По ту сторону тьмы

Сжимаю в руках его рубашку, чтобы удержать на месте, и на обуревающее эмоциями мгновение, потрясение заставляет его замереть. Но лишь на долю секунды.

Он не уступает мне в ярости: его губы разжигают во мне жажду удовлетворения. Мой язык переплетается с его языком, и между нашими телами раздается гулкое рычание, поднимающееся откуда-то из глубин его груди.

На этот раз все иначе. На этот раз поцелуй походит на состязание в упрямстве, под которым таится желание, которое ни одна из сторон не хочет признавать. Мы не желаем признавать притяжение, что, кажется, все крепчает и крепчает все те разы, когда мы вместе.

Пальцы Бронсона погружаются в мои влажные волосы, крепко сжимая пряди, словно желая заявить о своих правах. Он использует их, чтобы изменить угол наклона и углубить поцелуй. Его борода царапает мою кожу, и эта грубость усиливает мое возбуждение.

Мои соски твердеют под маечкой. Когда мои руки, сжатые в кулаки, натягивают его рубашку, чтобы притянуть ближе, он предоставляет мне то, чего я безмолвно требую. Прижавшись грудью к твердой, неумолимой поверхности его груди, я сжимаю его бицепсы с отчаянием, которого прежде не испытывала. Выгибаясь и извиваясь, я жажду быть еще ближе без всяких барьеров в виде одежды между нашей плотью.

Он опускает одну руку на мою талию, его мозолистые пальцы пробираются под подол майки, чтобы провести по коже чуть выше шортиков. Я ахаю, и он отпускает мой рот только для того, чтобы захватить мою нижнюю губу между зубами. Он слегка прикусывает ее, и, клянусь, я чувствую, как между бедер начинает тянуть от желания, а я еще больше намокаю.

Когда он освобождает немного пространства между нашими телами, отрывая свой рот от моего, я мгновенно огорчаюсь от потери. Прежде чем я успеваю податься к нему и вновь зацеловать его, он натягивает ткань маечки на моей груди. Соски упираются в хлопок, и он проводит большим пальцем по одной тугой вершине.

Я выгибаюсь навстречу его прикосновениям, отчего он издает низкий гортанный звук, прежде чем его вторая рука погружается внутрь свободных спальных шорт. Бронсон пальцами проводит по моему входу и стонет.

Его рот нависает над моим, и он хрипло выдыхает:

— Охренеть. Ты такая мокрая. — Он вводит в меня два пальца, и мой рот приоткрывается в беззвучном вздохе. — Эта сладкая киска молит о большем, чем просто пальцы и рот, не так ли?

Он захватывает зубами мою нижнюю губу, легонько оттягивая ее.

— Вперед же, рыжая. Прикоснись ко мне и выясни, что же ты со мной творишь.

Бронсон с отяжелевшими веками, на которого попадает лунный свет, проникающий на кухню, — это совсем другой мужчина, чем тот, которого я привыкла видеть. Даже по сравнению с тем днем на рынке.

Кожа на его лице напряжена, черты кажутся более резкими от возбуждения. Он вновь увлек меня, явив мне еще одну захватывающую грань его личности.

Моя рука движется прежде, чем я осознаю это, а его стон возвещает об этом действе.

Жесткость его члена, обтянутого брюками, вызывает во мне новый прилив возбуждения.

— Черт подери, рыжая. Если от одного лишь прикосновения ко мне ты потекла на мои пальцы, то мне необходимо выяснить, какой мокрой ты станешь, когда мой член окажется внутри тебя. — Каждое произнесенное слово звучит так, будто дерет его горло — грубо и первобытно.

Он опускает голову, чтобы прикусить кожу на моей шее.

— Как считаешь? Могу ли я выяснить?

Не знаю точно, слова ли его неприличные или то, что он просит моего разрешения, распаляют до высот мое желание. Каким-то образом я осознаю, что этот мужчина — убийца, спец в запугивании, преступник — не заставит меня зайти дальше, чем мне удобно.

От этого знания мои руки отчаянно тянутся к его брюкам, пытаясь расстегнуть молнию. Он издает грубый звук, а затем быстро стягивает с меня шорты, стаскивает их с ног и отбрасывает в сторону.

Затем, словно я легковесна, он поднимает меня и сажает на кухонный стол.

Стоя между моими бедрами, он отстегивает что-то у основания позвоночника и кладет это на соседний стул. Оружие в кобуре.

Прежде чем я успеваю осознать, что нахожусь полуголой на кухонном столе с главарем банды, он расстегивают молнию на своих брюках. У меня пересыхает во рту, а все логическое мышление и сомнения развеиваются, когда он одним быстрым движением спускает брюки и трусы-боксеры.

Срань господня. Я особо-то и не питала трепетного благоговения к мужским придаткам, но этот впечатляет: длинный и толстый в обхвате; член выпирает, практически умоляя меня о прикосновении. Но Бронсон снова удивляет меня.

Он не набрасывается на меня подобно тарану, запихивая в меня свой член. Вместо этого он протягивает руку и обхватывает мой затылок, снова сводя наши рты вместе, словно он так же, как и я, пристрастился к нашим поцелуям.

Хотя наши поцелуи претерпели изменения. Остатки гнева распались на частички, уступив место чему-то неизведанному. Иногда его губы крепко прижимаются к моим, его язык настойчив, но затем уста становятся нежными и скользят по моему рту в нежных ласках.

Но сейчас его поцелуй требователен, влажен и так горяч, что я не могу удержаться и не обхватить рукой его твердый член. Я наслаждаюсь его стоном, который вырывается наружу, лишь слегка приглушенный нашими сплетенными губами.

Я разглаживаю предэякулят, собиравшийся на его кончике, и рука, сжимающая мой затылок, напрягается, прежде чем он отрывает свой рот от моего. Наши резкие вдохи раздаются в тишине; его глаза кажутся дикими от отчаяния.

— Введешь меня в себя? — Боже, его голос переполнен возбуждением и острой потребностью.

— А ты хочешь этого? — спрашиваю я сдавленным шепотом.

Его челюсть напрягается, и слова вырываются сквозь стиснутые зубы, словно он отчаянно пытается не потерять самообладание.

— Блядь, очень хочу. — Его ноздри раздуваются, а глаза вспыхивают, когда он опускает взгляд между моих бедер. — Хочу посмотреть, как твоя киска впускает меня внутрь, пока ты вставляешь мой член.

Я изумленно сглатываю. Похотливые слова Бронсона распаляют во мне возбуждение. Я выгибаю бедра, моя рука все еще сжимает его твердую длину. Его взгляд мечется между моим лицом и киской, где я провожу раскрасневшейся головкой его члена по своим складочкам.

Глаза мужчина закрываются, когда я в четвертый раз смачиваю его своим возбуждением. Его шея напрягается, а ноздри раздуваются, прежде чем его взгляд снова встречается с моим.

— Нравится дразнить меня?

— Возможно. — Я слегка выгибаю бедра, позволяя широкой головке его члена погрузиться внутрь. — Боже мой. — Мое дыхание вырывается хриплыми вздохами. Он уже растягивает меня, самым сладострастным образом, отчего мне требуется большего.

Сию же минуту.

Я сжимаю в ладонях его стройную, мускулистую задницу и тяну его вперед, отчаянно заставляя его погрузить в меня всю свою толстую длину. Хныканье поднимается по задней стенке моего горла, пока мое тело пытается приспособиться к нему.

Он кладет руку на стол, а затем подтягивает одну из моих ног вверх, чтобы обвить ее вокруг своего бедра. От этого движения он скользит еще глубже, и я цепляюсь за него; мои пальцы обвиваются вокруг его бицепсов.

Его горячее дыхание обдает мои губы, а голос едва слышен:

— Ты в порядке?

Знакомая искорка неповиновения вновь разжигается во мне.

— Мм, — лепечу я, желая, чтобы мой тон был более бесстрастным, а голос не таким хриплым от желания. — Думаю, сойдет.

Проходит секунда, а он не двигается. Он вскидывает бровь, и в его голосе слышится мрачный, раздраженный рокот.

— Сойдет значит?

Вот же блин. От вызова, заложенного в этих двух простых словах, я готовлюсь к тому, что мое тело испытает наказание.

— Пиздец как жаль это слышать. Тогда, скорее всего, мне не стоит этого делать.

Он делает мощный толчок бедрами, входя так глубоко, что у меня перехватывает дыхание. Воспользовавшись этим, он запускает одну руку в мои волосы и прижимает мой рот к своему в глубоком, страстном поцелуе.

Его бедра неистово двигаются, когда он входит и выходит из меня в эротичном такте, подводящим меня все ближе и ближе к краю. Я стараюсь встретить каждый его жесткий толчок, низкий и жадный стон вырывается из меня.

Удовольствие проносится по мне подобно ударной волне и мои внутренние мышцы сжимаются вокруг его члена. Я отрываюсь от его рта, чтобы глотнуть воздуха, и мой выдох замирает в легких при виде выражения его лица.

В его чертах прослеживается чувственность, граничащая с жестокостью и беспощадностью. Он проводит языком по нижней губе, словно смакуя вкус нашего поцелуя, а его глаза пылают пылким голодом.

— Все еще «сойдет»?

Моргаю, все еще находясь в тумане страсти и сильном увлечении его членом. Не то чтобы я когда-нибудь призналась в этом.

— Чего?

В бронсоновских глазах загорается решительный блеск, и он подцепляет ногой ножку другого стула, отодвигая его. Обхватив меня рукой, чтобы прижать к себе, он опускается на стул. Его член погружается невероятно глубоко, и я хватаюсь за его плечи, чтобы удержаться.

Его пальцы прижимаются к моей попке, побуждая меня оседлать его. Когда моя киска растягивается еще больше, легкое жжение отнюдь не отвлекает от жара и томления, пронизывающих меня. Моя киска сжимается, словно кричит, чтобы я поторапливалась и завладела им — завладела его членом.

— Ты так и не ответила на мой вопрос, рыжая. — Его губы сжимаются в тонкую линию, как будто он изо всех сил пытается не утерять самообладание. — Все еще «сойдет»?

Чтобы акцентировать внимание на своем вопросе, он хватает меня за бедра и направляет вверх и вниз, насаживая на свою твердую длину.

— Взгляни на эту киску… так глубоко меня вбирает.

Хриплость его голоса запутывает меня, словно ленточка возбуждения, впоследствии затягивающаяся в тугой узел. Он раздвигает бедра подо мной, и мое тело натягивается, как тетива, в ожидании его следующего порочного движения. Крепко держа меня за бедра, он делает сильный толчок вверх, заставляя меня взмыть выше.

— Ты покроешь мой член своими соками, когда кончишь? — он тянется рукой между нашими телами, чтобы поласкать мой клитор. Когда, в ответ на его прикосновение, я выгибаюсь, он стискивает зубы, прежде чем сделать еще один глубокий толчок. — Лучше бы так оно и было.

Не знаю, что в нем такого, но он придает мне сил, как никто другой. Я покусываю его нижнюю губу, прежде чем подразнить его.

— Ты что, давишь на меня?

Его член утолщается во мне, а глаза прищуриваются.

— Ты и этот твой ротик. — Его тон не соответствует его словам, потому что в нем собственничество переплетается со жгучим одобрением. Он вызывает во мне бурю эмоций, одновременно пугающих и эйфорических.

Прежде чем я успеваю предаться размышлениям, он зажимает мою чувствительную плоть между большим и указательным пальцами. Легонько надавив на клитор, он посылает поток ощущений, прокатившихся через меня.

Его мгновенная реакция говорит о том, что он почувствовал, как мои внутренние мышцы сокращаются и покрывают его еще большим количеством возбуждения. Его глаза на мгновение прикрываются, а затем резко распахиваются, когда я покачиваю бедрами, и ощущение его горячей, твердой длины, растягивающей мою киску, вырывает стон из моего горла.

— Лучше бы тебе смочить мой член своим желанием. Поняла меня, рыжая? — его толчки становятся все более дикими и необузданными, он все быстрее и быстрее проводит пальцами по клитору, подгоняя меня к пропасти. Словно догадываясь о том, что я испытываю потребность, что терзает изнутри, его голос становится все более хриплым от вожделения: — Я догадывался, что эта киска погубит меня.

Мое хныканье и его резкие вздохи рассекают воздух, а его искусное прикосновение отправляет меня вихрями за край.

— Вот так вот.

Его слова вырываются сквозь стиснутые зубы, мышцы напрягаются под моей хваткой на его плечах.

— Отдайся мне. Как следует попрыгай на моем члене. — Напрягаюсь, беззвучный крик застревает в моем горле, когда мои внутренние мышцы сжимаются вокруг него, пока я объезжаю его член, мчась за своим освобождением.

Он издает гортанное: «Сука, сука, сука», быстро и дико двигая бедрами, а затем с мычаньем зарывается лицом в мою шею.

Наше совместное затрудненное дыхание — единственный звук, который задерживается между нами на долгий миг, прежде чем включается кондиционер. Его неровное дыхание скользит по моей плоти, а его борода колет мою кожу, вызывая дрожь.

Кажется, ему стоит больших усилий поднять голову и взглянуть на меня. В ту секунду, когда наши глаза встречаются, дыханье перехватывает в груди, потому что передо мной предстает еще одна версия Бронсона.

Эта версия гораздо более пагубна, чем остальные: он выглядит почти мальчишкой, выражение его лица граничит с ошеломлением, но все еще затуманено остатками желания. Затем его взгляд опускается на мою грудь, которая все еще прикрыта маечкой, и в его чертах появляется чувство вины, смешанное с сожалением.

— Я даже не удосужился полюбоваться тобой. — На его лице появляется глубокая хмурость, а брови сведены. Следующие слова проговариваются резким, отрывистым голосом, сгущенным самобичеванием. — Набросился на тебя без малейшей доли изящества.

Замечание Бронсона служит как отрезвляющая пощечина, ведь я рада, что он не предпринимал попыток задрать мою маечку. То, что я забыла о том, что находится под ней, свидетельствует о власти этого мужчины надо мной.

Из меня вытекает влага, и дыхание сбивается, когда приходит осознание. Мои глаза округляются.

— Мы не использовали презерватив.

