Высшая каста

Глава 23. Золотая сбруя для дохлой клячи

Головная боль не давала Берии сосредоточиться, мысли чахлыми воробьями прыгали по всему важному, поскальзываясь на женщинах и быте. Он очень скучал по Марте, дочке от Ляли Дроздовой, девочку не видел уже месяц. Лаврентия Павловича всякая привязанность тяготила. Берия боялся влюбляться, стараясь каждое вспыхнувшее чувство перебивать очередной мелкой страстишкой, что возвращало его в равновесие, позволяло сосредоточиться на государственных делах. Но любовь к дочери он не мог заглушить.

Надо сказать, что искренних и преданных любовниц, на годы украсивших биографию атомного маршала, насчитывалось немного, таких, чтоб являлась больше другом, чем развлечением. Воспоминания о прежних романах доставляли Лаврентию Павловичу чувственное удовольствие. Чего только стоила история с Марьям Чентиевой, красавицей чеченкой, в двадцать пять лет ставшей министром просвещения Чечено-Ингушской республики. В 1942 году НКВД заподозрил девушку в координации действий антисоветских чеченских формирований. Заместитель народного комиссара внутренних дел Иван Серов, отвечавший за оборону Кавказа по линии контрразведки, приказал арестовать обворожительного министра и лично допрашивал девушку. Та держалась смело и дерзко, упорно молчала. И Чентиеву непременно бы расстреляли, да Богдан Кобулов – верный соратник и бессменный заместитель Берии, зная вкус своего шефа, забрал у Серова пленницу и отправил ее в Москву к Лаврентию Павловичу.

После знакомства с Берией все обвинения с Марьям сняли. Шеф НКВД был поражен строптивой красотой чеченки. Через полгода подкаблучного малодушия Берия охладел к Марьям. Девушка, умевшая быть или казаться искренне страстной, видела в этих нечистых отношениях исполнение долга перед гордой горной родиной и добилась освобождения из тюрем нескольких земляков, связанных с нацистским подпольем на Кавказе. Узнав о намерениях советского правительства депортировать чеченцев, Марьям пыталась убедить Берию этого не делать. На что Лаврентий Павлович разгневался и, окончательно решив разорвать с Марьям, любезно отправил ее домой. Чентиеву арестовали 22 февраля 1944 года, ровно накануне начала операции «Чечевица» – массовой депортации чеченцев и ингушей в Среднюю Азию и Казахстан. Покинув ГУЛАГ в 1957 году, Чентиева занялась наукой и воспитанием дочки[8].

Сладостными оставались воспоминания и о другой спутнице Лаврентия Павловича – Елизавете Зарубиной, урожденной Эстер Розенцвейг. С Берией они сошлись еще в начале двадцатых, и Лаврентий Павлович, преодолев собственнические инстинкты, вооружил советское государство красотой и беспринципностью этой молодой еврейки. Несмотря на то что Эстер связала себя брачными узами с разведчиком Василием Зарубиным, она по заданию ОГПУ начала сожительствовать с легендарным Яковом Блюмкиным – террористом, убийцей поэта Есенина и немецкого посла Мирбаха, искателем Шамбалы и советским резидентом в Константинополе. «Революция выбирает себе молодых любовников», – писал о нем Троцкий. Эстер сдала чекистам «любовника революции», сообщив, что тот поддерживает связь с опальным Троцким. Блюмкина расстреляли, а Лиза-Эстер вернулась к мужу. В 1940-м во время нелегальной работы в Берлине Василия Зарубина с женой обвинили в сотрудничестве с гестапо, но заступничество Берии позволило чете разведчиков не только уцелеть, но и возглавить советскую резидентуру в США, где супруги преуспели в ядерном шпионаже[9].

Берия допил разбавленный коньяком чай, проглотил таблетку аспирина, не веря в лекарство, и поехал в Кремль, где накануне в зале заседаний Верховного Совета СССР закончил свою работу ХIХ съезд партии, не собиравшийся до этого почти тринадцать лет. Съезд открывал вступительным словом Вячеслав Михайлович Молотов, удостоившийся чести первым прославить Сталина и почтить память официально убиенных Щербакова, Калинина и Жданова. Долго и занудно про достижения советского народа вещал с трибуны Маленков. Затем сам Лаврентий Павлович, не жалея красок, рассказывал о могуществе Красной империи: «Если враг осмелится пойти на нас войной, то Советский Союз, стоящий во главе лагеря мира и демократии, сумеет дать сокрушительный отпор любой группировке агрессивных империалистических государств, сумеет разгромить и покарать зарвавшихся агрессоров и поджигателей войны!» Дальше Берия ругал царизм – «угнетателя и палача народов России», докладывал о разгроме русского национализма и нерусского космополитизма.

