Рельсы

^{Из архивов Филантропического Общества Стреггейских Кротобоев, воспроизведено с любезного разрешения Общества}

Глава 42

Чем можем заниматься мы, покуда наше сознание отдыхает? Исследователь человеческого разума, психономист, мыслекартограф сочтут этот вопрос бессмысленным: мы ничто без сознания, когда оно спит, мы тоже не бодрствуем.

Другие, напротив, увидят в нем парадокс, пробуждающий критическую мысль, открывающий дорогу интеллектуальным нововведениям. Провокация не обязательно должна быть умной, чтобы дать мозгу повод для размышлений. Что, если глупые вопросы вообще являются важнейшим инструментом философского познания?

Мы очищаем наш разум от исторического сора и превращаем его в машину для переработки хаоса в рассказ. Это рассказ окровавленного мальчика. Это его сознание фиксирует его для нас. Но в таком случае нам придется бросить вызов парадоксу, совершить дерзкий скачок нарратива для того, чтобы отключенность этого чрезвычайно важного для нас сознания не стала неодолимым препятствием для нашего рассказа. На вопрос: Что надлежит делать истории, если главное окно, сквозь которое мы ее наблюдаем, вдруг захлопывается? — мы могли бы ответить так: Ей следует отыскать другое окно.

Иными словами, перейти на новые рельсы, обрести новый взгляд на мир.

Глава 43

Сквозь вечер и его сумрак, навстречу ночи и сквозь саму ночь шел вперед поезд Шроаков. Даже самая темная тьма не была для него препятствием.

В их распоряжении были самые дорогие карты, самое лучшее, новейшее оборудование, окружавшее состав зоной чувствительности. На путях, близких к берегу настолько, что правительство Манихики могло бы назвать их своими, поезд Шроаков полз. Он, — если, конечно, так позволительно выражаться о железнодорожном составе, — шел на цыпочках, погасив свет.

Шроаки надели свои лучшие наряды. Хотя день отъезда сохранялся в тайне, и хотя с собой они взяли почти сплошь потрепанную, уродливую одежду для повседневной носки, оба сделали одно приятное исключение. Отойдя от берегов Манихики на несколько миль вдаль, туда, где их путешествие, можно сказать, начиналось по-настоящему, они переоделись.

Деро натянул нарядный сюртучок из голубого хлопка с лацканами, который был ему лишь чуточку маловат, и расчесал на прямой пробор свои непослушные волосы. Кальдера облачилась в свободные брюки темно-бордового цвета с блузкой в таких пышных рюшах, что ее брат даже приподнял бровь от удивления, глядя на нее, — она сама не очень-то любила эту блузку, но, как ни крути, ничего наряднее в ее гардеробе не было. Она и Деро смотрели друг на друга одинаковыми карими глазами.

— Ну, вот, — сказал Деро. Это был особый, даже торжественный случай в их жизни, так они заранее решили.

Вдали сиял маяк большой гавани, его луч вращался, на мгновение выхватывая из тьмы полосы ландшафта в несколько миль длиной; бесчисленные рельсы взблескивали при очередном проходе. Сам поезд и его оборудование, его карты и его намерения представляли особый интерес для правительства, как было хорошо известно его пассажирам. Поэтому они много дней ехали, не зажигая огней, пока, наконец, не отошли на такое расстояние, с которого могли с уверенностью заявить, что избежали ненужного внимания.

Оказавшись за пределами юрисдикции родины, они подкрутили рычаги управления странным механизмом, прибавили газу и включили свет. Спереди локомотив казался громадным циклопом, его могучий световой луч затоплял желтовато-белым сиянием железную паутину впереди, пугая копающих зверей. Поезд шел на восток, север, восток, север, север, север. Поколения, нет, целые цивилизации мотыльков устремлялись на необоримый призыв этого восхитительного блеска, и — о, жестокая сила фиксации! — расплющивались в лепешку об источник того, что они так любили.

А что, если бы кто-нибудь из них избежал жестокого столкновения и очутился внутри поезда, что бы он увидел? Передний вагон своим убранством напоминал дом Шроаков. Правда, он был не столь обширен и, конечно же, не так грязен, как дом, но все же и здесь все койки, стулья, столы и прочие горизонтальные поверхности занимали бумаги, книги, инструменты и утиль.

На верхней полке спал Деро, мерное движение поезда баюкало его. Время от времени он резко вскидывался — так он спал с тех пор, как исчезли две трети его родителей. Проснувшись, он садился на койке и смотрел вдаль так, словно его взгляд проницал металлический потолок, словно это он и был глазами поезда. Тот же взгляд был у его матери, когда она, устав от утиля, устав собирать и чинить ненужное барахло, начала заглядывать в будущее в поисках другого занятия. Деро был слишком юн, чтобы помнить наследственное выражение лица той, от кого он его унаследовал, но сестра, увидев его однажды, задохнулась от изумления, ведь она помнила.

Кальдера, усталая, но все еще на взводе, глядела на экраны, читать по которым ее учили мать и отцы. Двигала рычаги, при помощи которых они учили ее контролировать поезд. Со всех сторон ее окружали передовые технологии вперемешку с качественным утилем. Вот что-то пискнуло, и стул вместе с ней взвился в воздух, поднимая ее к лентам окон в крыше вагона, чтобы она могла выглянуть наружу; еще одно движение рычага, и она опустилась к экранам камер слежения и стала глядеть в них.

Расскаба, выговаривали колеса, гудел термоядерный локомотив, Кальдера напевала. Была ли в ее устремленном вдаль взгляде та жажда чего-то нового, иного, какая была присуща ее матери и брату? Кто знает? Может быть.

Она думала о Шэме, мысленно благодаря его за то, что он принес им снимок, принес известие о матери и об отце. Вот она выстукала что-то на клавиатуре ординатора папы Биро. Получила необходимую информацию. Соединила ее с другой имевшейся у них информацией, включая ту, что доставил Шэм. Начала прокладывать маршрут.

С чем-то вроде нежности Кальдера пожалела, что Шэм не с ними. Откусила от сандвича, запела.

Завыл сигнал тревоги, загорелась красная лампочка. Она проверила текущую информацию. Близилась смена колеи.

Она нажала на кнопки. «Вот бы удивились сейчас бюргеры, сальважиры и пираты Манихики!» — невольно подумала она.

Расскаба-так, — поезд замедлил ход, но не сильно, — два рычага пошли вперед, за ними переключатели; вдруг поезд дернулся, точно испуганный зверь; из-под его брюха показались круглые подпоры; приняв на себя вес не прерывавшего движения состава, они приподняли его чуть-чуть; механизмы закрутились, повисшие в воздухе колеса сошлись ближе, и с легким сникт состав встал на более узкие рельсы.

И никакой тебе многочасовой возни со сменой колесных пар, только пара щелчков переключателями, и все готово. Кальдера вставила в свою песню слова привета и благодарности родителям.

Она не стала будить Деро, когда они пронеслись мимо массивного металлического объекта, в котором она узнала один из вагонов поезда родителей. Почему-то они решили бросить его здесь еще в начале пути. Она ничего не сказала.

Когда ей захотелось спать, она остановила состав и усилила его защиту. Конечно, ординатор мог управлять локомотивом и без присмотра, но ей не хотелось идти на лишний риск. Все равно скоро пять, начало смены Деро.

И весь следующий день, и еще много дней после Шроаки продолжали свой путь совсем одни, через неведомую местность. Они разрабатывали непростые маршруты, которые заводили их в самые таинственные и малонаселенные области рельсоморья, следуя тайным путем родителей, всюду высматривая то, что отыскали их отец и мать.

Глава 44

Вне всякого сомнения, важнейшей из всех наук для нас является ферровиаокеанология, изучение железных путей рельсоморья. Именно она представляет собой ось, средоточие всякого знания. Правильно организованное исследование уходит вдаль, подобно чередующимся шпалам-и-рельсам, пронизывая собой все сферы деятельности человека. Изучение рельсов предполагает проникновение не только в их металлургическую составляющую, но также и в прикладную теологию их содержания, поскольку мили и мили путей убирают, чинят и поддерживают в технически пригодном состоянии таинственные существа, именуемые локомо-ангелами. Не остаются в стороне и вопросы биологии, возникают гипотезы о том, как строят свои логова подземные жители, и эрахтоны, и те, что вечно пребывают под землей, и о том, как их существование соотносится с путями, проложенными наверху.

Не забудем и о символогии. За века, прошедшие со времен божественной катавасии, когда весь мир и вся жизнь в нем были приведены в состояние, наиболее соответствующее эстетическим и символическим нуждам рельсоморья, мы — города, континенты, большие и малые поселения, поезда, и мы с вами, вы и я, — стали придатками рельсов.

Куда бы ни направила капитан свой состав, всюду, и в самых дальних уголках рельсоморья ей встретятся почитатели богов всех форм и размеров, всех степеней силы, убедительности и наклонностей. И не одних богов — в рельсоморье поклоняются высоко вознесенным смертным, духам предков, абстрактным принципам. Но самой поразительной теологией отличается, пожалуй, Северный Питтман. Там есть одна церковь, которая учит, что если бы все поезда всех народов, видов и предназначений вдруг замерли хоть на единый миг и ни одно колесо не выстукивало бы ритм по блестящей поверхности рельсов, человеческая жизнь повсюду на земле прекратилась бы в мгновение ока. Потому что эти звуки — лишь храп и сонное дыханье рельсоморья, и это мы снимся рельсам. Рельсы не снятся нам.

Глава 45

Между тем в иной части рельсоморья другой поезд, старше и привычнее с виду, держал путь на юг. Его маршрут был не столь затейлив, как у Шроаков, он придерживался лишь одного размера колеи, но шел так же целеустремленно и почти так же быстро.

Итак, «Мидас». Вновь он стал кометой с длинным хвостом из сварливых чаек, жадно глотающих любые ошметки пищи, которые бросают им с борта. Всего сутки, одни сутки решительной и беспрерывной езды, и вот уже Манихики со всеми своими предместьями и окрестностями и множественными островками-останцами, торчащими между рельс, исчезли вдали. Открытые рельсы, куда ни глянь, и поезд идет на юг. Правда, не без некоторой грусти.

Разумеется, в последний день пребывания «Мидаса» на Манихики не все члены поездной бригады успели вовремя вернуться на борт. Они подтянулись позже, поодиночке, и так же один за другим понесли заслуженное наказание. Не слишком, впрочем, суровое — ровно такое, какое полагается за столь малую вину.

А как же ап Суурап?

Шэм ап Суурап?

Где же он?

Он не отвечал ни на какие призывы. Он не вернулся.

Даже сама капитан спрашивала о том, где он. Приготовления продолжались. Капитан, нервно вышагивая туда-сюда, снова спросила, что слышно о помощнике доктора.

Так продолжалось до тех пор, пока не прибыл начальник порта с письмом для Фремло, которое тот сначала прочел сам, а потом, выругавшись, перечитал вслух капитану при неплотно закрытой двери купе. Доктор слишком долго колесил по рельсоморью, чтобы оставить дверь открытой по недосмотру. Нет, это была часть особой техники, известной как поездной телеграф. Не прошло и минуты, как вся команда уже знала содержание письма.

Они летели навстречу ветру, который все сильнее бил их наотмашь. И чем дальше от цивилизованных, теплых стран забирался «Мидас», тем крупнее становились головы и тела животных, прорывавших земной покров. Опытные рельсоходы отмечали, как менялись перестуки колес и их ритмы по мере того, как остывало железо.

На четвертый день они пронеслись мимо старой буровой, которая, едва живая от старости, продолжала качать нефть. Стайка мульдиварп, серых зверей скромного размера и столь же скромного качества, вынырнула из-под земли совсем рядом с ними, играя и отфыркиваясь. Трех тут же поймали, скрутили, подтащили к разделочным вагонам, где и разобрали на составляющие.

— Эй, а помните, — начал вдруг Вуринам, ни к кому особо не обращаясь, — как тот Шэм ап Суурап таскал нам грог, когда было нужно? — Он кашлянул. — И не разобрать было, нравилось ли ему это больше, чем его обычные занятия, или нет, правда, доктор?

Послышался смех. Радовались или печалились члены команды оттого, что Вуринам помянул беглеца? Да. Они радовались или печалились.

— Заткнись, Вуринам, — сказал Яшкан. — Всем плевать. — Но сказал без убежденности.

— Не знал, что он на такое способен, — буркнул Фремло Мбенде, когда они вдвоем пили плохой мутный чай поздно ночью. — В медицине он был безнадежен, а в остальном был такой симпатяга, что его просто нельзя было не полюбить; да, он, конечно, пускал слюни, глядя на всякое старье, но я не думал, что у него хватит духу уйти в сальважиры.

«Мидас» миновал рабский поезд из Роквейна, и капитан не послала ему обычного приветствия. Шоссандер и кок Драмин задумчиво глядели на рельсы за кормой поезда, когда прямо на виду у них огромный бык-броненосец, неуклюжий, словно бронированный вагон, выкопался из-под земли, поднял морду, принюхался в поисках добычи и снова залез назад.

