Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001

Глава 20: Как был очищен Аль-Мутавахиш

Проводить нас в дорогу вышел весь оазис — все обитатели Аль-Мутавахиша. Люди смеялись от радости, дарили нам разные подарки, благословляли нас и призывали на нас благодать Отца Света, целовали нам руки — не только шейху, но и мне. Мне это было странно, непривычно. Свою руку я женщинам, конечно, для поцелуя не дал, только мужчинам и детям. И даже Садат, кажется, теперь смотрел на меня с уважением.

Но мои мысли были сейчас заняты другим. Я все думал о том, что произошло ночью в пещере. Я теперь понимал, что я каким-то образом интуитивно, сердцем, а не умом, собрал три слога имени джинна, мучившего мальчика. Первый слог «аль» мне подсказал шейх. Второй слог «кки» я увидел во сне. А третий слог мне почему-то раскрыл устами одержимого мальчика сам джинн, и это был слог «ше». А вот собрать воедино все три слога, сложить из них правильное имя джинна мне мог помочь только Отец Света и больше никто. И так, узнав имя джинна, я обрел над ним власть.

Еще я вдруг вспомнил, что мне напомнили те черные частицы, которые лезли из всех щелей тела одержимого — моя мама, когда она обратилась в темный вихрь, кажется, состояла точно из таких же частиц. Выходит, что так выглядит истинное тело джинна? Я не знал этого. Тысячи вопросов терзали мой ум, но ответов не было, а шейх ничего мне так и не объяснил, хотя я ждал этого — после того, как я спас мальчика от смерти, а оазис — от зловредного джинна. Я рассчитывал на награду, рассчитывал на ответы, но шейх был теперь ласков со мной, и только. Он так ничего нового мне и не рассказал.

Погруженный в свои думы, я выехал вслед за шейхом в бурую каменную пустыню и только тут заметил, что моя старая кобыла ведет себя странно. Животное фыркало, моталось из стороны в сторону, запиналось при ходьбе. Будто из кобылы вдруг превратилась во вредного верблюда, чем-то обиженного на хозяина.

Я начал отставать от шейха и Садата, а потом кобыла вообще встала как вкопанная и замотала головой из стороны в сторону, фыркая и издавая тревожное ржание.

— Стойте! — крикнул я моим спутникам, — Я… Я не могу ехать. Что-то с лошадью.

Садат подъехал ко мне, спрыгнул с собственного коня, осмотрел мою кобылу, в том числе копыта.

Вид у Садата был при этом встревоженный.

— Лошадь здорова, — сообщил он.

И поглядел на меня подозрительно, сильно сощурившись.

Меня разозлила эта подозрительность.

— Ну и что смотришь, Садат? Ты думаешь, что во мне теперь джинн, да? Поэтому лошадь не слушается? Если так думаешь — так мне и скажи, прямо в лицо. Как мюрид мюриду и мужчина мужчине.

— Говорю, — ответил Садат, немного поколебавшись, — Думаю, в тебе джинн. Ты тащишь эту гадость из оазиса в святую обитель шейха!

Но шейх уже подъехал к нам:

— Мой конь спокоен, Садат. Как и твой. Только кобыла Илы нервничает. Будь в Иле джинн — наши кони бы уже сбросили нас всех и ускакали прочь.

Шейх смотрел прямо на меня, задумчиво поглаживая свою бороду.

— Ну вот что. Поменяйтесь лошадьми, мюриды. Посмотрим к чему это приведет.

Мы поменялись. Конь Садата оказался норовистым, он не стал фырчать, как моя старая кобылка, он просто сначала понёс меня в сторону, а потом сбросил на камни. Я рассаднил себе руку и едва не сломал хребет, когда падал.

— Прости меня, Творец! — выкрикнул я слова молитвы, которые у джахари используются в качестве благочестивой замены ругательству, когда происходит нечто неприятное.

Я выкрикнул их чисто по привычке, я забыл, что Бога в этих местах именуют не Творцом, а Отцом Света.

Садат теперь глядел на меня уже с откровенным страхом:

— Шейх, в нем точно джинн.

— Я просто не умею ездить на коне, — обиделся я.

— Дело не в твоем неумении, — тут же не согласился Садат, — Конь от тебя бежит. Сам смотри.

Садат говорил правду — конь уже отбежал от меня подальше и теперь яростно взоржал, подняв голову, потом он даже встал на дыбы и ударил копытом воздух.

