Режим бога — 3

4

Следующую неделю восьмиклассник Виктор Селезнев дисциплинированно посещал школу.

Да, сука, восьмиклассник! Да, бля, школу!! Да, мать твою, дисциплинировано!!!

Р-рррррррррррр…

Это был просто какой-то сюр в моей жизни!

"Особенности изображения быта горцев в произведении М.Ю.Лермонтова "Герой нашего времени"".

— Что ж ты, Михал Юрич, всякую херь-то из пальца высасывал?! Описал бы честно бытие овцеёбов — украсть, убить и удрать… А не засирал бы мозги школьникам романтической блевотиной про "благородных" чурок!.

Короче, приходилось жесточайшим усилием воли сдерживать себя, чтобы на вопрос училки по алгебре: "Селезнев, так какова связь между понятиями алгебраического и тождественного равенства многочленов?", не заорать:

— Дура!!! На хрен тебе многочлены?! Найди, хотя бы один реальный член и живи — наслаждайся!!!

Вместо этого, я вставал(!) из-за парты и вежливо(!) выдавливал сквозь сжатые зубы:

— Если многочлены равны алгебраически, то они равны и тождественно…

— Правильно… — не унималась жертва воздержания, — а почему?!

«Чтоб ты сдохла! Дура занудная…»

— Так как оба многочлена состоят из одних и тех же членов, то подставляя любые значения букв, мы будем иметь совпадающие числовые выражения.

«Вот, на кой хрен мне это знать?! Хоть раз за две жизни эта белиберда пригодилась?!»

— И не сиди на уроке с отсутствующим видом, повторять дважды я не буду! Пойдем дальше…

«А-ааааааааа…»

Раздражало абсолютно все…

Поскольку в школе знали, как я съездил в Москву на соревнования, то теперь мне приходилось обходить кругами рекреацию второго этажа, где на пионерским стенде, рядом с дружинным знаменем, была вывешена моя фотография и выставлен тот самый кубок за первое место. Заодно, на стенде, были прикреплены многочисленные газетные вырезки о пионере-герое, помогшем милиции, задержать вооруженного преступника!

«А-ааааааааа…»

Назрели подвижки и в общественной жизни — начался первый прием восьмиклассников в ряды ВЛКСМ… В нашем и параллельном классе выбрали по трое "самых достойных" и отправили в райком комсомола.

Там мы почти два часа просидели в коридоре, в компании таких же "самых достойных" из других школ и пугали друг друга страшилками, которые спрашивают у "вступающих в ряды", типа:

— Сколько стоит Устав ВЛКСМ?

— 5 копеек…

— Ты не достоин быть комсомольцем, Устав — бесценен. Следующий!…

Но наконец, время пришло и нас пригласили на заседание бюро райкома. Видимо, для "ускорения процесса" в комсомольские ряды принимали не индивидуально, а "тройками".

От нашего класса "самыми достойными" оказались я, мой "друг" Лущинин и первая (и она же единственная) красавица класса — Оля Белазар.

Комсомольский ареопаг районного масштаба, в составе семи человек, скучающе восседал за столом заседаний. Сегодня мы были у них уже далеко не первой "тройкой", а за всё их "комсомольско-руководящее бытие" и представить страшно, сколько таких "троек" перечисляли им, дрожащими от волнения голосами, намертво зазубренные пять принципов "демократического централизма".

Сидящий во главе стола, довольно молодой парень уткнулся взглядом в документы и головы, почти, не поднимал. Всю беседу с нами проводила приятная девушка в красивой белоснежной блузке и с модной стрижкой "под Матье". Она задала стандартные вопросы, получила от нас стандартные ответы и поинтересовалась у коллег за столом, нет ли у них вопросов.

Справа от председательствующего сидел, раздобревший и уже лысеющий чувак, в хорошем костюме редкого тут темно-шоколадного цвета. До этого он сальным взглядом изучал стройные ножки Белазар, а теперь встрепенулся и, с противной улыбочкой, спросил неожиданно высоким "бабским" голосом:

— А скажите, девушка, какие известные комсомольцы принимали участие в штурме Зимнего дворца в октябре 17-го года?

Ольга мучительно наморщила лоб в нервной попытке вспомнить заветные фамилии. Сидящие за столом начали переглядываться и улыбаться.

— Ну, что же вы?! — патетически провозгласил гордый владелец ранней плеши, — отсутствие ответа на такой вопрос демонстрирует ваше незнание истории и устава ВЛКСМ. И как же вы хотите вступить в ряды комсомола с такими знаниями?!

У Белазар на глаза стали наворачиваться слезы, а "чувак" смотрел и гадливо улыбался.

«Вот с-сука…»

— А вы, извините, сами член ВЛКСМ? — мой голос был настолько далек от дружелюбия, что голову от документов поднял даже председательствующий.

— Тебе слова не давали! — жестко отчеканил плешивый, — До тебя очередь дойдет позже.

— Я не знаю, до кого тут и что "дойдёт", а слово я взял сам… — невозмутимо сообщил я лысеющему идиоту.

— Выйди из кабинета, тебе рано тут находиться… ты не только не имеешь представления, как себя вести в районном комитете комсомола, но и нарушаешь принципы демократического централизма, о которых тут рассказывал! Закрой дверь с той стороны… — лицо возбудившегося идиота покраснело и покрылось бисеринками пота.

Члены бюро райкома переводили взгляды с меня на "плешивого" и обратно, но почему-то никто не вмешивался.

Я легонько засмеялся:

— О правильном поведении рассуждает человек, который мне беспрестанно "тыкает" и сам ведет себя, как истеричная баба на рынке?!

"Плешивый" задохнулся от гнева и вскочил с места.

— А о знании Устава ВЛКСМ мне говорит человек, который задает нелепейшие вопросы, демонстрирующие полное незнание этого самого Устава?!

Я мило улыбался, а вот "плешивого идиота", наконец, прорвало:

— Ты НИКОГДА не вступишь в ВЛКСМ! Таким личностям в комсомоле не место! Я сказал выйди вон с Бюро райкома, здесь имеют право быть только комсомольцы!

Я повернулся к председательствующему:

— Он что, сумасшедший с манией величия, который решает за весь ВЛКСМ, кто будет в его составе, а кто "никогда"?!

Внутренние тормоза у меня уже начинали постепенно ослабевать и сейчас главная задача была не сорваться в "штопор".

Председательствующий встал и сделал успокаивающий жест руками:

— Во-первый, я призываю всех успокоиться!

Я хмыкнул:

— А здесь все спокойны, кроме этого истеричного господина…

Председательствующий, видимо, первый секретарь райкома, нахмурился:

— ТОВАРИЩ Мякусин — второй секретарь Василиостровского райкома комсомола, а не "господин"!

— А мы этому… молодому человеку, тут видимо все не товарищи! — взяв себя в руки, с потугой на ехидство, отреагировал Мякусин, плюхнувшийся обратно на стул.

Я тоже уже успокоился и просто принялся развлекаться:

— Странно… Товарищи не ведут себя с другими, как баре с холопами… Не оскорбляют людей, не угрожают им, не страдают манией величия и не демонстрируют презрения принципам социалистического общежития…

Я прислонился спиной к стенке и сейчас просто загибал пальцы, по ходу перечисления "прегрешений" товарища Мякусина:

— Я вот со многими товарищами общался, и с товарищем Романовым, и с товарищем Брежневым и никто из них мне ни разу не нахамил, не угрожал и не оскорблял…

Лица членов бюро райкома вытянулись. Впрочем, лица моих одноклассников, и так пребывающих в полном ауте от происходящего, вытянулись еще больше. А вот председательствующий быстро перегнулся через стол и, буквально, выдрал из-под локтя девушки, которая вела заседание, лист протокола и уставился в него.