Бронсон морщится.

— Блядь, извини меня, рыжая. — Раскаяние освещает его лицо. — Ты…

Я выдыхаю.

— Я делала контрацептивный укол, и я чиста.

Это первый раз за многие годы, когда я была с кем-то, и я, очевидно, потеряла всякий здравый смысл. И еще, Господи, я уже чувствую последствия отсутствия регулярного секса. Мои мышцы вопят от боли.

— Я чист. — Его взгляд мрачен и в то же время вызывающ. — Я бы никогда не стал так рисковать.

Быстро киваю, так как волнение овладевает мной.

— Я ценю это.

Край его рта слегка подрагивает, а затем он наклоняется ближе и касается своими губами мои.

— Клянусь богом, ты заворожила меня. — Он бормочет это так тихо, что его слова не успевают полностью осмысляться, как его рот снова захватывает мой. На этот раз поцелуй получается таким нежным, что я жажду большего, и я теряюсь в том, как его рот нежно приникает к моему.

Просунув руку под маечку, он помещает ладонь на мою грудину. Он ласково говорит мне в губы:

— Твое сердце бьется так же дико, как и мое.

Его ладонь касается кожи, нервные окончания которой онемели, все еще поврежденные после стольких лет. И все же я реагирую на миг его прикосновения к этой области.

От меня не ускользает, что я впервые отдалась моменту и позволила мужчине прикоснуться к той части меня, которая служит отчетливым напоминанием о том разе, когда я в последний раз ослабила бдительность с другим человеком. Это напоминает мне о том, кто я есть.

Чудила.

Демоница.

Ведьма.

Чудовище.

Перспектива того, что Бронсон Кортес увидит остатки моего уродливого прошлого, заставляет чувствовать себя так, словно кто-то вскрывает мои внутренности. Я не смогу вынести ужаса и отвращения в его глазах.

В тот миг, когда он замечает не только разницу в текстуре кожи, но и то, что я напряглась, каждое мое нервное волокно застывает в тревоге.

Осознание просачивается в него, разрывая пелену возбуждения, наброшенную на нас. И вместе с ним в голове проигрываются слова, которые он произнес ранее.

«Клянусь богом, ты заворожила меня».

Сколько времени пройдет, прежде чем он начнет верить в сказанное? Верить в то, что я ведьма, наложившая на него заклятие?

Этот срок наступит гораздо раньше, если я позволю ему увидеть меня всю. Узнать меня всю.

Я не сумею выдержать этого.

Задерживаю и сохраняю полную неподвижность, когда кончики пальцев касаются моей кожи. Интуиция кричит мне, чтобы я отстранилась, свернулась калачиком и утаилась. Но от взора этого мужчины ничего не ускользает, и если я так поступлю, то только привлеку к себе еще больше внимания.

Бронсон поднимает голову, окидывая меня испытующим взглядом, и я понимаю, что должна заговорить раньше, чем он это сделает. Мне требуются огромные усилия, чтобы вымолвить слова, но я как-то справляюсь:

— Ночка, эм, тяжелой выдалась. Мне правда нужно поспать.

Вопросы, смешавшиеся с любопытством, мелькают в его глазах, но он не возражает против моего очевидного отрешения. Он медленно отстраняется, поднимая меня на ноги. Я сдерживаю шипение от потери, которая мгновенно охватывает тело. На нетвердых ногах я пытаюсь натянуть шорты. Бронсон молчит, но выражение его лица говорит за него.

И, Господи, как же громко оно говорит. Темные брови сходятся, в глазах исчезает дымка похоти, а взгляд становится внимательным. Его глаза пронзают меня, словно он хочет пробиться сквозь мою внешнюю защиту и узнать, что же меня терзает.

Он выпрямляется и натягивает боксеры и брюки, не давая мне передохнуть от своего пронзительного взгляда.

Я стараюсь говорить непринужденным, хотя и сдержанным тоном: «Спокойной ночи, Бронсон», не в силах подавить дрожь в голосе.

Я крепко сжимаю пальцы, проскальзывая мимо него. Только так я могу противостоять странному импульсу, который так и рвется наружу, чтобы притянуть его к себе.

Сожаление раскаляет вены, когда я спешу в безопасное пространство своей спальни. Я ложусь в постель, безвольно уставившись в потолок, а по лицу текут непокорные слезы. Я сжимаю губы, чтобы подавить желание зарыдать, лишь позволяя беззвучным слезам пролиться и впитаться в мою шевелюру.

Когда усталость наконец одолевает меня, мои сны не становятся сладкими.

Вместо этого они заставляют меня заново переживать ужасы прошлого.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ДЖОРДЖИЯ

*ПРОШЛОЕ*

ПОЧТИ ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ

Когда я прихожу в себя, то осознаю, что была в отключке во время своего первого раза.

Когда я моргаю, все кругом мутное, но вскоре взор проясняется. Без понятия, что произошло, но испытываю я ужас, ведь момент важный. Не то чтобы я ожидала, что секс будет идеальным, однако я, в конце концов, планировала, что буду всецело посвящена в процесс.

— Я внутри тебя. — Голос Джесси звучит глухо, и я с трудом пытаюсь вымолвить слова.

Когда он начинает двигаться медленными, повторяющимися толчками, я улавливаю шепот. Мне кажется, что я что-то слышу, а когда я концентрируюсь на попытке определить голос, меня охватывает тревога.

Она только усиливается, когда на меня обрушиваются капельки жидкости.

— Господь, очисти эту душу. Высвободи демона, что внутри. — Еще больше капель жидкости оседает на моем обнаженном теле, а едва слышный голос становится все более отчетливым. — Используй чистое семя, чтобы освободить зло, которое живет и процветает внутри!

Паника угрожает поглотить меня, пока я осматриваю окружающую обстановку. Я лежу на каком-то жертвеннике в лесу, а руки скованы по обе стороны от меня. Мать Джесси встряхивает на меня шейкер с — предположительно — святой водой.

Что, черт возьми, происходит?

Я пытаюсь оттолкнуть его от себя, но мои мышцы безвольны, и я в состоянии лишь мычать, оттого что язык словно отяжелел во в рту. О Боже. Что происходит?!

Толчки Джесси становятся все более неритмичными, и его мать прерывает свои песнопения, чтобы задобрить его:

— Очисти ее своим священным семенем, чтобы изгнать демона! — когда грудь Джесси вздымается и он издает громкий хрип, она подходит ближе, и в эту секунду мое сердце замирает.

Она облачена в длинную алую мантию; в одной руке женщина держит шейкер, а в другой зажимает нож. Она подходит ближе, опускается на колени рядом с моим телом и поднимает руку, в которой зажат нож.

Джесси стонет, и тут же я чувствую влагу между бедер. Он должен был нацепить чертов презерватив.

Он медленно выходит из меня, и я бы поморщилась, если бы могла, но мое тело все равно не хочет подчиняться. Глаза Джесси скользят по моему лицу, затем вниз, туда, где мои ноги все еще раздвинуты. Он быстро натягивает джинсы, поспешно застегивает их и отступает назад, словно я заразна плотоядной болезнью.

— Господь, мы проливаем кровь в твою честь. Помоги нам освободить этого демона! — Голос его матери привлекает мое внимание, и у меня сводит живот, когда я встречаюсь с ней взглядом.

Ее взгляд впивается в мой с безумной настойчивостью, и сквозь стиснутые зубы она повторяет:

— Тебе здесь не место. Тебе. Здесь. Не. Место! Высвободи демона из своей плоти!

Острие ножа пронизывает мою плоть, и я остаюсь неподвижной под действием какого-то наркотика в организме. Я не в состоянии закричать, моя челюсть крепко сжата, а сдавленное хныканье вырывается из глубин души.

— Это тебе в наказание! Как смеет дьяволица вроде тебя, пытаться заворожить этого нормального парня!

Она проводит ножом от верхней части грудины до нижней, отчего меня пронзает жгучая боль.

— Да будет благословенно тело Христово, что отгоняет демона, поселившегося внутри.

Она делает еще один надрез в моей плоти. На этот раз — между грудей, вырезая форму креста. Боль мучительна, и женщина вносит ясность, что еще не закончила.

Я не могу отвести глаз от вида ее пальцев, крепко сжимающих нож, прежде чем она снова приставляет лезвие к моей коже.

Слезы затуманивают мое зрение, а кожу словно горит. Она продолжает кромсать грудину, вызывая у меня приступ раскаленной агонии, повторяя при этом какой-то напев.

Ее голос отходит на задний план; теперь я слышу лишь стук своего сердца и пульсацию крови в венах. Боль ввиду истерзанной плоти невыносима, и кажется, будто я покинула свое тело, чтобы понаблюдать за собой и за происходящим действом.

Мое отрешение оказывается кратковременным, потому что в следующее мгновение боль возвращается с новой силой.

— За что?! — восклицаю я, наконец-то обретя способность произносить слова, но мой голос слаб и едва превышает шепот.

— Ты ненормальная! То, что ты делаешь — зло! Ты воплощение зла! Ты либо очистишься, либо сдохнешь! — рокочет ее голос в тишине леса.

Она пятится назад, опуская нож и сверля меня своим взглядом. Затем она делает еще несколько шагов назад, после чего поворачивается и жестом призывает Джесси следовать за ней. Парень колеблется совсем немного, прежде чем повернуться ко мне спиной.

Когда они начинают уходить, я разрываюсь между облегчением от того, что они закончили пытать меня, и желанием окликнуть их и молить об освобождении. Другая часть меня хочет спросить их, «Почему?». Хотя причина мне известна.

Я задавалась этим вопросом всю свою жизнь. Почему я родилась такой — и с этой способностью? С этим проклятием?

Раздается раскат грома, отчего я вздрагиваю, а затем скулю от мучительной боли, которую вызывает это движение. Слезы хлынут из уголков глаза, и я пытаюсь сделать неглубокий вдох.

Первые капли дождя попадают на мою кожу, и я не в силах сдержать вырвавшийся на волю дикий вопль. При малейшем попадании воды на мои открытые раны меня охватывает ослепляющая боль.

Вглядываясь в ночное небо, я молю вселенную дать мне еще один шанс. Я заключаю с нею сделку, обещая никогда больше не использовать свою способность, если это поможет мне выжить и спастись.

Единственный полученный ответ — это едва слышный шум ветра. Дождь обрушивается на мою плоть.

У меня вырывается всхлип, и я зажмуриваю глаза. Хочу умереть. Возможно, так тому и быть. Возможно, такова моя участь.

Возможно, мама Джесси права. Мне здесь не место. Не в этом городе. Не в этом штате.

Не на этой земле.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

БРОНСОН

Я спускаюсь по трем ступенькам от входной двери рыжей и направляюсь к подъездной дорожке, где припаркована машина Дэниела. И, сука, я все еще чувствую ее вкус на своих губах. Чувствую крепкое сжатие ее киски, когда она кончила на мой член.

Я трахнул ее без презерватива, даже не пораскинув мозгами. Вот как меня сводит с ума эта женщина.

Все, что произошло сегодня, не было для меня нормой. Я всегда держу себя в руках. Но в ту минуту, когда она ожила во время поцелуя, во мне все разгорелось. Желание погрузиться в нее так глубоко, чтобы мой рот слился с ее ртом, было непреодолимым.

Я не шутил, когда сказал, что она заворожила меня, ведь так оно и ощущается. Прикоснувшись к ней сегодня, я почувствовал, будто мой мир сорвался с оси.

Я ни разу не встречал такой упрямой женщины, как она.

Ни разу не встречал такой бесстрашной женщины, как она.

И уж точно я не встречал женщину, которая загоралась бы так, как она, когда я прикасаюсь к ней. У меня было изрядное количество женщин, но львиная доля из них просто хотели быть с Бронсоном Кортесом, главарем Скорпионов. С мужчиной, которого боятся почти все.

Но рыжая не такая как все. Я могу ей не шибко нравиться — черт, она может даже немного ненавидеть меня, — но реакция ее тела искренняя. В этом невозможно усомниться, а она ни за что не стала бы притворяться.

Что-то заставила ее отгородиться от меня. Может, я и ошибаюсь — что случается нечасто, — но готов поспорить, что это связано со шрамами на груди, к которым я прикоснулся.

Я хмурюсь: она не похожа на ту, которую парят недостатки на теле. Она слишком уж уверенная, что указывает на то, что за этим стоит нечто большее. За этим стоит целая история, до сути которой я твердо намерен докопаться.

Хотя я не вижу его сквозь темные тонированные стекла машины, я чувствую на себе его взгляд. Когда я подхожу к пассажирской стороне, окно опускается, и я останавливаюсь рядом с ним. Опираясь руками на крышу, я слегка пригибаюсь, чтобы заглянуть в глаза Дэниелу.

Естественно, этот тупица ухмыляется так, будто вовлечен в какую-то проказу. И мой взгляд ни черта не помогает стереть ухмылку.

Он осматривает меня, а ухмылка ширится.

— Все там прояснили, босс?

Опустив голову, закрываю глаза и испускаю долгий вдох. Затем, встретившись с его взглядом, я контролирую тон голос, молясь, чтобы не ляпнуть лишнего.

Не ляпнуть о том, что у меня был эпический секс с женщиной внутри.

И что я в эпической жопе от этой женщины, за которой он приглядывает.

— Ага. Мы все прояснили. — Я хлопаю ладонью по крыше автомобиля, затем отодвигаюсь и поворачиваюсь к своей машине. — Спасибо, что присматриваешь за ней.

На мои слова раздается звук поднимающегося окна. Прежде чем оно полностью закрывается, он добавляет:

— Все что угодно для твоей рыжей.

Я не говорю ни слова и не оборачиваюсь. Да мне и не нужно. Я показываю ему средний палец, направляясь к своей машине и открывая дверь.

Я улавливаю звук приглушенного смеха этого говнюка, раздающийся из его тачки.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Ранним воскресным утром, ожидая, пока сварится мой кофе, я выглядываю из кухонного окна и замечаю свою машину, припаркованную на подъездной дорожке. Черный автомобиль с затемненными стеклами все еще припаркован у обочины.

