Папа ищет работу

Папа даёт концерт

Почему о плохом и грустном можно писать целые тома и библиотеки, а о хорошем получается едва ли пара страниц?

Когда рассказываешь о неудачах, обидах, грусти — каждая подробность становится очень живой, интересной, а вот о радости… Только услышав слова «улыбнулся», «почувствовал тепло» и «тут всё наладилось» — люди машут руками, кивают, буквально пролистывают твой рассказ, и им становится неинтересно. А что же им ясно? Может быть, счастье все так любят и его ждут, потому что узнают с первых букв?

С вами бывало по-другому?

В зале было темно: раскашливались скрипки и музыканты, ухали трубы, шелестели пышные платья. Я вдыхала наполненный волнением воздух — у меня кружилась голова, так я переживала. Тяжёлые бордовые шторы то там, то тут показывали ноги, руки, спины сотрудников консерватории. Все готовились к концерту.

Мама — совсем высокая, совсем красивая, в длинных-длинных серёжках — сидела рядом и держала меня за руку. Мы обе пахли духами, как цветы: из трёх флакончиков я обрызгала себя, ещё из одного — букет цветов, и ещё из одного разрешила надушить себя мама.

Нет, это не концерт в ДК для маленьких человечков. Это премьера симфонии в Большой консерватории. Как мы тут оказались с мамой?

С нашего балкончика открывался лучший вид на зал и на оркестровую яму — раньше это название приводило меня в ужас, но папа взял меня за руку и провёл между рядов музыкантов, сидящих в яме, как в окопе. И теперь сочетание оркестра и ямы кажется мне смешным.

Барабан, как медведь, заворчал в правом углу. Папа стоял с дирижёром за кулисами: последние приготовления перед концертом не могли пройти без него. Музыканты рассаживались по табуреткам и стульям, улыбались друг другу, протирали очки и открывали ноты на нужных страницах. Над нотами привставало на цыпочки имя папы: Аркадий Глушков.

Свет совсем погас, и в уплывающих влево и вправо шторах появились дирижёр и папа. На них набросились два ярких луча софитов, папа и дирижёр поклонились залу и под аплодисменты спустились к музыкантам. Грянула музыка.

Она дрожала, как люстра, знакомо накатывала волнами, лилась под балкон, исчезала и вдруг стеной обрушивалась на зал из дальнего угла сцены. Эх, послушало бы эти звуки папино старое фортепьяно: ему не гудеть так в нашей гостиной, сколько ни стучи, согнувшись над клавишами, и ни бей по педали ногой.

Через несколько минут к нам на балкон зашёл папа. Мама заулыбалась, папа поцеловал меня в затылок и присел на перила. Мне показалось, что стало ещё светлее.

Музыканты на пару секунд затихли, опустили смычки, скрипки, расслабили пальцы и шеи. И тут же, с новой силой, полилась музыка. Это — вы не поверите! Это было моё египетское танго! Танго, которое папа сочинил для меня и борьбы с хандрой.

Золото пустыни, чёткий ритм, ветер, профили египетских богинь и богов с головами львов, котов и собак наполнили зал консерватории. Таким большим, словно пирамида, я его ещё не слышала! Папа подмигнул мне и, повернувшись в профиль, выставил голову вперёд, словно голубь или египтянин.