— В связи с этим, у меня и возникли серьезные сомнения, что гражданин Мякусин может претендовать…

— Товарищи! — перебил меня председательствующий, — а ведь у нас сегодня здесь не просто будущий комсомолец, а настоящий герой! Виктор — это тот самый школьник, который летом помог милиции задержать вооруженного рецидивиста! И был за это награжден в Кремле товарищем Брежневым!

Секундная заминка и тут же все оживились, задвигались, лица, как по команде, расцвели улыбками и стали выражать ко мне абсолютное дружелюбие и симпатию.

И только единственное ебало ошарашенно хлопало глазами, бледнело и продолжало потеть.

— А он ещё на турнире "Кожаные перчатки" в Москве победил… — неожиданно раздался за спиной неуверенный голос Стаса Лущинина.

Члены бюро опять на мгновение замерли, а потом градом посыпались вопросы о задержании преступника и о турнире.

Нас усадили за стол и следующие десять минут прошли "в атмосфере дружбы и взаимопонимания".

Я, ехидно посмеиваясь про себя, как мог отвечал на задаваемые вопросы, члены бюро активно интересовались и комментировали, а Мякусин сидел в углу стола, всеми забытый и потерянный.

Затем состоялось быстрое (и замечу, единогласное!) голосование. Нас троих приняли в ряды ВЛКСМ и тепло поздравили!

Когда мы выходили из кабинета, я не удержался и обернулся к первому секретарю:

— А можно вас попросить выйти с нами на минутку?

Тот с готовностью кивнул, а за нашими спинами повисла тягостная тишина…

Разговор с первым секретарем ("зови меня просто Андрей") получился предельно конструктивным. То ли истеричный Мякусин, и на самом деле, раздражал "первого", то ли тот решил пожертвовать "вторым", чтобы избежать возможных неприятностей самому.

Мы уединились около окна в коридоре:

— Я что хотел спросить… как вам, Андрей, с таким вторым секретарем работается?

— Ну, как… — парень покачал головой, — ты же сам все видел! Ни с того, ни с сего… Крики, обвинения… и это уже стало его стилем общения. Кто привык, стараются не обращать внимание… но это ненормально… Сами уже хотели ставить вопрос…

— Значит вы не будете возражать, если я его поставлю? — глядя в сторону, негромко поинтересовался я.

— Я буду только "за", — тут же откликнулся первый секретарь, — и не только я… У нас же в райкоме больше ТАКИХ нет…

— Да, ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ очень приятные люди…

Мы прекрасно поняли друг друга и пожали руки. Перед расставанием, Андрей сказал, что получить комсомольские билеты можно будет завтра в организационно-методическом отделе…

А в школе завуч предупреждала, что билеты и значки, обычно, выдают не раньше, чем через месяц!

— Спасибо тебе… — Белазар нарушила молчание только перед самым метро.

До этого всю дорогу мы шли молча.

— Никакие… — я пожал плечами.

— Что никакие? — и Белазар, и Лущинин остановились и недоуменно уставились на меня.

— Никакие комсомольцы не принимали участие в штурме Зимнего… Ведь, комсомол был образован только 29 октября 1918 года…

— Вот ведь сука! — выпалил в сердцах Лущинин.

Следующую пару минут мы стояли посередине бульвара и хохотали, глядя друг на друга. Многочисленные прохожие молча нас обходили, оборачивались и тоже начинали улыбаться…

Расплата за моё "донкихотство" наступила уже в метро, где Белазар упорно предпочитала держаться не за поручень, а за мою руку. Причем так, чтобы Лущинин этого, по возможности, не видел.

Я от этого обстоятельства предпочел абстрагироваться, зато серьезно задумался над адекватностью моего восприятия всего происшедшего в райкоме.

Я, конечно, не страдаю (пока!) манией величия, но вряд ли, не то что в Василеостровском районе, но и во всем городе-герое Ленинграде, есть школьник более известный власти, чем я. Ну, я так думаю… А следовательно, что? Правильно… Это не я "поимел" идиота Мякусина, это первый секретарь райкома "поимел" Мякусина, посредством меня-идиота! Причем, особо и на интригу не потратился. Просто дал возможность второму секретарю проявить свой говнистый характер. Получится — мы сцепимся, не получится — меня официально представят, как героя и примут в ряды ВЛКСМ.

А получилось все, как нельзя лучше! Малолетний дурачок не только бесстрашно сцепился с опостылевшим замом, так ещё и по собственной инициативе подписался на дальнейшую борьбу.

А сам "зови меня просто Андрей", вроде как, и не при делах. Ни с Мякусиным отношений не испортил, ни с его гипотетической "крышей".

Легко и элегантно…

Но ведь, "малолетний дурачок", типа как, не "малолетний". Да, и не совсем "дурачок", как самому казалось. А вот, поди ж ты…

Из метро я вышел с легкой улыбкой на губах и черной досадой в сердце.

Тупо "не поняв" призывный взгляд классной красавицы, я сразу же распрощался с одноклассниками, отговорившись придуманными делами.

Убивая время, и давая новоиспеченным комсомольцам возможность уйти подальше, постоял у киоска "Спортлото". От нечего делать, лишь отдавая дань ностальгическим воспоминаниям, купил три билета моментальной лотереи "Спринт". Мельче "трешки" денег в кармане не было, а билеты стоили по рублю.

Без всякого азарта, я неспешно разорвал "обертку". Два билета лаконично сообщили, что они "без выигрыша", а третий осчастливил текстом — "пятнадцать рублей".

«Ну, вот… Не получилось даже трешку просадить! Может и правильно говорят, что деньги к деньгам идут…»

Кисло усмехнувшись своим мыслям, я протянул выигрышный билет киоскерше.

Та внимательно его изучила и, порадовавшись чужому счастью, с улыбкой и поздравлениями протянула мне три новенькие хрустящие синие "пятерки".

С трудом выдавив ответную улыбку, я засунул "пятнашку" в карман джинсов. Туда, где лежали свернутыми еще 500 рублей!

Плетясь домой "нога за ногу", я незаметно погрузился в сугубо философские рассуждения о некоторых странностях своего поведения.

Вот откуда у меня берутся эти периодические наплывы чернейшего настроения, немотивированной злобы и частого желания надраться? Ведь в "первой" жизни я никогда не испытывал слабости к алкоголю. Выпивал иногда и понемногу, как все нормальные люди, но и только… И лишь после смерти мамы, на некоторое время, "слетел с катушек" и пил каждый день. Да, и то… не получилось спиться…

Вывод один — мною движет состояние перманентного стресса от произошедшего переноса сознания. И, чисто интуитивно, я пытаюсь решить проблему тремя, знакомыми по "взрослой" жизни, способами: алкоголь, спорт и секс.

Алкоголь я достаю с трудом, да и надраться не могу — мама не поймет! А соревнования по боксу, для меня сами дополнительным стрессом оказались! Секс с Верой…. вот это, конечно, да. Особенно последний раз, когда я впервые, по-настоящему, расслабился: ни о чем не думал, не старался доставить, произвести, продемонстрировать… Но ведь, даже это, только раз! А до него только и мыслей было, как бы сделать так, чтобы сделать хорошо.

И тут еще не стоит забывать про период активного роста и подросткового созревания организма. Наверняка, гормональная нестабильность тоже дает о себе знать, в полный рост…

Так что, взрослые мозги и жизненный опыт сами по себе, а от физиологии и биохимии никуда не денешься. Моё подсознание взрослого человека постоянно чувствует давление от "внешней среды" — организма, толкающего на реакции и поступки, несвойственные мне взрослому.

Хрен бы я в своем "взрослом" состоянии, попался бы на эту примитивную райкомовскую "двухходовку". И ведь заметил же(!), что никто за столом не попытался загасить конфликт в самом начале. Заметил, а выводы не сделал… Предпочел "переть буром".

