Варвар

Глава 1

Я сидел на жёстком настиле повозки, устланном измятой, затхлой соломой. Каждая доска подо мной отзывалась глухим стуком, когда скрипучие колёса попадали в выбоины. Ржавые прутья клетки холодили спину и плечи. Меня везли в открытой зарешеченной оковнице, как пойманного зверя, выставленного на потеху. Любопытство на миг вспыхивало в глазах земледельцев, что шли мимо с косами на плечах.

— Варвар. У них варвар, — шепнула девчушка с серпом, смахнув рыжую прядь со лба.

Ближе к полудню повозка взобралась на пригорок, открывая взору долину в излучине реки, где раскинулся огромный город.

Каменные стены, высокие башни, крыши, теряющиеся в дымке, мост над широким рвом. Пленители называли это место Вельградом, сердцем Империи Сорнель — той самой, что долгие годы истребляла мой народ.

Отряд щитников устало брёл впереди, однако, завидев столицу, солдаты заметно оживились. Пехота выровняла шаг, плотнее сомкнув ряды, а кромники на лошадях чинно держались рядом, сверкая латами под солнцем.

Так наша процессия въехала в город. И город встретил нас восторженными криками. По обе стороны бежали оборванцы и дети в холщовых рубахах, махали руками простолюдины в потертых суконных куртках. Между ними вальяжно вышагивали купцы, приветственно подняв руку, их яркие кафтаны поблёскивали золотой вышивкой.

Нет, все они встречали не меня, конечно. Народ радовался воинам, будто перед ними герои из древних песен, а не убийцы моего племени.

Торговка у ворот, полная женщина в сером холщовом фартуке и с красным от печи лицом, вскинула на плечо корзину со стряпней и поспешила к солдатам. Сытники из румяного теста быстро расходились по строю. Толсутшка визгливо выкрикивала:

— Защитники вернулись! Родненькие!

Солдаты ловили угощение на ходу, смеялись, хлопали друг друга по плечам. Бряцали пластинами доспехов, мечи в ножнах стукались о щиты в такт их победному шагу. Воины махали толпе, принимая приветствия.

Один из старших кромников гаркнул, что сегодня все лучшие трактиры Вельграда будут забиты ими до рассвета, мол, пусть вино и пиво польются рекой. Другие подхватили, сверкнули желтыми улыбками, подмигивали молодушкам у дороги, раздавая обещания сказочного вечера каждому женскому взгляду.

Я же смотрел на это через решётку. На их радость. На их празднование. На их победу.

Чтоб горло у них пересохло от этого вина…

— Смотрите, смотрите! — вдруг заверещал пацан, замызганный до ушей, с родинкой над верхней губой, тыча тонким пальцем в мою сторону.

Толпа разом обернулась.

— Живого варвара привезли, живого! — орал он так, будто увидел саблезубого барса.

— Это гельд из северных племён, — объявил людям пеший кромник, шагавший перед моей клеткой. — Дикарь.

— Маловато добычи привезли, — усмехнулся кто-то в толпе. — Одну обезьяну на всех?

— Остальные издохли, — бросил кромник, даже не оборачиваясь. — Дороги не выдержали.

— Так кормить их надо было, — вмешался купец, у которого, судя по виду, вместо живота под одеждой помещался бочонок. Шёлковая рубаха так натянулась на боках, будто сейчас порвется, сапоги блестели полированной кожей, а морда лоснилась на солнце. — Чего ж вы ждали? Эх… Рабы-северяне нынче в цене.

Кромник хмыкнул и ответил без тени сожаления:

— Дикие они. Сами себя убили. Языки прокусили, кровью истекли. За каждым не уследишь.

— Варвары и есть. Намордники им надо было и палку промеж челюстей, — выдал купец, замедлившись рядом с клеткой, и уставился на меня, словно на ценный товар на прилавке.

Заплывшие злые глаза внимательно изучали меня.

— Гляньте, как зыркает, скотина, — пробурчал он, щурясь.

Я не отводил от него взгляда.

Тогда тот с кряхтением и держась одной рукой за поясницу, нагнулся, поднял камень из-под ног, взвесил его на ладони и неуклюже метнул прямо в меня. Камень прошёл между прутьями. Я лишь слегка отклонил голову, и он, чуть звякнув, ударился в решетку за моей спиной. Толпа загудела.

