Паровая кровь

Глава 8

Политическая победа имеет горький привкус железа и пахнет остывающим пеплом. Всю неделю после показательной порки Райхенбаха и его сынка я наслаждался тишиной. Не той благостной тишиной, что бывает в летний полдень, а напряжённой, звенящей тишиной затишья перед бурей. Аристократия затаилась, они зализывали раны, нанесённые их гордыне, и я не сомневался, что в своих шёлковых салонах и прокуренных кабинетах они уже плетут новые сети, более тонкие и более ядовитые. Но пока их ненависть была вынуждена прятаться, я получил главное — время. Время, которое я не собирался тратить на дворцовые игры.

Моя настоящая война шла не в тронном зале, а здесь, в самом глубоком и самом секретном подвале под «Кузницей». В помещении, которого официально не существовало. Воздух здесь был густым и едким, пропитанным запахом сырости, алхимических реагентов и моих бесчисленных неудач.

— П-ш-шик…

Очередная порция серо-жёлтой дряни на металлической пластине не взорвалась, не вспыхнула, а лишь лениво испустила клуб вонючего, едкого дыма и превратилась в шипящую, пузырящуюся пасту. Я с отвращением отмахнулся от дыма и с силой провёл рукой по лицу, размазывая сажу и пот. Третья неделя экспериментов. Третья неделя бесплодных попыток воссоздать в этом проклятом мире самую простую и самую важную вещь. Порох…

Я знал формулу наизусть, как «Отче наш»: 75 % селитры, 15 % угля, 10 % серы. С углём и серой проблем не было, местные алхимики и гномы поставляли их в избытке. Но селитра… эта белая, похожая на соль смерть, была здесь на вес золота. Те крохи, что удавалось добыть алхимическим путём из навоза и прочей органики, годились разве что для фейерверков. Для войны, для тысяч снарядов и миллионов патронов, нужны были промышленные масштабы. Нужны были жилы, месторождения, целые пещеры, покрытые этим белым кристаллическим инеем.

И их не было!

Я отправлял геологов-гномов, посылал людей-рудознатцев. Они прочесали все известные холмы и пещеры вокруг Вольфенбурга. Результат был нулевым, земли герцогства были богаты железом, медью, даже редкими рудами, но их каменные жилы были пусты. Словно какой-то древний бог высосал из них всю взрывную мощь, оставив лишь тугоплавкий, упрямый камень.

Моя технологическая революция зашла в тупик. Я мог до бесконечности улучшать свои паровые машины, клепать винтовки, даже строить бронированные повозки. Но без пороха всё это было лишь временной мерой. Против магии тёмных эльфов, против их чудовищ и растущей мощи мне нужен был не просто пар. Мне нужен был огонь, заключённый в металл. Огонь без магии. А для него нужна была селитра.

Я в ярости ударил кулаком по столу, заваленному колбами и ретортами. Несколько склянок подпрыгнули и жалобно звякнули. Я чувствовал себя идиотом. На Земле я мог рассчитать баллистическую траекторию снаряда до миллиметра, а здесь не мог создать простейшую взрывчатку.

И в этот момент отчаяния в голове что-то щёлкнуло. Я искал на поверхности. Я мыслил, как человек, как обитатель верхнего мира. Но этот мир был многослойным. И если на поверхности чего-то нет, возможно, стоит поискать глубже.

Через полчаса в моей тайной лаборатории стоял он. Скритч, вожак местного клана ратлингов. Невысокий, жилистый, нервно подрагивающими усами и умными, он выглядел неуместно в этом царстве химии. Он мялся у входа, сжимая в руках свою потрёпанную шапку, и его длинный, голый хвост подёргивался от напряжения. Ратлинги боялись меня, как и все, но их страх был смешан с благодарностью. Я был первым, кто отнёсся к ним не как к грязным вредителям, а как к полезным специалистам.

— Вызывали, Железный Барон? — спросил он тонким голосом, его нос дёргался, втягивая незнакомые запахи.

— Вызывал, Скритч, — я подошёл к нему и протянул на ладони щепотку белого порошка — те драгоценные крупицы настоящей селитры, что мне удалось синтезировать. — Знаешь, что это?

Он осторожно, кончиками пальцев, взял несколько кристалликов и растёр их. Затем так же осторожно понюхал.

— Соль? Но… странная. Холодная.