— Он так забавно ел, — сказал Драмин.

— Странно, что его здесь больше нет, — поддакнул проводник.

Они повстречали громадный бряцающий военный состав монархий Кабиго. Двухпалубная крепость на колесах, ощетинившаяся орудиями, точно дикобраз — иглами, маневрировала, изрыгая черный дым и направляясь на разведку.

Адмирал Шиверджей принял Напхи у себя на борту, и после обмена любезностями, после чашечки кактусового чая, после вежливых комплиментов балованному капитанскому коту, произнесенных на смешении языков, понятных и хозяину, и гостье, Напхи, наконец, задала ему вопрос о том, не встречал ли он в последнее время огромную светлую мульдиварпу.

И оказалось, черт побери, что он только что разминулся с ней.

На многих поездах вели записи о всяких дивах наподобие явления мегазверей и разных других монстров, неважно, видела ли их команда поезда лично или слышала о них с чужих слов, — вдруг кто из кротобоев спросит. Шиверджей вел пальцем сверху вниз по списку слухов о самых крупных барсуках, о муравьиных львах-альбиносах и о гигантских трубкозубах. Рядом с некоторыми из них значились имена капитанов. Иногда и не по одному: о, это были неловкие ситуации, пересечения охотничьих интересов. «Как быть, когда двое или больше философов гонятся за одним символом?» На этот вопрос никто пока не дал удовлетворительный ответ.

— Погодите-ка, — сказал Шиверджей. — Ага, вот он у меня где. — Набор историй у него был внушительный. — Вам известно, где ездят баяджиры? — Напхи рассеянно кивнула. Эти парусные номады собирались вместе и охотились на больших участках рельсоморья. — Одна копейщица из дальнего рельсоморья, только что вернувшаяся из их земель, сообщила мне, что слышала от одного меховщика, который торговал с командой сальважиров…

Происхождение слуха, нашедшего, наконец, свой путь к ушам Напхи, оказалось замысловатым и несущественным. Суть же дела сводилась вот к чему:

— Охотница-одиночка видела нашу добычу, — сказала Напхи, снова ступив на палубу своего состава. Она ступала ровно, говорила четко и ясно, как всегда, одним словом, контролировала себя, однако было видно, что под этим спокойствием она вся вибрирует, точно натянутая струна. — Он здесь, неподалеку. Стрелочники, берите юго-юго-запад.

А чувство потери все не покидало «Мидас».

Особенности географии завели рельсы под наветренный склон, который кишел кроликами. Там нетяжелый паровоз аж из самого Гульфаласка подтвердил слышанную ими от военных историю о тальпе цвета желчи. «Мидас» повернул на запад, туда, где земляные черви были особенно жирные и большие и где кормились большие южные мульдиварпы. Им попался один молодой самец — слишком тощий и слишком далеко, не стоило за ним гнаться, — и одна седеющая матка — ее можно было загнать, но Напхи сказала гарпунерам «нет».

Когда солнце уже опускалось за горизонт, а холод стал почти нестерпимым, они достигли опасного рельсового узла, где переплетались колеи разных размеров. Пришлось сбросить ход и прокладывать маршрут по картам. Капитана не брала усталость. Вся отдавшись своим мыслям, она сосредоточенно глядела в телескоп до тех пор, пока не угас последний луч.

Вдруг она выкликнула Мбенду, Браунолл, Бенайтли и Борра и велела идти за ней. Офицеры походили на шары, накачанные воздухом, так они были укутаны в шерсть и меха. На капитане был лишь умеренно утепленный китель.

— Ей и меха ни к чему, ее безумие греет, — шепнул Борр Бенайтли, пока их дрезина медленно катилась вперед. То и дело останавливаясь, они делали замеры и наносили на карту результаты, прокладывая будущий курс для «Мидаса». Люди с тоской поглядывали на все удаляющиеся теплые огни локомотива.

Вот они медленно обогнули кусты металлического цвета… направили свою дрезину между деревьев, тощих и корявых, точно крашеные скелеты… крючьями посшибали с рельсов невесть откуда взявшиеся камни… Черепашьим шагом они продвигались сквозь заросли крепкой растительности, на участке плотно переплетенных рельсов, однообразие которых лишь изредка нарушали клочки голой земли да холм впереди, к изгибу которого они и держали свой путь.

— Остановка здесь, — сказала Напхи внезапно дрогнувшим голосом. И встала, готовая сойти на землю. — Посмотрим, что мы отсюда увидим. — Они приближались к холму. Мохнатому холму цвета кости.

К холму, покрытому не побелевшей от мороза травой, а шерстью.

Желтый холм заурчал. Содрогнулся.

Зарычал.

Рывок, поворот стрелки, и все пеньки и бугорки на холме пришли в движение. Что-то зачавкало вокруг, заклацало зубами, как будто со всех сторон сразу раздался гортанный звериный выдох.

Холм открыл злые глаза.

— Ох, боги мои! — не сдержался кто-то. — Да это же он!

Внезапно земля неистово содрогнулась, и птицы кругом загалдели громче, чем команда, а холм оказался вовсе не холмом, а колоссальной горбатой спиной и боком Насмешника Джека, белого крота. Раздался страшный рык, оскалилась, брызгая слюной, пасть, каждый клык в которой был величиной с дерево, и животное совершило прыжок — тонны и тонны мяса, мускулатуры, оживляемой злой волей чудовища под шерстью неживого белесого оттенка, взвились в воздух и обрушились на землю так, что не только пространство вокруг, но даже само время прогнулось и замерло. А потом подслеповатое, но от этого не менее устрашающее чудовище взвилось на дыбы и тут же ушло вниз, под землю, оставляя за собой руины: разорванные пути, поломанные деревья и яму с неровными краями.

Пальнуло ружье, мелькнула в темноте вспышка. Земля вздрогнула снова. Бенайтли, Браунолл, Борр — все попадали на дно дрезины и вцепились руками в перила, когда мир вокруг них опять встал на дыбы. Кто-то яростно жал на тормоза, чтобы не дать дрезине последовать за чудовищем в пропасть. Откуда несся смешанный с пылью рев.

О, какая устрашающая конституция.

Один за другим открывали глаза члены команды на дрезине. Плевались и кашляли от пыли, которую поднял Большой Насмешник. Ощупывали свои синяки и царапины, убеждаясь, что живы.

Начинали обмениваться потрясенными взглядами. Увидели капитана, которая стояла на дрезине во весь рост, не только не напуганная, но даже торжествующая. В одной руке она держала ружье. Из его ствола в воздух поднималась струйка дыма, похожая на грозящий палец.

Напхи наклонилась над возникшей только что дырой, заглянула в ее темные глубины. В ее искусственной руке был зажат купленный недавно механизм. На нем мигали лампочки. Она подняла над головой обе руки, встряхнула ружьем и прибором, улыбнулась. Улыбка вышла страшной.

— А теперь, — сказала она, — мы будем просто ждать.

— Ящерицы, — прошептал, наконец, Мбенда обращение к странным игуаноподобным богам Менданы, его дома. — Вы знали, что это. И знали, что мы не подойдем к нему так близко, если узнаем. Вы его видели. Это же план. Часть первая. Правда, капитан? — Гнев в его голосе мешался с восхищением.

Капитан ничего не ответила. Она нажала кнопку на коробочке и посмотрела на сигналы. Подземные передвижения ее немезиды фиксировались на экране. Прибор получал информацию от маяка, который она при помощи ружья всадила гигантскому кроту под шкуру.

Глава 46

Они были в срединном рельсоморье: не в самой его дальней, открытой части, далеко от твердой земли, но и не там, где прибрежные бухты и заливы с впадающими в них рельсореками охраняли многочисленные патрули. Здесь сами рельсы и следующий по ним поезд пробирались через корявый зимостойкий лес.

— У-ууу, — говорил Деро. Отведя поезд Шроаков подальше от примостившейся на выступе скалы деревни, чьи домишки издали казались нагроможденными друг на друга, он глядел в боковое окно на сообщество мелких обезьян, наблюдавших за ними с деревьев. Снова попробовал их подразнить. — Э-эээ, — сказал он на этот раз. И запрыгал.

Обезьянье семейство наблюдало за проходящим мимо поездом, чинно и угрюмо восседая на ветках. Старая самка потянула носом воздух и помочилась. Остальные побрели прочь, по очереди переставляя лапы по веткам.

— Тча, — вырвалось у Деро. — Глупые твари. — И тут же он добавил: — Правда?

— Не знаю, — ответила Кальдера. Она делала записи в бортовом журнале.

— Да брось ты, Кальд. Ведь мы же хотели повеселиться.

— Повеселиться? — повторила она за ним медленно. Оторвалась от книги. — Повеселиться, говоришь? Да ты хотя бы знаешь, куда мы направляемся? Конечно, нет. Вот и я не знаю. В этом-то все и дело. Зато ты знаешь, что наша поездка — никакая не шутка. Мы выполняем обещание, вот мы что делаем. Обещание им. Так подумай еще раз и скажи мне снова — это, по-твоему, развлечение?

Она уставилась на брата. Он не отвел глаз. Он был ниже ее, причем заметно, но он все же выставил вперед подбородок и, набычившись, произнес:

— Конечно. Ну, немного.

И Кальдера, сразу как-то обмякнув и расслабившись, со вздохом ответила:

— Да. Наверное, в какой-то степени это развлечение. Знаешь что? — и она бросила взгляд на рощу, которую они только что проехали. — Если нам еще встретятся обезьяны, мы будем кидать в них фрукты.

Еще одна характерная особенность этих участков путей, ведущих от твердой земли вдаль — не считая преграждающих путь скалистых рифов, россыпей утиля, обильно переслоенных металлом, поросших деревьями узких проливов между островками твердой земли, — заключается в том, что они чрезвычайно опасны. Не ленитесь заглядывать в карты, машинисты. Опасность возрастает во сто крат, если вы решаетесь не прерывать движение ночью.

Шроаки были намерены ехать всю ночь. Окружив себя измерительными инструментами, они сидели в кабине, похожей на пещеру, полную таинственного мигания светодиодов. Ночь выдалась совсем беззвездная, и если бы не мощный белый луч маяка, беззвучно описывающий круги вдали на башне, ехать было бы трудно.

— Внимание, — сказала сама себе Кальдера и сверилась с картой, которая показывала опасную близость путей к каменным осыпям с одной стороны и зыбучим пескам с другой.

— Так тебя растак, — буркнула она, замедлила поезд и направила его обратно. — Пойдем здесь, — объявила она вслух. — Это, должно быть, маяк Надежного Дома. — И она снова сверилась с картой. — Значит, если мы пойдем вот сюда…

Направив свой пульт дистанционного управления на стрелки, она стала по одной переводить их в нужное положение, приближаясь к маяку. Колеса зашелестели по железу. Крохотные тени замельтешили в луче их головного прожектора: это ночные птицы и летучие мыши отстаивали свои охотничьи права перед мощным светом.

— Где это мы? — спросил Деро. Кальдера ткнула пальцем в карту. Деро посмотрел и нахмурился. — Да? — переспросил он.

— Я знаю, что ты хочешь сказать, — возразила Кальдера. Она скрипнула зубами и стала возиться с рычагами управления. — Знаю, знаю, судя по наклону путей, ты бы предположил, что мы сейчас чуть дальше к северу, так? Вот. — Небезопасный участок остался позади. — Так вот, эти карты не самые современные. В них, должно быть, ошибка.

— Ну, если ты так считаешь, — ответил Деро с сомнением. — Хотя… — и он, сощурившись, уставился в ночь.

— Ну, а что тогда это еще может быть такое? — спросила Кальдера. Прицелилась, перевела стрелку. — Я про маяк. Что здесь, по-твоему, новый построили, что ли?

Но, не успели эти слова сорваться с языка Кальдеры, как она уже мысленно сама ответила на свой вопрос. Деро смотрел на сестру, ничего не понимая, напуганный ее видом. Какая-то вспышка снаружи привлекла его внимание. Сверкнуло слишком близко.

— Там что-то есть, — сказал он. — Вон на том берегу.

— Стоп! — закричала Кальдера и что было сил рванула тормоза. Колеса негодующе взвизгнули, и состав нехотя остановился. Деро пошатнулся и упал. — Назад, назад, назад! — вопила Кальдера.

— Что ты де?..

— Проверь задний вагон! — Луч света пролетел над ними. Поезд стал медленно сдавать назад, отступать перед клочком темноты, одним среди многих.

— Что мне искать?

— Все что угодно, сзади.

— Там ничего нет.

— Отлично! — сказала Кальдера и ускорила реверс. — Продолжай следить! Повернем, как только сможем.

Пятящийся поезд качнуло, луч его прожектора сместился, и Кальдера увидела, как опасно близко подступили к путям скалы чуть дальше впереди. Она едва не направила свой поезд в эту ловушку. Это была именно ловушка: с обеих сторон узкого прохода стояли люди, готовые отпустить вниз огромные камни и снести ее поезд с рельс.

