара скрылась, теперь по главной улице, не зажигая фар, ползла вереница машин: два черных джипа впереди, три черных джипа позади, а в середине - закопченный экскурсионный автобус, повидавший достопримечательные виды и весь измочаленный после туристического разврата. Тонированные стекла джипов не позволяли видеть начинку. В кабине автобуса смутно маячил нездешний орлиный профиль. Из убогих и сирых домиков, мимо которых следовала колонна, доносились тупые деревянные удары: хозяева прятали в подпол детей, домашний скот и смехотворную утварь - хлопали крышки. Над улицей метался одинокий фонарь; плясали тени, плыли удушливые выхлопные газы.

Из джипа, шедшего за грузовиком, выпорхнул ядовитый окурок: Каллапс Гвоздоев прикончил девятый за ночь косяк. Свирепый ветер восторженно встретил искорку и задушил ее, хлебнув дурмана, после чего совершенно взбесился и страшно завыл в печных трубах. Теперь замолчали даже собаки.

Заслышав шум двигателей, деревенский Трёхин, изба которого стояла последней, торопливо чокнулся с грибными близнецами, выглотал мутную самогонку, набросил на плечи полушубок, выскочил за дверь и заступил колонне дорогу. Тонированное стекло поплыло вниз; волосатая лапа выставила стодолларовую трубочку. Трёхин послушно забрал ее, отдал воинское приветствие и вернулся в избу, где не замедлил сообщить в рацию, что террористическое движение беспрепятственно продолжается.

- Руки развязаны, - просиял Зазор, когда ему доложили. - Остался последний.

...Джип остановился. Прежде чем продолжить беспрепятственное движение, он выпустил молодцеватого джигита. Восточный гость затрусил к избе, хлопая себя по плечам. Через минуту он вернулся, одной рукой удерживая за волосы три удивленные головы, уже сочившиеся поганочным соком. Другой рукой засовывал в нагрудный карман злополучную трубочку.

- Брось собакам, - распорядился полевой командир.

Изголодавшиеся цепные псы завиляли хвостами, моментально соглашаясь с милостью победителей и признавая их истинными хозяевами не в пример прежним. "Если хозяин с тобой!" - заливались псы на свой неразборчивый лад. Всеядные, они обрадовались головам, предчувствуя мозговые кости, и околели синхронно, под собственный упоенный хруст, убитые растительным ядом.

...Через два часа, портя эфир смертоносными эманациями, колонна пересекла городскую черту, лишь однажды остановившись для ликвидации заблудившегося трамвая со спящими пассажирами.

Вступая в город, Каллапс Гвоздоев ощутил в отношении своих рук - вернее, лап - примерно то же, что испытал генерал Зазор. Ему показалось, будто они развязаны и не понесут заслуженного наказания, потому что рукой ему было уже подать до траурной финишной ленточки.

То, что ему удалось без помех проделать столь длинный и рискованный марш, полевой командир ставил в заслугу себе одному, наливаясь региональной гордостью местного значения. Он гордился своей изворотливостью в общении с продажными Трёхиными, которых либо подкупал, либо обезглавливал, либо и то, и другое с минимальным временным интервалом. Несколько раз он пытался выйти на связь с Ганорратовым, но слышал только умело смонтированный и записанный на автоответчик генеральский мат. Мысленно присовокупив генерала к числу будущих жертв, Каллапс оставил свои попытки, унизительные для гордого горца.

- А ля гер ком а ля гер, - обратился он к одуревшему от анаши личному составу.

Услышав эти слова, боевики принялись победно палить в воздух, галдеть и повторять на все лады: аллигатор, так аллигатор. Упоминание хищника, склонного к неразборчивому пожиранию всего живого, казалось им абсолютно уместным.

Тем временем Кастрыч, опережая отряд на полкилометра, пугал редких сумчатых женщин. Он бодро продвигался к музею-квартире. Билланжи, искалеченный тяготами плена, давно регрессировал ко младенчеству. Он вдруг забился, заплакал на руках у Кастрыча, стал искать грудь, и Кастрыч дал ему.

Потом немного развлек, обращаясь к нему попеременно в искательном, подчинительном, нарекательном, изрыгательном и плевательном падежах.

Никто не встретил Кастрыча, никто не сказал ему, как жить и быть дальше.

"Руки развязаны", - бормотал Кастрыч, премного довольный вольницей.

