Системный Кузнец II

Глава 6

Ночью спалось отвратительно. Постоянно просыпался от храпа мужиков, что сотрясал стены казармы. Ворочался на жёсткой койке, сбрасывая с себя колючее одеяло. Тело горело — было ощущение, будто в животе медленно плавится котёл, наполненный жидким огнём. Последствия припадка? Похоже на то. Мысль об этом не приносила облегчения.

Не знал, сколько сейчас времени и долго ли ещё до рассвета. Несколько раз за ночь выходил на улицу, пытаясь остудиться и проветрить голову. Горные ночи были проморзглыми, но холода я не замечал. Стоя в одной рубахе, совсем не мерз. Было странное ощущение, что мог бы простоять так всю ночь.

Вернувшись на койку, вновь пытался уснуть, но тревожные мысли не давали покоя. Главная из них — деньги, где хранить гору медяков? В Оплоте мало кто имел дело с наличными — там царил бартер: ты мне курицу, я тебе — стул; я тебе десяток яиц, ты мне — починку сапог; таков деревенский уклад. Деньги водились разве что у ремесленников, торговавших с Чёрным Замком, да у старосты — он расплачивался монетами с ополчением. В мире, где у большинства нет ничего, мой мешок с монетами — это целое состояние.

Оставить в лачуге? Смешно. Туда может залезть кто угодно, там и двери-то нормальной нет. Зарыть в землю? Самое разумное, но неудобно — каждый раз откапывать, когда понадобится пара медяков. В кузнице? Тоже нет. Не то чтобы не доверял Гуннару… хотя, если честно, не доверял. Кто знает, что взбредёт тому в голову по пьяни? Проснётся с бодуна, решит, что ему срочно нужно выпить, и пропьёт всё.

Так я и крутился без сна почти всю ночь, лишь урывками проваливаясь в тревожную дрёму. То и дело поглядывал на дверной проём, на тонкую полоску света под дверью, пытаясь угадать, не начинает ли светать.

Наконец, когда непроглядная тьма за дверью стала приобретать серый оттенок, не выдержал. Спустился с койки, наспех заправил, чтобы не оставлять беспорядка. Достал мешок с деньгами, крепко перевязал его и пошёл наружу.

На улице умылся ледяной водой, прогоняя остатки сна. Аккуратно сложил точильные камни в отдельный мешочек и был готов.

Сев на пенёк возле казармы, стал ждать охотников. За дальними хребтами небо уже вовсю серело, окрашиваясь в холодные тона. Оглядывался по сторонам, но лагерь ещё спал. Охотники, видимо, ночевали в доме Торгрима — в общей казарме я их видел только во время ужина, значит, появятся оттуда.

Мужчины вышли примерно через пятнадцать минут, бодрые и готовые к долгому пути. Брок в отличном настроении — тихо насвистывал какую-то мелодию, но, увидев меня, тут же скривился.

— Опять будем плестись с этой мелюзгой, — проворчал усатый, его взгляд недобро сверкнул, задержавшись на моём мешке, который был в руке. Невольно прижал добычу к себе.

Охранники у ворот молча кивнули нам на прощание, и тяжёлые створки со скрипом отворились. Шагнули наружу, и меня тут же сбил с ног ледяной ветер. За пределами частокола тот выл ещё яростнее, чем внутри. Но я почти не ощущал холода, научившись направлять внимание вниз живота, чувствуя, как скопленный там внутренний огонь разливается по телу глубоким теплом.

Йорн приказал держаться рядом с ним и не отставать, чтобы «поглазеть по сторонам», как в прошлый раз. Молча кивнул ему, и пошёл за воинами.

Спускаться было гораздо легче, чем подниматься. Вообще, ощущал себя другим человеком, хотя не прошло и недели с тех пор, как попал в лагерь. Очень многое изменилось — появились деньги и уверенность в собственных силах, в своём мастерстве.

Но изменилось и ещё кое-что: из редких разговоров охотников я впитывал новости из Оплота: староста мобилизовал ополчение — многие мужчины, до этого занимавшиеся хозяйством, бросили лопаты и взялись за копья. В деревне готовились к худшему — ждали нашествия падальщиков.

Троица провожатых были предельно внимательны — двигались быстро, но бесшумно, периодически замирая и вслушиваясь в звуки леса. Когда скалистые хребты закончились и мы ступили под тёмный полог хвойного бора, напряжение стало осязаемым. Йорн предупредил, что падальщики могут появиться внезапной волной, словно из под земли. Моя задача в случае чего — держаться за их спинами, не творить глупостей и ни в коем случае не пытаться бежать. Я молча кивал, стараясь запомнить каждое слово опытного воина.

Смотрел на одноглазого теперь совсем по-другому. После того, как своими глазами увидел, как эти трое вырезали десятки чёрных хитиновых тварей за считанные минуты, их сила перестала быть для меня абстракцией.

