Пессимистические комедии (цикл рассказов)

ОДНАЖДЫ В ДЕКАБРЕ

Целыми днями по узеньким дорожкам Верхне-Фугуевского Дома отдыха гуляли разнообразные должностные лица. В том смысле, что все мы с вами имеем в жизни определенную должность, а то и две-три. Даже больше.

А в природе, как раз, буйствовал декабрь, дни стояли короткие, скучные, серые, то и дело валился снег из низких туч. И должность у подавляющего большинства обитателей этого приюта среди сосен была одна на всех. Предпоследняя. Должность пенсионера никакого значения.

Целыми днями благообразные старички и старушки в суконных платочках, в плюшевых жакетках, в валенках с блестящими калошами, в каракулевых шапчонках пирожком, в облезлых пыжиках, в джинсах, в дубленках, в прочем, являющем удивительную смесь разнообразных мод и веяний прошлых десятилетий, неспешно фланировали между голубыми приземистыми корпусами Дома отдыха. И эти одноэтажные корпуса-бараки, видевшие еще недавно, летом,

совсем другую публику, другую совсем, шебутную и рисковую, отчаянную и смеющуюся сквозь слезы жизнь, эти корпуса, нахохлившиеся под огромными снежными шапками, даже и они всем своим видом нагоняли на стороннего наблюдателя, если бы таковой случился, беспросветную скуку и меланхолию, располагали к покорному ожиданию естественной и неизбежной смены сезонов.

Возможно, в связи с этим, а возможно, и с другим, исчез с места своей основной трудовой деятельности массовик-затейник Оглядов, человек слишком увлекающийся, слишком, я бы сказал, творческий, что ли. Он был дипломированным работником культуры и всегда мучился от сознания закопанности своего таланта. Но служить больше нигде не мог, вернее, нигде больше не могли долго терпеть его чрезмерной увлеченности. И он исчез. И, пожалуй, опрометчиво он это сделал, однако сделал, и мы не будем сожалеть об исчезновении Оглядова, ведь именно благодаря его исчезновению и произошла эта совершенно удивительная история, нигде официально не зафиксированная, а потому неповторимая в качестве положительного или отрицательного примера.

А в это время директор Дома отдыха находился в очередном отпуске — когда же ему и отдыхать, если не зимой. И был он, естественно, далеко от своего культурного учреждения, ведь не брать же, в самом деле, путевку в собственный Дом отдыха. И всеми делами в здравнице заправляла кастелянша Аглая Григорьевна.

Как ей удалось сделаться правой рукой самого руководителя, неведомо. Однако факт остается фактом: Аглая Григорьевна уже не первый год подменяла шефа, подменяла вполне успешно, самовозгораний не случалось, количество жалоб тоже оставалось в пределах нормы, материальные ценности сохранялись на уровне.

А в общем, ничего особенного в этом кастелянском авторитете, пожалуй, и не было, авторитет ведь далеко не всегда адекватен занимаемой должности, тут многое определяется наличием громкого и веского голоса, природным умением как бы абстрагироваться от своей малой должности и с азартом совать нос во все дела, умением, говоря короче, поставить себя в коллективе. И Аглая Григорьевна умела. И никто уже из персонала Дома отдыха, включая и директора, не помнил, что Аглая Григорьевна — всего лишь кастелянша и больше ничего. Вернее, помнить-то, может, и помнили, но как бы не придавали значения этому, несущественному для столь колоритной и энергичной личности факту.

И вот когда исчез массовик-затейник, Аглая Григорьевна была страшно удивлена не его исчезновением, этого-то как раз и стоило ожидать, а была она удивлена тем, что, оказывается массовик-затейник нужен зимнему контингенту. И даже, пожалуй, в большей степени, чем летнему.

А отдыхающие, начав с тихого ропота, стали уже на второй день возмущаться довольно громко, начали угрожать пожаловаться, требовать вернуть им деньги за путевки.

А над окрестностями целыми днями носились голоса самых современных эстрадных звезд, они были слышны на много километров вокруг, это осоловевший от безделья и скуки радист потчевал отдыхающих, а также прочих лесных обитателей личными записями, потчевал совершенно безвозмездно, можно сказать, на общественных началах, но публике этого казалось мало.

Будь директор на месте, Аглая Григорьевна вела бы себя с обнаглевшими пенсионерами круто. Она бы им объяснила некоторые свои убеждения. Но директор находился далеко, а ей очень не хотелось, чтобы за время его отсутствия имело место хотя бы самое маленькое чепе. В этом заключался один из ее незыблемых принципов.

