"Комплекс Супермена".

Глава 2.

— О-о! Кого я вижу! Похоже, наш бравый капитан решил-таки развеяться! Давненько мы вас здесь не видали… — нарочито призывно качая бёдрами к Синельникову подошла Дениз, как она себя предпочитала называть вместо банально звучащего по её мнению имени Оксана, и пустила в лицо остановившегося на полпути к обычному своему месту капитану струю вонючего дыма от ментоловых сигарет. Обошла, правда, не прикасаясь маленькими ладошками, как обычно делала с «охмуряемыми», вокруг. И снова остановилась перед ним, вызывающе широко раздвинув отнюдь не скрытые чисто символической миниюбкой стройные ножки в сетчатых чулочках, умопомрачительно пикантно смотрящихся от того, что их хозяйка балансировала на высоченных шестидюймовых каблуках. Выглядела дама, выпятившая вперёд свой природный третий размер, конечно, впечатляюще. Но на вкус капитана была нагловата и вульгарновата. К тому же он не любил курящих.

Собственно, чего ещё ждать от штатной проститутки офицерского бара, подписывающий уже третий годичный контракт. Руководство Космофлота никогда не мудрило, придумывая или изобретая что-то новенькое: раз женщина пользуется спросом, заменять другой кандидаткой смысла точно нет. Так ради чего огород городить, подбирая новых «особенных» и «горячих» штучек? А очередь из профессионалок, желающих устроиться подработать на любой большой корабль Флота — в километр: клиенты — причём здоровые и кредитоспособные — обеспечены!

Синельников на намёки не отреагировал, просто глядя даме в глаза.

— Ладно-ладно! — Дениз хитро подмигнула, — Не буду отбирать хлеб у Моны. Она, если мне позволят так выразиться, однолюбка. И уже двоих желающих направила. По известному адресу. Но капитан… — призывно-томный, но вдруг посерьёзневший взгляд дал понять Синельникову, что дама больше не шутит, — Если вдруг ваши вкусы переменятся… Или вам наскучат тощенькие скромницы-мазохистки, моя… — Дениз не договорила, но выразительно посмотрела себе между ножек, — Всегда к вашим услугам!

Синельников не выдержал: ухмыльнулся:

— Спасибо за любезное предложение, малышка. Обещаю: если что-то такое случится — ты — в первых кандидатках!

— Ой, хватит! Хотя бы врать-то прилично научились, капитан! Я же вижу, как вы вон туда, — кивок в сторону «фирменного» столика Синельникова, — глазками-то постреливаете! Ладно, не буду задерживать.

Женщина, виляя бёдрами всё так же амплитудно, удалилась в «свой» угол, и у Синельникова не было сомнения, что сейчас кто-нибудь из сменившейся вахты обязательно «востребует» Дениз. Разумеется, из «постоянных», давно «охмурённых» клиентов. Но Дениз иногда позволяет себе и порезвиться — попробовать захомутать кого-то новенького. Мало ли! Сколько самых невероятных браков случается в истории таких больших кораблей, как Авианосец!..

Мона смотрела, как он подходит, чуть нахмурившись. Синельников, подсаживаясь, и приветливо улыбаясь, пытался догадаться: что случилось такого, что его почти штатная дама изволит гневаться? Или она просто чем-то расстроена?

— Привет, Мона. Позволишь?

— Разумеется. Разумеется. — женщина несколько нервно дёрнула плечиком, отвернувшись, а затем снова взглянув на Синельникова исподлобья.

— Сердишься? — он не столько спрашивал, сколько констатировал.

— Нет, с чего бы, — женщина снова повела точёным плечиком под накинутым на откровенное декольте прозрачным платком, — Ты же у нас — сам по себе! Захочешь — выберешь меня. Захочешь — поддашься на заигрывания Дениз. Не даром же говорят, что её кожаное боди даже твердокаменного майора Вэйзи сподвигло на три визита подряд. А что: «разнообразие и экзотика» только бодрят вас, свободных от семьи профессиональных кобелей!

Синельников не придумал ничего лучше, как с облегчением рассмеяться: надо же! Его — приревновали!

Собственно, в другое время то, что его уже считают в какой-то степени чьей-то собственностью, и даже приревновали, заставило бы капитана насторожиться. Призадуматься, и возможно, напрячься. Он не чувствовал пока потребности «карьерного роста», и, следовательно, не собирался заморачиваться «постоянными связями с далеко идущими намерениями». Но сейчас он был слишком расстроен, чтоб обратить на всё это внимание. Нет, он хотел просто расслабиться!

Михаил сделал жест Карлу, официанту своего сектора бара.

— Вам как обычно, капитан? — Карл подошёл абсолютно бесшумно (Вот был бы диверсант!) и быстро: Синельников у Моны и спросить-то ничего не успел.

— Да, Карл. Будь любезен. А дама… — он вопросительно глянул.

— Дама будет тоже - как всегда. Только скотч — двойной!

Карл исчез: словно растаял пластик под лучом плазменного резака — быстро и бесшумно, Синельников снова осмотрелся, уже не столько для того, чтоб действительно охватить цепким профессиональным взором то, что и так видел каждые три-четыре дня, сколько чтобы придумать, как вернуть хорошее настроение своей «девушке».

Офицерский бар восьмой палубы, где он обычно «тусовался», чтоб, скорее, не выделяться дебильным «индивидуализмом», чем действительно — по потребности тела и духа, сейчас был практически пуст. Сменившаяся вахта ещё не подошла, и только пять или шесть других офицеров пили и ели за своими столиками — трое в одиночку, остальные уже в компании штатных девиц.

Четыре бездельничающих бармена в серой униформе трепались друг с другом в центре зала, в своей круглой надстройке, окружённой рядом барных табуретов. Пятеро официантов в белых форменных блузах мирно сидели в своих углах, в ожидании клиентов и заказов. Картины с идиллически-пасторальными пейзажами и сценами охоты в девственных лесах, стилизованные под голландскую живопись семнадцатого века не столько радовали глаз, сколько не отвлекали посетителей от того основного, для чего офицеры и штатские специалисты приходили сюда: сбросить нервное напряжение. Выпить, потрепаться с коллегами. Вкусно поесть. Послушать спокойную мелодичную музыку. Расслабиться. Удовлетворить естественную тягу к нормальному, без ограничений и обязательств, сексу.

Для рядового состава на восьмом уровне существовало ещё три бара. Посещать их офицеры, конечно, могли, это не возбранялось. Но атмосфера там всегда царила совершенно иная: возможно, так казалось из-за вечно витавших у потолка клубов сигаретного дыма, бодро-вопящих танцевальных ритмов из колонок, и неуничтожимого запаха пота и адреналина. Собственно, для офицера посещать эти заведения считалось дурным тоном: присутствие начальства всегда мешало бойцам по-настоящему расслабиться. И — «отдаться». Отдыху.

Синельников однажды для интереса примерно подсчитал число девиц авианосца: во всех барах всех девяти уровней их корабля имелся штат всего в триста двадцать — триста пятьдесят профессионалок. (Затем его примерный подсчёт подтвердился данными отдела гражданского персонала.) Но как-то так получалось, что три полка, то есть — почти семь тысяч разных: спокойных, озабоченных и просто — здоровых кобелей, это небольшое количество вполне успешно обслуживало!

Потом заинтригованный капитан удосужился просмотреть статистику, которую вело подразделение стат. учёта. И удивился снова: больше одного раза в неделю услугами дам пользовалось не больше десяти процентов персонала. А тридцать — не пользовались вообще никогда.

Ну правильно: у многих офицеров, желающих сделать упор на продолжении карьеры, есть жёны. А рядовые и сержанты больше удовольствия получают от трёпа и драк.

Драки в барах для рядовых случались каждый день. И виновных никогда не стремились наказывать особо сурово: должны же сильные и натренированные боевые машины как-то выпускать пар! Тем более, что реального противника, на которого можно было бы выплеснуть агрессию и злобу, и в этот раз не выявлено. Чёрт его задери, этого «противника», чтоб он у…рался там со своими изощрёнными мозгами. — эта мысль снова кольнула противной занозой в мозг, заставив закусить щёку изнутри.

Синельников мысленно сплюнул. Он почувствовал, как необъяснимое раздражение снова поднимается, подкатывает к горлу откуда-то из глубин груди. Кулаки сжались, и он теперь вполне понимал кое-кого из рядовых, в такие моменты и ищущих, до кого бы до…

Положение спас Карл, поставивший перед ним аппетитно пахнущую дымящуюся тарелку, рюмку, и фигурную бутылку, а перед Моной — толстостенный низкий бокал с оранжевой жидкостью и кубиком льда.

Синельников благодарно кивнул, Карл удалился, помня, что капитан любит дозировать свою текилу сам. И Михаил действительно налил себе — даже больше обычного.

— Ну, за долгую жизнь!

Они с Моной никогда не чокались, но пили вместе. Вот только Синельников осушил рюмку в один глоток, а Мона лишь пригубила свой двойной.

— Может, поешь чего-нибудь? — на традиционный вопрос женщина столь же традиционно покачала головой. Михаил настаивать особенно не стал, и принялся за трапезу, отрезая куски от обжигающего, и восхитительно пахнущего натуральной говядиной и пряными специями, бифштекса с кровью. Заедал его он салатом из небольшой чашки, которую официант принёс на подносе в комплекте с тремя соусницами: с горьким карри, и двумя менее острыми, в которые Синельников иногда по очереди макал мясо.

Мона помалкивала, потягивая крохотными глоточками из своего бокала, только иногда странно на него поглядывала. Михаил посчитал это дурным признаком: сейчас в комнате его точно будут «допрашивать с пристрастием». Что не удивительно. Любопытство свойственно всем кошкам и женщинам. Даже лучшим. А то, что он расстроен, его дама наверняка просекла, стоило ему появиться на пороге бара. Так что пусть себе расспрашивает. Почему бы и не поделиться кое-какими деталями.

Вряд ли полный провал их миссии можно считать «важнейшей стратегической тайной».

Доев, он откинулся на спинку удобного пластикового стула:

— Чёрт возьми. Вот этого мне и не хватало: мяса!

— Вот как. Хм-м… А я-то, наивная, вожделеющая ласк и утех дура, полагала, что ты подсел именно ко мне не только пожрать мяса. И свою вечернюю программу честно заработанного отдыха захочешь продолжить в более… Интимной обстановке.

— Разумеется, сокровище моё предусмотрительное. Ты правильно почуяла.

Вот только текилу допью. Не к тебе же её тащить?!

В комнатке у Моны было почти уютно. Тесно — да, но женская рука чувствовалась везде. В хаотичном нагромождении баночек и коробочек на туалетном столике с тремя зеркалами. В милом абажюрчике люстры, с так поразившими Михаила в первое посещение рюшечками.

В дешёвых, но красочных бумажных репродукциях на стенах: только Мона предпочитала не пейзажи и натюрморты, а обнажённую натуру. Так что Даная, Саломея, мадам Рекамье, и прочие записные охмурительницы прошлого взирали на клиентов с хитрыми и призывными улыбочками.

— Ладно, милый. Как предпочитаешь: лечить сначала душу, а потом тело… Или наоборот?

Синельников знал, конечно, что иногда Мона бывает прямолинейной и прагматичной. А в речь иногда просто вставляет цитаты из «Методических указаний по релаксации персонала», как называлась регламентирующая отношения профессионалок и клиентов из контингента военного корабля полуофициальная инструкция, составленная штатными Флотскими психологами. Однако он уже не обижался, и не позволял себе изображать шокированного циничностью девственника: знал, что Мона изучила его достаточно хорошо, чтоб избрать именно такую тактику поведения.

С другими «релаксируемыми» она наверняка ведёт себя по-другому.

Поэтому Синельников, набычившись, буркнул:

— Наоборот.

— Отлично. Люблю деловой подход. — Мона начала неторопливо стягивать с плеч прозрачный платочек, вскоре бросив его на единственный в комнатке стул. Затем настала очередь молнии на спине платья — Мона предпочитала «маленькое чёрное», а не откровенные топчики и миниюбки, как Дениз, и большинство её коллег, имевших девизом знаменитое изречение: «Товар нужно показывать лицом! И распаковывать — быстро!».

Когда платье тоже отправилось на сиденье, и к нему присоединились сетчатые колготочки, Синельников, традиционно застывший на время «шоу», прислонившись к дверному косяку, чтоб полностью оценить предпринимаемые ради его эстетического наслаждения усилия, решил присоединиться: китель, брюки и рубашка проследовали на то же сиденье. Туфли и носки он снял ещё на пороге.

Мона забралась в постель, и накрылась простынёй. Последний акт стриптиза произошёл там: Михаилу продемонстрировали висящий на изящной кисти кружевной лифчик. Который словно сам-собой упал на ковёр, только для того, чтоб за ним почти сразу таким же макаром последовали и ниточные трусики.

Мона, невинно похлопывая пушистыми ресницами, начала неторопливо тянуть простыню на себя, открывая миниатюрные ступни с крохотными, словно кукольными, пальчиками, стройными лодыжками, и восхитительно пикантными ляжками. На Михаила поглядывала искоса, и, словно — смущаясь. Ага — смущалась она: два раза!

Когда в поле зрения попало то, что имелось между бархатистыми и нежными, как знал Михаил, на ощупь, бёдрами, Синельников решил, что он достаточно… Подготовлен.

Майка и трусы отправились на пол, а их хозяин — в постель.

