Со звездой на ниточке

Страна Надежности

Земляне со звездой на буксире добрались до нового небесного района и с помощью левого глаза Напа выискали долгожданную планету, на которую без промедления высадились. Они покинули ракету и огляделись. Местная природа ненавязчиво раскинула перед ними свои богатства — она была ни слишком скудна, ни чересчур пышна; и животные, которые немедленно собрались вокруг путешественников, вели себя ни стеснительно, ни назойливо, ни сколько-нибудь угрожающе.

— Кажется, — сказал Аз, — в этом мире наконец-то сыскался уютный уголок, и если вы, ваша ученость, не будете лезть со своими безусловными принципами, я, быть может, на сей раз уйду отсюда без колотушек.

Вместо ответа Этто энергично покрутил в воздухе своей магистерской тросточкой и зашагал длинными ногами вглубь страны. Азу ничего не оставалось делать, только лишь вскинуть на себя рюкзак с автоматом и топать за ним. Кто-то из стоявших вокруг животных непринужденно пустился им вслед, а смахивающая на ворона птица обогнала их и впорхнула через открытое окно дома, появившегося впереди.

— Видимо, хочет предупредить о нас, — решил Аз.

И в самом деле, из дверей вышла пожилая женщина и очень просто сказала путешественникам, что рада им. Они вступили в гостеприимный дом и тут же оказались в большой комнате, которая, похоже, была кухней, гостиной и столовой сразу, и в ней находились не меньше дюжины человек разного возраста. Большинство из них сидели и весело беседовали за длинным столом, стоявшим вдоль комнаты перед столь же длинной пристенной скамьей. С другой стороны расположилась большая печь, к которой справа и слева примыкали два широких буфета. Перед печью, однако, стояла ванна, в которой сидел, судя по возрасту, дедушка всей семьи, курил трубку и перешучивался с детьми, играющими перед ванной.

После того, как Этто и Азу сказали, чтобы они чувствовали себя как дома, их предоставили самим себе. Похоже, в этой стране было принято не докучать гостю, а оставить его делать что вздумается. Поэтому, пока Этто прислонился к дверному косяку и оперся подбородком на руку, Аз поставил свой рюкзак рядом с ванной, уселся на него, глянул на детей, играющих у его ног, и завел неторопливый разговор с дедушкой, купавшимся в ванне.

— Ванна, — начал Аз, — в ней всегда чувствуется что-то уютное, особенно — когда вокруг тебя вся семья.

— Это верх удовольствия, — сказал дед, дотягиваясь до младшего из детей и утирая ему нос. — В ванне постоянно кто-то сидит, но в основном в ней сижу я.

— Если так часто сидеть в горячей воде, — поинтересовался Аз, — разве это не влияет на кожу?

— Она к этому привыкает, — дед с силой затянулся из трубки и пустил красивое облачко посреди комнаты. — И для ногтей это просто идеально. Они всегда замечательно гибкие, и не обламываются. Я не упомню, когда в последний раз ломал ноготь.

— А как насчет ногтей на ногах? — спросил Аз.

— То же самое.

— Приятно слышать, — сказал Аз.

— Вы не отсюда? — спросил старик.

— Мы пришли с Земли, — поделился Аз. — Мы находимся в эстетическом путешествии, но пока нам не особо везет.

— В путешествиях везение — редкость, — рассудил дедушка. — Почти всегда сталкиваешься с неудобствами и неприспособленностью. Откуда тут взяться везению? Здесь же у нас все приспособлено под себя, и люди тоже друг к другу приспособились. Чувствуешь себя дома. Чего ради нам пускаться в путешествия?

— Это точно, — сказал Аз.

— И к нам редко кто приходит, — продолжал дед, — мы устроились несколько в сторонке.

— В этом есть свои преимущества, — заметил Аз, — незнакомцы приносят в дом только беспокойство.

— Так быть не должно. — Старик выколотил свою трубку и набил себе новую. — Наши обычаи обязывают нас оставить гостя в покое; это обязывает гостя в свою очередь оставить в покое нас.

— Плохо вы знаете моего шефа, — заявил Аз, — он никого не оставляет в покое. Однако колотушки всегда получаю я.

