Sebastyan Lora_Princessa pepla1_2

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Когда всё кончено, кайзер и придворные удаляют-ся, оставив меня корчиться на залитом кровью полу. Мои Тени ждут в темном углу, не зная, что те-перь делать, зато Айон, как обычно в таких случаях, подходит ко мне, благодаря магии воздуха его шаги легки и бесшумны.

Я невольно вздрагиваю, когда он склоняется надо мной и накрывает ладонями мою спину, на которую пришлась большая часть ударов — прикосновение причиняет мне такую боль, что начинает кружиться голова. Я стискиваю кулаки, вонзая ногти в ладони, чтобы не потерять сознание, и сильно прикусываю губу, пытаясь сдержать крик. Боль длится всего секун-ду, потом сила магии начинает затягивать раны — та-кое чувство, будто к спине приложили лед.

Когда Айон убирает руки, раны по-прежнему бо-лят, но теперь я по крайней мере чувствую, что смогу встать. Прерывисто дыша и морщась, я поднимаюсь на ноги. Понадобится несколько дней и очередная порция изготовленной Айоном зловонной мази — и боль отступит окончательно.

Если сгорбиться, терпеть легче, но я через силу рас-правляю плечи и вскидываю голову. Айон по-прежне-

му не смотрит на меня, но я уже не могу справиться с кипящей в груди жгучей ненавистью. Сейчас за на-ми наблюдают только мои Тени, а посему я делаю то, о чем мечтала последние десять лет.

Я касаюсь плеча Защитника-предателя, вынуждая его посмотреть на меня своими темными глазами, пустыми и безразличными.

— Твои предки взирают на тебя из посмертия, сго-рая от стыда, — выплевываю я по-астрейски, насла-ждаясь тем, как шок искажает его лицо. — Когда при-дет твое время, они тебя не впустят.

Не дожидаясь ответа, я отворачиваюсь. Навряд ли Айон расскажет об этом инциденте кайзеру — ре-шит, что это сделают мои Тени.

Я кое-как пытаюсь запахнуть на спине разорван-ную ночную рубашку и морщусь, потому что хлоп-ковая ткань раздражает свежие рубцы и быстро про-питывается кровью. Когда я вечером надевала сороч-ку, она была белая, а теперь вся в алых пятнах.

Выйдя из тронного зала, я слышу, что Тени идут следом. Они не прикасаются ко мне, да мне и не хо-чется, чтобы меня сейчас трогали. Если кто-то ко мне прикоснется, я просто рассыплюсь на кусочки, как моя пепельная корона. Всё-таки я принцесса, сделан-ная из пепла, я обречена рассыпаться.

Путь до моей комнаты занимает почти в три ра-за больше времени, чем обычно, потому что каждый шаг отдается болью во всём теле, и я то и дело споты-каюсь. Один раз я почти падаю, но Цапля подхваты-вает меня под локоть, выходя из роли, которую вы-нужден играть. Мне страшно хочется на него опе-реться, но я не даю себе поблажки.

В комнате ждет Хоа, держа наготове горячую воду, тряпки и чистые бинты. Она не будет смотреть мне в лицо, но я вижу, что всякий раз после моего нака-

зания она страдает едва ли не больше меня, хотя не представляю, как такое возможно.

В почти умиротворяющем молчании женщина промывает свежие раны и смазывает выданной Айо-ном мазью — процесс почти такой же болезненный, как и сама порка, но когда всё заканчивается, боль не-сколько притупляется. Хоа осторожно смывает кровь с неповрежденных частей моего тела и волос, после чего надевает на меня свежую ночную сорочку. Гор-ничная знает, что сегодня я вряд ли надену что-то другое, как, впрочем, и завтра. Я морщусь от прикос-новения хлопковой ткани к поврежденной спине. На миг Хоа кладет руку мне на плечо, после чего пово-рачивается к двери.