Слабый жест, никудышный замах, но он послужил сигналом.

Потом полетело всё, что только могли поднять с земли, что было под рукой. Яблоки, гнилые помидоры и какие-то незнакомые мне фрукты. Один, с колючей кожурой, ударился в прутья и треснул, разбрызгав липкий сок.

Повозка качнулась. Вокруг уже никто не глядел на солдат, которых только что приветствовали. Все взгляды впились в клетку. Люди тянулись поближе, стремясь разглядеть живого гельда. Я был для них невиданным зверем, которого везут на потеху Вельграду.

Всю жизнь я прожил на севере, где ветер режет лицо, а зимний снег хрустит так, будто под ногами ломается кость. Здесь я оказался впервые — имперские псы притащили меня в цепях. Южное солнце теперь било по глазам. Толпа ревела. Прутья звенели под ударами.

От яблок я уходил без труда. Пара ударила по спине, оставив липкие следы, но не причинив вреда. С камнями было иначе. Приходилось ловить движение краем глаза и уводить корпус. Пока бросали по одному, я ещё справлялся.

Пацан лет двенадцати, тот самый, с родинкой, будто с прилипшим дохлым жучком над губой, выскочил из толпы. Худой, босой, с горящими глазами. Подхватил обломок булыжника, слишком тяжёлый для тонкой руки. Щёки раздулись от вдоха, и он заорал:

— Сейчас попаду в варвара! Смотрите!

Сорванец размахнулся и бросил. Камень неуклюже пролетел между прутьями. Я поднял руку и без труда поймал его в воздухе. Повозка в этот момент замедлилась, катясь вверх по дороге, и пацан, сделав шаг вперёд после броска, оказался совсем рядом.

Его глаза расширились от ужаса, потому что я резко сделал широкий замах и занёс над ним руку с камнем. Толпа охнула. Мальчишка рухнул на колени, закрыв голову руками, ожидая ответного броска от варвара и уже прощаясь с жизнью.

Но камень не полетел. Я опустил руку и со стуком положил булыжник на доски пола. Взгляд же я приковал к нему.

Он поднял голову. Лицо перепачкано пылью, губы дрожат, а в глазах застыли страх и изумление.

— Если кидаешь камень в человека, будь уверен, что он не вернётся к тебе, — сказал я тихо.

Не толпе, ему, и он услышал.

Пацан заморгал, с силой сглотнул, будто чем-то подавился, провёл ладонью по лицу, размазывая позорно навернувшиеся слезы, и дал дёру. Растворился в толпе, словно его и не было. Повозка ехала себе дальше, звеня железом.

Толпа на мгновение замерла в изумлении. Ведь варвар проявил милость. Зверь, дикарь — не может быть.

Вдруг какой-то простолюдин в высоких рыбацких сапогах и свернутой сетью на плече, что был ближе всех к повозке, ткнул пальцем в мою сторону и заорал, перекрывая общий гул:

— Да вы видели это, видели? Люди добрые! Он по-нашему говорит. По-нашему! Обезьяна эта умеет разговаривать!

Толпа загудела, завертела головами. Кто-то выкрикнул:

— Да ну, показалось!

— Во, точно, померещилось, — подхватили другие.

— Клянусь Матерью Шторма! — не унимался рыбак. — Он пацану только что сказал что-то по-нашему. Эй, пацан, ты где? Покажись, подтверди! Эй!

Но мальчишка уже растворился в людском море, и след его пропал.

Рыбак ещё пытался перекричать толпу, но его быстро заглушили. Одни хохотали, другие шикали, третьи плевали надменно в пыль под ногами. Ещё миг — и толпа снова ревела, будто ничего не случилось. Никто ему не поверил.

Я сказал это тихо, чтобы слышал только парнишка. Я знал язык врага. Знал давно.

Меня научил этому мой наставник. Или покровитель. Или опекун. Учитель. Подходящего слова я так и не нашёл. Шаман Арх из племени гельдов заменил мне семью, вырастил с малых лет. Я родителей не помнил, а он говорил, что они погибли во время набега имперцев, когда я уже народился, но был величиной с форель.

Шаман учил меня всему, что знал сам. А знал он многое. И многое предвидел. Я схватывал быстро. Он повторял, что язык врага нужен, чтобы быть готовым.

