Вперед в прошлое 9

Глава 18 Вот ты какой…

Я посмотрел в глазок, теперь — внимательнее. Линза чуть искажала картинку, но было ясно, что гостю лет 40–45, усы черные, густые волосы наполовину седые, глаза темно-карие, глубоко посаженные. Бывает, смотришь на человека, и он сразу не нравится; ну, или мгновенно располагает к себе. Я прислушался к ощущениям: ни симпатии, ни антипатии этот человек не вызывал.

Из кухни вылетела зардевшаяся мама, открыла дверь. Мужчина переступил порог, стало видно, что он на полголовы выше меня. Всхлипнув, мама повисла на нем, прижалась и затряслась. Его тощая дорожная сумка сползла и повисла на плече, свешиваясь до колен. Зыркнув на меня и Борю и кивнув нам, гость поцеловал мама в макушку, бочком протиснулся в прихожую, придерживая маму, будто она неходячая и могла упасть.

— Он сказал, что мне ноги переломают, если буду покупать акции и дальше, — пожаловалась она. — Я боюсь!

Вот, значит, какими были угрозы! Мне она этого не сказала, пожалела мою нежную психику.

— Не посмеет, — сказал я. — Он не взял в расчет, кто твой бывший муж и наш отец?

Василий посмотрел недобро, сморщил лоб — кожа собралась гармошкой, а волосы сдвинулись вперед, как хохолок попугая.

— Не посмеет, — кивнул он, и в голосе зазвенела сталь. — Я не позволю!

Боря смотрел на них, разинув рот, а Василий Алексеевич, обнимая маму, пытался скинуть ботинок ногой. Чувствуя его неловкость, я взял Борю под руку и увел в кухню. Закрыв дверь, сказал:

— Пусть побудут вдвоем.

— Чего это он? Потому что маме директор винзавода угрожал? Защищает ее? Это вообще опасно?

— Просто блеф, — ответил я на последний вопрос и объяснил, значение слова, сомневаясь, что брат знает его.

Бормотание и шуршание в прихожей стихло, едва слышно хлопнула дверь в спальню. Мы с братом молча сидели друг напротив друга, я вытащил из рюкзака электронные часы и смотрел на время: было двадцать минут восьмого. В восемь должны прийти продавцы акций.

О чем говорят мама и ее кавалер? Он уверяет, что защитит ее?

Что он за нее вписался, конечно, хорошо, но я чувствовал: дело не только в этом. Но пока гадать бессмысленно, остается ждать новостей. В идеале мне надо поговорить с ним, ведь мама многих вещей не понимает. Вот только будет ли у меня время в промежутке между моментом, когда он уйдет от мамы, и продажей акций?

Ответ я получил раньше, чем рассчитывал. Василий Алексеевич, оставив маму в спальне, обозначился в проеме двери, уперев руки в боки.

— Доброго вечора, парни, — поприветствовал нас он с сильным южным акцентом, кивнул в мою сторону. — Ты — Павел, который бизнесмен?

— Можно и так сказать, — насторожился я. — Приятно познакомиться.

Я протянул руку, но жать ее Василий Алексеич не стал:

— Где ты так ладони ободрал?

— С мопеда упал, — улыбнулся я.

— А ты — Борис, художник, — констатировал он.

— Типа да, — кивнул Боря и посмотрел на меня, в его взгляде читался вопрос.

— У меня разговор к Павлу, — сказал гость, поставил стул спинкой к столу, оседлал его.

— Выйди, пожалуйста, — попросил я Бориса, тот кивнул и испарился.

— Слушаю. — Я повернул голову к Василию Алексеичу.

Тот уставился на меня, сморщив лоб и сжав челюсти — очевидно, стараясь устрашить своим грозным видом, а мне было… странно, что ли, наблюдать, как человек, будто ощетинившийся кот, пытается напугать меня своим видом.

— У вас ко мне какие-то претензии? — прямо спросил я, подвигая к себе часы.

Он мотнул головой.

— Не совсем. Ты, вот, в нового русского играешь, а мама твоя… Она в опасности, в настоящей, из-за твоих игр! Вот дались тебе те акции? Это же воздух! Пшик! Зачем маму подставляешь?

— Ладно, если акции — пшик, почему ваш директор за ними гоняется и опустился до угроз?

Мой вопрос заставил его с полминуты поскрипеть мозгами.

— Как ты не поймешь, — снисходительно сказал Алексеич, — они ему нужны, шобы править заводом. Стать его хозяином. У тебя их для этого мало, потому они просто бумага, а маму твою… — Не найдя слов, он изобразил на лице то ли испуг, то ли скорбь.