Ну, а раз осознание, все-таки, пришло, то отныне за "подростково-гормональным стрессом" нужен будет глаз да глаз…

А пока главное(!), косяков пороть, как можно меньше и не наживать себе врагов на ровном месте.

Их у меня, в перспективе, и так — не пересчитаешь…

Поскольку алкоголь мне пока противопоказан, а секс "территориально" недоступен, то может спорт? Хм…

По приезду из Москвы, я носу в спортзал не показывал. И не хотелось, и Леха остался в Москве, и отношения с Ретлуевым непонятные… Но тело реально требовало нагрузки! Сложно длительное время нагружать организм, а потом взять и все бросить. Бегать по утрам уже стало холодно, а занятия дома с гирями не радовали. Мои плечи неожиданно поперли в ширину хм… ну, скажем так, больше, чем хотелось бы. Уже и школьный пиджак стал жать. Перекаченным "бройлером" я становиться не хотел, да к тому же, подозревал, что гора мышц негативно скажется на скорости. А она, как ни крути, мой основной козырь…

В зале меня встретил хор приветственных возгласов! Занималась "взрослая" группа и гадать знают ли они о моих "достижениях" или нет, не приходилось. Пришлось принимать поздравления и дружеские хлопки по плечам.

Ретлуев тоже был тут. Кивнув, как-будто мы расстались пару часов назад, он отправил меня на разминку. Вещи были в шкафчике, я быстро переоделся и приступил к делу…

Что называется — "дорвался"! Я с остервенелым наслаждением лупил грушу, чувствуя, как накатывает приятная тяжесть в мышцах и как всё тело восторженно отзывается на долгожданную нагрузку. Край сознания уцепился за непривычную для зала тишину. Я с некоторым усилием остановился и оторвал своё внимание от избиваемой груши.

В паре шагов, за спиной, стоял Ретлуев и молча, с непонятным выражением лица рассматривал меня. Еще дальше, за капитаном, оставив свои дела, сгрудились те несколько человек, кто был в зале.

— Чего вы?! — недоуменно поинтересовался я, судорожно соображая, что я сделал не так.

— Ты, прям, как робот!‥ — удивленно восхитился Михалыч — Лехин участковый и спарринг-партнер.

На лицах остальных мужиков тоже было написано немалое удивление.

— Неделю не тренировался… Соскучился! — ничего умнее я сообразить не смог, поэтому отвернулся к груше и попытался начать отрабатывать удары левой рукой. Хоть я и переученный левша, но удар слева у меня заметно слабее. Надо подтягивать…

Однако очень скоро Ретлуев позвал меня в ринг.

«А это что-то новенькое!»

Михалыч держал "щит", а Ретлуев вооружился "лапами".

Вот теперь меня надолго не хватило! Здоровенный Михалыч меня постоянно толкал "щитом", а Ретлуев обозначал "лапами" куда мне следует наносить удары.

Я продержался на самолюбии и морально-волевых сколько мог и полностью обессилев, буквально, плюхнулся на канвас.

— Хватит на сегодня… Переоденешься зайди ко мне, да… — Ретлуев снял "лапы" и сделал знак Михалычу…

— Сам решай, да… Второго ноября в Липецке первенство Союза среди юниоров… Ты, в своем весе, возьмешь "золото" без проблем… Но надо твердо решить вопрос с возрастом… В Москве, да…

Я сижу в маленькой тренерской "каморке" и слушаю, уставившегося в угол, Ретлуева.

— Когда тебе 15 исполняется? — Ретлуев, наконец, оторвал взгляд от приглянувшегося угла и посмотрел на меня.

— Двадцать пятого…

— Да-а… с возрастом если Москва решит… — капитан поднялся из-за стола, — подумай…

— Я подумаю, — ответил я, с трудом поднимаясь с табурета и кряхтя поковылял к двери.

— И это…

Я обернулся. Ретлуев сверлил меня тяжелым взглядом:

— На том спарринге… нашем… перед Москвой, да… — он помолчал, — ты тогда случайно попал в локоть… Я не видел удара, да… Иди.

Дома меня ждала лыбящаяся физиономия "мамонта"! И хотя Леха должен был быть сейчас в Москве с Клаймичем и Завадским, его довольное лицо, расплывающееся в улыбке, не предвещало никаких неприятностей.

— Ты где шляешься?! — "мамонт" был предельно добродушен, но от дружеского тычка я счел за благо увернуться.

— Сам чего тут делаешь?! Бросил двух музыкантов без присмотра! — ответно "наехал" я.

— Переживут денёк, не маленькие… завтра в Москву вместе вернемся, — отмахнулся Леха, — а сегодня меня на работу срочно вызвали… В партком… Кандидатство в партии восстановили…

"Большой брат" не выдержал и снова оскалился во все 32 зуба!

Я ответно усмехнулся:

— Беспартийная масса советских людей сократилась еще на двух индивидуумов — меня сегодня тоже в ВЛКСМ приняли…

Сам виноват, нечего было ворон считать. Второй дружеский тычок взбудораженного "мамонта" цели, все-таки, достиг!

Отмечали мы, столь нетривиальные события в жизни каждого советского человека, в узком семейном кругу. Мама накрыла стол… После работы подъехал дед…

— Нее… домафнее фкушнее любофа рефторана… — с набитым ртом, вынес свой вердикт Леха и они чокнулись с дедом и мамой.

Я же, попивая "Дюшес", утешался воспоминаниями о сегодняшнем самоанализе.

В перерыве между жареной курицей и котлетами с картошкой, Леха поделился последними московскими новостями.

После состоявшегося во вторник "организационного" собрания ВИА, на котором Клаймич добрых полтора часа рассказывал собравшимся об итогах встречи с министром, структуре ВИА, зарплатах и планах, было решено, что он, Николай и Леха остаются в Москве и в кратчайшие сроки решают все материально-технические вопросы.

К моему приезду в субботу, планировалось завершить оборудование помещения в ЦДК, завезти инструменты для первой репетиции музыкантов и оформить документы в кадрах и ХОЗУ МВД. Подвисшим оставался вопрос приобретения аппаратуры для студии звукозаписи. Но это уже целиком зависело от генерала Калинина и его "талантов"…

Потенциальных музыкантов группы на собрание приглашать не стали, отложив это знакомство на выходные. Поэтому оргсобрание прошло в узком кругу: солистки, Татьяна Геннадьевна и наша "ленинградская команда".

Осознав, что "самодеятельность" вышла на государственный уровень, к обсуждаемым вопросам все отнеслись очень серьезно. Даже у Альдоны в этот раз на лице не было привычного насмешливого скепсиса.

Каждый вечер я созванивался с Клаймичем и узнавал последние новости: идет ремонт в помещении, проходят собеседования с музыкантами, Татьяна Геннадьевна разучивает с девочками согласованный репертуар, генерал Калинин оказался "очень знающий человек", налажены хорошие отношения с соседями по ЦДК — ансамблем песни и пляски ВВ МВД и т.д.

Но Леха сумел сообщить и кое-что новенькое. Через московских знакомых Клаймич договорился об аренде частной(!) студии звукозаписи у композитора Зацепина (это который — почти все комедии Гайдая, "31 июня", "Остров погибших кораблей" и уйма еще всего прочего(!), как я потом уточнил в айфоне).

А вообще-то офигеть… Частная студия в Союзе! Я так-то думал, что буду первым. Хотя у меня пока и государственной нет…

— Но и цены бешеные… на частной-то… — экономный Леха поморщился, — 50 рублей за час работы…

— Сколько?! — дед был шокирован, — это за день больше, чем я за месяц? Куда ОБХСС только смотрит?!

Мама, уже имеющая представление, какие отчисления "за песенки" получает в месяц её сынуля, ничего не делая, отнеслась к озвученной цифре куда спокойнее. Но возмущение тоже изобразила…

— Это на всякий случай, — пояснил Леха, — если не успеем оборудовать свою…

«Не успеем, чую… Молодец Клаймич…»

Долго засиживаться за столом мы не стали. Завтра утром был самолет в Москву.