Михаил никогда не пытался выяснить, сколько минут каждый раз длились их взаимоприятные, и проходившие обычно словно по неписанному, но священному ритуалу, игрища. Однако как правило он добирался до пика только после того, как его партнёрша успевала достичь, чего ей полагалось достичь, три или четыре раза. В начале их «общения» Синельников думал, что женщина только изображает оргазмы, чтоб сделать ему, мужчине-повелителю, клиенту, породистому крепкому самцу, приятное. Но потом понял: Мона действительно испытывает этот самый оргазм. Потому что никакая симуляция не позволит достичь таких мелочей, отлично уловимых глазу разведчика, как капельки испарины, покрывающие бесцветные пушистые усики над верхней губой, искусанные в кровь коралловые губки, судороги конвульсий, и полную отключку после уже его бурного «финала».

Да, Мона теряла сознание на несколько минут — он проверял это, приподнимая её веко, и видя каждый раз подкатившийся кверху мутный, невидящий зрачок. Однако после первого же раза, когда Михаил с перепугу хотел было вызывать врача, женщина объяснила, что ничего необычного в этом нет: нормальная реакция женщины, получающей удовольствие от… своей работы! И таким странным способом снимающей нервное напряжение. От неудовлетворённости некоей моральной составляющей этой самой работы.

Неудовлетворённость, как предполагал, но никогда не спрашивал Михаил, очевидно, состояла в том, что Мона ещё в самом начале своей «карьеры» вынуждена была самой себе признаться, что… Чертовски любит это дело. То есть — без секса не может прожить даже пары дней.

Он не знал, чем вызвана такая странная особенность её организма: то ли это — естественная, так сказать, природно-наследственная черта, то ли — как это сейчас модно, результат неких пластоопераций кое в каких областях тела, и коррекции реакций нервных узлов… То ли — просто некая мутация. Результат повышенной радиации на Нью-Луизиане, откуда Мона была родом.

Может быть, именно поэтому Синельников и не помышлял никогда связать свою судьбу с Моной.

У него просто не хватит на такое здоровья!

Так что он, конечно, и потел, и, достигнув пика, рычал, невольно стискивая иногда точёную талию и крутые бёдра так, что на них появлялись синяки, на которые Мона реагировала неординарно: можно было подумать, что она действительно мазохистка, и получает от насилия над собой дополнительное наслаждение!..

Но Синельников мозгом, трезвым рассудком, понимал, осознавал: та, что вызывает у него столь бурный оргазм — принадлежит не только ему. А точнее — не только и не столько всем пожелавшим снять её кобелям… А исключительно — себе самой.

Тому живущему в глубине её души извращённому сознанию, заставляющему снова и снова делать это!

С не то, чтоб совсем уж первым попавшимся…

А с мужчиной, подобранным по собственному разумению и вкусу.

Нет, у Моны он никогда не станет — единственным.

Да и ладно.

Откатившись, утерев пот с лица предплечьем, и полёживая на боку, он с интересом рассматривал её казавшееся сейчас таким хрупким и слабым стройное тело. Странно, но вот именно в таком, расслабленном и беспомощном состоянии, оно возбуждало его ещё сильней.

Может, он действительно — отлично замаскировавшийся изощрённый садюга?..

Да, тело, вроде, не обременено выдающимися мышцами — в качалке Мону никто и никогда… Но Михаил отлично знал, что когда это тело бьётся в судорогах экстаза, ему ничего не стоит сбросить с себя и «господина». Так что то, что он часто оставлял синяки на рёбрах «малышки», иногда было вызвано просто — желанием удержаться. Сверху.

Но вот она и пришла в себя: ресницы затрепетали, и веки поднялись. Цвет огромных глаз Синельников для себя обозначал как васильковый, хотя особого смысла в этом не было: васильков он никогда не видел, поскольку на том, что осталось от так называемой праматери-Земли, никогда не был. Да и никто из людей Союза там за последние четыре сотни лет не был. Если, конечно, не считать людьми обитавших в загаженных пром. отходами и радиоактивных руинах мутантов — тех, кому не повезло тогда с эвакуацией.

Мона поморгала, словно собираясь с мыслями. Потом Синельников заметил осмысленное выражение в глазах партнёрши: похоже, вспомнила, что собиралась сказать:

— Легче?

— Да. — он улыбнулся ей, — Да.

— Отлично. Ну, колись теперь: чего там такого случилось, что ты смотрел на меня, и на всё окружающее так, словно у тебя в руках — гранатомёт, а перед тобой — монстр из ужастика. И ты сейчас нажмёшь на спусковой крючок, чтоб увидеть, как по стенам разнесёт его кишки!

Синельников снова рассмеялся: легко и непринуждённо. Лёг на спину. На груди у него тотчас возникла миниатюрная головка с растрепавшимися и чудесно пахнущими волосами:

— Не ржи, как обкурившийся марихуаны баран, а облегчи душу. Сегодня психоанализ от доктора Моны — бесплатно. Бонус. В подарок, так сказать. За добросовестную работу.

— Ладно, госпожа психоаналитик. Расколюсь. Сегодня нам пришлось атаковать корабль противника… — Синельников рассказывал о подготовке операции, стараясь снова воспроизвести внутренним взором мельчайшие её детали — иногда это действительно помогало вспомнить и обратить внимание на такие моменты, что проскочили мимо сознания в угаре подготовки и абордажа, — … корпус — полностью чёрный. Покрашенный, что ли. (Хотя глупо, да? В космосе — и — покрашен!) Может, именно это не позволило хорошо рассмотреть эту посудину чисто визуально. Но приборы-то — не врут! Там всё — чётко! Контуры, габариты. Но почему-то, хотя осмотрели и изучили досконально, наши аналитики приняли его — именно за чужака!

Подозрительно идентичного, конечно, по конструкции — но и они, да и потом и мы — для себя, объяснили это сходством назначения, материалов, и технологий! Словом, приняли за боевую единицу, отличающуюся от наших кораблей только некоторыми деталями, да толщиной брони. Ну, и радарными башнями.

Да и на стандартный сигнал «свой-чужой» этот гад не отвечал.

Ну, вот мы и приступили вполне традиционно, предполагая, что навыки, наработанные на симуляторах, не подведут.

Собственно, они-то как раз не подвели.

И мы ворвались внутрь как обычно — легко и просто… Но потом…

Теперь Синельников не вдавался в детали: хоть Мона наверняка и не вражеский «агент», (Штатных девиц со всей их родословной и подноготной отдел контрразведки проверяет буквально до пятого колена!) но характеристики оружия и методика проведения боевых операций её не касаются! Он описывал, скорее, свои ощущения и даже подчеркнул тот момент, когда подсознание, некий инстинкт «прирождённого бойца» заставил его на время отступить…

Мона слушала внимательно, не перебивала и вопросов не задавала — только похлопывала иногда пушистыми густыми ресницами. (Они у неё — свои, как она с простительной гордостью объяснила ему на первом же «свидании»!)

Молодец. За это в том числе он её и уважал. За умение действительно — слушать. А не изображать интерес. Как и за то, что с добросовестностью относится к своей основной работе. А что: штатный психоаналитик их подразделения — молодой, очкастый и прыщавый, девственник. Доверия особого не вызывает. Как и желания «поделиться». И наверняка никогда не услышит тех откровений, что иногда изливаются из уст уставших, обиженных, расстроенных и комплексующих военнослужащих! Которым по-идее полагается быть сильными и уверенными в себе.

Иногда Синельников думал, что напрасно работники СВБ — службы внутренней безопасности — не оснастили комнатки штатных девиц микрофонами и камерами. А иногда он подозревал, что их-таки установили… Просто никогда в этом не признаются.

— Странно. Нет, — видя, что он порывается её перебить, Мона подняла ладошку, и прихлопнула его рот, — Это действительно странно. Зачем было давать вам увидеть а затем и атаковать — фантом? Мираж. Призрак. Ладно, меня не это беспокоит, поскольку раненных немного. Я вот другого не понимаю: зачем надо было уничтожать, да ещё таким жестоким способом, нашу колонию на Чегастере.

— Ну, про колонию-то всё более-менее понятно. Дело всё в том, что после системы Чегастер наши разведочные скутера начали продвижение дальше в секторе Лимб-пять. Где-то в пучинах которого и пропал наш малый дальний МРС-545. Очевидно, именно там, где-то в дальнем конце этого сектора, и расположены поселения, или… Скажем так: зона жизненных интересов наших врагов. И они скутер просто нейтрализовали — о нём уже восемь месяцев ни слуху на духу! — а колонию уничтожили для того, чтоб ясно намекнуть: ещё раз сунетесь сюда — мы и остальные ваши населённые планетки зачистим! Причём — легко и быстро.

— Да, действовали они там, на Чегастере, как ты любишь выражаться, быстро и эффективно. А на мой взгляд ещё и очень цинично. И для нас — унизительно. Но почему всё-таки — вам, воякам, послали именно фантом корабля?

— Думаю, для того же. Чтоб показать, что они в любой момент запудрят нам мозги. Введут в заблуждение. Ожидаем мы корабль — вот нам корабль. Ожидаем мы человекообразного противника — вот нам человекообразные фантомы!.. Так и заставят нас воевать самих с собой.

Ну, и, разумеется, они хотели показать превосходство своих технологий.

— Словом, сейчас у нашего горячо любимого и умного «главнокомандования» — море проблем.

— Точно.

— Смешно.

— И чего же это тебе вдруг стало так смешно?

— Нет, не с проблем командования. А с того, что людскую психологию эти гады, похоже, действительно изучали не один век. Может, и не одно тысячелетие. Просекли специфику жанра.

— Ты о чём это?

— Ну как же! А, да — ты же не любитель читать. Или смотреть триллеры. Саспенс. Поясню: это такое произведение, где неизвестно, кто убийца. Или маньяк. Или шпион. Иногда дают намёки: то покажут руку в перчатке, накинувшую платок с хлороформом на лицо сторожа, или часового, то — шприц, вводящий некий смертельный реагент в пластиковую трубочку системы искусственного кровообращения важного свидетеля, лежащего в реанимации. То — чью-то тень, поднимающуюся по лестнице в комнату молодой девушки. Показав предварительно офицера полиции, который тщетно пытается раскрыть два-три похожих жестоких преступления: убийства и изнасилования таких же девушек — обычно, кстати, весёлых и симпатичных. Некрасивым и злобным зритель сочувствует почему-то гораздо меньше.

Михаил фыркнул:

— Вполне могу этих зрителей понять. — он провёл ладонями по мягким округлостям пикантных ягодиц: благо, руки у него длинные.

— Не перебивай. А то я собьюсь с мысли. — Михаил кивнул, Мона продолжила, посмотрев зачем-то в угол, — Так вот. Ни лица, ни даже фигуры преступника обычно не показывают до самого финала фильма, когда бравый следователь путём невероятного напряжения извилин, крутых погонь, перестрелок, и плавания в пыли каких-то древних архивов, обнаруживает невероятный факт, изобличающий маньяка или убийцу. Это-то и есть основное правило любого триллера: убийца — обычный человек, без заячьей губы, без особых примет, все соседи его рекомендуют, как отличного и компанейского парня, коллеги по работе и начальство не нарадуется его деловитости и дисциплине…

А он — с детства закомплексованный, унижаемый — ну там: мамой-деспотом, или отчимом, или одноклассниками — использует свой изощрённый и обиженный на весь свет, или каких-то конкретных его представителей, ум, чтоб сделать этим другим больно. Отомстить. Или получить оргазм, лишив кого-то жизни. Ну и так далее.

Я что хочу сказать: всё происходящее строго соответствует канонам жанра. Следов — нет. Улик — минимум. Враг невидим. Недосягаем. Нет возможности ни в кого пострелять, или хотя бы позлословить — нашему Министерству пропаганды. В адрес этого самого врага. Через СМИ. Да даже призывать «теснее сплотить ряды», и «отомстить» невозможно. Кому — мстить-то?! Вместо привычных бойцам ящеров, зелёных человечков, или каких монстров — пшик! Нечто невидимое и аморфное.

Поэтому вы, офицеры «Дуайта», и вообще всё флотское руководство, можете годами чесать ваши умные репы, и просто и не подозревать, кто всё это с нами вытворяет, и почему они нас настолько хорошо знают.

А вдруг их агенты, шпиёны, до сих пор — между нас? Только — невидимы?!

Более того: вдруг они живут, скрываются, прямо внутри нас?

И отличаются от людей только модифицированными жабрами, повышенной чувствительностью к изощрённым наслаждениям, да, к примеру, изумрудными глазами?

Синельников долго молчал, сосредоточенно глядя в огромные густо-голубые, и сейчас казавшиеся бездонными колодцами, глаза с расширившимися зрачками. Думал.

С чего бы это его девушка решила подкинуть ему эту набившую оскомину, и используемую буквально в каждом втором дешёвом фантастическом боевичке идею о врагах в телах людей? Издевается? Или…

Мона первой молчания не выдержала — рассмеялась, ткнув его остреньким кулачком в мускулистый бок:

— Купила тебя! Небось, принял меня за суперзаконспирированного агента жукоидов?! Знаю-знаю: подумал именно об этом — вон как весь напрягся! Пресс прямо каменный стал! Сбежишь теперь?

— Да уж, паршивка такая: подловила. Да и вполне правдоподобно всё, будь оно неладно. — Михаил покачал головой, — У меня разыгралась прямо — настоящая ксенопараноя… А если серьёзно — то, в принципе, вполне согласуется. Гады всё о нас знают. Предвидят каждый шаг. Откровенно издеваются, и дают почувствовать своё превосходство.

И даже если и живут среди нас — как их вычислить-то? Ведь они точно: умнее…

Обидно. И выхода — не видать.