— Колотушки?

— Ну да, — смущенно признался Аз, — как-то все похождения кончаются тем, что мне достаются колотушки. Это словно колдовство такое. Вы под конец тоже мне устроите трепку.

— Нам еще никого не доводилось колотить, — сказал дед.

— Хотелось бы в это верить, — ответствовал Аз, — но в случае со мной вы непременно сделаете исключение; говорю же: это словно колдовство.

Пока Аз со дедом обсуждали все это и другие вещи, одна из женщин занималась ужином. Она поставила на плиту огромный железный горшок и стала тушить в нем грибы. Тем временем на стол была поставлена корзина со свежим и хрустящим деревенским хлебом, а вместо напитка подана пахта. Для почина, да и потом время от времени народ отхлебывал крепкого шнапса. Этто и Аз сели за стол, а дедушка вылез из ванны и тоже подсел к ним.

За едой шел непринужденный разговор; пользуясь случаем, обоих звездных странников с интересом, но ненавязчиво расспрашивали, откуда они родом и об их дальнейших планах, в то время как Этто, в свою очередь, расспрашивал местных жителей об их житье.

— Здесь все живут примерно так же, как вы можете видеть в этом доме, — ответила старшая из женщин. — У нас никто не живет в одиночку, и никто в одиночку не умирает.

— Вы что-то пытаетесь этим выразить, — заметил Этто.

— Мать, — сказала женщина, — имеет право умереть на руках своих детей. Если вы меня понимаете.

— Думаю, что да, — сказал Этто.

— Тот, кто умирает в одиночестве, — продолжала женщина, — умирает с ощущением, что жил напрасно. С другой стороны, тот, кто умирает на руках своих родственников, знает, что от него что-то осталось. Как будто его душа, когда человек угасает, покидает смертное тело и уходит в души тех, кто обнимает его, чтобы жить в их памяти.

— Это объясняет, почему вы живете живете многолюдными семьями, — подметил Этто.

— Маленькая семья, — ответила женщина, — по составу слишком зависит от случайностей. В большой же семье нет нехватки ни в чем; все возрасты представлены не по одному разу, а с ними и все необходимые навыки для гармоничной и богатой общением совместной жизни. Детские сады нам тоже не нужны, всегда есть кому позаботиться о самых маленьких, и разумным воспитанием они тоже обеспечены. В маленькой семье эту задачу берут на себя только родители; и если они для нее не подходят, ребенок будет воспитан плохо. Это не случится в большой семье: всегда есть кто-то, кто уравновесит отсутствие способностей у другого.

— Все это звучит хорошо, — сказал Этто, — мне лишь интересно, не несет ли преимущество большой семьи в себе недостатка. Раз она самодостаточна, ей больше никто не нужен, а это может привести к изоляции от общества в целом.

— Изоляция, — пояснила женщина, — это проблема не семьи. Если в обществе порядок, ни у кого нет необходимости изолироваться от него, искать от него защиты в кругу семьи.

— И что за порядок, — поинтересовался Этто, — должен быть в обществе, чтобы не хотелось от него изолироваться?

— Мы покончили с тем, чтобы люди распоряжались людьми. Раз никому не велят, как ему жить, каждый может жить согласно своим потребностям.

— Но ему это удастся, — вставил Этто, — только если условия его жизни не зависят от объема его работы.

— В противном случае, — подтвердила женщина, — все еще продолжалось бы управление людей людьми. Покуда общество решает, что получает индивид, образ его жизни определяет тоже оно.

— Помимо этого, — сказал Этто, — все еще остаются законы морали. И когда общество обеспечивает соблюдение этих законов, тем самым оно все еще в некотором роде управляет.

— Совершенно верно, — сказала женщина, — и именно поэтому мы упразднили мораль тоже.

— Как, — воскликнул Этто, — вы здесь не связаны никаким моральным долгом?

Все вокруг стола от души засмеялись над ужасом Этто.

— Мы вас не зарежем, — сказал дедушка. — Но не потому, что нам мешает какой-то моральный закон, а потому, что у нас для этого нет причин. И эта гарантия куда надежнее.