И руководительница отправилась в город. И дала объявление в газету. И уже на другой день перед ней стоял новый перспективный кадр.

Аглая Григорьевна с сомнением оглядела не очень из себя видного деятеля культуры. Это был невзрачный мужичок лет тридцати пяти в довольно поношенном костюмчике, без специального, естественно, диплома, вообще без какого бы то ни было диплома, но зато и без яркого творческого блеска в голубых ясных глазах, ведь этот блеск всегда легко различим для опытного взгляда, а его отсутствие и решило дело. Как и отсутствие других претендентов. Кадр назывался Олегом Чебаковым.

— И какие же затеи ожидают наших уважаемых отдыхающих? — с иронией спросила Аглая Григорьевна, самим тоном подчеркивая свою неограниченную власть здесь. А впрочем, ей вообще, мне кажется, импонировали всяческие самоучки, поскольку она и сама числила себя по разряду одаренных от природы людей.

— Я поэт, — сказал жалобно соискатель, — могу создавать сценарии для любых общественно-политических мероприятий.

И было видно, что приготовленную фразу он собирался произнести гордо, а вышло жалобно. И Аглая Григорьевна оформила поэта массовиком-затейником временно, рассудив, что под неусыпным наблюдением ничего страшного произойти не сможет.

И она, не откладывая, представила нового работника Олега отдыхающим и персоналу.

— Вечером прошу всех желающих собраться в нашем клубе, — успокоившись от пережитого волнения, важно сказал Олег. Никаких подробностей он не сообщил и уже одним этим сумел заинтриговать определенную часть истосковавшихся по массовости людей. Хотя были среди них и более дотошные. Они пытались для, чего-то выяснить у нового затейника, где он раньше работал и чем занимался. Спасибо, выручила непререкаемая Аглая Григорьевна.

— Вечером, вечером, вечером, — сказала она, — придете и все узнаете!

И доверчивые и любопытные пенсионеры вечером заполнили клуб до отказа. Они даже на фильмы так дружно не являлись, видно, здорово намаялись бедняги без культурного досуга. Аглая Григорьевна сидела в первом ряду и была настороже.

Чебаков вышел на сцену и сразу вспотел от волнения. Однако он твердым шагом прошел на середину к микрофону, кашлянул и без предисловия заявил:

— Будем ставить трагикомедию по моей пьесе. Ролей хватит на всех, а кому все-таки не достанется, я напишу специально.

Что тут было! Да все было, что должно быть. Шум, гам, оживление в зале, реплики с мест. Вопросы, не требовавшие ответов.

— Тихо! — вдруг неожиданно гаркнул поэт и сверкнул своими безвинными, вроде, глазами. — Тихо! Слушать меня!.

И такая уверенность, такая неожиданная властность послышалась в этом голосе, что люди мгновенно замерли. И даже Аглая Григорьевна, уже приподнявшаяся в своем кресле, опустилась обратно и закрыла рот.

— Ваша жизнь на излете, — сказал Чебаков, пронзительно глядя в зал и поддергивая штаны. — Ваша жизнь скоро перестанет быть бесконечной, а сколько всего не сбылось у каждого за долгие годы! Вы мечтали, у кого была способность мечтать, мечтали окрыленно и возвышенно, пока хватало на это сил, а теперь этих сил нет. Вы чего-то желали долгие годы и не получили, и уже не получите никогда. Прислушайтесь к этому слову — «никогда», прислушайтесь! В нем безысходность.

Я дам вам все, о чем вы мечтали напрасно, к чему стремились безнадежно. Потому что у меня все это есть. Вам нужна молодость — сколько угодно! Нужны силы — пожалуйста! Вы будете играть мою трагикомедию и забудете, что это всего лишь игра, а не сама жизнь, потому что жизни у вас уже было довольно много, а игры не было давно, а может, и не было никогда. Ибо я не считаю игрой ловкую жизнь, игра — понятие высокое! Но не в этом дело. Даже не в этом. За оставшийся до конца заезда срок вы проживете целый век, полный удач, побед и откровений, которых, вероятней всего, вы недополучили. Или вам кажется, что недополучили. Многим, если не всем, это кажется...

Итак, попрошу записываться на роли, — после почти незаметной паузы сказал массовик-затейник будничным голосом.