— Спасибо, — хрипло шепчу я. Хоа оборачивает-ся, мгновение смотрит на меня, кивает и выскальзы-вает за дверь.

Кажется, никогда еще мои Тени не вели себя так ти-хо, всегда были какие-то звуки: дыхание, шепот, дви-жения — но сейчас в комнате стоит гробовая тишина.

— Со мной всё нормально, — говорю я, не в си-лах больше выносить эту тишину. Я вру, и мы все это знаем, но, может быть, если произнести эти сло-ва много-много раз, они станут правдой?

Стараясь двигаться медленно, я забираюсь в по-стель, ложусь на бок и сворачиваюсь в комок, как мла-денец.

Друзья не отвечают, хотя я слышу, как кто-то из них ерзает на месте, потом раздается громкий вздох — ка-жется, это Цапля. Им нечего сказать, потому что ни-какие слова не облегчат мою боль, ничто не изменит случившегося. Для них легче всего молчать.

Я зарываюсь лицом в подушку и даю волю слезам, стараясь не всхлипывать громко, хоть и знаю, что ме-ня всё равно слышно.

Первым начинает звучать голос Артемизии, как никогда мягкий и нежный; он окутывает меня, точ-но легкое шелковое покрывало.

Спи малютка, вечер близко,

Уж укрыт туманом лес. И рука в руке с тобою Мы пойдем в страну чудес.

Это старинная астрейская колыбельная. Голос де-вушки то и дело срывается, и я понимаю, что она то-же плачет. Не представляю Артемизию плачущей, она ведь такая сильная, так уверена в себе. Неужели она, как и я, думает о своей матери, о том, как та пела до-чери колыбельную? Я почти чувствую, как рука мамы гладит меня по голове, почти ощущаю исходящий от нее аромат цветущего сада.

Цапля тоже начинает петь, его низкий баритон — точно теплая дружеская рука, сжимающая мое плечо, чтобы ободрить.

Кончен день, приходит время

Малым птичкам улетать.

Старым воронам назавтра Срок приходит умирать.

Я не могу сдержать рыдание. Знаю, друзья не пыта-ются ранить меня, они же не знают, никак не могут знать о том, что эти самые слова шептал мне Ампе-лио перед тем, как я его убила. Пел ли он мне эту ко-лыбельную в детстве? Держал ли меня на руках, ука-чивал, пытаясь убаюкать? Мне хочется верить, что так и было.

Наконец начинает петь Блейз, и я едва сдерживаю смешок, потому что он страшно фальшивит, не по-падает в рифму, но всё равно поет, потому что знает: мне нужно это услышать.

Спи дитя, пусть тебе снится Всё, о чем мечтаешь ты. Пусть мечта осуществится, А сегодня просто спи.

Теодосия Айрен Оузза. Имя пронизывает мое те-ло, успокаивает меня. Я повторяю. Его снова и снова, держусь за него, как ребенок за свое любимое одеяло.

Мои слезы иссякают, но я никак не могу перестать дрожать — меня еще долго будет трясти.

— Сёрен, вероятно, вскоре вернется, через день или два, — говорю я наконец. Уверенности в моем голосе намного больше, чем в душе. — Как только он приедет, мы перейдем к последней части наше-го плана. В своем последнем письме я рассказала ему о смерти его матери, и принц, несомненно, выступит против отца. Даже если он не станет делать это пу-блично, уже через час о случившемся будет знать весь дворец. Вам нужно будет выбрать какого-то страж-ника, которого обвинят в убийстве, лучше одного из ближайших охранников кайзера. Цапля, ты оторвешь клочок ткани от его рубашки, возьмешь его меч, ре-мешок для волос — что угодно, чтобы эта улика без-ошибочно указала на него, а значит, и на кайзера.

— Думаю, мне понравился тот тип, который ко-мандовал солдатами, вытащившими вас из посте-ли сегодня ночью, — заявляет Цапля. Голос его тих и спокоен, но в нем чувствуется угроза.

