Лето придёт во сне. Приют

Я облегчённо кивнула. Повезло, да ещё как! Прошедшая ночь до сих пор напоминала о себе приятным гудением в мышцах, кожа хранила прикосновение ночной росы и прохладное дыхание ветерка, а волосы пахли травой. Поддаваясь радостному порыву, я оглянулась на Яринку и встретила её счастливый взгляд. Мы подмигнули друг другу и были так довольны собой, что ничуть не расстроились, когда Зина и Настуся заплелись первыми и дружно показали нам язык.

Но дальше всё пошло не так гладко. Собирая сумку в школу, Яринка вдруг обречённо застонала и плюхнулась на кровать, обхватив голову руками.

– Ты чего? – испугалась я.

– Юбка! – Подруга выхватила из-под кровати помятый лоскут ткани, с торчащими из него нитками, и яростно потрясла перед собой. – Я так и не дошила проклятую юбку, а мне её сегодня сдавать!

Я сочувственно вздохнула. Наша преподавательница по рукоделию, женщина непреклонная в своих убеждениях, свято верила в то, что каждой девочке природой дано умение шить-вязать-вышивать-плести, и любые неуспехи на этом поприще объясняются исключительно ленью.

– Теперь мне точно придётся каждый вечер ходить на продлёнку! – продолжала страдать Яринка, нещадно комкая недошитую юбку, виновницу своих несчастий.

– Ничего страшного, – вдруг строго оборвала её Настуся. – Я даже сама вызвалась ходить, это очень интересно. Варвара Петровна на продлёнке показывает то, чего нет на основных уроках. Вот, смотри…

Настуся выдернула из шкафа и встряхнула перед собой какую-то цветастую вещицу. Вещицей оказался сарафан, причём весьма симпатичный, с ярким пояском и тесёмочками на коротких рукавах.

– Я его сшила всего за четыре продлёнки, – похвасталась Настуся, – А материалы и выкройку мне Варвара Петровна дала, она всегда помогает, если просишь.

– Погоди-ка! – Яринка нацелилась на Настусю, как стрелка компаса – на север. – Так ты хорошо шьёшь?

Та скромно потупилась, но ответила не без гордости:

– Варвара Петровна говорит, что я очень старательная и усидчивая, а если буду…

– Да на фиг Варвару Петровну! – бесцеремонно перебила Яринка. – Ты мне юбку дошить сможешь? Тут немного осталось. А я тебе буду целый месяц десерт с обедов отдавать, а?

Настуся аккуратно сложила сарафан и твёрдо ответила:

– Нет.

– Да почему нет? – зачастила Яринка, цепляясь за ускользающий шанс. – Это же простая юбка, для тебя раз плюнуть, за вечер управишься! Хочешь, два месяца десерт буду отдавать?

– Не в этом дело. – В голосе Настуси зазвучала непривычная твёрдость. – Если я сошью тебе юбку, ты не попадёшь на продлёнку к Варваре Петровне и так ничему и не научишься.

Яринка застыла с раскрытым ртом, а Настуся, сунув сарафан в шкаф, решительно вышла из дортуара.

Кое-как справившись с оторопью, подруга посмотрела на меня и доверительно поделилась:

– Иногда мне хочется её убить – слишком правильная для этого мира.

– Не держи на неё зла, – вступилась за Настусю Зина. – Она ведь и правда тебе добра желает. А учиться шить всё равно придётся, Варвара от тебя не отстанет. Я тоже долго мучилась, а теперь ничего, справляюсь.

Яринка развернулась к ней всем корпусом, но Зина опередила её, торопливо сказав:

– Я сладкое не люблю. И то, что я научилась шить, не значит, что мне нравится это делать.

Когда и она вслед за Настусей отправилась на завтрак, подруга в сердцах запустила недошитой юбкой в стену.

– У-у, гадина! – адресовался этот нелестный эпитет несчастному отрезу ткани или Варваре Петровне, я не поняла, но попыталась утешить подругу:

– Тебе же юбку всё равно уже сегодня сдавать. Даже если бы Зина или Настуся согласились помочь, они бы не успели.

Буркнув себе под нос что-то явно очень грубое, Яринка подняла юбку с пола и принялась ожесточённо запихивать в школьную сумку. Но потом вдруг замерла, просветлела лицом и повернулась ко мне:

– А и чёрт с ней, с продлёнкой! Продлёнка вечером, а мы ведь в лес будем ходить по ночам? Пошли завтра снова?

На миг в Яринкиных глазах я снова увидела звёзды, падающие сквозь пушистые еловые лапы, и потянулась к ним всей душой. Но тут же словно одна из этих лап хлестнула меня по лицу, возвращая в дортуар.

– Нельзя так часто… слишком опасно.

Яринка возвела глаза к потолку:

– Да чем опасно-то?! Увидят, поймают? Ну и что? Не убьют ведь. Ну, получим розги в крайнем случае. Переживём.

– Розги-то переживём, а что дальше? Деревья спилят у забора, и мы больше не сможем никогда ходить в лес, – пояснила я, а мысленно добавила: «И мне будет негде встречаться с Дэном».

Яринка поникла – поняла. Я тоже её понимала. Вольная воля – пусть даже такая кратковременная и иллюзорная – пьянит. Потом ещё труднее возвращаться к навязанному распорядку, ещё сильнее тянет вырваться из него! А такая волшебная ночь, как вчерашняя, даже меня, уже привыкшую к регулярным побегам, теперь, кажется, надолго выбила из колеи. Что уж говорить о Яринке, только-только вдохнувшей свободы и сразу вынужденной вернуться обратно в клетку.

Я поспешила её утешить:

– Мы всё равно будем убегать в лес, обязательно! Просто это надо делать пореже и придумать что-то похожее на правду, на случай если нас поймают.