Она затаила дыхание. Прикусила губу. Еще один проход маяка высветил бледные лица людей в засаде. Они наблюдали за ее отступающим составом, их взгляды пронзали стекло, проникали сквозь камеры слежения внутрь кабины, сверлили ее.

Спокойные мужчины и женщины. Вооруженные. С инструментами, необходимыми для того, чтобы разобрать на части сошедший с рельсов поезд. Раскрытые, они не изменили положения: их лица не выразили ни стыда, ни злобы, лишь легкое разочарование при виде ускользающей добычи.

— Конечно, кто-то построил новый маяк, — шепнула Кальдера.

— Что ты говоришь? — переспросил Деро. — Я тебя не слышу. И вообще, в чем дело?

В чем дело? В том, что эти люди разбили стекло автоматизированной башни, которая давным-давно стояла на этом берегу, темная, бесполезная, никому не нужная, вовсе не там, где думала Кальдера. Местные жители, справившись предварительно с подробнейшими картами, зажгли фальшивый маяк в том месте, которое в темную ночь, вроде нынешней, могло вполне сойти за то, что обозначено на карте; затем, заманив какой-нибудь поезд в узкий проход, они закидывали его камнями и делали свое черное дело: добивали тех, кто уцелел в катастрофе, разбирали состав на части, утаскивая с него все, что можно было утащить. Это тоже были сальважиры, самые отъявленные из всех. Убийцы поездов, разбойники и воры.

— Крушители, — прошептала Кальдера.

Глава 47

Красный сигнал составу нашего рассказа на этом участке пути.

Поколения мыслителей с записными книжками в руках стояли на берегах рельсоморья, глядя на раскинувшиеся перед ними рельсы-и-шпалы — бесчисленные сходы, стрелки, возможности, простирающиеся во всех направлениях, — и все соглашались в одном: у рельсов есть одна общая характеристика: отсутствие конца и начала. Ни расписания, ни конца, ни направления. Таково требование здравого смысла. Это давно уже вошло в клише.

Всякий путь наводит на размышления о множестве других путей, а также о тех ответвлениях, которые каждый из них в состоянии породить. Есть те, кому хотелось бы отдавать приказы, подчиняя себе течение любого рассказа. Будь их воля, они время от времени даже злоупотребляли бы своей властью. Хотя и не всегда с одинаковым успехом. Историю вообще можно считать своеобразным соревнованием по перетягиванию каната между теми, кто отдает приказы, и теми, кто смело направляет свои поезда на исследование всех и всяческих закоулков.

Однако вернемся к нашему настоящему. Сигнал требует, чтобы история остановилась. Пыхтя мотором и визжа колесами, наш поезд дает задний ход. Переводные крюки переводят стрелку нашей истории назад, и наш текст еще раз начинает с того места, на котором оборвался и с которого должен был развиваться уже много дней. И дает, наконец, ответ на тот вопрос, от которого уже охрипли, должно быть, критики, хищные, точно мульдиварпы, покуда состав нашего рассказа блуждал по одним путям со Шроаками и «Мидасом». Любопытные и нетерпеливые кроты-слушатели тоже давно уже подняли носы, и их вой разносится над просторами нерассказанного. Взывая о нашем внимании.

Глава 48

Итак, Шэм.

Дни и мили тому назад Шэм медленно поднимался из глубин забытья, пока не выскочил, наконец, на поверхность собственного сознания. И обнаружил, что его вместилище — то есть голова — жутко болит. Он сморщился и открыл глаза.

Комната. Крошечная поездная кабина. Холодный световой луч падает внутрь через иллюминатор. Полки забиты коробками и бумагами. Над головой шаги. Свет качнулся, пошатнулся и переполз по стене дальше — поезд сменил направление. Теперь Шэм спиной чувствовал его содрогания. Понимал, что скорость большая.

Он не мог сесть. Его привязали к полке. Он едва видел собственные руки, бесполезно сжимавшиеся в пустоте. Он хотел крикнуть, но тут же выяснил, что ему мешает кляп. Шэм забился, но бесполезно. Запаниковал. Тоже зря. Через какое-то время паника улеглась. Он потянулся всеми мускулами, какими только мог.

«Вуринам? — подумал он. — Фремло? Капитан Напхи?» Он пробовал произносить имена вслух, но выходило лишь мычание. «Кальдера?» Да где же он? И где все остальные? Ему вдруг представился поезд Шроаков. Может быть, он на нем? Прошли минуты, или секунды, или часы. Дверь, наконец, отворилась. Шэм напрягся, вытянул шею, застонал. На пороге стоял Робалсон.

— Ага, — сказал он. — Наконец-то. Не думали мы, что ты так долго будешь дрыхнуть. По мне, так ты давно уже должен был очухаться. — Он ухмыльнулся. — Сейчас я развяжу тебе руки и вытащу кляп, ты сядешь, — сказал он. — За это ты не будешь парить мне мозги.

Поставив на стол миску с едой, он ослабил путы Шэма, который завопил, как только грязная тряпка покинула его рот.

— Какого черта ты делаешь моя капитан тебя найдет ты за это заплатишь придурок, — и так далее. Шэм надеялся, что его голос прозвучит как рев. Но вышел скорее громкий писк. Робалсон вздохнул и вернул кляп на место.

— Это ты называешь не парить мозги? — сказал он. — Давай договоримся: с меня порция овсянки с козлятиной, с тебя — больше помалкивать. Так-то лучше. А то кляп в рот — это еще не самое худшее, на что я способен.

На этот раз, когда Робалсон извлек кляп, Шэм молчал. Только смерил его взглядом, полным холодной ярости.

А затем он уставился в овсянку. Есть хотелось очень.

— И как это, по-твоему, называется? — спросил Шэм, набив полный рот восхитительной пищи.

Робалсон почесал нос.

— Похищение, наверное. А по-твоему?

— Это нисколько не смешно!

— Почему, есть немного.

— Ты… Ты же пират!

Робалсон покачал головой так, словно разговаривал с идиотом.

— А я тебе что говорил?

— Куда мы едем?

— Пока не знаю.

— Где моя мышь? — спросил Шэм.

— Улетела, когда мы тебя взяли.

— Почему мы едем так быстро?

— Потому что торопимся, и еще потому что мы пираты. Не одни мы слышали слухи. Сальважиры про тебя спрашивали. Да к тому же, когда мы вдруг снялись с места и понеслись прочь, нам тоже многие с любопытством смотрели вслед.

— Что вы от меня хотите?

— Мы хотим, — позвучал новый голос, — чтобы ты, Шэм ап Суурап, поделился с нами информацией. — Из коридора в купе вошел мужчина.

На нем была форма инженера. Короткие волосы блестели от жира. Его руки лежали на груди спокойно, голос звучал тихо, в подернутых сеткой сосудов глазах, устремленных на Шэма, светился ум.

— Я капитан Элфриш, — сказал он мягко. — А вот кто ты, я пока не решил.

— Я Шэм ап Суурап!

— Я еще не решил, кто ты, пока.

Совы и нетопыри не выглядывали из складок громадного темного плаща капитана пиратского поезда — он ничего такого не носил. В его бороде не было пропитанных порохом прядей для создания вони и демонизма. На его голове отсутствовала лихо заломленная треуголка, кровавые отпечатки не пятнали его рубаху. Ожерелья из человеческих скальпов и костей не отяжеляли его шею. Такими способами нагнетать страх — главное оружие пиратов — пользовались, как слышал Шэм, капитаны других пиратских поездов.

У этого человека были очки с толстыми стеклами. А его лицо Шэм при иных обстоятельствах наверняка назвал бы добродушным. Эта мысль против воли пришла ему в голову, и он не смог удержаться от усмешки.

Человек снова скрестил на груди руки.

— Так ты находишь свое положение забавным? — спросил он. Его интонация ничем не отличалась от интонации какого-нибудь офисного менеджера, просящего подчиненных уточнить колонку цифр.

— Нет, — сказал Шэм. и тут же, к собственному удивлению и мрачному удовлетворению, почувствовал, что его подхватила волна не страха, а гнева. — Вы, между прочим, в большой беде, если вы этого еще не поняли. Мой капитан будет меня искать. Она будет…

— Ничего она не будет, — отвечал капитан спокойно. Снял очки, протер их. — Она получила твое письмо. То, в котором ты пишешь о своем желании стать сальважиром, помнишь? И о том, что уходишь с ними. Полное подробностей, которые знаешь только ты. С пожеланиями удачи ей и всей команде. С рассказом о том, что ты уходишь на поиски своего счастья, помнишь? Так вот, она его получила.

Он снова надел очки.

— Все знают, что ты якшался со Шроаками. И твои стремления тоже давно ни для кого не секрет. Твой капитан знает, что ты пошел за своей мечтой. Так что искать тебя она не будет.

«Вот оно что», — подумал Шэм. Все его рассказы, все тайные желания, все мечты о приключениях, вся тоска по миру ярко одетых сальважиров, все, что наполняло его душу и чем он делился с Робалсоном, — все было использовано против него.

— Что вам нужно? — хрипло спросил он. — У меня нет денег.

— Конечно, нет, — согласился Элфриш. — А на нашем поезде нет свободного места. Поэтому тех, от кого нет толку, здесь не держат, ясно? Думаю, тебе стоит хорошенько подумать над тем, что ты можешь предложить нам вместо монет. Чтобы стать незаменимым.

— А что вам нужно? — прошептал Шэм.

— Ну, даже не знаю, — сказал Элфриш. — Чего же нам не хватает? Палубы у меня надраены, повара есть, команда тоже, чего еще пожелать, ума не приложу! Хотя погоди-ка. — Он сделался задумчивым. — Есть одна вещь все же. Вот какая. Покажи нам на карте то место, где ты видел руину. О которой никто из твоей команды не должен был даже заикаться. А заодно расскажи мне о том, что ты нашел на том поезде. А то слухи о тебе и о твоей находке тянутся за тобой аж от самого Боллона. О том, где встретили свой конец эти бедняги, капитаны Шроаки. и еще расскажи мне подробно — только очень подробно, — о том, что ты привез этим Шроакам.

Видишь ли, мы здесь, на этом поезде, питаем к их истории кое-какой интерес. Все ж таки знакомое имя. Хотя, признаться, я уже не думал услышать его когда-нибудь снова; с другой стороны, не годится пропускать мимо ушей, что там затевают эта умники, молодые Шроаки. Конечно, не я один к ним прислушиваюсь, но, пожалуй, я один из немногих, у кого в их деле особый интерес.

Мне не нужны их эксперименты. Вот путешествия — другое дело, особенно те, в которые отправляются, получив таинственное посмертное послание, путешествия за немыслимыми сокровищами — они мне по вкусу. Такой внезапный отъезд поневоле наводит на мысль, что ты что-то упустил, а это не самая приятная мысль, верно?

— Что? — сказал Шэм. — Что упустил? — Но Элфриш молчал. Вместо ответа он извлек из своего кармана маленький флатоаппарат Шэма.

— Здесь есть один снимок, который меня особенно интригует, — сказал он. — О-со-бен-но. И это не пингвины. Понимаешь, я и думать не думал, что они соберутся так рано, эти Шроачата. А то бы я давно уже сам пыхтел за ними вслед. Но они нас опередили. Зато мы знаем, что ты в последнее время часто разговаривал с ними.

И если ты, — тут его голос зазвенел, подобно холодной, остро заточенной стали, проникающей до костей, зашебуршал, точно лапки ужасно противного насекомого, — если ты не хочешь, чтобы тебе вскрыли вены и подвесили тебя рядом с поездом так, чтобы твои ноги волочились по земле на медленном ходу, а кровь проникала в почву, будя мелких кусачих тварей, которые выберутся из своих нор и будут есть тебя, начиная с пальцев ног и заканчивая кишками и прочими внутренностями, знаешь, что ты должен для меня сделать? Сказать мне, куда направляются Шроаки.

Глава 49

— Так что же они делают? — С тех пор, как они чудом ушли из устроенной крушителями ловушки, Деро только о них и говорил, да еще об опасности, которой избежали Шроаки-Потомки.

— Я же говорю тебе, я не знаю, — сказала Кальдера. — Ослабь-ка чуток давление, а то в головном двигателе перебор намечается. Они заманивают поезда, разбивают их на части и грабят, я так думаю.

Поезд изогнулся на подъеме — плоская почва рельсоморья была здесь, гм, не совсем плоской. Они ехали мимо прудов и ручейков, мимо косматых деревьев, укоренившихся прямо между рельсами. Время от времени их сучья задевали за обшивку поезда, и тогда в вагоне слышался стук, как будто кто-то снаружи просил его впустить.

— Так они поступают с поездами, — продолжал Деро. — А с людьми? С теми, которые в поездах? Что, если бы они нас поймали?

— Что это? — сказала Кальдера. Железные рельсы впереди имели такой вид, словно они разбегались в стороны из одной точки. Этой точкой служил холм, вернее, островок, торчавший из моря рельсов. Правда, острова обычно не бывают прозрачными. У них не бывает филигранных силуэтов, и они не блестят.

— Это узловой мост, — сказал Деро.

