Пленница Кощея (СИ)

Глава 4

Нас провели в просторные покои. Две светлые комнаты с большими окнами соединялись неприметной дверкой. В одной меня хотели поселить, а в другой — Милаву.

Пока я осматривала ткани иноземные, пышные ковры, мебель из дорого дерева, которое, думала, и не увижу то за остаток жизни, Милавушка на перины пуховые села и притихла. А вскоре всхлипывать начала. Девки тут же засуетились. Одна наряды ей показывает, золотом расшитые, вторая яблочки в меду подносит, а красавица моя на дорогие подарки и не смотрит.

— Ну что ты, милая. Слава матушке-заре, мы пока еще живы, — я с трудом взобралась на высокое ложе и примостилась рядом с Милавой.

— Убьет нас Кощей, а не убьет так в темнице сгноит, — причитала она и всхлипывала.

— Ну, полно тебе, красавица, — я принялась гладить Милавушку по спине. — Может, отпустит? Не нужны мы ему, как пить дать — не нужны!

— А зачем же он тогда град на поля нагнал? Не спроста ведь, — всхлипнула Милава и спрятала лицо в ладошки.

— Ох не знаю… — он ли это? Явно ведь не нас ждал на границе леса.

Кое как уложила Милавушку спать, а сама рядом, на софе пристроилась. Мало для меня такое лежбище, кости старые болят, да оставить свою родную девочку я никак не могу. Думала, хоть она остаток ночи выспится, но неспокойно она лежала, все ворочалась и всхлипывала, а как забрезжил рассвет, откинула одеяло пуховое и села.

— Кушать хочется, нянюшка, — тихо сказала она.

Ну слава силам земным и небесным! Если аппетит есть, значит оправилась, пообвыклась.

Я тут же с софы вскочила, спину разогнула и кликнула девок. Один раз звала, второй, но никто-то меня не услышал. Ну Кощей, кто ж так молодых девиц привечает? Ладно, сама в кладовые спущусь и найду чего-нибудь. Есть ведь тут кладовые?

— Подожди немного, милая, — проворковала я, а сама уж у двери стояла.

Думала, остановит меня Милава, но нет, отпустила — тоже знак хороший, что одна в этом замке посидеть не боится. Сладим как-нибудь с бедой, справимся.

Быстро я нашла маленькую лесенку, которая вела вниз и вниз. За каждым поворотом вздрагивала, боялась кости иль черепа увидеть, да ничего такого не встретила, факелы мне весь пусть освещали — чисто тут было, только в уголках паутинка собралась, но то добрый знак. Пауки — твари честные, в плохих домах не живут.

Спустилась в подвалы, до крыши забитые снедью разной. Тут и мясо копченое, и варенья-соленья, и рыбка сушеная, и мешки с солью — богатство невиданное. В бочках закрытых, верно, вина дорогие иль еще какой напиток драгоценный хранится, но мне он сейчас без надобности.

Выгребла я из кадки фруктов сушеных, ножичком, здесь же найденным, отрезала солонинки. Еще бы хлеба раздобыть, да травок заварить. Может, в кухне нужное сыщется?

Уж назад повернула, к лестнице, как услышала, что в дальнем углу, в темноте, кто-то будто бы причмокнул.

Любопытно мне стало, что там делается. Я прокралась дальше, к темному углу, и заметила, что одна из бочек открыта, а над ней чудовище невиданное стоит. Тварь маленькая, да видать ловкая, тощая и жилистая, с кожей серебром сверкающей, тонкими ножками в пол уперлась, длиннющими пальцами черпак держит и из него попивает.

— Ты еще что? — прошептала я. Думала, не услышит тварь.

Повернулось чудо, взметнулись волосы длинные, черные, сверкнули алые глаза — большие, как блюдца — и зубы острые, как у рыб морских.

Я отпрянула, снедь на пол посыпалась. Хотела бежать, да не успела: тварь меня за подол схватила, ткань треснула, да не порвалась. Дернула она меня вперед, я так кубарем и полетела, о край кадки споткнулась, да и ухнула в нее с головой. Вынырнуть хотела, да цепкие пальцы мне в плечи впились и ко дну придавили. Вдохнуть хотелось — страсть, но я держалась. Рвалась, да куда мне, старой, против нежити?

В нос ударило хмельное, грудь зажгло, будто плиту раскаленную на меня положили. Рот сам собой открылся, кончину мою приближая. Вдруг исчезла тяжесть, я подняться хотела, да не смогла — руки не слушались. Только и хватил сил, что услышать Кощеев голос.

— А ну стоять!

Ну вот и смерть моя — давно я ее чуяла.