Русь. Строительство империи 4

Глава 13

— Я виновата перед тобой, князь, — сказала она. — И хочу просить прощения. Все, что я сделала… Это было не для того, чтобы тебя погубить. Я хотела спасти тебя от всего этого.

Я чуть не поперхнулся от удивления, но сдержался, только бровь приподнял. Спасти меня? Это она про ту ловушку у рощи, что ли? Или про что-то еще? Я молчал, давая ей говорить дальше.

— Когда ты стоял в Переяславце, окруженный со всех сторон, — продолжала она, — печенеги, киевляне, варяги… Я видела, что выхода нет. Ты был как зверь в капкане, княже. И я думала, что если ты падешь, то и Переяславец падет, и народ. Я не могла этого допустить.

Она замолчала, будто проверяя, слушаю ли я. Я кивнул, почти незаметно, чтобы она продолжала.

— Люди Сфендослава пришли ко мне, — сказала она чуть тише, будто боялась, что стены услышат. — Он сказал, что если я помогу ему, он оставит тебя в живых. Пощадит Переяславец, не тронет народ. Он обещал, что ты уйдешь в Березовку, будешь жить там тихо, а он заберет себе все остальное. Я поверила ему, князь. Думала, что это единственный способ вытащить тебя из того тупика.

Сфендослав, значит, через Искру пытался меня сломать? И она поверила ему?

— Я заманила тебя в ту рощу. Думала, что там все закончится быстро. Что Сфендослав возьмет тебя, но не убьет. Что ты сдашься, и он сдержит слово. Но ты… Ты не сдался, князь. Ты всех победил. Киевлян, варягов, печенегов — всех. Ты вырвался из того капкана сам, без моей помощи. И я поняла, что все, что я сделала, было зря.

Она замолчала, опустив голову. Ее волосы упали на лицо, закрывая глаза, ее плечи задрожали.

Искра хотела меня спасти?

Если бы не Ратибор с Веславой, я бы там и остался. А она говорит, что спасала меня?

Я открыл рот, чтобы что-то сказать, но слов не нашел. Что тут скажешь? «Спасибо, что хотела сдать меня Сфендославу»? Или «Ты дура, Искра, если думала, что он сдержит слово»? Я молчал, глядя на нее сверху вниз.

Она ведь вправду верила, что делает это ради меня.

— Я виновата, — прошептала она наконец, поднимая голову. Ее глаза были мокрыми, но она не отводила взгляд. — Прости меня, князь. Я не хотела твоей смерти. Никогда.

Я смотрел на нее и не знал, что сказать. В груди было пусто, как после долгого боя, когда сил уже нет ни на что — ни на гнев, ни на жалость. Она сидела передо мной, маленькая, сгорбленная, с этими мокрыми глазами, и выглядела не как дочь Огнеяра, а как девчонка, что натворила бед и теперь не знает, как их разгрести.

— Прости, — повторила она.

— Ты закончила? — Она вздрогнула, но кивнула. — Хорошо. Я выслушал.

Я повернулся к двери. Надо было уйти, пока я не сказал что-то, о чем потом пожалею. Вторяк шагнул в сторону, пропуская меня, и я уже взялся за ручку, когда ее голос снова догнал меня.

— Антон! — крикнула она, и в этом выкрике было столько отчаяния, что я замер. — Прости меня, пожалуйста!

Я не обернулся. Просто стоял, глядя на деревянную дверь, и молчал. Что-то внутри шевельнулось — жалость, может быть, или просто усталость.

— Искра! Если ты хочешь блага, то посиди здесь немного. Целее будут все.

Девушка обиженно надула губки.

— Вторяк, — сказал я тихо. — Стереги ее. И не выпускай.

Он кивнул, пробормотав что-то вроде «Да, княже» и я шагнул за порог. Дверь за мной закрылась с глухим стуком.

Пусть сидит и проникнется тем, что натворила. Жалко ее конечно, глупая девчонка, которой не удалось обуздать свою гиперактивность. Пусть действительно посидит под присмотром, пока я не пойду походом на Киев.

Пора заниматься делами, которые не ждут.

Я вышел на крыльцо терема. Ночь была холодной, звезды проступали сквозь облака. Я вдохнул холодный воздух, чувствуя, как он щиплет горло. Да уж, спать сегодня я не буду. Слишком много всего в голове.

Я стоял на крыльце терема, глядя в темноту. Холодный ветер гулял по двору, трепал полы моего плаща, но я его почти не чувствовал.

Дверь за спиной скрипнула, и я услышал тяжелые шаги Вторяка. Он вышел, потирая руки от холода, и остановился в двух шагах от меня. Его рыжая борода блестела от инея, а веснушки на лице казались темными пятнами в тусклом свете факелов. Он кашлянул, будто хотел что-то сказать, но я его опередил.