Рельсы сближались, смыкались, спаивались, извивались, подныривая друг под друга, взмывая вверх на балках и опорах, на быках и шестах, образуя до смешного сложный узел. Он напоминал железный скелет какого-то гигантского чудовища. Внутри него, на разной высоте над уровнем рельсов, Шроаки разглядели два-три старых состава. Недвижные, заброшенные, старомодные. Безжизненные, как давно высосанные и брошенные пауком мухи.

— Давай объедем, — предложил Деро.

— Это не так просто, — ответила Кальдера. Она уже гнала поезд с линии на линию. — Все здешние рельсы растекаются от него в разные стороны. Как воск от свечи. Нам понадобится не один час, чтобы проложить обходной маршрут. А нам надо на ту сторону, и побыстрее. — Она показала рукой.

— Значит?

— Поедем насквозь.

Колеса застучали иначе, когда они въехали на рельсы внизу холма. Здесь, в воздухе, на путях, поддерживаемых шаткими железными опорами, они услышали, как глухой сердечный ритм сменился более показным, звонким и музыкальным. Воздушные рельсы превратились в искусственные небеса. Шроаки скользили под ними под дождем из конденсата, падавшего на них с изнанки верхних путей.

Вверху рельсы, внизу рельсы. Они поднялись уже на шесть, семь ярдов, сотрясая головоломку подпорок, переводя стрелки, проталкиваясь к самой сердцевине. Они испуганно переглядывались, чувствуя, как раскачиваются под ними пути.

— А эта штука не завалится? — прошептал Деро.

— Нет, о ней наверняка заботятся ангелы, — ответила Кальдера.

— Будем надеяться, — сказал Деро.

— Будем.

Сквозь рельсы наверху пробивались солнечные зайчики. Поезд Шроаков был весь пестрый, как будто шел через лес.

— И кто только ухитрился здесь разбиться? — спросил Деро, глядя на заброшенные поезда, которые, казалось, приросли к рельсам. Один был уже недалеко. Они приближались к нему.

— Неосторожные люди, — сказала Кальдера. — Невезучие. — Она оглядела антикварные очертания поезда. — Правда, их никто не разбивал. Их здесь… упокоили. — Поезд был тяжелым, мощным, его очертания хранили следы эстетических представлений древности. У него не было ни трубы, ни других следов выхлопных органов; сзади торчала рукоятка. Заводной.

— Может, тут вот что произошло, — предположила Кальдера. — Поезд, наверное, из Камми Хамми. Они проехали половину, завод кончился. А ручку-то тут не повернешь — слишком мало места.

Поезд висел над ними на крутой боковой ветке, словно хищник, следя за каждым их движением. Из его окон свисали стебли плюща и колючие плети ежевики. В них запутались — по крайней мере, в окнах переднего вагона, — какие-то инструменты, попорченные дождями шлемы и кости. Пышная флора заняла все пространство внутри поезда, вытеснив наружу мертвецов.

— Еще пара стрелок, — сказала Кальдера, — и мы выйдем наружу с другой стороны. — Сквозь замшелый, продуваемый всеми ветрами рельсовый палимпсест она уже видела открытое рельсоморье.

— Какой отсюда замечательный вид, — сказал Деро. Они были на вершине. Вибрация их колес сотрясала рельсы. Узломост раскачивался. Кальдера стиснула зубы. Вдруг за ними раздался громкий треск. Звон металла, не выдержавшего напряжения. Стон. И тут же рельсы затряслись еще сильнее.

— Что это было? — спросила Кальдера. Поглядела в зеркала. Вскрикнула: — Ой!

Старый состав давно отвык от тряски. Проржавевшие болты не выдержали напряжения и полопались. Тормоза отказали уже давно. Внезапная вибрация привела к тому, что некогда крепкие колесные замки разжались. Тормозные колодки и башмаки превратились в пыль, заводной поезд тронулся с места и покатился по наклонным рельсам за ними вслед. С ускорением.

— Ой-ёй, — сказал Деро.

— Быстрее, — процедила сквозь зубы Кальдера. — Чух, чух, топ, топ, скорее вперед. — Она рванула рычаги управления, ускоряя поезд Шроаков. Их молчаливый случайный преследователь продолжал молчаливо преследовать.

Рабочий поезд против старой развалины? Разве могут быть сомнения в исходе подобного поединка? Но у Кальдеры было одно серьезное затруднение. Она была живой. И хотела такой остаться. А значит, ей приходилось действовать с осторожностью. Окаменелость же, мчавшаяся за ними по пятам, не знала подобных ограничений. Развилки, на которых Кальдера сбавляла ход, преследователь пролетал со свистом. Она искала самый короткий и надежный выход из головоломки, ему было все равно. Она бешено работала мозгами, стараясь, чтобы ее выбор пути не стал для них с братом роковым, тогда как мертвый охотник свою судьбу уже встретил и теперь не желал ничего, кроме скорости.

Старый поезд набирал ход. Он проносился поворот за поворотом, стрелку за стрелкой, заставляя узел раскачиваться, а Шроаков — визжать от ужаса. Он грохотал за ними вслед, увлекаемый силой тяготения и инерцией, подсекая подпоры и подкосы причудливой постройки, присыпая их обломками пути.

— Быстрее! — крикнул Деро.

— Вот спасибо, что подсказал! — ответила Кальдера. — А то я на половинном ходу все еду! — Свет был уже близок, мертвецы настигали. Считаные ярды отделяли их от плоской земли, где они смогут, наконец, съехать с роковой линии, но заводной поезд был уже близок, еще секунда, и он ударится в них сзади и столкнет с рельсов.

— Сброс! — закричала Кальдера. Секунду помешкав, Деро повиновался.

Пока он нажимал на клавиши, Кальдера судорожно перебирала в уме, что они теряют. «Там мой джемпер, — мелькнула у нее мысль, — моя не самая лучшая ручка и весь наш запас лакрицы». Но времени на сожаления не было: Деро в последний раз ударил по клавишам с криком «Сбрасываю!», и в ту же секунду сцепка между последним и предпоследним вагонами их поезда рассоединилась, и последний вагон толчком отбросило назад, прямо под колеса тому, что мчалось за ними.

Мертвый поезд влетел прямо в вагон. Конечно, нельзя было надеяться, что маленькая жертвенная коробочка сможет остановить огромный мощный скелет, но это не было нужно. Достаточно было лишь замедлить его ход, что и произошло под звон и лязг тормозов. Нескольких секунд хватило, чтобы Кальдеро, Деро и их полегчавший состав ускользнули от преследователя и выскочили на простор открытых рельсов, восторженно крича и улюлюкая.

Они перевели стрелку и, когда она увела их довольно далеко по избранному ими пути, бросились к окнам, чтобы посмотреть. Их преследователь врезался в вагон пред самым выездом наружу, передав всей конструкции дополнительную вибрацию. А мост скрипел, качался, и вот вся опасно накренившаяся масса ржавого железа начала оседать под собственной тяжестью, с грохотом расталкивая воздух.

Словно споткнувшись, поезд-саркофаг подпрыгнул на ходу, наподдал препятствие, еще недавно служившее Шроакам спальным вагоном, и тот со скрежетом и лязгом слетел с путей на землю. Древний локомотив, увлекаемый инерцией собственного движения, перекувырнулся и описал в воздухе могучую и страшную дугу, разваливаясь на составные части, усеивая обломками, обрывками растительности и костями мертвых исследователей окрестные пути.

Пыль еще долго стояла в воздухе над этим местом. Какофония разрушения тоже утихла не сразу. Медленно, но верно мост продолжал рассыпаться, пока, наконец, не превратился в изломанный силуэт в облаках пыли. Части разбитых поездов раскатились по рельсоморью.

После долгой паузы, наставшей вслед за последним отголоском, любопытные грызуны, наконец, решились высунуть из-под земли свои морды. Легкий ветерок развевал волосы Кальдеры и Деро. Высунувшись из окна своего состава, они наблюдали коллапс рельсового узла и вторую гибель заводного поезда.

— Вот поэтому, — сказала Кальдера, — мы никогда не оставляем в последнем вагоне ничего ценного.

Глава 50

— Я не знаю! Не знаю! В том-то все и дело! Я не знаю, куда они поехали!

Элфриш даже не коснулся его, он лишь приблизил свое лицо к лицу Шэма и посмотрел на него взглядом, в котором не осталось никакой мягкости. Только злоба и лед. Робалсон за спиной капитана занервничал.

— Я клянусь, — лопотал Шэм, — я ничего не знаю, я просто увидел снимки и подумал, что, может, они знают…

— Снимки, — сказал Элфриш. — Как вот здесь… — Он встряхнул камерой.

— Снимки! С камеры! Они были в руине!

— Ты лжешь, мальчик. — Ледяной голос Эльфриша звучал уверенно. — Их там не было.

— Были! Только в земле! В ямке!

Капитан склонил голову на бок.

— В ямке? — переспросил он.

— Кто-то из Шроаков ее сделал! Там, где было окно. И запихнул в нее.

Элфриш поднял глаза к потолку и прищурился, то ли обдумывая что-то, то ли вспоминая.

— Ямка, — выдохнул он. — Ямка. — Он посмотрел на Шэма. — Если там были снимки, — продолжал он, — то по ним можно определить, где именно были Шроаки. Они всегда тщательно скрывали маршруты своих путешествий. Несмотря ни на что.

— Ага! — поддакнул Робалсон. — Конечно, надо попробовать! — Он нервно кивнул капитану.

— Но, — шепнул Элфриш Шэму, — тех снимков у тебя больше нет.

И хотя Шэму больше всего на свете хотелось в тот момент сказать «Нет, есть», он, выдержав, сколько мог, ледяной взгляд пирата, прошептал: «Да, нет».

Взревев, как раненый зверь, капитан Элфриш внезапно сдернул Шэма с полки и выволок его из купе в коридор. Потащил дальше, мимо пиратов, занятых своими делами. Они ничем не отличались от команд других поездов. Только оборудование поезда было более случайным, одежда — более пестрой, и все до единого человека были вооружены.

Купе, в котором ждали покрытые шрамами офицеры. За окном неслись пейзажи благодатных земель, богатых растительностью и деревьями, их ветви нависали над поездом, увитые цветущими лианами, кишащие яркими птицами и перепуганными мармозетками. Шэм почувствовал, как поезд подпрыгнул на рельсовых стыках, за окном мелькнули сигнальные ящики и стрелки, пути отклонялись от их колеи.

Значит, они идут на север. Кто-то насильно посадил Шэма на стул. Он завопил и задергался, но вырваться не смог. На столе перед ним кто-то разложил толстую бумагу. Точно хотел защитить стол от брызг. Шэм завопил снова. Один офицер медленно разворачивал кожаный сверток с какими-то острыми металлическими штуками.

— Я ничего не знаю! — кричал Шэм. Для чего нужны эти жуткие инструменты? — Я ему говорил!

— Жудамор, — сказал Элфриш. — Начинай.

Здоровый мужик вынул из свертка страшную серую пику. Лизнул большой палец и попробовал на нем острие. Одобрительно сморщился. Шэм завизжал. Мужик протянул пику вперед так, что она едва не уткнулась Шэму в глаз.

— Итак, — сказал Элфриш. — Ты говорил, что видел снимки. Наверное, вот эти. — Он поднял какие-то обрывки — в жирных пятнах, изорванные, потертые на сгибах рисунки, которые Шэм накарябал для себя как воспоминание о том, что видел. — И вот этот. — Дешевая маленькая камера Шэма. На экране один путь. Снимок маленький и размытый, но при виде его все в комнате стихли.

— Знаешь, куда ведет этот путь? — прошептал Элфриш. — Нет. Я тоже не знаю. Но зато ты знаешь, что я очень люблю истории. И, позволь заметить, знаю, что любые небылицы о людях, путешествующих в поисках легендарных, мифических, явно вымышленных мест, обычно прикрывают охоту за деньгами. Большими деньгами. Ты меня понял.

О, конечно, не один я гонюсь сейчас за Шроаками. Правда, зная, что у них за поезд, могу сразу сказать, что затея это бесполезная. Но они тоже знают, что за ними следят, и будут петлять. Так вот, в мое намерение входит опередить их. То есть узнать заранее цель их пути и прийти туда раньше них.

Итак, Шэм ап Суурап, твое дальнейшее благополучие в твоих руках. Все это… — он встряхнул потертыми рисунками, — для тебя что-то значит. Для меня это просто каракули. Рассказывай, что ты видел на снимках. Опиши их.

Мужик по фамилии Жудамор поднес к бумаге страшное острие. Это оказался карандаш. Он начал рисовать.

Путаные описания Шэма становились образами под его рукой. Жудамор был талантлив. Даже разрываясь между страхом и временным чувством облегчения, Шэм не мог не подивиться тому, с какой уверенностью из сетки штрихов на бумаге, пересеченных, как пути рельсоморья, рождается картина.

«Кто-нибудь все равно меня спасет», — думал он и описывал свои воспоминания по картинкам, на случай, если никто все же не придет. В дни и недели, предшествовавшие поездке на Манихики, оттачивая свой план, Шэм не раз вспоминал то, что видел на экране ординатора, пересматривая свои каракули. Снимки стояли перед его глазами как живые.