— Да, наверное. Ну что? Так и будешь думать да хмуриться, или… Приступим ко второй фазе лечения?

— Лучше, конечно, приступим. Ну-ка, где наши наручники? Я хочу наказать противную девчонку, так напугавшую бравого капитана…

Даже после «лечения» Синельникову не спалось.

Закинув руки под подушку под головой, он методично изучал подволок своей каюты. В надежде, что привычная банальность этого занятия позволит мозгу утомиться от его монотонности и бессмысленности, и, наконец, отключиться.

Не желал его мозг отключаться. Он с регулярностью таймера словно пневмоударником вбивал в сознание гвозди: «Обо…рались!», «Обо…рались!»…

Синельников этим самым сознанием понимал, конечно, бессмысленность такой констатации, и знал, что вины его подразделения в произошедшем нет. Как, собственно, и ничьей из людей. Похоже, ими всеми очень умело манипулируют, попутно изучая реакции и эмоции. Совсем как дотошные лаборанты наблюдают за тем, как их подопечные — например, крысы! — пытаются справиться с незнакомой задачей. Новым лабиринтом. Рычагами для выдачи пищи. Пространством новой клетки — с полом под напряжением! Да мало ли…

Мысли в голову лезли всякие. Преимущественно — нехорошие. Он знал, что и генерал Корунис, и руководство Флота — вовсе не дураки, как это часто пытаются представить в тупых анекдотах завидующие их отличной зарплате штатские.

Нет, на свои места высшие офицеры попали вовсе не по блату, или за взятки. Они доказали делом свои выдающиеся организаторские таланты, и способность к стратегическому мышлению — то есть, решению наиболее рациональными способами что традиционных, что ранее не попадавшихся задач. Но…

Вот именно: с такой задачей не сталкивался прежде никто из землян.

И пока что Синельников ощущал даже некую затаённую радость от того, что не ему предстоит её решать. Поскольку привычных методов или способов «решить» такую проблему найти не представлялось возможным просто в силу объективных обстоятельств: враг отлично знает людей, долго и тщательно готовился к активным действиям, предусмотрел все возможные ходы Флота, и наверняка сейчас торжествует, видя бессилие и растерянность землян.

И пассивное наблюдение за окружающим пространством, пусть и без «стратегического» отступления, свидетельствуют не о «выжидательной позиции», а о банальной растерянности Генштаба. И не является достойным выходом из кризисной ситуации.

Но даже если в три тысячи семьсот пятьдесят восьмой раз повторить эту немудрёную мысль про себя, толку не будет: решение не даётся!

Да и есть ли оно при тех силах и средствах, которыми человечество в целом и его Флот в частности, располагает?!..

Синельников повернулся на правый бок. Теперь в поле зрения оказался встроенный стенной шкаф с его одеждой, где висит форменный китель. И стол со стулом — на спинке аккуратно висит рубаха, брюки сложены на сиденье. Но что-то с брюками явно не так — они почему-то шевелятся, словно бы надуваемые снизу воздухом! Что за…

Удивиться Синельников не успел: и он, и стул с брюками вдруг оказались в залитом ослепительным золотистым свечением месте. Не помещении — стен не было! — а именно — месте!

Проморгавшись, и привыкнув к странному освещению, Синельников решил, что ему-таки удалось уснуть: с неба, источавшего мягкий оранжево-золотой свет, спускались плети странных растений, вроде лиан. Только покрытых странными иззубренными листьями размером с добрый лопух. И хотя ни следа деревьев, или шпалер, с которых могли бы свешиваться эти лозы, не имелось, создавалось ощущение того, что находишься в не то — парке, не то — беседке. Появился странный запах. Подумав, и принюхавшись, Синельников решил, что пахнет розами — однажды нюхал эти цветы в одной из оранжерей. Приятно, да. А что там у нас под ногами, внизу?

Под ногами имелся абсолютно чёрный пол — или это была земля?! — на котором сейчас и стояла его койка и стул, с продолжавшими раздуваться и менять форму брюками. Синельников не придумал ничего лучше, как сесть, и спустить ноги с койки вниз — пол, земля, или что там было внизу, оказалось мягким, словно ковёр из персидской псевдошерсти, и тёплым. Может, ему пытаются создать «комфортные» условия?

Для чего?

Предстоит… Беседа?

Похоже.

Брюки закончили трансформацию, превратившись в странное существо — не больше метра ростом, и с огромной головой на весьма тонкой шее. Из одежды на существе имелось что-то вроде балахона, возможно, белого, но в таком свете тоже казавшемся оранжево-золотистым. Существо сидело на краешке стула, ноги с тощими, длинными, и расширяющимися на концах пальцами не доставали до земли. Синельников удивился: все пальцы существа: что рук, что ног, покрывали какие-то кольца — неужели украшения?!

— Нет, это не украшения. Эти… м-м… Предметы имеют чисто функциональное назначение. — голос раздавался непосредственно в мозгу Синельникова: губы существа не шевелились. Тон, которым были произнесены эти, первые, слова, показался Синельникову весьма высокомерным. Словно его собеседник обращается к низшему — так человек мог бы разговаривать с упрямым и непослушным ослом. Да и выражение лица не позволяло усомниться в том, что капитана странный гость недолюбливает, если не презирает: уж это в огромных прищуренных глазах изумрудного цвета (Не иначе, как шутливая фраза Моны навеяла!) заметить было нетрудно.

— Какое же именно? — Синельников, видя, что существо замолчало, решил начать диалог: надо же выведать хоть что-то потенциально полезное, пусть даже всё это происходит во сне. Мало ли! Вдруг это его собственное хитромудрое подсознание выбрало изощрённый способ помочь ему, да и всем им, сообщив нечто, что они проглядели, не заметили в пылу обычной дневной суеты?!

— Какое именно, тебе, человек, знать не обязательно. И твои мысли о том, что нужно постараться выведать у меня побольше полезной информации, я обнаружил. Они смешны. — существо растянуло щель рта в показушной ухмылке, и пролаяло, — Ха! Ха! Ха!

Синельникова невольно покоробило. Но он сохранил нейтральный тон:

— Ты — телепат?

— Нет. Я — расчётчик. Как бы это тебе попроще… Ну вот ты — когда видишь неработающий затвор импульсного ружья, его внимательно осматриваешь. И понимаешь, что в направляющий паз набился нагар. И если устранить — всё снова заработает нормально. Я же, поглядев на этот самый затвор, могу воссоздать всю конструкцию вашего примитивного огнестрельного оружия, даже не видя остальных деталей. Как могу уже по этому оружию воссоздать и всю вашу немудреную военную стратегию и тактику. Так что твои мысли по поводу возникшей сейчас ситуации я просто просчитываю, основываясь на общем знании вашей био— и физиологии, и изучении микромимики твоих лицевых мышц.

Синельников вполне оценил возможности огромного мозга, скрывающегося под лысым черепом, который, как и балахон, казался золотисто-апельсиновым. Из-за того, что сверху на этом черепе имелись, похоже, сальные, потовые или какие другие железы, и сама кожа выглядела словно бы покрытой чёрными точечками, сходство с апельсином казалось теперь гораздо сильней. Но лучше такие мысли придержать.

— Нет, мне не оскорбительно, когда ты думаешь про меня так. — а верно, будь оно неладно, Синельников успел смутиться, когда подумал, что его странному собеседнику может быть неприятно, что его сравнивают с простым земным фруктом, — И вообще многие ваши пристрастия, чувства и сравнения для нас являются пережитком. Но наблюдать их сейчас весьма забавно — примерно так же вы смотрите на поведение колоний муравьёв. Правда, знание вас - нами несравненно лучше, чем ваших же муравьёв - вами.

— Так, значит, мы для вас — мурашики?

— Нет, не совсем. Скажу без околичностей. Вы — побочный продукт глобального эксперимента народа тыхволдов. Изначально выведенный для примитивных, чисто физических работ: в шахтах, на рудообрабатывающих заводах, погрузке. И тому подобного. Тыхволды с вашей помощью выкачали из недр вашей планеты немало полезных ископаемых. Главный — нюгинн. Но поскольку это произошло до вступления их в наше Содружество, наказания они не понесли. А вы — не были уничтожены. Наш устав запрещает уничтожать потенциально разумные расы, даже если они и выведены искусственно.

Но сейчас вы освоили перемещение в космическом пространстве на значительные расстояния. Активно и агрессивно колонизируете все подходящие вам планеты. И поэтому представляете угрозу всему нашему Содружеству.

— Чем же это?

— Ответ ты знаешь и сам. Вы с огромным презрением и восхитительным равнодушием относитесь к судьбе тех видов, что обитают на осваиваемых вами планетах. Которые вы недопустимыми средствами и приёмами старательно и спешно переделываете под себя.

Собственно, нас это не удивляет: на заре своей так называемой истории вы точно так же поступали даже с собратьями-людьми. Примеры Австралии, Америки, Тасмании и прочих ваших территорий, захваченных теми расами и народами, что превосходили аборигенов в техническом и технологическом плане, приводить, я думаю, не надо — ты и так, я вижу, понял меня. Бактериологические войны в отношении полинезийцев, индейцев, тасманийцев и прочих пострадавших от геноцида рас сейчас ваши учёные-историки и социологи стараются всячески замолчать в учебниках истории, но эти прискорбные и гнусные приёмы и способы освободить, расчистить территории от аборигенов, имели место. И навечно зафиксированы в наших хрониках. Я сейчас говорю про биологические методы потому, что они представляются нам, Содружеству, особенно жестокими и гнусными. Хотя в вашей истории есть факты истребления неугодных и с помощью оружия, ядов, напалма, и ещё десятка омерзительных, и «эффективных» способов.

Синельников почувствовал, как краска стыда невольно заливает шею — существо говорит верно. Обычные дети в обычной школе такое не проходят. Ему же об этих фактах известно в силу спецкурса в Академии. Об исторических прецедентах, тактике и стратегии ведении войн и оккупации вражеских земель, начиная буквально с древне-римских греков…

— То есть, — чуть кивнув в ответ на его реакцию, продолжило существо, — вас не останавливала даже мысль о том, что менее развитые в интеллектуальном и технологическом плане виды человека тоже имеют право — на, если не уважение, то хотя бы — на справедливую защиту их прав. В суде. Вашими же так называемыми правозащитниками.

Впрочем, я не собираюсь тыкать тебя носом в, как вы их называете, грехи твоих предков. Я… Приснился тебе по другой причине. Могу тебя в какой-то мере обрадовать: наша раса не ставит своей задачей ваше полное уничтожение, как расы. Мы просто хотим…

Оградить наших собратьев и партнёров от уничтожения и порабощения. И оккупации их законных территорий. Границы которых установлены нашими Договорами.

Синельников почесал в затылке. Позиция существа в таком контексте представлялась, в-принципе, вполне логичной. Если не единственно возможной с точки зрения ограничить земную экспансию мирными способами.

Стало быть земляне — конкистадоры космоса? Злобные, безжалостные и беспринципные. Циничные и меркантильные. Желающие как можно быстрее обогатиться, эксплуатируя недра и почву колонизированных планет.

Ну да — примерно так они до сих пор себя и вели. Но…

— Мне … э-э… Приятно, что вы не ставите целью наше полное уничтожение. Спасибо. Но… почему ты говоришь, что мы — продукт эксперимента каких-то… тихвалдов?

— Тыхволдов, землянин, тыхволдов. — на этом слове произношение ускользало от Синельникова. Очевидно, верное звучание этого названия нельзя было внятно воспроизвести с помощью звуков земного языка даже мысленно, — Когда девятнадцать тысяч квоггов, — снова сложнозвучащее слово! — назад они захотели вступить в Содружество, Совет Содружества большинством голосов, тридцать восемь рас из сорока трёх, указали им на необходимость прекратить варварскую эксплуатацию вас, так называемых рабов божьих. (Да, для вас они изображали из себя Богов!) Равно как и хищническое разграбление недр Земли.

И прекращение контроля над вами, и уход с Земли были позиционированы как обязательные условия. Для вступления тыхволдов в наше Содружество.

Однако тогда никто не предвидел, что существа вроде разработанных ими «гомо сапиенс», смогут, и начнут весьма интенсивно развиваться. И даже выделят энергию атомного ядра. И даже смогут изготовить оружие Второй Категории разрушительности. И даже не уничтожат друг друга в глобальном вооружённом конфликте с применением этого самого оружия. А затем освоят и космическое пространство. Что уже опасно для нашего Содружества.

Тыхволды тогда, девятнадцать тысяч квоггов назад, с нашими условиями согласились. Потому что торговля и обмен знаниями могли очень много им дать. Контроль с вашей планеты был снят, остались только наблюдательные посты и пункты связи.

— Если мы стали так «продвинуты» и развивались столь быстро, то почему нас просто не остановили? На этапе до создания ядерной бомбы? И начала освоения космоса? — Синельников предвидел ответ, словно и сам стал завзятым телепатом, или расчётчиком.

— Ты подумал правильно. Они, то есть — тыхволды, погибли в разрушительной для одиннадцати их звёздных систем междоусобной войне. Сделав свои планеты и пространство внутри этих систем непригодными для обитания. Произошло это три тысячи квоггов назад. Как считает кое-кто из наших… У вас ближайшим аналогом будет — социологи. Так вот, как считает часть наших специалистов-социологов, тыхволды невольно «заразились» у вас кое-какими вредными мыслями, стремлениями, и стереотипами поведения.

Именно тогда, с концом их расы, и прекратился избирательный контроль за вашей расой, не позволявший развивать металлургию. А представители Содружества не считали этичным вмешиваться в дела существ, которые теоретически могут стать разумными.