А-ааа… Как в воду смотрел…

Время поджимало, а "завхоз" Калинин ничего определенного о сроках приобретения студии, пока, сказать не мог. То есть, если покупать гэдээровскую или чехословацкую аппаратуру, то хоть завтра, но Клаймич уперся намертво — "это будут выброшенные деньги!".

Поэтому уже три дня подряд Григорий Давыдович и Коля Завадский сидят в квартире Зацепина и сводят вместе записанные голоса и партии. Да, да… частная студия оборудована у Александра Зацепина в собственной квартире!

Стоит отметить, что квартир у композитора изначально было две — вторая "досталась" от покойных родителей. Путем сложных обменов, прописок и переездов, квартира осталась одна, но в ней появилась первая в Советском Союзе частная звукозаписывающая студия.

С самим Александром Сергеевичем я общался, от силы, минут десять. Композитор хотел посмотреть на "молодое дарование", но итог "смотрин" его, явно, не удовлетворил. Пообщались мы формально и весьма сухо. Возможно, автор множества популярных песен и музыкальных композиций, которые знала вся страна, хотел предложить "мальчику" какое-то сотрудничество или даже протекцию, но увидев мою самоуверенную рожу и шикарный темно-синий костюм "от Шпильмана", быстро передумал.

Да… в эту поездку "мальчик Витя" вырядился, как "приподнявшийся хач 21 века": темно-синий дорогой костюм и черная шелковая рубашка с расстегнутым воротом, импортные туфли и турецкий кожаный плащ, причём кожа был настолько тонкой ВЫДЕЛКИ, что отличить её от ткани, можно было только прикоснувшись.

Ну, а что… Две тысячи сто шестьдесят девять рублей и еще пятьдесят четыре копейки — именно столько авторских отчислений "мальчик Витя" получил за сентябрь!

Не сказать, что я был очень уж сильно удивлен… И "Карусель" с "Семейным альбомом", и "Цветы" с "Маленькой страной" и "Теплоходом" сейчас звучат по радио каждый день, и не по одному разу! Три дня я даже специально таскал с собой в школу новую купленную "Selgу" — слушал на переменах радиоконцерты по заявкам. И каждый день, хотя бы одну, "свою" песню услышать получалось!

К тому же, мама рассказывала, что у них на работе радио работает почти постоянно, и "мои" песни звучат все чаще и чаще. Эмоции ей приходилось сдерживать, ни у меня в школе, ни у неё на работе о моем авторстве этих песен ещё никто не догадывался.

Но размер отчислений, все-таки, удивил. В первый месяц — не дотянуло до сотни, во второй — стало триста, а в сентябре — уже более двух тысяч… Захарская из ВААПа говорила, что авторские будут расти, но чтобы настолько!

Дома я "погуглил в Яндексе"! Конкретики было немного, в основном откровения Антонова о миллионе авторских на сберкнижке и Добрынина, что в СССР на отчисления от одной популярной песни можно было безбедно прожить всю жизнь. И уже заканчивая свои изыскания в Рунете, я наткнулся на интервью Ханка, в котором тот рассказал про свои доходы "от двух до пяти тысяч в месяц" и об Антонове, который "получал больше 10 тысяч в месяц!".

«И вам постоянно, суки, чего-то не хватало! Сегодня прилюдно плачетесь на беззаконие и нищую старость, а ведь именно "творческая интеллигенция" всегда держала "фигу в кармане" и громче всех радовалась "сносу Совка"… Тупые гниды!»

Половину авторских я растратил в пещерах Али-Бабы Шпильмана… Правда, все равно пришлось доплачивать из "нелегальных" средств, но рассказывать об этом я никому не планировал! И что-то мне подсказывает, что скоро я буду зарабатывать намного больше Юрия Антонова…

Мама против подобных трат не возражала. Во-первых, сама не меньше меня была удивлена, полученной за сентябрь сумме. Во-вторых, Клаймич "наконец-то" передал через меня пять тысяч за пьеховскую "Карусель".

«Ну, типа!»

А вообще, хрен знает, чего меня вдруг потянуло на "наряды"… Может не хватило этого в "первом детстве", может психологически искал привязки к своему времени, перенося сюда "понты следующего века". Но, скорее всего, не то и не другое… Просто хотелось выглядеть "взрослым и красивым"!

В "первой жизни" я не был ни уродом, ни тем более нищим, но… Тогда на меня не оглядывались на улице. Мне не строили глазки и не улыбались приветливо в метро девочки. В "том" детстве я никогда не заморачивался по поводу шмоток. И первый раз задумался об этом только в десятом классе. Запомнил я этот момент очень хорошо — в силу малоприятных для себя обстоятельств.

В один из дней я опоздал к первому уроку, на улице шёл нудный осенний дождь и я был с зонтиком. Заскочил на урок химии (даже это запомнил!) и плюхнулся на ближайшее свободное место.

— Убери с парты свой женский зонтик, — в шёпоте Еремеевой, с которой мы, по жизни, недолюбливали друг друга, звучало чисто женское… хм… пренебрежение (и это определение ещё сильно щадит моё самолюбие!).

Так в тот день я, впервые, осознал, что зонтики бывают женские и мужские. И по фиг, что половина мужчин ходила по Ленинграду с зонтиками жен, по фиг, что почти все мои одноклассники ходили с зонтиками мам. Мне тогда было СТЫДНО.

Дома я с нескрываемой обидой поинтересовался у мамы, почему я должен ходить с женским зонтом? Та, об этом тоже, явно, задумалась впервые, оценила выражение моего лица, и в тот же вечер, во Фрунзенском Универмаге мне был куплен полуавтоматический японский зонт за 25(!) рублей. Куплен даже не по знакомству, поскольку за такие деньги нормальные люди зонты не покупали, то они находились в свободной продаже.

Господи! Как же я ждал дождя!!! Как назло, его не было несколько дней. А уж когда с неба полило…

На урок я опоздал специально… Получив разрешение учителя, зашел и неспешно отправился на "камчатку". Там, за задними рядами парт, по негласному правилу, ученики ставили сушиться свои мокрые зонты.

Громкий хлопок, раскрывающегося чуда японских технологий, заставил учительницу замолкнуть посреди фразы, а весь класс (включая чёртову Еремееву!) обернуться и насладиться моим триумфом! Небрежно подброшенный дорогущий японский зонт, плавно спланировал на своих "беспонтовых" собратьев…

Впрочем, в той жизни я про "понты" даже не догадывался. В "этой" я всё про них уже знал.

В конце концов, никто не пострадает, если я начну готовить себя к роли "иконы стиля"! Тем более, что всё уже придумано за меня…

Ну, а "иконка-то", вполне ничего себе, получилась! Даже Альдона чуть дернула уголками губ, увидев "явление хача народу", и комментировать мой внешний вид никак не стала. Что уже можно было смело счесть за комплимент! А Татьяна Геннадьевна — Верина мама, и одновременно наш "ВИА-шный" педагог по вокалу, так и вовсе, разулыбавшись, вынесла вердикт:

— Витя, какой же ты красивый! И совсем взрослый уже…

На что Верин взгляд, за миг до этого бывший нежным и многообещающим, завилял и уткнулся в потолок!

От полного погружения в образ "очеловеченного хача" меня отличали только продолжающие светлеть волосы. Перед этой поездкой я умучил парикмахершу своими "странностями", но теперь по бокам волосы были выстрижены коротко, а по центру зачесаны вверх и косо. Правда, не без помощи лака для волос "Прелесть"!

Увидев мой "креатив будущего" мама неопределенно хмыкнула и вынесла оценку:

— А… Ну-ну… Живенько так получилось… С лаком что ли?‥

Так или иначе, вне зависимости от того, понравился я Зацепину или нет, работа в студии кипела и через неделю у нас на руках были полностью сведенные и аранжированные "Феличита", "Дорога жизни", "Боевым награждается орденом", "Карусель", "02" и комсомольская "Только так победим"!