Снова в памяти всплыла та сцена у Обелиска: Кай, полный отчаянной надежды, и затем — пустота, полное отсутствие Дара. Вспомнил взгляд Йорна тогда — полный разочарования. Наверное, он хотел обучать сына своего лучшего друга, а потом, когда увидел, что мальчишка пуст, подумал то же, что и многие в деревне? Что Кай — вовсе не сын Арвальда? Это многое бы объяснило — его холодность и отстранённость, почти презрение ко мне.

Что ж, это просто данность. Я не Кай и не ищу одобрения. Главное, что сейчас шёл с ними, под защитой их клинков и в относительной безопасности.

В какой-то момент стал узнавать места — вот крутой изгиб тропы, за которым начинается резкий спуск. Здесь колея разбита колёсами телег, а справа — густые заросли того странного папоротника с кроваво-красными прожилками на листьях. Семенил за спинами охотников, невольно оглядываясь, и понимал — мы уже близко.

И тут случилось самое жуткое.

Тишину леса разорвал писклявый визг. Ударив по ушам, отразился от крон деревьев и, казалось, звучал отовсюду одновременно.

Охотники замерли как один, в одно движение обнажив мечи. Тут же шагнул ближе к спине Йорна. Это был звук падальщиков, но в нём появились новые ноты. К писку добавился какой-то трескучий скрежет, будто кто-то скребёт камнем по стеклу. Звонкий писк — и затем несколько секунд этого мерзкого клокотания.

Сердце ушло в пятки — снова увидеть тварей не хотелось… В памяти всплыли слова однорукого повара о том, что существа из окрестных пещер гораздо опаснее шахтных. Лихорадочно глазел на воинов, пытаясь прочитать по ним, что происходит — ждать ли нападения? Но лица мужчин были непроницаемыми.

Прошла, казалось, вечность. Визг повторился, но уже дальше. В какой-то момент командир, не сказав ни слова, плавно опустил меч и вложил в ножны. Мы двинулись дальше. Мужчины ничего не обсуждали — казалось, и не нужно было — следопыты понимали друг друга без слов, в отличие от меня.

После этого эпизода внутри заворочались тревожные мыслишки: Если падальщики кишат в лесах, что соседствуют с Оплотом, выпустят ли караван из шахты? Пусть даже с охраной. Усомнился, правильно ли поступил, оставив там своё добро.

— Охотник Йорн, — окликнул командира, когда деревья впереди начали понемногу редеть, и сквозь них пробились лучи солнца.

Тот не ответил, продолжая молча шагать вперёд, его единственный глаз внимательно сканировал лес. Обернулся лишь Брок. Увидев моё встревоженное лицо, мужик фыркнул.

— А почему падальщики полезли именно сейчас? — спросил то, что интересовало больше всего.

Усатый вновь фыркнул, бросив взгляд на одноглазого соратника, проверяя его реакцию.

— Не знаю, — резко отрубил Йорн, не оборачиваясь.

Я ожидал, что мужчина добавит что-то ещё, объяснит, но тот молчал, продолжая двигаться вперёд, будто меня не было. Неужели такой опытный воин и следопыт как он, действительно не знает причин происходящего? Поверить в это трудно, скорее, просто не хотел говорить.

— А что это вообще за твари? — решил сменить тактику и задать более конкретный вопрос. — Ясно, что существа живут глубоко в пещерах. Но почему они зовутся падальщиками, если нападают на живых? Падальщики ведь едят мертвечину. Не понимаю.

Говоря это, чувствовал странный интерес к этим монстрам и не только его. Просто хотелось поговорить с одноглазым охотником, и это было не совсем моё желание. Скорее мальчишки Кая, что шло из глубины его детской души — болезненная потребность в одобрении этого человека, лучшего друга его отца. Потребность, которой, как было ясно, не суждено сбыться.

К удивлению, Йорн замедлил шаг и впервые за весь разговор повернул голову вполоборота, бросив на меня быстрый взгляд.

— Падальщиками их зовут потому, — сказал тот ровным голосом, — что они жрут своих же. В норах твари живут впроголодь. Стоит одному сдохнуть, как остальная масса тут же набрасывается на труп. За минуту от него не остаётся ничего, кроме нескольких ошмётков панциря. Они едят всё, вот поэтому они падальщики.

Мужик замолчал, снова уставившись на тропу перед собой. Ветки деревьев над нами тихо шелестели, создавая обманчивое ощущение умиротворения. На одной из веток звонко выводила свою трель какая-то птица.

— Но это не всё, — неожиданно продолжил командир. — Есть и другое мнение. Их так прозвали из-за их укусов. Оставят на тебе царапину — и рана начинает гноиться почти сразу. Их когти и жвалы несут в себе какую-то гниль.