А я вдруг ощутил нечто странное. Будто мои размышления, все это утро бродившие у меня в голове — теперь обрели форму. Я почувствовал резкое непреодолимое желание вернуться в ту пещеру, где я вылечил Эльсида. В моем сердце загорелась потребность в том экстазе, который был у меня, когда я изгнал джинна из мальчика. Будто там в пещере — остались моя сила, моя уверенность и мое могущество.

Это было непреодолимое, всеохватное желание. Это было как страсть караванщика вернуться из пустыни домой — в родной оазис.

— Что с тобой, Ила? — спросил шейх.

То ли увидел по моему лицу, что со мной творится что-то не то, а то ли прочел мои мысли.

— Я…

Я не смог ответить шейху. Чувство было настолько странным, сильным и необъяснимым, что я постеснялся рассказать о нём.

— Отвечай, — приказал шейх, — У тебя странное ощущение? Шаэль не игнорирует своих ощущений и не гонит их прочь. Ибо ощущения, чувства — орудие мистика.

— Нам… Нам нужно вернуться, шейх. Обратно в Аль-Мутавахиш.

Сказав это, я смутился еще больше.

— Что? — Садат не поверил своим ушам, — Вернуться? Да в тебе точно сидит джинн! Это он гонит тебя назад, чтобы и дальше терзать жителей оазиса.

— Замолчи, Садат, — распорядился шейх, — Ты слышал Илу. Мы возвращаемся. Ила пойдет первым, пешком. А мы за ним. Возьми себе назад своего коня, Садат, а кобылу Илы веди за собой.

Я кивнул, в этот момент я снова любил шейха всем моим сердцем — шейх не посмеялся над моим странным желанием, он занял мою сторону, он не поддержал скептически настроенного Садата.

И я побрел обратно в Аль-Мутавахиш. Мы успели уехать совсем недалеко, оазис и городок в горе был виден отсюда, но по мере того, как я приближался к нему — во мне росла тревога.

Зачем я туда возвращаюсь? Почему?

Теперь я понимал, что дело вовсе не в том, что я хочу вернуться в пещеру, где пережил экстаз. Теперь у меня было иное ощущение, будто я забыл в Аль-Мутавахише какую-то важную вещь, вот только я никак не мог вспомнить какую именно…

Жители были удивлены нашим возвращением, они кланялись мне и приветствовали, но я никому не отвечал, слишком погруженный в свои думы.

Я поднялся по вырубленной в горах лестнице, подошёл к пещере, где жила Зейнаб, и тут наткнулся на маленькую Фатиму. Девочка сидела у входа в пещеру и мастерила что-то из палочек.

Увидев меня, она вскочила на ноги.

— Ты вернулся! Да благословит Отец Света твои шаги. Ты что-то забыл, молодой шаэль?

— Да, — я вдруг испытал к этой девочке странную жадность, будто она должна быть не дочкой Зейнаб, а МОЕЙ дочкой, — Я забыл тебя.

Сам не до конца понимая, что я именно делаю, я схватил Фатиму за коротко стриженные волосы.

— Ай! Пусти! Больно же!

— Пусти ребенка, безумец! — раздался позади меня крик Садата.

Но мне сейчас было не до него.

Я глядел на девочку, и чем больше глядел — тем больше понимал, что именно заставило меня вернуться. Нет, Фатима не была больна. Она выглядела совершенно здоровой. И все же.

— Алькки-ШЕККИ, я знаю твое имя! Волей Отца Света — уйди из этой девочки, уйди из Фатимы, — твердо произнес я.

Девочка рванулась так, что клок её волос остался у меня в руках. Вывернувшись, она завизжала не свои голосом:

— Плохой! Жадный! Грязный! ЧЕРНЫЙ!

Из пещеры выбежали перепуганные Зейнаб и Эльсид, а Фатима тем временем упала на коленки и очень громко чихнула. Изо рта девочки вырвалось облачко тех же черных частиц, что были в её брате — но совсем небольшое. На дневном свете частицы растаяли еще быстрее, чем тогда в полутемной пещере, они просто сверкнули, как искры костра, а потом исчезли.

Шокированные этим зрелищем Зейнаб и Эльсид упали на колени. Эльсида при этом пошатывало — он явно еще полностью не оправился. Садат тоже пал на колени, так что стоять остались лишь я, шейх и Фатима.

