Воронцов. Перезагрузка. Книга 5

Глава 6

Я застыл, перечитывая эти имена снова и снова, не веря своим глазам. Мир вокруг словно замер вместе со мной. Щебетание птиц, шелест листвы, дыхание людей — всё это отдалилось, стало нереальным, как во сне.

Эти имена… Они не могли быть известны никому в начале девятнадцатого века. Ленин, Сталин, Брежнев, Горбачёв, Ельцин — политические деятели далёкого будущего, о которых здесь не мог знать никто. Никто, кроме…

Кроме человека из моего времени.

Кровь отхлынула от лица, в висках застучало. Я поднял глаза на гонца, который невозмутимо ждал моего ответа. Кто он? Обычный посыльный или тоже из будущего? И кто его послал?

Мои спутники с недоумением смотрели на меня, не понимая, что происходит. Даже англичанин затих, чувствуя напряжение момента.

— Вы в порядке, Егор Андреевич? — тихо спросил Захар, видя, как изменилось моё лицо.

Я не ответил. Мысли лихорадочно метались в голове. Если в этом времени есть ещё кто-то из будущего, это многое меняет.

Я перечитал еще раз записку, и почувствовал, как холодок пробегает по спине. Строчки, написанные аккуратным почерком, не оставляли сомнений — кто-то знал обо мне. Знал, кто я на самом деле. И, что самое страшное, знал о будущем, из которого я прибыл.

Скорее всего, резкий взлёт Уваровки и меня, как боярина, у которого она в ведении, привлёк внимание. Слишком необычные решения, слишком быстрый прогресс для XIХ века. Слишком много странностей, которые мог заметить внимательный наблюдатель. Я внедрял технологии, пусть и адаптированные под местные возможности. Всё это не могло остаться незамеченным.

Те, кто в курсе о попаданцах из будущего — у них есть какие-то данные. Возможно, целая система наблюдения. Записка об этом прямо говорит — они знают. Не просто догадываются, а именно знают. Упоминание президентов России в хронологическом порядке, вплоть до Ельцина — это не случайность и не совпадение. Это прямой намёк: «Мы в курсе, откуда ты».

Я потёр виски, пытаясь собраться с мыслями. Возможно, они используют попаданцев в своих целях. Но ради чего?

Вопрос остаётся только в том — они работают на государство или же сами по себе? Если первое, то это может быть какая-то тайная структура при царском дворе, своего рода древняя версия спецслужб. Людям всегда была нужна информация, а кто владеет ею лучше, чем человек из будущего? Если второе — то это может быть некая организация попаданцев, которые каким-то образом объединились.

Отпираться, скорее всего, — только себе навредить. Они явно меня просчитали. Мои «инновации» в Уваровке, моё странное поведение, знания, которыми я не должен был обладать в этом веке — всё это складывалось в чёткую картину. Для того, кто знает, на что смотреть, я, должно быть, выделялся как маяк в тёмной ночи.

Я никак даже в мыслях не мог подумать, что я такой не один. Хотя стоило. Ведь я-то как-то сюда попал. Так почему я должен был быть единственным? Какова вероятность того, что из миллиардов людей только со мной произошёл этот странный сбой реальности? Скорее всего, таких, как я, десятки, если не сотни. Разбросанные по разным эпохам, по разным странам, они, как и я, пытаются выжить и приспособиться. Некоторые, возможно, затерялись в истории. Другие, как я, начали менять мир вокруг себя, применяя знания будущего.

А что если кто-то из них сумел не просто адаптироваться, но и обрести власть? Создать организацию, которая контролирует перемещения во времени или по крайней мере отслеживает попаданцев?

Это объясняло бы многое. И записку. В любом случае, выбора у меня, похоже, не было.

Медленно, стараясь унять дрожь в пальцах, я взял карандаш и добавил новую строку, после Ельцина написав — «следующий».

Сложив записку вчетверо, я вложил её обратно в конверт вместе с карандашом и протянул гонцу.