— А кому вы предполагаете дать в вашем спектакле заглавную роль? —спросил кто-то из зала робко.

— Вам, — мгновенно отозвался Чебаков, но, увидев замешательство публики, торопливо заверил: — И всем, кто пожелает участвовать. Статистов у нас не будет, все роли будут одинаково главными, это вас удивляет, но вы скоро сами во всем убедитесь. Я создавал свое произведение очень долго именно потому, что с самого начала поставил себе, как говорили мои многие знакомые, совершенно недостижимую цель. Но цель, представьте себе, достигнута. Ну, смелее!

— А если у меня нету таланту? — спросила какая-то старушка из заднего ряда.

— Есть, — ответил Чебаков, не раздумывая, — обязательно есть, и я его уже, кажется, вижу, вы представляетесь мне прирожденной светской дамой.

И люди стали по одному подходить к столику в углу сцены. И каждому массовик-затейник после непродолжительного раздумья вручал текст наиболее подходящей главной роли.

— Я хотел бы сыграть роль министра, — страшно стесняясь, сказал некий седой, но еще осанистый гражданин. — Дело в том, что до пенсии я был директором, и это дело мне представляется наиболее знакомым...

— И вы были счастливы?

— Нет, не очень, вот если бы министром...

— Тогда попробуйте сыграть клоуна, у вас должно непременно получиться, это вполне почтенная профессия, уверяю вас!

Удивительно, но бывший директор, совсем чуть-чуть поколебавшись, согласился. Удивительно и странно еще и потому что старые люди плохо поддаются переубеждению, в них фантастическим образом сочетается гранитная твердолобость с почти детской доверчивостью, они часто слишком серьезно относятся к самим себе, преувеличивая свои заслуги. Это, пожалуй, первый признак преклонного возраста: потеря ироничности к собственной персоне. Но, как бы там ни было, все эти новопризванные артисты всецело доверились своему режиссеру.

— Я бы изобразил адвоката, — попросил бывший прокурор, — если, конечно, у вас такая роль найдется...

— У меня найдется для вас любая роль, а та, которую вы просите, будет вам в самый раз.

— Я хотела бы попробоваться на кинозвезду, можно? — поинтересовалась старушка в сером парике и с блеклыми редкими бровями. — Я когда-то занималась в самодеятельности, и мне говорили, что у меня несомненный талант...

— И я скажу вам то же самое, только давайте сделаем из вас лучше ткачиху-орденоносицу, вы даже и не представляете, как великолепно будете выглядеть в этом качестве!

— Ну, давайте, вам, конечно, виднее...

— А я в детстве мечтала стать регулировщицей движения планет... —конфузливо прошептала другая пенсионерка.

— Разве такие бывают?

— Нет, но, понимаете, я мечтала...

— Ну, раз мечтали, то будете, а текст я вам подготовлю к завтрашнему дню.

Люди получали роли или обещание создать роль в ближайшее время и уходили. И вскоре осталась одна Аглая Григорьевна.

— Олежек, золотце, — сказала она, непривычно заробев, — а почему бы и мне не принять посильное участие в вашем эксперименте? Может, у вас и для меня найдется какая-нибудь роль, маленькая такая, знаете, чисто наблюдательная...

— Конечно, о чем речь, Аглая Григорьевна! А что бы вы сами хотели?

— Ну, я даже и не знаю, как сказать, ну, я бы хотела, чтобы меня любили все мужчины, это не очень глупо?..

— В общем, не очень, Аглая Григорьевна, но неужели вам не надоели эти ваши однообразные романы с отдыхающими, а они ведь были, во множестве были?..

Никогда никому другому Аглая Григорьевна не простила бы таких слов, а тут даже и ничуть не возмутилась, не оскорбилась нисколько. А приняла как должное, как вполне естественное, словно был этот невесть откуда взявшийся самозванец, поэт непризнанный, по меньшей мере проповедником, ее личным духовником, которые, как известно, давно устарели и не пользуются никакой популярностью; а то и самим господом Богом, перед ликом которого ничего не скроешь, а только и остается, что смирно признавать грехи и каяться.

— В общем, я думаю, — добавил Олег твердо, — что вам в глубине души всегда хотелось быть добропорядочной супругой, любящей матерью, хранительницей очага. Подумайте, ведь хотелось? А у меня как раз и осталась одна такая роль, у вас бы здорово получилось. И как раз она, как вы изволили выразиться, несколько наблюдательная, несуетливая. Так как, берете?