— Нет, — отрезал я. — Акции — это как бы кусочки завода и виноградников. Виноградники стоят где? На земле, которая числится за заводом. Вот это и есть главная ценность акций. Акции — равно земля. И я не предполагаю этого, я это знаю. Как и знаю, что земля в нашем поселке будет стоит сотни тысяч долларов.

Сбитый с толку Алексеич задумался, почесал лоб, видя, что он поддается убеждению, я продолжил:

— И если так, согласитесь, стоит рискнуть? Директор-то ведь никогда не опустится до насилия или явных угроз. Больше чем уверен, он тихонько маму вызвал и принялся запугивать без свидетелей, так ведь? Он думал, запугать ее будет просто, и не взял в расчет, что наш отец — не последний человек в милиции, и мы может ему нажаловаться. Зачем ему такой риск, когда и так контрольный пакет будет у него? Ну логично же ведь?

Алексеич кивнул, шевельнул усами так, словно что-то хотел сказать, но передумал. Помолчав немного, все же проговорил:

— Он же ей жизни теперь не даст! И мне, бо вступился за нее.

— Вы поругались из-за мамы с директором? — округлил глаза я.

Он кивнул.

— Сказал, если шо с ней случится, я ему голову откручу.

Серьезный выпад! Я бы сказал, достойный.

— А зачем вам та работа? — спросил я. — Все равно ж там не платят, вином зарплату выдают, а его поди продай. Есть много более интересных и денежных дел.

Глаза Алексеича сверкнули — он почуял деньги, и сказал:

— Шо ж не продашь? Оля сказала, шо вашему деду вино надо. Вот он и купит.

Похоже, тема с акциями его больше не волновала. Зато Алексеич волновал меня. Мама говорила, у него свой грузовик — как раз то, что надо для будущего бартера. Но предлагать поработать вместе я ему не стал. Нужно присмотреться к этому человеку. Для начала я захотел узнать, не гнилушка ли он — нет, обычный человек, простой работяга, как раз то, что надо. Посмотрю, как он себя проявит до нового года, и буду решать. Может, в кои то веки, получится у нас семейный бизнес или типа того.

— Чай будете? — спросил я, поднявшись и наполняя чайник водой. — Или кофе? Натуральный, заварной.

— Кофе! — радостно, как мальчишка, воскликнул Алексеич и добавил робко: — С сахаром, если можно.

— Понял. Сделаю.

— И Оленьке сделай, если не трудно. И Боре. Вместе чай попьем.

Получается, он пришел знакомиться с семьей любовницы? Если так, он или вообще дурак, или намерения у него более чем серьезные. А значит, надо торопиться с постройкой дома, потому что скоро в нашей квартире будет не протолкнуться. Вон, щенок добавился, уже тесно.

В более благополучное время многие люди, оказавшиеся в похожей ситуации, снимали отдельное жилье и жили друг у друга набегами. При Союзе считалось нормальным, когда все спали друг у друга на головах, а в девяностые и вовсе жили по шестеро человек в однушке — из-за нищеты. Молодые вили гнезда на кухнях и балконах. Так что, если решится уйти от той жены, Алексеич поселится тут, а Наташка переедет на кухню, а скорее всего — навсегда к Андрею.

Алексеич метнулся в прихожую, зашуршал пакетом, принес вафли, разложил на четыре кучки по две штуки каждому и, не дожидаясь кофе, захрустел лишней нечетной вафлей. От деланой агрессии на его лице не осталось и следа.

— Мне Оля столько про тебя рассказывала, — проговорил он, едва прожевав.

— Ругала, наверное? — с иронией спросил я.

Как я и думал, мама слишком много обо мне болтает, а значит, ей и четверти правды о моем доходе знать нельзя. Одно радует: преподносит она это так, будто ребенок просто играется, и у него отлично получается — экономистом будет.

— Нет, ты шо! Хвалила! Говорила, такое чутье у парня — диво просто. Как у ясновидящего.

Я скосил глаза на красную веревочку на его запястье — оберег то ли от сглаза, то ли от какой другой напасти. Хм-м… надо же, обычно женщины таким страдают.

— Есть такая газета «Коммерсантъ», — сказал я. — Вот ее начитался. Когда почта заработает, пойду себе выпишу. Там советуют, что и как делать, куда вкладывать деньги.

— Слышал о такой газете, но не читал.

Закипел чайник, я приготовил чай и кофе на четверых, расставил чашки по столу, отмечая, что, если придет Наташка, пятому снова не будет хватать места за столом.