— Передайте это вашему… заказчику, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Гонец кивнул, принял конверт и, не говоря ни слова, направился к своему коню. Ловко вскочив в седло, он бросил на меня последний взгляд — мне показалось, что в его глазах мелькнуло что-то вроде уважения или признания, — а затем развернул коня и скрылся в лесу так же внезапно, как и появился.

Я стоял, глядя ему вслед, ощущая, как мир вокруг меня снова меняется, как открывается новая глава в моей жизни здесь, в прошлом.

— Что это было, Егор Андреевич? — спросил Захар, подходя ближе. — Плохие вести?

Я покачал головой, не в силах объяснить ему то, что только что произошло.

— Нет, Захар, не плохие. Просто… неожиданные, — ответил я, наконец, возвращаясь в реальность. — Потом расскажу, если смогу.

Англичанин смотрел на меня с любопытством, явно чувствуя, что произошло что-то важное, но не понимая, что именно.

— What happened? — спросил он, указывая на место, где скрылся всадник.

— Just a messenger, — ответил я коротко, не желая вдаваться в подробности. — Nothing important.

Но это была ложь. Это было, возможно, самое важное послание в моей жизни. Оно означало, что я не один. Что где-то в этом времени есть ещё как минимум один человек из будущего. И он знает обо мне.

— Что будем делать с ним? — спросил Фома, кивая на англичанина. — Не бросать же его тут.

Я задумался. Действительно, что делать с Ричардом Брэмли? Оставить его здесь — значит обречь на верную гибель. Он не знает языка, не знает местных обычаев, да и бандиты могут вернуться.

— Возьмём с собой, — решил я. — Доставим в Уваровку, а там видно будет. Может, удастся отправить его в Москву с каким-нибудь обозом.

Захар кивнул, соглашаясь с моим решением. Фома с Григорием тоже не возражали, хотя по их лицам было видно, что англичанин вызывает у них смесь любопытства и настороженности.

— You come with us, — сказал я Ричарду, указывая на наших лошадей. — To my… house. Safe place.

Лицо англичанина просветлело. Он явно понял, что мы не собираемся его бросать.

— Thank you, sir, — произнёс он с искренней благодарностью. — God bless you.

Мы помогли ему подняться и усадили на лошадь позади Григория. Англичанин был слаб после своих злоключений, но держался молодцом.

Возвращаясь на дорогу, я не мог перестать думать о странном послании. Кто этот таинственный отправитель? Друг или враг? И как давно он узнал обо мне?

Эти вопросы крутились в моей голове, не давая покоя. Но одно я знал точно — теперь всё изменится. И мне нужно быть готовым к этим изменениям.

Я даже не сразу заметил, как мы добрались до Уваровки — настолько сильно был погружён в свои мысли.

Кто-то из спутников — то Фома, то Захар, то тот же англичанин — периодически обращались ко мне, но я, видать, пропускал их вопросы. Лишь иногда до меня доносились обрывки фраз, не складывавшиеся в осмысленную речь. Спустя какое-то время меня перестали докучать ими, видя, что я глубоко погружен в свои мысли.

Мы проехали по главной улице деревни. Жизнь кипела своим чередом — бабы развешивали бельё на верёвках, ребятишки гоняли кур, мужики чинили изгороди. При виде нашего отряда люди останавливались, кланялись, приветствовали. Некоторые с любопытством косились на незнакомого чужеземца в странной одежде, но вопросов вслух не задавали — знали, что всему своё время, и новости в деревне разносятся быстро.

Когда мы спешились у моего дома, я передал поводья коня Степану, который как всегда появился вовремя, словно из-под земли вырос. Он бережно принял коня, ласково поглаживая его по морде.

— Овса задайте ему побольше, — сказал я. — Дорога была долгой, устал.

— Не сомневайтесь, Егор Андреевич, — кивнул Степан. — Напоим, накормим, вычистим. Будет как новенький к утру.