— То есть, пока мы, получается, неразумны?!

— По нашим критериям — именно так. С такими расами мы даже не вступаем в официальные сношения. — существо выделило это слово тоном.

Синельников прикусил губу. Всё ясно. «Визит» — неофициальный. И хотя в лоб существо сказать ему ничего конкретного не сможет, но намекнуть — наверняка!

— Ладно — «официально» общаться — …рен с ним. Но почему тогда… Этот контроль не стали осуществлять уже после того, как мы создали бомбу и стали расселяться? Пусть и не тыхволды, так какие-либо другие расы вашего Содружества?! Вы же уже тогда наверняка понимали, что мы рано или поздно доберёмся и туда, где вы нас притормозили? — сейчас Синельников и правда: недоумевал. Раз дело обстояло настолько серьёзно, и последствия развития человечества эти… Это Содружество существ предвидело за десятки тысячелетий, странно что их, людей, действительно — не ограничили на стадии «охоты и собирательства»! Или хотя бы — очистки и обогащения урана.

— Во-первых, мы все, когда приняли к исполнению резолюцию Совета Содружества о согласии на вступление тыхволдов в Содружество, подписали соответствующую конвенцию. О невмешательстве в их уже осуществлённый эксперимент. (Поэтому в ваших системах у нас — только наблюдатели!) Ну а во-вторых, нам и самим было интересно: как будет происходить ваше развитие в условиях отсутствия контроля и искусственного управления и направления.

— И… Что? Посмотрели? — Синельников чувствовал, как обида и злость наполняют душу. Но старался не проявлять этого внешне — «микромимика», будь она неладна!..

— Посмотрели. Однако я предлагаю тебе оценить нашу гуманность: мы даже сейчас не уничтожили весь ваш род, ограничивая только ваше будущее перемещение в пространстве.

— Это — как?

— Скоро поймёте. — существо сделало неопределённый жест лапкой (Назвать эту клешню рукой у Синельникова и язык-то не повернулся бы!) — А пока — прощай. Я сказал тебе всё, что должен был сказать на нашей беседе.

— А ещё беседы — будут?! — но существо уже исчезло, оставив на стуле брюки Синельникова. Которые вновь оказались аккуратно сложены.

Сияние померкло, сменившись унылым полумраком каюты, чуть рассеиваемым ночным дежурным фонарём.

Синельников однако обнаружил, что вовсе не сидит, как ему представлялось, а лежит на спине! Глядя во всё тот же «горячо любимый» подволок!

Сон?!

Да оно и верно: такое может привидеться только в горячечном бреду!

Никак, это его распалённое воображение нарисовало инопланетного монстра. Расчётчика. «Неофициального» визитёра. Черти его задери.

Хотя…

Если подумать, существо вовсе не выглядело монстром. Скорее — высокомерным и напыщенно-менторским собеседником. Но вот то, что оно говорило…

Нужно записать всё это.

Вдруг пригодится в дальнейшем — если действительно выяснится, что земную экспансию и правда — каким-нибудь образом ограничили?!

Но… Не посчитают ли его просто — вот именно: параноиком?!

Возможно, конечно. Но ведь он может просто сказать, что сон оказался настолько странным, что он хочет просто зафиксировать его, чтоб потом… переосмыслить. Отлично.

Синельников поднялся с постели, прошёл к коммуникатору в углу у двери. Потыкал в номеронабиратель. Вздохнул. Трубку сняли после пяти гудков:

— Дежурный по медотсеку, капитан Павлов.

— Здесь капитан Синельников, капитан. Сейчас я приду к вам, мне нужно сделать мемориальную запись. Приготовьте полиграф и звукозаписывающую аппаратуру.

Лоренцо Рота побарабанил пальцами по полированной столешнице.

Третий раз он прослушивал странную «мемориальную» запись, и третий раз недоумевал. С одной стороны то, что бойцам снятся кошмары, особенно в такой неоднозначной ситуации — понятно и естественно. С другой — слишком уж подробный и конкретный кошмар явился этому Синельникову. Работой одного лишь подсознания такое обилие достоверных деталей объяснить трудно. Да и запомнил всё матёрый профессионал с намётанным глазом и цепкой тренированной памятью отлично — так не бывает со снами.

Неужели…

Неужели и правда — капитану продиктовали некое… Неофициальное Послание, предупредив о том, что жизненное пространство землян в будущем будет… Ограничено?

А как? И где?

Пять дней Рота думал, сообщать ли о странном происшествии командующему авианосцем, как, вот именно, о — «неофициальном» предупреждении. Или просто списать этот случай на разгулявшееся воображение капитана Синельникова.

Кинув ещё один сердитый взор на кубик аудиовоспроизводящего устройства на столе, Рота протянул к нему руку. Взвесил на руке. Даже в неправдоподобной лёгкости начиненного электроникой устройства ему чудились вызов и насмешка.

Проклятые зелёные человечки!..

Наконец доктор, сопя и вздыхая, спрятал упрямый кубик от греха подальше — в самый дальний угол нижнего ящика стола.

Ночью коммуникатор у изголовья Коруниса ожил: экстренный вызов.

Генерал даже поколебался долю секунды, прежде чем взять в почему-то похолодевшую руку привычную тяжесть старинной переговорной трубки:

— Корунис слушает.

— Генерал, сэр! Это вахтенный офицер, майор Тимбалайн Пэрис, — голос молодого, как помнил Корунис, майора, аж дрожал от сдерживаемых эмоций, — Кажется, мы наконец кое-что нашли!

— Отлично. Докладывайте.

Через десять минут полностью одетый и даже побритый Корунис прибыл на мостик.

Деловитая суета, царящая в большом полутёмном помещении, наполненном сейчас моргающими экранами, гудящими коммуникаторами и поднятыми по тревоге дежурными офицерами, даже без слов говорила о том, что у людей появилось, наконец, дело. Такая атмосфера всегда действовала на генерала словно бокал шампанского — чуть кружилась голова, и во рту появлялся праздничный привкус.

Наконец-то — хоть что-то!

Он взял микрофон:

— Внимание, Штаб. Мы засекли странное явление: один из наших разведочных зондов или уничтожен, или… похищен. Произошло это в космическом пространстве, примерно в том же квадрате, где пропала связь с МРС-545, и где поблизости нет ни звездных систем, ни скоплений пыли. Координаты… — генерал, чуть пощурившись, продиктовал то, что было напечатано на бумажном (Уже одно это говорило об экстраординарности происходящего!) листе, который он держал в руке, — Мы направляемся туда. Расчётное время прибытия — трое суток. Конец связи.

Мстительно ухмыляясь про себя, поскольку предвидел, что его сообщение потреплет кое-кому из ретроградов, настаивающих на прекращении любых активных действий, нервишки, и радуясь не только этому, но и тому, что наконец появилась хоть какая-то зацепка, генерал щёлкнул селектором внутренней связи:

— Внимание, в отсеках! Экстренный старт! «Дуайт Эйзенхауэр» вылетает в направлении Беты Лиры. Разгон начинаем через пять минут. Вахтенным по отсекам разбудить всех спящих. Занять места согласно штатному расписанию, пристегнуться.

Генерал знал, что включённая на полную мощность сирена и мигающий свет так и так разбудят спящих в эту минуту людей, и заставят и их, и бодрствующих, залезть в индивидуальные капсулы, или в имеющиеся в каждой каюте аварийные лежаки, и действительно — пристегнуться. Потому что для гиперпрыжка авианосец должен набрать некоторую скорость. И чем быстрее он её наберёт, тем быстрее они окажутся там, где нужно. А ускорение, которое способна выдержать их посудина, может достигать двенадцати «же». Ну, это — согласно сертификату Приёмочной комиссии. А по факту, как он знал — и ещё больше. (Но вот чего не хотелось бы, так это — проверять до каких точно значений…) Обычно же Корунис приказывает вахтенному пилоту ограничиться пятью: с ними штатские. И женщины. Хорошо хоть, детей брать на корабли Флота запрещено!

На условное «место» потери связи с зондом прибыли через шестьдесят три часа. Корунис успел отоспаться и прийти в себя. Хотя доктор к нему наведывался каждое утро, и хмурил брови и цыкал зубом, производя осмотр, Корунис чувствовал, что ему стало куда лучше, чем в тот злополучный день, когда пришлось нажать красную кнопку экстренной мед. помощи. И пусть эта кнопка находится у него во рту, как, собственно и у всех офицеров, до того момента, как ковёр кабинета ринулся на встречу с его глазами, Корунис и не вспоминал о ней…

Зато когда вбежала бригада реанимации, и его плюхнули, разложив, словно какого-нибудь игрушечного мишку, на белый стол на колёсиках, порадовался предусмотрительности медицинских аналитиков: действительно, ни одним другим органом тела, кроме языка, он пошевелить был тогда не в состоянии.

Место прибытия не порадовало.

Зонд оказался на месте: никто его не похитил. Но вот состояние этого самого зонда… Если таковым можно назвать медленно расползающееся в пространстве облако из мелкодробленых деталей.

Корунис глянул на главу отдела технической службы, полковника Мэрдока:

— Что скажете, Сайрус? — генерал мог позволить себе некую фамильярность в разговоре с полковником, поскольку с ним-то они учились в Вест-Пойнте в одной группе, и знали друг друга почти тридцать лет. Просто после окончания Корунис отправился непосредственно во Флот, а Мэрдок — в Массачусетский технологический. Технику курсант Мэрдок буквально боготворил: он даже что-то напевал, разбирая, собирая, и полируя тряпочкой с мелом механические игрушки — детали и блоки устройств, которые на взгляд Коруниса слишком уж часто притаскивал в их общую комнату в общежитии Академии.

— Скажу, что похоже на удар. Если бы зонд взорвали, обломки выглядели бы несколько по-другому, и были бы куда мельче, — Мэрдок, не вставая с кресла третьего пилота, подкрутил рукоятки наведения телескопа, — Вот, видите, сэр? На крупных обломках нет характерных зон смещения от повышенного давления, что, собственно, нам показывает и компьютерная обработка. Зонд не взорвался. Он просто… На очень высокой скорости обо что-то ударился.

— Да? — Корунис не позволил себе подпустить сарказма в тон — здесь и остальные вахтенные! — И обо что же, по вашему мнению, он мог здесь, в абсолютно пустом межзвёздном пространстве, удариться? — генерал выделил тоном слово «здесь».

— Варианта всего два. Первый, совершенно малореальный — это корабль чужаков. Просто невидимый и необнаруженный — никакими датчиками зонда. Который после столкновения просто удрал отсюда. Или висит, оставаясь невидимым, в ожидании, что мы предпримем. Второй, с девяностасемипроцентной долей вероятности определённой нашими компьютерными программами — столкновение зонда с неким… Полем. Силовым. Имеющимся, похоже, и сейчас — там, впереди. И эти раздавленные и искорёженные обломки зонда движутся именно оттуда, от места столкновения с преградой. Вот, сэр: взгляните на компьютерную реконструкцию случившегося.

Корунис не без интереса просмотрел воссозданную картину: словно смотришь в замедленной записи краштест старинного автомобиля… Н-да.

— Хм-м… — Корунис погладил гладковыбритый подбородок, и показал рукой, — Но почему тогда отлично видны спирали дальних галактик? И что это может быть за поле?

— Мы не можем его ни увидеть, ни отследить приборами, сэр. Поле изготовлено, если мне позволят так выразиться, из излучения неизвестной нам природы. Но от этого оно не становится менее материальным. Вот: полюбуйтесь: пока вас не было на мостике, мы позволили себе просветить пространство впереди всеми доступными нам излучениями. Все они просто прошли насквозь. Но! Когда мы для эксперимента выстрелили осветительной ракетой, она врезалась в словно бы стену. И — отскочила. Включить запись?

— Да.

Запись не порадовала: вот летит крошечная искорка, источающая на таком расстоянии не океан видимого излучения, как помнил генерал про это необычайно яркое устройство, а едва заметное мерцание. А вот искорка уже мигнула, и погасла. И назад, словно отскочив от резинового матраца, летит уже только сплющенный в гармошку корпус. Заодно стало понятно, что картина чертовски похожа на реконструкцию разрушения зонда.

Значит, там — впереди, и правда — стена? И она, хоть и невидима, но возмутительно материальна?

— Внимание, вахтенный. — Корунис обращался к майору Ксавьеру Лабушу, основному пилоту авианосца, сменившего в кресле первого пилота молодого Тимбалайна Пэриса, — приказываю выслать осветительные ракеты в сектора… — он называл сектора пространства, для верности указывая рукой, — И за ними — ещё серию. С охватом вдвое большего углового сегмента.

Лабуш буркнул «Есть, сэр», и приступил к работе: пальцы так и летали по псевдоклавиатуре.

Ракеты равнодушно вырисовали перед ними то, что они понимали теперь и так: невидимая стена, отделившая пространство перед ними, простирается вверх, вниз, и влево-вправо — на многие и многие сотни миль. Если не парсеков.

Корунис кивнул связисту — тот защёлкал переключателями и завертел рукоятки. Глянул на генерала и кивнул. Корунис взял микрофон. Ему пришлось прокашляться.

— Внимание, Штаб. Говорит генерал Корунис. Мы обнаружили стену. Невидимую. Но — вполне материальную. Состоящую, по результатам предварительных анализов, из излучения неизвестной нам природы. Об неё и разбился наш зонд. Стена полностью перекрывает зону пространства в координатах… — ему пришлось снова пощуриться, чтоб прочесть расплывающиеся циферки: проклятье! Неужели придётся-таки приобретать очки?! — Точных границ мы пока не определили, но никаких сомнений в том, что для земных зондов, предметов, и кораблей эта невидимая стена является непреодолимой преградой, нет!