— Может быть, — признался Этто, — хотя мне все же было бы спокойнее, если бы я знал, что вы связаны моральным законом. У нас на Земле был один философ, который так высоко ценил моральные законы, что признавал поступки моральными только тогда, когда они происходили исключительно из уважения к этим законам, и при этом отрицал мораль в поступках, сделанных из одних лишь душевных побуждений. А ведь этот философ был гением. Однако, — добавил Этто, — против этого философа-гения сразу выступил гений-поэт и объяснил, что, если действовать по влечению души — это не морально, то нам ничего не останется, кроме как презирать своих друзей. Ведь только тогда мы сможем делать им добро не по склонности, а единственно подчиняясь долгу. Поэт хотел этим высмеять мнение философа о том, что склонность и мораль исключают друг друга.

— Этим, — возразила женщина, — поэт только показал свое неумение рассуждать. По своей природе склонность и мораль вещи взаимоисключающие, хотя философ поставил их отношения с ног на голову, потому что в действительности склонность выше долга. Там, где недостает склонности и нельзя на нее положиться, можно впасть в ошибку и поставить долг выше склонности.

— Таким образом, — уточнил Этто, — вы расцениваете долг только как заменитель при отсутствии склонности?

— Так и есть, — подтвердила женщина. — Коль скоро люди поступают правильно по своей склонности, принуждать их к этому через моральные законы было бы не только лишним, но и оскорбительным. Однако вместе с моральными законами мы оставили позади последнее проявление уравниловки. Эти законы, если они не хотят выглядеть, как произвол, должны иметь для всех одинаковую силу, а это означает, что всякий подвергается им в равной мере.

— Как видим, — признал Этто, — по ценности для человека склонность на самом деле намного выше долга. Остается только вопрос: на какие внутренние критерии опирается склонность? Без такого критерия у нас ничего, кроме произвола, не вышло бы.

— Склонность, — объяснила женщина, — противоположна долгу, который навязан нам снаружи, она — выражение нашей сути, а существеннейшее качество живущих здесь людей — надежность. Это критерий, присущий всем склонностям. Здесь вы можете положиться на любого, как на самого себя. Например, я могла бы пойти к совершенно чужому человеку посреди ночи, разбудить его и попросить сделать для меня какую-нибудь хлопотную работу; он занялся бы ею немедленно.

— Не спросив, не подождет ли работа до утра?

— Не спросив, потому что и он тоже полагается на меня. Поэтому он оставляет за мной право решать, нужна ли мне вообще его помощь, и в каком виде. Там, где никто не собирается эксплуатировать или обманывать другого, никто не пытается от этого защищаться.

— Надежность — это хорошо, — согласился Этто.

— Мы без нее не представляем себе жизни, — сказала женщина. — Если вы над этим поразмыслите, вы обнаружите, что все разногласия в отношениях между людьми в конечном итоге сводятся к недостатку надежности. Надежность — корень всему, остальное основано на ней, например, готовность помочь, внимательность, сочувствие, честность, аккуратность, добросовестность, порядочность и тому подобное. Прежде всего, надежность дает людям ценить друг друга, что устраняет завышенную оценку посторонних вещей. С ней отношения между людьми обретают подлинное богатство и становятся основным содержанием жизни. Людям есть что сказать друг другу, и им не нужны никакие поверхностные, искусственные средства общения. Однажды превратившись в основу отношений между людьми, надежность поднимает их социальную природу до природы коллективной. Но исток надежности не в моральном долге, а в склонности.

— Устрою проверку ваших слов, — сказал Этто, — прямо завтра с утра выйду на дорогу и проверю на надежность первого встречного. Однако хотел бы уже сегодня узнать еще одну вещь, а именно — как это выходит, что вы рассуждаете о подобных материях, словно ученый. Я бы в вас такого умения не заподозрил.

— Мы тут, в наших краях, ходим в школу всю жизнь, — объяснила женщина, — и таким образом у каждого развивается умение правильно обращаться с теоретическими вопросами.

— А когда же вы работаете, если всю жизнь ходите в школу?

— Тоже всю жизнь.

— То есть — уже детьми?

— Да.

— Но ведь не наравне со взрослыми?

— Мы работаем по три — четыре часа через день, а в промежуточные дни столько же часов занятий в школе; это касается и взрослых, и детей.