Яринка энергично закивала:

– Я придумаю! Я такое придумаю, что не только комар – сама Агафья носа не подточит!

Наверное, нам обеим представилась Агафья с длинным комариным носом, потому что мы переглянулись и прыснули со смеху.

К сожалению, худшие Яринкины опасения оправдались. Первое, что сделала тучная и на вид вполне добродушная Варвара Петровна, начиная урок рукоделия, это сказала:

– Напоминаю, что сегодня последний день, когда я принимаю задание с прошлого месяца. Кто ещё не сдал юбки – сдавайте. Оценки получите на следующем уроке.

Поднялись три ученицы, понесли к учительскому столу аккуратные свёртки. Я покосилась на подругу, сидящую слева от меня через проход, но та как будто примёрзла к стулу.

– Это всё? – Варвара Петровна подняла глаза на класс. – Все сдали?

Раздался унылый Яринкин вздох, и я увидела, как она встаёт из-за парты.

– Я не сдала…

Брови преподавательницы поднялись над тонкой дужкой очков:

– Чего же ты в таком случае ждёшь?

– Я… моё задание не готово.

Варвара Петровна посуровела:

– И почему же ты не потрудилось его выполнить?

– Я потрудилась, сударыня, – забормотала Яринка, – я очень трудилась, я несколько раз начинала сначала, перешивала… но у меня не получается.

– Глупости! – Преподавательница требовательно протянула руку. – Дай мне то, что вышло в итоге.

Мятая недошитая юбка с торчащими нитками, которую Яринка поспешно извлекла из сумки, выглядела жалко. По классу пронеслись смешки.

Чем дольше Варвара Петровна разглядывала неудачный результат Яринкиных стараний, тем мрачнее становилось её лицо. Лицо же самой Яринки постепенно приближалось по цвету к её волосам.

– У тебя было две недели, – наконец горько изрекла преподавательница. – И за две недели ты не смогла сшить простую юбку-карандаш! Что же будет, когда мы дойдём до юбок – колоколов, юбок – клёш, юбок – солнце? Сядь на место и забери этот позор.

Яринка поплелась к парте, а Варвара Петровна добавила, глядя в её ссутуленную спину:

– Думаю, тебе пойдёт на пользу позаниматься со мной дополнительно. Начнём с понедельника, Агафью Викторовну я поставлю в известность. – Она вздохнула и повысила голос. – А теперь все достаём пяльцы, сегодня будем вышивать крестиком вот эту… Что тебе ещё, Ярина?

Яринка, которая уже села на место, тянула руку вверх.

– Варвара Петровна, а можно спросить?

– Ну, спрашивай.

– Почему в церковь певчими берут только тех, у кого талант, а хорошо шить должны все? А если таланта нет?

Класс притих. Варвара Петровна растерянно мигнула, но быстро нашлась с ответом:

– Потому что для умения шить талант не нужен. Нужны трудолюбие и усидчивость. Чего у тебя нет, Ярина.

Яринка упрямо тряхнула косичками.

– Знаете, сколько я над этой юбкой сидела? Каждый вечер! А как старалась? У меня не получается, потому что нет такого таланта.

Варвара Петровна снисходительно улыбнулась:

– Ярина, вот увидишь, как только ты походишь ко мне на дополнительные занятия, талант появится как по волшебству. И тебе самой будет смешно, что раньше ты не могла сшить простейшую юбку.

Глаза Яринки прищурились, стали зеленее обычного.

– Хорошо, Варвара Петровна, может, талант для шитья и не нужен, но если и желания нет?

Улыбка сползла с лица преподавательницы.

– Что, прости?

Я сверлила взглядом Яринкину раскрасневшуюся щёку, пытаясь мысленно передать ей одно-единственное слово: «Молчи, молчи, молчи!»

– Если я не хочу уметь шить?

Ой, мама…

– Что значит – не хочу? – Варвара Петровна тоже покраснела. – Есть такое понятие, как надо! И каждая женщина должна уметь шить, готовить, содержать дом в порядке и уюте, быть прилежной хозяйкой…

– Какой дом, Варвара Петровна? – перебила преподавательницу Яринка, презрев все правила школьного этикета. – Какой у меня может быть дом? Вы же знаете про мою маму? Кто возьмёт замуж дочь такой женщины? Я пойду на производство, и у меня не будет ни денег, ни времени на рукоделие. Зачем же этому учиться?

В классе воцарилась тяжёлая тишина – Яринка задела запретную тему. Разумеется, преподаватели и воспитатели знали грехи наших родителей, знали, по какой причине оказался в приюте тот или иной ребёнок, но никогда не говорили об этом. Старательно делали вид, что приют – обычная школа, а дети в нём – обычные дети. Любых напоминаний о том, что у этих детей нет будущего, взрослые избегали.

А Яринка напомнила.

Варвара Петровна суетливо сняла очки, глянула поверх голов, кашлянула.

– Не нужно так думать. – Даже голос преподавательницы стал другим, почти виноватым. – Бог милостив, всегда стоит надеяться на лучшее.

– Надейся на лучшее, готовься к худшему! – дерзко парировала Яринка.

Очки вернулись на нос Варвары Петровны, и сквозь них она строго взглянула на мою подругу.

– Пути Господни неисповедимы. Не впадай в грех гордыни, считая, что можешь знать что-то наперёд. И раз уж мы заговорили об этом, то в интересах каждой из вас учиться как можно усерднее. Прилежной, кропотливой и хозяйственной девушке прощаются многие недостатки. И мой учительский долг – дать вам для этого как можно больше знаний и умений. Поэтому! – Варвара Петровна повысила голос, заметив, что Яринка собирается что-то возразить. – Поэтому, Ярина, учитывая твой запущенный случай, я считаю, что нам не стоит откладывать его исправление до понедельника. Сегодня вечером после полдника жду тебя здесь на дополнительное занятие. Также не будем делать исключений для субботы и воскресенья.