Сейчас мы попытаемся получить побольше конкретных данных о стене. Однако наши возможности, как вы отлично знаете, в плане науки ограничены. Здесь не помешал бы специализированный научно-исследовательский корабль. Типа «Челленджера».

Конец связи.

Тимми Пойтолла мысленно выругался. А вот на палубу сплюнул в реале.

Такого он себе прежде никогда не позволял. Но тут!..

Третья попытка пройти сквозь невидимую преграду уже на форсаже ничего не дала: с тем же успехом можно было зарыть нос модуля в почву планеты, и пытаться силой его движков переместить эту самую планету на другую орбиту! Корабль дрожал от киля до клотика, акселерометр показывал двенадцать Же, а датчики пространственной ориентации упорно стояли на прежних местах: корабль не продвигался вперёд и на миллиметр!

Он убрал ногу с педали газа:

— Внимание, «Дуайт Эйзенхауэр». Это капитан Пойтолла. В третьей попытке развил двенадцать с половиной же. Результат нулевой. Модуль… Не повреждён.

— Понял вас, капитан Пойтолла. Отставить дальнейшие попытки. Возвращайтесь на борт.

— Есть, сэр. — то, что с ним говорит лично сам генерал, сказало бы Тимми, что его миссия крайне важна, даже если бы он и сам этого не знал. А то, что нейтрально-спокойный тон Коруниса несколько нарочит, сказало о том, что генерал и сам… Расстроен и раздражён. Тем, что не контролирует ситуацию.

Впрочем, кто у них на авианосце «контролирует» её в последние две недели?!

Высланные уже параллельно стене в восьми направлениях разведочные зонды не смогли обнаружить её границ даже через неделю полёта на полном ускорении. А затем сигналы с них, содержащие новые данные о пространственных координатах, стали затухать и пропадать просто в силу огромного удаления.

Зато уже полученная информация позволила главному компьютеру «Дуайта» вычислить радиус кривизны стены.

Да, как хмурясь и нервно сглатывая слюну, сообщил Корунису через неделю после старта зондов полковник Мэрдок, чёртова стена имела радиус.

— Это — сфера, сэр. Никакого сомнения в этом, хотя она и имеет поистине чудовищный размер, у специалистов моего отдела нет. И что самое тревожное — центр этой сферы находится в районе Солнечной системы. Правда, внутри она заключает в себя и все открытые и освоенные нами на данный момент планетные системы. И даже некоторые из тех, куда мы ещё и не думали, так сказать, соваться.

Но то, что нам выделили и указали конкретный участок, вернее — объём пространства, дальше которого мы не можем проникнуть — несомненно.

Корунис пожевал губы — отвык от этой детской привычки ещё в третьем классе начальной школы, но вот теперь вновь поймал себя на этом. Сказал:

— Вахтенный. Используйте всю мощность антенны. Пошлите сигналы на возвращение. Зондам. Они могут ещё пригодиться «Дуайту Эйзенхауэру».

Корунис знал, что мощные сигналы с антенны авианосца легко достанут до зондов, когда запаса мощности их собственных передатчиков на обратную связь уже не хватает.

Ничего: специалисты расшифруют записи бортовых чёрных ящиков, и уточнят позднейшие данные о стене. Хотя…

Основное и так понятно.

Выделили человечеству крысячью клетку.

Тимми проснулся от того, что его немилосердно трясли за плечо, и орали в ухо!

Но обнаружив, что это жена, Пойтолла вздохнул с облегчением: какое счастье! Он на корабле, и он — жив и здоров! И даже к жене испытывает благодарность, и словно стал относиться с куда большей теплотой: вовремя разбудила!.. Беспокоилась. О нём.

— Тимми! Ну наконец-то!.. Что увидел? Кошмар? Или… — вдруг на личико в обрамлении белокурых кудельков набежала тень, — Другую бабу?!

— Нет. Нет… — Тимми спустил ноги на половик у койки, и взъерошил короткий ёршик соломенных волос, — Просто кошмар. Без баб. Спасибо что разбудила. Спасла, можно сказать, от смерти.

— Да-а?! — в тоне прорезалось то, чем так славятся домохозяйки: бешенное и неконтролируемое никакими разумными доводами любопытство, — Расскажи, а?

Тимми кинул ещё один взгляд на кудельки, и вылезшее из ночнушки плечико: а неплохо, мать её. Хоть Ирме и сорок пять! Может, и правда — рассказать? Штатный психолог подразделения так и говорит: выскажи, что тебя беспокоит, и сам лучше поймёшь проблему. Если вообще — не осознаешь, что она не стоит и выеденного яйца!

— Ладно. — он махнул ладонью, — Расскажу. Только вначале схожу кое-куда.

Тимми сунул ступни в стоптанные, но такие уютные домашние шлёпанцы, и протопал в гальюн. Выйдя оттуда, он уже почти успокоился. Снова сел на край постели.

Глаза жены в свете ночника посверкивали, но она помалкивала. Знала, что подгонять его — только навредить. Да и смысл: раз уж Тимми обещал — то расскажет!

— Приснилось мне, что я в зоопарке. Примерно таком, как мы посещали на Провиденсе-два. Только побольше. Иду себе, поглядываю на клетки по обе стороны аллеи. Аллея почти как в парке: с тенистыми деревьями. Кажется, это были клёны и дубы. Веет весенний, тёплый такой, ветерок, и пахнет цветущими ландышами. Ну, или мимозой — не понял, да и не суть.

Так вот. Иду я себе, иду, вижу слева — лошадей, антилоп, быков там всяких. Травоядных, короче. В другом ряду, справа, оказались какие-то кошачьи. Хищники, стало быть: тигр, несколько львов, чёрная пантера, леопард. Леопард спал, лев тоже, а львицы, помню, расхаживали по клетке, вальяжно так, словно они — царицы вселенной. А за этим рядом оказался такой, как бы… Служебный проход. Я сдуру пошёл туда: сам не понял толком, какого … рена — меня словно на верёвке потянуло!

Тимми пришлось сделать паузу, и посмотреть на кисти: точно. Пальцы до сих пор подрагивают — тремор, как сказал бы доктор Рота. Нет, лучше не молчать, а продолжить:

— А за проходом этим — словно бы служебная половина: по периметру здоровенной площадки навалено под навесами сена — целыми скирдами, стоят одноэтажные сараи, навроде домиков, как у фермеров на НьюЛуизиане. Надписи везде: «Только для персонала». Один вольер мне очень не понравился: вот словно чую, как там что-то подлое, нехорошее, происходит! Понятное дело, подбегаю: и точно!

Там, в глубине, за толстой металлической сеткой, стоит прямо на полу странная конструкция. Как бы пирамида из обручей: кверху — всё меньшего диаметра. Между обручами — расстояние с ладонь. И всего таких обручей — пять. А ободья этих обручей по наружному краю усеяны крючьями — небольшими, блестящими, словно их специально полировали. А на крючьях, головами вниз, висят подвешенные за заднюю часть панциря — черепашки! Небольшие все такие, не больше детской ладони. И — спинками, ну, то есть, той стороной панцирей, где шестигранники — наружу. И что-то внутри меня говорит мне, что панцири эти ещё не затвердели, и легко сминаются и прокусываются!

А прокусывать есть кому: вокруг всех обручей бегают, деловито так, полчища серых огромных крыс! По тонким таким, как бы пандусам… И обгрызают у бедных черепашек — кто лапы, кто — головы, а кто и панцирь грызёт! И мне — словно по сердцу резануло: черепашки, они же кричать не могут! А как им ещё выразить, что им больно?! А крысы, с-суки такие, словно специально: не торопятся, знают, что никто им не помешает!

Ну, я заорал, заколотил по сетке: кулаками, сапогами! Меня словно и нет — ни одна тварь серая даже морды не повернула!

Ну, я стал бегать, искать дверь. Двери у этого вольера — не было!

Тогда я стал кидаться всем телом, кричал, снова лупил по сетке кулаками — кровь так и брызгала! — Тимми вновь глянул на сжатые кулаки, словно и правда — ожидал увидеть на них раны и порезы, — Не мог пробить сетку. И крысам — хоть бы что. Бегают, снуют с места на место по своим пандусам, ищут, где кусочек полакомей…

Тут я увидел, что в служебном помещении рядом с вольером словно закончили обедать — ну, персонал зоопарка. Дверь открыли, и грязную посуду выносят — всё сплошь женщины в синих халатах и домашних тапочках! Я — к ним. Кричу:

— Что же это у вас тут делается?! Что за живодёрство?!

А они словно и не слышат: проходят мимо, как будто меня и не существует! Хватаю одну за плечо — и рука проходит насквозь: нет на самом деле никакой женщины! Призрак! Я — бегом внутрь, в их комнатку. Вижу, на столе — ключи, а в стене — дверь. В тот самый вольер! Кидаюсь перебирать ключи в скважине — первым же открыл.

Вбегаю, а там…

Пирамида с обручами стоит, а живых — никого. Только обломки панцирей, нанизанные на блестящие крючья. Не знаю, почему не было уже ни крыс, ни черепашек, но мне так тошно стало — хоть волком вой! От осознания того, что опоздал!

Подошёл я тогда к этой штуке поближе, и присмотрелся. Один из обломков показался мне словно знакомым… А когда протянул руку — это оказалась Земля. Планета наша. И тут слышу сверху откуда-то смех. Противный такой — словно кто водит ложкой по кромке фарфоровой чашки: «Ха-кха-кха!»

Я кричу:

— Кто ты? Отвечай, сволочь!

И тут меня стало корёжить — ну, как на центрифуге в большом зале: я упал на пол, а меня давит, давит, буквально так, будто мозг сейчас потечёт через ноздри!.. И я понял, что сейчас просто умру. Так и не сделав ничего. Что я — беспомощен и слаб, как овечка перед тигром! И вот, когда у меня стали ломаться кости и словно мозг потёк из ушей, а внутренности как бы полезли из живота через… Ну, оттуда.

Тут ты меня и разбудила.

Так что спасибо ещё раз.

Тимми, сжав челюсти так, что хрустнуло, коротко зыркнул на жену через плечо. Он знал, конечно, что ей то, что он расскажет, будет неприятно. Его и самого всё ещё потряхивало, и он зябко поводил плечом. Но теперь, приглядевшись к жене, он подлез к ней, и постарался обнять: Ирма молча плакала, закрыв лицо ладонями, и посверкиваюшие бисеринки слёз вытекали между пальцев. Он невольно подумал, что такой беззащитной он её не видел чуть ли не с тех самых пор, как они только собирались пожениться, двенадцать лет назад.

— Не надо, не переживай. — Тимми запоздало подумал, что его привычка всё подмечать, и описывать максимально точно и достоверно, на этот раз сыграла с ними дурную шутку: жена плачет, только когда случается что-то совсем уж плохое. Последний раз она вот так молча рыдала, когда умерла от псевдорака её мать, — Это ведь только сон!

Ирма чуть отстранилась от его тела, хотя из объятий вылезать, вроде, не собиралась. Голос уже слегка охрип:

— Нет. Это не так. Это не «только» — сон. Ты просто… Получил послание. Думаю, здесь в аллегорическом, жестоком и циничном виде, тебе показали…

Реальное положение дел.

Мы все — подопытные. Бессильные и безгласые, немые черепашки!

И проклятые твари сделают с нами всё, что пожелают!

Тимми не нашёлся что сказать — чуял, что жена, похоже, права. Да оно и верно: кулуарные разговоры, и сплетни про ситуацию на борту, и странное бездействие командования наносят удар по дисциплине контингента авианосца похлеще любой тропической лихорадки. Жёнам ведь сплетничать в столовых, соляриях, парикмахерских, тренажёрных и массажных залах, которых на авианосце вполне достаточно для комфортного проживания семейных пар, не запретишь! А у каждой жены есть муж. И этому мужу ночью обязательно выскажут. Всё, что понавыдумали. И услышали. Чтобы выудить, соответственно, то, что знает или думает - он.

— Вот что, милый. — О-о! Сколько лет прошло с тех пор, как она в последний раз так его называла! — Ты должен рассказать об этом доктору Роте. Я чувствую, что всё это — не просто так! По-моему, у нас будут проблемы.

Тимми дёрнул щекой. Вздохнул:

— Да, Ирма. Насчёт проблем — это уж как пить дать… — он замолчал, нежно гладя её по слегка огрубевшим, но всё ещё густым волосам, и сожалея, что не выдумал какую-нибудь безвредную байку. Например, про крысопауков с Кастора-три.

— Ты обязан рассказать! — она чуть отстранилась, и фанатичная вера в свою правоту, блестящая в голубых глазах, сказала Пойтолле, что жена настроена серьёзно, и ничего общего с женской паникой в её словах нет, — Может, это — зашифрованное предупреждение? Доктор Рота сможет это вычислить.

— Да. Да, моя хорошая. Я обязательно расскажу ему…

Тимми снова покрепче прижал дрожащее не то от холода, не то от страха тело к своей широкой груди. Возражать и не подумал: во-первых, знал, что это бесполезно: раз жена что-то втемяшила себе в голову, никакими разумными аргументами это оттуда не выбьешь! Ну а во-вторых, он в данной ситуации и сам думал примерно так же.

Натешились с ними проклятые невидимки вволю.

И, похоже, экзекуция людей ещё не закончена!