— От всего сердца одобряю твой выбор, — говорю я, потом поворачиваюсь к стене Артемизии.

— Артемизия, отправляйся в кипарисовую рощу и проверь, не вернулась ли твоя мать из Вектурии.

Мгновение девушка не отвечает, и я жду, что она сейчас возразит или отпустит какое-то насмешливое замечание, но вместо этого она говорит:

— Да, моя королева.

Она впервые назвала меня так, не сдабривая свой тон сарказмом.

Я перевожу дух.

— Итак, сразу после того, как Сёрен бросит вызов отцу, я его убью. — Мой голос не дрожит, хотя от этих слов у меня внутри всё сжимается. Израненная после наказания кайзера спина болит, и мои чувст-ва к Сёрену кажутся не такими важными, как рань-ше. Я смогу это сделать, говорю я себе и почти в это верю.

— Как? — тихо спрашивает Блейз. Вопреки обык-новению, в его голосе нет и следа сомнения, он про-сто хочет знать, что я задумала.

Прикусив губу, я зарываюсь еще глубже под оде-яло, как будто это поможет прогнать воспоминания о том, как открыто улыбался Сёрен во время прогул-ки на лодке, как он обнимал меня, и как в его объ-ятиях я чувствовала себя в безопасности впервые за десять лет, как он смотрел на меня понимающим взглядом.

— Он мне доверяет, — отвечаю я наконец, нена-видя себя за каждое слово. — Он и понять ничего не успеет.

Медленно, постепенно дыхание друзей выравнива-ется, становится глубоким и спокойным, но я не мо-гу присоединиться к ним в стране сладких сновиде-ний — уверена, ничего хорошего меня там не ждет, и уж точно я не увижу во сне «страну чудес». Мне приснятся только кошмары: мясистые руки кайзера, кнут Тейна, кровь Ампелио, безжизненные глаза ма-тери.

Дверь комнаты тихо открывается, и внутрь, отки-дывая капюшон, проскальзывает Блейз. Следовало бы попросить его уйти, ведь если его здесь застанут, всё

погибло. Он и сам это знает, и мы оба молчим, по-ка друг снимает плащ и ложится на кровать рядом со мной. Блейз протягивает ко мне руки, и, секунду по-колебавшись, я прижимаюсь к нему, кладу голову ему на грудь, держусь за него, как за спасительный якорь, словно он один удерживает меня в этом мире. Он обнимает меня бережно, стараясь не задеть изранен-ную спину.

— Спасибо, — шепчу я.

Он вздыхает, и волосы у меня на макушке слегка шевелятся от его дыхания. Я поднимаю голову и смо-трю ему в лицо. В бледном лунном свете темно-зеле-ные глаза друга призрачно поблескивают, а бледная полоса шрама резко выделяется на темно-оливковой коже. Я провожу по выпуклому рубцу большим паль-цем, и Блейз вздрагивает, а потом притягивает меня ближе.

— Что случилось? — спрашиваю я.

Он качает головой.

— Ты не захочешь слушать эту историю, только не сейчас, после... — Он умолкает, как будто не может подобрать слова.

— Пожалуйста.

Блейз ерзает и смотрит куда-то поверх моего плеча.

— На рудниках существуют нормы выработки, — говорит он, помолчав. — В день ты должен добыть определенное количество камней, и если их вес не соответствует установленной норме, тебя лишают ужина. На следующий день ты скорее всего опять не выполнишь норму, на голодный-то желудок. Не слишком справедливая система, но это подхлестыва-ет заключенных, они всё время стараются сдать боль-ше камней. Если не выполняешь норму три дня под-ряд, тебя сажают в камеру, которая находится глубоко под землей, так глубоко, что забываешь, каково это —

дышать свежим воздухом. — Голос друга начинает дрожать, но он кашляет и продолжает: — Большин-ство людей, которых отправили в такую камеру, вы-ходят оттуда другими. Нахождение на большой глу-бине. .. как-то воздействует на человека, это всё равно что провести в рудниках несколько лет, но этот срок сжимается до пары дней. Обычно оттуда людей от-правляют прямиком на казнь.

