Злой город

Фрагмент 19

35

Рязанские земли фактически обезлюдели. Если по пути на север монголы, чтобы излишне не обременять себя полоном, угоняли в степи только красивых женщин и мастеровых, то, возвращаясь в кочевья из-под Козельска, гребли уже всех, до кого могли дотянуться. А что? Спешить им уже ни к чему, тысячные толпы пленных не задержат стремительные броски конницы. Зато воины, славно «потрудившиеся» в сражениях с урусутами, теперь могут почувствовать себя богачами, захватив побольше невольников. Сабли, стрелы и аркана избежали очень немногие русичи, успевшие укрыться в дебрях.

Обезлюдели рязанские земли, но не до конца. Кое-где жизнь теплится: выходят люди из лесов, посадили хлеб, восстанавливают разорённые поселения. Даже кое-какие князья, по слухам, объявились и дружины сбирают. Но мало, очень мало где. Зато волки обнаглели: так и норовят ночью напасть на посольских коней, пасущихся неподалёку от стоянки.

Да, после памятного совещания в Серой крепости было решено послать посольство к Ярославу Всеволодовичу, пригласившего мастеров с Дона в свои владения. Возглавил посольство Михаил Нестеров, а сопровождать его выделили Крафта с одним из его «ментов», в которые переквалифицировались бывшие «братки». Ну, и десяток воинов из новой дружины Коловрата во главе с бывшим пограничником Ефремом. Этакий тонкий намёк: ты, княже, не единственный, под чью руку мы можем уйти, если у нас не заладятся отношения с нынешним сюзереном. Евпатий ведь и не скрывал, что в Серой крепости он не навечно, как только полученная при её обороне рана подживёт, так и отправится вместе с дружиной в Рязань. А пока, по старой дружбе, часть её сопроводит слобожан во Владимирскую Землю.

Первое «многолюдье» попалось только в Коломне, очень памятной Алексею по тяжёлому бою с охраной Кадан-хана. И, нужно сказать, тут помнили и его, и Горыню, того самого воина, что привёз «грамотку» от Владимирского князя. Потому и расспрашивали, как да что было после их отъезда. Расспрашивали, дивились разгрому татар у Серой крепости, звали боярина Евпатия править восстанавливаемым городом, поскольку «перевелись князья, так пусть хоть воевода у нас будет».

— Не мне такое решать, — вздохнул Крафт. — Но боярину я ваши слова передам, когда вернусь в слободу.

А дальше пошли тем самым путём, которым двигалась дружина Коловрата — на разорённую Москву, потом к Дмитрову. По требованию Алексея, решившего побывать у окончательно сожжённого укрепления на Баран-горе, где произошёл её последний бой. Задержались, похоронили кости боевых товарищей, навеки оставшихся лежать на этой высоте: монголы просто бросили тела убитых врагов гнить среди руин. И лишь после этого повернули к Владимиру.

К стольному граду вышли через Юрьев-ПольскОй, от которого остались только часть обгоревших стен да разорённый внутри, но полностью сохранившийся снаружи белокаменный храм, украшенный рельефами с ликами животных, грифонов и святых. Ну, и очень незначительное число жителей, занимающихся восстановлением города, осталось. От них и узнали, что Ярослав Всеволодович развернул бурную деятельность по возрождению разрушенной столицы: со всей Владимирской Земли собирает плотников, чтобы срубить новый кремль над рекой Клязьмой вместо сожжённого татарами.

Начал, правда, «самый старший из русских князей», вовсе не со строительства города, а с набора дружины вместо утраченной его братом в сражениях под Коломной и на реке Сить: немного гридей он привёл из Киева, недостаточно для обороны своих владений. Эти новобранцы и встретили «посольство». С недоверием, поскольку пришло оно вовсе не той дорогой, по которой должно было идти с Дона. Но разобрались, услышав, что «заместитель главного посла» воевал вместе с уже ставшим известным во Владимире боярином Евпатием на Баран-горе.