— Это не просто соль, Скритч. Это то, что заставляет вещи делать «бум!», — я попытался объяснить как можно проще. — Мне нужно много этой соли, очень много. Мои люди и гномы искали её наверху и не нашли. Я хочу, чтобы её поискали твои люди внизу.

Глаза Скритча расширились.

— Внизу, барон? Но… там же…

— Я знаю, что там, — прервал я его. — Я не посылаю вас в обитаемые туннели. Я говорю о старых, заброшенных ходах. О тех местах, куда даже гномы боятся соваться. О глубоких, мёртвых жилах. Вы, ратлинги, знаете подземный мир лучше, чем кто-либо. Вы чувствуете камень, вы читаете его трещины. Если эта соль где-то есть, вы её найдёте.

Он молчал, его маленькие глазки бегали по моему лицу, пытаясь понять, шучу я или нет.

— Это опасно, барон, — наконец прошептал он. — Очень опасно. Старые туннели… они не прощают ошибок. Обвалы, газы, твари, о которых даже легенд не слагают…

— Война тоже не прощает ошибок, Скритч, — мой голос стал жёстким. — И если я не найду эту соль, то скоро твари из подземелий покажутся нам милыми домашними питомцами по сравнению с тем, что сделают с нами тёмные эльфы. Я дам тебе лучшее снаряжение. Масляные лампы, кирки из гномьей стали, мои новые арбалеты для защиты. Но мне нужен результат!

Я смотрел на него в упор, и он не выдержал моего взгляда. Он опустил голову, его уши поникли.

— Мы… мы сделаем, барон, — пробормотал он. — Мы знаем камень. Мы найдём вашу холодную соль. Или умрём, пытаясь.

Через час я стоял у входа в один из самых старых и глубоких туннелей, который начинался прямо под фундаментами моей «Кузницы». Чёрный, зловонный зев, из которого несло вековой пылью, гнилью и могильным холодом. Отряд из двух десятков ратлингов во главе со Скритчем, экипированные и вооружённые, один за другим исчезали в этой темноте. Их фонари, качающиеся в глубине, становились всё меньше и меньше, пока не превратились в крошечные, дрожащие звёздочки и, наконец, не погасли совсем.

Они ушли, а я остался один в гулкой тишине, глядя в эту бездну. И в этот момент я почувствовал себя не всемогущим бароном, а инженером на космодроме, который только что запустил свой единственный, драгоценный исследовательский зонд в неизведанную, враждебную черноту космоса. Я отправил свою последнюю надежду в утробу этого мира. И теперь мне оставалось только ждать. Ждать, вернётся ли зонд с данными, которые изменят всё. Или навсегда сгинет во тьме.

Я отсчитывал время не по дворцовым часам, а по ритму паровых молотов и сменам рабочих бригад. Четыре дня моя последняя надежда блуждала где-то в холодной, безмолвной утробе этого мира. Я пытался работать, погружался в чертежи, оптимизировал производственные линии, но мыслями я был там, внизу, в темноте, вместе с маленьким, отчаянным отрядом ратлингов. Каждый раз, проходя мимо запечатанного входа в старый туннель, я чувствовал, как по спине пробегает холодок. Бездна молчала.

А на пятый день она заговорила.

Я был в цеху, проверяя качество новой партии стволов, когда до меня донёсся крик. Не крик боли или ярости, а тот особый, леденящий душу вопль, в котором смешались ужас и паника. Я бросил ствол на верстак так, что тот жалобно звякнул, и выбежал на плац.

Из чёрного зева туннеля, шатаясь и спотыкаясь, вываливались они, вестники из тьмы. Это были не те бравые, хоть и напуганные, разведчики, которых я отправлял на задание. Это были призраки, выблеванные самой преисподней. Из двадцати вернулось не больше половины. Они были все в грязи и какой-то слизи, одежда превратилась в лохмотья. Несколько ратлингов были ранены, их тащили на себе товарищи, но раны были не самым страшным. Самым страшным были их глаза.

Я видел глаза солдат после боя, видел страх, видел усталость, видел опустошение. Но в глазах этих ратлингов было нечто иное. В них застыл тот первобытный, иррациональный ужас, который выжигает душу дотла, оставляя лишь пустую, звенящую оболочку. Они смотрели не на меня, не на свет солнца, а сквозь всё это, на что-то, что всё ещё преследовало их из непроглядной глубины.

Скритч был среди них. Он не был ранен физически, но выглядел хуже всех. Он стоял на коленях, тяжело дыша, его тело сотрясала мелкая, неудержимая дрожь, а взгляд был абсолютно безумным.