— Отец Света свершил чудо, — спокойно произнес шейх, — Помолимся и возблагодарим его.

— А что это было? — заинтересованно спросила Фатима, не слушая шейха и шмыгая носом, — Мне понравилось! Хочу еще! Еще! Можно я еще буду чихать?

Шейх на это рассмеялся, а я ощущал себя сейчас столь уверенно, что не стал приступать к молитве, как предлагал шейх, а повернулся к учителю:

— Шейх, простите меня, но я хочу взглянуть на мать Фатимы.

— Так сделай это, — разрешил шейх.

Я подошёл к Зейнаб, потребовалось усилие, чтобы посмотреть в её черные глаза, ибо женщин я все еще боялся, у меня это с детства, с тех пор, как золотая девушка убила мою маму, а мама оказалась джинном. Однако я посмотрел в лицо Зейнаб и никакой тьмы в ней не почувствовал.

— Она чистая, шейх, — сообщил я, — Джинн её не коснулся.

— Ну а другие, Ила? — спросил шейх, — Чувствуешь ли ты, что в этом оазисе поражен кто-то еще?

Я прислушался к своему сердцу. И понял, что ничего особенного к этому селению больше не ощущаю. Моя жажда экстаза прошла, равно как и чувство, что я забыл тут какую-то важную вещь. Аль-Мутавахиш теперь стал для меня просто очередным оазисом на пути, пусть и красивым, и чудным — потому что люди здесь жили в горе.

— Нет, шейх, — ответил я, — Думаю, что джинн еще пытался войти в Закарию — того пастуха, который бросился со скалы. Но джинн не нашел приюта в его теле, Закария убил себя, чтобы не достаться джинну. А больше никто не заражен. Аль-Мутавахиш теперь очищен от джиннов.

— Сам Отец Света послал тебя к нам, мой господин! — возблагодарила меня Зейнаб, всплеснув руками, — Воистину, я никогда не забуду твоего имени, Ила, я передам его моим внукам и правнукам, а те передадут своим.

— Я назову Илой моего первого сына, когда он у меня будет, — еще слабым после болезни голосом заверил меня Эльсид, вторя матери.

— Вы слишком добры ко мне, — ответил я, — Вас избавил не я, но Отец Света, действовавший через меня.

Это были красивые слова, призванные прогнать гордыню, однако я в тот момент торжествовал. Я заносчиво глянул на Садата, который все еще был смущен и перепуган. Я поглядел на шейха, и шейх в ответ посмотрел на меня ласково, даже кивнул.

Я себя превосходно чувствовал, не было даже никакой усталости, вроде той, которая навалилась на меня, когда я изгнал джинна из Эльсида. Видимо, в Эльсиде сидела бОльшая часть джинна, а в Фатиме джинна было совсем чуть-чуть.

— Вот, возьми, — Фатима протянула мне какую-то изрезанную ножом палочку, с которой она играла, когда я пришёл, — Спасибо, что вылечил меня. Хотя я и не болела. А подарить тебе мне больше нечего. Могу стать твоей женой, но это когда подрасту, разве что.

Все рассмеялись, шейх хохотал больше всех.

— Шаэли не женятся, Фатима, — серьезно ответил шейх девочке, просмеявшись.

Потом мы сотворили благодарственную молитву Отцу Света и только потом покинули Аль-Мутавахиш.

Мы ехали совсем недолго, когда выяснилось, что моя кобыла не одумалась — она снова вела себя странно, снова фыркала и не слушалась.

Я ничего не понимал. Джинна же больше нет, почему лошадь себя так ведет? И Садат снова стал поглядывать на меня подозрительно.

Но шейх был погружен в свое обычное молчание, только когда моя борьба с кобылой стала уже невыносимой, и мы не могли ехать дальше, он сказал:

— Пешими или конными — но сегодня мы достигнем тайной обители, мою мюриды. Я обещал Иле, что мы приедем до новой луны — новая луна завтра.

А больше шейх не сказал ничего. Так что я вынужден был отдать мою кобылу Садату, чтобы он вёл её на поводу, а сам пошёл пешком.

Вот так я пришел в тайную обитель, в Дом Власти — где люди перестают быть людьми и становятся теми, кто выше человеческого — шаэлями. Так я, по крайней мере, тогда думал.