Кроме того, под аккомпанемент Клаймича на пианино, Татьяна Геннадьевна за полчаса напела на запись "Ягоду-Малину" и "Подорожник-трава".

Естественно, мама никогда не разрешила бы мне целую неделю торчать в Москве, прогуливая школу. А потому, прикрываясь "творческим авралом", удалось выцыганить только два раза "с субботы по понедельник. Но я не особо расстраивался… Свои партии, имея в голове заученный оригинал, я записал очень быстро, и все выходные мы с Лехой гуляли и ездили по Москве. А по вечерам, уже полным составом, сидели в ресторанах и даже сходили в кино на "Конец императора тайги" и французские "Четыре мушкетера".

"Император" случился от нечего делать — Вера допоздна задержалась в редакции, дописывая статью про выставку молодых художников, прошедшую в ЦДХ. А "на французов" нам даже пришлось отстоять длинную очередь в кассу! Советский народ французское кино любил, да и изобилием иностранного кинематографа избалован не был.

— А стариик Дюмаа измельчаал… — с совершенно серьезным выражением лица заявила Альдона, когда мы вышли из зала, после просмотра "киношедевра страны лягушатников".

Все захихикали…

Фильм был, скорее, про приключения умных слуг четырех тупых мушкетеров, а от Дюма в сценарии осталось только само слово "мушкетеры".

"Даже в фильме с Боярским Дюма больше! Впрочем еще увидите… Под Новый год…".

— Да, полный трэш, — не особо задумываясь, согласился я с оценкой просмотренного фильма.

Мдя… Надо не забывать следить за языком! Перевести английский "трэш", как "мусор", девчонки, естественно, смогли, а вот само выражение оказалось внове, и привлекло ненужное внимание…

Кстати, совместные работа и отдых весьма благотворно сказались на взаимоотношениях девушек. Незлобивый и легкий характер Лады, её высокая работоспособность и отсутствие каких-либо претензий на лидерство, заметно примирили наших девиц с её существованием!

Единственное обстоятельство, которое немного удивляло всех, кто его замечал — Лада меня побаивалась. Все остальные "напрягались" с Альдоной, а Лада выбрала объектом своих опасений, почему-то, меня.

«Да, и пофиг… Боится — значит уважает! Будем льстить себе так…»

Кстати, Верины посиделки со статьей о молодых художниках имели неожиданное продолжение.

Когда мы, в очередной раз, валялись в постели после бурной "возни", эта тема всплыла в нашем разговоре.

— Ну, кому отдашь… это же "моя" тематика. Молодежное творчество… книги, стихи, живопись… — Вера, прикрывшись большим махровым полотенцем, лежала поверх смятого нами белья.

Хотя, казалось, чего ей стесняться… спортивное тело идеально… грудь изумительна… Вопрос с интимной стрижкой мы полностью(!) уладили, и теперь никаких недостатков найти было невозможно, даже при желании.

— А песни? — "хитро" прищурился я.

— Разве что самодеятельность и бардовские… — засмеялась Вера, — других прецедентов пока не было! Ты хочешь, чтобы я о тебе еще раз написала?

Я неопределенно пожал плечами. Через некоторое время советская пресса и так про меня будет писать. А с собственной инициативой рядовой журналистке лучше не выступать. Обязательно поднимут вопрос о личной заинтересованности. Ну, его к лешему…

Так Вере и объяснил.

— У нас теперь, на повестке дня, литературное творчество масс… — Вера сладко потянулась, выгнувшись всем телом, поймала мой заинтересованный взгляд и покраснела.

— Что за литературное творчество? — без особого интереса спросил я, потихоньку отбирая у Веры полотенце.

— Ну, там… рассказы, повести… самих читателей… Вить! Время уже позднее… Мама и так догадывается, что у меня кто-то появился…

— Вот будет сюрприз, когда она узнает кто именно! — я улыбнулся во всю пасть.

Тут же, с громким хлопком, прилетело Вериной ладошкой по моему пузу. Хотя, если быть объктивным, скорее уж по "прокачанному прессу с шестью четкими кубиками"!

— Даже не шути так… — Вера крепко зажмурилась от ужаса подобной перспективы и решительно замоталась в отвоеванное полотенце.

— Зая, не бери в голову…

«Не-е, ну что я говорю?! Бери! И чаще…»

— Чему ты улыбаешься? — подозрительно заинтересовалась"Зая".

Нежелательность честного ответа для меня была очевидна и я, в очередной раз, толкнул тезис на тему "не пойманный — не вор".

— Даже у милиции восемьдесят процентов всех раскрытых пр… э… дел — это чистосердечные признания. Никогда не сознавайся, стой на своем до конца, что бы там ни было!

Вера послушно кивнула на многократно обсуждавшуюся нами тему и перевела разговор на свою работу в газете:

— Вот написал бы какой-нибудь рассказ для газеты… И я могла бы приехать в Ленинград, в командировку… Для работы с автором!

Мы одновременно представили себе эту "работу" и дружно засмеялись.

— Так если рассказ уже опубликуют, то какая еще может быть "работа" с автором? — спросил я, отсмеявшись.

— А ты напиши длинный рассказ, — не сдавалась, смеющаяся Вера, — чтобы продолжение было! Несколько продолжений!… Да я не про это "продолжение"… Вить! Вить!!… Виииит…я…

В понедельник мы с Клаймичем снова были на Огарева 6…

Я бы, конечно, предпочел встретиться с самим Щелоковым, но того не было в Москве, поэтому о проделанной работе отчитывались Чурбанову.

Впрочем, всё проходило "лучше, чем хорошо". Юрий Михайлович прослушал "02" и "Боевой орден" и остался впечатлен! Когда же мы прокрутили ему новую "Феличиту" (я, женское трио и вылизанная аранжировка), то замминистра демонстративно-удивленно развел руки:

— Ну, братцы! Это как другая песня… Лучше! Гораздо лучше!

"Братцы" — а особенно Григорий Давыдович, который неделю пробатрачил в студии Зацепина, остались весьма довольны такой оценкой.

— Юрий Михайлович! — я решил ковать железо, пока оно горячо, — надо бы новый вариант передать итальянцам, только как?

И захлопал глазами.

Чурбанов отмахнулся от несуществующей проблемы и повернулся к селектору:

— Борис, свяжись с итальянским посольством… Там от него культурный атташе к нам ходил, как его там… Не помню… пригласи-ка его ко мне…. Только вежливо!

— Есть, Юрий Михайлович, — коротко хрипнул динамик.

Чурбанов развернулся обратно к нам и Клаймич принялся, горячо расхваливая деловые качества и оперативность генерала Калинина, рассказывать о проблемах со студией.

Чурбанов снова связывается по селектору. В кабинет приходит Калинин и дальше следует долгое и малоинтересное обсуждение бюрократических и юридических препон на пути к заветной студии.

В итоге, Чурбанов берется помочь лично, но по количеству перечисленных проблем, я понимаю, что так же просто, как с итальянским посольством, вопрос со студией не решится.

Чтобы произвести на Калинина впечатление и не оставить осадка, что мы приходили на него жаловаться, я подал голос:

— Юрий Михайлович, а можно попросить Виктора Андреевича еще минут на пять задержаться?

Чурбанов вздернул брови, но жестом усадил, вставшего было генерала, обратно на стул.

— Мы, с Григорием Давыдовичем, тут песню записали ко Дню комсомола… Послушайте вдвоем… как она вам?…

Клаймич немного поколдовал над здоровенным катушечным магнитофоном, который мы притащили с собой, и кабинет заполнили первые сочные аккорды.

