Зеркало королевы Мирабель

Глава вторая

Леди Беатриса Шеллоу оказалась — не в пример брату — стройной и тонкой. Болезнь сделала девушку почти прозрачной, только огромные карие глаза выделялись на бледном лице. Беатриса поднялась с постели, чтобы поприветствовать брата, покачнулась, и немногочисленные служанки бросились, чтобы ее поддержать.

— Что с вами, сестра? — спросил дрожащим голосом Бенжамин.

Фламэ всегда забавляли, хотя тут, конечно, не было поводов для веселья, вот такие крупные молодые люди. Их буквально тянуло защищать слабых: хоть котенка, хоть младшую сестру, притом весьма неуклюже. Впрочем, следует отдать должное леди Шеллоу, было в ней что-то такое от дам старых времен, от героинь рыцарских романов, волосы, разве что, были не золотые. Будь Фламэ рыцарем, или хотя бы лордом-наемником, возвел бы эту фею на пьедестал. А так он молча отмечал восковую бледность кожи, дрожание тонких худых рук, мешки от бессонницы под глазами.

Служанки усадили госпожу в кресло. Одна бросилась за грелкой, вторая за пледом; третья, пересчитав гостей, убежала в буфетную. Леди Беатриса следила за ними со слабой улыбкой.

— Как я рада видеть вас, брат! Ханна, нарежь ветчину. И пряностей в вино не жалей. Вы, наверное, устали с дороги и замерзли?

Бледная изможденная девушка пыталась держаться хозяйкой, распоряжалась столом и одаривала незнакомых ей людей теплой улыбкой. Служанки расставили на столе тарелки с мясом и сыром, принесли чайник с горячим вином, тонко нарезанные соленые яблоки, которыми славился Шеллоу-тон. Леди Беатриса сидела, оживившись, переводила взгляд с брата на гостей и не гасила своей нежной улыбки. Потом вдруг вскочила и бросилась к двери.

Фламэ этого ждал. Поведение молодой девушки его пугало, поэтому со стула он поднялся с ней одновременно.

— Прошу меня простить!

Поймав Беатрису за руку, музыкант насильно усадил ее в ближайшее кресло и потянулся за пледом. Только сейчас подскочил Бенжамин, поразивший замедленностью реакции, и бросился к сестре.

— Отойди!

— Я хотел помочь, — сухо сказал Фламэ. — Леди Шеллоу нельзя выпускать из дому.

— Конечно нельзя! — вновь вспылил Филипп. — В такую погоду даже окон раскрывать…

Фламэ бросил на молодого лучника холодный спокойный взгляд, под которым юноша сник… Музыкант мрачно отметил, что еще не разучился наводить на людей трепет, хотя его это совсем не обрадовало. Он перевел взгляд на Бенжамина. Детина невольно съежился.

— Уберите дам, милорд, — вкрадчиво посоветовал Фламэ. — Достаточно остаться домоправительнице. И пусть ваш секретарь… поможет на кухне.

Филипп сделал шаг, чтобы встать между леди Беатрисой и музыкантом. Фламэ покачал головой и вновь посмотрел на Бенжамина, на этот раз строго.

— Милорд… я очень советую выполнить мою просьбу. В противном случае…

Фламэ вовремя сжал запястья леди Беатрисы, придавливая их к подлокотникам. Девушка вскрикнула. Филипп незамедлительно вытащил кинжал и приставил его к горлу музыканта, слегка порезав кожу. Тот спокойно отодвинулся, несколько капель крови упали на воротник. Беатриса, которую более ничего не удерживало, тотчас же вскочила с кресла и, закрыв глаза, побежала к двери. На этот раз проворнее всех оказалась пожилая домоправительница, которая хладнокровно засеменила наперерез госпоже, повернула ключ и спрятала его в карман фартука. Беатриса, не раскрывая глаз, кинулась на дверь, начала царапать ее ногтями и рыдать. Потом без сил повалилась на пол и затихла.

— Вон, — велел Бенжамин, оглядев служанок, гудящих, как растревоженный улей. — Марта, Клара, останьтесь и уложите свою госпожу в постель. А все прочие — вон. Позову вас, когда понадобитесь.

Служанки, все, исключая домоправительницу и худенькую горничную, выскользнули за дверь, скрытую шпалерой с плененным единорогом. Но раньше них за нею скрылась белобрысая ведьма, которая о существовании этой двери по совести знать не должна была. Последними под тяжелым взглядом своего лорда комнату покинули Альбер и Филипп, страшно недовольные. Фламэ поднял гитару и тоже направился к потайной дверке.

