Самые страшные чтения. Четвертый том

Александр Подольский Стук

В темноте блуждали редкие лучи фонарей. После отказа аварийного освещения только они могли разогнать набившийся сюда сумрак. Отблески плясали на переборках, на стенах вспыхивали электрические пятна. Не давали нам окончательно провалиться во мрак.

Голоса двух десятков человек становились все тише. Сил на разговоры не осталось, да и не хотелось обсуждать… их. Чернильные фигуры, вырастающие за спиной.

Тени пришли пару часов назад. Стояли рядом и смотрели.

Они ждали нас.

Металлический стук раздался опять, хотя, возможно, звучал он лишь в моей голове.

Отец достал бутылку без этикетки.

– Давай, пока мать не видит.

Я улыбнулся и протянул стакан. Отказываться было глупо. Чего обижать отца, посидеть с которым толком времени не было. Особенно в последние годы.

Содержимое бутылки отец звал «самоваром». Сам варю, сам и пью. Я залпом осушил стакан, надкусил горбушку хлеба. Внутренности обожгло, я закашлялся. «Самовар» вышел ядреный. Хотел сказать отцу, что на таком пекле нас быстро развезет, но меня опередил пресловутый стук. Грохнул над головой в самый неподходящий момент, сбив с мысли.

И солнца не стало.

– Темно, да? – спросил я.

Отец не отвечал. Казалось, он вообще меня не видит, высматривая что-то по сторонам. Или кого-то.

– Пап?

Он приложил указательный палец к губам, и я замолчал. Прислушался. Шум воды успокаивал, но тревога на лице отца будила что-то внутри. Недобрые воспоминания, от которых хотелось уйти, сбежать, чтобы остаться тут, в безопасности, на свежем воздухе.

Воздухе…

По лицу отца катились крупные капли пота. В летней духоте было нечем дышать.

– Бах, бах, бах, – сказал вдруг отец.

Он отвинтил крышку и принялся наполнять стаканы.

– Бах, бах, бах, – отозвался стук совсем рядом.

Я открыл глаза. Конечно, никакого отца тут не было. Только вечная ночь внутри запечатанной консервной банки. Зато были запахи морской воды, масла и гари. Звуки здесь казались невероятно громкими. Жалобные стоны искореженного металла наплывали из глубины, сводя с ума. Время текло медленно, песчинка за песчинкой засасывая нас в бездну.

Теней стало больше.

Между черных стен шествовало металлическое эхо. В отсеке было очень холодно, не спасал и проложенный поролоном костюм. Кое-кто из экипажа выводил записки на бумажных огрызках. Значит, смирились. Или просто перестали себя обманывать, в отличие от меня.

Мятый кусок какого-то документа и сломанный пополам карандаш – вот весь мой инвентарь. Очень сложно что-то выдумать, да и надо ли? Интересно, что пишут другие. Письма женам и матерям? Кто-то нашел пластиковую бутылку, чтобы послания точно дошли до адресатов, не промокли в случае затопления. Мне этого не понять. Я ни с кем прощаться не намерен, а уж привет передать смогу и при личной встрече.

Страх… Сейчас о нем нельзя не думать, ведь он звучит в наших голосах. Но страх нами не управляет. Все происходит спокойно и буднично, словно такие события – привычное дело. Никакой паники, никаких истерик. Лишь механические движения в тягучей тишине, которая обволакивает мертвое железо.

Гидроакустики должны рано или поздно услышать стук. Обязаны. Вера – последнее, что еще двигало кровь в замерзших телах. В глубине души мы все верили. А черные силуэты скапливались вокруг и прислушивались к эху, что раздирало сырые внутренности погибшей подлодки.

Я прислонился к холодному металлу и сжал в руке обломок трубы. Обернулся. Тени кивали мне.

По могучему остову «Курска» пошла очередная волна звуков. Три коротких, три длинных, три коротких.