– Ну чего ты умничать начала? – выговаривала я подруге на перемене. – Кто тебя за язык тянул? Теперь Варвара от тебя не отвяжется, пока не будешь шить и вязать, как… как… да как она сама!

– Ой, без тебя тошно! – огрызнулась Яринка. – Ещё посмотрим, кто первый от этих занятий устанет. Я ей такого нашью!

Своё обещание Яринка сдержала. К вечеру воскресенья её пальцы были исколоты так, что шить она уже не могла. О чём довольно сообщила, вернувшись с продлёнки и демонстрируя мне опухшие подушечки.

– Уж я их тыкала, тыкала! Варвара сказала, чтобы я ей на глаза не попадалась, пока пальцы не заживут. Так что завтра я смогу отвлекать Агафью, пока ты гуляешь в лесу с Дэном.

Я ещё не пришла в себя от вида кровоточащих Яринкиных пальцев, но последнее предложение повергло меня в ужас.

– Нет! Ты же не собираешься выкинуть что-то такое, как в прошлый раз?

– Такое же – не собираюсь. Надо что-то новое придумать.

– Не надо! – С перепугу я начала соображать быстрее обычного. – Я уже придумала!

– Да? – подозрительно спросила Яринка. – И что же?

– Если… если Агафья будет про меня спрашивать, ты прибежишь к забору и два раза крикнешь сойкой!

От неожиданности Яринка примолкла, потом опасливо спросила:

– А как кричит сойка?

Я прикрыла глаза, воскрешая в памяти лесные звуки. Затем глубоко вдохнула и честно попыталась воспроизвести крик сойки.

Яринка попятилась.

– Ой… так громко?

– Да, сойки кричат громко, – важно заверила я, переводя дыхание. – А как же иначе мы с Дэном услышим тебя в лесу?

– Ясно. – К Яринке стремительно возвращался энтузиазм. – Вот так?

Дортуар огласился новым воплем. На этот раз попятилась я.

– Ну-у… похоже. Только надо визгливее…

Яринка вошла во вкус, изобразила подряд два крика сойки, набрала в грудь воздуха для третьего, но тут дверь распахнулась и на пороге возникла Зина с круглыми глазами.

– Это что? Вы слышали? Это здесь?

– Это… я учу Ярину петь, – не придумала я ничего лучше. – А сейчас пойдём на улицу.

С трудом сдерживая смех, мы торопливо выскользнули из дортуара мимо ошарашенной Зины и устремились вниз по лестнице.

Таким образом, в понедельник Яринка осталась гулять по территории приюта следить за перемещениями по ней Агафьи и готовиться при малейшей необходимости пробраться к забору и закричать сойкой. А я встретилась с Дэном возле нашего тайника. Снова было солнечно, тепло, и он снял школьный китель, постелив его на ствол поваленной сосны. Кивнул мне, приглашая садиться.

– Ну привет, дитя бескрайних лесов. Как дела?

– Хорошо. – Я осторожно присела радом с ним. – А у тебя?

– Тоже норм. Только воспитатели достали с этим случаем… У нас в вестибюле какой-то идиот мозаику с Иисусом разрисовал, слышала ведь? Как раз в тот день, когда мы виделись в прошлый раз.

– Слышала. – Я торопливо опустила глаза, чтобы Дэн не заметил в них смешинок. – Так ведь и не нашли, кто это сделал?

– Да как найдёшь? Кто угодно мог. Но трясли всех подряд.

Я изобразила сочувственный вздох. Дэн махнул рукой:

– Ладно, сейчас вроде успокоились. Ну что, пойдём стрелять или просто погуляем?

– Давай, наверно, лучше гулять… – протянула я, а потом быстро, чтобы не дать себе времени на отступление, выпалила: – Дэн, я должна тебе признаться!

– Признаться? – Он поднял брови. – В чём?

Я помолчала, собираясь с мыслями. Все выходные я обдумывала, как лучше покаяться Дэну в том, что я пересказала Яринке наш с ним разговор.

Нет, я ничуть не жалела, что разоткровенничалась с подругой. Она такая же, как я и Дэн, она тоже другая, она понимает, что вовсе не обязательно жить так, как мы жили до сих пор, как живут остальные. И я была уверена, что, будь Дэн знаком с Яринкой, он и сам не стал бы ничего от неё скрывать. Вот только они не были знакомы. И он не давал мне разрешения кому-то пересказывать свои слова. Выбалтывать чужие секреты очень нехорошо, это я знала с пелёнок. А если уж выболтаешь, то потом нужно извиниться. Что я сейчас и сделала, путаясь в словах и виновато повесив голову.

Дэн выслушал меня, не перебивая. А когда я, наконец, замолчала и осмелилась поднять глаза, то увидела, что он тревожно хмурится.

– Ты очень сердишься?

– Эх ты, малявка… – Сердитым Дэн не выглядел, только расстроенным. – Больше-то хоть никому ничего не говорила?

– Нет! – поспешно заверила я. – Больше никому! Просто Яринка – она такая же, как мы, понимаешь? Ей можно.

– Яринка – это рыженькая? С которой вы всегда вместе ходите?

– Да! Она тоже никому не скажет.

– Я бы не был так уверен, – хмыкнул Дэн, но я затрясла головой.

– Не скажет! Она, знаешь, какая? Она… – Я осеклась, но потом, мысленно махнув рукой (на семь бед один ответ!), продолжила: – Когда мы с тобой встречались в прошлый раз, это она у вас в корпусе Иисуса разрисовала, чтобы всех отвлечь, чтобы не заметили, что нас нет.

Дэн округлил глаза, помолчал, переваривая новую информацию, а потом, совсем как я в тот вечер, начал хохотать. Да так, что сполз с поваленной сосны на землю. Кое-как выговорил:

– Ну, девчонки… и ведь не подумаешь на вас никогда!