И железная Аглая Григорьевна только искренне закивала. Добавлю сразу, что постепенно нашлись роли и для остальных работников Дома отдыха, включая и неугомонного радиста...

А наутро, когда обитатели заведения проснулись, на улице, вопреки всем календарям, стояло настоящее лето. И благоухала свежей росой трава под окнами, и пели птицы, и новой краской сияли старые, еще вчера унылые корпуса. Только пруд не успел полностью оттаять за ночь, но обширная полынья плескалась возле пирса, и вода в ней была уже вполне теплой, пригодной для купания при любом состоянии здоровья.

Люди проснулись с каким-то давно позабытым весельем в сердце и высыпали на улицу с пляжными полотенцами через плечо. Сперва опасливо, а потом и совсем бесшабашно стали бросаться в воду, в которой, как выяснилось, невозможно утонуть и которая по вкусу точь-в-точь напоминала воду Черного моря, самого, как известно, синего в мире.

Оказалось, что это и было началом всеобщего спектакля. И только те, кому Олег еще не успел написать роли, ходили, как потерянные. И он спешно снабдил их нужными словами, и они мгновенно переменились.

Люди выходили из воды молодыми и даже уже загоревшими. Они знакомились по новой и сразу поголовно влюблялись друг в дружку, напрочь забывая о том, кем были они еще вчера.

Аглая Григорьевна привела на утреннее купание сразу пятерых, взявшихся неведомо откуда ребятишек, неужели бутафорских? — но они выглядели абсолютно живыми и настоящими, и сама она была удивительной. Все мужчины не могли оторвать от нее глаз и смотрели на нее, как на недоступное для личной собственности произведение искусства.

Все чувствовали себя тем, кем хотели чувствовать себя всю жизнь, а если не хотели, так теперь увидели, как прекрасно то, о чем они даже и не мечтали никогда. Ну, а раз чувствовали, значит и были. Они помнили, что проводят в Доме отдыха заслуженный отпуск, в котором все равны. И министр, и клоун, и кинозвезда, и командир ракетоплана.

Как быстро пролетели дни заезда! Но никто не думал о будущем, потому что настоящее было беспредельно прекрасным.

О будущем думал Чебаков. И он видел, что люди слишком отвлеклись от реальности, что его пьеса получилась гениальной, но как ее безболезненно завершить, он не знал. То ли опыта не хватало, то ли чего другого. А в общем, ему больше нечего было делать в Верхне-Фугуевском и надо было снимать декорации, смывать грим.

«Завтра снова замерзнет пруд, выпадет снег, кончится навсегда молодость — как переживут это бедные мои старички? — думал Чебаков. — Что станется с Аглаей?»

Но он уже не мог больше ничем помочь этим людям, его энергия была на исходе. Сон в тот вечер долго не приходил, а потом навалился сразу. Глухо шумели всю ночь сосны.

А утром Чебаков первым делом выглянул в окно и увидел необъятную голубую даль. Он протер глаза, быстренько натянул брюки и в тапочках на босую ногу выбежал на крыльцо. Снега не было и в помине. А со всех сторон, на сколько хватало глаз, плескался океан. И только Дом отдыха, с прилегающим лесным массивом, маячил единственной сушей среди кошмарных пучин...

С тех пор прошло много лет. Верхне-Фугуевский Дом отдыха сочли без вести пропавшим, сильно поудивлялись на этот счет, погоревали, кому полагалось, повздыхали, кто притворно, а кто и натурально, придумали сносное объяснение феномену, да и все. Что еще сделаешь?

А на острове длится и длится бесконечный солнечный день. Спектакль идет сам по себе, веселые, жизнерадостные, любящие и любимые люди окружают Чебакова. Последний день их заезда, похоже, никогда теперь не кончится, и они всем довольны, их только слегка раздражает затесавшийся невесть как в их молодую компанию угрюмый, вечно чем-то недовольный, единственный в Доме старикашка. Раздражает, но не очень. В основном они его не замечают, была нужда!

А этот старикашка не кто иной, как сам Олег Чебаков. И он чувствует себя единственной реальностью в этом придуманном им мире, потому что только на него здесь и распространяются неумолимые законы вечного времени.

А остров все блуждает и блуждает где-то между Черным и Беринговым морями, а может, и между двумя разными Вселенными. Надо бы попытаться определить координаты, но Чебаков этому делу не учен, да и солнце здесь никогда не заходит.