Бронсона нигде не видно, и я не знаю, быть ли благодарной за эту передышку или огорчиться из-за отсутствия мужчины. Возможно, он уже позабыл о том, чем мы занимались в пятницу вечером, в то время как я все еще пребываю в смятении, а интимные места побаливают.

Теперь я бесстрастно смотрю в окно, перед глазами видя лишь Бронсона, возвышающегося надо мной, отчего мое тело мгновенно вспыхивает. Я поднимаю пальцы, чтобы легонько провести ими по чувствительной коже у рта. На ней остались небольшие ссадины от его короткой бороды, которая терлась о мою кожу каждый раз, когда он целовал меня, и я закрываю глаза, когда яркие образы проносятся в голове.

Его острые скулы напряглись, а в красивых глазах играл блеск, слившийся с пьянящим желанием, когда он двигался во мне. Кончики пальцев покалывают от воспоминаний о том, как я запутывалась в его волосах.

Мое тело вспоминает, как восхитительно я себя чувствовала, когда он погружался в меня. И хотя вначале мы столкнулись в порыве похоти, вызванной гневом, вскоре это переросло в нечто настолько обжигающее, что я до сих пор удивляюсь, как мы отделались от подпалин.

И более того, когда он находился внутри меня, а его бедра безудержно врезались в меня, в глазах Бронсона появилось нечто неповторимое, что было похоже на нечто большее, чем…

Я вздрагиваю, и глаза распахиваются в ужасе. Нет. Это был просто секс. Просто я давненько не занималась никакими активностями, кроме как с игрушкой. Не нужно романтизировать то, чего даже и в помине не было.

Отбросив мысли о той ночи, я наполняю свою кружку кофе и отпиваю глоток крепкого напитка. Затем я выхожу на улицу и внимательно осматриваю свой автомобиль, примечая новые шины и замененное заднее стекло.

Дэниел выходит из машины на обочине и сдвигает солнцезащитные очки на лоб. Он подходит и протягивает мне ключи.

— Сколько я должна?

Уголок его рта на короткий миг подрагивает.

— Все оплачено.

Я сужаю глаза.

— Эм, нет. Шины недешевые. А эти, — я жестом показываю на гладкую черную резину, — «Мишлен». Просто скажи мне, сколько я должна, и я все возмещу.

Его глаза пристально глядят в мои, прежде чем он медленно повторяет:

— Все оплачено, Джорджия.

Я разочарованно выдыхаю.

— А я только что сказала, что возмещу стоимость. — Поместив руку на бедро, я смеряю его суженным взглядом. — Слушай-ка, не шибко-то мне и хочется быть в долгу у главаря банды.

Когда его рот подрагивает во второй раз, я почти уверена, что он пытается подавить улыбку.

— Я сообщу боссу и свяжусь с тобой. — Дэниел разворачивается и направляется обратно к своей машине.

— Проследи, чтобы он не забыл сообщить мне, сколько я должна, — обращаюсь я к нему вслед.

Открыв дверь своей машины, Дэниел приостанавливается. С загадочным выражением лица он опускает солнцезащитные очки на глаза.

— У меня такое ощущение, что он не забудет. — Затем он проскальзывает внутрь.

Боже правый. Бандиты такие странные.

***

ПОНЕДЕЛЬНИК

Проснувшись утром, я обнаруживаю нацарапанное послание на самом верху листочка в моем блокноте со списком дел, который лежит в центре моего кухонного стола — того самого кухонного стола, который был опорочен в пятницу вечером.

По моим щекам разливается жаркий румянец, и я сжимаю пальцы в кулаки, пытаясь погасить пламя надежды на то, что эта записка от определенного мужчины.

Небольшой наклон мужского почерка придает буквам небрежный вид, но само послание не оставляет сомнений в том, от кого оно.

«В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ НЕ УВИЛЬНЕШЬ, РЫЖАЯ».

Невольно провожу пальцем по написанным словам, прежде чем натиск действительности пробирает меня. Я знаю, как мыслят люди. Татуировщик, создавший произведение искусства поверх шрамов, не смог полностью скрыть свое любопытство и жалость.

Возможно, Бронсон просто любопытен и хочет удовлетворить это чувство. Возможно, в этом дело. Тот факт, что за выходные он больше не объявлялся, может служить тому подтверждением.

Тем не менее, я ценю, что один из его людей стоит у моего бордюра и наблюдает за окружающим из своей машины. Это, как ни странно… так заботливо с его стороны.

Несмотря на это, я не могу допустить, чтобы у меня возникли идиотские девчачьи фантазии о том, что между нами может быть что-то большее. Я не знаю этого мужчину по-настоящему. Он предположительно хладнокровно убивал людей. Это не тот человек, с которым я хотела бы связываться, ведь я сбежала, чтобы начать жизнь заново.

Уэйд ответственный. Он добрый и вежливый. Уважаемый. И что с того, что его поцелуи не воспламеняют каждое нервное волокно в теле? Что с того, что его прикосновения не доводят до исступления? Я могу и без этого прожить.

Истина заключается в том, что я не подхожу ни для одного из них. Несмотря на то что я не использовала свою способность более десяти лет, она всегда оставалась со мной. Она является частью меня, независимо от того, хочу я это признавать или нет.

Во мне живет нечто темное — именно то, о чем утверждала мать Джесси. Внутри таится демон либо какая-то темная сущность, и как бы мне ни хотелось отрицать или даже не обращать внимания на ее присутствие, я все равно не могу.

И хотя Бронсон — полная противоположность Уэйду, он дал понять, что не верит моим объяснениям о том, что со мной говорят мертвые люди. Может, он и убивал людей, но до меня ему еще далеко.

Он ближе к тому, чтобы быть нормальным, чем я сейчас, или чем когда-либо я мечтала.

После того как я одеваюсь на работу и сажусь за руль машины, страх скручивает живот в тугие узлы. Удручающее напоминание о том, что произошло в пятницу, все еще живо в моей памяти, но я заставляю себя отъехать от подъездной дорожки.

Всю дорогу до работы я нахожусь настороже. Вид каждого красного света на светофоре обостряет мою тревогу. Как только я занимаю место на парковке участка, мои движения становятся скорее машинальными, чем человеческими, пока я выключаю зажигание. Опустив руки с руля, я массирую ладони, пытаясь снять с них отпечатки рулевого механизма.

Всю дорогу сюда я не могла вести машину, не бросая взгляда в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что за мной нет хвоста. Ввиду того, что мое беспокойство проявляется в полной мере, я цепляюсь в проклятый руль мертвой хваткой.

— Все в норме, — шепчу я себе. — Теперь все в норме. — Я концентрируюсь на том, чтобы втянуть в легкие воздух, в попытках успокоиться. Потянувшись, я беру свои вещи с пассажирского сиденья и выхожу из машины.

Войдя в морг, осознаю — уже не в первый раз, — что мне не терпится оказаться в окружении мертвецов. Особенно сегодня. Тишина этого места успокаивает.

Я медленно раскладываю вещи в своем кабинете, пока осознание этого накрывает меня с головой. Я использовала свою работу как побег от реальной жизни.

Я так долго находилась среди мертвых — привыкла к отсутствию суждений и способность видеть под моей наружностью, — что не жила по-настоящему.

Может, я и в состоянии дышать кислородом и обладаю работающим сердцем, однако я не позволяла себе по-настоящему вкусить эту жизнь.

Я могла бы обвинить женщину, которая меня родила, но она лишь частично виновата в том, что стряслось, после чего я сбежала. Не только из-за нее я выстроила вокруг себя невидимую броню, чтобы никто не смог пробиться сквозь нее, предать и причинить мне боль. Я могла бы решиться попробовать еще раз и поработать над тем, чтобы открыться другим. Вновь довериться кому-то.

Но я никогда не позволяла себе этого. Все, чем я могу похвастаться в этой жизни, — это хорошая работа. Солидная карьера, которая выстраивается. У меня нет ни друзей, ни семьи.

Я заставила себя заняться сексом с незнакомцем, которого встретила в баре на свой двадцать первый день рождения. Я хотела убедиться, что меня не погубила та роковая ночь много лет назад.

Возможно, это дало мне подтверждение того, что я могу двигаться дальше с сексуальной точки зрения — что я могу вступать в половой акт и быть в порядке, — но это оставило во мне гнетущую пустоту. Именно поэтому я никогда не испытывала потребности или желания подыскать мужчину. Хотя я и получала удовольствие от самого секса, после него я все равно была неудовлетворенной.

Тот факт, что я захотела близости с Бронсоном — что я жаждала почувствовать единение с мужчиной, — существенен по многим параметрам.

Это наводит на мысль, что, по мере приближения к годовщине, я готова приступить к большему в этой жизни.

Может быть, я все-таки готова немного пожить.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ДЖОРДЖИЯ

К полудню я переоделась из рабочей одежды в свою повседневную, потому что мне отчаянно нужен быстрый перекус. Я планирую возобновить вскрытия после того, как откормлю свой желудок и хотя бы поработаю с досье во время перекусывания.

Я только зашла в свой кабинет, чтобы взять батончик, как раздается звонок рабочего телефона.

— Джорджия, тебе доставка. — В голосе Лесли звучит улыбка, и мне становится любопытно. Мало того, что старшая помощница администратора редко звонит сюда, так еще и доставку принесли для меня, что в той же степени редкость, поскольку я стараюсь приносить обед с собой и экономить деньги.

Что, во имя всего святого, мне могли доставить? Уверена, мой тон выдает мое недоумение, но я тараторю:

— Хорошо, буду через минуту, — прежде чем вешаю трубку.

Затем я морщусь. Обычно я избегаю верхнего этажа. Не то чтобы я одеваюсь неподобающе, но когда у человека такая работа, как у меня, то бывает проще, да и хлопот меньше с одеждой и обувью, которые скорее относятся к сегменту «комфорт».

На мне простые черные брюки и такая же простая хлопковая рубашка-поло. Волосы завязаны в простой хвост — так проще, чем в сетке для волос во время вскрытия, — а носки и кроссовки дополняют образ.

Знаю-знаю. Будьте молодцом и подавите похоть к моей привлекательности.

Я поднимаюсь на лифте на первый этаж участка, и, как только я прохожу через двери, Лесли машет мне рукой. Она вся кипит от волнения, а когда я подхожу ближе, мой взгляд падает на цветочную композицию, стоящую на ее столе.

— Ого, обалденно. Какая красота. У тебя праздник? — шагаю вперед, чтобы получше рассмотреть розовые розы в вазе.

Лесли хихикает.

— Нет же, глупышка. Их доставили для тебя.

Мой изумленный взгляд встречается с ее задорным.

— Для меня?

— Да, для тебя! — Она понижает голос, признаваясь: — Мне до смерти хотелось заглянуть в открытку и посмотреть, от кого они, но я этого не сделала. — Подняв ладони перед собой, она с легким смешком говорит: — Видит Бог, мне потребовалось все мое самообладание.

Я осторожно поднимаю вазу с ее стола.

— Спасибо.

Глаза Лесли сверлят меня, и она практически источает вибрации: «Мне до безумия хочется разузнать от кого они». Но я не готова разделить это мгновение ни с кем — по крайней мере, не сейчас, — и уж точно не с Лесли, известной сплетницей во всем участке.

— Еще раз спасибо, Лесли. Увидимся позже. — Я быстро шагаю к дверям, желая оставить между нами расстояние.

Только когда я снова вхожу в безмолвный морг, мне становится легче дышать. Освободив место на столе, я аккуратно ставлю вазу на пол и некоторое время любуюсь композицией. Каждый лепесток идеален: изысканный розовый цвет создает разительный контраст с нежно-зеленым декоративным дополнением, похожим на папоротник, и гипсофилами.

Моя рука дрожит, когда я, наконец, достаю маленький конверт, спрятанный между пластиковыми держателями для открыток. Мне одновременно тревожно и не терпится прочитать записку.

Когда я извлекаю открытку из конверта, мой взгляд останавливается на розах. Розовые розы, конечно, не в его стиле, но…

Когда я читаю послание на открытке, у меня перехватывает дыхание, и я внутренне ругаю себя. Что, черт возьми, со мной не так?

«Великолепные цветы для великолепной женщины, о которой я не могу перестать думать.

Я отлично провел время в пятницу. Надеюсь, скоро повторим.

Уэйд»

Прежде я никогда не получала цветов от мужчины, поэтому сейчас я должна быть на седьмом небе от счастья. Я не должна страдать от разочарования, что они от Уэйда.

Бросаю открытку на стол и опускаю голову. Меня переполняет угрызение совести, потому что нет никакого оправдания тому, что я чувствую. Я явно идиотка.

Уэйд — мужчина, который, возможно, отправлял бы мне цветы по разным поводам — на день рождения, на годовщину свадьбы или просто потому, что думал обо мне. Его не обвиняли в убийстве несколько раз, и он уж точно не главарь банды.

Судя по тому, что я услышала в лифте от других людей, он нарушает протокол только потому, что очень любит свою работу и стремится сделать все возможное, чтобы соблюсти закон и обеспечить безопасность других людей.

И все же на какую-то долю секунды я понадеялась, что эти розы от другого мужчины.

Подняв голову, я втягиваю в легкие воздух, после чего бормочу себе под нос:

— Ладненько, Джорджия. Просто соберись. Ты не ходила на свидания целую вечность, и это заметно. — Меня охватывает огорчение, ведь я должна быть без ума от Уэйда.

Но у меня от него не сносит крышу… и я никогда не умела притворяться. Тем не менее, цветы были милым жестом.

Прочищаю горло и легонько провожу кончиком пальца по одному лепестку розы. Их красота вызывает легкую улыбку на моих губах.

— Первый мужчина, который прислал мне цветы, заслуживает подобающей благодарности.

Я достаю телефон и набираю номер Уэйда. Три гудка спустя он отвечает.

— Здравствуй, красавица. — Его хриплый голос доносится до моих ушей, и от нежности, звучащей в тоне, я замираю. Мне нужно решить это все бережно, поступить правильно и быть честной с ним.

— Офицер Хендерсон, только что я получила великолепную вазу с розовыми розами.

— Рад, что они тебе нравятся. — На заднем плане раздается еще один мужской голос, и Уэйд быстро говорит: — Погоди секунду.