«Наша партия и лично товарищ Сталин, – Берия оторвался от текста, театрально взглянул в напряженную тишину зала и снова вернулся к бумажке, – неустанно заботится о правильном проведении в жизнь советской национальной политики. В борьбе с врагами ленинизма партия отстояла ленинско-сталинскую национальную политику и обеспечила полный и окончательный разгром великодержавного шовинизма, буржуазного национализма и буржуазного космополитизма».

Наглотавшись «измов», Берия жадно запил их водой и продолжил оглашать успехи партии. Старался, хотя и презирал роль глашатая на самых крутых подмостках Советского Союза.

…Злой октябрь предвещал раннюю зиму. Сидя в машине, Берия кутался в пальто, борясь с ознобом. Помпезный съезд служил всего лишь технической подготовкой Пленума ЦК, на который спешил Лаврентий Павлович. По предложению Сталина новый состав Центрального Комитета увеличили вдвое – избрав 125 членов и 111 кандидатов. Партийная эмиссия разрушала политическую монополию большевистских старейшин и формировала новую сталинскую гвардию. И вот грядущий пленум должен определить судьбу первых лиц после Сталина, правящих страной уже двадцать лет. Берия поморщился, вдруг вспомнив, что из состава Политбюро, избранного накануне октябрьского переворота, в живых остался только Сталин, остальных, за исключением Ленина, объявили врагами народа и уничтожили.

В кремлевских палатах, где должен был начаться пленум, не чувствовалось прежней бутафорской торжественности. В каждом зрело колючее напряжение. Сталин задерживался. Свои места дисциплинированно заняла лишь молодежь, остальные перемещались по залу от одного рукопожатия к другому. Войдя в залу, Берия наткнулся на Георгия Маленкова с Николаем Булганиным, обсуждавших прошедший съезд. Маленков в неизменном френче на сталинский манер заключил Берию в самые теплые объятия и, повернувшись спиной к Булганину, словно того и не было, повел друга Лаврентия в сторону Президиума. Булганин, теребя донкихотовскую бородку, остался топтаться в одиночестве[10].

Через двадцать минут появился Сталин, его сопровождал Поскребышев. Все, кто сидел, встали. Хозяин, словно никого не замечая, проследовал к своему месту. Еще минуты три втолковывал что-то склонившемуся над ним секретарю, черкал синим карандашом бумаги, уточнял какие-то детали. Немногие могли подметить, что он волновался, но от Берии это не ускользнуло. Еще раз внимательно пробежав по тексту, Сталин, оставив на столе бумаги, вышел к трибуне. Зал замер.

– Итак, мы провели съезд партии. Он прошел хорошо, и многим может показаться, что у нас существует полное единство. – Сталин, словно металлической щеткой, причесал взглядом присутствующих. – Однако у нас нет такого единства. Некоторые выражают несогласие с нашими решениями. Говорят: для чего мы расширили состав ЦК? Но разве не ясно, что в ЦК потребовалось влить новые силы? Мы, старики, все перемрем. – Хозяин презрительно покосился на маршальские звезды Булганина, затем процарапал взглядом Берию и Маленкова, на что Лаврентий Павлович лишь покорно кивнул. – Нужно подумать, кому, в чьи руки мы вручим эстафету нашего великого дела, кто ее понесет вперед? Для этого нужны более молодые, преданные люди, политические деятели. Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, Ворошилова и других, заменили их. Работа министра – это мужицкая работа, она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их места новых, более квалифицированных работников. Они молодые люди, полны сил и энергии. – Сталин медленно пригубил стакан, пробуя воду на вкус, и продолжил: – Что же касается самих видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными политическими и государственными деятелями. Мы их перевели на работу заместителями Председателя Совета Министров. Так что я даже не знаю, сколько у меня теперь заместителей. – Хозяин откашлялся тяжелой ухмылкой, снова глотнул воды, взглядом отыскал кого-то в зале и продолжил: – Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших делах. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна. Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь под шартрезом на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. Такой неверный шаг, если его допустить, будет оказывать вредное влияние на умы и мировоззрение советских людей, приведет к ослаблению нашей коммунистической идеологии. Это первая политическая ошибка товарища Молотова. А чего стоит предложение товарища Молотова передать Крым евреям? Это грубая ошибка товарища Молотова. У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта республика. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш советский Крым. Это вторая политическая ошибка товарища Молотова. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член Политбюро. И мы категорически отклоняем его надуманные предложения. Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успевали мы принять решение по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становилось известно товарищу Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяла Политбюро с супругой Молотова и ее друзьями. А ее окружали друзья, которым нельзя доверять…

О Молотове Сталин говорил беспощадно страстно, иногда срываясь в крик. Вячеслав Михайлович, мертвенно бледен, смотрел в одну точку справа от Хозяина и опустил глаза только тогда, когда речь зашла о Микояне.