Я благодарно кивнул и пошёл к дому, где на крыльце меня встречала Машенька с крынкой кваса в руках. Её русые волосы, заплетённые в толстую косу, были перевиты алой лентой, а на плечи накинут узорчатый платок, несмотря на тёплый день. Лицо её просияло, когда она увидела меня.

— Вернулся, Егорушка! — обрадовалась она, протягивая мне крынку. Её ясные глаза, смотрели с такой любовью, что все тревоги и заботы отступали на второй план.

Я испил кваса с дороги — холодного, с кислинкой, с лёгким хлебным ароматом и мятной ноткой. После пыльной дороги он казался особенно вкусным. Утолив жажду, я поставил крынку и обнял Машу. Она прижалась ко мне, уткнувшись лицом в мою грудь.

— Всё хорошо? — спросила она, отстранившись и заглядывая мне в глаза. В её взгляде читалась тревога — она всегда чувствовала моё настроение.

— Да, солнце, хорошо, — ответил я, улыбаясь и проводя рукой по её щеке. — Устал немного с дороги, да и дела в городе были непростые.

Она кивнула, принимая мои слова, но я видел, что не до конца убедил её. Машенька была проницательна и чувствовала, когда я не договариваю.

— А кто это с вами приехал? — спросила Маша, переводя взгляд на нашу процессию, спешивающуюся у ворот.

Мои мысли настолько запутались, что про англичанина я и забыл. Он стоял рядом с Фомой, неловко переминаясь с ноги на ногу, явно не зная, куда себя деть. В своём камзоле и бриджах он выглядел настолько чужеродным на фоне русских изб и сарафанов, что невольно притягивал взгляды всех вокруг.

— Фома! — окликнул я тестя и по совместительству купца. Он подошёл, вопросительно глядя на меня.

— Просьба у меня к тебе, — сказал я, понизив голос. — Давай Ричард пока у вас поживёт. Поселить-то его негде, а комната Машки у вас свободна. Надеюсь, стеснять вас не будет, а там придумаем что-то.

Фома почесал бороду, оглядывая англичанина с головы до ног. Затем кивнул:

— Как скажете, барин, пусть живёт, не обидим, — согласился он. — Только вот на языке вы заморском с ним разговариваете, мы так не сможем.

Действительно, это была проблема. Ричард почти не знал русских слов, а Фома и его домочадцы и вовсе не говорили по-английски.

Я поманил к себе Ричарда, который всё это время стоял в стороне, с любопытством разглядывая деревню. Он подошёл, слегка поклонившись Маше — видимо, угадал в ней хозяйку дома.

— Ричард, — сказал я по-английски, — это Фома Степанович, отец Марии, моей жены. — Я указал на купца, который учтиво склонил голову. — Ты поживешь пока в его доме.

Англичанин просиял и поклонился Фоме:

— Очень благодарен за гостеприимство, сэр, — произнёс он, а я перевёл его слова купцу.

Я объяснил Ричарду, что поживёт он пока с ними, и что самое важное — пускай старается учить язык. Без знания русского ему будет тяжело адаптироваться в нашей глубинке, где иностранцев видели разве что на картинках в книгах.

— А через пару часов пускай придёт ко мне, — добавил я, обращаясь к Фоме. — Разговор имеется.

Купец кивнул, взял англичанина под локоть и повёл к своему дому, расположенному через две избы от моего. Ричард оглянулся, бросив на меня вопросительный взгляд, но я лишь кивнул, подтверждая, что всё в порядке.

Во время этого короткого разговора, я видел, что Маша, которая всё это время стояла рядом, наблюдала за происходящим с нескрываемым любопытством.

Проводив их взглядом, пошел в душ. Прохладная вода смыла не только пыль путешествия, но и напряжение последних событий.

Вытираясь льняным полотенцем, я мысленно перебирал события минувшего дня. Встреча с англичанином, короткий разговор, его рассказ о бегстве из плена… Что-то подсказывало, что это все не случайно.