Должно быть, он прикрывает трубку рукой, потому что голоса звучат приглушенно, прежде чем он возвращается на линию.

— Извини. Мне поступил звонок касательно бытовой ссоры, и детектив Даллерайд появился в соседнем доме. — Он понижает голос. — Соседи спорят, кто первым обнаружил тело другого соседа.

— Ого. Звучит… увлекательно. — Затем я поспешно продолжаю: — Прости, что беспокою тебя, ты ведь работаешь, но я хотела поблагодарить за розы. Они прекрасны.

Его голос становится хриплым от нежности.

— Джорджия, ты никогда не беспокоишь меня. И я рад, что они тебе нравятся. К тому же нам нужно заняться назначением второго свидания.

Вот чёрт. Моя интуиция вопит в знак протеста, отчего ответ застревает в горле.

— Точно. — Это единственное слово прозвучало скорее, как вопрос, чем как согласие.

Проходит несколько секунд молчания, прежде чем он тихо говорит:

— Прозвучало неуверенно.

Он прямолинейный человек, и я чертовски надеюсь, что он оценит мою честность.

Я тщательно подбираю слова.

— Для ясности, ты должен знать, что есть кое-кто еще… — Я осекаюсь. Без понятия, как описать это.

Я уж точно не могу сказать: «Есть один главарь банды, которого я не могу выбросить из головы. Его поцелуи — это нечто из ряда вон выходящее, он вылизал мою киску, доведя меня до беспамятства, а его член не сравним ни с чем, что я когда-либо испытывала. Да и к всему прочему, он вне всяких сомнений убивал людей».

Нетушки. Этому не вырваться из моих уст.

К счастью, Уэйд подхватывает разговор:

— Он водил тебя на свидание?

Его вопрос застает меня врасплох.

— Нет, — медленно отзываюсь я.

— Присылал тебе цветы? — улыбка слышна в его голосе.

— Нет.

— Тогда это значит, что я все еще в претендентах.

Морщусь, испытывая облегчение от того, что он не видит моего лица. Очевидно, что, сама того не желая, я активировала в нем какой-то пещерный инстинкт.

Уэйд бормочет:

— Ты особенная, Джорджия. Иначе я бы не стал тебя преследовать. — Наступает короткая пауза, и голос детектива раздается на заднем плане, прежде чем он говорит: — Мне нужно идти. Хорошего дня, красавица.

— И тебе. — Мои слова вырываются с запинкой. Я слегка ошеломлена его реакцией на мою открытость.

Я кладу телефон на стол и снова разглядываю цветы. Я в состоянии взглянуть на них другим взглядом. Рассмотреть в них возможность для чего-то нормального.

Если имеется способ отключить мою способность навсегда — если я смогу сдержать клятву никогда больше не использовать ее — возможно, я смогу избавиться от темных пятен, которые она оставила на моей душе.

Должен быть способ. Он просто обязан быть.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Выхода нет. По крайней мере, в нынешнем понимании.

Доказательство лежит передо мной на столе для вскрытия. Мужчина, который старше меня на несколько лет, и чья жизнь оборвалась из-за пули, пущенной ему лоб.

Согласно отчету, к его телу прилагалась предсмертная записка, но угол, под которым пуля пробила его голову, не вяжется ни с этим объяснением, ни с рапортом детектива.

Все предельно просто — было совершенно убийство. Татуировки, набитые на его темной коже, указывают на принадлежность к Скорпионам. Даже в смерти у его кожи привлекательный глубокий золотисто-коричневый оттенок; сейчас он лежит обнаженным, так как я подготовила его к вскрытию.

Пока я осматриваю лежащего на столе мужчину, меня охватывает внезапный озноб, словно температура воздуха резко упала.

Покалывание в пальцах рук и ног вызывает панику, которая разгорается внутри меня. Что, черт возьми, происходит? Это тело излучает странную энергию…

Когда мои глаза окидывают мужчину, меня пробирает дрожь от осознания того, что мне придется поднести к нему руки, чтобы завершить вскрытие.

— Дыши, Джорджия, — шепчу я. — Просто дыши. — Я прерывисто вздыхаю. Затем, дрожащей рукой, готовлюсь вонзить скальпель в его плоть, но быстро опускаю его. Такое ощущение, будто невидимая сила заставляет меня сделать это.

Если этот человек был важен для Бронсона, возможно, я смогу найти информацию о том, кто его убил.

«Но ты снова это сделаешь. Однажды ты уже нарушила свою клятву».

Я издаю разочарованный стон, борясь с собой.

«Но, возможно, это поможет Бронсону…».

С этой мыслью я затаиваю дыхание и подношу ладонь в перчатке над телом мужчины.

— Как… — я замолкаю, поспешно меняя вопрос на другой: — Кто тебя убил?

Долгое мгновение ничего не происходит. Тиканье больших часов, установленных на дальней стене, отзывается эхом в тишине. Я медленно убираю руку и с облегчением выдыхаю воздух из легких.

Снова взяв в руки скальпель, я готовлюсь продолжить свою работу. Но прежде чем острый металл соприкасается с его плотью, его тело сильно сотрясается.

Словно робот, он сгибается в талии, садясь на мой стол для вскрытия, и по моему телу пробегает дрожь, а по венам разливается страх.

Глаза мужчины быстро моргают, прежде чем он поворачивает голову и смотрит на меня. Или, по крайней мере, кажется, что он смотрит на меня. Трудно сказать из-за мутной пленки, которая облегает его глазные яблоки.

Те слова, что сначала вырывается из его уст, звучат бессвязно. Все, что мне удается, — это застыть на месте, глядя на мертвое тело, которое я оживила.

— Бронсон сотворил это. — Он бормочет что-то еще, чего не разобрать. Затем он повторяет: — Бронсон сотворил это.

От его слов кровь в моих жилах стынет. Бронсон убил его?

Прежде чем я успеваю задать еще один вопрос, мужчина откидывается назад, плюхаясь на стол. Я выжидаю долгую минуту, мое дыхание сбивается в резкие, прерывистые вздохи. Затем я протягиваю руку и осторожно закрываю ему веки.

Это сделал Бронсон. Бронсон убил кого-то. Мало того, он убил человека, который, очевидно, состоял в его банде.

Мои ноги трясутся, а мышцы трепещут, пытаясь удержать меня в вертикальном положении. Блядь. Так бывает всегда, когда я оживляю кого-то или что-то. Это истощает мою энергию.

Я часто размышляю, не истощает ли это и моих жизненных сил.

Каким-то образом мне удается выдержать процесс вскрытия, хотя требуется вся сила воли, чтобы удержаться в вертикальном положении. Мои руки все еще периодически дрожат, и мне приходится несколько раз приостанавливаться, чтобы прийти в себя.

Когда я наконец заканчиваю работы, то громко и протяжно выдыхаю. С самого начала я понимала, что Бронсон, скорее всего, убийца, несмотря на то, что ему никогда не предъявляли обвинений за эти преступления. Но для меня этот факт подобно пощечине.

Пощечине, напоминающей о том, что я неоднократно ввязывалась в стычки с хладнокровным убийцей.

Более того, я начала испытывать к нему симпатию.

Закрыв глаза, я опускаю подбородок. Все это началось из-за того, что я не смогла сдержать свою долбанную клятву.

Мне некого винить, кроме себя.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

БРОНСОН

Пальцы подрагивают от желания потянуться за телефоном.

— Важного звонка ждешь?

Я перевожу взгляд на нее. Сегодня на ней фартук с вышитым на нем именем — «Анхела». Привычный цветастый платочек туго завязан на голове, лишь два коротких локона у висков пытаются выбиться.

Чувствуя досаду, провожу рукой по волосам.

— Не совсем. — Я надеюсь получить сведения о том, что кто-то из ребят наткнулся на ценную информацию, но этого пока не произошло.

Знание того, что тот, кто подверг рыжую опасности, все еще на свободе, сковывает мышцы в напряжении. Я все улажу, причем быстро. Это не совсем обычно, отчего срывает крышу.

От мысли, что ей больно или страшно, складывается ощущение, словно кто-то переехал мое сердце грузовиком. Я точно знаю, что тот, кто стоит за этим безумием, заплатит. Я сам за этим прослежу.

Анхела доливает мне воды, зная, что я пью не больше двух чашек кофе. Впервые я испытываю искушение попросить еще кофеина. Господи, так и подмывает попросить ввести кофеин внутривенно, ибо с тех пор, как я покинул дом рыжей в пятницу вечером, я не спал почти всю ночь, пытаясь докопаться до сути.

Когда мой телефон загорается от входящего звонка, я едва подавляю желание выругаться, когда номер на определителе оказывается не тем, который я хотел увидеть. Я слежу за Джорджией, и, если он звонит, значит, произошло что-то, требующее уточнений.

Я быстро отвечаю:

— Кортес.

Он тихим голос сразу же приступает к делу, что резко выделяется на фоне гула, звучащего по ту сторону провода, и звуков звонящих телефонов.

— Здрасьте, босс. Просто хотел сообщить Вам последние новости о женщине из морга.

Поджимаю губы, чтобы не показаться слишком нетерпеливым.

— И какие же?

— Ей доставили посылку. Букет роз.

Сжав пальцы свободной руки в кулак, скрежещу зубами, предвидя, что он скажет дальше.

— Они были от офицера Хендерсона. Больше никакими новостями не располагаю, но хотел поставить Вас в известность.

Сукин сын.

— Значит, он розы отправил?

— Так точно, босс. — В его голосе звучит нерешительность. Наверное, ему интересно, что меня с ней связывает, но это никого не касается. Лучше пусть думает, что она представляет какую-то угрозу. В противном случае — если Последователи или другие долбаебы, охотящиеся за мной и этой территорией, узнают, что я с ней кручу роман, — она подвергнется еще большей опасности.

— Спасибо, Даллерайд. Признателен за информацию.

Выдох облегчения на другом конце линии невозможно не заметить.

— Все что угодно, босс.

Когда звонок завершается, возникает желание швырнуть телефон через всю закусочную.

Он прислал ей долбанные розы.

Уэйд Хендерсон не проливал кровь так, как я. Не заставлял взрослых мужиков обоссываться, когда я делал первое и последнее предупреждение после того, как они лажали. Не нажимал на курок, чтобы пустить пулю в голову.

Все перечисленное превращает Хендерсона в лучшего кандидата для нее: офицеришка придерживается правил, платит налоги, не разбивает костяшки пальцев, чтобы проучить какого-то пиздюка, решившего отпиздить женщину, никогда не перерезывал горло насильнику и не давал ему истечь кровью, никогда не кастрировал ничтожество, который терроризировал детей и крал у них детство, оставив его подвешенным.

Нет, Хендерсон совсем не такой. Он не марает руки. Офицеришка просто надевает на людей наручники и заполняет бумаги. Остальное доделывают бюрократия и политика.

Может, Хендерсон и сможет сделать Джорджию счастливой, предоставить ей «белый заборчик», но чутье подсказывает мне, что не того она хочет на самом деле.

«Нечего тебе, блядь, соваться к ней».

Будь ты проклят, мой внутренний голос. Хотя, истину глаголет. У меня слишком много забот, убийства происходят одно за другим, и я понятия не имею, кто их совершает.

Но рыжая так сильно меня интригуют, когда я с ней. Никогда прежде я не был так повернут на женщине. И да, трахать ее без презерватива было сродни прикосновению к раю, хотя это было нечто большее.

Эта женщина целует со всей чувственностью. Она не делает ничего вполсилы. Из всех действий, которые я хотел бы вновь пережить и проделать в течение долгого времени, это вновь и вновь целоваться с ней.

Мрачно усмехаюсь, поскольку, возможно, мне нужно снова позвонить Даллерайду, чтобы он объявил в розыск мои яйца, поскольку я, очевидно, их потерял.

Когда Анхела опускается на сиденье напротив меня, я сдерживаю стон, потому что разговор не предвещает ничего хорошего.

На ее губах играет легкая улыбка, и она проводит большим пальцем по вышивке на своем фартуке.

— Знаю, что я всего лишь владелица закусочной… — В ее темных глазах появляется озорной блеск. — Но я считаю, что один из путей к сердцу женщины — это показать ей, что ты в состоянии о ней позаботиться.

Я приоткрываю губы, собираясь сказать ей, что это не имеет никакого отношения ни к чьему сердцу, но она перебивает.

Не то чтобы она меня совсем не знает.

— Джорджия не ходила за продуктами, как она обычно делает в выходные. — Черты ее лица мрачнеют, а в глазах появляется беспокойство. — Вероятно, сегодня она останется без нормального обеда и будет вынуждена заказать себе еду.

Мысли беспорядочно крутятся в голове. Если она заметила что-то подобное, значит, рыжая затронула не только струнки моей души.

Кроме того, после всего, через что женщина прошла, и того, что ее график сбился, теперь она сталкивается с последствиями отсутствия обеда. Я тянусь к затылку и сжимаю напряженные мышцы. Незачем мне беспокоиться о том, обедает Джорджия или нет. Меня это не должно волновать. Той ночью она отделалась от меня слишком быстро, так что, скорее всего, не хочет иметь со мной ничего общего.

Даже с пониманием этого, я не мог удержаться от того, чтобы не оставить ей записку. Обычно я не такой уж и мелочный придурок, стремящийся оставить за собой последнее слово, но у нас с рыжей есть незаконченное дело, хочет она того признавать или нет.

Со вздохом провожу рукой по лицу.

— У меня такое чувство, что ты уже что-то замышляешь.

Ее глаза загораются и на лице появляется довольное выражение.

— Мне известно, что она не прочь съесть завтрак на обед и что недавно ей очень понравились мой знаменитые торрихас.

Хендерсон прислал ей розы, но это не то, что сегодня нужно рыжей. Ей нужен кто-то, кто позаботится о ней и позаботится о том, чтобы она пообедала.

Хочу быть тем, кто это сделает. К черту все, я стану тем, кто это сделает. И хотя я не имею права еще больше вторгаться в ее жизнь, что-то побуждает меня к этому.

— Бронсон. — Она тянется к моей руке, лежащей на столе, и накрывает ее своей. — Ты хороший мужчина.

Покачав головой, я испускаю насмешливый вздох.