— В лабораторию! Его и ещё двоих, кто может говорить, — приказал я подбежавшим оркам. — Остальным — медиков и горячую еду. И никого к ним не подпускать.

Через несколько минут Скритч сидел в кресле в моей тайной лаборатории. Я плеснул ему в кружку неразбавленного гномьего самогона, который держал для особых случаев. Его пальцы не могли удержать кружку, она стучала о его зубы, пока он жадно, судорожно глотал обжигающую жидкость.

— Что случилось, Скритч? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и ровно. — Где остальные?

Он поднял на меня глаза, и я увидел в них слёзы.

— Тьма, барон… Она их забрала, — прохрипел он. — Один сорвался в пропасть, которой не было конца. Двое… двое просто сошли с ума. Начали кричать и биться головой о камни, пока не затихли. Мы… мы не смогли их остановить.

Он снова отхлебнул из кружки. Дрожь немного унялась.

— Соль… — начал я, но он перебил меня, истерично мотнув головой.

— Нет там соли, барон! Нет! Мы искали! Мы прошли по всем старым ходам, мы спускались так глубоко, как не спускался ни один ратлинг за тысячу лет! Там только мёртвый камень и тишина!

Он замолчал, собираясь с силами.

— А потом… мы нашли их.

— Кого?

— Туннели. Новые. Не наши и не гномьи. Гладкие, будто проплавленные, а не прорытые. Стены… они были тёплые на ощупь. Это работа Пожирателей Камня, барон. Чудовищ, которых используют тёмные эльфы. Мы поняли, что они роют прямо под нами. Гораздо глубже, чем мы думали.

Моё сердце пропустило удар. Это было очень плохо. Это означало, что вся наша оборона на поверхности всего лишь тонкая корка льда над кипящим вулканом.

— Мы пошли за ними, — продолжал Скритч шёпотом, словно боялся, что его услышат здесь, в освещённой лаборатории. — Мы должны были узнать, куда они ведут. Туннели уходили всё ниже и ниже. В места, о которых наши старейшины говорят только в самых страшных сказках. В Вечную Глубь. Туда, где камень не помнит солнца. Воздух стал тяжёлым, давящим. И тишина… она стала другой. Не пустой, а… напряжённой. Словно что-то огромное затаило дыхание.

Он снова вцепился в кружку, его костяшки побелели.

— И тогда мы услышали.

— Что вы услышали?

— Это был не звук, барон, — его голос сорвался на писк. — Это… это чувство. Оно шло не из ушей, а из костей. Из самой земли. Низкий, ровный, утробный гул…

Он начал отбивать ритм пальцем по столу, и от этого простого звука по моей спине пробежал холодок.

— Он был везде. Он проникал в голову, заставлял зубы вибрировать. Словно… словно мы стояли на груди спящего гиганта. Словно билось гигантское, размером с гору, сердце.

Скритч замолчал, его взгляд снова стал безумным.

— Мы не выдержали и побежали. Мы бежали, не разбирая дороги, пока этот гул не стал тише, пока мы не перестали его чувствовать. Мы бежали, пока не вывалились сюда, наверх.

В лаборатории повисла тишина, нарушаемая лишь тяжёлым, с присвистом, дыханием ратлинга. Я стоял, как громом поражённый. Мой мозг лихорадочно пытался найти рациональное объяснение. Сейсмическая активность? Подземный вулкан? Гигантский геотермальный источник? Но рассказ Скритча, его животный, первобытный ужас, не укладывался в эти рамки.

Ритмичный гул. Гигантское сердце. И новые туннели тёмных эльфов, ведущие прямо к нему.

Картина, складывающаяся в моей голове, была чудовищной. Тёмные эльфы не просто вели войну на поверхности. Они вели раскопки. Они бурили этот мир, как нефтяную скважину, пытаясь добраться до чего-то, что спало в его недрах. До чего-то древнего, огромного и, судя по всему, живого. И этот гул означал, что они почти у цели. Они потревожили его.

Они разбудили то, что спало глубоко под землей.

— Сердце, Скритч? — я заставил себя говорить спокойно, хотя холодок, пробежавший по спине, не имел ничего общего с научным любопытством. — Это может быть что угодно. Ритмичная геотермальная активность. Пульсация магматического кармана. Даже акустический эффект от работы каких-то гигантских механизмов тёмных эльфов.