— А третий был такой…

— Что это? — басом спросил кто-то из пиратов, глядя на оригинал Шэма. — Птица, что ли?

Шэм. Художника из тебя не выйдет.

— Нет, это вроде… ну, как бы карниз такой, что ли… — и, бешено жестикулируя, Шэм принялся описывать наклонную скалу и все прочее. Чтобы сохранить себе жизнь. Жудамор рисовал с его слов, а Шэм отпускал замечания или поправлял его, точно какой-то сумасшедший критик. — Да не так, не так, лесок был побольше, деревья пониже, вот…

В конце концов все пейзажи на снимках были изначально выбраны и запечатлены именно как пейзажи. В каждом было нечто особое, отличавшее его от других, будничных видов рельсоморья. Несколько часов подряд Жудамор рисовал описания воспоминаний цифровых образов пейзажей, давным-давно виденных кем-то воочию. Пиратские офицеры наблюдали за ним, склонив головы набок, потирая подбородки. Обсуждали, что бы это могло быть.

— А это ордер?

— Смотри-ка. Вот это место вроде как похоже на одну окраину у берегов Северо-западного Мира.

— Поговаривают, ближе к Камми Хамми рельсы ведут себя подозрительно, так, может, это тот проход в горах, по которому можно добраться до их западных островов?

Они стали вычерчивать маршрут. Подолгу размышляли над картой. Немало времени прошло, прежде чем лучшие умы пиратского корабля, прибегая к догадкам и совместно разрешая спорные моменты, воскресили-таки маршрут мертвых исследователей. Как это ни удивительно звучит, но они все же поняли — в самых общих чертах, конечно, — куда им надо ехать.

«Вот уж о чем я никогда не мечтал, — думал тем временем Шэм. — Теперь я даже не пират, а пиратский наводчик».

Глава 51

Но погодите. Знатоки рельсоморья, конечно, у вас возникли вопросы. И, скорее всего, они касаются ряда таинственных проблем, связанных с теологией рельсоморья.

Вы хотели бы знать, какая из цивилизаций рельсоморья является древнейшей, летописи какого острова уходят дальше всего во времени и по какому они ведутся календарю? Что в них сказано об истории мира, о веках до Закусочной, о предыстории, о том, каким был мир до того, как гости из далеких миров стали устраивать тут свои пикники, бесцеремонно сбрасывая на планету горы чуждого ей мусора, постепенно смешавшегося с местным утилем, копившимся тут миллионы лет? Правда ли, что было время, когда в верхнем небе парили те самые птицы, которые встречаются теперь только у земли? И если так, то какой в этом смысл?

Что можно сказать о закате и падении империй? Человеческих и божественных? И кто они такие, эти боги — Великий Огм, Мэри-Энн Копательница, Рельсоненавистник Бичинг и прочие? и, наконец, главное — древесина?

Вот она, ключевая тайна. Древесина — это то, что делает дерево деревом. А еще из древесины сделаны шпалы — те поперечные балки, что скрепляют рельсы, не давая им разойтись. Но ведь объект может иметь лишь одну сущность. Тогда как возможна подобная раздвоенность?

Из всех философских ответов на данный вопрос три кажутся наиболее вероятными.

— Древесина деревьев и древесина шпал суть вещи различные, невзирая на их внешнее сходство.

— Деревья суть создания дьявола, которому нравится смущать наши умы.

— Деревья суть призраки шпал, их гнутые, узловатые, скрюченные формы являются на свет всякий раз, когда повреждается и уничтожается часть рельсов. Пресуществление материи.

Все прочие предположения глубоко эксцентричны. Так что истина, скорее всего, заключена в одном из этих трех. Во что вы предпочтете верить, ваше дело.

А нам пора назад, к пиратам.

Глава 52

Чаще всего еду Шэму приносил Робалсон. Он же оставался с ним рядом после кратких визитов Элфриша, который иногда заходил перепроверить информацию с картинок, каждым своим посещением повергая Шэма в глубокий трепет. «Ага», — говорил тогда Робалсон, словно подтверждая, что вот, мол, умеет Элфриш нагнать страху на человека. И ухмылялся, правда, не совсем естественно, потому что от испуга Шэма ему было явно не по себе.

Раз он пришел один и повел Шэма наверх в оковах: его руки были связаны в запястьях, веревка крепилась к ремню, застегнутому вокруг палки, которую держал Робалсон. Поезд был современный. Дизельный. И двигался быстрее, чем «Мидас». Он шел по кромке между прудом по правому борту и полосой зыбучего песка по левому. Из песка высовывали белесые безглазые морды навозные черви.

Шэм сосчитал вагоны. Так, на всякий случай. Семь, нет, восемь. Два двухпалубных. Повсюду люди. Боевая рубка. Не такая высокая, как привычное Шэму воронье гнездо, но телескоп, выглядывавший из смотровой щели, выглядел довольно мощным. «Тарралеш» никого не преследовал, так что одиозного флага с черепом и скрещенными ключами видно не было. Зато состав буквально ощетинился оружием. Из каждой бойницы и даже просто щели глядели орудийные или пулеметные дула. А еще на палубе был Элфриш. Шэма затрясло.

— Ну? — рявкнул капитан. И показал вперед. Прямо перед ними лесок уступал место песку, кирпично-красному в странном свете. — Это ты видел?

Вот зачем они его вытащили — не для того, чтобы он размял ноги, а сверить ландшафт. Элфриш и его офицеры окружили рисунки Жудамора.

Что же делать, солгать? Сказать им, чтобы шли в воздушный ад? Или что это не то место, — хотя он-то узнал его с первого взгляда. У него даже дух занялся. Это было первое изображение, которое он увидел, стоя тогда в ординаторной за спиной капитана Напхи. Да, надо солгать. Сказать, что вы, мол, обознались и пришли куда-то не туда. Сбить их со следа Шроаков.

«Рисунки и слухи?» — пронеслось в голове у Шэма. Что он за псих, этот Элфриш, чтобы мчаться из-за них на край света, бог весть в какие пределы рельсоморья, с риском наткнуться бог знает на что? Злой — да, холодный, как камень, — тоже да, страшный — несомненно, но он никогда не казался сумасшедшим…

И не был. Мысль поразила Шэма внезапно, как гром среди ясного неба. Он сказал, что упустил кое-что раньше. Уверенно оспаривал слова Шэма о содержимом купе в потерпевшем крушение поезде. И, когда бы он ни заговорил о Шроаках, в каждом его слове сквозила не просто жадность, но беспокойство от неоконченной работы.

«Это был он, — понял Шэм. — Это он перехватил их тогда. Это его поезд протаранил Шроаков».

«О, Кальдера, — подумал он. — Деро, Кальдера». — Он представлял, как «Тарралеш» надвигается на поезд Шроаков, вне всякого сомнения, уже сильно поврежденный путешествием. Абордажные крюки выстреливают поперек рельсов. Высадка, атакующие затопляют собой крошечный состав, размахивают ножами, палят из пистолетов. «О, Кальдера».

Как они подстерегли тогда Шроаков на их кружном пути домой? Должно быть, Элфриш что-то услышал. Как-то прознал о беспримерных открытиях и сальважирской удаче. И понял, что это не простые скитальцы, вспомнил истории о небесах в таинственных кодированных поездных журналах, намеки на бесконечные богатства, на призраки денег, рожденных и умерших, а также тех, которые еще не были сделаны.

Как, должно быть, неистовствовали пираты в поисках любого намека на маршрут. Как они оголяли поезд, раздирали его на части, превращая руину в настоящий остов. Как грубо требовали ответов у любого из еще дышавших Шроаков. и пропустили ямку, вырытую из последних сил, в отчаянной спешке. Неудивительно, что Элфриш был теперь как одержимый. Не только из-за упущенной выгоды, нет, — само существование этих картинок было для него укором. Свидетельством его пиратской неудачи.

Шэма трясло при одном взгляде на капитана. Он отвел от него глаза и, глядя в открытые рельсы, решил, что надо солгать. Непременно солгать.

— Дай-ка я тебе объясню, почему тебе непременно нужно сказать правду, — начал Элфриш. — Ты жив только благодаря тому, что подтверждаешь выбранное нами направление. Для тебя это как тест. За каждую правильно названную картинку ты получаешь балл. Мы, конечно, представляем себе, куда едем, в общих чертах, но ты нужен нам для дополнительной проверки. Двенадцать правильных ответов, и выигрыш твой — мы на месте. Но если от оценки до оценки оказывается слишком далеко и ты перестаешь набирать баллы, то мы останавливаемся. Полная остановка… Конец. — Шэм сглотнул. — Итак. Если это не то место, лучше скажи нам, и мы перекроим маршрут, потому что нам надо быть там быстро, а тебе нужен твой первый балл.

— Я же знаю, — добавил Элфриш, — что тебе не хочется умирать, верно?

Конечно, верно. Но в глубине души Шэма все равно подмывало придумать какую-нибудь смехотворную неправду, чтобы они сорвались с места и понеслись куда-нибудь совсем в другую сторону и неслись так долго, пока не обнаружили бы обман. Разве это была бы не славная смерть?

— Вижу, ты призадумался, — беззлобно сказал Элфриш. — Даю тебе пару минут на размышления. Тебе предстоит принять важное решение, я понимаю.

— Давай, — буркнул Робалсон. Он дернул Шэма за ремень. — Не валяй дурака.

Шэм почти решился. Он потерял всякую надежду, и почему бы, в самом деле, не позабавиться с ними перед концом? Он почти решился. Но вдруг, подняв голову, в урагане рельсовых чаек, проносившихся в ту секунду над поездом, разглядел росчерк совсем других, не-птичьих крыл.

Дэйби! Отчаянные взмахи угловатых крыльев, летит, очертя голову, кренясь набок, совсем не как птица. Шэм принял равнодушный вид, стараясь ничем не выдать своего возбуждения.

Мышь явно уже давно его увидела. У Шэма в горле встал ком. Сколько же она пролетела? Как долго следует за поездом? И внезапный обрыв одиночества, появление друга, пусть зверя, а не человека, изменило решение Шэма. Он сам не мог объяснить, почему, но ему вдруг стало необходимо остаться в живых, а значит, приносить пользу так долго, как только можно. Потому что есть она, Дэйби.

— Да, — сказал он, — на снимке было вот это.

— Хорошо, — сказал Элфриш. — В сущности, ничем иным тот первый снимок просто не мог быть. Если бы ты сказал сейчас «нет», мне, возможно, пришлось бы скинуть тебя с поезда. Ты сделал правильный выбор. Добро пожаловать жить.

Поворачиваясь, Шэм мельком увидел лицо Робалсона. К его ужасу, тот тоже смотрел в небо, на мышь. Он понял! Он ее уже видел! Но Робалсон взглянул на него и ничего не сказал.

Он отвел Шэма назад, в камеру, убедился, что они одни, и только тогда жизнерадостно подмигнул.

— Хорошо, когда рядом друг, — шепнул он и смущенно улыбнулся Шэму.

«Что? — подумал тот. — Ты еще в друзья напрашиваешься?»

Но он не мог рисковать свободой или даже жизнью своей мыши. И потому, проглотив отвращение, Шэм улыбнулся в ответ.

Дождавшись, когда стихнут шаги юного тюремщика, Шэм распахнул крохотное окошко своей камеры и как можно дальше просунул в него руку, которую тотчас обдал сильный порыв ветра. Ему было неудобно, рука заныла, к тому же в нее ударялись какие-то летучие частички, мелкие и твердые, как шлак. Шэм махал, он шептал, издавал звуки, которые наверняка сразу подхватывал ветер и заглушал стук колес, но он все равно звал, не переставая. И совсем скоро испустил ликующий крик, потому что с высоты ему на руку упала и прижалась к ней, приветственно чирикая, тяжеленькая, теплая, мохнатая Дэйби.

Глава 53

— Наверное, ангелы плохо смотрели за тем мостом, — сказал Деро.

— Божественное вмешательство, — отозвалась Кальдера. — Оно уже не то, что раньше.

— Гляди! — Деро показал пальцем. Дым. Вдалеке. Столб черного дыма — дыхание паровоза, сжигающего в своей топке что-то нечистое, — щекотал нижнюю сторону неба, которое клубилось тучами в тот день.

— Что это? — спросила Кальдера. Деро проверял и перепроверял, всматриваясь в горизонт через дальноскопы, и даже убедил поездные ординаторы экстраполировать и выдать предположение.

— Не знаю, — ответил он наконец. — Слишком далеко. Но, по-моему… по-моему… — Он повернулся к сестре. — По-моему, это пираты.

Кальдера подняла голову.

— Что? — закричала она. — Опять?

Опять. Их уловка — ложный слух, пущенный ими о времени их отправления, — работала столько, сколько она работала. Но теперь на Манихики все, кому надо, уже наверняка знают об их отсутствии, а значит, истории и слухи неизбежно оплетают их след, точно лоза, и вот почему в последние дни они стали то и дело видеть пиратские поезда.