— А вот теперь ты и впрямь перебарщиваешь. — Окинув ее мрачным взглядом, я напоминаю: — Мы оба знаем, что это не так.

Она отводит руку назад с разочарованным вздохом.

— Может, не в традиционном смысле, но в нетрадиционном ты хороший человек. — Она обводит рукой посетителей закусочной. — Просто спроси у любого.

Я молчу, потому что она хочет видеть во мне самое лучшее, и ничто никогда этого не изменит. Если знание о том, скольких людей я убил или избил до полусмерти, каких людей я прогонял, чтобы спасти это сообщество и защитить его от пожирания живьем корпоративной жадностью, не изменило ее мнение обо мне, значит, ничто не изменит.

— Ты сегодня разговаривал со своей Abuela? — она вскидывает бровь. — Возможно, ты захочешь поговорить с ней о своей Джорджии.

Я провожу пальцами по волосам, крепко сжимая пряди. Моя Джорджия. Черт, как же мне нравится это звучание.

— Планирую заехать к ней сегодня вечером.

Она одобрительно кивает.

— Отлично.

Поднявшись со своего места, она медлит у края стола, словно собираясь сказать что-то еще, но решает не произносить ничего.

Когда она поворачивается, чтобы вернуться к работе, слова вылетают из моих уст. Честно говоря, не уверен, что смог бы их сдержать.

— Сможешь запаковать торрихас?

Она замирает, прежде чем повернуть голову, и улыбка, которая расцветает на губах, заставляет меня снова почувствовать себя юным мальчишкой. Вспомнить те дни, когда она усаживала меня на табурет у прилавка, угощала яичницей и тостами и напоминала, чтобы я не лез в неприятности.

Она подмигивает.

— Все будет сделано, красавчик.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Я занимаюсь тем, чего никогда прежде не делала: бездельничаю.

«Это только до тех пор, пока я не наберусь сил».

Именно это я твержу себе, сидя в своем рабочем кресле, навалившись на стол и опершись щекой на руку, пока пытаюсь закончить работу над бумагами.

Хреново, что у меня нет обеда. В довершение всего, у меня даже не хватает сил заказать доставку еды. Проверять эти досье и нажимать несколько клавиш на компьютере, чтобы распечатать необходимые бумаги и завершить свои дела, довольно-таки утомительно.

Еще хуже то, что голоса мертвых никогда не звучат в моих аудиозаписях, независимо от того, какой труп со мной разговаривает. Я переслушивала записи, будучи уверенной в том, что каким-то образом прослушала их. Но с каждым включением звучит лишь тишина.

На каждой записи записан только мой голос, а значит, у меня нет доказательств, которые я могла бы предоставить Бронсону — или кому-то еще, если на то пошло.

Впрочем, в последние несколько часов было хотя бы одно спасение: ни одно тело не взывало ко мне. Они оставались мертвыми… и безмолвными.

До сих пор я как на иголках. Не знаю, что мне, черт возьми, делать. Как я могу оставлять без внимания слова этих людей, умоляющих меня сообщить Бронсону? Те же люди, которые говорят мне, что были убиты Скорпионам? Как же мне пропустить мимо ушей слова мужчины, которые только что сообщил мне, что Бронсон прикончил его?

И как мне отдалиться от Бронсона, когда все кругом, кажется, обрушивается на меня?

Как бы в довесок к этому вопросу, без пятнадцати двенадцать на мой рабочий телефон вновь звонит. Как по команде, мой желудок разражается громким урчанием от голода. Все мои усилия уходят на то, чтобы протянуть руку и ответить на звонок.

Это снова Лесли, и она сразу же приступает к сути:

— Милая, кем бы ни был этот счастливчик, он намерен добиться твоего расположения.

Я неуверенно спрашиваю:

— Еще цветов доставили?

Она хихикает.

— Нет-нет! Даже лучше. И Пол сказал, что занесет доставку, так как у него сейчас свидание за обедом.

У Пола свидание за обедом? Это радует. Эгоистично надеюсь, что это поможет ему наконец-то отвлечься от меня.

Лесли весело продолжает:

— Я попросила его поторопиться, пока никто из этих балбесов не стащили ничего.

Я хмурюсь. Что, блин, такого мне доставили?

— Ладно, спасибо, Лесли.

Как только я слышу характерный звук, свидетельствующий о том, что дверь в морг открывается по пропуску, я упираюсь слабыми предплечьями в стол и резко выпрямлюсь на стуле.

— Я в своем кабинете, — окликаю я.

Минутой позже он входит внутрь, неся большой полиэтиленовый пакет, источающий аппетитный запах.

Пол приветствует меня с улыбкой.

— Доставлено для тебя. — Он кладет пакет на сиденье стула рядом со мной, так как мой стол завален стопками папок.

— Спасибо, что занес.

— Красивый букет. — Однако едкий и полный неодобрения тон Пола говорит об обратном. Если это не было достаточно очевидно, то это видно по тому, как он смотрит на цветы, словно они совершили какое-то гнусное преступление.

Он резко отступает назад и сует руку в карман.

— Я не смогу остаться и поесть за компанию с тобой, потому что встречаюсь кое с кем за обедом.

Выражение его лица обнадеживающее, и складывается мнение, что он ожидает от меня какой-то реакции. Возможно, возражения, хотя я, признаться честно, предпочла бы поесть одна. В конце концов, это уже привычка.

— Приятного аппетита. — Одариваю его, как я надеюсь, яркой улыбкой, но его собственная улыбка немного суровеет в ответ.

Неловко получилось. Особенно когда он задерживается у дверей кабинета.

— Ну, мне нужно вернуться к работе. — Я жестом показываю на свой компьютер и досье перед собой.

— Разумеется, разумеется. И тебе приятного аппетита. — Он разворачивается, его шаги становятся тяжелее, превращаясь почти в топанье, когда он выходит из морга.

Я закрываю глаза, как только за ним закрывается дверь, снова погружаясь в тишину.

Пытаясь забыть о неловком общении, я сосредоточиваюсь на аппетитном аромате, исходящем из пакета. Что бы ни находилось внутри, это избавляет меня от необходимости заказывать сэндвич, так что я рада.

Хотя мне не по себе от осознания того, что Уэйд балует меня цветами, а теперь еще и обедом. Это уже чересчур. Не то чтобы я была неблагодарной. Просто…

Они не от того мужчины.

Эта мысль потрясает с силой молнии, поражающей землю. Быстрая и впечатляющая. Неожидаемая и оставляющая свой неизгладимый след.

Что со мной не так? Я пытаюсь отогнать назойливую мысль и осторожно расчищаю место на столе. Поставив пакет перед собой, я замираю на полпути, чтобы достать ее содержимое, потому что на какую-то долю секунды в моем сознании всплывает тот день, когда мне положили сэндвич с крысиной головой.

Конечно, запах совсем не похож на тот. Более того, я не обнаруживаю и следа чего-либо, отдаленно напоминающего запах гнили.

Достаю пластиковый контейнер и ставлю на стол, а затем заглядываю на дно простого белого полиэтиленового пакета. Внутри лежат пачка салфеток и пластиковые приборы. Взяв сначала несколько салфеток из пачки, я беру приборы, а затем снимаю крышку контейнера, чтобы разглядеть его содержимое.

От неожиданности я несколько раз моргаю и замираю. Срань господня!

Обед точно не Уэйд заказывал.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

ДЖОРДЖИЯ

Именно это я ела в последний раз, когда сидела в почти пустой закусочной, а Анхела обслуживала.

«Она запомнила, где я работаю?».

Как только этот вопрос мелькает в голове, я закатываю глаза. Стало очевидно, что все, кто связан со Скорпионами, в курсе всех тонкостей, касающихся меня.

Мой телефон вибрирует, оповещая о текстовом сообщении с того места, где он лежит на столе позади меня. Я втягиваю воздух носом и заставляю свои все еще истощенные мышцы набраться сил, чтобы протянуть руку и взять его.

Весь кислород покидает легкие, как только я вижу, от кого пришло сообщение.

БАНДЮГАН: Наслаждайся торрихасом.

Внутри меня все трепещет. Он прислал обед? В душе растекается поток искренней признательности, но быстро подавляется его следующим сообщением.

БАНДЮГАН: Не нарвись на неприятности, рыжая.

Конечно, он просто обязан был все испортить. Не успеваю я осознать, как мой палец нажимает на кнопку вызова, и я подношу телефон к уху.

Он берет трубку после первого гудка, но прежде чем он успевает сказать хоть слово, я поспешно и саркастично произношу:

— Ты шутишь? Если бы ты провел опрос после первого сообщения, я бы поставила пять звезд. Но затем ты берешь и все поганишь своим… — я понижаю голос, чтобы изобразить его, — «Не нарвись на неприятности, рыжая». — Перейдя к своему обычному голосу, я выдыхаю. — Поэтому, ноль звезд, старина. Н-о-л-ь.

Мою тираду встречает тишина, и этого достаточно, чтобы моя совесть укорила меня за то, что я не была манерной, чтобы хотя бы поблагодарить его за обед.

Глубоко вдыхаю, а затем резко выдыхаю.

— Несмотря ни на что, хочу поблагодарить тебя за то, что прислал мне обед. Это было… очень заботливо с твоей стороны.

В его голосе присутствуют нотки хрипотцы, отчего дрожь пляшет по коже.

— Тебе нравится?

— Я еще не начинала есть. Но спасибо тебе. — Мои слова прозвучали так напыщенно, что я вздрагиваю и опускаю голову. Можно ли стать еще страннее?

Его тон приглушен, а слова кажутся неестественными.

— Я не пытался быть надменным в том сообщение. — Он ненадолго замолкает. — Я просто… хочу, чтобы ты была в безопасности.

Подозрение овладевает мной, и я хмурюсь. Почему я вдруг стала ему небезразлична?

— Ты хочешь, чтобы я была в безопасности. — Повторяю я медленно, а в голосе отчетливо слышится сомнение. — Извини, если я не верю в это после нашего предыдущего общения. — Не считая того, что произошло на моем кухонном столе, конечно.

«Не начинай, Джорджия».

Он тяжело вздыхает и бормочет «Блядь!» под нос.

— Послушай, рыжая. Я не силен в таких речах. Я не чертов джентльмен…

— Чего-чего? — перебиваю его, драматично выдыхая. — Да ты что-о-о-о. Какая неожиданность!

— Джорджия. — Он практически рычит имя, но не по этой причине я замираю.

— Прежде ты меня никогда не называл по имени.

Он сердито вздыхает.

— Конечно, называл.

— Точно не называл. Ты все время называешь меня рыжей.

Он прочищает горло после секундного молчания.

— Хочешь перестану тебя так называть?

Удивленный смешок вырывается из моих легких.

— Столько времени прошло… — Почему я не отвечаю согласием? Я становлюсь добрее к чертовому главарю банды. Это нехорошо. — Нет. Называй меня рыжей.

Черт. Я выпаливаю:

— Все это странно.

Его тон становится резче.

— Что странного?

— Ты не пришел и даже не позвонил после того, как мы… — Я захлопываю рот, чтобы остановить словесный понос, пока сокрушаюсь о том, как много я нечаянно ляпнула.

Мои слова встречаются тишиной.

— После чего? — его голос становится глубже, тон мягче. — После того как мы трахнулись?

Если бы это прозвучало как-то иначе, то я бы отправилась на самый верх спектра гнева и защиты. Но сейчас он говорит так, что его слова обволакивают меня, словно любовная ласка.

Не могу позволить ему или его вкрадчивому голосу отвлечь меня, поэтому просто отвечаю:

— Да.

Наступает небольшая пауза.

— Ты хотела, чтобы я добивался тебя. — Эти слова прозвучали как констатация факта, а не как вопрос.

— Ничего подобного, — огрызаюсь я. — Я так не говорила.

— Но это то, чего ты желала. — Тон Бронсона спокойный. — Ты хотела, чтобы я вернулся за большим. — Прежде чем я успеваю возразить, он добавляет: — После того как ты сбежала от меня с моей спермой, все еще капающей из твоей прекрасной киски.

Я резко вдыхаю из-за его грубой лексики. Но он просто продолжает.

— Ты хотела, чтобы я гонялся за тобой.

Внутри меня нарастает возмущение.

— Не хотела.

Отчаяние сменить тему удушает, и я задаю свой вопрос с резким, ледяным вызовом:

— Пытаешься подкупить меня или что-то в этом роде? Так вот зачем этот обед? Чтобы… не знаю… отстать от тебя, раз уж мы… ну, понимаешь. Или чтобы перестала тебя беспокоить, если попадутся другие трупы, которые как-то связаны с твоей бандой?

— Нет. — Огорчение осязаемо даже через телефон. — Блядь, нет же.

Меня охватывает сомнение, особенно после того, как тело заговорило со мной ранее.

— Сегодня на вскрытии было тело и… — При одной мысли об этом я вздрагиваю от беспокойства. Я напрягаю спину и заставляю себя продолжать: — Хосе Каламанка. В отчете говорилось, что он покончил с собой.

Мои слова встречаются мертвой тишиной, и холод словно проникает сквозь телефон, разливаясь по каждому сантиметру тела.

Я продолжаю:

— Он… он сказал, что ты его убил. — Я с трудом сглатываю сковывающий ком в горле. — Что ты был тем, кто выстрелил ему в голову.

На заднем плане внезапно раздаются звуки автомобильного движения, смешиваясь с быстрыми, тяжелыми шагами. Интересно, где он и что делает? Что, если он отправился убивать кого-то еще?

— Да, рыжая, я был тем, кто прикончил его. — Леденящий. Единственное слово, которым можно описать его голос. — И ни секунды не жалею об этом.

Он что-то бормочет кому-то, прежде чем раздаются быстрые шаги, как будто он поднимается по лестнице.

Вонзаю вилку в торрихас с большей силой, чем нужно, и молвлю:

— Ага, все предельно ясно, старина.

Запихивая в рот больше, чем положено, я почти стону, когда еда обволакивает вкусовые рецепторы. Это так вкусно, что я практически могу притвориться, будто не убийца отправил мне обед.