Готовым, так он говорил, будто пряча последние слова. К чему именно — никогда не добавлял. Лишь уверял, что знание это пригодится.

Видно, к такому дню он меня и готовил.

И вот теперь я слышал чуждый мне архонтский язык впервые не от шамана, а от солдат, от горожан, от тех, кто считал меня трофеем.

Мой Учитель пал в тот день, когда захватчики пришли в наши земли. Наше поселение сгорело дотла. Женщин и детей мы успели увести в лес, пока мужчины вставали в круг и готовились к бою. Они сражались до последнего вздоха. Почти все легли там, остальных, раненых, заковали в цепи и погнали на юг.

Я был среди тех, кого пленили. И единственный, кто остался живым. У меня была цель. Я знал язык врага, и это знание не для того было вложено в меня, чтобы я исчез бесславно.

Шаман говорил, что моя дорога ещё впереди. Я ему верил…

Повозка выехала на широкую улицу-площадь, не то сливавшуюся с рынком, не то вырастающую из него. Воздух сразу сменился: дым, специи, нагретый кипящий жир. Рядами тянулись прилавки, сбитые из грубых досок, у которых толпился пёстрый люд.

На крюках висели копчёные окорока, вяленая оленина. Старик в кожаном фартуке, наточив топор, рубил баранину. Торговка разливала похлёбку из тушёной репы. Под навесами висели связки лука, виднелись корзины с овощами. На огромной жаровне шипела курица, обложенная травами. Тут же продавали румяные булки, зажаристые лепёшки, сытники, орехи. В ящиках со льдом запотевали кувшины с элем.

От таких запахов голова кругом, особенно если неделю уже нормально не ел, довольствуясь черствым хлебом, который выдавали пленникам, чтобы не сдохли.

Между прилавков носились дети, шныряли воришки, чинно прохаживались богатеи. А покупатели спорили о цене так громко, что мешали друг другу.

Я повидал немало городов, пока служил наемником в торговом караване валессарийцев. Но этот казался живым муравейником. Кишел людьми, словно бы бездумно перемещавшимися туда-сюда. Я поморщился.

Толпа жила своей жизнью. Здесь от меня не шарахались, ругались и смеялись в шаге от клетки, где сидел я.

Я же наблюдал за ними, как зверь из западни. Смотрел на лица, на толкотню, на торговку, что бранилась с покупателем, на мальчишек, спорящих за горсть орехов, и ярость поднималась внутри, разгораясь, будто пожар.

Дайте мне волю, и… и я перерезал бы каждому горло за мой род, за Учителя, за всех, кого знал и кто был мне дорог.

Но минута тянулась за минутой. И чем дольше я смотрел на люд, тем больше понимал — они такие же люди. Мужчины с загорелыми обветренными лицами и мозолистыми руками, беспечно смеющиеся дети, что крутятся возле своих матерей, играя с палкой и костяшками, женщины, громко спорящие с торговцами. Они продолжают жить обычной жизнью, не зная ничего о том, что солдаты Вельграда стерли с лица земли мое поселение, мое племя…

И каждый из них — мой враг? Или они — простые люди… Простонародье в потрёпанной одежде, что торгуется за кусок хлеба, платит скудные медяшки за обрезь — жилы и сухие края мяса, которые у нас шли собакам. Немногие, видно, здесь могут позволить себе сочный кусок с прожилками.

Я наблюдал и запоминал. Многие из них, видел я, живут в нужде. Их обманывают те, кто зовёт себя хозяевами, благостинами. Здесь всё устроено иначе, не как у нас. И я впервые сам увидел то, о чём не раз говорил шаман.

«Эльдорн, сын мой, — повторял он вечером у костра. — Империя считает себя цивилизацией. У них есть верхушка и те, кто живёт под ней. Расслоение и нужда, мнимый порядок и власть. Сейчас эти слова тебе чужды, но ты запомни их накрепко.»

Тогда я не понимал его. Шаман всегда был самым учёным среди нас. Он редко вспоминал прошлое, но я догадался: когда-то он жил среди имперцев, учился в Вельграде, знал их книги, знаки, науки. Нам он почти не говорил об этом, лишь учил меня языкам, звучавшим странно в нашем племени.