Я несмело улыбнулась, подождала, пока Дэн переведёт дух, и спросила:

– Теперь ты видишь, что Яринке можно доверять? Она и сейчас нас страхует.

– Что? Опять что-то рисует?!

– Нет-нет! – Я торопливо рассказала Дэну про крик сойки, чем вызвала у него новый приступ смеха.

– Да вам в разведке нужно служить. Правда, соек я в этих местах что-то не припомню, ну да ладно. Скажи своей Яринке, что, если её кто-то застанет за этими воплями, пусть говорит, будто видела птицу, которая так кричала, и хочет её приманить. В вашем возрасте такое простительно.

Я обрадованно закивала, слегка заискивая перед Дэном.

– Обязательно скажу! Так ты больше не сердишься?

– На вас невозможно сердиться, – отмахнулся он, снова садясь на ствол рядом со мной. – Лучше расскажи, как вы сюда ночью ходили?

Я кивнула, выдержала паузу для важности и начала рассказывать. Дэн слушал молча и внимательно. Лишь, когда я дошла до места, где мы с Яринкой лежим на траве и говорим про космическое прошлое Руси, вслух удивился:

– Откуда ты всё это знаешь?

– Нам дед Венедикт говорил, – небрежно ответила я, торопясь продолжить рассказ, но Дэн перебил:

– Подожди, Дайка. Кто такой дед Венедикт? И зачем он с вами говорил про такое?

Я помолчала, переключаясь на другую тему, и пояснила:

– Дед Венедикт у нас в Маслятах был как бы учителем. Только здесь учителей много, а дед Венедикт один всё знал.

– У вас там было что-то вроде школы? И историю преподавали?

– Нет. Да… – Я беспомощно развела руками. – Просто взрослые всегда заняты, и детей днём отводили к старикам. Они нас учили читать, писать, рассказывали про всё. И про то, как раньше было тоже. Чаще дед Венедикт, но и другие были. Бабушка Сима больше с девочками занималась, а у бабушки Риты был компьютер, и она нам показывала, как с ним работать.

– У вас и компы там были? – впечатлился Дэн. – А где вы брали электричество?

Мне опять пришлось напрягать память.

– Ну… Из таких чёрных коробок. Их привозили откуда-то.

– Наверно, это были аккумуляторы? Ладно, неважно. И что вам ещё рассказывал дед Венедикт про то, что раньше было?

– Всякое. Он старый, сам жил ещё, когда были эти… времена безбожья.

– Что?! Ему сколько лет?

– Много. – Я подумала и твёрдо добавила: – Сто.

– Сто? – Дэн недоверчиво уставился на меня. – Ты уверена?

– Да. Папа говорил: «Венедикт, тебе сто лет в обед, а ты детей электробритвой пугаешь».

Дэн опять захохотал, запрокинув голову.

Я подождала, пока он успокоится, и подытожила:

– Вообще я про это всё мало знаю, только то, что уже сказала. Нам больше нравилось слушать про рыцарей, принцесс и драконов.

– Подожди. – Улыбка слетела с лица Дэна. – Ваш дед Венедикт рассказывал, что раньше были драконы?

– Ну да. – Я удивлённо посмотрела на него. – Были, совсем давно. Их скелеты и сейчас находят. Нас тут возили в музей, и я видела.

– А, динозавры! – Дэн с облегчением хлопнул себя по лбу и задумчиво добавил: – Всё-таки как-то систематизировать учебный материал вам там не помешало бы.

Я хихикнула, потому что вспомнила, как однажды мой папа разговаривал с дедом Венедиктом о том, что детям нужно хоть какое-то подобие учебной программы, но тот лишь отмахивался. Тогда папа повернулся ко мне и спросил: «Мышка, что делают люди в море?» И я важно ответила, что они там плавают на подводных лодках и ходят на абордаж. Дед Венедикт затрясся от смеха, а папа, воздев руки к небу, снова начал доказывать ему, что нельзя пичкать детей информацией без всякой системы.

Я собралась уже рассказать этот случай Дэну, но решила отложить до другого раза. Куда больше мне сейчас хотелось довести до конца историю нашей с Яринкой ночной прогулки. На всякий случай я немного подождала, не спросит ли меня Дэн ещё про что-нибудь, но он молчал.

– Так вот, – решилась продолжить я, – а ещё мы видели звездопад. Звёзды вдруг начали падать часто-часто, и мы загадали желание. Ну а потом стало холодно, ещё больше росы выпало, и пришлось возвращаться. Платья мы почистили в туалете, утром погладили, и никто ничего не узнал.

– Шустры! – одобрил Дэн. – Только надеюсь, вы не собираетесь превратить такие прогулки в привычку?

Я уклончиво повела плечом, но, к счастью, интерес Дэна переключился на другое.

– Дайка, скажи, вот вы с подружкой говорили про Бога на небе. А у вас в деревне в Бога верили?

Я помолчала, припоминая.

– Да мы про такое почти и не разговаривали. Мама иногда говорила «о господи», когда сердилась. Дед Венедикт рассказывал, что Бога придумали в старину, чтобы пугать людей грехами. А папа как-то сказал, что существует высший разум, только он ничего никому не запрещает, потому что ему до нас дела нет.

– Ну а сама ты об этом что думаешь? – Дэн сорвал длинную травинку и теперь крутил её в пальцах.

Я вспомнила бессонные ночи, которые наверняка бывают у всех. Такие ночи, когда ты лежишь не шевелясь, смотришь в темноту и гадаешь – зачем я? Откуда я? Где я была, пока не родилась? И где буду, когда умру? А всё остальное, всё, что вокруг, – зачем и откуда? А что было, когда ещё ничего этого не было?

– Я? Мне кажется, что где-то кто-то всё-таки есть. Большой и самый главный. Но не такой… не тот, про кого написано в Библии.