Бронсон издает разочарованное ворчание и бурчит: «Рыжая…», за мгновение до того, как слышится звук открывающаяся морговской двери.

Подскакиваю на стуле, слегка поперхнувшись, когда проглатываю еду, и гадаю, кто, черт возьми, вошел. Пол ушел на обед, Роуэн не придет, и сегодня не пятница, так что это не доктор Дженсен.

Однако этот человек не представляется. Тяжелые, уверенные шаги быстро приближаются.

Быть того не может…

Когда его высокая фигура появляется в дверном проеме кабинета, я резко вдыхаю. Как он вообще здесь оказался?

Пройдя внутрь, он теснит меня, положив одну руку на стол, а другую — на спинку стула.

— Я-то думал, ты другая, рыжая. Что ты не такая, как все. Но я ошибся, верно? — губы слегка кривятся в усмешке. — Ты дожидаешься треклятого рыцаря в сияющих доспехах.

Он наклоняется ближе, зловещая атмосфера сгущается и одурманивает.

— Дело в том, что рыцарь в сияющих доспехах абсолютно никому не всрался. Знаешь почему?

В этот миг он одновременно завораживает и вселяет ужас. Мне удается лишь покачать головой в ответ.

— Они никогда не знавали, что такое война. Вот почему их доспехи незапятнанные и сияющие. — Темные брови сурово сдвигаются, и складка между ними становится более заметной. — Они не знают, каково это — оказаться в самой геенне войны. Пожертвовать собою. Рискнуть всем.

— Что он сделал? — сглатываю, пытаясь хоть как-то успокоить пересохшее горло. — Что сделал Хосе?

Злобная бронсоновская ухмылка вызывает дрожь по всему телу.

— Он пытался подставить меня. Пытался наебать моих людей, потому что был продажным.

— Ты не мог просто предупредить его? — как только озвучиваю вопрос, я внутренне содрогаюсь о том, как по-детски он звучит.

Ухмылка исчезает в мгновение ока. Когда его глаза сужаются и смотрят на меня с таким пристальным вниманием, кажется, будто они пробирают меня до костей.

— Я не управляю долбанными бойскаутами, рыжая. Я не могу позволить себе раздавать второй шанс предателям. Слишком многое на кону.

Пытаюсь свести все стороны этого человека воедино, однако это все равно что угодить под оползень. Я пробую вырваться наружу и спастись, вновь скатываясь вниз.

Бронсон убивал людей. Недавно он убил Хосе.

Мужчина попросил людей присмотреть за моим домом и починить машину, когда я была до смерти перепугана.

Он несколько раз разрешал мне ступать на территорию его банды и даже показал рынок.

Он целовал меня и заставлял чувствовать себя более живой, чем когда-либо. Когда его тело сливалось с моим, он словно ставил на плоти свое клеймо.

А сегодня он узнал, что я без обеда, и позаботился о том, чтобы я не голодала.

Вздрагиваю, закрыв глаза, когда в моем мозгу проносятся все, что известно и что я пережила, связанное с Бронсоном.

Был ли у меня когда-нибудь рыцарь в сияющих доспехах? Даже Рой не был таким. Он был грубоват, не приукрашивал ни одного слова, но при этом спасал меня во многих смыслах.

Слова Бронсона крутятся в голове, пока я перевариваю все произнесенное им.

«Рыцарь в сияющих доспехах абсолютно никому не всрался».

«…они никогда не знавали, что такое война».

«Они не знают, каково это — оказаться в самой геенне войны. Пожертвовать собою. Подвергнуть риску все».

Бронсон не в курсе, что я уже испытывала на своей шкуре ад.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Напряжение между нами натянуто подобно резинке на грани разрыва. Он выпрямляется, и я все еще не знаю, что делать с растерянностью, которая обрушивается на меня, когда он отходит.

Его взгляд останавливается на розах, и черты лица омрачаются. Почти жаль букет, когда он бросает на цветы убийственный взгляд и бормочет: «Ублюдские розы». Складывается впечатление, что сам факт того, что другой мужчина подарил мне цветы, разъедает его внутренности.

Бронсон переводит взгляд на меня, и медлит, словно тщательно подбирает слова.

— Слушай… — Он проводит рукой по волосам, взъерошивая их еще больше, чем обычно. — Я не завожу отношений. Да, я трахал женщин, и на этом все. — Он сжимает губы в тонкую линию, глаза всматриваются в мои, словно он хочет, чтобы я поняла его. — Но в жизни я не был настолько поглощен женщиной, чтобы позабыть о защите.

Слова повисают между нами. Он высказался, но я пока не готова принять сказанное. Не готова признать, что то, что произошло между нами, было чем-то большим. Это слишком пугает.

— Я не доверяю людям. А те, кому я доверяю, уже доказали свою преданность. — Он невозмутимо выдерживает мой взгляд. — Не буду приукрашивать — я нехороший человек, рыжая. Но я делаю хорошие вещи. Я защищаю своих людей и ставлю на кон свою жизнь ради них. А в ответ, они мне преданы.

Вспоминаю людей на рынке и то, как они к нему относились. Вспоминаю местность, через которую проезжала, и то, как все выглядело ухожено — дороги без выбоин, и ухоженные газоны, и опрятные витрины магазинов, и фермерский рынок на набережной.

Это противоречит всем моим стереотипам о бандах и местностям, принадлежащим им.

— Я никогда не встречал женщину, которая, как мне казалось, могла бы понять, почему я делаю все это. — Бронсон поджимает губы. — Которая могла бы понять, почему мне пришлось стать чудовищем.

Бронсон замолкает, как бы давая мне время переварить рассказанное. Скрытый подтекст.

Проходит некоторое время, прежде чем я озвучиваю свое собственное признание, и мои слова звучат тихим шепотом.

— Не уверена, что я та женщина, которая тебе нужна.

На самом деле имея в виду: «Узнав мою тайну, ты не захочешь иметь со мной ничего общего, ведь я чудовище похуже, чем ты когда-либо сможешь стать».

— Может, ты и не уверена. — В его глазах мелькает тепло, отбрасывая часть угрюмости. У меня перехватывает дыхание от уверенности в его словах. — Но, рыжая? Ты должна знать, что, когда я делаю какую-то безумную хреновину, за этим всегда стоит цель.

Наступает короткая пауза.

— Так почему бы тебе не пообедать? — Он проводит ладонью по своей темной бороде движением, которое выглядит почти нервным. — Попробуй, вдруг не вкусно.

Из моих уст вырывается удивленный смех.

— И что ты сделаешь в этом случае? Попросишь доставить другую еду?

— Если понадобится.

Мой рот захлопывается. Потрясение проходит сквозь меня, а из легких выбивается весь кислород. Боже, как же давно у меня не было человека, который хотел бы заботиться обо мне. После Роя никому не было до меня дела.

И теперь этот человек — этот сложный мужчина, стоящий передо мной, — пытается сделать это… по-своему.

Хотя он хочет сделать это ради Джорджии, которую, как ему кажется, он знает. Женщины, которая работает в морге и не боится потягаться, когда его высокомерие нужно усмирить.

Не ради той женщины, с которой разговаривают мертвецы. Не ради чудилы, которая обладает способностью оживлять мертвецов.

Я заставляю себя дышать. На долю секунды мне хочется все рассказать, чтобы между нами не было тайн. Но я не могу.

Говорят, что история повторится, если не извлечь уроков из прошлого. Если я чему-то и научилась из своего прошлого, так это тому, что никто из тех, кто когда-либо знал обо мне правду, не смог принять меня. Полюбить. Воспринять меня как нормальную.

В ответ на мое безмолвие, он подцепляет ногой ножку другого стула и отодвигает его, прежде чем сесть. Он обхватывает рукой мое запястье, большим пальцем проводя по пульсу.

Моя грудь вздымается и опускается от затрудненного дыхания, и я не могу заставить себя посмотреть на него. Его большой палец движется по тыльной стороне запястья методичными, несколько небрежными движениями, которые, как ни странно, успокаивают.

— Взгляни на меня. — Хриплый приказ, возможно, и обладает привычной суровой ноткой, но в него вплетена едва уловимая нежность, словно он каким-то образом осведомлен о моих муках.

Поднимаю глаза и встречаю его золотисто-карий взгляд. Губы кривятся, когда он бросает еще один взгляд на вазу на столе, а затем возвращает свое внимание ко мне.

— Этот коп тебе нравится?

Выдыхаю и вскидываю бровь на его нежелание называть имя Уэйда.

— Почему у меня возникает ощущение, что ты прекрасно знаешь его имя?

Мышца на его щеке подергивается.

— Ты не ответила на вопрос.

Стопудово, мой честный ответ выведет его из себя, но я отказываюсь лгать ему в лицо.

— Да. Да, он мне нравится. Уэйд — милый парень.

Бронсон издает презрительный звук. Сержусь от его взгляда, потому что создается впечатление, будто думает, что знает меня лучше, чем я сама.

— А я так не думаю, рыжая. Видишь ли, тебе не нужен милый парень. — Ухмылка мужчины практически самодовольная, с оттенком вызова. — Мы оба знаем, что ты даже не сможешь такого долго выносить.

Вызывающе вздергиваю подбородок.

— С чего это ты взял?

— Потому что я знаю, что «милые парни» — эти соевые сопляки, которые хлебают кофе с долбанными посыпками и взбитыми сливками, и те, кто писает сидя, — не знали бы, что с тобой делать.

Оценивающий взгляд окидывает меня с едва сдерживаемым жаром.

— Ты обладаешь сильной волью, разумом и телом. Ты в одиночку справляешься с бедламом. — Он не разрывает зрительного контакта, в его тон сквозит нечто похожее на гордость. — Он бы обделался в штаны, если бы узнал, что ты пришла искать меня.

Вдруг до меня доходит, что Бронсон не использует двусмысленные намеки, а ссылается конкретно к Уэйду. Я не могу отрицать, что он, вероятно, прав в своем предположении, но я не собираюсь признаваться ему в этом. Это только подогреет его надменность. Однако его рассуждение проигрывается в мыслях.

«Ты обладаешь сильной волью, разумом и телом. Ты в одиночку справляешься с бедламом».

Комплименты Бронсона сбивают с колеи, поэтому я пытаюсь перевести разговор на более безопасную тему.

— Это вряд ли указывает на то, что милый парень…

— Я не закончил говорить. — Может, его голос и спокоен, однако суровые нотки создают впечатление, что ему есть что доказывать. — Милый парень не будет знать, когда позволять тебе брать инициативу в свои руки, а когда взять контроль. Он не поймет, как показать тебе твою невероятность.

Его глаза вспыхивают.

— Не поймет, что касаться тебя губами и быть глубоко погруженным в твою киску — это, блядь, дар.

Притянув меня к себе, он скользит другой рукой по моему затылку, приближая наши лица, нос к носу. Мятное дыхание обдает мою кожу. Я вздрагиваю, и в его глазах загорается довольство.

— Если бы я сейчас скользнул в тебя пальцами, ты бы их смочила. Вот откуда мне известно, что тебе не нужен хороший парень, — бормочет он.

— Ошибаешься. — Не могу удержаться от того, чтобы не съязвить, что-то во мне хочет уколоть его. Сбить его с высокомерного, «я лучше тебя знаю» трона. — Мне действительно нужен хороший парень.

— Правда? — в мужском голосе звучит жесткая нотка, от которой у по спине бегут мурашки. — Я могу быть хорошим.

Он проводит губами по моим губам, едва касаясь, и я понимаю, что, когда он произносит слово «хороший», его понимания слова сильно отличается от моего.

— Я могу быть очень хорошим.

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

БРОНСОН

«Мне действительно нужен хороший парень».

Ни хрена он ей не нужен. Она хочет меня. Просто рыжая еще не осознает этого.

Я скольжу другой рукой по ее лицу.

— Мне кажется, ты боишься признать то, в чем действительно нуждаешься.

Эти зеленые глаза вспыхивают огнем негодования, что мне до одури нравится.

— Ты вдруг стал знатоком в моих хотелках?

— Неа. — В ее взгляде мелькает удивление. — Просто думаю, что ты еще не осознала, что то, что тебе нужно, расходится с тем, что, как ты думаешь, тебе нужно.

Женщина саркастично отвечает:

— Да ладно? И что же мне нужно?

Не задумываясь, усаживаю ее к себе на колени. Дрожь сотрясает все ее тело, и она слабо цепляется за мои плечи, чтобы устоять.

Джорджия не понимает, что я никогда не позволю ей упасть. Что-то в этой женщине пробуждает неистовое желание защищать. Крепко прижимаю ее к себе, ее ноги расставлены.

— У тебя какая-то привычка лапать меня, — с фырканьем жалуется она. Но я замечаю, что она не делает попыток вернуться на свой стул.

Хочется верить, что она остается на моих коленях, потому что хочет этого, ведь вряд ли кто-то сможет заставить эту женщину делать то, чего она не желает.

Играю с кончиком ее длинного хвостика, сползшего на плечо. Когда я провожу кончиком пальца по шелковистым прядям, задевая ткань ее рубашки, она вздрагивает.

— Ты единственная женщина из всех встречавшихся на моем пути, которая не ведет себя так, словно до усрачки боится меня.

«Ты единственная женщина, которая не относится ко мне так, словно я чудовище».

Все остальные относятся ко мне как к какому-то спасителю или божеству. Обычно это благоговение или почтение в сочетании с изрядным чувством страха. Ведь они знают на что я способен.

Есть и те, кто избегает смотреть на меня прямо… из страха запятнать свою душу или еще какой-нибудь ерунды.

Она сухо смеется.

— Я боюсь тебя. Ты абсолютно ужасающий мужчина.

Рыжая и отдаленно не звучит убедительно.

— И как я это упустил, — бесстрастно заявляю я. Опустив голову, прижимаюсь губами к ее губам. — Ты определенно не боялась меня в пятницу.

Дыхание женщины сбивается. В следующую секунду она откидывается назад с затравленным выражением на лице и изучает воротник моей рубашки, как будто потом будет проверять на прочность.

Ее голос мрачен, но боль, прозвучавшая в нем, действует как удар в живот, нанесенный тяжеловесом.