Одевшись в чистое, я направился к дому. Вечерело. Из трубы нашего дома поднимался дымок — Анфиса, должно быть, готовила ужин. В воздухе витали ароматы свежеиспечённого хлеба и чего-то мясного — то ли похлёбки, то ли жаркого.

Машенька встретила меня у порога, с любопытством вглядываясь в моё лицо.

Я поцеловал жену и попросил:

— Машенька, дай указание Анфисе, чтоб та накрыла ужин на нас и ещё одного человека.

Брови Маши удивлённо взлетели вверх:

— А кто с нами ужинать будет? — в её голосе звучало неподдельное любопытство.

— Ричард, — ответил я.

— А кто он? — продолжала расспрашивать Маша.

— Он англичанин, — сказал я, наблюдая, как на её лице отразилось изумление.

— Англичанин? — переспросила она, словно не веря своим ушам. — А что он тут делает?

Я улыбнулся её удивлению:

— А что такого? Мир тесен, как оказалось.

— А кто именно — этот Ричард? — Маша присела рядом со мной, её глаза горели любопытством.

— А вот за ужином и узнаем, — ответил я, потягиваясь в кресле. — А то времени расспросить не было. Он по-русски не говорит.

Машины глаза расширились ещё больше:

— А вдруг он шпион и за ним гонятся? — прошептала она, оглядываясь на дверь, словно ожидая, что в любой момент на пороге появятся стражники с алебардами.

Я рассмеялся и погладил её по руке:

— Нет, солнце моё, это вряд ли. Обычный человек, попавший в беду. Впрочем, ладно, не будем гадать, — я поднялся с лавки. — Как ужин будет готов — скажешь, чтоб кликнули его к нам.

Маша кивнула, хотя по её лицу было видно, что любопытство не унялось. Впрочем, она не стала больше расспрашивать и отправилась на кухню, чтобы передать распоряжение Анфисе.

Я же остался в горнице, задумчиво глядя в окно.

Ужин был готов через час. Стол накрыли в большой горнице — Анфиса расстаралась на славу. Дымящаяся похлёбка с грибами, жаркое из кролика, печёный картофель, квашеная капуста, соленья, свежий хлеб… Запах стоял такой, что слюнки текли.

Ричард пришёл ровно к назначенному времени — видимо, английская пунктуальность давала о себе знать даже в русской глубинке. Я встретил его у порога и провёл к столу, представив Маше:

— Вот, познакомься, это Ричард, о котором я говорил.

Ричард слегка поклонился, приложив руку к груди. Он был высок, худощав, с острыми чертами лица и внимательными серыми глазами. На вид ему было около тридцати пяти лет. Несмотря на дорожную одежду, в его облике чувствовалась некая изысканность, выдававшая хорошее воспитание.

— Pleased to meet you, madam, — произнёс он.

Я перевёл его слова Маше, и она, смущённо улыбнувшись, сделала лёгкий поклон:

— И мне очень приятно, — ответила она, хотя было видно, что ей неловко от неумения говорить на иностранном языке.

— Садись к столу, Ричард, — я указал на место напротив меня. — Ужинай, беседа после еды.

Ричард кивнул и сел за стол, аккуратно расправив полотенце на коленях — жест, выдававший в нём человека, привыкшего к хорошим манерам. Мы приступили к трапезе.

Я наблюдал, как Ричард ест. Было видно, что манерам он хорошо обучен. Держал столовые приборы безукоризненно, не торопился, тщательно пережёвывал пищу, аккуратно промокал губы полотенцем. В его движениях чувствовалась сдержанность и достоинство, свойственные английским джентльменам. При этом он с явным удовольствием пробовал русские блюда, не выказывая и тени пренебрежения к непривычной для него кухне.

Маша тоже украдкой наблюдала за гостем, всё ещё не веря, что за нашим столом сидит настоящий англичанин. Для неё иностранец был существом почти мифическим.