— А чему учат в школе?

— У нас всего три предмета, — сообщила женщина, — это искусство жизни, логика и воображение.

— А куда, — воскликнул Этто, — девались математика, физика, грамматика и тому подобное? Ведь без этого же на вашей звезде обойтись невозможно!

Женщина улыбнулась.

— Конечно, нам нужны разные специальные знания, но их не преподают самих по себе, просто на их материале учат логическому мышлению и развивают воображение; а на занятиях по искусству жизни специальные знания обсуждаются с точки зрения их значения для человека, равно как искусство, физические упражнения, любовь. Таким образом, все специальные области представлены под тремя углами зрения, но не сами по себе, а обязательно с целью развития человека, и так на протяжение всей его жизни.

— Итак, — решил удостовериться Этто, — рассматривается ли, к примеру, биология один раз для упражнения в логическом мышлении, второй раз для упражнения воображения, и в третий раз применительно к искусству жизни?

— Так и есть. И на следующем, более высоком уровне этих трех дисциплин, биология, как и все другие специальные предметы, рассматривается снова, и так далее.

— С логикой и воображением это может сработать, — решил Этто, — но я не представляю, что может из биологии извлечь или дать ей искусство жизни.

— Человек — дитя природы, и если он хочет, чтобы так и оставалось, и не терять родства с ней, он должен изучать природу, она — великий и неистощимый учитель. Для этого и нужна биология. Но она еще и помогает нам преобразовывать природу в наших целях. По дороге к нам вы наверняка заметили, что животные у нас не пугливы и не злобны, а чрезвычайно доверчивы. Гармоничные отношения между людьми и животными — это часть искусства жизни, потому что они обогащают нашу жизнь. Поэтому биологии было доверено провести генетическое вмешательство, чтобы характер окружающих нас зверей позволил нам жить с ними в гармонии.

— Значит, задачи биологии в здешних краях определяются искусством жизни?

— Исключительно им.

— И всех прочих наук тоже?

— Искусство жизни всему ставит цели, — сказала женщина, — а логика и воображение позволяют нам эти цели осмыслить и достичь.

Этто поблагодарил ее за разъяснения и встал, чтобы пойти куда-нибудь отдохнуть. Женщина отвела обоих землян из общего дома к небольшим строениям, стоящим между деревьями. По ее словам, эти маленькие домики находились в распоряжении отдельных членов семьи.

— Каждый может, если захочет, — объяснила она, — или находиться с другими в большом доме, или укрыться в своих четырех стенах. А некоторые дома зарезервированы для наших гостей.

Женщина проводила Этто и Аза в один из гостевых домов, пожелала спокойной ночи и оставила обоих в покое.

Аз поставил свой рюкзак, осмотрел уютный домик и нашел, что он устроен наилучшим образом.

— Кажется, — сказал он, — нам тут хоть раз повезло.

— Посмотрим, — сказал Этто.

— На что посмотрим?

— Действительно ли все ведут себя так, как описывала та женщина.

— А если действительно так и ведут?

— Тогда мы здесь долее не останемся.

— Как, — воскликнул Аз, — только-только мы наконец встретили звезду, где все в порядке, и нам нельзя здесь остаться?

— Именно в этом дело, — пояснил Этто. — Там, где все в порядке, нам нечего делать. Для чего нам здесь оставаться?

Аз почесал за ухом.

— Если я правильно понимаю, мы путешествуем, чтобы останавливаться в таких местах, где мне достаются колотушки.

— Таков Закон поступка, — сказал Этто, — тому, кто что-то делает, тоже что-нибудь сделают.

— Тогда я, действительно, могу только пожелать, чтобы нам здесь нечего было делать, — решил Аз. — Я тогда наконец разок избежал бы того, чтобы со мной кто-то что-то делал.

— Все может статься, — сказал Этто.

— Мне это теперь как понимать, — спросил Аз, — с надеждой или с тревогой?

— С обеими, — сказал Этто, — потому что статься может и то, что здесь не все ведут себя так, как мы слышали.

— Тогда спокойной ночи, — сказал Аз, ложась и натягивая одеяло до ушей.