– А какой?

– Ну… такой… – Я не знала, как выразить словами то, что чувствовала, поэтому встала и раскинула руки в стороны. – Вот такой, везде! Такой большой, что он никогда не станет делать то, о чём рассказывал батюшка Афанасий. Потому что оно слишком маленькое для него.

На этом поток моего красноречия иссяк, и я снова села.

Дэн спросил, тихо и осторожно, будто не хотел меня пугать:

– Так тебе не нравится то, что пишут в Библии. Почему?

– Потому что… – Я привычно хотела подобрать вежливые слова, но, вспомнив, что говорю с Дэном, а не с батюшкой и не с Агафьей, выпалила: – Потому что это ерунда! Чушь свинячья!

Дэн одобрительно кивнул:

– Категорично, зато честно. А что именно кажется тебе чушью?

– Ой, да там много чего! Полно всего непонятного и просто… глупого! Я хотела, чтобы батюшка Афанасий объяснил, спрашивала у него, только он от этого так расстраивается…

– Представляю, – согласился Дэн. – Про что ты у него спрашивала?

– Ну например, зачем Бог создал дерево с запретными плодами, если не хотел, чтобы Адам и Ева съели эти плоды? И почему не хотел, чтобы они их ели? Ведь это было дерево познания добра и зла, а что плохого, если Адам и Ева стали бы разбираться в добре и зле?

– И что ответил батюшка?

– Сказал, что это было такое искушение, что Бог хотел проверить, как Адам и Ева его слушаются. Но ведь Бог всеведущ, разве Он не мог просто посмотреть в будущее, чтобы увидеть, послушаются его или нет? И если Бог хотел, чтобы люди были послушными, почему он не создал их сразу такими? Получается, сам ошибся, а их наказал?

– Так и сказала? – Кажется, Дэн, слушая меня, получал искреннее удовольствие.

– Ну да. А батюшка ответил, что не надо понимать всё буквально, что Библия – это не документальный пересказ событий, а скорее… э… какое-то слово…

– Метафора?

– Вроде того. А я спросила, почему тогда и не писать нормально, чтобы понятно было? Вот как в других учебниках написано, что ничего переспрашивать не надо. А в Библии и слова-то такие, что язык сломаешь.

– А он?

– Ой, батюшка Афанасий начал бегать туда-сюда, что-то говорить, говорить… Но я всё равно ничего не поняла. Потом ещё спрашивала про всемирный потоп. Ведь Ной спас всех зверей по одной паре, тогда, где потом нашли себе пары их детёныши? И вообще, зачем нужно было устраивать потоп? Бог же разозлился на людей, а погибли ещё и все животные, и все птицы! Их-то за что?

– А как Ной запихал всех зверей в ковчег? – поддразнил меня Дэн.

– Да! И как он взял зверей из других стран, которые за морем? Он что, на ковчеге за ними плавал ещё до потопа? А ещё – в начале Библии говорится, что сначала Бог создал свет, а только на четвёртый день солнце. Откуда же был свет без солнца? И если был, то почему сейчас того света ночью нет?

– Ну-у… – начал Дэн, но я перебила. Недоумение, накопившееся за два года изучения Божьего слова, давно искало выход, и теперь мне было трудно остановиться.

– Или вот ещё, когда Бог создал Адама, Он устроил ему смотр всех животных, чтобы Адам их назвал, так? И все, кого создал Бог, прошли перед Адамом? Но как прошли рыбы? А всякие тюлени, киты, осьминоги? А ещё когда Ной уснул пьяный, и его увидел Хам и смеялся над ним, Ной, когда проснулся, проклял не Хама, а почему-то его сына! А зачем Бог велел Аврааму принести в жертву Исаака? Он его, конечно, остановил, но ведь это была очень глупая и злая шутка! Хотя Авраама мне и не жалко после того, как он выгнал в пустыню свою служанку, которая родила ему сына, и Бог его за это даже не наказал.

Я сделала паузу, пытаясь воскресить в памяти то, чего ещё не смогла понять из Библии, но тут Дэн похлопал меня по плечу:

– Потрясающе, Дайка! Устами младенца глаголет истина. Вот что значит ребёнок, которого растили вдали от всей этой христианской зомбо-шушеры. Критическое мышление в действии!

Я улыбнулась от удовольствия и даже распрямила спину, потянувшись макушкой вверх, ведь уж чем-чем, а похвалами меня тут баловали нечасто. Поощрённая, я продолжила:

– И ещё вот чего не понимаю совсем. Пусть Ева ослушалась Бога, съела плод, да ещё и Адама подговорила, пусть она виновата. Но я-то здесь при чём?!

– А что ты? – удивился Дэн.

– Ну как это? Наша Агафья только и знает, что зудеть о первородном грехе, о том, что Ева согрешила, и теперь все женщины от рождения грешны. Поэтому они должны рожать в мучениях и подчиняться мужчинам. И я тоже, значит. Но ведь я-то не ела того яблока, почему я должна отвечать за Еву?

– А ты спрашивала об этом у вашей Агафьи?

Я сникла:

– Ага, у неё спросишь… Она чуть что – за розги. Вон как с Яринкой.

Я кратко поведала Дэну историю Яринкиного появления в приюте, и её неравной борьбы с местными правилами, которую подруга вела и проиграла.

– Она спрашивала! За что Бог наказал её маму, но не наказал отца, почему позволил ему довести её до греха и самоубийства, раз он такой добренький? Больше не спрашивает…

– Я правильно понимаю, что ваша Агафья та ещё стерва? – задумчиво спросил Дэн.

– Ой, – я закатила глаза, – не то слово. А нам ещё говорят: «Воспитательница – ваша мама!» Да не дай бог…

– А к тебе она как относится?

– Да как и ко всем. Никак, точнее. Пока веду себя хорошо, не замечает. В прошлое воскресенье без экскурсии оставила за разбитые коленки, но я только рада была.