— Я уже говорила тебе. Когда человек однажды предстает перед смертью, боязнь теряет свою действенность. — Наступает короткая пауза, после которой она едва слышно шепчет: — Вот почему кажется, будто я тебя не боюсь.

Не могу вспомнить, когда в последний раз мне было так трудно сформулировать ответ. В конце концов, просто решаюсь ответить честно:

— Когда предстаешь перед смертью, очень многое становится ясным.

Я представал перед смертью бесчисленное количество раз, просто я слишком упрямый подонок, чтобы позволить ей нанести удар раньше меня.

— Ты мне нравишься, рыжая. — Низким голосом признаюсь, чувствуя себя долбанным подростком, говоря это дерьмо.

В зеленых глазах мелькает изумление.

— Серьезно?

— Серьезно. — Хмурюсь, потому что никогда еще не был так сильно заинтригован женщиной.

Она издает короткий смешок, сводя брови от замешательства.

— Ты явно не хочешь, чтобы я тебе нравилась. — Вздохнув, она успокаивающе похлопывает меня по плечу. Но по тому, как женская рука разглаживает невидимую складку на моей рубашке, могу сказать, что это все пустая болтовня. — Все в порядке, ведь я тоже не слишком уверена в своих чувствах к тебе.

Я отодвигаюсь от нее.

— В чем заключается твоя неуверенность?

Она откидывается назад, опираясь на стол. Даже то, что она оставила между нами небольшое пространство, досаждает. Мое тело интуитивно хочет, чтобы она находилась рядом, ближе.

Ее глаза отрываются от моих и вновь концентрируются на воротнике моей рубашки. Она играет с краем, ее голос едва слышен.

— Ты просто… не даешь мне покоя.

Грубый смех вырывается у меня из горла.

— Да ну. Присоединяйся к клубу.

Эти выразительные глаза устремляются в мои, в их глубине таится уязвимость.

— Из-за тебя я забываю, почему это неудачная идея.

Наматывая ее волосы на кулак, я притягиваю ее ближе и накрываю губами ее уста.

— Я чувствую ровно то же самое, рыжая. — Ее резкий вздох подстегивает, и я запечатлеваю поцелуй на уголке ее губ. — То же самое. — Целую другой уголок. — И прежде чем ты спросишь, нет, это не только из-за того, что случилось на твоей кухне.

Всплеск собственничества побуждает овладеть ее ртом, но крошечный голосок в глубине сознания говорит мне, что нужно быть нежным. Поэтому я покусываю ее губы и чувствую, как женщина расслабляется, прижимаясь ко мне. Она может упираться, но ее тело знает, чего хочет.

Меня.

Внезапно она напрягается и слегка отстраняется. Рыжая не смотрит мне в глаза, а пульс на ее шее бешено колотится.

— Я плохо знакома с тобой.

Я хмурюсь.

— Ты знаешь меня. Знаешь все важное. — Придерживая пальцами ее подбородок, я призываю ее встретиться со мной взглядом. В ее глазах плещется смятение, служащее предвестником того, что вырвется из ее уст дальше.

— Я даже не знаю, сколько тебе лет, дату твоего рождения или твой любимый цвет. — Поспешно выпаливает все слова женщина, словно пытается выдать все это на одном дыхании. — Без понятия, близок ли ты со своими родителями, есть ли у тебя братья или сестры, смотришь ли ты гольф по воскресеньям только потому, что фоновый шум помогает тебе уснуть…

Я поддаюсь порыву поцеловать ее — не только для того, чтобы остановить ее, но и потому, что вид ее красивого лица, искаженного беспокойством, мучает меня.

Она задыхается, когда я отрываю свои губы от ее губ, на лице появляется ошеломленное выражение. Тогда я быстро отвечаю, пока она все еще находится под воздействием поцелуя:

— Мне тридцать девять лет, а мое день рождение — одиннадцатого июня. Ранее моим любимым цветом был синий, но недавно я пришел к выводу, что охренеть как пристрастен к зеленому. Я близок с мамой и бабушкой, а мой дрянной папаша давно слинял. Я единственный ребенок, а гольф не смотрю, потому что, — я не могу подавить отвращение, — он до невозможности убогий.

Она издает звук, отчасти удивленный, отчасти насмешливый. Выглядя одновременно ошеломленной и неуверенной, она моргает рыжеватыми ресницами.

— Обалдеть. Ладно.

— И еще кое-что.

Настороженность окрашивает ее выражение лица.

— И что же?

Нахуй уязвимость. Просто признаюсь в этом.

— Я не могу выкинуть тебя из головы.

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Пытаюсь осмыслить все, что он только что рассказал.

«Я не могу выкинуть тебя из головы».

От последнего признания желудок делает несколько кульбитов, и я пытаюсь сосредоточиться на предыдущих деталях, которые он раскрыл. Осознание того, что этот мужчина, этот преступник, не может перестать думать обо мне, вызывает во мне прилив радости и нервозности.

— Ты, эм, старше на десять лет, — выдаю я.

Он щурится и низко хмыкает.

— Мелочный мужчина был бы раздавлен этим, рыжая. — Он наклоняет голову ближе, глубоким и хриплым голосом произнеся: — Если беспокоишься о моей потенции, то хотелось бы напомнить тебе о пятничном вечере.

Потрясенный смех поднимается подступает к моему горло.

— Типичный мужчина.

— Вынужден не согласиться. Совсем не типичный, о чем ты и так в курсе. — От его хрипловатого тона по телу пробегают мурашки, и я понимаю, что сижу у него на коленях, расставив ноги.

Его член, упирающийся в мои бедра, дает о себе знать даже под джинсами и через мои брюки. От этого я становлюсь влажной, отчего гадаю, будет ли ему так же хорошо внутри меня, как в тот раз.

— Нельзя так смотреть на меня, рыжая, — проговаривает он низким рыком.

У меня перехватывает дыхание.

— Как?

— Как будто не возразишь, если я погружу свой член между твоих ног. — Его грудь вздымается и опускается из-за тяжелого дыхания. — Как будто ты вспоминаешь, как охрененно приятно было кончать на него.

Он еще больше отвердевает подо мной. Карие глаза становятся дымчатыми, свидетельствуя о моем воздействии на него. Тело охватывает трепет от того, что я, Джорджия Денверс, могу так сильно воздействовать на этого мужчину.

Осознание проникает в душу, давая понять, что я уже собралась с силами. Мышцы больше не испытывают нагрузки. Никогда раньше это не происходило так быстро. Словно прикосновение к Бронсону неким образом восстановило мою энергию. Это… странно и пугающе. Не знаю, что с этим делать. Черт, без понятия, как быть с ним.

Медленно выдыхаю, испытывая сильную потребность разъяснить границы.

— Ты меня не знаешь. Может, ты и думаешь об обратном, но, поверь, это не так.

Его глаза приобретают решительный блеск.

— Думаешь, я тебя не знаю?

Выдох со смешком вырывается из легких.

— Уверена, что не знаешь.

Если бы он знал, то не стал бы прикасаться ко мне. Скорее всего, он бы даже не захотел находиться рядом.

— Я в курсе, что ты исчезла из Техаса до восемнадцатилетия. Карнавальщики, с которыми ты работала, отменили твои выступления. Затем ты объявилась спустя некоторое время после этих событий.

Гляжу на него со смесью потрясения и ужаса от того, что мужчина раскопал столько информации. По своей природе карнавальщики — сплоченные. Они не любят чужаков. А те, с кем я путешествовала, — придурки, с которыми тусовалась моя дрянная мать, — легко продали бы своего первенца за двадцать баксов.

Он продолжает говорить, его хриплый голос понижен, как будто он раскрывает мне тайны, а не рассказывает о моей жалкой жизни.

— Не могу точно сказать, где это произошло, но в итоге ты пересеклась с Роем Фрименом.

Он склоняет голову набок, любопытство проступает на его чертах.

— Люди гадали, что он задумал, приютив молодую белую девушку. Ведь этот старый темнокожий мужчина был настолько же ворчлив, насколько и упрям. Но оказалось, что он не сделал ничего плохого. Он взял тебя к себе, словно удочерив. Люди видели, что он действительно заботится о тебе.

И я заботилась о нем. Я любила его так, как никогда раньше не любила другого человека.

Все, что рассказал Бронсон, — правда. Но даже несмотря на это, мое дыхание замедляется, а в животе поселяется ужас: интересно, сколько еще нового он узнал.

— В итоге все его деньги достались тебе. Каждый пенни, который он когда-либо копил. Его земля. Дом.

Эти неповторимого цвета глаза сужаются, и хочется, чтобы у меня хватило сил оторвать взгляд от них. Но это бесполезно, ведь его очи приковывают меня подобно буксировочному лучу.

— Ты пожертвовала кучу денег в некоммерческую организацию для беглецов. Никогда не продавала имущество. Единственное, что ты сделала, — попросила перевезти тот двухэтажный клопиный трейлер, в котором он жил, но даже это было указанием в его завещании. Ты живешь на свою зарплату и с тех пор не притрагивалась к деньгам, которые он тебе оставил. Даже не купила себе новую машину, продолжая использовать старый «Сивик», который он тебе подарил.

Опускаю глаза, чтобы сконцентрироваться на том месте, где его рубашка распахнута, обнажая горло. Из-под ткани выглядывают фрагменты черных чернил, отчего пальцы подрагивают от желания расстегнуть побольше пуговиц, чтобы получить доступ к полной картине того, что нанесено на коже.

— Я ни разу не прикасалась к деньгам Роя, потому что не знаю, на что их потратить, чтобы он мог гордиться.

Когда признание срывается с губ, я с огорчением перевожу на него взгляд. Затыкаю рот, потому что не уверена, что именно в этом мужчине вызывает у меня словесный понос.

Несмотря ни на что, мое признание — чистая правда. Моя машина все еще работает. Может быть, она не новомодная и не оснащена всеми современными «сигналами» и «свистульками», как автомобили поновее. Имеются места, где краска ввиду времени потускнела от палящего флоридского солнца, есть вмятины от людей, открывающих двери своих машин и задевающих «Сивик» на парковках, но это никогда не имело для меня значения.

Мне известно все на свете о несовершенствах и шрамах: одни могут быть на поверхности, а другие въелись так глубоко, что их никто не видит.

А у меня есть и то, и другое.

Невзирая на это, Рой стал первым человеком, который оставил без внимания мое нежелание находиться рядом с другими людьми и заводить друзей. По существу, понимала, что он желал, чтобы я осознала — он никогда бы не стал определять меня по несовершенствам. Он позволил мне проявить себя, и от этого становилось еще более значимым, когда он похлопывал меня по руке и хвалил: «Молодчина, девочка».

Например, когда я получала аттестат о среднем образовании или устраивалась на свою первую работу — пусть и с его помощью. Когда я доказала, что являюсь надежным и заслуживающим доверия сотрудником, доктор Дженсен обратился непосредственно к Рою, чтобы поблагодарить его за то, что он направил меня к нему.

По окончании медицинской школы, Рой не улыбнулся мне. Он вообще никогда не улыбался. Иногда он гоготал в присущей ворчливой манере, но губы не растягивались в улыбке. Глаза выдавали его: глубокие морщинки расходились от внешних уголков, когда он поздравлял меня с окончанием школы.

«Молодчина, девочка».

Простая похвала Роя была дороже всего на свете.

И до сих пор дорога.

— Я в курсе, что твой день рождения в июле, но ты никогда его не отмечаешь.

Бронсоновские глаза перемещаются к моей грудине, отчего меня мгновенно охватывает ощущение, что он может видеть сквозь одежду шрамы под моей татуировкой.

— В курсе, что у тебя набита татуировка, однако без понятия, что за рисунок. — Когда он поднимает взгляд и встречается с моим, его голос становится низким и хриплым. — Хотя умираю от желания увидеть ее, ведь, по-моему, в татуировках заключен определенный смысл.

В эту секунду я томлюсь желанием признаться во всем. Рассказать всю свою историю. Показать ему, что со мной сделали и как я решила попытаться сделать что-то прекрасное из следов ужасного и травмирующего события.

Я обращаю внимание на его испещренные чернилами предплечья, обнаженные закатанными рукавами. Темные вихревые узоры на коже почти не скрывают его напряженные мышцы и ярко выраженные вены.

На внутренней стороне его правого предплечья я мельком замечаю написанное чернилами имя «Инес». Непонятная собственническая часть меня зудит от желания соскрести это женское имя с его кожи, хотя я сопротивляюсь желанию.

Как бы мне ни хотелось спросить, кто такая эта Инес и почему она настолько важна, что он навсегда запечатлел ее на своем теле, я держу рот на замке. Это к добру не приведет. Если бы я спросила о его татуировках, это привело бы к возможности спросить о моих.

А это история, слова которой я не проронила ни одной душе.

Два пальца Бронсона сжимают мой подбородок, приподнимая и заставляя меня встретиться с ним взглядом. Его губы приоткрываются, но прежде чем он успевает что-то сказать, в его кармане, под тем местом, где я сижу у него на коленях, вибрирует мобильный телефон.

Он продолжает вибрировать, указывая на то, что это звонок, а не текстовое сообщение, и он бормочет ругательство.

Спешу слезть с его коленей, а он обхватывает мои бедра руками и усаживает меня обратно на стул, словно я какой-то драгоценный и изысканный груз. Смотрю на него со смесью удивления и настороженности, потому что не могу понять этого мужчину.

Поерзав на стуле, отвожу взгляд.

— Тебе стоит взять трубку. — Это явный отказ. Мне нужно собраться с мыслями, что практически не представляется возможным, когда он все еще так близко.

Бронсон поднимается со своего места и достает из кармана телефон, отвечая поспешным:

— Слушаю.

Я не могу разобрать, что говорят на другом конце, лишь то, что это мужской голос.

— Спасибо, что предупредил. Уже закругляюсь. Выйду через минуту.

Бронсон завершает разговор и убирает телефон в карман. Затем он слегка наклоняется, берет мой подбородок в руку, приподнимает лицо и целует в губы, прежде чем я успеваю отреагировать.

— Приятного аппетита.

Будучи потрясенной, я только и могу, что пялиться на мужчину.

— Мне нужно бежать, но мы еще не закончили, рыжая. — Он отпускает мой подбородок и проводит костяшками пальцев по моей щеке, а затем отступает назад.