Василий Алексеич метнулся в спальню, привел раскрасневшуюся и довольную маму, отодвинул стул, усадил ее и заквохтал вокруг, сияя и благоухая. Мама тоже сияла и благоухала. Видно было, как их тянет друг к другу: то он будто бы случайно коснется ее руки, прядь волос поправит, то она до него дотронется.

Смущенный Боря молчал, глядя в чашку, как в колодец, краснел и бледнел. Напрягшись, я ждал маминого объявления: «Дети! Спешу сообщить вам радостную весть! Дядя Вася будет жить с нами!» — но время тянулось, а ничего не происходило. Может, пронесет, и месяц-другой поживем спокойно.

— А Наташа где? — спросил гость.

— В театре, у нее сегодня репетиция, — сказала мама. — Васенька, ты голодный? У меня есть куриный суп с гречкой, будешь?

Он мотнул головой, спросил:

— Скоро те люди с акциями придут, вас подстраховать? — Он обратился ко мне: — И откуда у тебя такие деньги?

— Дед прислал, — сказал я.

Еще надо уговорить маму сходить к нотариусу, но не при Василии же! Последуют вопросы, уж очень он любопытный.

Повисла неловкая пауза, когда мы присматривались, принюхивались друг к другу, как настороженные животные.

— Боря, покажи свои картины! — нарушила молчание мама. — А то я столько рассказывала, а Василий ни разу их не видел.

Боря сделал страдальческое лицо, как мальчик, которого взрослые гости просят рассказать стишок, но не стал противиться, принес альбомные листы с портретами — Наткиным, маминым, географички Карины — протянул ему. Алексеич стал рассматривать их с видом знатока, а мама взахлеб рассказывала, как ее благодарил директор за то, что мы отремонтировали спортзал.

Часы показывали без десяти восемь. Поблагодарив за угощение, я поднялся, чтобы еще раз пересчитать деньги, лежащие в рюкзаке, уточнил:

— Ма, точно эти люди придут?

Она кивнула:

— Да, сперва одни, через двадцать минут другие. Если и их директор не запугал.

— Большой вопрос, кто ему донес, — проворчал Алексеич. — Узнаю — ноги повыдергаю.

Н-да, оказывается, есть ненулевая вероятность, что никто сегодня не придет. Возможен такой вариант: кто-то из владельцев акций пошел к директору и рассказал про маму, получив какие-то преференции. Но скорее доносили не ради выгоды, а из любви к искусству художественного стука.

Обидно! В худшем случае я лишусь земли на триста тысяч долларов, в лучшем — на девяносто тысяч.

— Кто не придет, тот и есть стукач, — предположил я.

— Ой, не факт, — покачал головой Алексеич.

— Еще утром все говорили, что придут, — без особой уверенности сказала мама.

— Обещать — не значит жениться, — буркнул Алексеич, скрестив руки на груди.

Я принес из спальни круглый будильник-ревун на железных ножках, чтобы все могли следить за временем. Было волнительно, но я старался не подавать вида, что нервничаю. Боря и Алексеич скучали, мама психовала, как и я.

Трель звонка раздалась в три минуты девятого. Мама вскочила, скомандовала:

— Боря, Вася, ждите в зале, чтобы не пугать продавцов количеством людей. Мы с Пашей будем на кухне.

Продавали акции, двадцать штук, две женщины: пожилая невысокая мать и ее длинная дочь с лошадиным лицом и вечно отрытым ртом, будто беднягу мучали аденоиды. Обе владели десятью акциями.

Едва переступив порог, мать заявила:

— Сразу предупреждаю: наши мужчины ждут в машине во дворе. Только попробуйте чего!

Мама развела руками:

— Марья Ильинична, мы же свои! Что вы такое говорите!

Не разуваясь, женщины прошли на кухню, отказались от кофе (вероятно, боясь, что их наклофелинят), и продали ценные бумаги двумя траншами по десять штук. Сто пятьдесят тысяч долларов плюс столько же.

Получив деньги, довольна Марья Ильинична сунула их в сумку и ретировалась. Знала бы она, сколько эти бумажки будут стоить через тридцать лет — ее взял бы Кондратий.

А вот гостей с шестью акциями мы прождали до девяти, но они не явились.

— Неужели Юлька донесла, — наморщив лоб, вслух рассуждала мама. — Она казалась такой милой! Мы же дружили!

Алексеич, перекочевавший на кухню, проворчал:

— Змеюка подколодная твоя Юлька. Крыса завистливая.

— Обидно, — покачала головой мама.