— Останьтесь… — тихо прошептала с постели Беатриса. Голос ее, и так слабый, пришлушил бархатный полог.

— Вы пришли в себя, моя леди?.. — музыкант подошел к кровати, взглянул на бледное, почти слившееся с подушкой лицо девушки и повернулся к домоправительнице. — Думаю, следует принести еще одно одеяло и грелку.

— Вы музыкант? — спросила Беатриса едва слышно.

— Да, миледи. Обычно я так себя называю.

— Спойте.

Фламэ поднял глаза на Бенжамина. Молодой лорд нахмурился, потом все же кивнул. Тогда Фламэ подвинул к кровати низкую скамейку, обтянутую потускневшим бархатом, и распустил шнурки, освобождая гитару.

— Что вам спеть, моя леди?

— Вы знаете песни о любви? — спросила слабым голосом девушка.

Фламэ улыбнулся мягко, нежно и лукаво.

— Давно меня не просили петь о любви, моя леди. Все больше о сражениях, королях, рыцарских подвигах и проклятом Адмаре-Палаче… — переглянувшись с помрачневшим Бенжамином, Фламэ кивнул. — У меня есть для вас песня, моя леди.

Ждет среди древних холмов

погруженная в сон Королева

Что прибудут за ней

пробудят ото сна

и избавят от плена

Что появится рыцарь

на белом коне

пробудит поцелуем

победит злые чары

и мы всем миром запируем

Ждет года и века

погруженная в сон Королева

Что явятся за ней

пробудят и избавят от плена

Ей все грезится рыцарь

на жарком коне

его пышная свита

Зарастают холмы

усыпальница хмелем увита

Верит, ждет, "Он придет!"

шепчет во сне Королева

"Он явится ко мне

пробудит и избавит от плена

Слышу цокот копыт

звон струны

крики соколов ловчих

он придет! он придет!"

Зарастают холмы

и олени в холмах травы топчут

Но однажды в иных временах

погруженная в сон Королева

Вдруг почует вино на губах

пробудится от сна и от плена

С нею рыцарь глазами

губами навек породнится

снова сердце от счастья начнет

как безумное биться

А пока еще спит средь холмов

заколдованная Королева

А пока она ждет — разбудят

и избавят от плена

Я спою про холмы

что травой зарастают

про хмель и оленей…

Умолкнув почти на полуслове, Фламэ закончил балладу затейливым проигрышем.

— Вы не допели, — укорила его леди Беатриса, повернув голову так, чтобы видеть музыканта. Фламэ улыбнулся.

— Допел, моя леди, допел. А теперь спите.

Поднявшись, Фламэ аккуратно завернул гитару в ткань и подошел к окну. Метель разбушевалась не на шутку, снег бил по стеклу, швыряя в окно целые комья. Из-под неплотно подогнанной рамы дуло, и тонкая струя холодного воздуха обжигала пальцы.

— Чем больна моя сестра? — спросил Бенжамин.

Фламэ очнулся и оторвал взгляд от метели.

— Я не врач, милорд.

— Ты вел себя так, словно знаешь, что делаешь. Поэтому я тебя послушался, — Бенжамин помрачнел. — Говори.

Фламэ едва заметно поморщился. О, да минует нас барский гнев, а пуще того — барская любовь, как сказал один куритский поэт. В голосе лорда-наемника прорезались теперь повелительные нотки, которыми так славился в прежние времена его отец. Сказать по чести, Фламэ знавал в те самые прежние времена лорда Шеллоу, и очень того не любил.

— Я знаю… не так. Я подозреваю, чем больна ваша сестра, мой лорд.

Музыкант оглядел комнату, постепенно погружающуюся во мрак. Домоправительница, переходя от канделябра к канделябру, гасила свечи серебряным колпачком. Неспешно, одну за одной, и это походило на ритуал. Фламэ подобные неспешные размеренные действа всегда нравились, напоминая об одном давнем добром знакомом. Тот тоже любил вечером гасить в комнатах свечи.

— Не здесь, милорд, — спокойно сказал Фламэ, передавая гитару домоправительнице. — Госпожа, найдите ей, пожалуйста, место.