— Генерал, сэр. — в проёме двери нарисовался адъютант, — К вам доктор Рота.

— И чего же он хочет?

— Он сказал, что у него есть сообщение. Вернее — два сообщения.

— Хм-м… Хорошо, пусть войдёт. — Корунис отодвинул на край стола папки с документами, с которыми работал, и отхлебнул из забытой чашки — кофе успел совершенно остыть, но мозги просветлял неплохо даже в таком состоянии.

Вошёл доктор, генерал указал ему на стул возле себя:

— Прошу, доктор. Вы что-то хотели сообщить?

— Вот именно генерал, вот именно. Сообщить.

Генерал проснулся с криком.

Обнаружил себя уже сидящим на постели. Тело и лицо покрывали крупные капли ледяного пота. Вот это кошмар ему приснился!..

Поневоле пожалеешь, что почти высмеял доктора с его параноидальным бредом! Но тот тоже хорош: поверить, что в снах — снах! — содержится полезная информация!

Но, может, теперь ему и самому придётся призадуматься?

То ли то, что он увидел является действительно — предупреждением, то ли этот идиотизм приснился ему в результате чрезмерно эмоциональной «реакции» перевозбудившегося мозга на рассказы доктора — как раз о снах: члена экипажа и офицера?!

— Ты не спишь? — из соседней каюты (Они спали в разных комнатах. Генералу частенько случалось задерживаться у рабочего стола заполночь, или идти на мостик посреди ночи, и Дорис уже восемь лет мирилась с тем, что приходится делить мужа с работой.) пришлёпала в своих тапках с помпонами жена, — Мне послышалось, что ты кричал.

— Да, вроде бы. Я, наверное, действительно кричал. Мне… Приснился кошмар.

— Вот как. Хм-м… Интересно. А мне Паола сказала, что её мужу кошмары снятся уже вторую неделю. И Ванесса жаловалась на своего — будит дикими криками третью ночь подряд.

— Вот как? — Корунис заинтересовался, — И о чём же их кошмары? — он выделил тоном слово «их».

— У полковника Гендерсона сны о динозаврах. Его преследуют по пустыням и саваннам какие-то зубастые скользкие тварюги. И нагло жрут его, когда догоняют. У майора Файзуллаева сны в-основном о том, как он подцепил какую-то страшно болезненную и скоротечную заразу в одном из борделей, и гниющая плоть прямо отваливается с него кусками! Ну, у него ведь была бурная молодость, пока Ванесса не окрутила его. Ой, пардон — я хотела сказать, пока он не решил остепениться, чтоб продвинуться дальше по карьерной лестнице.

Корунис усмехнулся — сермяжная правда в словах жены есть. Чтоб «продвинуться» офицеру действительно лучше «остепениться». Политика Флота: если офицер принимает на себя ответственность за семью, значит — созрел принять и за подчинённых.

Генерал похлопал по постели рядом с собой — Дорис подошла и села, кутаясь в пушистый халат.

— Тебе-то что приснилось?

— Ну… Как бы это помягче… — Корунис засомневался, стоит ли действительно рассказывать то, что видел, или лучше что-то просто придумать, — Урод мне приснился. Инопланетянин с огромной серой головой и тоненькими ручками-ножками. Совсем такой, как их рисуют в комиксах, и показывают в фильмах-страшилках. Глаза такие… Навыкате. И светятся изнутри изумрудным сиянием. И он смеялся. Омерзительное, можно сказать, зрелище. Будто голова вот-вот отвалится — шея была чертовски тонка. Да и туловище. Вообще непропорционально худое.

— Понятно. Противно, наверное, да. Но… Что же тебя испугало?

— Меня испугали его слова.

Дорис нахмурилась. Но потребовала:

— Ну-ка, хватит делать из сна — «секретную информацию». Рассказывай.

— Хорошо. Расскажу. — генерал понял, что врать-таки придётся, — Этот тип сказал, что все наши попытки, которые мы предпримем, чтобы пробиться наружу, обречены на провал. И что стена исчезнет только тогда, когда человечество само — именно само! — уничтожит все запасы гиперводородного, ядерного и нейтронного оружия. И не переделает все боевые корабли в торговые…

— Вот в чём ты не силён, Джорджи, так это во вранье. Да, на работе ты чуткий, добрый, и тактичный. Почти как носорог. Но вот врать как положено… Хватит лапшу мне вешать. Давай-ка рассказывай, как там у вас всё было!

Корунис фыркнул. Вот, тоже мне, ещё психоаналитик выискался! Хотя…

Может, и правда — порепетировать перед «докладом» доктору Роте?..

Флагманский авианосец эскадры западного сектора «Джордж Вашингтон» примерно в два раза превосходил «Дуайта Эйзенхауэра» водоизмещением. И, разумеется, на его борту имелось и самое мощное на данный момент оружие Союза: гиперводородные заряды. Способные уничтожить небольшую планету, просто расколов её на куски.

Корунис не помнил ни одного случая боевого применения таких зарядов — только учебные, и — только для уничтожения спутников планет ненаселённых систем: после такого взрыва несущиеся с околосветовой скоростью осколки буквально пронизывали всё внутреннее пространство этих систем, делая смертельно опасным даже нахождение поблизости. Даже бронированного боевого корабля.

Но сейчас…

Осколкам взяться неоткуда. И адмирал Мартинс Дукурс настаивал на применении.

И хотя на совете глав Штабов Корунис и потребовал занести в протокол своё «особое мнение», обосновывать конкретными фактами или научными теориями своё категорическое несогласие с мнением начальства отказался: не будет же он, и правда — напирать на то, что ему поведали «во сне»! И на то, что «чует» его подсознание. Хотя его жена называет это явление более просто: «Опять почуяла твоя задница, что пахнет жаренным?»

И вот сейчас, на пятый день после прибытия флагмана, «Джордж Вашингтон» и корабль Коруниса медленно удаляются, дрейфуя без хода, от шлюпки-брандера, поставленной впритык к Стене. Возле упрямого и неподатливого поля «неизвестной природы».

Теоретически они уже находятся на расчетном «безопасном расстоянии». И Корунис кусает губы, стоя на мостике, и посматривая на штатные противоперегрузочные кресла, в которых сейчас, как, впрочем, и всегда во время дежурства, располагается вахтенная бригада.

Генерал не верил в эффективность действия бомбы на Стену, и думал, что даже случись такое, то она, скорее всего, просто пробьёт на какое-то время невидимый барьер, и дыра просто опять затянется. Сама собой. То есть — поле очень быстро восстановится, и сделает пролёт земных кораблей через границу снова невозможным.

И приказать какому-нибудь кораблю Флота лететь в неизвестность с одной глупой уверенностью, что дыра — пробита навсегда, значит — почти наверняка обречь людей из прорвавшегося на ту сторону экипажа на вечное изгнание, и отрыв от человечества.

С другой стороны, Корунис сожалел, что всё же не высказал своё особое мнение о том, что силовым методом возникшую проблему решать нельзя. Что это — грубая и жестокая реальность, а не классический боевик-суперблокбастер, где храбрые Супермены, Капитаны Америка, Железные люди, Бэтмены и бравые звёздные десантники побивают-таки в финале ценой неимоверных усилий всех коварных и подлых врагов. И храбрые рядовые из Армии и Флота чёткими действиями довершают разгром армии вражеских инопланетных агрессоров-захватчиков.

Собственно, его настойчивые призывы к более углублённой разведке, тщательному изучению физических параметров преграды, и акценте на попытках наладить всё же связь с упорно отмалчивающимся противником, были встречены, скорее, с вежливым сожалением: типа, генерал, мы уважаем ваши несомненные заслуги… Но сейчас ваша осторожность больше смахивает на банальную трусость. Панику. И неверие в силы Флота.

Корунис после таких обвинений заткнулся, и не стал доводить дело до дисциплинарного трибунала: разжалование и лишение всех льгот и категорий ему не улыбалось. Нужно думать не только о себе, но и о жене. И о детях: им ещё делать карьеру!

Так что сейчас он просто выполнял указания «мудрого» начальства, и ждал.

— Отсчёт пошёл, сэр! — связист глянул на Коруниса, оторвавшись на миг от своих мониторов, — Пятиминутная готовность.

— Выведите отсчёт на общую трансляцию.

С потолка донёсся равнодушный голос робота:

— Четыре минуты сорок пять секунд. Четыре минуты сорок две секунды…

Ох, чует его задница, что чего-то они про…бали с этой бомбой!..

Генерал зыркнул на связиста, рявкнув:

— Общую сеть корабля!

После чего сгрёб микрофон: пусть их разжалуют: на его совести — жизни людей!

— Внимание! Говорит генерал Корунис. Экипажу и всем бойцам. Экстренный старт корабля! Занять места согласно штатному расписанию! Пристегнуться! Пилот! Включить прогрев маршевых! Готовность к запуску — минута.

Сирена заполнила помещения, и генерал знал, что всем им пристёгиваться и занимать противоперегрузочные места, вроде, нужды особой и нет: они в двух астрономических единицах от бомбы, то есть — в целых пятнадцати световых минутах, и продолжают медленно удаляться, включив все камеры наружного обзора, и отслеживая показатели всех датчиков, установленных на должном расстоянии от эпицентра.

Но — бережённого Бог бережёт!

Через минуту он приказал сирену отключить. Теперь в динамиках трансляции звучало только:

— Три минуты двадцать восемь секунд. Три минуты двадцать пять секунд. — отсчёт, ведомый равнодушным голосом автомата, уже раздражал.

Но генерал не позволял себе отвлечься от вполне реальной первоочередной задачи:

— Вахтенный пилот! Курс — на Тэту Центавра. Включить двигатели на полную мощность! Ускорение — семь же! Быстрее!

Сам генерал тоже буквально прыгнул на противоперегрузочное кресло, и заорал на всю рубку:

— Всем — пристегнуться!

Махина в полторы сотни тысяч тонн завибрировала, лежак под спиной затрясся, заходил ходуном. Гул от форсажа наполнил все помещения словно церковный орган — только в тысячу раз мощнее! — почти в инфразвуковой зоне слышимости!

Корунис, ощущая, как чувство опасности хоть и уходит, но — не до конца, и тело, вроде, может выдержать и ещё немного более мощного нажима, заорал:

— Пилот! Выводите ускорение на десять! И дальше — на сколько сможете!

Навалилась жуткая тяжесть.

Счастье, что их посудина сработана крепко: переборки стонали, скрипели, но держались. Корунис знал, что флагманский корабль не сможет повторить их манёвр, но всё равно включил экстренную связь по закрытому каналу на штанге за ухом:

— Внимание, на «Джордже Вашингтоне»! Мы посчитали, что для безопасности экипажа имеющегося расстояния недостаточно. Уходим от стены на форсаже. Вам рекомендуем поступить так же! За семнадцать оставшихся минут сможете успеть отлететь на ещё несколько миллионов миль! Конец связи.

Он знал, конечно, что если позже придётся давать показания на разборе его поведения в трибунале, возможно, ему поставят в вину то, что он передал это послание на флагманский корабль слишком поздно.

Поэтому он надеялся, что пусть и поздно, но всё-таки — не слишком!

От жуткого напора на тело заложило уши, и в голове словно начали взрываться петарды! Но он всё же надеялся, что регулярные учения, тренировки, и хорошие противоперегрузочные кресла позволят избежать серьёзных травм даже женщинам и штатским!

Удар оказался чудовищным.

Когда ощущение обладания своим телом вернулось, и в голове перестало звенеть, Корунис где-то на краешке сознания порадовался: похоже, он всё-таки жив. И маленькая рыбёшка по имени Джордж Корунис всё ещё плавает по реке жизни…

Затем сознание вернулось полностью, и он смог даже разлепить набрякшие кровью веки. Повернул голову: посмотреть на пилота и остальных членов вахтенной команды.

Пилот уже вполне бодро переругивался с начальником инженерной смены: жаловался на то, что двигатели и половина сервисных механизмов не реагируют на команды с мостика. А заодно и на непривычное отсутствие искусственной гравитации.

— Скажите спасибо, что хоть какие-то механизмы и приборы остались в порядке. Наша кормовая часть сейчас больше напоминает гармошку! Причём — прожаренную в духовке. — голос Кийта Браза, их главного инженера, узнать было легко: он говорил в нос, — Удивляюсь, что жертв практически нет. Док Рота сказал, что все датчики жизнедеятельности горят зелёным и жёлтым! Так что спасать из-под завалов и из пробитых отсеков никого не надо.

Генерал порадовался: какие умницы проектировщики корабля! Предусмотрели именно такой случай, и запретили размещение экипажа при ускорении вне Зоны повышенной защиты — упрятанного глубоко в центре корпуса кокона, представляющего собой фактически одну большую спасательную капсулу. С особо укреплёнными бронированными стенами! Похоже, обшивка этого самого кокона даже не потеряла герметичность, раз нет красных огней датчиков жизнедеятельности — а ведь почти весь экипаж был без скафандров и шлемов!

Радует и информация от доктора Роты: раз вживлённые всем индивидуальные датчики только жёлтые и зелёные, то и правда — похоже, члены экипажа отделались, можно сказать, испугом. Пусть и не лёгким — но — испугом. А не…

Вот именно.

Значит, хорошо, что пилот отключил двигатели через семнадцать минут разгона. Успели они отойти подальше и набрать приличную скорость…

— Связист! Что там с «Джорджем Вашингтоном»? — Корунис старался говорить внятно и спокойно, хотя сил почти не было. Похоже, не прошёл-таки даром перенесённый полмесяца назад микроинфаркт, — Связь есть?