Он живо воображал себе прокрустово оборудование, брошенное в старой квартире. Конечно, он сначала завернет к себе и, дотерпев принародное мученичество до конца, сбросит цепи, а больше терять ему нечего, кроме мужского достоинства и славы, приобретенной в лесополосе и обгонявшей его.

Об этих качествах тревожиться не стоило.

Кастрыч не без жалости подумал о колыбели грибных полчищ, не помнящих родства. Одновременно он с удовольствием прислушивался к машинному урчанию преследователей, назначенных в удобрение. Не находя в себе сил удержать восторг, распиравший легкие, Кастрыч выдернул мохнатый сосок из блаженного рта Билланжи и проревел тому в поникшее ухо невнятный боевой клич. Билланжи встрепенулся и заморгал, с трудом и мучением припоминая нечто воинственное, родовое, новозеландское.

- Успокойся... - Кастрыч запнулся, подыскивая подходящее обращение. - Бэби, - нашелся он. - Нам предстоит битва за урожай.

Он остановился передохнуть и, пока стоял, пожирал глазами указатель: "Колбасно-авиатракторный завод имени Микояна".

- У нас еще будут дети, - обнадеживающе прошептал он Билланжи на ухо. - Мико-Ян и Мико-Яна, мальчик и девочка.

- Мико... Мико... - бредил Билланжи. - Японцы...

- Грибы, - сказал Кастрыч ласково. - Хотя ты прав. Конечно, японцы. Они выращивают удивительный гриб, микадо; под его восходящее стрекотанье так сладко спится.

- Япония, - мечтательно простонал Билланжи, впадая в блаженное забытье и видя перед собой родные тихоокеанские регионы. Микадо приходился ему региональной тихоокеанской ценностью.

Кастрыч продолжил путь; он шевелил губами, рассматривая так и сяк Миклухо-Маклая, Микки Мауса, Микки Спиллейна и Микаэла Таривердиева.

"Мика... ел... таривердии... Это таривердии", - любовно и возбужденно забормотал Кастрыч, наглаживая припрятанные носы, губы, уши и прочие независимые органы, трепетавшие от близости неизбежного.

"Нарекаю вас", - приговаривал Кастрыч, засовывая палец в какие-то губы, готовые раболепным причмокиванием смягчить свою участь.

Когда в его деятельном сознании образовался "Микола", у Кастрыча даже перехватило дыхание. Миколай Первый, Миколай Второй, Миколай Чудотворец, Миколай Алексеевич Некрасов. От величия картины он застонал, уже не имея сил на Микколу Паганини - сочетание, имевшее в себе квинтэссенцию интимных смыслов.

- Мы его потеряли! - воскликнул черный, как гуталин, Гасан, сидевший за рулем головного джипа.

- Включи фары, - каркнул невозмутимый Абдурахман, растекшийся рядом и попивавший из бутылочки клубничный йогурт.

Нервничая, Гасан повиновался. Пурга присмирела, но снег повалил так густо, что фары, выхватив дурную белесую мошкару, оказались бесполезными.

- Шайтан, шурави, - пробормотал водитель и переключил скорость.

Батоно Насос, удобно устроившийся в компании еще трех головорезов, с младенческим любопытством смотрел в окно, сквозь которое внешний мир представал мрачным, готовым к смерти. Проживший всю жизнь в горах и впервые с них спустившийся, он жадно впитывал беззащитную цивилизацию равнин. Фары на миг осветили вывеску: "Услуги бетононасоса", и Батоно, донельзя озадаченный, зацокал языком, рассматривая принципиальную возможность частной практики. Перед его разреженным высокогорным сознанием открылись соблазнительные горизонты.

- Не вижу, - в отчаянии сказал Гасан.

Зазор, наблюдавший за пятой колонной в центре управления террористическими актами, по свету фар догадался о трудностях, с которыми столкнулись разбойники.

- Кто дал команду выключить уличное освещение? - загремел он на всю пультовую.

Вкатился бледный порученец.

- Соображения экономии, - залепетал он, потрясая рулоном с планом единой энергосистемы.

- На людях экономите? - просвистел Зазор. - Пусть враги, пусть животные, но все-таки - люди! Тычутся, как ослепшие кутята!

В пылу ярости Зазор запутался в лексических тонкостях и сообщил слепоте кутят оттенок агрессивного действия, направленного на кутят извне.

- Немедленно дайте свет!