Марта откинула еще одну шпалеру — эта изображала какую-то из победоносных битв Хендриха Кровавого. За ковром обнаружился узкий проем, ведущий в галерею. В самом ее конце служанки разжигали камин, на жаровне булькал котелок с вином, распространяя ароматы гвоздики, имбиря и сосновой смолы — от тонких щепок. К самомому огню придвинута была пара кресел и маленький восьмигранный столик. Бросив один короткий испытующий взгляд на Бенжамина, Фламэ опустился в кресло и протянул руки к огню. Лорд прошел через комнату и облокотился на низкую каминную полку, украшенную резьбой.

— Говори.

Фламэ изучил в зареве пламени свои пальцы, совсем закоченевшие, и приготовился вдохновенно врать. Впрочем, это у него всегда неплохо получалось.

— Десять лет назад мне случилось побывать в столице, — начал Фламэ, потирая кончики пальцев. — Там я услышал об одной девушке, сраженной похожим недугом: она то, безучастно смотря перед собой, сидела в кресле и не отвечала на вопросы, то бежала куда-то, охваченная безумием…

— И что с ней стряслось? — напряженным голосом спросил Бенжамин.

Фламэ с сомнением покачал головой.

— Она умерла. Лекарь, которому ее показали, сказал, что прошло больше трех недель, и болезнь не излечить.

Бенжамин подался вперед и всей своей рослой фигурой навис над музыкантом.

— Три недели! Имя врача?

Фламэ посмотрел на лорда снизу вверх. Лицо молодого человека раскраснелось, глаза блестели, как у безумного. Ярче, чем у его больной сестры, когда та кинулась к двери.

— Хэллерт. Его имя — Джошуа Хэллерт. Он жил в столице на улице Белых Роз. Не поручусь, милорд, что он все еще там проживает.

Бенжамин выпрямился резко и крикнул своим зычным голосом:

— Всем собраться! И собрать леди Беатрису! С рассветом мы двинемся в столицу. Думаю, для тебя найдется в конюшне смирная лошадка, певец.

Фламэ побледнел слегка, но понадеялся, что в сумраке этого не видно.

— Милорд, мой путь лежит, прямо скажем, в противоположную сторону…

— Ты едешь с нами, — отрезал Бенжамин. — Если надо — силой повезу. Речь идет о жизни моей сестры.

Фламэ окинул молодого лорда задумчивым взглядом. Со временем — если доживет, конечно — юноша заслужит прозвание: Бенжамин Решительный, или — Непоколебимый. На худой конец: Бенжамин Принуждающий Людей На Себя Потрудиться. Фламэ пожал плечами.

— Хорошо, мой лорд. Как скажете, мой лорд. Я иду спать, мой лорд.

Поднявшись с кресла, музыкант, не оборачиваясь более, вышел из комнаты.

Все складывалось, по мнению Джинджер, как нельзя лучше. Лорд Бенжамин — этот нелепый увалень — собрался в столицу, а ей предложил ехать в качестве горничной для леди Беатрисы. Служанки отказались покидать Шеллоу-тон. Сама Джинджер, конечно, не собиралась становиться чьей-либо горничной, терпеть не могла унижаться, да и бледная немочная Беатриса ей не понравилась. Больше всего она походила на красавиц из романов, тех самых, из-за которых погибает добрая половина героев. Девы же, вплоть до конца, не проронят и слова. Леди Беатриса к тому же была погружена в себя, двигалась порой, как сомнамбула, или же наоборот, как в вечер накануне, рвалась вперед. Джинджер не могла бы поручиться, но, кажется, леди была околдована. С другой стороны, это было даже хорошо: зачарованные хлопот не доставляют.

На рассвете небольшой отряд собрался у конюшни. Леди, конечно же, усадили в повозку и закутали в два шерстяных одеяла. Последнее было не лишним, потому что зима успела сковать землю. Выпал снег, и кони нервно переступали, ломая окрепший за ночь ледок. Джинджер взобралась в седло и еще раз пересчитала отряд по головам. Бенжамин, конечно же, во главе, пылает праведным гневом и нетерпением. Возле него неотлучно присутствовал молочный брат. Секретарь (даже сказать: «секретарище») сопровождал свою леди. Последним из широких ворот конюшни вышел музыкант, мрачный, как туча. Его путешествие в столицу нисколько не радовало, был он весь какой-то нервный и злой. Взобравшись в седло, он неспешно потрусил следом за неповоротливой повозкой. Джинджер поспешила нагнать авангард отряда.

— Тетушка, надеюсь, не будет расстроена вашим отсутствием? — спросил Бенжамин.