После вкусного ужина, когда Анфиса убрала со стола и подала травяной отвар, я завёл беседу на ломаном английском. Хоть я и изучал язык в университете в своём времени, но всё же не был в нём настолько силён, чтобы вести свободную беседу. К тому же, английский XIХ века имел свои особенности произношения и словарного запаса, к которым приходилось привыкать.

— Итак, Ричард, расскажи подробнее, как ты оказался в наших краях, — начал я, стараясь говорить медленно и чётко.

Ричард отхлебнул отвар, задумался на несколько секунд и начал свой рассказ:

— Я служил в английской армии во Фландрии. Мы воевали с французами…

Я иногда переводил Машке, когда были интересные факты, о которых говорил Ричард. Машка сначала очень удивлённо смотрела, что я разговариваю на иностранном языке, но я сказал, что в институте обучался. Она, конечно, не знала, что я имел в виду бауманку XXI века, а не какое-то учебное заведение её эпохи.

Из рассказа Ричарда следовало, что тот был на войне англичан с французами. Его взяли в плен при осаде какого-то города (название я не разобрал), и ему, спустя время, удалось бежать. Понимая, что через линию фронта просто так пройти не получится, направился на восток. Скитался по Европе, попал в Голландию, оттуда — с обозом купцов добрался через Польшу до центральной России.

— Так ты был солдатом? — спросил я, когда он сделал паузу в своём рассказе.

Ричард отмахнулся:

— Нет, что вы. Я был военным врачом.

Эта новость меня крайне обрадовала. Я даже выпрямился на скамье, не в силах скрыть своё волнение. Вот оно! То, что я искал в последнее время. Настоящий доктор, с европейским образованием, здесь, в моём доме.

— У тебя есть медицинская практика или только основы? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и не выдавал моего нетерпения.

Ричард удивлённо приподнял брови:

— Что вы имеете в виду?

Я прямо и спросил:

— Операции делаете? Или так — зеленкой помазать да шину наложить?

Я сразу осёкся, поняв, что использовал слово «зеленка», которого ещё не существовало в этом времени. К счастью, Ричард не обратил на это внимания, сосредоточившись на сути вопроса.

— Сложные — нет, — ответил он, задумчиво почесав затылок. — Но аппендицит вырезал, кости складывал, роды принимал, причём даже когда плод был перевёрнут — у нас в институте показывали, как мануально с этим справляться.

Он говорил с явной гордостью, и я видел, что он не преувеличивает свои навыки. В его глазах горел огонь увлечённости своим делом — так смотрят настоящие профессионалы, когда говорят о своём призвании.

— А кесарево сечение? — спросил я, затаив дыхание.

Это был самый важный вопрос. В случае осложнений при родах Маши именно эта операция могла спасти и её, и ребёнка. В моём времени кесарево было рутинной процедурой, но здесь, в XIХ веке, она всё ещё оставалась крайне опасной.

Ричард отрицательно покачал головой:

— Об этом только рассказывали, но всегда исход летальный, — ответил он с сожалением. — Во Франции, ранее, Амбруаз Паре практиковал, но на живых плохо всё с этой операцией.

Я кивнул, скрывая разочарование. Что ж, этого следовало ожидать. Кесарево сечение стало относительно безопасным только во второй половине XIX века, с появлением асептики и анестезии. Но даже без этого навыка Ричард всё равно был ценнейшей находкой.

Маша внимательно слушала наш разговор, хотя понимала лишь то, что я переводил. Она догадалась, что речь идёт о медицине, и в её глазах появилось беспокойство — она знала, как я переживаю за предстоящие роды.

Тогда я задал Ричарду вопрос, который меня больше всего волновал:

— Останешься ли ты у меня до следующего лета?

Ричард задумался, отпил ещё отвара и затем кивнул:

— Почему бы и нет? Как раз языку обучусь. А ещё… — он замялся, словно не решаясь сказать что-то.