— Никак нет, сэр. Связи нет совсем — компьютер показывает, что нет внешней антенны. Сейчас пробуем выдвинуть резервные и аварийную тарелку. И работаем на аварийных частотах с основного и резервного передатчика.

Но никто, даже аварийный автопилот флагмана, не отвечает.

— Продолжайте пробовать. Полковник Шлезингер, — генерал обращался к своему заместителю, зная, что тот куда крепче и моложе его, — Доложите обстановку.

— Есть, сэр. Практически весь экипаж жив — лишь несколько человек получили разные травмы: в основном переломы тех конечностей, которые оказались не пристёгнуты и не прижаты к телу в соответствии с инструкцией. Сотрясения мозга. Кровотечения из носа. У нескольких женщин треснули рёбра: это у тех, у кого массивная… — заместитель замешкался. — Грудь! Но разгерметизации центрального кокона нет.

Хотя в остальном наш «Дуайт Эйзенхауэр» получил весьма значительные повреждения. Преимущественно в кормовой части — там буквально каша из смятых и сплавленных механизмов и дюз. Однако есть и другие повреждения: в частности, с корпуса срезало все антенны, видеокамеры, и прочие периферийные наружные устройства и агрегаты.

Движение своим ходом невозможно. Маршевые двигатели полностью выведены из строя, и ремонту, похоже, не подлежат. Ни своими силами, ни на заводе. То есть — нам так и так придётся вызывать сюда док-эсминец.

Далее. Разгерметизированы почти все кормовые служебные отсеки. Номера Эйч — два, три, пять, Эйч — семь… — майор стал перечислять. Корунис вздохнул.

Ну вот и отлеталась, похоже, их посудина.

Если экспертная комиссия признает нерентабельным восстановление авианосца, его спишут. На металлолом. Потому что девяносто процентов стоимости несущейся в пространстве по инерции консервной банки, в которой они все сейчас находятся, пусть и живые, но беспомощные, словно цыплята перед лисой — как раз двигатели!

Генерал, стараясь не стонать, поднял занемевшее тело с кресла. Протянул руку. Догадливый связист тут же сунул в неё микрофон:

— Дежурная ремонтная бригада. Это Корунис. Вызываю Кийта Браза.

— Да, генерал, сэр? — голос сорокадвухлетнего невозмутимого суперспециалиста звучал деловито и спокойно, словно тот не пережил только что жуткое ускорение и шок от удара. Даже «французский» прононс не изменился ни на йоту.

— Начните ремонт с наружных антенн. Экипажу авианосца понадобится эвакуация. А самому кораблю — ремонт в доках. Но без связи мы даже Базу не вызовем.

— Есть, сэр. Разрешите доложить: техники уже одели скафандры, и сейчас выносят запасную тарелку через носовой шлюз. Остальные антенны… Пока не функционируют. Но почему — сказать пока не могу: мы лишились и всех наружных камер и сканнеров.

— Вас понял. Продолжайте первоочередной ремонт согласно Плану.

Гениальная бумажка, «План первоочередных мероприятий при авариях», составленная лучшими пилотами и техниками Союза почти три столетия назад, актуальна до сих пор — каждый офицер и инженер знает её наизусть. Поэтому сейчас генерал порадовался, что ему даже не надо давать специально никаких указаний: что делать все знают и так.

Вот и отлично.

Потому что теперь им остаётся только ждать. Спасателей.

«…разумеется, непосредственное столкновение с неопровержимым фактом существования превосходящих нас во всех отношениях инопланетных рас вызвало настоящий шок. Особенно пугало и раздражало то, что воздействие на молодую земную колонию носило явно агрессивный, ярко выраженный враждебный характер. И действительно — поголовное уничтожение всего поселения, с маленькими детьми и женщинами, при всём желании нельзя квалифицировать, как дружественное, или оправданное стратегической необходимостью, действие!

Это отлично осознавалось — как отдельными индивидуумами на «Дуайте Эйзенхауэре», так и так называемым «коллективным сознанием», которое неизменно возникает в замкнутых и достаточно многочисленных сообществах людей — в частности, в провинциальных городках, больших фирмах, и на кораблях Флота. Этот феномен имеет место, и хотя и не получил за шестьсот лет изучения должного объяснения со стороны социологов, психологов и историков, с ним приходится считаться.

При столкновении с фактом истребления земной колонии, в первую очередь общечеловеческое, так сказать, коллективное, эго, или сознание, людей, находящихся на авианосце, испытало недоверие, удивление. Затем — страх. И, нерациональное, но такое естественное желание, как можно скорее найти объект, или объекты для осуществления адекватных ответных действий. То есть — грубо говоря, мести!

Мне хочется подробней остановиться именно на причинах, вызывающих у нас, гомо сапиенс, такое желание — поскорее отомстить. И добиться победы любой ценой.

Как мне представляется, оно — выработанный стереотип реакции на агрессию.

Воспитанный и тщательно взлелеянный нашими пропагандистски-оптимистичными СМИ в целом, и фильмами-блокбастерами жанра фантастики и боевика, в частности.

Дело тут в том, что буквально с пелёнок наши дети воспитываются на таких, уже десятки раз переснятых, ремейках, напоминающих сюжетами стандартно-штампованные дешёвые комиксы. Они практически не изменились за несколько веков! Меняются лишь спецэффекты да актёры. Для каждого подрастающего поколения вновь переснимаются такие проверенные временем и кассой фильмы, как «Человек-паук», «Супермен», «Железный человек», «Тихоокеанский рубеж», «Трансформеры», «Звёздный десант», «Игра Эндера», и аналогичные.

А основная мысль такого рода поделок проста: люди победят всегда! При любых условиях. Любого противника. Потому что — если не справятся доблестные военные и продвинутые учёные, всегда есть супергерой, или целая их когорта, как, например, в «Мстителях», или «Людях-икс», которые смогут ситуацию переломить, и нарушить планы врага по превращению людей — в рабов, а их планету, или планеты-колонии — в объект варварского разграбления природных ресурсов.

Не могу не попенять на скудость воображения сценаристам таких поделок: образ врага в них обязательно соответствует канонам отрицательных и уродливых персонажей. Это монстрообразные, обычно отвратительные на вид существа: жукоиды колоссальных размеров, кровожадные твари вроде Чужого, Хищника, гигантских кальмаров, муравьёв, и вообще — все враги так или иначе олицетворяют то, что человеку инстинктивно, и на осознанном уровне - визуально неприятно, и вызывает отвращение. Или страх. Или и то и другое. Что, конечно, правильно с точки зрения канонов жанра: кто бы стал воевать с существами, похожими на ангелочков или кошечек-собачек? Ведь тогда не было бы этого естественного чувства: что наши бравые воины и герои — всегда правы, истребляя врага без жалости, и не беря пленных!

Именно поэтому сейчас, когда привычные силовые методы решения проблемы не принесли сколько-нибудь ощутимого результата, и человечество оказалось фактически отрезано, изолировано от основной части вселенной, наше коллективное сознание, наше эго, испытывает колоссальный шок. Потому что, как оказывается, чрезмерно завышенное мнение человечества о себе самом и боевом потенциале Армии и Флота, оказалось, мягко говоря, несостоятельным.

Особенно усиливается чувство растерянности и фрустрации из-за того, что нет видимого противника. Врага, в которого можно было бы пострелять. Взорвать. Разбомбить.

Поэтому я и могу почти с полной уверенностью заявить: никакого конкретного врага нам увидеть и не дадут!

Чтоб не дать нам создать, как обычно делает наша зачастую наивная и прямолинейная пропагандистская машина — Образа Врага.

Это — составная и важнейшая часть плана противника по деморализации человечества. В первую очередь нам наносят «коварный и подлый» удар — говорящий о том, что любая людская колония может быть вычищена от её населения за считанные часы. Затем нам дают возможность провести более-менее привычную «боевую операцию» — вволю пострелять и побегать по миражу копии нашего же боевого корабля. Только для того, чтоб мы оценили возможности этого самого врага вводить нас в заблуждение. Наконец, нас ограничивают в пространстве барьером, пробить который не в силах даже самое мощное на настоящее время людское супероружие.

Шах и мат. Драться не с кем. Да что — драться: и в переговоры вступить не с кем.

Наши призывы и послания упорно игнорируются.

«Предупреждения», которые отдельные, вероятно, по каким-то особым признакам выбранные, представители экипажа авианосца «Дуайт Эйзенхауэр» получили накануне попыток пробить, или взорвать поставленный Барьер, с большой долей вероятности носят частный, неофициальный характер. Здесь имеется в виду то, что зная неистребимую тягу руководства земного Космофлота большую часть проблем пытаться решить, так сказать, в лоб, силовым методом, наиболее сознательные представители инопланетных рас вошли с этими избранными в «неофициальный» контакт, оформив его в виде именно — «сна». При этом они пытались отговорить или удержать высших офицеров от необдуманных силовых решений.

Но поскольку официальные постановления и директивы уже их руководства наверняка запрещают любого рода контакты с человечеством, не нужно удивляться, что это было сделано в столь странной форме: наиболее расположенные и доброжелательно относящиеся к нам представители инопланетных рас и не могли, не имели права пойти на открытое нарушение своего законодательства, и принципов и норм поведения, принятых в их социуме.

Однако в силу всё того же предубеждения офицеров Космофлота, и их недоверию к столь «ненадёжному» источнику объективной информации как сон, эти предупреждения не оказали никакого реального воздействия на дальнейшие поступки и действия прибывшего на место конфликта руководства Флота.

Как нам представляется, когда командующий эскадрой западного сектора, адмирал Дукурс, принял решение попробовать справится с проблемой, использовав для проделывания отверстия в Барьере самую мощную земную бомбу, имели место некие стандартные, типовые, реакции этого самого командования. В лице как самого адмирала, так и его приближённых офицеров — руководителей кораблей эскадры западного сектора. Нетрудно понять и то, что большую часть своих предубеждений и стереотипов поведения адмирал Мартинс Дукурс и остальные члены Объединённого комитета Штабов получил в детстве. Всё из тех же СМИ и фильмов. Что и обусловило стандартное, если мне позволят так выразиться, решение.

Силовое.

Да, в жанре фантастики и комиксов наиболее популярен сюжет именно с нападением на Землю, Марс, или человеческую цивилизацию в целом — злобных и кровожадных инопланетян. Пытающихся отобрать принадлежащие людям богатства: пригодные для жизни планеты, богатства их недр в виде полезных ископаемых, воду, рудоносные астероиды, и т. п. чушь. Людей же — поработить. Или просто уничтожить. Ну, или как преподносится в самых низкопробных фильмах — ставить на них сексуальные опыты.

А что, как специалистам-социологам нашего отдела представляется, самое плохое — так это то, что неизменно такие фильмы заканчиваются полной победой землян. И я не помню ни единого примера, когда показывали бы то, что соответствует элементарной логике: более высокоразвитая цивилизация победит в любом случае, какие бы «Супермены», «Росомахи», «Железные люди» и «Халки» не помогали отстающим в научном и технологическом плане расам.

Например, когда люди борются с осами или термитами, они вовсе не давят тех сапогами, и не стреляют в каждую осу из пистолетов. Нет, работники санэпидемстанций просто окружают гнездовище пластиковой плёнкой, и запускают внутрь газ. Отравляющий. Ну, или пар. До сих пор ни одной «суперосы», или «супертермита», спасающих свои гнездовья, замечено не было. Равно, как не удавалось обычным осам и термитам спасти свои гнездовья от тотальной, гарантированной учёными-энтомологами, зачистки. Не наблюдалось и желающих вступить в переговоры. А если даже осы и термиты и пытались — кто же станет их слушать?! Ведь мы считаем их — неразумными!

То, что теперь считают «отсталыми» и «неразумными» нас — разумеется, тоже больно бьёт по нашему самомнению и эго. Но это — непреложный факт. С которым мы вынуждены теперь жить и считаться, нравится нам это или нет. Да, повторюсь: нам предстоит теперь с этим фактом жить. Вероятно, достаточно долго. Надеясь, что когда-нибудь, в будущем, мы приблизимся к тому качественно новому уровню, который наши тюремщики посчитают «приемлемо разумным».

И не помогут нам никакие, пусть и замечательно хорошо придуманные, супергерои. И сверхбомбы. Голая и жестокая реальность внесла конкретные коррективы в наше самомнение: теперь исходить нужно только из объективных предпосылок и фактов.

Вера в свои силы, в свои способности проконтролировать любую нештатную ситуацию, до сих пор вбивается наивными комиксами и дешёвой пропагандой из СМИ в сознание подрастающего поколения систематически — теперь же с этими поделками и инсинуациями нужно покончить раз и навсегда! Потому что вера мальчика, а затем и мужчины — в то, что люди всегда правы, и по-любому победят — сейчас подорвана. С абсолютной однозначностью.

Да, нам пора повзрослеть, и преодолеть и отринуть достаточно давно известный феномен, носящий название «Комплекс Супермена». Он хорошо известен подростковым психиатрам. И полиции: это когда этот комплекс начинает проявляться в крайних формах, то есть, когда вообразивший себя супергероем, имеющим право всё и за всех решать, подросток, пытается действительно — всё и за всех решить. Всех котят и жертв ограбления, или сексуального насилия - спасти. Или даже берёт на себя функции «высшей справедливости», игнорируя или вовсе отрицая роль полиции и нормы поведения в социуме и акты официального законодательства.

В таких случаях мы, медики, говорим, что комплекс перешёл грань разумного, и стал навязчивым. И опасным для Общества.