Для Джинджер это было полной неожиданностью, потому что она уже успела позабыть о «тетушке». Пришлось придумывать оправдание на ходу, что вышло, естественно, весьма неуклюже.

— Тетушка, мой лорд, не слишком-то меня жалует. Мало кому хочется иметь в роду ведьму.

Бенжамин и Альбер с несколько излишним на взгляд Джинджер энтузиазмом кивнули.

— Я хотела у нее одолжить денег, чтобы добраться до столицы. Счастье, что я встретила вас.

В дальнейшем беседа заглохла, что не особенно расстроило Джинджер. Расспросы ее тяготили и пугали, всякий раз могло всплыть слишком много правды. Вся эта правда была, увы, не в ее пользу. Джинджер осадила лошадь с тем, чтобы оказаться в середине отряда, и принялась с важным видом осматривать небо. Пускай думают, что ведьма гадает по полету птиц, а ведьма пока что поразмышляет, благо есть над чем. А по птицам она так и не научилась предсказывать даже дождь.

В полдень, как раз пора было устраивать привал, на дорогу выехали переписчики. Фламэ почуял их давно, как почуял днем раньше слежку ведьмы, но до последнего надеялся, что это разбойники. На Сантогской дороге, ведущей от границы к столице, они не были редкостью. Разбойников Фламэ не боялся: Бенжамин не зря, наверное, носил свой медальон. С самого же музыканта взять, кроме его заплат, было нечего, даже платье на нем было чужое, а чужого Фламэ было не жаль. Но, вопреки всем надеждам и несмелым молитвам на дорогу из чахлого ракитника выехали переписчики.

Были они в королевских черных одеяниях и в доспехах. Последнее показалось музыканту странным и тревожным. К чему бы это слугам королевы, которых не рисковали трогать и самые отчаянные грабители, облачаться в тяжелый черненый панцирь; с чего бы подвешивать к седлу палицы, когда самым страшным оружием чиновников всегда был нож для бумаги? Фламэ пришпорил коня и поравнялся с ведьмой, которой явно было не по себе. Чего, интересно, боялась эта самозванка?

Повинуясь свистку, Бенжамин остановил отряд. Капитан переписчиков жестом приказал юному лорду спешиться и повернулся к своим спутникам. По этому движению, по посадке в седле, по повороту головы, замотанной шарфом, Фламэ узнал его. Лейтенант Суррэль, обзаведшийся за прошедшие годы капитанскими нашивками. Когда капитан снял шарф, Фламэ утвердился в своей догадке. А также в мрачной мысли, что перепись затеяна неспроста.

— Спешиться, — приказал Суррэль. — Всем.

Бенжамин и двое его «дружинников» спрыгнули незамедлительно. За ними, чуть помешкав, последовал Фламэ. Скатился с козел перепуганный возчик, наемный работник, взявшийся сопровождать отряд до столицы за пару золотых и не желающий никаких неприятностей. Только одна ведьма осталась в седле, но и она под тяжелым взглядом капитана сползла на мерзлую, звенящую под ногами землю. Суррэль подъехал ближе, вглядываясь в лица замерших на дороге путников.

За прошедшие годы капитан стал массивнее и, кажется, даже нагулял жирок, чего на службе у королевы Мирабель сделать было непросто. Суррэль славился всегда своей жестокостью, упорством и истовой преданностью. Королеву он боготворил, а значит, исполнял все ее приказы, не раздумывая. Он был, словом, преопаснейший фанатик, и Фламэ начал серьезно опасаться за свою жизнь. Ведьма тоже заметно занервничала, ей, видно, тоже было что скрывать. Что ж, если станет туго, будет на кого указать. Пока же музыкант прижался к крупу своей лошади, пряча лицо в тени, и ухватился за стремя.

— Кто такие? — строго спросил Суррэль, оглядывая отряд холодным цепким взглядом.

— Бенжамин из Тура, — ответил юный Лорд, демонстрируя медальон, — со свитой.

— Из какого такого Тура? — нахмурился капитан. — С северных границ?

— Да, господин, — ответил Бенжамин.

Следовало признать, что держался мальчик отменно. К переписчикам он относился с должным почтением и не поднимал глаз от дороги, где лед складывался в причудливые узоры.

— Запиши, — бросил кому-то Суррэль, подъезжая еще ближе.

Ему достаточно было сделать еще шаг, взглянуть в лицо бледного музыканта и велеть тому снять шляпу. Фламэ сделал вдох и выдох и крепко стиснул стремя. Все обойдется. Непременно.