Он пожал плечами.

— Точного ответа нет, щегол. Имя пришло из давних времён. Не каждый задаётся вопросом «почему». Главное — знать, как их убивать.

Йорн замолчал и вновь ушёл в себя. Брок, шедший сбоку, демонстративно глядел перед собой, но чувствовалось, что мои вопросы его раздражают. А вот Киан, наоборот, обернулся и, встретившись взглядом, улыбнулся. Кажется, моя любознательность его позабавила.

За всё время, что я находился в этом теле, не слышал от старшего охотника такой длинной речи. Почти монолог, и в его словах было что-то новое. Мужчина не просто убивал тварей, но изучал их. Воин любил своё дело, для него это были не просто монстры, а существа со своей историей и повадками, со своим местом в этом мире. Наверняка командир много думал об устройстве этой дикой экосистемы, было бы интересно послушать больше, но обычно из него и двух слов не вытянуть. Этот короткий разговор был редким исключением.

Через несколько минут увидел знакомый спуск. Тропа становилась шире, и сквозь стволы деревьев начали проглядывать заострённые верхушки частокола, а над ними — несколько струек дыма, лениво вьющихся в холодном утреннем небе. Наконец-то мы подходили к Вересковому Оплоту.

Когда спустились с холма и вышли из леса, до слуха донёсся шум небольшой речушки, что ограждала деревню с востока. Или это был юго-восток? Я привык ориентироваться по солнцу, но до сих пор не был уверен, было ли это светило тем самым солнцем из прошлого мира.

Наша группа шла вдоль частокола к воротам. Я глядел на потемневшие от времени брёвна, на простую сторожевую вышку, на крыши избушек, видневшиеся за стеной. С удивлением осознал, что возвращаюсь домой — в место, где меня, возможно, ждало будущее.

Ворота были плотно закрыты. Ополченец на вышке, узнав нас, поднял руку в приветственном жесте. Йорн молча ответил ему тем же. С протяжным скрипом, от которого закладывало уши, тяжёлые створки начали медленно расходиться, впуская внутрь.

Мы шагнули в пределы Оплота. И тут же троица, не сказав ни слова на прощание, просто двинулась вверх по центральной улице, куда-то в сторону дома старосты. А я остался один, слушая, как за спиной с глухим стуком закрываются ворота.

Первое, что ударило в нос — вонь. Густой запах экскрементов, гниющих отбросов и застоявшейся воды. Это было дно деревни — сточная канава. Сюда, вниз по склону, стекались все нечистоты. Прямо вдоль частокола тянулось подобие рва, наполненное мутной жижей. Местные старались не селиться здесь, но дома всё-таки были — самые маленькие и кривые, некоторые — очевидно брошенные. Как раз в таком месте и находилась моя лачуга.

Стало не по себе. Невольно сравнил это место с казармой в шахтёрском лагере — там было шумно, но всегда тепло, сытно и по-своему уютно. Кормили три раза в день по расписанию и, если попросишь, наливали добавку. Эх… вот и закончилось моё маленькое приключение.

Покрепче перехватил мешки — один с звенящими монетами, другой с точильными камнями — и поплёлся к своему «дому». Путь лежал через узкие тропинки, пробивающиеся сквозь густые заросли крапивы и лопуха, которые умудрялись пускать корни даже здесь. Вновь поймал несколько косых взглядов редких прохожих — они тут же отводили глаза, когда смотрел на них.

Подошёл к кривой двери и меня сбило с ног. Из щелей несло таким тошнотворным запахом тухлой копчёной рыбы, что я чуть не потерял сознание, прикрыв нос рукавом.

«Так, Дима, это было глупое решение,» — мысленно выругался на себя. Лучше бы отдал кому-нибудь, чем так переводить продукты. Но я ж не думал, что задержусь в лагере так надолго — ладно, что уж теперь.

Нырнул внутрь, скинул свою ношу на лежанку и подхватил связку лещей. Рыба была ужасна, вокруг роилось облако мух, а под чешуёй копошилась живность.

Вытащил всё это наружу и тут же наткнулся на враждебный взгляд. У домика напротив стоял старик со спутанной седой бородой — дед сверлил меня глазами.

— Вот он, паршивец! — прошамкал он. — Мы тут носы воротим от твоей халупы, а он где-то пропадает! Дурак, оставил рыбу в доме гнить!

Ничего не ответил. Стиснув зубы, посмотрел на связку, потом на старика, затем на частокол. Что с ней делать? Просто выбросить в канаву — будет вонять ещё неделю. Нужно решать проблему.

Вспомнив про огниво, решил не просто выбросить тухлятину, а уничтожить её, чтобы не плодить антисанитарию. Рядом с лачугой валялась старая доска с острым краем — подобрал её. За домом, у частокола, где земля была более рыхлой и влажной, принялся копать.