– Вот что, Дайка, – Дэн перекинул одну ногу через ствол, садясь ко мне лицом, – нам нужно как-то обезопасить наши встречи. Твоя Агафья не должна и мысли допустить, что с тобой что-то не так.

Я пожала плечами:

– Она и не допускает. Я всегда её слушаюсь и учусь неплохо.

– Этого мало. Надо, чтобы ты была у неё на хорошем счету, понимаешь? У неё есть любимицы? У всех воспитателей есть.

Я призадумалась.

– Вроде нет. Она внимание обращает только на тех, кто в чём-то провинился. А остальные ей побоку.

– И всё-таки? – настаивал Дэн.

На этот раз я молчала дольше.

– Ну-у… разве что две-три девочки. Я не помню, чтобы она их хоть раз наказывала. Одна живёт в нашем дортуаре. Настуся.

– Отлично, – поощрил меня Дэн. – Подумай, за что к этой Настусе такое расположение?

– Да ни за что. Она просто тихая, незаметная… и очень набожная. Дольше других молится, всё у неё только через «господи, благослови», да «господи, прости». В церкви вечно торчит.

– Вот! – Дэн поднял указательный палец. – Вот, что тебе нужно – набожность.

– Ага, щас! – подскочила я. – Я и так устала от этой церкви, ещё и по воскресеньям петь заставили!

Дэн насторожился:

– Ты поёшь в церкви?

– Ага. Угораздило как-то запеть при батюшке, вот до сих пор и пою.

– Так это же здорово! Полдела считай в кармане!

– Какие ещё «полдела»?

– Тебе самой нравится петь? – вкрадчиво спросил Дэн, и. хоть я чуяла какой-то подвох в этом вопросе, врать не захотела.

– Да, петь я люблю.

– Вот! – снова поднял палец Дэн. – Значит, совместишь приятное с полезным. Подойди к своей Агафье и скажи, что хочешь петь в церкви не только по воскресным службам, а всегда.

У меня пропал дар речи. Да что они, сговорились? То Зина ко мне с этим пением привязалась, теперь Дэн!

– Но я не хочу!

– Ты же любишь петь.

– Я другие песни люблю, а не те, которые в церкви! И вообще… – Я не знала, как объяснить то, что меня очаровал только полёт собственного голоса под высоким церковным куполом, а не протяжные непонятные псалмы, которые теперь приходится учить.

– Дайка, – тихо и серьёзно попросил Дэн, – пойми – надо. С твоим пением очень удачно получилось, теперь нужно лишь чуть-чуть проявить инициативу, и ты будешь уже не просто воспитанницей приюта, а почти что его сотрудником. На голову выше других и перед воспитателями, и перед батюшкой. У тебя будет не только безупречная репутация, но и разные поблажки.

– Ты-то откуда знаешь? – тоскливо спросила я, уже чувствуя, что не устою перед его напором.

– Тут и знать нечего. – Дэн шутливо потянул меня за косичку. – Если батюшка Афанасий захотел, чтобы ты пела на воскресных службах, значит, ты действительно хорошо поёшь, абы кому это не доверят. Знаешь, как говорят про людей, наделённых талантом? Что они поцелованы ангелом. А разве кто-то подумает про поцелованную ангелом девочку, что она способна на грубые нарушения дисциплины? Попросившись в певчие, ты покажешь воспитательнице свою добродетель и стремление к Богу, а это именно то, что нам сейчас нужно.

– Добродетель! – передразнила я. – А если Агафья, наоборот, насторожится – с чего бы это вдруг такая добродетель?

– Вряд ли. Вот если бы на твоём месте была твоя Ярина или другая девочка, которая раньше хулиганила, тогда – да. Но за тобой-то косяков не числится?

Я вспомнила своё до сих пор безупречное поведение. И подумала, что только Яринка да теперь вот ещё Дэн, знают, что вызвано оно было отнюдь не добродетелью, а лишь надеждой когда-нибудь увидеть родителей. Выходит, Дэн прав? Незаметная девочка-сирота, ни в каких плохих поступках ранее не замеченная, поющая в церкви по воскресеньям, вдруг захотела петь там каждый день. Вызовет ли это у окружающих какие-то подозрения? Вряд ли.

– Ну так что? – поторопил с решением Дэн.

– Ладно, – я обречённо махнула рукой, – подойду завтра к Агафье.

– Умница. – Дэн погладил меня по волосам, смутился, отдёрнул руку и поднялся на ноги. – А давай теперь постреляем? Хватит разговоров на сегодня.

Я обрадовано вскочила. Фиг с ним, с церковным пением, пока у меня есть капелька свободы! Но…

– Дэн, я про главное чуть не забыла сказать.

– Говори, малявка! – Дэн уже сидел на корточках, разбрасывая листву, прикрывающую наш тайник.

Глядя, в его согнутую спину, я сказала:

– Моя и Яринкина мамы хотели, чтобы мы убежали на Запад.

Глава 5.

Белёсый

На следующий день, прежде чем идти к Агафье и проситься петь в церкви, я решила провести небольшую разведку и после ужина подошла к Нюре, девочке из группы тринадцатилеток, которая пела в церковном хоре вместе со взрослыми певчими.

Выслушав мои сбивчивые вопросы, Нюра покивала:

– Я слышала, как ты поёшь, очень неплохо. Думаю, батюшка Афанасий обрадуется. И в будущем тебе пойдёт плюсом такой опыт. Но ты должна понимать, что это всё не так просто.

– Что не просто? – опасливо спросила я.

– Ты, наверно, думаешь, что пришла на службу, спела и ушла? Нет. Это займёт гораздо больше времени – учёба, репетиции. А если будешь делать успехи, то станешь выезжать на выступления в другие церкви и храмы. Я уже ездила.