— Что за свита? — спросил Суррэль, в упор глядя на лорда и его «дружинников». Все трое походили на дворню, в Двенадцатую ночь обрядившуюся в хозяйское платье, чтобы изобразить свиту Бобового короля.

— Мой оруженосец Альбер и мой секретарь Филипп, — ответил Бенжамин.

Суррэль проехал мимо Фламэ и ведьмы, с безупречным чутьем оставляя их напоследок, и указал на повозку, полностью игнорируя кучера, дрожащего от смертельного ужаса.

— Здесь кто?

Бенжамин сделал два порывистых шага, которые по мнению Фламэ вполне могли стоит ему жизни.

— Это моя сестра, милорд. Она нездорова.

— Сестра?

Суррэль выхватил из ножен меч (лорд-идиот и еще больший идиот — его секретарь, похватались за свои) и острием откинул занавесь. В этот момент непременно должно было что-то случиться. Сразу двое знакомых Фламэ со схожими взглядами на жизнь утверждали, что когда напряжение достигает предела, наступает истинная кульминация. Как правило, все взрывается.

Суррэль откинул полог и взглянул на съежившуюся в углу леди Беатрис. Ведьма, не сводящая глаз с разбитого льда у своих ног, ахнула. Дальнейшее запомнилось Фламэ, как взмах руки Судьбы, с которой он был в дрянных отношениях, или же как Провидение Господа, в которого он не верил. Испуганная тусклым блеском стали, или же вновь охваченная безумием, леди Беатриса выскочила из коляски и побежала через поле, путаясь в длинной юбке. Бенжамин кинулся за ней. Первой нашлась ведьма, которая сделала шаг к капитану и неуклюжий реверанс.

— Леди Беатрис скорбна умом, господин капитан, — сказала она с сильным имперским акцентом. — Наш сэр совершает паломничество в собор Благой Урсулы, чтобы помолиться об исцелении. Я горничная леди.

— Записал? — Суррэль окинул ведьму задумчивым взглядом. Он всегда был падок на женщин, но обычно предпочитал особ попышнее. Оставшись о «горничной» весьма нелестного мнения, он повернулся к Фламэ.

Сердце музыканта пропустило удар.

— Кто такой?

Музыкант постарался ничем не выдать себя, но было это нелегко. Узнал же он Суррэля по одной только посадке в седле. Что тому стоит уловить знакомый жест?

— Я музыкант, — сказал Фламэ, добавив в свою речь жестковатый акцент. — Развлекаю леди. Песни умиротворяют ее.

— Иноземец? — сухо спросил Суррэль.

— Из Куриты.

Суррэль посмотрел на него внимательнее, но каким-то чудом не узнал. Судьба и Господь сегодня благоволили нищему глупцу.

— Езжайте. Выдай ярлыки, Пит.

От отряда, замершего черной химерой у зарослей голого ракитника, отделился тощий молодой человек со знаком чиновника низшего разряда на шее. Одет он был беднее прочих, и, похоже, являлся во всей шестерке единственным настоящим переписчиком. Раскрыв сумку, он принялся раздавать небольшие глиняные печати на шнурах с выдавленным на них королевским ястребом. Потерявший всяческий интерес к маленькому отряду «паломников», Суррэль двинулся в сторону Шеллоу-тона. Четверо черных последовали за ним. Пит, испугано оглядевшись, принялся с поспешностью, близкой к халатности, заполнять какие-то списки. Капитан успел уже отъехать довольно далеко. Вернулся Бенжамин, неся на руках упирающуюся сестру, закутанную в плащ. Пит огляделся, вскочил в седло и последовал, переходя на рысь, за своим капитаном. На прощанье он все же бросил:

— Левее в часе езды отсюда стоит охотничий домик. Он пуст.

Охотничий домик походил больше на хижину лесоруба, которых в окрестностях было великое множество. Скорее всего, прежде домик ею и был. С тех пор, как часть Королевского леса на севере Каллада извели почти полностью, в лесорубах надобность отпала. Хижина была, подобно всем другим, приземистой, сложенной из округлых серых камней; для кого-то из лордов ее перекрыли черепичной крышей, а также разобрали часть печи, чтобы сделать камин. Последнее сложно было назвать мудрым решением, поскольку зимы к северу от столицы неизменно оказывались суровыми. Каллад вообще не мог похвастаться благоприятным климатом, и только у самых границ с Империей отчаянные лорды Юга умудрялись когда-то выращивать виноград, персики и совсем уж необычайные лимоны. На севере все это присутствовало только на шпалерах, которые и сейчас скрывали стены хижины. Это кое-как спасало от сырости и сквозняков.