Когда он направляется к дверному проему, становится очевидно, что он не может удержаться от того, чтобы не оставить за собой последнее слово, потому что он бросает через плечо:

— Не нарвись на неприятности, красавица.

Мое упрямое ворчание раздается вслед, когда он выходит из морга.

Когда я поднимаю вилку, на моем лице появляется улыбка, а на сердце становится как ни странно легче, чем прежде.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

БРОНСОН

Выскальзываю из участка, мысленно благодаря Дэниела за напоминание о том, что скоро следующая пересменка.

Я никогда не теряю счет времени, никогда не отвлекаюсь от дела, которым занимаюсь. И уж точно никогда не забываю, где нахожусь, когда попадаю в полицейский участок.

До сегодняшнего дня.

Как же хорошо, что многие из этих людей делают то, о чем я прошу, по первому требованию. Пересменка означала, что будет слишком много тех, кто не подкуплен взяткой. Я не говорю, что их невозможно подкупить, просто думаю, что их цена еще не назначена.

Мне нужно было убраться с территории, пока у них еще есть время стереть все оставшиеся свидетельства моего визита с камер наблюдения.

Замечаю Дэниела, стоящего у места, где были припаркованы обе наши машины. Одной рукой он небрежно держится за край крыши машины, а другой прижимает к уху телефон. Увидев меня, он быстро молвит «спасибо» и завершает разговор.

Темные солнцезащитные очки скрывают его глаза, хотя чувствую, что как в них плещется громкий вопрос: «Какого хрена?».

Мне не нужно отвечать ему. Хрена с два я перед кем-то буду отчитываться. Но он больше, чем один из моих людей. Он мой друг на всю жизнь.

Я выдыхаю и засовываю руки в карманы.

— Спасибо, что подкараулил.

Он коротко кивает.

— Это моя работа. — Между нами повисает пауза, пока мы исподтишка осматриваем окружающее пространство. — Она тебе действительно нравится.

Я не отвечаю, но это не потому, что я безвольный, чтобы признаться в этом, а потому, что это пугает меня до усрачки. Джорджия Денверс мне очень нравится.

Очень сильно нравится.

— И ты в ней уверен. — Он говорит это как утверждение, но в его голосе звучит намек на вопрос.

Уверен ли я в ней? У нее имеются тайны, но у кого, блядь, в моем мире их нет? Ни одно сведения, которое я обнаружил о ней, не является уличающей. У нее была тяжелая жизнь, и она сбежала. Оказалась здесь и устроила себе новую жизнь. Она чертов врач, ради всего святого.

Хотя нерешительность Дэниела понятна. Доверие нелегко заслужить. И хотя складывается мнение, что ее тайны могут быть чертовски опасными, я не чувствую, что они могут угрожать мне.

Честно отвечаю ему:

— Я близок к этому чувству.

Мое чутье срабатывает, и волоски на шее дыбом встают. Я еще раз осматриваю окрестности, а затем перевожу взгляд на него.

— За нами следят.

Он кивает, окидывая окружающих непринужденным взглядом.

— Мне тоже показалось. — Он замолкает. — Вокруг нас расставлены парни. — Мы и близко не подойдем к участку без подкрепления.

Ощетиниваюсь от желания убраться отсюда. Мне не нравится это чувство. Пистолет в кобуре под не заправленной рубашкой практически умоляет меня схватить его. Но после стольких лет я уже лучше понимаю, что делать.

Даже если эта настороженность, которую я ощущаю, не походит на нечестивую, она все равно до чертиков неприятна.

— Готов ехать в теплицы?

У нас назначена обычная производственная встреча с нашим главным парнем, который выращивает лучшую траву на этой стороне страны. Наш каннабидиол и продукты с коноплей по-прежнему пользуются большим спросом, и именно наша травка лучше всего продается.

— Готов.

Открыв дверь машины, я еще раз оглядываюсь по сторонам, но никого не замечаю. Мне хватало людей, которые пытались напасть на меня много лет назад, когда я начинал выстраивать Скорпионов с нуля. Хотя, сейчас не похоже, что кто-то стремится лишить меня жизни.

Опускаюсь на водительское сиденье и закрываю дверь, испытывая благодарность за броню и пуленепробиваемое стекло. Нужно быть готовым к худшему — я рано это осознал.

Еще раз оглядевшись вокруг, задаюсь вопросом о том ублюдке, чьи глаза чувствую на себе. Следят ли они за мной? Или они просто наблюдают за мной, потому что следят за рыжей?

Как только я отдаляюсь от города, плечи расслабляются, и становится легче дышать. Но в груди все никак не спадает скованность, и это никак не связано с тем, кто за мной следил.

Это связано с женщиной из морга.

***

— Как же все это бесит. — Я смотрю на уже темное небо. Перевод часов может отсосать.

Дэниел фыркает.

— Что тут поделаешь.

Я пиздец как устал и недоволен. Но это не дэниеловская вина. Открываю дверь своей машины и останавливаюсь.

— Позаботился о ее безопасности?

— Стив сейчас на дежурстве.

Киваю.

— Отлично. — Так и есть. Я доверяю Стиву, он обеспечит безопасность рыжей. К тому же видок у мужика устрашающий, так что это тоже не помешает. — Увидимся утром.

Дэниел отдает честь и направляется к своему автомобилю.

— Спокойной ночи, босс.

Мне не требуется много времени, чтобы вернуться в свой дом. Как только я прохожу через все уровни безопасности, чтобы войти в свой дом, беру стакан воды и направляюсь прямо в свой кабинет.

Мне до смерти хочется выспаться, но я не уверен, что это окажется возможным. Не со знанием, что долбаеб, который потешался над рыжей, все еще на свободе.

Переступаю порог своего кабинета, не включая свет ввиду уставших глаз. Сквозь жалюзи пробивается разреженный лунный свет, и я обхожу свой стол, чтобы включить настольную лампу.

Именно в этот момент я ощущаю чье-то присутствие. Пистолет оказывается зажат в моих руках, и я осматриваю кабинет, но никого не обнаруживаю, даже в затененных углах.

Какого хуя? Неужели от недосыпания у меня крыша поехала?

Когда я размышляю над этим, из тени появляется мужчина. Он лишь бросает безразличный взгляд на дуло пистолета, которое я направил на него.

— Я здесь лишь в качестве… пояснительной бригады, мистер Кортес.

— Кто ты, сука, такой, и как ты сюда попал? — требую я.

Его тон абсолютно спокоен.

— Вы действительно хотите потратить время, задавая вопросы, на которые я не отвечу? Или поступите по-умному и обсудите кое-что со мной?

Низкое рычание, внезапно раздавшееся справа от меня, заставляет все внутренности прийти в состояние повышенной готовности.

— Кроме того, мой компаньон был бы признателен, если бы Вы опустили оружие.

Периферийным зрением замечаю пса, который практически трепещет от желания напасть, оскалив зубы.

Веселым голосом мужчина заявляет:

— Я его еще не кормил, так что лучше не искушать.

Наблюдаю за мужчиной, стоящего в тени, в то время как рычащий пес ощетинивается с каждой секундой, когда я опускаю пистолет. Как только я это делаю, собака замолкает и садится на лапы, навострив уши.

Я выдавливаю из себя слова, охрененно злясь на то, что этот сукин сын застал меня врасплох.

— Нам нечего обсуждать.

— А вот и есть. — Высокомерие переполняет мужской голос. — По какой причине Вы интересуетесь мисс Денверс?

Гнев клокочет изнутри, как только он произносит ее имя.

— Не твое долбанное дело. — Каждое слова выговаривается из-за стиснутых зубов.

— Но дело-то мое. — Нежданный гость ненадолго замолкает. — Ведь Вы доставили ей херову тучу проблем. — Он наклоняет голову, изучая меня. Часть света освещает часть его лица, и я рассматриваю детали.

Коротко подстриженные, бледные белокурые волосы. Высокий, но на дюйм ниже меня. Жилистый, но стройный, мускулистый. Возможно, он немного старше меня, его глаза закаленные, холодные, словно он представал перед смертью и выбирался из нее множество раз.

— Вы ищете не там, где необходимо, мистер Кортес. А у меня слишком много дел, чтобы приглядывать за ней. Но если Вы вытащите голову из своей задницы, то, возможно, сумеете уберечь ее.

Пригвождаю его взглядом, от которого не один человек обоссывался. Однако этот человек кажется невосприимчивым.

— Какими сведениями ты располагаешь о том человеке, что стоит за всем?

Он цокает.

— Мистер Кортес. Полагать, что я обладаю информацией, которую могу охотно предоставить Вам, — еще одна ошибка. Не каждый может быть активным участником.

От его загадочных слов я сжимаю руки в кулаки. Нет времени говорить ребусами.

— Что, блядь, это значит?

Вместо ответа он разворачивается, чтобы взглянуть на книжную полку, хотя смотрит на содержимое беспристрастно. Все указывает на то, что он уже изучил мой кабинет во всех подробностях.

— «Искусство войны» — произведение классическое, но если Вы принимаете к сведению написанное, то обречены на провал.

— Да ладно? — я не пытаюсь скрыть свой насмешливый тон. — Ты-то откуда знаешь?

Он откидывает голову назад, его глаза внимательно глядят в мои, и создается впечатление, что он видит меня насквозь.

— Потому что никто не скажет Вам, что иногда человек сталкивается с противником, к которому нужно подкрасться, когда он меньше всего этого ожидает. Вам придется развязать такую безжалостную и непростительную войну, какую только можно себе представить. — От жестокости его тона меня охватывает беспокойство. Что-то подсказывает мне, что этот человек может оказаться ровней мне.

Он поворачивается ко мне спиной и идет к дверному проему. Когда он останавливается на пороге, не оборачиваясь, складывается мнение, что даже если я направлю пистолет ему в спину, он каким-то образом доберется до меня быстрее, чем я успею нажать на курок. Мужчина не просто обходит мою охрану и людей, стоящих на страже, он обладает скрытностью. Это проявляется в том, как он двигается, как ведет себя.

Этот человек движется подобно призраку. Неуловимый. Бесшумный. Он тот, кто забрал бесчисленное количество жизней. Доказательство тому — его глаза.

Abuela всегда твердила, что глаза — зеркало души. Я часто гадал, видит ли она, что мои глаза показывали тьму и разрушенность.

— Будьте осторожны с мисс Денверс, мистер Кортес.

Он поворачивается, и от его пронизывающего взгляда я раздражаюсь. Еще более странно и настораживающе, когда выражение его лица приобретает необычные признаки, напоминающие привязанность, когда он добавляет:

— Она не похожа ни на кого другого. Она заслуживает мужчину, который сможет защитить ее и принять.

В мгновение ока мужские черты каменеют, а голос наполняется мрачной злобой.

— Если это не ты, то тебе стоит забыть о ее существовании и отъебаться от нее. Навсегда.

Он на мгновение задерживает на мне взгляд, после чего разворачивается. Затем мужчина исчезает.

В буквальном смысле. Он растворяется в воздухе. Или кажется, что растворяется, но это невозможно.

Я моргаю, затем протираю глаза рукой. Собака выбегает за дверь кабинета, ее когти клацают по деревянному полу. Не выпуская из рук пистолета, я обхожу свой стол и направляюсь к дверному проему.

Все, что я вижу, — это как открывается входная дверь, и через нее проскакивает собака, после чего она сама закрывается. Как будто кто-то открыл ее снаружи или закрыл за собой.

Как будто этот кто-то был невидимым. Какого хрена?

Я тихо стою, снова гадая, не галлюцинации ли у меня от недосыпания. В тишине дома я на мгновение убеждаюсь, что никто не задерживается.

Мне срочно нужно увидеть Abuela. Впервые я боюсь того, что она мне скажет.

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

БРОНСОН

Заезжаю на подъездную дорожку бабули и выключаю двигатель. Отвожу плечи в попытке снять напряжение, возникшее с тех пор, как этот жуткий гаденыш заявился в мой кабинет, однако все попытки безрезультатны.

Abuela оказывается у входной двери еще до того, как я захлопываю дверь машины и поднимаюсь по ступенькам. На морщинистом лице написано беспокойство. Она распахивает дверь, и свет внутри дома освещает миниатюрную фигурку.

— Mi amor.

Вхожу внутрь и наклоняю голову, чтобы поцеловать ее в щеку. Она ведет меня через тихий дом на кухню. Когда я замечаю покрытую фольгой тарелку, стоящую на чистом столе, то стискиваю зубы и сжимаю руки в кулаки.

— Что это такое? — на моем лице появляется хмурое выражение, и я выдавливаю слова сквозь стиснутые зубы: — Она опять заносила тебе еду? Все еще пытается подлизаться?

Она поворачивается и следит за моим взглядом. Вздохнув, она пренебрежительным жестом показывает на тарелку.

— Ты же знаешь, что это такое. — Она издает презрительный смешок и закатывает глаза. — Что-то домашнее.

Я недоверчиво хмыкаю, а мои слова звучат насмешливо.

— Домашнее. Только когда рак на горе свистнет. — К черту всю эту чепуху, она все еще пытается наладить отношения с моей бабушкой.

Оторвав взгляд от неприятного предмета, опускаюсь на стул за кухонным столом. Женщина занимает место напротив меня и слегка улыбается.

— Ты же знаешь, я всегда ее выкидываю.

Она складывает руки на столе и с задумчивым выражением лица глядит на меня. Это один из тех случаев, когда, клянусь, она практически читает мои мысли.

— Я гадала на картах, спрашивая о тебе, прямо перед твоим приходом. — Между ее бровями пролегает тревожная складка. — Ответы не обрадовали.

Беспокойство струится по спине, нанося урон и без того напряженным мышцам.

— В чем дело?

Она нерешительно поджимает губы и качает головой.

— Опасность поджидает тебя и того, о ком ты беспокоишься, и, похоже, за этим утаивается нарастающее отчаяние.

Откидываюсь на стул и закидываю руку на спинку другого предмета мебели, стоящего рядом. Небрежно барабаня пальцами по столу, обдумываю ее слова и желаю, чтобы они мне что-нибудь подсказали. Хоть что-нибудь.