Начальный куплет исполнял Завадский, следом я и потом Клаймич, а в последнем припеве и скандировании к нам уже присоединились солистки, Роберт и Татьяна Геннадьевна. И все это в двойном наложении — как полноценный хор!

Песня закончилась. Наступила тишина.

Чурбанов встал.

— А, сильно… — он сделал несколько энергичных шагов по кабинету, — Начал с гимна милиции, а теперь получился гимн комсомола?!

Зять генсека, усмехнувшись, остановился напротив меня.

— Очень хорошая получилась песня… — поддержал замминистра Калинин, — а главное правильная! А что за "гимн милиции"?

Пришлось прокручивать "02", теперь персонально, для "милицейского завхоза".

Но… не пожалели! Не только мы с Клаймичем, но и хозяин кабинета смогли понаблюдать за тем, какое впечатление производит песня.

Калинин был в абсолютном восторге! Под конец, он даже стал вслух подпевать.

— Действительно! — ерзал на стуле, переполненный эмоциями генерал, — Юрий Михайлович это же получилось, как настоящий гимн! Наш гимн!

Клаймич сидел рядом с Калининым, поэтому пожимание рук, обнимание за плечи и дружеские потряхивания достались, именно, ему. Ну, да я не в претензии…

Довольный Чурбанов "пованговал":

— А теперь может и комсомольский гимн получиться!‥

Я "смущенно" потупился и начал "оправдываться":

— Да, меня… неделю назад… в ВЛКСМ приняли… А тут День рождения Комсомола… вот и навеяло…

«Ага!… — Это вы только что сказали "еб твою мать? — Вы с ума сошли, мы же в консерватории! — А, ну значит музыкой навеяло!‥ Гы!»

Оба генерала понимающе закивали и поздравили со вступлением.

— Вот бы на Праздничных концертах их и исполнить… У комсомольцев в октябре, а в ноябре уже и у нас годовщина! — продолжал эмоционировать Калинин.

«Дядя, как же удачно ты озвучил эту архиправильную идею!»

И я, буквально впервые, посмотрел на щёлковского хозяйственника без внутренней неприязни.

Клаймич воспрял, как боевой конь, услышавший сигнал горниста. И предоставившийся шанс упущен не был!

Присутствующие горячо принялись обсуждать тему "вот сама судьба велела, раз так случайно(!) всё совпало", "здесь бы голос Виктора хорошо бы прозвучал между Кобзоном и Лещенко", и тут Григорий Давыдович доверительно и осторожно высказал опасение, что возможно такой успешный "музыкальный старт юного дарования" на Праздничных концертах, вызовет недовольство маститых коллег по цеху и начнут возникать некоторые проблемы.

Упс… Мне, впервые, довелось увидеть "другого Чурбанова". Губы замминистра искривились в презрительной усмешке, глаза зло сузились, а пальцы правой руки стали выбивать по полировке стола заседаний какой-то нервно-рваный ритм:

— "Маститые коллеги"?‥ — прошипел он.

Клаймич поперхнулся посреди фразы, а расслабившийся было Калинин, подскочил на стуле и принялся "поедать" начальство преданным взглядом.

— Только мне сразу скажите… И "маститые коллеги" станут желанными гостями в сельских клубах и отдаленных гарнизонах нашей необъятной Родины… — голос Чурбанова, буквально, сочился презрением и высокомерием, — …или, вообще, я неожиданно поинтересуюсь законностью их доходов от гастролей…

Замминистра со значение посмотрел на Клаймича и Григорий Давыдович понимающе склонил голову, с трудом выдавив кривую улыбку.

В кабинете повисла гнетущая тишина.

Пришлось подать голос:

— Григорий Давыдович! Ну, о чем вы говорите?‥ Если с нами сам Юрий Михайлович, то кто нам может устроить неприятности?! У меня вон случай недавно был… — и я принялся, в красках, живописать "разборку" в райкоме комсомола. Впрочем, слегка подкорректированную:

— …так вот Юрий Михайлович ни разу не позволил себе ни грубости, ни хамства, так кто он и кто вы, гражданин Мякусин?!

Калинин ободрительно кивал на каждое мое слово, а Клаймич усиленно делал вид, что уже слышал этот рассказ и тоже полностью солидарен с позицией "завхоза"!

Сам же Чурбанов порозовел, неожиданная пугающая злость пропала, а намек на улыбку показывал, что буря миновала.

"Во у мужика "крышу рвет"! С полпинка… Кстати, кого-то напоминает! Нет?! Скажем так… у меня, во многом, "рвало" из-за невозможности реализации мужского начала. И вряд ли наши, с генерал-лейтенантом, проблемы сильно разнятся! То что можно дочери генсека, то нельзя его зятю… Поэтому Галина пьет, гуляет и трахается с кем попало, а всесильный замминистра МВД — молодой привлекательный мужик, не то что трахаться и гулять не может, он даже напиться не может! Ну, как же — дорогой Леонид Ильич не любит алкашей и очень страдает, что единственная дочка злоупотребляет "зеленым змием". Тяжел ты, неравный брак! Впрочем Юрий Михайлович, ты сам виноват, раз женился на пиздaнутой бабе, на десять лет старше себя…".

Я встретился глазами с Чурбановым и он мне дружелюбно подмигнул…

5

Странная штука время. В детстве каждый день — маленькая жизнь, он тянется бесконечным приключением, в котором тебя качает на качелях судьбы от открытий к неудачам, от дружбы к ненависти, от несправедливости к любви… И каждый день детства разительно непохож на предыдущий. Ты совершаешь открытия и ошибки, упускаешь и обретаешь. Но ты не делаешь одного: ты не скучаешь и не убиваешь время. И ты никак не можешь понять странные фразы этих взрослых, "Как быстро взрослеют дети!", "Как быстро летит время!"…

"Что за странная чушь?!…" — искренне недоумеваешь ты…

А потом ты взрослеешь. Взрослеешь настолько, что дни становятся однообразной лентой похожих кадров. Взрослеешь настолько, что приходит ОСОЗНАНИЕ тех странных фраз…

В какой-то непонятный момент ты теряешь способность совершать открытия и наслаждаться каждым проживаемым днем.

Но иногда насмешливая девчонка Фортуна хочет себя развлечь и течение, толкавшее тебя в грудь, вдруг становится попутным, удача неожиданно возносит тебя на гребень успеха и несет, несет, несет… Твоя жизнь снова расцветает всеми красками калейдоскопа! Одно событие, в миг, сменяется другим… Ты летишь от победы к победе и каждый день вновь становится незабываемым и бесценным!

До поры… Пока не разочаруешь Фортуну своей черной неблагодарностью: "Ну, вот… очередной дурачок поверил, что это он сам!", девочка-богиня разочаровано хмыкает и поворачивается к тебе спиной.

И ты снова бултыхаешься в киселе однообразных дней и лет, теряя силы и забывая то пьянящее чувство полета на крыльях удачи, которое когда-то испытал.

В моей второй жизни "время летит" с ужасной скоростью. В первом детстве не было и тысячной доли тех событий, которые произошли в "этом", но вместо того, чтобы наслаждаться ими и смаковать, я постоянно чувствую, как время утекает меж пальцев.

Много ли я добился за прошедшие восемь месяцев? Объективно, да… НО, в то же время, пока НИЧЕГО.

НИЧЕГО, ЧТО МОГЛО БЫ ПОВЛИЯТЬ…

А время неумолимо… оно уходит… оно с каждой прожитой секундой приближает мою страну и мой народ к катастрофе.

Тик-так… тик-так… тик-так…

Но "девочка", все-таки, ко мне повернулась! Легкая улыбка Фортуны, и вечерний звонок Клаймича на мой домашний телефон сообщает, что события встали на крыло удачи…

На следующий день, после моего отъезда из Москвы, помощник Чурбанова затребовал у Клаймича магнитофонную запись песни "Ленин. Партия. Комсомол.".