Леди Беатрису усадили в кресло у камина и укутали в одеяла. Альбер и Филипп отправились за дровами. Бенжамин, как не странно это выглядело, развел огонь в очаге и занялся ужином. Без дела остались только Фламэ и ведьма. Последняя, впрочем, быстро нашла себе занятие. Усевшись на скамеечку возле безвольно застывшей Беатрисы, девушка достала деревянный гребень и принялась расчесывать свои волосы. В городе она избавилась от шиньона, и оказалось, что подобно многим ведьмам она стрижется довольно коротко.

Фламэ прошелся по комнате. Беспокойство всегда гнало его вперед, что в прежние времена приводило к катастрофическим последствиям. Со временем музыкант научился справляться с этой досадной особенностью: бспокойство можно было «выходить», выдавить из себя. Он наматывал круги по тесной комнате, проводя рукой по сырым плесневелым шпалерам.

Почему Мирабель отправила с переписчиками Суррэля, который прежде командовал боевыми отрядами? Приходил в голову очевидный, хотя и нелепый ответ: королева нынче войн не ведет, а людей надо чем-то занять. Однако перепись населения для этого совсем не годилась.

Словно в ответ на мрачные мысли музыканта, Бенжамин спросил вернувшихся «дружинников»:

— Вам не показались странными эти переписчики?

Альбер свалил дрова перед очагом и занялся растопкой. Филипп опустился на одно колено возле леди Беатрисы и принялся весьма бестолково поправлять ей одеяло и нашептывать всяческие глупости. От этого лже-секретаря вообще было мало толку.

— Мне они тоже показались странными, мой лорд, — подал голос Фламэ. — Больше походили на стражников. Я их повидал за свою жизнь.

Лицо Бенжамина исказилось ненавистью, привлекательные, хотя и простоватые черты сделались вдруг отвратительными. Зло никогда никого не красило.

— Их предводителя я прежде видел.

Этого еще не хватало, — мрачно подумал музыкант. Подсев к огню, он принялся ворошить поленья старой изрядно погнутой кочергой. Продолжение разговора слышать не хотелось, потому что Фламэ знал, о чем сейчас пойдет речь. Нежелательная тема.

— Этот Суррэль был одним из подручных Палача, — с ненавистью проговорил Бенжамин.

— А разве Палач не сказка? — весьма наивно спросила ведьма. — Я думала, им просто детей пугают, как меня в детстве.

Фламэ обернулся. Гадалка сидела, вертя тонкими пальцами гребень, и переводила взгляд с Бенжамина на его «дружинников». Понять, говорит ли девица правду, или врет было невозможно. Как и определить, сколько же ей лет. Если семнадцать, то, пожалуй, и знала она Адмара только как страшную сказку, а если больше — врет.

— Встречался я с Адмаром, — процедил лорд-наемник и принялся с особенным остервенением кромсать сушеное мясо. — Можешь мне поверить, Элиза, это не сказка, пусть даже и самая страшная. Это чудовище во плоти. Вот как пел позавчера наш музыкант.

Фламэ согласно наклонил голову.

— Адмар разорил Шеллоу-Тон и убил моих родителей, — мрачно продолжил Бенжамин, — и все по приказу королевы. Никто из лордов Каллада не смог удержать свои земли.

— Отчего же, — мягко возразил музыкант, пытаясь переменить тему. — В Озерном краю власть Мирабель не имеет никакого значения. Тамошние лорды возвращают свои земли.

— Да кому он нужен, этот Озерный край, — фыркнул Филипп. — Кто на него позарится? Беспокойный сосед под боком, сплошные болота.

— Говорят, там Адмар и сгинул, — кивнул Бенжамин. — Мясо готово.

Ужин был не самый сытный: несколько полосок сушеного мяса, хлеб и по кружке подогретого вина. Но Фламэ случалось голодать неделями, так что это вполне сходило за королевский пир. Быстро всё съев, он вернулся к камину, где сел греть озябшие руки. В хижине было холодно, и музыкант беспокоился за свою гитару. И за бледную леди Беатрису, скорчившуюся в кресле. Гадалка накормила ее размоченным в вине хлебом, прежде чем приняться за ужин, и теперь больная сидела неподвижно, уставившись на огонь. Фламэ подсел ближе и коснулся бледной холодной руки девушки.