Порученец выронил рулон, чмокнул каблуками и побежал с испуганным криком. Двумя секундами позже зажглись фонари, и Гасан с удовольствием различил вдали пригнувшуюся, вороватую фигуру Кастрыча, как раз собиравшуюся свернуть за угол расплывчатого дома. Гасан выключил фары, и джип рванулся вперед.

Зазор пританцовывал, медленно поджимая то правую, то левую ногу и вызывая недоумение в окружающих. Танец, однако, был полон смысла: на самом деле Зазор поджимал не сами ноги, а пальцы, ведя обратный отсчет. Ему не хватало рук. Тугие милицейские ботинки стесняли движения и болезненно поскрипывали. Зазор не знал, сколько придется считать, и на всякий случай начал с тысячи.

...Каллапс Гвоздоев, ощутив по ускорению близость финала, взял рацию и приказал автобусу покинуть строй и ехать особняком; там же, где все остановятся, не тормозить, а зарулить в какую-нибудь уголовную подворотню и ждать дальнейших команд.

Зазор расслабился.

- Видите, как опасно экономить на человеках, - обратился он к товарищам-офицерам, которые почтительно обступили руководящее кресло-вертушку. - Не найдя живца, они вполне могли бы захватить какое-нибудь невинное учреждение... театр, военкомат, вытрезвитель, подземный переход. И полилась бы невинная кровь, которая им по седьмое колено.

- Беспрецедентное зверство, - с почтительным гневом вставил коротенький подполковник, тоже метивший в генералы. - Ведь ясно написано: телефон, телеграф, почту.

- Или, на худой конец, больницу, - кивнул Зазор. - Опыт подсказывает, что это тоже эффективно. Увеличьте изображение.

На экране четвертого телевизора слева вырос Кастрыч, нырявший в подъезд. Через минуту здание было окружено джипами; звероподобные тени в камуфляже, с чулками на головах, потянулись следом. Одним из последних, властно попирая снежок армейскими ботинками, вышел сам полевой командир - без маски, так как не видел смысла таиться ни перед Аллахом, ни, тем паче, перед людьми. Он грациозно подал руку Мулло-Насрулло и, любовно приобняв, повел его к дому; Очкой-Мартын выполз последним. Зазор хорошо различал его обиженное лицо.

- Все, - выдохнул Зазор. - Раздать оружие.

Он лично проследил за выполнением приказа. Гремели двери, грохотали сапоги.

- Вот так, падлы, - обрадовался Зазор.

Не выпуская Билланжи; хрипя, ругаясь, кашляя - простудился в пути, Кастрыч отвел ногу и с силой впечатал ее в родную дверь. Та была мало что опечатана, но в придачу - массивная, из цельнометаллических листов с бетонной прослойкой; Кастрыч сам ее придумал и поставил, когда грибоварение окрепло и завертелось; для пущей надежности он даже замуровал в бетон останки некоторых неугодных людей, которых не отважился пустить на удобрения, боясь покалечить грибной генотип. Он ударил, зная, что это ни к чему не приведет - не та была вещь, чтобы сдаться после первого, ознакомительного нажима, но дверь медленно отворилась: его кто-то ждал - либо друзья, предугадавшие возвращение на кровь и блевотину, либо враги, намеревавшиеся выколотить из него и то, и другое. Кастрыч свалил Билланжи себе под ноги, помассировал истерзанный сосок и крадучись, перешагнув через тело, вошел в прихожую. Проклятая цепь громыхнула. Кастрыч заторопился к шкафчику со средневековым слесарно-пыточным инвентарем.

В квартире царил полумрак, приправленный загустевшим, затхлым запахом, где смешались тлен, прах, кровь, грибная сукровица и предсмертные экскременты, молекулярно модулированные давно оборвавшимся многоголосым воем и визгом о пощаде.

Орудуя клещами и зубилом, роняя пенистую слюну, Кастрыч разомкнул стальное кольцо и блаженно пошевелил кривыми когтями.

- Не ждал? - спросил голос, исполненный презрения.

Каллапс Гвоздоев стоял на пороге, привалившись к косяку и поигрывая кинжалом. За его спиной прятались и хихикали Мулло-Насрулло и Очкой-Мартын; последний при этом не забывал разминаться, будучи верным последователем Кунфуция.

Кастрыч огляделся.

- Здесь на меня спускается вдохновение, - повинился он застенчиво. - Благословенные места! Здесь я слагаю стихи.