– Видите ли, Микоян возражает против повышения сельхозналога на крестьян, – Сталин продолжал вбивать гвозди в гроб своих соратников. – Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? Мужик – наш должник. Мы закрепили за колхозами навечно землю. Они должны отдавать положенный долг государству…

Сталин покинул трибуну. На нее взошел Микоян. Он попытался оправдываться, но генералиссимус его осек:

– Вот Микоян – новоявленный Фрумкин. Видите, он путается сам и хочет запутать нас в этом ясном, принципиальном вопросе.

Молотов сразу предпочел сдаться, он признал ошибки и стал заверять пленум, что остается верным учеником Сталина, но его тоже охолонула злобная реплика вождя:

– Чепуха! Нет у меня никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина!

После разгрома партийных товарищей Маленков, еле сдерживающий в лице смертельный страх, предложил решить организационные вопросы и избрать руководящие органы КПСС: вместо Политбюро сформировать Президиум в расширенном составе, а также Секретариат партии – всего 36 человек.

И тут же, как по команде, из зала раздался голос:

– Надо избрать товарища Сталина Генеральным секретарем ЦК КПСС!

Однако вождь, довольный произведенным эффектом, неожиданно воскликнул:

– Нет! Меня освободите от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР.

– Нельзя! Нельзя! Просим остаться! – слаженно загудел зал.

– Товарищи! Товарищи! – закричал собранию Маленков. – Мы должны все единогласно и единодушно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь Генеральным секретарем ЦК КПСС.

Пленум захлебнулся аплодисментами, потухшими, как только Сталин вновь встал за трибуну.

– На Пленуме ЦК не нужны аплодисменты, – Сталин повернулся к Маленкову, словно одергивая его. – Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу освободить меня от обязанностей Генерального секретаря и Председателя Совмина. Я уже стар, бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря.

Теперь настала очередь фронтовиков. Поднялся маршал Семен Тимошенко, мундир которого украшали орден «Победы», звезда Героя и три ордена Ленина.

– Товарищ Сталин, – загремел Семен Константинович, – народ не поймет этого. Мы все как один избираем вас своим руководителем – Генеральным секретарем ЦК КПСС. Другого решения быть не может!

Зал дружно встал, яростно аплодируя. Сталин сурово, долго вглядывался в зал, словно четки, перебирая глаза соратников. Затем молча махнул рукой и присел на свое место.

Лаврентий Павлович пытался поймать взгляды Хрущева и Маленкова, но те уставились в пустоту. Они чувствовали себя списанными декорациями новой эпохи сталинской империи. И все шло по плану – по плану товарища Сталина.

Только сейчас на смену «неблагоприятным» прогнозам, которыми привычно-сдержанно Берия делился с Судоплатовым, пришла животная оторопь. Он знал, что хочет сделать Сталин, но не верил, что вождь на это решится. Ни на съезде, ни на пленуме никто не вспомнил о заслугах Берии перед социалистической Родиной. Как будто и не было советского атомного проекта, благодаря которому все эти деревянные головы, как хозяева полумира, собрались в Кремле, а не подобно мышам в глубинном бомбоубежище. Сталин явно не собирается ждать до лета, и совсем скоро от авангарда партии и правительства останется только зола из крематория Донского монастыря. Сталин решил сделать ставку на фронтовую молодежь – живую, не запачканную репрессиями, обожающую вождя.

Можно обновить страну, занявшую шестую часть суши, но правивших страной людей изменить невозможно. Их проще уничтожить, списав на них все грехи перед собственным народом и условно цивилизованным миром. Суслов, Брежнев, Шелепин – вот она, скамейка запасных, новая сталинская смена.

«Черт сухорукий решил нас в ад определить, а сам перед Богом в белом предстать. Ну, мы еще посмотрим, кто кого обгонит. – Берия снял пенсне и протер глаза. – Это хорошо, что он так прямо. Прямо по-сталински, чтобы ни у Маленкова, ни у Хрущева, ни у Ворошилова с Булганиным не оставалось иллюзорных надежд. И Молотов с Микояном теперь будут стараться, чтобы не перекочевать в лубянский подвал. По крайней мере, не будут мешать. А с генералами пусть Жуков разбирается. Жора не подведет и перед кровью не спасует. Из МГБ выкорчуем Огольцова с Кругловым, припомним все Игнатьеву, отреставрируем наши кадры. Главное – опередить Сталина. Любая угроза – это возможность». – Берия почувствовал, как спала тяжесть в груди, стало теплее, дышать стало легче.