– Так это же хорошо?

– Конечно, хорошо. Моя мечта – попасть в хор при монастыре и остаться там.

– Ты хочешь стать монахиней? – изумилась я.

– Да, – просто ответила Нюра, – монахиней-хористкой.

Я потрясённо примолкла.

Наш приют основан при большом монастырском комплексе, хоть и находится чуть в стороне. Мы не видим за лесом его многочисленных куполов, зато по воскресеньям и праздникам прекрасно слышим многоголосый колокольный гул, в который вплетался и звон колокола нашей приютской церкви. Несмотря на некоторую общность с монастырём, воспитанникам приюта, по понятным причинам, рады в нём не были, и очень редко выросшие здесь девушки принимали там постриг.

Поэтому слова Нюры меня немало удивили.

Не секрет, что все приютские девочки мечтают выйти замуж, чтобы получить фамилию мужа, а вместе с ней право иметь детей и наследовать собственность. В противном случае будешь распределена на производство, станешь вечной жительницей общежития, навсегда привязанной к одному рабочему месту.

Но был для нас и третий вариант – монастырь. Он мало кем рассматривался по причине труднодоступности. Для того чтобы стать монахиней, девочка должна отличаться крайней набожностью, не иметь взысканий по поведению и получать высшие отметки на таких предметах, как слово божье и основы православной культуры. Но желающих податься в монахини не наблюдалось не только поэтому. Жизнь послушницы монастыря, по слухам, была ещё тяжелее и обделённее, чем у работницы завода или фабрики. Постоянное соблюдение постов, бесконечные молитвы, тяжёлый труд, невозможность покидать пределы монастыря – всё это отпугивало даже самых набожных девочек.

А вот Нюру, оказывается, не отпугнуло, и я невольно прониклась уважением к этой серьёзной девочке с грустными глазами. Только её слова о предстоящих трудностях, которые подстерегают меня в роли церковной певчей, настораживали. И к Агафье со своей просьбой я шла уже не так охотно.

Агафья не удивилась моей просьбе, молча выслушала, покивала. И отправила к батюшке Афанасию, велев передать от себя, что не имеет ничего против. Сам же батюшка проявил куда больше эмоций. Он радостно потирал руки, пока я сбивчиво излагала своё пожелание, а потом разразился речью о том, что Бог, награждая кого-то тем или иным талантом, хочет, чтобы эти таланты были реализованы, а значит я, обучаясь церковному пению, буду исполнять волю Господа. После чего мы оказались в небольшой комнатке за клиросом, где я никогда не была раньше и даже не подозревала о её существовании. В комнатке царил музыкальный инструмент с бесчисленным множеством клавиш, который занимал собой почти всё пространство. Велев мне ждать, батюшка Афанасий выскользнул за дверь.

А спустя минуту в неё вплыла необъятная дама в монашеском одеянии.

Вечером, после ужина, я сидела в дортуаре, обложившись учебными материалами, врученными мне в церкви, и унывала. Нюра оказалась права – одним пением на службах дело не ограничивалось.

Марфа Никитовна, которую за глаза все звали просто Никитичной, та самая внушительных габаритов женщина, приглашённая батюшкой Афанасием на моё прослушивание, была регентом церковного хора, она же занималась обучением девочек-певчих. И после того как я дрожащим голосом исполнила на клиросе «Иисус воскрес из мертвых», Никитична замахала на меня полными руками и густым низким голосом протянула:

– Деточка, да расслабься ты, я не кусаюсь! У тебя же от страха горло перехватило, пищишь, как мышь за печью. Давай-ка встань свободнее, ты не на плацу! И спой то, что тебе самой нравится, а не то, что должно понравиться мне.

– Дашенька, – подал голос батюшка Афанасий, стоящий в стороне и болеющий за меня всей душой, – спой ту песню, которую ты пела, когда я впервые тебя услышал.

И я, мысленно махнув рукой (если примут в хор – хорошо, а если не примут – ещё лучше!), спела им «Лето придёт во сне», мою медвежью колыбельную. Видимо, получилось неплохо, потому что энергичная Никитична вновь поволокла меня в комнатку за клиросом, где сначала долго объясняла, чему я должна буду научиться, чтобы стать настоящей певчей, потом составила наш график занятий, а под конец всучила целую папку материалов для изучения.

И теперь, вернувшись в дортуар, я пыталась хоть как-то разобраться во всём этом дремучем для меня лесу, но только всё больше приходила в отчаяние.

– Какая ты счастливая! – сказала Настуся, наблюдающая за моими мучениями с растроганной улыбкой. – Господь дал тебе красивый голос, чтобы Его славить.

– Всё-таки решила воспользоваться моим советом? – вставила свои пять копеек и Зина. – Правильно. Может, станешь певчей в какой-нибудь церкви в городе и встретишь там будущего мужа.

Едва сдержавшись, чтобы не высказать соседкам, что я думаю о будущем муже и о Господе, которого теперь придётся славить, я выдавила из себя кривую улыбку:

– Мне просто нравится петь. – И, подумав, добавила: – Псалмы.

Яринка, валяющаяся у себя на нижнем ярусе кровати, еле слышно фыркнула. Она была в курсе настоящей причины моей внезапной любви к псалмам. Вернувшись со вчерашней вылазки, я в подробностях передала ей наш с Дэном разговор. Кроме всего прочего и его ответ на предположение о том, что наши мамы хотели, чтобы мы убежали на Запад. А ответил он совсем немного. Посоветовал не торопить события, обещал, что на эту тему мы ещё обязательно поговорим, и велел на следующую встречу принести с собой планшет.

Конечно, после такого ответа моё любопытство и нетерпение только увеличились, но Дэн был непреклонен. С тем мы и расстались до очередного понедельника.