С точки зрения наших противников мы сейчас — как раз в роли такого наивного, накачанного пропагандой, и упрямого самовлюблённого мальчишки.

И у нас только два основных пути: укреплять уверенность противника в своей неразумности и незрелости и дальше, пробуя традиционные, «силовые», методы…

Или — хотя бы попытаться перестать изображать из себя самых сильных, «крутых», всезнающих, и имеющих право решать всё и за всех!»

Доктор Рота снова перелистал исписанные страницы к началу. Просмотрел внимательней. Исправил несколько запятых. Убрал однокоренные слова.

Порядок. Можно передавать очередную «Пояснительную записку» на рассмотрение руководству. Поскольку генерала Коруниса до сих пор официально не отстранили от должности, пусть-ка прочтёт. Может, пару-тройку мыслей и найдёт интересными.

Написана бумага, разумеется, в популистском и эмоциональном ключе — чтоб при необходимости и остальному Флотскому начальству было понятней.

А если добавить специфических медицинских терминов, и убрать те самые «ненаучные» эмоциональные всплески, отличная выйдет статья для «Медикал Ревью».

На заседании Комитета Объединённых Штабов как всегда царила атмосфера сосредоточенной деловитости: за спинами высших чиновников Совета, генералов и адмиралов, сновали клерки с документами. Слабо колыхались раздуваемые искусственным ветерком от кондиционеров и систем воздухопровода знамёна планет-колоний. Мигали экраны перед членами Комитета, сидевшими сейчас вокруг огромного круглого стола, занимавшего всю середину гигантского зала: к месту событий прибыл наконец лайнер-транспортник Объединённого Совета независимых миров, и последнюю неделю всем, кто входил в Комиссию по расследованию, работать было комфортно и удобно.

Корунис, войдя, как всегда остановился на какое-то время у порога: осмотреться. И проникнуться атмосферой должной деловитости, и серьёзностью обстановки. Собственно, он и не предполагал, что сейчас кто-то начнёт шутить или смеяться — не тот случай.

Генерал прошёл к своему месту.

Сел. Поздоровался с соседями: генералом Доллем и адмиралом Ришаром. Снял с руки портативный кардиостимулятор, и засунул в карман кителя: плевать на «ценные» указания дока: эта штуковина здорово мешала сосредоточиться. Да и остальные участники заседания иногда поглядывали на неё и на самого генерала словно с сочувствием. А такого сочувствия Корунис не хотел. Долль усмехнулся:

— Что, Джордж? Доктор опять хлопотал над тобой, словно курица над цыплятами?

— Скорее уж, как лиса. Над цыплятами.

— Ладно, не переживай. Все они борются за наше здоровье. Ну, это по их версии.

— Точно. Кстати, извини: в тот раз не успел спросить: как там Ганс? Закончил?

— Нет, Джордж, ещё целый семестр. Полгода.

— На стажировку возьмёшь к себе?

— Вот уж нет. Потому что у меня «под крылышком» он никогда не проникнется в должной степени чувством ответственности. И дисциплиной. Собственно, я собирался навязать его тебе. Ты же у нас — принципиальный: суровый и требовательный командир. Но ещё при этом и «отец солдатам». Добрый, всепонимающий и всезнающий.

— Ещё один прикол в таком духе, и твой сынуля не вылезет у меня с камбуза.

— Ладно-ладно, шучу.

— Вот именно. — Корунис через силу ухмыльнулся — понимал, конечно, что сокурсник по Академии пытается просто поднять ему настроение перед началом экзекуции, — Потому что вероятность того, что меня сейчас не турнут в запас, или вообще — не разжалуют, примерно полпроцента. Так что у «Дуайта» скоро будет новый хозяин.

Долль открыл было рот, явно собираясь возразить, но из динамиков трансляции, и в наушниках членов Комиссии вдруг раздалось:

— Внимание, господа! Объявляю третье заседание Особой Комиссии по расследованию обстоятельств факта гибели двух боевых кораблей Космофлота, открытым. Микрофоны включены. Прошу придерживаться Протокола. — голос секретаря Комиссии казался спокойным, но Коруниса это не обмануло: не секретаря же сейчас начнут терзать каверзными вопросами, и не его судьба решается на протяжении уже третьей недели!

Корунис кивнул Доллю, и развернулся лицом к Председателю Комиссии — его кресло было как раз напротив. Верховный чиновник, являющийся ещё и заместителем Председателя Совета Содружества независимых колоний, как раз смотрел на Коруниса. И, что странно, в его взгляде вовсе не было почти неприкрытых неприязни и подозрительности, как на двух предыдущих заседаниях. Увидев, что Корунис смотрит на него, чиновник нажал клавишу у своего микрофона:

— Добрый день, господа офицеры, добрый день, господа. Если никто не возражает, я предлагаю прежде чем приступить к продолжению беседы с генералом Корунисом, познакомиться с заключением экспертов нашего Совета. Это представляется мне… Важным. — Председатель обвёл взглядом четыре десятка людей, собравшихся сейчас за столом. Возражений не последовало, и он продолжил, — Профессор Мак Мёрдо. Прошу вас.

Профессора Корунис знал неплохо: однажды пересекались во время расследования крушения крейсера «Пако Рабан». Тогда Мак Мёрдо произвёл на генерала вполне благоприятное впечатление: без сомнения компетентен. Выдержан. Отличный аналитик. Способен сделать правильные предварительные выводы даже по косвенным уликам — и их обычно подтверждают и добытые позже факты.

— Уважаемые господа офицеры, уважаемые господа, — профессор не стал вставать, зная, что его выступление всё равно запишут, и при необходимости запись снова просмотрят все, кто из членов Комиссии захочет, так что единственное, что от него сейчас требуется — отличная дикция. И сейчас его лицо и так выведено всем участникам заседания прямо на голографические псевдомониторы перед лицами, — Прежде всего хочу поблагодарить уважаемого господина Председателя Комиссии на то, что наши просьбы ознакомиться с фактическим материалом для расчётов, и самими расчетами безопасного расстояния для двух боевых кораблей, были полностью удовлетворены. И нашу экспертную группу допустили, наконец, в святая святых — в архив отдела анализа и технического обеспечения Флота. К их сверхпродвинутым компьютерам и сверхъёмким серверам.

Позволю себе выразить общее мнение нашей группы: некоторые из допущений, принятых для расчётов, да и сами расчеты, действительно — стоило засекретить. И получше. Хотя бы для того, чтоб широкой общественности остался неизвестным факт вопиющей технической безграмотности, и непрофессионализма тамошних, с позволения сказать, специалистов.

— Профессор Мак Мёрдо. Я попросил бы вас придерживаться фактов, а не высказывать суждения, которые не в вашей компетенции.

— Я… э-э… Понял вас, господин Председатель. Хорошо, я продолжу, придерживаясь только фактов. Так вот: наши расчёты и выводы однозначно доказывают, что те специалисты, что там работают, сделали совершенно неверные теоретические допущения. И, соответственно, неверно произвели и эти самые расчёты. Хотя, возможно, это объясняется не только и не столько их некомпетентностью, сколько недостатком фактического материала.

Ну а теперь он есть.

Да, у нас появились абсолютно конкретные и неопровержимые данные и факты о том, как именно сработало наше… э-э… Взрывное устройство. Пусть и достались они нам уж слишком (Простите!) дорогой ценой.

Так вот. Предварительный расчет безопасного расстояния, на которое должны были удалиться «Джордж Вашингтон» и «Дуайт Эйзенхауэр» производился на базе предположения сотрудников аналитического отдела о том, что во-первых — в текстуре поля Стены будет пробито отверстие, и около половины мощности взрывной волны и прочих поражающих факторов взрыва уйдёт именно туда.

А во-вторых — делалось предположение, что сама стена при этом будет, так сказать, инертной — то есть, её неповреждённая часть останется неподвижной.

Однако сенсоры и датчики, размещённые по всей плоскости Стены, что в непосредственной близости, что на значительном, и очень значительном отдалении от эпицентра, показали совершенно другую картину.

Стена вовсе не оказалась пробитой насквозь. Впрочем, неподвижной она тоже не осталась. То место, возле которого был произведён взрыв, словно бы растянулось в противоположную от эпицентра сторону, образовав как бы полусферическую вмятину — на глубину более ста сорока миль. Эта вмятина, возникнув и сформировавшись, а затем вновь стремительно распрямляясь, (как показали измерения — со скоростью, сопоставимой с половиной световой) обусловила формирование чего-то вроде кумулятивной струи, состоящей из раскалённых продуктов взрыва. Что и повлекло за собой столь… э-э… непредсказуемые и разрушительные для кораблей Флота последствия.

На будущее могу порекомендовать только следующее: во-первых, не располагать корабли на одной линии с предполагаемым эпицентром, как бы интересно не было представителям Флота произвести все замеры и съёмку процесса взрыва. И как бы ни велика была уверенность экспертов Флота в прочности корпусов этих самых боевых кораблей. И во-вторых — отводить корабли с людьми на борту на расстояние не менее двадцати астрономических единиц. То есть — не менее двух световых часов. У меня всё, господа.

Вопросы?

Возникшую паузу заполнил адмирал Поль Ришар. Прокашлявшись, он спросил:

— Господин Председатель. Снимают ли эти новые данные те гнусные и голословные обвинения, которые на самом первом заседании некоторые члены нашей Комиссии пытались взвалить на генерала Коруниса?

Председатель моргнул. Других эмоций на каменном лице профессионального Чиновника с большой буквы не проступило:

— Частично. Во-всяком случае, инсинуации относительно «гнусного сговора» генерала с зелёными человечками отпадают абсолютно. Равно как и обвинения в некомпетентности. — Председатель позволил себе скупо улыбнуться, чуть приподняв уголки рта, — Однако претензии относительно антинаучной «интуиции», позволившей принять решение об удалении на дополнительное расстояние, и о явно запоздалом предупреждении Руководству Штаба и «Джорджа Вашингтона», пока остаются в силе. — Председатель повернулся снова к Мак Мёрдо, — Благодарю вас, профессор. Если больше вопросов нет, слово предоставляется адмиралу Болтону, проводившему операцию по спасению выживших, и эвакуации пострадавших кораблей.

Адмирал высказался кратко:

— Здравия желаю, господа офицеры, здравствуйте, господа. Потери на флагманском корабле обусловлены, несомненно, его крайне неудачным расположением в пространстве: как раз на пути уже упоминавшейся здесь кумулятивной струи. И тем, что попытка отойти была произведена лишь спустя пять минут после получения сообщения генерала Коруниса, и тем, что ускорение не было доведено до предельно допустимых пределов, оставаясь не выше семи «же». Само число погибших к настоящему моменту, — адмиралу пришлось прищуриться, чтоб глянуть на цифры в бумагах перед ним, — достигает пяти тысяч ста семнадцати человек. Что при десятитысячном контингенте составляет чуть более пятидесяти процентов. Состояние выживших… Уже не критичное. Что позволяет надеяться на благополучный исход для их жизней.

Корабли, что авианосец, что сам флагман, восстановлению практически не подлежат. Нерентабельно. Однако часть непострадавшего оборудования с них вполне можно использовать при строительстве новых кораблей. Вопрос же о том, имеет ли теперь смысл вообще строить корабли такого класса, не в моей компетенции. — адмирал оглядел собрание, но никто и не подумал что-то возразить, — От себя могу добавить, что пятидесятипроцентные потери личного состава согласно расчётам нашего аналитического отдела, — адмирал позволил себе хмуро посмотреть в сторону профессора Мак Мёрдо, — считаются вполне допустимыми и вероятными в ходе непосредственного боевого столкновения с врагом.

— Так то — с врагом! — руководитель комитета Гражданской обороны Совета почти выкрикнул эту фразу, лицо шло красными пятнами, — А здесь — никакого врага не было!

— Я вынужден сделать нашему уважаемому господину Раулю Хименесу второе замечание. Напоминаю: третье будет последним. Прошу впредь докладчиков не перебивать, и говорить только тогда, когда вам предоставят слово. — Председатель глядел на представителя Администрации так, как на первых двух заседаниях глядел на Коруниса.

Корунис не мог не отметить, что на гражданское начальство такой взгляд впечатление уж точно произвёл. Во всяком случае чиновник заткнулся, побледнел, и принялся ослаблять словно бы душивший его узел модного галстука.

— Собственно, у меня всё. — адмирал Болтон вопросительно глянул на Председателя.

— Благодарю, адмирал. Слово предоставляется адмиралу Фатхуттдинову, начальнику подразделения материального и тылового обеспечения.

— Здравия желаю, господа офицеры, добрый день господа. Я должен сказать, что попросил слова до того, как выступил уважаемый профессор Мак Мёрдо. И сказать мне теперь практически нечего. Кроме, разве что, того, что нам пора подойти к подбору персонала для работы в отделе анализа с новыми критериями. Пусть даже не все из них окажутся профессиональными кадровыми военнослужащими, лишь бы, на мой взгляд, не допускали вопиющих просчётов в работе. Которые оборачиваются потерей пяти тысяч жизней. И двух боевых кораблей. У меня всё.

— Благодарю, адмирал. Слово предоставляется…

Генерал Долль позволил себе чуть наклониться к Корунису, и прошептать, отведя кверху штангу своего микрофончика:

— Поздравляю! Похоже, тебе удастся-таки сохранить посудину за собой! Готовься: через полгода сынка подброшу!

— Хорошо, не возражаю. Лишь бы только к тому времени весь наш горячо обожаемый бардак под названием Флот, не разогнали к …рам собачьим!

За ненадобностью.

Поскольку подраться-то нам теперь…

Не дадут!