Я говорил, а сам понимал, насколько жалко и неубедительно это звучит. Скритч посмотрел на меня так, будто я пытался объяснить ребёнку, потерявшему мать, что её уход, это всего лишь статистическая погрешность.

— Нет, Железный Барон, — прошептал он, и в его голосе прорезалась странная, жуткая уверенность, пришедшая на смену панике. Это была уверенность приговорённого к смерти, который точно знает имя своего палача. — Это не камень и не механизмы, это Она.

— Она?

Скритч поставил пустую кружку на стол. Его дрожь почти прекратилась, сменившись фатальной покорностью.

— В каждом народе есть свои сказки на ночь, барон. У людей про демонов и злых королей. У гномов про драконов, спящих на золоте. А у нас, у ратлингов, у тех, кто живёт в теле мира, а не на его коже, есть только одна настоящая сказка. Колыбельная нашего вымирания. Легенда о Матери.

Он говорил тихо, почти нараспев, и слова его, казалось, заполнили всю лабораторию, вытесняя из неё воздух.

— Наши старейшины говорят, что, когда мир был молод и горяч, Она уже была здесь. Не существо, а сама первобытная, голодная жизнь. Она спала, впитывая тепло и энергию из самого сердца камня. Она спала тысячи лет, и её сон был покоем для мира. Но иногда… иногда её тревожат.

Я молчал, слушая, как миф и реальность сплетаются в моей лаборатории в тугой, удушающий узел.

— Когда кто-то роет слишком глубоко, когда нарушает покой вечных пластов, Она просыпается. И этот гул… — он снова отбил пальцем по столу. — Это не просто звук её сердца. Это звук её голода. Она начинает пробуждаться. А когда она проснётся окончательно, она начнёт рожать.

Его голос сорвался, перейдя на хриплый шёпот.

— Она — Матка. Прародительница, источник всей хитиновой скверны, всех Пожирателей Камня, всех тварей, что грызут корни гор. Она породит неисчислимые орды. Легионы, которые вырвутся на поверхность не из одного туннеля, а из сотен. Они попрут из каждой трещины, из каждой норы. Они затопят этот мир живой, голодной, клацающей волной, которая сожрёт всё на своём пути, пока не останется лишь голый, вылизанный камень. А потом Она снова уснёт. До следующего раза.

Я смотрел на него, и волосы на моей голове медленно поднимались дыбом. Это уже не было похоже на сказку. Это было похоже на описание биологического оружия, на механизм Судного дня.

— Тёмные эльфы… — прохрипел я, и мой собственный голос показался мне чужим. — Они роют свои туннели… они потревожили её?

— Они не просто потревожили, барон, — глаза Скритча наполнились отчаянием. — Они целенаправленно ищут её. Может, хотят подчинить. Может, натравить на нас. Глупцы! Её нельзя подчинить! Её можно только разбудить! И этот гул… он означает, что у них почти получилось!

Я откинулся на спинку кресла, которое вдруг показалось очень хрупким и ненадёжным. Все мои проблемы, нехватка селитры, интриги аристократии, даже война с эльфами на поверхности, в один миг съёжились, потеряли всякий смысл, превратились в пыль. Я пытался заделать течь в борту корабля, не зная, что со дна к нам уже поднимается гигантский кракен, чтобы утащить на дно весь наш проклятый остров.

Угроза подземной войны, о которой я думал, как о тактической проблеме, только что выросла в сто крат. Она превратилась в апокалипсис, тикающий прямо у нас под ногами. И этот ритмичный, утробный гул, который слышали ратлинги, был не просто звуком. Это был обратный отсчёт.

Я сидел в своей лаборатории, и тишина, казалось, давила на меня тяжелее, чем тонны камня над головой. Мой инженерный мозг, привыкший раскладывать любую проблему на составляющие, давал сбой. Как разложить на переменные конец света? Какую формулу применить к существу, способному породить армию, которая сожрёт цивилизацию? Я пытался построить винтовку, а сама планета, на которой я стоял, собиралась объявить нам войну.

Скритч всё ещё сидел напротив, съёжившись в кресле. Он выглядел как выживший после кораблекрушения, выброшенный на берег необитаемого острова. Он рассказал свою страшную историю и теперь молчал, опустошённый, ожидая моего приговора. Наверное, он думал, что я буду винить его в провале миссии. В том, что он не принёс мне селитру. Какая, к чёрту, теперь разница.