Не давая воинам Аллаха опомниться, он взгромоздился на табурет и прочел:

- Натуры девственной кристалл, алкая дерзких истязаний, себя раскованно ласкал, терпя неслыханных страданий.

- Что это? - взвизгнул китаец, воспитанный на лирике, полной поднебесного смысла. Стихи Кастрыча резанули его изнеженный слух, и он в ярости затопотал тонкими ножками. - Что это за гнусность? Что за кристалл, как он мог?

- Это метафорическая аллегория, - снисходительно пояснил Кастрыч и спрыгнул на пол.

Кастрыч ухватил цепь за свободный конец и проворно набросил на шею полевого командира. Тот, недоумевая, вскинул кинжал, но Кастрыч был расторопнее. Захлестнув петлю, он дернул, и Билланжи в один рывок подтянулся к Гвоздоеву, оказавшись с ним лицом к лицу. На миг очнувшись, Билланжи зашелся в кашле и выплюнул в командирскую бороду свежий туберкулезный сгусток. Тот схватился за горло, пораженный острым удушьем.

Всплыли, казалось, давно растерянные медицинские познания. "Аллергическая реакция немедленного типа. Анафилактический шок", - такой диагноз, на удивление верный, поставил себе Гвоздоев прежде, чем умереть.

Очкой-Мартын, вскричав, завис в воздухе, готовый к удару, и Кастрыч разорвал его надвое, схватив за ноги, разметавшиеся в шпагате.

Мулло-Насрулло, отступая, затравленно лопотал бессвязные молитвы.

- Не любишь свинину? Жри!

Оседлав его привычным, давно отработанным в лесополосе скоком, Кастрыч набивал ему рот последними, в страхе подергивающимися ушами и губами. Видя, что этого недостаточно, он выхватил из-за пояса изнемогающего противника пыльный молитвенный коврик, скатал в трубу и одним ударом заколотил в глотку. Когда Мулло-Насрулло умер, Кастрыч вступил с ним в первобытнообщинные, они же возвратно-поступательные, отношения.

Потом радостно закричал от победы, выбежал из квартиры и побежал к достопримечательному жилищу Амбигуусов.

Пока шла расправа над главарями, террористы рангом пониже и подурнее, не подозревавшие об уготованной им участи, хозяйничали в оранжерее. Они как раз выворачивали ломом толчок, рассчитывая проникнуть в тайник с грибами счастья и долголетия. Батоно Насос вбежал к ним с перекошенным лицом:

- Запирайтесь, минируйте помещение! Скорее, пока не ворвался бешеный!

Те, кинувшись в прихожую, едва успели захлопнуть дверь перед рассвирепевшим волкодавом; Кастрыч, налетев на препятствие, стал ломиться и царапать деревянную обшивку.

Гасан семенил по комнатам и разматывал шнур, остальные затягивали взрывоопасные пояса. Откуда-то появилась неистовая молодая женщина в черном; она была перевязана этими поясами, как пулеметными лентами, поверх платья. Лицо оставалось прикрытым, и только сверкали яростные комсомольские глаза.

Следом появилась и вторая женщина.

Эту, поминая восточного черта, приволок за волосы Абдурахман.

- Вылизавета! Вылизавета!

Дверца старинного шкафа вывалилась, увлекая за собой Козлова и Угостиньо Нету. Путаясь в постельном белье, Козлов призывал свою капризную супругу, готовый простить ей отвращение к его неудачному имени.

Гасан бросил шнур и заступил им дорогу. Он обшарил обоих, нашел документы, просветлел лицом:

- Наконец-то! Вяжите Амбигусов, братья!

Минутой позже Батоно Насос ворвался в кухню, распахнул окно, на миг опешил от мороза, вцепившегося в лицо, а потом заорал:

- Дом заминирован! Немедленно уберите своих шакалов! Иначе, во имя Аллаха, я взорву ваш нечестивый музей!

Держа Козлова и Нету за тощие шеи, не забывая одновременно насиловать Вылизавету, он выставил плененных мужчин в оконный проем, как балаганных кукол, и пронзительно крикнул:

- Теперь у нас есть мозги!

- Нет! - возразил ему громкоговоритель не без толики сострадания.

Зазор, слушавший обращение к народу из безопасного центра, взял микрофон:

- Пошел автобус, - велел он, лучась торжеством.

Автобус, ведомый законспирированным, еще в незапамятные времена внедренным дублером, взревел и осторожно выкатил из подворотни.