— Госпожа, — тихо позвал он. — Госпожа моя…

Леди Беатриса не ответила.

— Надо спешить, — сказал Фламэ, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Ей хуже? — Бенжамин отставил поспешно кружку и подошел к креслу.

— Пока нет, — качнул головой Фламэ. — Но станет. Не стоит ночевать в этой хижине. До столицы еще два дня пути.

Лорд-наемник резко развернулся к столу.

— Доедайте, живо. Выходим.

Спешка вполне устраивала Джинджер. Если бы не приходилось ехать при этом на лошади, а можно было удобно устроиться в повозке, то ведьма смогла бы даже наслаждаться поездкой. А так у нее сильно болели ноги, да и подол платья совсем истрепался. Джинджер дала себе торжественное обещание: попав в столицу, первым делом отправиться к швее и привести в порядок одежду. И уж потом, получив деньги за греющий сейчас грудь камешек, можно озаботиться теплыми вещами на зиму. Девушка давно уже собиралась купить подбитый мехом плащ, пару красных сапожек с вышивкой и — обязательно — зеленое платье с кожаным поясом. С детства она не носила ничего кроме черных ведьмовских платьев, и роскошный наряд из цветной шерсти был ее давней мечтой. К тому же, в черном одеянии она могла себя выдать за чью-то служанку, не более. Быть ведьмой не всегда удобно.

Последующие два дня маленький отряд останавливался только ради краткой передышки, и постепенно Джинджер начала мечтать о вещах чуть более приземленных: помыться, выспаться и убить проклятого музыканта. Цепляясь за поводья окоченевшими без пристойных (в ведьмовском понимании, конечно, заговоренных) перчаток руками, Джинджер сверлила тяжелым взглядом худую, слегка сутулую спину проклятого белобрысого торопыги и придумывала для него всяческие кары. Будь ее воля, музыкант был бы уже повешен, растерзан дикими зверями, отдан на забаву тому самому Адмару и основательно проклят. Увы, для последнего ведьме требовались лапка черного кролика, жабьи глаза, или на худой конец кусок кожи висельника. Ничего подобного Джинджер в сумке не носила, не желая ссориться с сестрами.

Город показался на горизонте уже на закате: величественные белые стены в семь человеческих ростов, сложенные из огромных каменных блоков. По легенде складывали стены Каэлэда великаны, спящие теперь в каменоломнях под городом. Над зубцами высился целый частокол шпилей, острых крыш и башенок, и последние лучи солнца золотили их. Подмигнув, солнце закатилось за громаду столицы и погасло. В холодном воздухе на многие нэи разнесся удар колокола, возвещающий о закрытии ворот. Спешить больше было некуда. Бенжамин выругался так, что Джинджер, вроде бы ко всему привычная, едва не заткнула уши.

— Милорд, — мягко укорила она, — вы беспокоите леди Беатрису.

Увалень покосился испуганно на повозку, где за занавесями вот уже два дня его сестра сидела почти без движения, и слегка покраснел. Выглядело это на взгляд Джинджер довольно мило. По крайней мере — забавно.

— Придется ночевать в гостинице, — решил Бенжамин и указал на небольшой домик в полунэе впереди. — Вполне пристойное заведение, там Беатрису должны хорошо принять и накормить.

«А нас, стало быть, не должны?» — сварливо подумала Джинджер и повернула коня к обочине. Она была только рада спешиться и нырнуть в тепло. Гостиница, однако, неприятно поразила ее своей пустотой. Шагнувший следом музыкант поцокал языком.

— Ничего, свободнее будет, — решил он и направился по своему обыкновению к очагу.

Выскочивший из-за низенького прилавка хозяин преградил ему путь.

— А ну показывай ярлык! И вы, барышня, тоже.

Музыкант небрежно указал на стоящего в дверях лорда-наемника и невозмутимо подсел к огню, нежно, как возлюбленную, положив на лавку свою гитару. Джинджер последовала его примеру. Пускай уж Бенжамин решает все вопросы и устраивает свою сестру. Из него, кстати, хороший муж выйдет, хозяйственный. Ведьма мечтательно наблюдала за тем, как лорд демонстрирует выданный ярлык, отдает распоряжения, устраивает сестру в кресле. Эта крыса-Беатриса, пожалуй, будет мешать, но тут уж ничего не поделаешь…. Джинджер повернулась и стала смотреть на огонь. В пламени опытная гадалка смогла бы многое рассмотреть, но молодой ведьме чудились только смутные очертания чего-то враждебного, но волнующего. Ну, суженый-ряженый….