А ещё через день, Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР "дорогой Леонид Ильич Брежнев" произнес со своими характерными причмокиваниями:

— Это ж какая хорошая и правильная песня… Молодец, Витюша… помню его… ты, Юра, ему помоги… Такие песни нужны нашей молодежи!‥

Как небольшой камешек срывает с горных круч неудержимую лавину, так и шепелявое брежневское "хорошая песня… помоги ему…", смело с нашего пути все препоны и проблемы!

«Сакраментальное советское выражение "есть мнение" всесильно — а уж если это "мнение" Генерального секретаря и передает его любимый зять товарища Брежнева, то сила этого "мнения" превосходит все горные лавины планеты Земля!»

Именно эта мысль крутилась в моей голове, пока я рассматривал нашу новую студию звукозаписи.

Восхищенный Завадский поочередно и трепетно прикасается руками к различной аппаратуре и счастливо вздыхает.

Роберт во главе пятерых, четверть часа назад представленных мне, музыкантов осваивал новые инструменты. Рассыпающаяся дробь на барабанах, щедро сдобренная звоном "тарелок" победными звуками заполнила собой все здание.

Да-да, именно, здание! НАШЕ ЗДАНИЕ. Улица Селезневская, дом 11, корпус 2, бывшая Студия художников МВД СССР. Бывшая!‥ Потому что теперь здесь находится "Музыкальная студия МВД СССР". Большая красная вывеска с гербом Советского Союза у входной двери.

Само здание внешне выглядит не так помпезно, как вывеска. Небольшое двухэтажное, с облупившейся местами штукатуркой. Внутри всё гораздо цивильнее, но полноценный ремонт лишь вопрос времени. Главное в другом. Теперь у нас есть СВОЁ здание. В Москве!

Я бросил взгляд на единоличного вдохновителя и организатора данного ТРОФЕЯ.

Безмерно гордый собой Клаймич, с видом Наполеона при Аустерлице, стоит, прислонившись к стене и, скрестив руки на груди, практически, отеческим взглядом поглядывает то на счастливого Завадского, то на удивленно крутящих головами солисток, то на подмигивающего меня.

А всего лишь одна фраза Григория Давыдовича — "придётся работать по ночам, для студии нужна тишина и отсутствие вибраций, а на Лубянке транспорт и репетиции ансамбля песни и пляски…", привела к такому удивительнейшему результату!

Щелоков с Калининым что-то вполголоса обсуждали и прикидывали (Клаймич признался: "Я даже заскучать успел"), а кончилось все решением о переезде Студии художников на Лубянку, и нашим заселением в собственное здание.

А ещё через два дня, осторожные внимательные, а главное трезвые(!) грузчики, в аккуратных синих комбинезонах, бережно выгружали из фуры "Совтрансавто" и заносили в дом большие деревянные ящики с аппаратурой для студии звукозаписи.

Всё!

Теперь у нас было все, что требовалось для результата.

И либо РЕЗУЛЬТАТ будет, либо я и глазом не успею моргнуть, как из любимчика "сильных мира сего", стану тем, про что "сильные" вспоминать не любят — их о ш и б к о й.

По возвращению домой, состоялся тяжелый разговор с мамой.

Готовился я к нему давно и долго: подбирал аргументы, находил нужные слова, прикидывал допустимые компромиссы и определял позиции, которые нельзя было сдавать ни в коем случае. Но…

Но всё пошло, естественно, не так, как планировалось.

— Да… Закрутились дела… — мама была задумчива и даже слегка подавлена. Мы сидели в традиционном месте всех семейных советов — на кухне. Она подперла щеку рукой и грустно рассматривала меня.

— Мам… — осторожно начал я, — ну, чего ты?‥ Все, ведь, в порядке… Для комсомола и милиции песни уже есть… Всем нравятся и обе уже одобрены "наверху"… С Италией, конечно пока не понятно, но я уверен в успехе. А Романов, когда вчера слушал "блокадную", даже прослезился… Я же тебе рассказывал в подробностях!

Мама согласно закивала, но озабоченность на лице и тревога в глазах никуда не делись.

— Ма… — я приступил к самому главному, — теперь важно не снижать темп и не "опускать планку"… Новые песни уже написаны, с группой надо репетировать… И… и в Москву пора переезжать.

Мама молча рассматривала дверной косяк за моей спиной.

— Мам?‥

— Все так ужасно… быстро, — она нервно сцепила пальцы рук, — а если ты не справишься? В какой момент ты так вырос? Я даже не поняла… — голос дрогнул и на глазах выступили слезы.

Через секунду я стоял около мамы, прижимал её голову к своей груди и осторожно гладил ладонью ещё не поседевшие волосы.

И в этот момент НАКРЫЛО…

— Бесполезно, — дежурный реаниматолог, делавший непрямой массаж сердца, выпрямился и поправил растрепавшиеся волосы, — мне жаль…

Он отошёл от маминой кровати, а я встал рядом и бездумно гладил ставшие седыми за время болезни волосы, до тех пор, пока санитары не прикатили из морга громыхающую каталку.

Дичайшим усилием воли я пытался сдержаться. Но это же мама… она сразу почувствовала неладное и подняла на меня глаза…

А к Романову я ездил вчера…

Встрече традиционно предшествовал звонок помощника Первого секретаря Ленинградского обкома:

— Как твои дела, Витя?! Как успехи в школе?! — мягкий баритон Виктора Михайловича излучал симпатию и расположение, но я был начеку — поблагодарил за заботу и отбрехался, что все хорошо… включая ("мать её"!) учебу.

— Вот и славно! — Жулебин обрадовался моим успехам в учебе так, как-будто от этого зависел "мир во всем мире".

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Григорий Васильевич вернулся из отпуска с Рижского взморья и готов выкроить минутку для нашей встречи.

— Когда ты сможешь? — деликатно поинтересовался мой тезка.

И услышав, явно ожидаемое, "в любое время" сообщил, что машина "подойдёт" за мной через 20 минут…

Под тяжёлым взглядом Романова сушка застревала у меня в горле.

— Григорий Васильевич, — попытался оправдываться я, — всё равно Ленинград остаётся моим родным городом… и я всегда буду помнить, кто первым меня поддержал и помог… и даже жизнь, наверное, спас…

Помогло мало… если помогло, вообще. Романов продолжал смотреть тяжелым давящим взглядом. "Кто кого пересмотрит" с членом Политбюро я, благоразумно, устраивать не стал и отвел взгляд в сторону.

В огромном кабинете Первого секретаря в Смольном я был впервые. Стены обшиты полированными панелями, окна от потолка до пола, белоснежные шторы всборку, многочисленные шкафы с книгами и, преломляющая свет неисчислимыми гранями своих подвесок, гигантская хрустальная люстра под пятиметровым потолком.

Я снова посмотрел на хозяина кабинета.

— Тебе чего не хватало? — тон Романова, однозначно, записывал меня в "иуды".

"Э!‥ Стопэ! Так не пойдет! Надо срочно менять расклад…".

— Да, все у меня прекрасно было! — горячо запротестовал я, — Когда Юрий Михайлович предложил переехать в Москву и сказал, что при МВД организуют ансамбль "под меня", я ведь сказал, что надо подумать и сразу позвонил вам. А Виктор Михайлович сказал, что вы в отпуске… А там время поджимало… И ответа требовали…

Я "сник" под конец своей тирады и закончил совсем упавшим голосом:

— Они студию звукозаписи для ансамбля купили… за границей… сам Леонид Ильич разрешил…

Романов насторожился:

— При чем тут Леонид Ильич?

«Угу… Ну, кто сказал, что неинтересно играть, когда "знаешь прикуп"?! Вдвойне интересно! Потому что волнения меньше и можешь насладиться процессом…»

Далее "переживая и запинаясь" я вывалил Романову всю историю про "комсомольскую" песню и про то, как ее услышал сам Брежнев.