Доска плохо входила в землю, но я, используя её как рычаг, упорно рыл, пока не выкопал яму глубиной по колено.

Затем вернулся в лачугу и взял набор: огниво, кремень и остатки сухого трута. На дно ямы бросил несколько мелких щепок, которые откололись от доски во время копки. Сверху уложил трут, а на него — несколько сухих досок, которые валялись в доме.

Присев на корточки, высек искру. Трут задымился, затем разгорелся, охватив щепки.

Бросил в яму связку рыбы. Пламя зашипело и почти погасло, но жар от раскалённого жира подхватил его, и в небо ударил столб вонючего дыма. Быстро засыпал это дело выкопанной землёй, оставив небольшое отверстие для тяги.

Теперь оставалось только ждать, пока всё прогорит под землёй. Выпрямился, отряхивая руки. Старик-сосед, увидев, что я взялся за уничтожение проблемы, что-то пробурчал, но больше не кричал. Сплюнул и скрылся в своей лачуге.

Снова зашёл к себе в дом. Оглядел унылое убранство: земляной пол, дырявые стены, жалкая куча соломы в углу. Работы предстояло очень много. Первым делом — заделать щели в стенах и крыше, чтобы не дуло и не текло. Затем — соорудить нормальное спальное место. Найти или сделать хоть какую-то посуду.

Прикинул финансы — хоть и заработал прилично, но после оплаты работы молотобойцев и покупки дополнительных слитков у Кнута, осталось шестьсот шестьдесят медяков — приличная сумма для сироты, но хватит ли на всё? Ладно, всё постепенно, шаг за шагом.

И первым шагом, как бы того ни хотелось, был визит к Гуннару. Нужно отметиться — показать, что вернулся. Взял с собой мешок с деньгами — возможно, придётся откупаться или договариваться. Туда же положил и мешочек с его точильными камнями. Разговор обещал быть непростым.

Выйдя на центральную улицу, направился вверх по склону. Деревня уже жила своей обычной жизнью: женщины тащили воду от колодца, где-то вдалеке лаяла собака. Кузница громилы располагалась примерно посередине улицы, по левую сторону. Вот он — крепкий сруб жилого дома, а рядом — приземистое здание мастерской.

Подёргал тяжёлую дверь — закрыто. К счастью, есть чем открыть. Провернул в замке ключ, механизм со скрежетом поддался, и я толкнул дверь.

Изнутри пахло холодом и запустением. Привычный запах кузницы — жар горна, пот, раскалённый металл. Теперь же пахнет остывшим камнем, старой сажей и сырой землёй. Было очевидно, что горн не разжигали уже несколько дней.

Внутри царил полумрак, и Гуннара нигде не было.

Прошёл внутрь, прикрыв дверь наполовину, чтобы впустить немного света, но не привлекать внимания с улицы. Вытащил из мешка точильные камни — те казались заметно тоньше, чем когда их брал. С тяжёлым вздохом сложил инструменты обратно в деревянную коробку. Кузнец точно будет недоволен, заметит износ и придётся платить… Сколько старик запросит за порчу инструмента? Десять медяков? Пятьдесят?

Взгляд упал на стойку с молотами. Подошёл и взял главный ручник боёк смещён в сторону, центр тяжести гулял. Чтобы нанести точный удар, приходилось постоянно напрягать и выворачивать запястье. Рукоять — просто обструганная прямая палка, без учёта анатомии руки, неудобная и скользкая — не инструмент, а пытка.

Отложил ручник и взял обеими руками кувалду — главное оружие молотобойца. Её проблема была в другом — весь вес сосредоточен в огромном бойке, а длинная рукоять казалась хлипкой и вибрировала при каждом замахе, отбивая руки. У неё не было инерции, не было души. Чтобы нанести сильный удар, приходилось вкладывать всю силу спины вместо того, чтобы позволить самому инструменту делать половину работы за счёт правильного разгона и баланса.

Стало предельно ясно: у Гуннара отвратительные инструменты. А чтобы создавать что-то по-настоящему качественное, в первую очередь нужно иметь идеальное орудие труда. Но как сказать ему об этом? Обвинить в том, что его молоты — хлам? Мужик просто ударит меня одним из них.

Нет, говорить не стоит — нужно делать. Сделаю хороший молот для себя, идеально сбалансированный и с правильной рукоятью. И уже им буду выполнять свою работу. Этот молот станет моим личным инструментом. Смогу забирать его с собой в лачугу или прятать здесь, в укромном месте.

Пока размышлял о перспективах, старая дверь за спиной громко скрипнула. По земляному полу прошаркали грузные шаги. Запах кислого пива и немытого тела ударил в нос раньше, чем услышал голос.

— Вернулся, щенок?