Я не понимал, зачем мне этот чужой язык, который негде применять, но впитывал всё послушно. Теперь смысл прояснился.

Нет, простые торговцы, ремесленники, нищие у дороги, даже купцы в расшитых кафтанах — едва ли они виноваты в том, что когорта Империи пошла походом на северные племена. Их толкнули вперёд другие. Я повернулся в клетке и вскинул взгляд на холм.

Те, кто сидит выше, чьё слово обращает в пепел целые народы.

И теперь я смотрел на чужих людей и впервые видел в них не врагов, а жертв.

Клетку куда-то поволокли, потом она дёрнулась и замерла. На небольшой площади передо мной возвышался деревянный настил, поднятый над мостовой примерно на два локтя. Потемневшие доски покрыты пятнами въевшейся, высохшей до черноты крови. Посреди настила высились столбы, невысокие, как мачты рыбацких плесковиц. Почти все столбы были заняты. К ним цепями были прикованы рабы.

Среди них был разный люд: валессарийцы с татуировками на плечах; степняки — косматые, жилистые, с медными амулетами; горцы — крепкие мужчины, седые согбенные старики и угрюмые юноши с поникшими головами.

Женщины разных народов — от девиц с косами до беззубых старух, которых продавали за жалкие монеты, отправляя на кухни и в прачечные.

Все они были прикованы к столбам или стояли на коленях у ног новых хозяев, купивших их. Рынок рабов. Место, о котором мой народ знал только по легендам. Теперь и я стоял здесь, как живой товар.

Кромники подошли к клетке. Замок щёлкнул. Дверь распахнулась.

Я собрался. Тело само приготовилось к рывку. Быстро окинул взглядом пространство вокруг.

Так, ясно… Ближний кромник справа — удар в челюсть. Слева — этого можно локтем в горло. Можно вырвать копьё… нет, лишние секунды. Проще сделать прыжок через порог клетки, уйти между двумя солдатами, рвануть вниз по ступеням настила и…

И дальше в толпу. Петлять, прорываться, скользить в людском потоке. Проскочить площадь, нырнуть в узкий проулок между теми строениями. По пути схватить нож с лотка мясника…

План вспыхнул и вычертился мгновенно. Я сделал вдох, сгруппировался и ждал только одного — подходящего мгновения для броска. Дверца приоткроется ещё чуть-чуть, и я вырвусь.

Но пленители оказались не такими простаками. Стоило створке клетки открыться, как они сразу выставили вперёд плетёную сеть. Видно, я был не первым рабом, который только и ждал мига, чтобы уйти. Сеть была туго сплетена из сероватых волокон полевого камыжника. Колючая и крепкая, как воловьи сухожилия. Стоило в неё угодить, и она цеплялась к коже. И всё же терять мне было нечего.

Рывок с места.

Я влетел в сеть всем телом, пытаясь прорвать её на ходу. Волокна натужно трещали. Один узел лопнул, второй! Я уже почти вырвался.

Толпа ахнула, кромники застыли. Никто не ожидал такой прыти от голодного пленника.

Потом все опомнились сразу. Ударили древками копий и алебард. Один, другой. Меня сбило с ног. Сеть путала руки и ноги. Я отбил несколько тычков, но новые удары обрушились на спину, вдавив в настил.

Я всё-таки рухнул.

Двое латников с проклятиями навалились сверху. Тяжёлые, как могильные камни. Броня их давила мне грудь, цепко прижимала к земле.

Я выдернул руку и ударил первого кромника между щитков доспеха. Бил жёсткой ладонью, распрямлёнными пальцами, твёрдыми, как доска, чтобы попасть не в броню, а промеж щитков.

Рычание, хруст рёбер. Кромник взвыл, сполз в сторону, хватаясь за грудь. Я рывком сел, извернулся. Второго я зацепил ногой, а после сразу накинул захват на шею. Стоило потянуть сильнее, и его шейные позвонки хрустнули бы, как сухие ветки.

Я уже напрягся для рывка… собрал все силы.

Бам!

Удар по голове. Вспышка перед глазами. А потом — мгла.

«Пещерная скверна! Немного не успел. Если бы не эта камыжная сеть…» — последняя мысль кольнула, прежде чем всё исчезло.

Тьма сомкнулась надо мной.