Мне если и было обидно, то самую малость. Двадцать восемь акций я заполучил, да плюс четыре маминых! Этого более чем достаточно. Пусть лежат. Придет время, буду думать, как применить доставшуюся мне землю, правда, придет оно не через десять и даже не пятнадцать лет.

После минутного молчания Алексеич спросил:

— Деду вашему еще акции нужны? Я с мужиками поговорю, может, кто не продал.

— Нужны, — закивал я.

— Все равно увольняться, — вздохнул он, посмотрел на маму с тоской и не удержался, провел пальцами по ее щеке. — Поехал я.

Ну, слава богу, что не переедет к нам на ПМЖ! Мама вскочила, сжала его руку.

— Останься! Я… мне страшно одной!

Дверь распахнулась, в квартиру ворвалась Наташка, увидела Алексеича и оцепенела, уронив:

— Здрасьте! А че за кипеш?

— Все в порядке, Наташа. — Алексеич полез в сумку, достал пакет вафель, вытащил две и протянул Натке, а остальное убрал. — Держи, съешь к чаю.

— Спасибо. — Нааташка смотрела на вафли с таким видом, словно ожидала от них какой-то подлости.

Мама отправилась провожать Алексеича, и ее долго не было, а я гадал, что там у них, ведь раньше он к нам в гости не хаживал, а теперь — давайте чай попьем, поговорим. Точно почву для интервенции готовит.

Для мамы это вроде как неплохо, у нее появится мужчина, способный защитить и позаботится о ней. А для нас — просто вилы: чужой мужчина с нами на сорока квадратах квартиры со смежными комнатами — мечта просто. К тому же у нас свой уклад, у него свой, мы по-любому будем конфликтовать, и этот конфликт может разгореться до небес. Особенно, когда Наташку выселят на кухню. Или, когда Боря захочет смотреть боевик, а Алексеич — футбол или что он там любит.

В итоге, как бы ни было все гладко и красиво у них с мамой, все разрушится из-за нас. Я-то понятливый, могу потерпеть или промолчать, а Боря и Натка терпеть не будут. «Ты кто такой, чтобы в моем доме порядки наводить?» — самая частая и вполне обоснованная претензия к отчиму.

Умный мужчина не станет к нам селиться, понимая, чем это грозит. Мужчина развитый, даже если поселится, не станет лезть в дела чужих взрослых детей и поучать их. Может, конечно, мне показалось, но Алексеич не оставил впечатление умного человека.

Видя, что мама успокоилась, выслушав, что завтра же она напишет заявление на увольнение, я попросил ее присутствовать при вручении задатка Надежде и намекнул, что покупаю землю в Проезде Липовом. Мама голову руками сжала и воскликнула:

— С ума сошел? То дача, теперь, вот, земля. Зачем тебе?

— Если у тебя все будет хорошо, скоро узнаешь, — улыбнулся я. — Нам тесно здесь.

Прошлый я не знал, как бывает и должно быть, просто чувствовал дискомфорт в тесноте. Но благодаря памяти взрослого ощутил, что такое своя хорошая квартира с новым ремонтом. Она являлась мне во сне — белоснежные стены, ровная красивая плитка в ванной и на полу, изящная мебель, просторная кухня с гостиной, гарнитур с подсветкой, белая ванна с ручками…

И мама, и брат с сестрой должны ощутить, как это — жить по-человечески, иметь по собственной закрывающейся на ключ комнате. Или, если Алексеич таки переедет сюда, мы переселимся урезанным составом. Наташка, возможно, летом уедет в Москву, но что-то рвения за ней я не замечал.

Будто предчувствуя свою судьбу, Наташка весь вечер молчала, кусала губу и поглядывала на меня, не желая говорить при Боре.

Когда он перекочевал в зал и прилип к телевизору, сестра захлопнула дверь в кухню и выдала:

— Похоже, придется переезжать к Андрею.

Я сделал вид, что не понял причину ее беспокойства.

— Почему?

— Потому что этот к нам намылился — задницей чую. — Она сжала голову руками и выдала неожиданно взрослую мысль: — Я, конечно, рада, что у мамы все хорошо, желаю ей счастья и все такое. Но как она будет жить? Т***аться они как будут, когда вы за стенкой?

— Ты права, — кивнул я. — Будем надеяться на их благоразумие.

Сестра закатила глаза и выдохнула:

— Да какое там благоразумие? Он тупой, как валенок! — Она постучала костяшками по столу. — Просто животное! Да, понимаю, мама у нас тоже не профессор, но он — просто за гранью тупизны.

— Ну, если бы было так, он уже переехал бы. Может, никуда он не намылился? Просто приехал маму поддержать. — Я накрыл руки сестры ладонями. — Рано паниковать.