Участок рельсоморья, по которому они ехали сейчас, был небезопасен. Его покрывало изобилие островков, весьма приблизительно нанесенных на карту, среди лесов и расщелин которых искусный капитан мог легко спрятать свой поезд. Это были излюбленные места букканеров. Однако Шроаки не ожидали, что их будет так много.

Несколькими днями раньше у них уже была первая встреча. Правда, тогда они еще думали, что это случайность. Небольшой поезд, увлекаемый тягловыми животными, выскочил из-за кустов почти совсем рядом и бросился за ними в погоню. Щелкая громадным кнутом — поезд, правда, был очень близок к Шроакам, и ветер доносил звуки, — капитан пустил в тяжелый галоп шестерку могучих зверей, которые бежали по трое с каждой стороны рельсов, покуда малочисленная, но злобная с виду пиратская команда за спиной капитана орала и свистела на резной деревянной палубе.

— О-о, глянь, — воскликнул Деро. — Носороги. Вот не думал, что когда-нибудь их увижу.

— У-гу. — Кальдера снисходительно кивнула, чуть тронула рычаг скорости, и их преследователи остались далеко позади, чихая и отплевываясь в клубах выхлопа. Вообще-то мотор поезда Шроаков работал в герметичном режиме и никаких выхлопов не давал; однако на поезде была специальная установка, в которой скапливались искусственно синтезированные вонючие пары, — их выпускали наружу нажатием одной кнопки, как раз в таких случаях.

— Хорошие были носорожки, — сказал Деро. — А, Кальдера? — Она не ответила. — Тебе иногда хочется, чтобы меня здесь не было, правда? — буркнул он.

Кальдера закатила глаза.

— Не говори глупостей, — сказала она. Просто иногда ей хотелось, чтобы рядом был кто-то еще, вот и все. — Радуйся своим носорожкам, пока можно, Деро, дальше ты их не увидишь.

— Почему?

— В рельсоморье не так много мест, где спокойно ходят зверопоезда, — сказала она. — Тут есть такие твари, которые съедят носорога и не подавятся. Так что они здесь долго не протянут. Слишком далеко забрались от дома. Наверное, что-то ищут.

При этих словах брат с сестрой переглянулись, но не догадались, что целью этой пиратской вылазки могли быть они. Лишь два дня спустя они сообразили, когда целый выводок мелких экипажей, бронированных, словно черная черепаха, едва не догнал их ночью, удивительно ловко маневрируя на рельсах. Когда у Шроаков сработала сигнализация и они понеслись прочь, то слышали, как кто-то из дизельных хулиганов кричал им вслед:

— Это они!

С тех пор они почти не сбавляли скорости, чтобы избежать слежки.

— Знаешь, — сказала Кальдера, — на юге есть целые народы, чьи поезда регулярно называют пиратскими, хотя они ничего плохого не делают, только охраняют свои берега от нелегального сброса мусора. Мне мама рассказывала. Многие из тех, кого называют пиратами, никакого вреда никому не приносят.

— Но это не те, — сказал Деро, не спуская глаз с преследователей.

— Ты прав, — согласилась Кальдера. — Эти, похоже, другие. — Их маршрут сложился частью из того, что еще раньше успели рассказать им родители, частью из того, что они сами угадали по их отрывочным записям и путаным воспоминаниям последнего отца. Они, да ординаторные файлы, да описания снимков, которые дал им Шэм, легли в основу их маршрута.

Они подъезжали к реке.

— Мост? — наудачу спросила Кальдера. Сама она ничего такого не видела.

— Хм. — Деро сверился с картами. — Думаю, если мы будем ехать вправо… лет примерно сто, то найдем. — Кальдера мысленно прикинула время. — Знаешь что? — продолжал меж тем Деро задумчиво. — Можно пойти коротким путем. Как насчет тоннеля?

— Тоннеля? — Кальдера удивилась. — Ты думаешь?

Подземелья всегда старались объезжать стороной. Было что-то святотатственное в том, чтобы поезд полз внизу по рельсам, словно глубинный копальщик, возвращающийся домой. Особенно не любили тоннелей люди набожные. Поэтому обычно поезда держались как можно дальше от мрачных подземных пределов. Но то обычно.

— Сэкономим время, — сказал Деро. Он был возбужден.

— Хммм, — сомневалась Кальдера. Судя по карте, прямо под рекой и впрямь проходили какие-то пути.

Рельсы повели их вниз, сначала сквозь густой кустарник, потом через каменное кольцо, похожее на удивленно открытый рот, в бетонную шахту. Кальдера слышала, что иногда в таких шахтах даже бывал свет. Здесь не было. Мощный луч их прожектора выхватывал из тьмы пути, цементные стены в пятнах сырости и ребра металлических перетяжек.

— Какой звук странный, — сказал Деро, округлив глаза. Они ехали как будто в коконе из отголосков — каждый проход колес, каждый удар о стыки рельсов эхом поднимался к бетонному потолку и отражался от бронированной поверхности поезда. — Далеко еще, как думаешь?

— Да не должно быть, вообще-то, — ответила Кальдера. — Надо только держаться примерно одного направления.

Из тьмы на них выскакивали жерла других тоннелей, на которые разветвлялся главный, превращаясь в подземный лабиринт. У каждого ответвления они тормозили, проверяли стрелки. Двигались дальше.

Вдруг их настиг внезапный, ни на что не похожий звук. Это было пронзительное вибрирующее уханье, от которого звенели пути, тряслись стены. Кальдера ударила по тормозам.

— Что это было? — спросила она. У нее самой перехватило горло. Деро, округлив глаза, стискивал ее руку.

Звук повторился. Агрессивнее и ближе. За ним последовал кашель, кто-то громко сглотнул, визгливо удивился. Потом раздались какие-то хлопки.

Из тьмы на свет поездного прожектора выходило нечто. Оно шаталось. Припадало к земле и молотило конечностями. Его обширное трепещущее горло отражало свет. Птица. Птица с затянутыми пленкой глазами, покрытая пухом, ростом выше самой крупной женщины или мужчины. Она трясла обрубками крыльев, слишком куцыми, чтобы они могли поднять ее вес, она ковыляла. За ней такой же неровной, спотыкающейся походкой шли другие.

— Ты только посмотри на них! — закричал Деро. — Что они здесь делают? Это же… это птенцы! — Он улыбнулся. — Что ты делаешь, Кальди? — Его сестра уже возилась с переключателями, настраивая радар; ее руки так и мелькали, губы были плотно сжаты. — Кальди, они не войдут. — Совята едва могли ходить. Они то и дело падали, наступали друг на друга, пронзительно вскрикивая и заливаясь жалобными трелями.

— Здесь гнездо, — сказала Кальдера. — Это, прямо перед нами, птенцы земляной совы, которая поленилась сама вырыть себе нору. Решила лучше въехать сюда, чем самой беспокоиться. А шум, который они поднимают…

Деро задохнулся, сообразив, что им грозит.

— …это сигнал тревоги, — закончил он. Он упал на свое сиденье и тоже задвигал переключателями. Поезд попятился. Птенцы продолжали надвигаться, жалобно пища.

Вдруг откуда-то сзади птенцам ответил другой вопль, более глубокий и громкий. У Кальдеры кровь застыла в жилах. Они услышали скребущие шаги.

Раскачиваясь из стороны в сторону, светя желтыми яростными глазами, потрясая страшным крючковатым клювом, в свет их задних фар вступила сова-мать. Она была готова пустить в ход когти. Она бежала спасать своих детей.

— Я бы сменил путь, — дрожащим голосом сказал Деро.

Сова была выше их локомотива: чтобы пролезть в тоннель, ей пришлось изрядно пригнуться, а ее раскинутые крылья занимали всю его ширину. Она громко кричала. Ее когти могли выпотрошить поезд Шроаков, как кокон. И добраться до теплых личинок внутри.

Щелк, кликети чик. С каждым разом переход с колеи на колею давался Кальдере все лучше. Назад, к съезду, пока совята в очередной раз путаются в лапах, а взрослая сова еще не нагнала их, потом снова вперед, на боковую линию, рычаг скорости в пол и скорее прочь из этого логова хищников.

— Она не отстает, — сказал Деро.

— Знаю, — бросила Кальдера. Стрелка, вперед, направо, быстрее.

— Она бежит за нами! — воскликнул Деро.

— Подожди! — закричала Кальдера — Кажется, мы…

Плотное кольцо шума вокруг них вдруг распалось, и они выскочили на поверхность, на свет дня. На дальней стороне реки. Разъяренная сова мчалась за ними едва ли не с той же скоростью, что они: раскинув крылья, переставляя ноги, длинные, точно ходули, она наполовину летела, наполовину бежала, быстро, но все же не так быстро, как уносился от нее поезд Шроаков, скользя через высокую траву.

— Прощай, сердитая сова! — победоносно воскликнула Кальдера.

— Никаких! Больше! Коротких путей! По неведомым дорогам! — вторил ей Деро.

— Тише ты. Это была твоя идея. Вот мы и попробовали.

— Ага, только знаешь что… — сказал Деро.

— Что? — ответила Кальдера. — Неужели ты даже не скажешь мне, какая я молодец, что вытащила нас из этой переделки?

— Просто… разве нужны не две совы, чтобы получилось много маленьких? — спросил Деро.

Сверху донесся страшный шум, громовые удары — хлопки крыльев.

И когда громадная тень заскользила над ними, закрыв от них затянутое облачной пеленой небо, они узнали, что в данном случае много мелких совят получились от одной большой и еще одной, ну о-очень большой совы. И она, эта вторая сова, спускалась теперь прямо на них с уханьем, от которого поезд Шроаков задрожал, а у них самих буквально затряслись поджилки. Спикировав на задний край самого последнего вагона, сова сомкнула вокруг него когти, мощные, словно портовые краны, пробила ими стенки, раздавила крышу и, молотя крыльями, начала подниматься в воздух. Не выпуская вагон. А за ним, отрываясь от рельсов, потянулись вверх и все другие вагоны поезда Шроаков, от хвоста до самого локомотива.

Глава 54

Где-то в море шпалы были тверды, как камень, рельсы черны, невзирая на колесную полировку, а земля под и меж ними очень холодна. По таким путям ехал «Мидас».

Случись некоему богу-небожителю, сведущему в охоте на кротов, приметить его в то время, он был бы поражен скоростью состава. «Мидас» мчал по мерзлым рельсам в ритме шеккачашек, подходящем скорее для жаркой погони, чем для выслеживания и охоты. Ни одной мульдиварпы поблизости видно не было: наш воображаемый наблюдатель наверняка решил бы, что при данных обстоятельствах поезду лучше сбавить скорость и потише греметь колесами.

На корме «Мидаса» капитан, держа в механической руке следящее устройство, попеременно взглядывала то на его экран, то на горизонт. Последний был скрыт мрачными серыми облаками, на первом танцевала одинокая красная точка.

— Мистер Мбенда, — сказала капитан, — он взял курс на правый борт. Переводникам переводить. — И те перевели, последовательно проведя поезд через несколько стрелочных переходов так, что огонек на экране радара снова оказался прямо по курсу.

Когда капитан не была занята наблюдением за неумолимой точкой на экране, она читала книги о философиях. Перечитывала мемуары, и мысли, и размышления тех редких капитанов, кому довелось поставить в своей погоне финальную точку. Делала заметки на полях. Что происходит, когда уклончивая концепция, на которую ведет охоту человек, попадается?

Трижды дьявольски быстрый зверь, за которым они гнались, стремительно зарывался на такую глубину, где его нельзя было обнаружить, низводя свое сияющее «я» в теснины, недоступные механизму капитана Напхи. и трижды после многодневных скитаний, непрерывно наблюдая экран, включенный на полную мощность, но не забывая и об иных, более традиционных методах поиска кротов, она его находила.

Во второй раз, когда они потеряли, а затем нашли сигнал, означавший большую тальпу, далеко-далеко на горизонте был замечен земляной холм. Сначала пыль столбом взметнулась к небу, заставив всех онеметь от изумления, а когда все улеглось, то на горизонте осталась настоящая гора земли.

— Жалко, парнишка не видит, — вздохнул Фремло. — Я слыхал, это он раздобыл ей эту штуку. Ему бы понравилось. — Никто не ответил.

Погоню никто не отменял; кротобои оставались кротобоями: они делали свои умозаключения, полагаясь на свои навыки и охотничье чутье. С той только разницей, что теперь философия капитана Напхи оставляла еще электрический след, который подтверждал или не подтверждал их предположения. А еще раз или два у капитана, когда она возилась со своим приемником, был такой вид, словно она беззвучно повторяла какие-то слова, среди которых было и «спасибо».

Насмешник Джек шел под землей не так, как полагается нормальным мульдиварпам.

— Откуда он знает? — вслух недоумевал Вуринам. — Ну, вот как он узнает, что мы висим у него на хвосте? Почему он все время пытается сбежать? — Так он интерпретировал необычайную стремительность и уклончивость большого зверя.