— Вы… вы бежали, — наконец выдавил я, пытаясь зацепиться хоть за какую-то деталь, хоть за что-то, что можно проанализировать. — Как вы выбрались? Вы же не могли вернуться тем же путём, раз там были новые туннели эльфов.

Скритч вздрогнул, словно я вырвал его из кошмара.

— Мы не бежали, барон. Мы падали, — прошептал он. — Мы катились, спотыкались, неслись сломя голову в любую щель, в любой боковой ход, лишь бы уйти от этого гула. Мы не разбирали дороги. Мы просто бежали от Тьмы, надеясь, что впереди будет другая тьма, не такая… живая.

Он замолчал, и в его глазах, до этого полных лишь ужаса, промелькнуло что-то ещё. Удивление, словно он сам только сейчас осознал, что произошло.

— Мы заблудились, полностью. Оказались там, где, по нашим картам, должен был быть сплошной, монолитный камень. Древние, нетронутые пласты. Но там был проход. Узкий, едва заметный. И мы полезли в него, потому что это был единственный путь, где гул становился тише.

Он снова замолчал, и я терпеливо ждал.

— И мы вышли… в другое место, не похожее ни на что. Тишина там была другой, барон. Не давящей, а… чистой. Воздух был холодным и свежим, без запаха гнили. Мы шли несколько часов по этой новой системе пещер. И потом… мы увидели свет.

— Свет? — нахмурился я. — Фонари? Эльфы?

— Нет, — он покачал головой. — Не от фонарей. Стены. Сами стены… они дышали. Дышали мягким, голубым светом. Неярким, как луна в дымке. Вся пещера, огромная, как ваш собор, светилась изнутри.

Он полез за пазуху своей рваной куртки. Его пальцы дрожали, но теперь в этом движении была не только паника, но и какая-то робость, почти благоговение. Он вытащил небольшой, с мой кулак, кусок камня и осторожно положил его на стол.

В полумраке моей лаборатории, заваленной чертежами и колбами, произошло маленькое чудо. Камень не был просто камнем. Он был испещрён толстыми, извилистыми прожилками чего-то, похожего на синий кристалл. И эти прожилки светились. Они пульсировали ровным, холодным, неземным голубым светом, который разогнал тени по углам и окрасил наши лица в мертвенные, призрачные тона.

Скритч смотрел на камень, как на святыню.

— Вся пещера была из этого. Стены, потолок, пол… Я поднял с его с земли и побежал дальше, пока не нашли выход в один из известных нам технических туннелей.

Я молчал, не в силах отвести взгляд от этого невозможного, светящегося чуда. Мой мозг, который несколько минут назад заглох перед лицом космического ужаса, внезапно взревел, как паровой двигатель, в который влили высокооктановое топливо.

Голубая руда. Та самая, которой поделился со мной Скритч, когда только пришёл в Вольфенбург. Та самая, сталь из которой вызывала паралич у подземных тварей. Вот только концентрация была в разы выше!

Я протянул руку и осторожно коснулся камня. Он был холодным, как лёд и очень был тяжёлым. А светился как светодиодный фонарь.

— Запасы, Скритч, — мой голос стал напряжённым. — Ты сказал, вся пещера… Насколько она велика?

— Огромная, барон, — глядя на меня с удивлением, ответил ратлинг. Он не понимал моего внезапного возбуждения. — Мы не видели её конца. Она уходила во тьму на многие мили. Это… это не жила. Это целая гора под землёй.

Я сжал камень в руке. Холодный свет пробивался сквозь мои пальцы.

Селитра и порох. Я искал ключ к войне на поверхности. Я искал способ делать «бум». А под моими ногами, всё это время, лежал ответ на другой, куда более страшный вопрос. Ответ на пробуждение Матки.

Это была не просто руда. Это был мой ультиматум подземному миру. Если сталь из неё действительно ослабляет тварей, то с такими запасами я мог вооружить не просто отряд. Я мог заковать в эту сталь целые армии. Я мог строить из неё подземные крепости. Я мог создавать оружие, которое будет для порождений Матки смертельным ядом.

Я поднял голову и посмотрел на Скритча. Ужас в его глазах ещё не прошёл, но теперь в них затеплилась крошечная искорка надежды, зажжённая моим собственным, внезапно вспыхнувшим азартом.

Плохая новость: под нами просыпается апокалипсис.

Хорошая новость: мы только что нашли способ дать ему по зубам.

Я посмотрел на светящийся образец в своей руке. Я получил ключ к победе в подземной войне и, возможно, нечто большее.