— Вино и тушеное мясо, госпожа, — хозяин протянул ей подносик, на котором стояла деревянная плошка и оловянная кружка. Бенжамину с «дружиной» (дружина та курам на смех!) подал на фаянсе и в стекле. — И для господина.

Музыкант на подобное оскорбление внимания не обратил и невозмутимо принялся за еду. Джинджер покосилась на лорда-наемника. Нет, паршивый выйдет муж, честное слово. Так и крутится вокруг своей немощной сестры. А ну как всю жизнь будет? Она взялась за ложку. Еда оказалась паршивой — картошки больше чем мяса, а соли и перца повар и вовсе пожалел. Да и в кружку налита была кислятина. Настроение у молодой ведьмы окончательно испортилось. Спокойно пережевывающий безвкусный ужин музыкант его не улучшил.

— Эй, Фламэ, — позвала девушка. — Спой.

Музыкант покосился на Бенжамина, словно собирался обратиться к нему за разрешением.

— О чем, госпожа Элиза?

— Ну, об этом, о Палаче.

Музыкант вновь посмотрел на лорда-наемника.

— А что, госпожа ведьма дело говорит! — хохотнул неожиданно воспрянувший духом секретарь. — Пой, музыкант.

Со вздохом отставив недоеденный ужин, Фламэ выпутал из ткани свой странный инструмент и осторожно коснулся колков, потом струн. Инструмент застонал. Пробормотав что-то себе под нос, музыкант перехватил поудобнее гриф.

— Жил палач,

Черный как ночь

и в душе черный как ночь

Его меч

рубил сгоряча

головы с плеч

и плащ с плеча

Жил палач,

весну привечал:

каждый год устраивал бал

приводил красивых актрис

и с башни их сбрасывал вниз

Жил палач,

никого не жалел

и никто в столице не пел

и до самых окраин Каллада

за певцов назначалась награда

И рубил, и рубил его меч наши головы с плеч

Наемники одобрительно расхохотались, а вот Джинджер песня решительно не понравилась. Что-то в ней было неприятное, какая-то злая насмешка над слушателями. И хозяину песня не понравилась — по всему видно — но он промолчал. Только с особенным остервенением принялся протирать прилавок. Музыкант же невозмутимо отложил свой инструмент и принялся за остывший ужин.

Оказавшись в отведенной для него каморке под самой крышей, Фламэ устало привалился к стене и потер шею. Пожалуй, не стоило петь Балладу Палача в такой опасной близости от столицы. Здесь у стен были не то, что уши, глаза. А у иных и руки — с зажатыми в них кинжалами. В любом случае, в городе стоит вообще помалкивать, а не то можно нарваться на неприятности. Опустив гитару, уже аккуратно обернутую в плащ, на стол, Фламэ растянулся на скрипучей кровати и закинул руки за голову. По-хорошему, на рассвете надо дать стрекача, не впервые ведь убегать. Не стоит показываться и близко у ворот Каэлэда, а уж за стенами города вообще ничего хорошего не ждет. Вот только поспать чуть-чуть. Глаза закрылись сами собой, и музыкант, утомленный дорогой, провалился в беспокойный сон. Разбудил его топот и громкие крики. С трудом поднявшись на ноги, Фламэ добрался до двери и сдвинул щеколду. Дверь в отместку едва не ударила его по лбу, только чудом музыкант успел уклониться. На пороге стоял Бенжамин, то ли взбешенный, то ли встревоженный. Солнечные лучи, проникающие через окно в наклонной крыше, создавали вокруг встрепанной головы лорда-наемника своеобразный нимб. Молодой человек походил сейчас на своего святого покровителя, тоже известного буяна.

— Беатриса! — выкрикнул Бенжамин громче, чем следовало.

Фламэ подавил одновременно зевок, раздражение и неуместные сейчас ругательства. С этим лордом-наемником следует все же говорить поуважительнее. Хотя бы из-за разницы в росте и силе.

— Что случилось, милорд? — тихо спросил музыкант.

— Она исчезла! Трактирщик сказал — просто вышла на рассвете! И он ее отпустил!

Фламэ саданул кулаком по дверному косяку, подхватил со стола гитару и опрометью бросился вниз по лестнице.