— Он давно уже дразнит капитана, — шептались другие. Потому-то он ее философия.

Но Хоб Вуринам задавался еще одним вопросом. Как-то вечером, когда они огибали полосу льда, багровевшую в кровавом пламени заката, он, нервно вывернув карманы наружу и снова вставив их на место, обратился к доктору Фремло:

— Как, по-вашему, это не похоже на мошенничество?

Доктор наблюдал за потасовкой сурков возле норы. Фремло ничего не ответил.

— Если Напхи возьмет Джека-Насмешника таким способом, — продолжал Вуринам, — не будет ли это мошенническим завершением ее философии? Разве можно облегчать себе путь, пользуясь тайным знанием, как вы думаете, доктор? — Фремло на ходу запустил комком бумаги в дерущихся сурков. — Интересно, что бы сказал Шэм, — продолжил Вуринам.

— Вряд ли что-нибудь особенное, — отозвался Фремло. — Это же не утиль, верно? Это просто большой крот.

Солнце село, пока они двое продолжали разговор о Шэме, а транспортное средство, лояльность которому они оба сохраняли за повременную оплату, нарезало спирали по пересекающимся участкам путей, постепенно сокращая расстояние между собой и объектом страсти своего капитана.

Глава 55

В первый раз или два, выманивая ее к себе с неба, Шэм просто гладил шерстку Дэйби, наслаждаясь присутствием существа, которому он был важен как таковой, а не как ходячее подтверждение того, что некий фрагмент рельсоморья есть тот самый фрагмент рельсоморья с того самого снимка. Между тем опознание продолжалось. Он уже сказал «да» окаменелому лесу; леднику, который наползал на рельсоморье и уже почти съел рельсы в одном месте; фрагменту узнаваемо кочковатой земли. «Это ты видел?»

Каждый раз, когда Шэма выводили на опознание, Дэйби описывала круги в небе. Каждый раз Шэм говорил «да» — до того, последнего случая, когда он, помешкав, сказал правду: «нет». И капитан Элфриш, подумав, кивнул и сменил курс.

Дэйби отказывалась заходить в камеру Шэма, но присаживалась на край крошечного окошка. Шэм раскидывал руки, точно крылья, а потом оживленно тыкал пальцем в проплывавшие мимо острова, поощряя мышь отправиться туда, попугать местных чаек и поискать корма. После чего заманивал ее обратно. Он глядел, как она кувыркается под облаками и верхним небом над зубчатым краем утильного рифа.

Где же они ехали?

Жизнь Шэма зависела от милосердия человека, не знавшего пощады. От настроения убийц, которые легко могли швырнуть его за борт или подвесить на крюке над землей просто так, забавы ради. Но, пока он был им полезен и они сохраняли ему жизнь, он не уставал всматриваться в окружающий их мир, где он никогда не бывал прежде. Здесь не было ни доктора с его заданиями, ни скуки, и уже одно это — несмотря на постоянно грозившую ему опасность — вдохновляло.

Робалсон навещал его в любое время и говорил ни о чем. То вдруг начинал нерешительно поддразнивать Шэма, а когда это ни к чему не приводило, продолжал неловко сидеть.

— Ходит столько слухов, — сказал он, наконец, однажды. — Насчет того, что если то, за чем гонятся эти Шроаки, ну, то, что нашли их родители, хотя бы наполовину так хорошо, как все думают, то мы… — Он причмокнул губами. — Говорят, это даже представить нельзя. Так что нам надо пошевеливаться, пока остальные не пронюхали. Но ведь у других-то твоих картинок нет, так ведь?

«Картинок нет, — подумал Шэм, — но это все равно не помешает им гнаться за Шроаками». Он прикусил губу.

Раздался свист, по палубе наверху тяжело затопали бегущие ноги. Поезд прибавил ходу, наискось уклоняясь от ранее избранного пути. Такое маневрирование требовало большого искусства. Движение продолжалось зигзагообразно, сопровождаясь резкими наборами и сбросами скорости. Робалсон подпрыгнул.

— Что это? — закричал Шэм. Его тюремщик помешкал, послал ему неуверенную улыбку, но тут же выскочил наружу и повернул в двери ключ. Шэм бросился к оконцу, и у него захватило дух. «Тарралеш» преследовал другой поезд. Небольшой купеческий состав, из тех, что возили товары между островами, пыхтел впереди на пределе своей скорости.

— Уходи! — закричал Шэм, хотя поезда разделяли еще целые мили; товарняк, точно услышав, наддал еще.

Раздался свист, постепенно переходящий в гул. Снаряды вырвались из всех орудий пиратского поезда сразу, с ленивой грацией взмыли вверх и, описав широкую дугу, обрушились наземь чередой взрывов, от которых куски рельсов и шпал полетели в разные стороны. Одна бомба угодила в последний вагон преследуемого поезда.

Шэм застонал. Взорвался служебный вагон, превратившись в огромный букет пламени, покореженных кусков металла, досок и, — О, боги мои Каменнолицые! — крошечных кувыркающихся фигурок. Все это вперемешку попадало на землю, которая сразу начала вскипать вокруг еще шевелившихся тел, — это плотоядные обитатели подпочвы учуяли человечину.

Новый шквал выстрелов, и поезд замер неподвижно. Через несколько страшных минут «Тарралеш» подобрался к нему почти вплотную. Шэм слышал крики и вопли вооружавшейся команды. На палубе обездвиженного поезда их уже ждали мужчины и женщины с мечами и пистолетами и искаженными ужасом лицами. Конечно, они не солдаты, и уж тем более не пираты, но драться они будут.

Однако решимость дорого продать свою жизнь не принесла команде товарняка ничего хорошего. «Тарралеш» снова обстрелял поезд снарядами, каждый взрыв десятками сносил людей с палуб и разбрасывал по ужасной земле. Поезд Элфриша встал параллельно подбитому товарняку, на соседние рельсы, и зацепил его абордажными крючьями. Громкими криками приветствуя какого-то злобного пиратского бога, команда «Тарралеша» посыпалась на соседнюю палубу, и рукопашная началась.

Шэму повезло. Он почти ничего не видел. Но и того, что он видел, ему показалось более чем достаточно. Мужчины и женщины стреляли друг в друга в упор, без разбора сбрасывая убитых и раненых за борт. Некоторые падали так близко от него, что он слышал их вопли, видел, как они ползли на сломанных конечностях, и, зажимая кровоточащие раны, пытались взобраться обратно.

Песчаная почва пришла в движение. В ней образовалось небольшое завихрение, похожее на водоворот. Оно просело и превратилось в воронку. В нее попал человек, он громко кричал. В нижней части воронки показались громадные хитиновые челюсти, вроде ножниц, точнее, серпов жучиного цвета. За ними высунулись сложно составленные глаза.

Шэм успел отвести взгляд прежде, чем челюсти муравьиного льва сомкнулись на его добыче, и крик внезапно смолк. Мальчик распластался по стене ниже своего окошка. Его сердце билось так часто и сильно, что, казалось, могло раскачать вагон. Когда он нашел в себе силы выглянуть снова, подземные хищники уже дрались между собой за добычу, и земля между двумя составами кишела не только сброшенными с поезда мужчинами и женщинами, ранеными и умирающими, но и сцепившимися гигантскими насекомыми и кротовыми крысами, землеройками и кротами. Тем временем на разбитом поезде уже вовсю хозяйничали пираты.

Пиратов, которые живыми падали за борт, спасали. Остальным предоставляли выбираться как знают, промеж воронок муравьиных львов и рыхлых земляных кровель нор вечно голодных барсуков.

Команда Элфриша тащила из трюмов товары и подъемными кранами, лебедками и просто веревками переправляла их на «Тарралеш». Оставшиеся в живых торговцы, которых караулили вооруженные пираты, со слезами на глазах наблюдали свое разорение. Шэм не слышал слов Элфриша, но видел, как двоих или троих пленников — хорошо одетых, видимо, капитана и офицеров, — отделили от остальных. Их втащили на пиратский поезд, и Шэм больше не мог их видеть. Зато он слышал над собой какую-то возню. Команда товарняка застонала от ужаса, глядя куда-то поверх его головы.

Когда «Тарралеш», наконец, отвалил от своей жертвы, на рельсах оставался лишь пустой остов ограбленного, недвижного поезда, — кусок ньютиля для всякого, кто не поленится обобрать его дочиста. На крыше стояли последние из команды — те, убить которых уже не дошли руки, — их бросили умирать от голода и холода.

— Ну и денек, а? — сказал Робалсон.

— Что с ними стало? — спросил Шэм, с трудом заставив себя повернуться к нему лицом.

— За ними приедут, наверное, когда устанут ждать их там, куда они шли, — ответил Робалсон. Он пожал плечами. Ему тоже не хватало духу взглянуть прямо на Шэма. — И нечего так на меня смотреть, — буркнул он, ставя на стол миску с едой.

— Что вы сделали с теми, последними? — продолжал Шэм. — Я слышал…

— Доска, — сказал Робалсон. И прошел пальцами по столу. — Это были офицеры. Я же сказал, не смотри на меня так. Ты хотя бы знаешь, что мы потеряли шестерых? Если бы они просто сдались, нам не пришлось бы ничего такого делать.

— Ясно, — сказал Шэм и повернулся к окну. Ему хотелось плакать. Он дрожал. — А что было под доской? Куда вы ее направили? — Ответа не было, и он продолжал: — Муравьиный лев, верно? Или сороконожки? — Но Робалсон уже ушел.

Шэм обшаривал каморку в поисках бумаги с не меньшим тщанием, чем команда «Мидаса» когда-то искала крота. Нашел на дне ящика обрывок когда-то выстилавшей его бумаги. Продолжал искать. Наконец, нашел еще огрызок выброшенного за ненадобностью карандаша. Зубами заточил грифель. И написал:

Шэм высунулся во тьму и стал махать рукой, издавая призывный звук, пока к нему не спустилась Дэйби. Очень плотно скрутив письмо, он засунул его в сигнальное устройство обнаружителя, все еще болтавшееся у нее на лапке.

— Слушай, — сказал он. — Я знаю, это будет трудно. Но ты нашла меня. И ты даже не представляешь, как много это для меня значило. Но теперь я попрошу тебя сделать для меня еще больше. — Он вытянул одну руку в том направлении, откуда они приехали. — Ты должна вернуться туда, Дэйби. Лети назад. Найди кого-нибудь. Кого угодно.

Мышь смотрела на него. Темнота пугала ее. Она прильнула к Шэму, лизнула его, снова заглянула ему в глаза. Сердце у него разрывалось. Но он продолжал уговаривать, упрашивать и даже запугивать свою мышь до тех пор, пока она все же не улетела.

Глава 56

Еще один вагон пропал, унесен в небо когтями мстительной и устрашающе огромной птицы. Кальдера нажала на кнопку сброса, когда сова уже набирала высоту. Она сделала это не просто вовремя, но в тот единственно верный момент, когда желобчатые когти еще держали вагон точно над путем, по которым ехал поезд Шроаков, и тот, отбросив заднюю часть, всей тяжестью других, уже успевших оторваться от земли вагонов, рухнул на рельсы, рассыпая искры, попал колесами прямо в колею и покатился дальше. Еще миг, и они оказались бы слишком высоко, или слишком далеко ушли бы вбок, и тогда всему составу была бы крышка.

Шроаки, часто дыша, круглыми, как у сов, глазами следили за тем, как тонны металла, еще недавно бывшие их последним вагоном, взмывают вверх и, превращаясь в едва различимый силуэт, уносятся вдаль, теряя на лету куски обшивки. Вагон казался невесомым, точно соломинка, осыпавшиеся с него фрагменты летели легко, точно осенние паутинки, но, падая, производили грохот, от которого вздрагивала земля.

Наконец они нашли в себе силы продолжить путь в необъятную ночь, в темных глубинах которой продолжал с грохотом крушить их вагон пернатый хищник. Шроаки…

…Но погодите. По зрелом размышлении приходится признать, что для них сейчас совсем не время. Ведь в эту самую минуту столько всего происходит с Шэмом ап Суурапом или в непосредственной близости от него.

Вот, например: Шэм только что отослал прочь своего крылатого, пушистого, единственного друга. Окровавленный мальчик и неудавшийся студент медицины в прошлом, мечтавший об охоте на утиль, теперь он пленник на пиратском поезде.

И потому наш поезд, поезд нашей истории, не хочет и не может изменить свой путь и уйти с той колеи, по которой против своей воли несется Шэм.

Шроаки потом. Шэм у пиратов.

Глава 57

— Да что с тобой такое? — Робалсон всегда злился на Шэма, когда тот бывал печален. Утром после того, как он убедил Дэйби улететь во тьму, Шэм был особенно печален.

Поезд шел через дикие земли, странные земли, где рельсоморье кишело всякими аномалиями. Пригорки мостов, поворотное устройство для завода поезда среди звездообразно взорванных рельсов, остров со множеством дыр. Утиль. Не старый, не археологический. Результаты крушений. Размер находок варьировался от крошечных тележек разведчиков до огромных, давно обглоданных составов. Заросших травой, изъеденных непогодой, ледяных, ржавых. Кладбище поездов.