Весна вроде, а по ночам холодно.

— Все слышал? — устало спросил я, не оборачиваясь.

— Слышал, княже, — буркнул он, переминаясь с ноги на ногу. — Она там… плачет теперь. Тихо так, но плачет. Что с ней делать-то?

Я повернулся к нему, прищурившись. Вторяк смотрел на меня с какой-то растерянностью, как будто я ему загадку задал, а он ответа не знает. Хороший парень, честный, но с пленницами вроде Искры ему явно не по себе. Я махнул рукой, показывая, что думать тут нечего.

— Стереги, как я и сказал, — бросил я. — И не выпускай. Пусть плачет, если хочет. Главное, что никому не навредит.

Он кивнул и поплелся обратно к двери. Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся в тереме, и снова повернулся к ночи.

Я вдруг вспомнил, как в Березовке, еще в самом начале, стоял у частокола и смотрел на такую же ночь. Тогда все было проще — разбойники, колодец, первые шаги с Вежей. А теперь? Теперь я князь, а вокруг — враги. Смешно, если бы не было так тошно.

Я спустился с крыльца. Хотелось пройтись, проветрить голову.

Не выходит из головы эта девчонка. О чем она думала, когда вела меня к Сфендославу? Что он меня в обнимку встретит и в Березовку с почетом отправит? Я фыркнул.

Я дошел до старого дуба у княжьего сада. Прислонился к стволу.

Я открыл глаза и посмотрел на небо. Звезды проступали сквозь облака, им было все равно, что творится тут, внизу. Искра права в одном — я победил. Разбил киевлян, отбил варягов, пленил Ярополка, прогнал Сфендослава. И даже печенеги убрались, поджав хвосты. Но ее слова все равно жгли. Она думала, что я не справлюсь. Что без нее, без ее сделки с Сфендославом, я бы сгинул. А я справился.

Я мотнул головой, отгоняя эти мысли. Хватит.

«Вежа», — позвал я мысленно, закрыв глаза. Она появилась почти сразу, золотистая, с этой своей легкой насмешкой в улыбке. — «Что скажешь про Искру? Или очки влияния опять потребуешь?»

«Мой князь, она говорит правду. Хотела спасти тебя. Но ты и сам это знаешь. Вопрос в том, что ты с этим сделаешь».

«Ничего», — буркнул я. — «Пусть сидит». Главное, что не полезет не в свое дело и будет держаться подальше. Без нее я справляюсь лучше.'

«Как пожелаешь», — сказала она и исчезла, оставив меня одного с моими мыслями.

Вот так вот. Просто исчезла? А может я еще хотел поговорить. Или это она так показывает свое отношение к моему решению. Да нет, это же система, а не реальная девушка.

Я открыл глаза. Да, без Искры я справляюсь лучше. С ханом Курей справился, с Сфендославом тоже. И с Такшонем завтра разберусь. А ее «спасение» мне не нужно. Спать все равно не хотелось.

Такшонь должен явиться утром, и мне надо быть готовым — не только к переговорам, но и к тому, что венгры не из тех, кто легко клянется в верности. А еще эти деревни, что Степан обещал обойти. Пятнадцать тысяч рабочих рук — это сила, которую я не могу упустить. Но все это завтра.

Я вновь посмотрел на небо. Звезды все так же холодно блестели. Я все же заставил себя пойти в терем и лечь спать.

Утро пришло с первыми лучами солнца, пробившихся сквозь серые облака. Я умылся, оделся, успел даже перекусить. Уже через час я стоял у ворот Переяславца, глядя на дорогу, которая вела на запад. Дружина уже была на ногах, кто-то точил топоры, кто-то таскал воду из колодца. Степа уехал еще на рассвете, как я ему велел, с двумя десятками людей и двумя возами зерна. Я смотрел ему вслед, когда он выезжал, и думал, что если он вернется с хорошими вестями, то эти деревни станут моими. А если нет, ну, тогда придется брать их иначе.

Я поправил пояс, чувствуя тяжесть топора на боку, и оглянулся. Добрыня стоял рядом, щурясь на солнце. Ратибор возился с самострелами у стены, проверяя тетивы. Веслава сидела неподалеку, на бочке и что-то напевала себе под нос. Хорошая команда. Надежная. С ними я и Такшоня уговорю, и Сфендослава, если тот вернется, в землю зарою. Илья с Ярополком тоже здесь.

Где-то вдали послышался топот копыт и скрип телег. Я напрягся, вглядываясь в дорогу. Из-за холма показалась процессия — десятка три всадников, несколько телег, а впереди, на черном коне, ехал Такшонь. Я сразу узнал его по широким плечам и красному плащу с черной каймой. Венгры пришли.