Один из адъютантов Зазора, обмирая от собственной смелости, пискнул:

- Там же Кастрыч, господин генерал... Виноват - там же Кадастрыч... И наши ребята уже внутри.

Лицо Зазора прыгало, таяло, изменялось и вновь становилось прежним, приходя в согласие с паспортными данными. Адъютант прикрылся рукой, защищаясь от наваждения и не желая видеть эту физиономическую рябь.

- Взорвутся два дома! - растолковывал Зазор. - А иначе взорвались бы три!..

Он махнул рукой и сказал:

- Поехали!

Рябина, давно полыхавшая гроздьями, добралась-таки до зеленки, которую опалила, лизнув огнем.

...Город качнулся от грохота и пламени, взорвались четыре дома.

ЭПИЛОГ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО

Одиноки ли разумные во Вселенной? Как и везде, как и всегда.

Они подобны благородным грибам, которые никак не встретишь, хотя наматываешь милю за милей, идешь да идешь, не находя полезного, и вдруг он торчит - одинокий, огромный, съедобный, лишь самую малость подъеденный червяками, лишь с краю надкушенный слизняком. И больше такого нет. Хотя, куда ни ткнись, жизнь попадается, но все не та - пластинчатая, бледная, с отравленной бахромой.

И плохо дело, когда восхищаются положительным в человеке, ибо людские претензии подразумевают естественность плюсов, благодаря которой все хорошее и доброе обыденно и натурально, как пара рук или пара ног.

Сартура донимали планетарные сны о бескрайних полях, колосящихся приветливыми грибами. Отец, уложив на плечо косу, с улыбкой приближался к доброй покойной маме, которая сцеживала ему молоко в пятилитровую банку. Далеко-далеко, соревнуясь песнями с жаворонками, гоготал жеребец, на поверку оказывавшийся Кастрычем; Кастрыч скакал, видный среди поганок по грудь, на ком-то скрытом и справедливо наказанном.

Себя же Сартур видел маленьким мальчиком, который расхаживал по тропинке и грозил всех убить или, по меньшей мере, всеми жестоко править.

Взирая с тоской на хрупкую и беззащитную полусферу Земли, Сартур Тригеминус провожал взглядом мусорный контейнер, пустившийся в бесконечное орбитальное путешествие. Тот кувыркался над стратосферой, находясь Превыше Всего. В ушах у Сартура стояли шум и гам, которые подняли еще не до конца распавшиеся покорители космоса. Их вопли дополнялись отчаянным стуком в наглухо задраенный люк. Миссия Тригеминусов завершилась в первые сутки космической вахты, ибо выяснилось, что продублированные организмы не в состоянии сохранять межклеточные связи в условиях невесомости. Тяжелее всего было проститься с командиром международного экипажа. Доверчивый американец, бодро досадуя на понос и насморк, лично утрамбовал протестующее войско в контейнер и уже собирался попятиться, как вдруг получил пинок, приложился к трамбуемым, а люк захлопнулся.

- Может, вытянет? - со слабой надеждой прогудел Сатурн. - С кем не бывает.

- Он тренированный, поэтому разложится последним, - возразил Сартур.

Американец, видя, что дело плохо, стоически затянул "Зеленые холмы Земли", пока не сбился на полосатый гимн, с которого звездами сыпались ключевые слова: память отказывала.

Контейнер присоседился к угрюмой компании себе подобных, давно запакостивших ближний космос и рвавшихся в дальний.

- Вояджер, - горько усмехнулся Сартур и помахал кувыркающейся помойке. Простившись, он быстро составил рапорт о срыве ботанического эксперимента и отправил его на Землю, на имя Зазора, но ответа не получил.

Не получил он его и на вторые сутки, и на четвертые, и на четырнадцатые.

Эфир заливался безумными вакуумными песнями про абсолютный нуль.

Сатурн со скрещенными руками хмуро плавал по рубке. Он чувствовал, как с каждой секундой теряет кальций.

- Генерал не отзывается, - уверенно констатировал Сартур после девятнадцатой попытки.

- Он гневается на тебя, - осторожно предположил отец и поймал губами автономную капельку питательной смеси. - Ты обидел его, сынок. И что тебя только гложет?

- Бессилие, - признался Сартур и оттолкнулся от пульта. Скрестив руки, как скрестил их отец, он провернулся в воздухе унылым штопором. - Мы мешаем ему, угрожаем ему. И он воспользовался приобретенной властью. Наша экспедиция никому не нужна. И станция, подозреваю, тоже уже не нужна. Она состарилась и вышла из моды. Боюсь, что ее хотят утопить, как предыдущую.