Как ни странно, Яринка отреагировала на это куда спокойнее меня, мудро сказала: «потом, так потом». Куда больше её интересовало то, зачем Дэну мог понадобиться мой планшет?

Планшеты имелись у всех воспитанников приюта, их выдавали сразу, как только ребёнок начинал посещать местную школу. Времена бумажных книг окончательно уступили место электронным изданиям, и теперь учебники в начале каждого учебного года просто закачивали нам на планшеты. Тем более что в обучающей программе помимо них использовалось много видео- и аудиоматериалов. Разумеется, гаджеты у нас были самые простенькие, с минимальным набором необходимых функций и без выхода в интернет. Интернетом разрешалось пользоваться только со школьных компьютеров, стоящих в библиотеке, в строго определённые часы. На этих компьютерах был установлен фильтр, блокирующий все сайты, кроме нескольких общеобразовательных. Правда, ходили слухи, что среди старшегруппников отыскивались умельцы, умудряющиеся взламывать эту защиту и скачивать из сети что-нибудь запрещённое. Поэтому у старших воспитанников планшеты время от времени проверялись воспитателями.

И удивительно, что сегодня Марфа Никитовна выдала мне кипу нотных тетрадей и брошюр, а не велела принести планшет для закачивания учебного материала. Тем более что этого материала оказалось много. С нарастающим ужасом я узнала, что кроме постановки вокала и зубрёжки псалмов придётся научиться читать ноты и освоить сольфеджио. А ведь мне, выросшей вдали от всякой культуры, музыканты всегда казались чуть ли не волшебниками, и я даже в самых смелых мечтах не могла представить себя одной из них.

– Пока просто полистай это, пробегись глазами, – посоветовала на прощание Марфа Никитовна, помогая мне удержать увесистую кипу бумаг, – чтобы для начала хотя бы иметь представление, чем мы будем заниматься на уроках.

Это я сейчас и пыталась сделать, но с каждой минутой понимала, что мне не только не становится что-то ясно, но и те очень поверхностные знания о музыке, которыми я обладала, стремительно рушатся. В конце концов, совершенно сбитая с толку, я начала собирать разбросанные листы и запихивать их обратно в папку. Яринка, прекрасно чувствующая моё состояние, сочувственно спросила:

– И когда тебе на урок?

– Буду ходить три раза в неделю, по вторникам, средам, и четвергам, – буркнула я, – После обеда и до полдника. Завтра первое занятие.

– Ну вот, – расстроенно отозвалась Яринка, – и что я буду делать одна?

Я только вздохнула. Обычно эти свободные от занятий часы мы посвящали играм, смотрели в общей гостиной телевизор, листали журналы в библиотеке или просто болтали, сидя на подоконнике в дортуаре. В тех же случаях, когда одна из нас оставалась на продлёнку, другая скучала в одиночестве. Так что теперь я могла лишь посочувствовать подруге.

Вообще, вся эта затея Дэна уже не казалась мне такой необходимой. Но сделанного не воротишь, и на следующий день, после обеда, я в обнимку со злополучной папкой потащилась в церковь, на свой первый музыкальный урок.

Время до понедельника пролетело очень быстро. В субботу и воскресенье нас возили на экскурсию в Сергиев Посад, и это заняло почти все выходные. В будни после школы я занималась в церкви, и не только с обеда до полдника, как планировалось, но и после. Оказалось, что, когда церковь закрывается для всех, там собираются ученицы Марфы Никитовны. Нюра и ещё три приютские девочки, тринадцати-пятнадцати лет. И тогда-то начинается самое интересное.

Если днём на занятиях я учила псалмы и осваивала азы нотной грамоты, то вечером, когда Марфа Никитовна запирала изнутри массивные церковные двери и садилась к фортепиано, мы начинали петь. И пели самые разные песни. В первый вечер сама я молчала и только слушала других, заворожённо глядя, как порхают над чёрно-белыми клавишами пальцы преподавательницы. Во второй начала робко подпевать. А на третий Марфа Никитовна попросила меня спеть остальным «Лето придёт во сне». И я спела медвежью колыбельную, поднявшись на клирос, а девочки и сама Марфа Никитовна громко мне аплодировали. После этого я уже не стеснялась. Нотная грамота тоже оказалась не такой сложной, как показалось вначале. Я обнаружила, что если представлять семь нот в виде разноцветных шариков, которые скачут по пяти таким же разноцветным нитям, то всё запоминается намного легче. Так что в общем и целом была довольна и больше не жалела о принятом решении.

Беспокоила разве что Яринка. Все эти дни она ходила слишком тихая и задумчивая. И хоть её исколотые пальцы уже зажили, Варвара Петровна не спешила возвращать на свои занятия нерадивую ученицу. Но даже это не радовало мою подругу. А когда я в понедельник засобиралась на встречу с Дэном, Яринка лишь спросила без тени прежнего азарта:

– Мне кричать сойкой, если что?

– Кричи, конечно, – осторожно ответила я и добавила, надеясь поднять ей настроение: – А мы с тобой в пятницу пойдём в лес, хорошо? В пятницу у меня не будет занятий.

Но Яринка лишь вяло кивнула.

Прихватив планшет, как и велел Дэн, я направилась к прудику, на берегу которого и устроилась, притворившись, будто читаю. В тёплую погоду после уроков многие так делали, и территория приюта пестрела сидящими на скамейках и газонах воспитанниками. Опустив голову, я исподлобья поглядывала вокруг, а улучив момент, когда никого не оказалась поблизости, поднялась и юркнула в тень деревьев.

Мы с Дэном договорились на шесть часов, но я вышла заранее, боясь, что долго не подвернётся момента незаметно ускользнуть. Однако перестраховка оказалась лишней, и теперь в моём распоряжении оказался лишний час свободы. Который я решила потратить на прогулку по лесу. Никакой стрельбы, никакой беготни и прыжков, просто неспешная ходьба в тишине и уединении.