— Что ещё? — подтолкнул я его.

— В Англию мне возвращаться пока нельзя, — признался он. — Там сейчас… сложно. Религиозные распри, политические интриги. А здесь тихо, спокойно.

Я понимающе кивнул. Точно, XIХ век в Англии — время серьёзных потрясений. Промышленная революция… Неудивительно, что Ричард не спешил возвращаться.

— Тут я смогу быть полезным, — уверенно ответил Ричард. — Я хороший врач, многому обучен.

— Моей жене, — я кивнул на Машу, которая с интересом следила за нашим разговором, — в конце апреля-начале мая рожать. Повитуха то у нас есть, но я в город-то ездил, чтоб лекаря найти — всё же хочется быть уверенным, что всё будет хорошо при родах.

Лицо Ричарда просветлело — он понял, почему я так заинтересовался его медицинскими навыками.

— О, за это не волнуйтесь! — воскликнул он с уверенностью. — Я смогу наблюдать и за беременностью, и роды принять правильно. В Лондоне я практиковал в клинике династии доктора Харви, который изучал кровообращение. Знаю много нового, чего здешние лекари ещё не применяют.

Это была отличная новость. Уильям Харви — один из величайших медиков семнадцатого века, открывший кровообращение. Если Ричард практиковался в его клинике, значит, он действительно получил лучшее медицинское образование, доступное в XIХ веке.

— Значит, по рукам, — сказал я, протягивая ладонь.

Мы пожали друг другу руки, скрепляя наш договор. У меня словно гора с плеч свалилась — теперь я мог быть спокоен за Машу и нашего будущего ребёнка. Хотя бы отчасти.

Маша, заметив моё облегчение, положила руку мне на плечо:

— О чём вы договорились? — спросила она.

Я повернулся к ней, не в силах скрыть радость:

— Ричард — врач, Машенька. Настоящий доктор, с европейским образованием. Он останется с нами и будет наблюдать за твоей беременностью, а когда придёт время — примет роды.

Глаза Маши расширились от удивления, а потом в них появилось то же облегчение, что испытывал и я.

— Правда? — прошептала она, переводя взгляд с меня на англичанина. — Он правда поможет?

Я кивнул и перевёл её вопрос Ричарду. Тот улыбнулся и ответил по-русски, медленно, с сильным акцентом, но довольно понятно:

— Да, госпожа. Я помогать. Всё быть хорошо.

Машенька просияла и неожиданно для всех нас, включая себя, расплакалась. Это были слёзы облегчения — я знал, что она, несмотря на внешнее спокойствие, тоже очень переживала о предстоящих родах.

Я обнял её, успокаивая, а Ричард тактично отвёл взгляд, делая вид, что его чрезвычайно заинтересовала фарфоровая чашка.

— Всё будет хорошо, солнце моё, — прошептал я Маше. — Теперь всё будет хорошо.

И впервые за долгое время я действительно верил в то, что говорил.

Вечер продолжался. Мы ещё долго беседовали с Ричардом, и я узнал много интересного о медицине его времени, о Лондоне, о войне с французами. Маша, хоть и не понимала большую часть разговора, внимательно слушала, иногда прося меня перевести в те моменты, когда по мне было видно, что англичанин рассказывает что-то интересное.

Когда за окнами стемнело окончательно, я проводил Ричарда до дома Фомы, где ему приготовили комнату. По пути я показал ему двор, хозяйственные постройки, рассказал о нашем быте.

— Завтра покажу тебе всю Уваровку, — пообещал я. — А пока отдыхай с дороги.

Ричард поблагодарил за гостеприимство и скрылся за дверью. А я вернулся в дом, где меня ждала Маша, полная вопросов о нашем необычном госте.

Впереди было ещё много всего. Но главное уже свершилось — у нас появился свой врач, и теперь предстоящие роды Маши не казались такими страшными.