Они подъехали ближе и я разглядел его свиту. Рядом с Такшонем ехал какой-то шаман — тощий, с вытатуированным лицом, где синие линии сплетались в узоры, похожие на змей. Бордаш, так его звали. В руках он держал посох с птичьими перьями, и глаза его блестели, как у ворона. По левую руку от Такшоня скакал воевода — Кеве, здоровяк с длинной косой, свисающей из-под шлема и шрамом через щеку, от уха до подбородка. Этот выглядел так, будто мог голыми руками быка завалить. Остальные — воины в кожаных доспехах, с копьями и щитами.

Такшонь остановил коня в десятке шагов от ворот и спрыгнул на землю. Он был высок, выше меня на полголовы, и в его движениях чувствовалась какая-то плавная сила, как у зверя перед прыжком. Он снял шлем, открыв лицо — скуластое, с короткой черной бородой и глубокими морщинами у глаз. Улыбнулся, показав зубы, и пошел ко мне, раскинув руки.

— Князь Антон! — прогудел он. — Вот и свиделись снова. Гостеприимный хозяин, как вижу, уже ворота открыл!

Это он подкалывает что ли?

Я шагнул навстречу. Добрыня остался позади, держа руку на топоре, но я махнул ему, чтобы не дергался. Такшонь пришел говорить, а не драться. Пока.

— Добро пожаловать, Такшонь, — сказал я. — Гостей мы всегда рады видеть. Особенно тех, кто слово держит.

Он засмеялся, хлопнув себя по бедру, и подошел ближе. Бордаш и Кеве спешились следом, но держались на расстоянии. Шаман что-то пробормотал, ткнув посохом в землю, а Кеве смотрел на мою дружину.

— Слово — это святое, князь, — сказал Такшонь, останавливаясь передо мной. — Я обещал прийти, и вот я здесь. А ты обещал союз. Так?

Я широким жестом пригласил пройти в город.

— Так, — кивнул я. — Но союз — это не просто слова. Это клятва. И я хочу, чтобы она была крепкой.

Мы шли по улицам Переяславца и венгр прищурился, глядя на меня. Его улыбка стала чуть шире.

— Клятва? — переспросил он. — Ну что ж, давай клянемся. Как у вас тут клянутся? Кровью? Огнем? Или перед вашими богами?

Я посмотрел на дуб у сада. Там, под его ветвями, мы с Добрыней когда-то обсуждали судьбу Переяславца. Хорошее место для клятвы. И старое, древнее.

— Пойдем к дубу, — сказал я. — Там и поклянемся. Кровью и медом. Чтобы боги слышали.

Такшонь кивнул, будто ждал этого, и махнул своей свите. Мы пошли к дубу — я впереди, он рядом, а за нами Бордаш, Кеве и Добрыня с парой дружинников. Солнце поднималось выше, освещая ствол и ветви. Я остановился у дерева и повернулся к Такшоню.

— Здесь, — сказал я. — Режем ладони, смешиваем кровь с медом, клянемся перед богами. Согласен?

Он посмотрел на дуб, потом на меня, и глаза его блеснули.

— Согласен, князь, — ответил он. — Давай клянемся.

Этот ритуал мне утром Добрыня рассказал. Местные считают, что такую клятву, в такой подаче, невозможно нарушить. А я что? Я не против. В чужой монастырь, как говориться, девок не водят.

Я вытащил маленький, но острый нож и протянул его Такшоню. Он взял, не колеблясь, и полоснул себе по ладони, не моргнув. Кровь потекла темной струйкой и он вернул мне нож. Я сделал то же — резанул ладонь, сжал кулак, чтобы кровь капала на землю. Добрыня принес чашу с медом, и мы смешали кровь с золотистой жижей, размешивая пальцами. Потом я поднял чашу и заговорил, глядя на дуб.

Не забыть бы слова. Благо, я все утро повторял их про себя.

— Велес, слышишь нас, — сказал я громко, чтобы все слышали. — Я, Антон, князь Переяславца и Березовки, клянусь Такшоню в союзе. Вместе идем на врагов, делим добычу, стоим плечом к плечу. Князь Такшонь не будет заходить в захваченные города дальше крепостных стен. Пусть будет так, пока кровь моя течет.

Такшонь кивнул и взял чашу у меня из рук.

— Я, Такшонь, сын Томаша, князь Галицкий, клянусь Антону, князю Переяславца и Березовки, — прогудел он. — Союз наш крепок, как этот дуб. Врагов бьем вместе, добычу делим честно. Клянусь не заходить в захваченные города дальше крепостных стен. Пусть Велес видит, а если солгу — пусть возьмет мою душу.