— За ними наверняка кто-нибудь придет, — говорил Робалсон про тех брошенных на развалинах поезда купцов. Шэм сомневался. Как знать? В ту ночь, оставшись один, он наблюдал за птицами, из которых ни одна не откликнулась на его сигнал, когда он звал. Он даже всплакнул немного, так у него теснило сердце от того, что Дэйби улетела и у него не осталось здесь ни единого друга.

И вот, на следующее утро, Шэм снова высунул голову в окно и едва не задохнулся от радости. Ему даже пришлось прикусить губу и затаить дыхание, чтобы не выдать себя нечаянным криком. Ибо на горизонте, словно мираж, вызванный, наколдованный им самим, или, что всего вернее, его умницей Дэйби, он увидел ферронавальный поезд из Манихики.

Тот шел на всех парах, ладно шевеля всеми своими частями. Команда на нем была отличная. До них оставалось мили три, не больше. Поезд явно шел на сближение. На его мачте взмыли сигнальные флаги, которые Шэм, сам теперь бывалый рельсовик, прочитал. «Приготовиться к досмотру» — вот что они говорили.

Среди топота ног и сутолоки подготовки к досмотру в камеру Шэма просунулась голова Робалсона.

— Ты, — сказал он. — Штум. Сиди тут. И тихо чтобы. Я туда и обратно. Вздумаешь шуметь… — Он покачал головой. — Капитану только дай предлог. Короче, ты пискнешь — и случится все что угодно. — И он, демонстративно прикрыв ладонью рот, скрылся.

— Внимание, «Тарралеш». — Усиленный репродуктором голос загудел с манихийского поезда. — Приготовиться к приему посетителей. — Шэм наблюдал, как он подошел ближе по параллельным рельсам и спустил дрезину — чудо современной техники и скорости, полную офицеров в форме. Высунувшись из окна, он стал кричать и изо всех сил размахивать руками.

Видели они его или нет? И как станет отвираться капитан, какую сумасшедшую историю им предложит? А как с орудиями пиратского ремесла, их они куда денут? У Шэма над головой затопали. Он не знал, когда будет лучше закричать. Кто-то шел к его камере по коридору. Он мешкал. Вслушивался в громкий спор двух голосов. Шэм не мог разобрать ни слова, пока спорщики не остановились у его двери; сердце заколотилось у него где-то в горле, когда дверь стремительно распахнулась и высокий манихийский офицер в красивой черной форме с золотыми галунами и отполированными до блеска пуговицами остановился прямо перед ним, крича на Элфриша и Робалсона. Офицер показал пальцем на Шэма и закричал снова:

— Вот он, тот мальчик, о котором я вам говорю. Выводите его сюда. Вам придется многое объяснить.

— Они держат меня в плену! — кричал Шэм, бегом поспевая за офицером. — Не верьте им, сэр, они пираты! Сэр! Спасибо, что вы меня спасли! — Элфриш попытался было заткнуть Шэму рот, но тот вовремя увернулся. — Они хотят, чтобы я показал им дорогу к тайне, хотя я сам не знаю, к какой и где, сэр, но они думают, что я могу кое-что опознать, и поэтому держат меня здесь уже много дней, это незаконно…

Тут они вышли на палубу, и глазам Шэма открылся пейзаж еще более странный и даже жуткий, чем тот, что он мог видеть из своего окошка. Впереди меж поросшими кустарником каменистыми холмами петляли пути, время от времени ныряя прямо внутрь холмов через короткие темные тоннели, входы в которые охраняли невысокие безлистные деревца. На палубе оказалось немало других манихийских офицеров.

— Капитан Риф, — хором рявкнули они, завидев спасителя Шэма.

Риф властно взмахнул рукой. Он был высок ростом и глядел на всех сверху вниз. Сделал Шэму знак подойти ближе. Шэм облегченно выдохнул, трясясь от радости.

— Не слушайте этого глупого мальчика, сэр, — сказал Элфриш, попутно давая Шэму тумака. — Он наш проводник, он спятил.

— Вы говорили, что ваш проводник этот. — Риф показал на Робалсона.

— Они оба, сэр. Проводников слишком много не бывает. Правда, вот этот парень, Шэм, он оказался лишним с самого начала. С ним одна беда.

— Значит, у вас их все же в избытке. — Ладонь офицера легла на плечо Шэма.

— Да, капитан Риф. Мы посадили его в кутузку за, гм, за воровство, сэр. Он крал еду.

— Они лгут, сэр! — и, запинаясь и увязая в подробностях, поминутно вызывая нарочито недоверчивые восклицания Элфриша, Шэм выложил всю свою историю. — Их всех надо арестовать! — закончил он. — Они убивали и грабили поезда, и меня они тоже убьют! Это он убил Шроаков! Разбил их поезд много лет назад. Вы про них слышали?

— Фантазер, — презрительно фыркнул Элфриш.

— Возможно, — отвечал Риф. — Но, к несчастью для вас, нам доподлинно известно, что двое юных граждан Манихики по фамилии Шроак недавно покинули город. До нас дошли слухи о том, что останки их родителей, давно пропавших без вести, были-таки найдены. И эти юнцы отправились за ними на том самом поезде, который нам очень нужен. Видите, сколько мы знаем. Итак, капитан. Признайтесь, только честно, неужели вы на самом деле полагаете, будто мы могли проглядеть визиты к Шроакам некоего молодого человека, подвигнувшие их на такую беспримерную активность?

Должно быть, говоря это, он сделал глазами какой-то знак. Его подчиненные все разом взялись за оружие. Шэм затаил дыхание.

— Если я обыщу ваши трюмы, капитан Элфриш, — продолжал Риф, — то что я там увижу?

Стало тихо. Команда «Тарралеша» тоже была готова схватиться за сабли и пистолеты. «Попались!» — подумал Шэм.

Элфриш вздохнул.

— Ладно, — сказал он. — Да, — прибавил он. — Дело обстоит примерно так, как он говорит.

— Вот видите? — закричал Шэм. — Арестуйте же их!

— Но, — продолжал Элфриш. И, предупредительно сделав рукой знак, в смысле «не подумайте, это не оружие», — он полез в карман, вытащил оттуда небольшой кожаный бумажник, раскрыл его и показал серебряную печать. — Мое каперское свидетельство. У меня лицензия. С печатью Манихики. Все законно.

«У тебя… что?» — подумал Шэм.

— Почему же вы с самого начала об этом не сказали? — спросил Риф.

— Не сказал о чем? — недоумевал Шэм.

— Ну… — Элфриш замялся. Ухмыльнулся смущенно.

— Налоги? — догадался Риф. — Как всякий каперский капитан, двадцать процентов всей добычи вы обязаны сдавать Манихики. А вы, значит, от налогов бегаете!

— Когда же вы его арестуете? — закричал Шэм. Элфриш дал ему тумака, и Риф его не защитил.

— Значит, так, — сказал он, — если все, что он тут наболтал, правда, значит, вы с ним идете туда же, куда и молодые Шроаки. Суть вашей техники мне нравится. — Он подумал.

— Арестуете их? — повторил Шэм. Никто не двинулся с места.

— Я забираю его себе, — решил Риф. — В счет ваших неуплаченных налогов. Посмотрим, что я смогу из него выжать.

— Что? — завопил Шэм.

— Что? — завопил Элфриш. — Так нельзя!

— Мне можно, — отвечал Риф.

Это был уже разговор не полицейского и вора, догадался Шэм. Внутри у него стало сухо, как в пустыне. В конце концов, ограбленные и убитые, которых они оставили позади, не были гражданами Манихики, а значит, офицерам не было до них никакого дела. И вряд ли их вызвала его мышь — точнее, теперь он надеялся, что это не она. Элфриш не фрилансер. Он пират в законе, под присмотром правительства, такой же агент Манихики, как и Риф. И спор сейчас идет между коллегами. Внутренняя политика.

— Вы знаете, — спросил Элфриш, — что лежит за рельсами? Вот и я не знаю. Но вам, капитан, не хуже моего известно, что между размерами и досягаемостью финансового вознаграждения, иначе говоря, сокровища, существует прямая зависимость. То есть чем золото дальше, тем его больше. Так что же лежит за рельсами, как, по-вашему?

— Нет такого места, как за рельсами, — осторожно возразил Риф.

— Я, с вашего разрешения, придерживаюсь иной точки зрения. — И Элфриш стал поднимать пистолет, прямо на глазах команды Рифа, которая все еще не опустила своего оружия. Он делал это так медленно, что они следили за ним как завороженные. Пистолет глянул дулом на Рифа. Кое-кто из команды «Тарралеша» последовал примеру капитана.

— Мальчишка мой, — сказал Элфриш.

Риф захохотал.

— Отлично, — сказал он. — Вы только что потеряли свою лицензию. Итак, обвинения против вас следующие: вы препятствуете работе офицеров, угрожаете нам и занимаетесь незаконным пиратством.

— Но, — сказал Элфриш, — я готов поклясться — и моя команда вместе со мной, — что то, что лежит на том конце света, с лихвой все окупит.

Под солнцем стало тихо. Кружили птицы. Ветер трепал Шэму волосы. Наконец, Риф произнес всего одно слово:

— Огонь.

Его офицеры справились с минутным замешательством и начали стрелять. Они были не робкого десятка и хорошо знали дело. Они стреляли.

Пираты отстреливались. Шла драка за Шэма. Он упал.

На палубе все словно с ума посходили. Пальба, крики, топот. Люди бежали в укрытие. Вопили. Риф, не переставая стрелять, тащил по палубе раненого товарища и что-то кричал в микрофон у себя на плече. Крупнокалиберные орудия военного поезда пришли в движение. Риф и его офицеры, пригибаясь, бежали к своей тележке.

— Чертов адский ад! — заорал Элфриш. Даже такое напичканное пушками и пулеметами транспортное средство, как «Тарралеш», не могло тягаться с регулярным манихийским военным составом. — Полный ход! Полный вперед! Поехали, поехали, поехали! Уходим!

Поезд рванул с места. Кренясь на поворотах, он понесся к спасительной головоломке из островков, тоннелей и пригорков.

У Шэма созрел план. Если, конечно, его можно было назвать планом. Он полз, хаос не прекращался. Достигнув подножия мачты, он быстро стал карабкаться наверх. Военный состав приближался.

— Снимите его, — крикнул Элфриш. «Тарралеш» несся к тоннелю.

Военный поезд дал залп. Раздался взрыв — всем взрывам взрыв. Целая гора грохота вмиг выросла из ниоткуда. «Тарралеш» качнуло, он словно поперхнулся взрывной волной. Военный состав нагонял.

Шэм бешено просчитывал траекторию. Он вдруг совершенно ясно увидел, что именно сейчас будет, где и в какой момент.

— Снимите его! — надрывался Элфриш, наведя пистолет на Шэма, но его команда была занята другими делами. Только Робалсон был прямо под Шэмом и глядел на него, жалобно разинув рот.

Тем временем военный поезд нагнал их и дал еще один залп, снаряд попал в цель, задний вагон «Тарралеша», подпрыгнув, рванулся вперед и разлетелся на куски.

Раздался дружный вой. Пираты закувыркались в воздухе, посыпались на рельсы. Поезд, увлекаемый силой инерции, продолжал бесконтрольно лететь вперед, прямо в жерло тоннеля, короткого пути через каменные недра горы.

Шэм глянул вниз в тот самый миг, когда взрывная волна смахнула Робалсона. Он задохнулся.

Шэм видел, что «Тарралеш» разваливается на ходу. Круглыми от ужаса глазами он следил за тем, как поезд втягивается в темноту, как мачта с вороньим гнездом врезается в скалу над тоннелем и падает, точно подрубленное дерево. Он был готов. Он не выпускал мачту. Она рухнула, увлекая его, пронося его над самыми острыми скалами, и медленно, как ему казалось, опустила его на самую середину островка, ставшего причиной ее крушения.

Пираты, рассыпанные по рельсоморью, завывали в грязи. Летя на мачте вниз, Шэм видел Элфриша, тот пялился на него из какой-то дыры в земле, продолжая кипеть гневом и ненавистью. Он смотрел, а из глубин к нему уже близилась невидимая подземная тварь, потревоженная его падением. Элфриш все смотрел, когда тварь схватила его своими громадными жвалами. Не отрывал глаз, когда она всосала его в себя.

Больше Шэм уже ничего не видел.

Шэм упал. Он целился в куст — знал, что будет больно, но не так, как от камней, — и вот трах, и хрясь, и звяк, он в центре куста — ох, как больно! — прорвался через него, покатился, затаился на твердой земле и лежит, переводя дух и трясясь всем телом — от боли, от радости и оттого, что охота на него еще не кончилась.

Лежа, Шэм слышал, как приблизился военный состав, как кричали пираты, одни — взывая о помощи на руинах «Тарралеша», другие — на кишащей хищниками земле.

Там, на вершине холма, на острове посреди кладбища поездов в открытом рельсовом море мы его и оставим.