— Но тебя не отправили, — тихо говорю я.

Блейз качает головой.

— Мне было лет десять или около того, и был один человек, лежанка которого находилась рядом с моей. Ярин. Ему было примерно столько же лет, сколько моему отцу... в общем, он заболел. От рудничной пыли он страшно кашлял и сильно ослаб. Он часто не мог сдать положенную норму, но никогда три ра-за подряд. Мы всегда делились с ним пайками, если он оставался без ужина; это было непросто, потому что порции и так были мизерные, но... Что еще мы могли сделать? Мы все знали, что, если его отправят в камеру, он уже к нам не вернется.

Охранники тоже это знали, и по злобе своей полу-чали удовольствие, наблюдая, как мы выбиваемся из сил, им нравилось нас бить, а больше всего им нра-вилось отводить людей на казнь. Ярин был для них легкой мишенью. Я не раз видел, как они сбрасывали с весов часть принесенных им камней, чтобы лишить беднягу вечернего пайка. Кейловаксианцы настоящие чудовища, да ты и сама это видела.

При мысли о кайзере я не могу не согласиться с другом, но, вспоминая о Сёрене и Кресс, внутрен-не протестую.

Блейз продолжает.

— Однажды Ярин два дня подряд лишился ужи-на, и я знал, что и на третий день он не сдаст поло-

женную норму. Кашель его усилился, и он то и дело вынужден был останавливаться, чтобы перевести дух. Дело шло к вечеру, а Ярин не набрал еще и полови-ны нужного количества. — Блейз сглатывает. — Но я набрал. Надсмотрщики не спускались вместе с нами в шахты, боясь подхватить рудничное безумие, захо-дили внутрь на несколько минут — в начале и в кон-це смены. Перед самым концом смены, прежде чем охранники пришли за нами, я пересыпал свои камни в мешок Ярина. Он, конечно, пытался меня остано-вить, но не успел — пришли стражники.

Когда дошло до взвешивания, Ярин набрал поло-женную норму, хотя стражники и скинули с весов пригоршню камней, а я, разумеется, не набрал. Вот только охранники к тому времени уже довольно дол-го за нами наблюдали и знали, что я ни разу не при-нес меньше камней, чем положено. Они догадались, что я помог Ярину, хоть и не могли этого доказать. Я думал, они убьют меня, но они поступили гора-здо хуже: перерезали Ярину горло кинжалом, прямо у нас на глазах, а меня бросили в подземную камеру. Позже я узнал, что они продержали меня там целую неделю, но в то время я потерял счет часам и дням. Когда сидишь там, внизу, один в темноте, день кажет-ся годом, а минута тянется, как несколько часов. Ког-да они наконец пришли за мной, я сидел, забившись в угол, и царапал стену ногтями. Наверное, я пытался таким образом выбраться наружу, но сам я ничего не помню. И у меня была эта отметина. — Он указыва-ет на шрам. — Метка вроде волос Артемизии.

Я провожу пальцами по его щеке. Несмотря на то что в комнате прохладно, рубец горячий^ касаясь его, я ощущаю пульсацию, она отдается во всем теле, как будто внутри меня бьется второе сердце. Исходящая от шрама сила притягивает меня, наполняет мысли

приятным гулом, как будто у меня в руках живой ка-мень. Эта сила пугает меня, и я невольно отдергиваю руку, но Блейз сжимает мои пальцы и удерживает на месте. Он пристально смотрит мне в глаза, и я не мо-гу отвести взгляд.

— Чувствуешь, да? — спрашивает он.