Мы выпили из чаши по глотку, мед с кровью обжигал горло. Бордаш что-то забормотал, стукнув посохом о землю. Клятва была дана. Я посмотрел на Такшоня, и он улыбнулся, протянув мне руку. Я пожал ее, чувствуя липкую кровь на его ладони, и понял, что теперь он мой союзник. По крайней мере, пока.

— Ну что, князь, — сказал он, хлопнув меня по плечу. — Пир устроишь в честь этого?

Я не ожидал, что Такшонь согласится так быстро. Может быть ему этот союз вдвойне выгоден? С этого ракурса я не рассматривал этот вопрос.

— Устрою, — кивнул я. — Готовьтесь.

Он засмеялся. Союз был скреплен. Теперь надо было держать ухо востро — венгры есть венгры. Но пока все шло как надо.

Такшонь и его свита устраиваются во дворе. Венгры расседлывали коней, тащили свои мешки со снедью, а их вождь уже о чем-то переговаривался с Кеве, своим воеводой. Клятва под дубом была дана, кровь смешана с медом, союз скреплен. Теперь Такшонь — мой союзник.

Я повернулся к Добрыне, который стоял рядом, щурясь на солнце и теребя бороду, будто в ней запутались все его мысли.

— Устроим пир, — сказал я, кивнув в сторону терема. — Пусть видят, что мы не жадные. А ты дружину собери — половину за стол, половину у стен. На всякий случай.

Добрыня кивнул и пошел раздавать приказы.

Ночь почти без сна, этот разговор с Искрой, утренние хлопоты с клятвой — все это вымотало меня.

К закату во дворе уже стояли столы, лавки скрипели под дружинниками, а женщины из города тащили горшки с жареным мясом и хлебом, от которого пахло так, что живот сводило. Я прошелся, глядя, как все готовится. Ратибор с Веславой сидели у одного из столов и тихо переговариваясь. Мне кажется эти двое спелись.

Алеша возился с бочкой меда, пробуя его на вкус и ухмыляясь, как мальчишка, который стащил пирог. Хорошая у меня команда. С такими и пир устроить не стыдно, и врагов встретить не страшно.

Солнце село и двор заполнился людьми. Венгры Такшоня смешались с моей дружиной, гремели рога, дым от костров поднимался к небу, а запах жареного мяса висел в воздухе. Я стоял у главного стола, глядя на это все. Такшонь подошел ко мне, неся в руках рог с медом, и хлопнул меня по плечу по-приятельски.

— Ну, князь Антон, — прогудел он, ухмыляясь, — умеешь ты гостей принять! Смотри, мои уже пьяны, а пир только начался!

Я улыбнулся и сделал глоток. Мед был сладким, с легкой горчинкой, и обжигал горло, как надо.

— Это только начало, Такшонь, — сказал я, возвращая ему рог. — Ешь, пей, веселись. Союз наш крепкий, пусть и пир будет таким же.

Он засмеялся и мы сели за стол. Бордаш устроился чуть поодаль, а Кеве уже орал на кого-то из венгров, требуя мяса побольше. Дружина гудела, венгры отвечали, и скоро двор наполнился шумом — смехом, криками, звоном рогов. Я смотрел на это все, откинувшись на спинку лавки, и слушал, как Такшонь травит байки про свои походы. Он был хорош в этом — голос его гудел, а глаза блестели, когда он рассказывал, как зарубил какого-то хана одним ударом.

Пир шел своим чередом. Мясо исчезало с блюд, мед лился рекой, кто-то затянул песню — хриплую, про степи и коней, явно венгерскую. Такшонь становился все громче. Я заметил, как Бордаш косится на меня. Шаманы всегда такие — вечно видят то, чего нет. Кеве, напившись, уже орал песню вместе с Алешей. А я поймал себя на том, что улыбаюсь. Хороший вечер. Давно такого не было.

Мед делал свое дело. Я сидел, потягивая мед из рога, и слушал, как Такшонь рассказывает очередную байку — про то, как его конь унес его из-под стрел печенегов прямо через реку. История была лихая, я даже хмыкнул, представив его, мокрого, на том берегу. Он заметил это, ткнул меня локтем и засмеялся, чуть не опрокинув рог. Хороший он все-таки, этот Такшонь. Простой, как топор, оказывается.

А потом он вдруг замолчал. Посмотрел на меня, прищурившись, и ухмылка его стала шире. Он повернулся, чуть не задев блюдо с мясом, и ткнул мне пальцем в висок. Я замер, чувствуя, как его липкий от меда палец давит на кожу.

— А я знаю твой секрет, князь Антон, — сказал он шепотом.

Потом он постучал пальцем по своему виску.

Это он про Вежу?