- Она же международная, - напомнил Сатурн. Он бестолково целился в кресло и все время промахивался.

- Ну и что? Законсервировали и готовят к уничтожению. О нашем полете никто и не знает, кроме господ офицеров. Наш генерал, наверное, уже всех поменял на поганки. А нас убрал - как Мувина и Парогонова.

Сатурн потянулся к сыну и снисходительно потрепал его по космическому трико.

- Ты бредишь, как всегда. Вот снова начал. Чем ему помешал несчастный Мувин?

- Старая история, которая повторяется, как фарс, - вздохнул Сартур. - Опять узнали Куккабурраса, всего и делов. Помнишь зарубки? Я никак не мог сообразить, на что намекает Зазор, а главное - зачем намекает. Но потом догадался: настоящего Зазора давно уже нет, и мы имеем дело с размноженным Куккабуррасом. Все дело в тройне. Третий Куккабуррас, маскирующийся под Зазора, стал самым ублюдочным, как и положено третьим. Но ублюдочным - для прототипа, а не для нас. То есть он оказался нелишенным зачатков совести. Поэтому он подал мне знак. Он понимал, что не сможет долго сопротивляться ни близнецам, ни преступному стержню личности. Мы хорошо знали Куккабурраса и были опасны. Куккабуррас номер три явился, чтобы убить нас, отнял у Кастрыча топор. Но так и не смог, потому что не был оригиналом. Ему пришлось следовать плану, который он разработал вместе с Мувиным.

- А где же первый Куккабуррас? - спросил Сатурн, полный сомнений.

Сартур повел плечами.

- Откуда мне знать? Вот тебе еще одно доказательство, - он вынул из кармана сигаретную пачку. - Пэлл-Мэлл.

Отец уважительно слушал. Он уже давно относился к сыну совсем иначе, чем это было на заре грибной эпохи. Сатурн рассеянно пощелкивал тумблерами, от которых, как выяснилось, все равно не было никакого прока.

- Я думаю, - продолжал Сартур, - что настоящий Зазор, имея прочные связи в криминальном мире, рискнул и внедрился в камеру, где Эл-Эм отсиживал срок. Его разоблачили, убили, а Куккабуррас перед побегом скопировал бедолагу. Мувин узнал его - не знаю, как. Здесь остается гадать. Эл-Эм прихрамывал, ему было трудно без трости. Может быть, он споткнулся или еще что-то сделал, на миг явив полковнику знакомый образ. Ты же знаешь - иногда бывает достаточно секундной позы, взлета бровей... В какой-то миг он перестал себя контролировать, а проницательный Мувин воспользовался этим мигом и стал опасен. Куккабуррас убил сначала его, а потом и Парогонова, на которого свалил всю вину. Перепугавшись, Куккабуррас решил поскорее избавиться и от нас. Многократное размножение и пиратское копирование привели к тому, что он все больше повреждался в уме, сочинял нелепые, сложные способы с нами покончить - вроде нынешнего. Хотя... - Сартур умолк и задумался.

- Ты снова про свой градиент глупости?

- Да, про него, - кивнул юноша. Резкое движение принудило его стронуться с места и поплыть. - Возможно, нам только кажется, будто все это неполноценно и уродливо. Но это же гриб, если вдуматься - точнее, функция гриба. Закат не является причиной восхода; у них есть одна общая, тайная причина.

Повисшее в невесомости молчание растворилось пресной тишиной, которая еще ярче подчеркивалась любыми звуками - не то механическими, не то живыми.

Внезапно Сатурн очнулся, ударенный памятью об отцовском долге. Вид парящего сына наполнил его печалью и страхом. Сатурн испытал острую потребность заботиться, беречь, опекать, нянчить и покровительствовать. Он понимал, что наверстывать упущенное поздно, и все-таки впорхнул за пульт, бормоча:

- Не бойся, сынок, не бойся, папа здесь, папа спасет тебя.

- Я не боюсь, - флегматично ответил Сартур, продолжая плавно поворачиваться по часовой стрелке и против нее.

Отец не слушал. Он жал на кнопки трясущимися пальцами, без устали повторяя в тупую выпуклость микрофона:

- Земля, Земля, ответьте нам, Земля.

Земля молчала, имея в себе на уме.

октябрь 2004 - июль 2005