— Это огромная сила, — бормочу я, пытаясь не показывать, что мне не по себе. Не помню, чтобы от шрама Ампелио исходила такая энергия, и не слыша-ла, чтобы подобное случалось с остальными Защит-никами. Я пытаюсь придать голосу уверенности. — Глайди тебя благословила, она знала, что даже тогда ты был очень сильным. Твой отец гордился бы тобой.

На скуле Блейза дергается мышца, как будто он стискивает зубы.

— Я не чувствую, что это благословение, Тео, — выдыхает он еле слышно. — Я не могу контролиро-вать эту силу. Ты сама видела, что случилось со сту-лом кайзера, и что произошло сегодня в тронном за-ле. Ампелио помогал нам как мог, но даже он был не всесилен. Думаю, я его путал. Я сам себя путаю. Это я виноват, что его схватили. Если бы только я не по-терял над собой контроль...

Меня озаряет понимание.

— Землетрясение на руднике... Из-за которого вспыхнуло восстание.

Юноша кивает и опускает глаза.

— Из-за которого погибло около ста человек, — добавляет он, — и из-за которого схватили Ампелио.

Я еще никогда не слышала, чтобы человек распола-гал такой огромной, да еще неподконтрольной ему си-лой, не владея живым камнем. До сих пор я даже не ду-мала, что подобное возможно, но у меня нет причин не верить Блейзу. Лицо юноши искажено страдани-ем, это разрывает мне сердце, потому что мне хорошо

знакомо это чувство. Мне хочется сказать ему, что всё случившееся — не его вина, что это несчастный слу-чай, что Ампелио ни за что не стал бы его винить. Но даже если всё это правда, я знаю, что мои слова ничем не помогут. Пусть мне и не оставалось ничего дру-гого, кроме как убить Ампелио, хотя он сам меня об этом просил, я по-прежнему чувствую вину.

Блейз тоже мучается угрызениями совести, и тут не помогут никакие слова утешения.

Поэтому я ничего не говорю, просто обнимаю его, и мы оба плачем. Сердце Блейза бьется в унисон с моим, и когда наши слезы перестают литься, он це-лует мои волосы, лоб, залитые слезами щеки. Он де-лает движение, намереваясь отстраниться, но я его не отпускаю и прижимаюсь губами к его губам.

Этот поцелуй не похож на тот, что был у нас месяц назад, тот, о котором мы ни разу не говорили. Тог-да мне казалось, что Блейз меня отвергает, но теперь мне приходит в голову, что я просто неверно его по-няла. На наши с Сёреном поцелуи он тоже не похож, потому что они были полны надежд, от них кружи-лась голова, и казалось, будто я стою на пороге каких-то волшебных открытий.

Это поцелуй-принятие и для Блейза, и для меня. Мы словно прощаем друг другу то, что нельзя про-стить. Я люблю его, но осознание этого не похоже на мои чувства к Сёрену, находясь рядом с которым я словно ныряю с головой в ледяную воду. Моя лю-бовь к Блейзу была предопределена давным-давно, это случилось бы, даже если бы мы жили в мире, не разрушенном Вторжением, даже если бы у нас не бы-ло шрамов. Мы всё равно обречены были полюбить друг друга.

Словно наяву я вижу, как всё могло бы быть, как будто заглядываю через окно в другой мир: наши ро-

дители, живые и счастливые, поддразнивают нас; мы с Блейзом рука об руку гуляем по саду моей матери; я целую его на прощание, когда он уезжает в шахты, чтобы пройти испытание и стать Защитником, потом целую его, когда он наконец возвращается. Мне так хочется жить этой жизнью, что больно дышать, я бы всё отдала, чтобы тот счастливый мир не исчезал.

Блейз обнимает меня, пока я не засыпаю, но, прос-нувшись, я вижу, что в окно льются солнечные лучи, и вспоминаю, что того, простого и счастливого мира больше нет, потому что Блейз исчез, Тени наблюда-ют за мной, а спина немилосердно болит.