Первый секретарь задумался, правда не надолго:

— Вот видишь! Про комсомол ты песню написал, а про свой родной город? А?! — и он обличительно ткнул пальцем в моём направлении.

Я вскинул голову и зачастил скороговоркой:

— Еще летом написал, Григорий Васильевич! Про блокаду… как раз к годовщине снятия… А недавно меня в комсомол приняли и я тоже… к годовщине…

Я преданно ел Романова глазами. Тот потихоньку смягчался и взгляд из презрительного превратился в просто сердитый. Все-таки, упоминание личного участия Брежнева, преломило его восприятие моего "предательства".

Фамилию Щелокова я специально ни разу не упомянул, поскольку тут у меня были далекоидущие планы. А Чурбанова не жалко, семейные связи с Леонидом Ильичом защитят его от кого угодно.

— Понятно… Ну, показывай, что к блокаде насочинял… Магнитофон, ведь, для этого притащил… — буркнул Романов отпивая уже остывший чай.

"Сонька" еле слышно зашуршала и раздались первые гитарные аккорды:

Песню мы записали с голосом Завадского. Все, вроде бы, просто было… Текст перед глазами, мелодия немудреная… А записывать пришлось в несколько заходов — голос от волнения срывался. Это мне Клаймич потом рассказал.

И Зацепин высказался — "А с виду и не скажешь, что парень ТАКОЕ мог написать…".

Ну, это мне, видимо, за костюм и стрижку…

У Романова заходили желваки.

(Колин голос перешел почти к речитативу шепотом.)

(Романов опустил голову.)

(буквально, вырвал из себя последнее слово Завадский.)

Романов сломался. Не поднимая головы, он встал повернулся ко мне спиной и отошел к окну.

У Зацепина я не присутствовал — учился (бля!), поэтому влиять на процесс не мог. Но у нас была плохонькая запись этой песни в исполнении Сергея из "Аэлиты" — а вот ее писали под моим непосредственных "художественным руководством".

Надо отдать должное, и Клаймичу и, тем более, Завадскому, они не стали ничего менять, а просто скопировали один в один, вплоть до последней интонации.

«Всё правильно… Нужно высокое чувство меры, чтобы ничего не улучшать, когда не надо…»

"Дорогу жизни" я впервые услышал в лихие годы "перестройки" на "Музыкальном ринге". Была тогда такая программа на Ленинградском телевидении. И навсегда запомнил и эту песню, и те томительно долгие секунд пять тишины, которые стояли в студии, прежде чем раздались первые хлопки.

Больше публичного исполнение этой песни я не слышал никогда, но песню не забыл. И вот пришло её время… раньше, чем пришло её время… Мдя.

Оказывается под большим портретом Ленина, меж деревянных панелей, была замаскирована дверь ведущая в комнату отдыха. Романов, по-прежнему молча, ушёл туда и, судя по донесшимся звукам, сначала высморкался, а потом выпил!

Впрочем… и хотел бы сказать, что понимаю, но нет… Вряд ли можно понять, если не пережил все это сам. А он пережил… и выжил.

Воюя.

Повезло.

Теперь уже мама гладила меня по голове, прижимала к себе и успокаивала, говоря, что все у нас получится, что она поможет, что я справлюсь…

Справился. Незаметно с силой пережал сам себе горло… и сдержался. Отбрехивался потом волнением и усталостью. Начал жаловаться на пустую трату времени в школе. Когда столько неотложных дел.

Мамин взгляд сразу построжел, но поскольку у меня и четверок-то почти не было, то она лишь напомнила, что и так "постоянно пишет записки директору, чтобы меня отпускали".

В итоге решили, что как только решится вопрос с квартирой в Москве, то будем переезжать.

— Надо с дедом поговорить, — мама покачала головой, — ведь ему же не раз предлагали перевод в московский Главк, может сейчас согласится.

Но в голосе хорошо было слышно сомнение.

«Да, деда оставлять здесь одного нельзя. В крайнем случае попрошу помощи у Чурбанова. С ним легче, чем со Щелоковым. И тем более с Романовым…»

Хотя грешно жаловаться. "Дорога жизни" почти примирила Романова с моим "ренегатским" переездом в Москву.

Когда Григорий Васильевич вернулся "из-под Ленина" на лице у него особых эмоций не было.

— Хорошая песня… — спокойным голосом констатировал он, опять усаживаясь за стол, — а кто поет?

— Это наш солист… записал. А так хотели узнать ваше мнение… кому петь…

— Ну, не Сенчиной же, — криво усмехнулся всесильный хозяин города трех революций.

«Понятно… не отошел еще…»

Я позволил себе лишь намек на улыбку и поспешил заверить:

— Для Людмилы Петровны я написал две другие песни, а эту, мне кажется, очень органично исполнил бы Михаил Ножкин, — выдал я домашнюю заготовку.

— Ножкин… Ножкин… — наморщил лоб Романов.

— "Последний бой — он трудный самый…" — напел я.

— А… — сразу вспомнил тот, — ну, может быть…

Упоминание сразу о двух песнях для Сенчиной, тоже благотворно сказалось на настроении Первого секретаря.

После этого, мою историю о "знакомстве" с банкиром-итальянцем и последующих событиях, он выслушал, хоть и молча, но с нескрываемым любопытством.

— А после этого моего мнения никто особенно и не спрашивал, просто сказали, что нужно переезжать, — я виновато пожал плечами и преданно уставился на Романова.

Григорий Васильевич поразмышлял, мысленно сделал какой-то вывод и спросил:

— С чем у тебя там ещё кассеты? Ставь, давай… послушаем… — потом снял трубку одного из многочисленных телефонов, — Зина, горячий чай пусть нам(!) принесут…

В пятницу, 20 октября, меня вызвали в кабинет директора прямо с урока физики.

Директор с каменным выражением лица кивнула мне на телефонную трубку, лежащую на ее столе, рядом с аппаратом:

— Возьми…

— Витя, сейчас к школе за тобой подъедет машина и срочно в аэропорт. У тебя сегодня вечером запись на "Мелодии". Ты должен успеть в Пулково на рейс в 13.25, твой билет будет у водителя, — уже хорошо знакомый мне помощник Чурбанова — подполковник Зуев, выдавал инструкции по телефону четко и быстро.

— Я все понял, Николай Константинович. Сейчас выхожу во двор и жду машину, — пытаюсь копировать манеру подполковника.

— В Шереметьево тебя встретят. Вопросы есть? Действуй.

Трубка разразилась короткими гудками.

— Анна Константиновна, можно я сегодня уйду с уроков? Меня в Москву вызвали…

— Да, мне сказали… — директриса пыталась сохранять невозмутимость, — иди.

Черная "Волга" уже ждала в школьном дворе.

Дом. Звонок маме. Сумка через плечо. Завывающая сирена. Пулково.

"Волга" выезжает прямо на взлетное поле и подкатывает к трапу.

Удивленно-уважительный взгляд симпатичной стюардессы и место в первом ряду.

Когда симпатяга, в "аэрофлотовской" форме и кокетливо сдвинутой на бок пилотке, принесла напитки я схохмил анекдотом:

— "Стюардесса говорит: — Так, всё, всё… Успокоились, успокоились, это всего лишь воздушная яма была… Что с тобой? Отпусти кресло, всё нормально! Вдохни поглубже…. А ты поменяй штаны. Так бывает, но всё уже закончилось! Успокоились? Ну и молодцы… Теперь пойду успокаивать пассажиров!".

Мой сосед — солидного вида мужчина в сером костюме и тяжелых роговых очках, от смеха даже начал икать!

Отсмеявшись, стюардесса икоса бросает на меня заинтересованный взгляд.

«А ведь постарше Веры будет! Хорошо, что дома успел школьную форму на джинсовый костюм сменить…»

И я улыбаюсь ей в ответ.