Немолод князь, сорок восемь лет ему, но крепок и умён. Потому и принял незнатных послов без спеси: о Серой слободе наслышан изрядно, а на днях ещё и вести с юго-запада получил, что под нею было наголову разбито тридцатитысячное татарское войско. Неслыханное по нынешним временам дело! Вон, брат Георгий не сумел устоять с войском и равной по численности татарской силе.

— Хитростью побили али силой силу переломили?

— И тем, княже, и другим. Сперва два приступа отразили, положив да поранив немало татар, а потом по ним половцы хана Котяна ударили, с коими мы заранее сговорились, — признался Нестеров.

Пришлось рассказывать о том, как всё было. Начиная с визита в Серую крепость мурзы Сарыбаша, с которым ещё зимой и договорились о плане разгрома оккупантов.

— Нехорошо получилось, что за спиной Юрия Святославича с половцами сговорились, да только не хотел он и слушать про то, что татары тронут его земли. Вот и пришлось с чужаками договариваться, раз собственный князь остался глух к нашим предостережениям. Ему, видите ли, Михаил Всеволодович велел верить, что татарские послы обещали не трогать черниговских владений.

— Татарские послы? — удивился владетель Владимира. — А точно они были у Михаила?

— Были, княже. Сам Юрий Святославич о том нашему предводителю, боярину Андрею, поведал. Потому Михаил Всеволодович никакой помощи Рязани и не дал.

Вряд ли такое известие было новостью для Ярослава. «Видимо, проверяет, насколько мы осведомлены о делишках князей», — подумал Чекист, уловив некую мимолётную неискренность в поведении хозяина. Вот только после разгрома Владимирской Земли смотрится такой поступок его союзника не как мелкая интрига, а совсем по-другому. К тому же, до князя могли слухи доходить, а отсылка к словам черниговского вассала — это куда более серьёзная «улика», чем сплетни. Потому Ярослав Всеволодович и «замял тему», быстренько свернув разговор к переселению слобожан в свои владения.

— Ежели ваш боярин тебя и твоих людей ко мне послал, значит, не против он уйти вместе со всеми вашими людишками под мою руку? Или какие-то другие задумки у вас, слобожан, имеются? Когда можно будет ждать вас во Владимире?

Дело Великий Князь замыслил не очень благородное, по сути, украсть у союзника очень ценный ресурс, потому и беседовал с послом с глазу на глаз. Но союз союзом, а своя рубашка ближе к телу, и ежели не понимает Михаил Всеволодович, что за богатство у него в руках находится, то почему бы не прибрать это богатство к своим рукам? Вот только что-то кочевряжится этот посол.

— Не всё так просто, княже, с нашим переездом в твои владения. Людей перевезти — четверть дела. Три четверти — перевезти то, без чего они тебе пользу принести не смогут.

— Наслышан я про ваши запасы доброго железа. Неужто ты думаешь, что Владимирская Земля оскудела настолько, что у неё не найдётся людей их сюда доставить? Или вы собираетесь каменные стены да дома свои разбирать?

— И не в запасах железа дело, — вздохнул Михаил. — Дома и на новом месте срубить несложно, а стены наши, хоть и стали бы подспорьем в укреплении Владимира, уж точно не перевезти.

Пришлось рассказывать хозяину о том, каким невиданным способом обрабатывается железо в Серой крепости. Про механический молот, кующий копья да мечи, про пилораму, распускающую брёвна на доски, про печи, выжигающие уголь и известь, про механизмы, пашущие землю и сеющие зерно, которые встанут без топлива.

— Не на один год такой переезд затянется. Ох, не на один! А тут, как ты нам отписал, ещё и недруга нашего Михаил Вячеславович нам шлёт.

И надо же такому случиться, прервали их разговор вестью о том, что из Смоленска гонец со срочной вестью примчался.

Что за весть? Да кто ж его ведает? Только сразу же недосуг стало Ярославу Всеволодовичу. Хотя, конечно, Нестеров, знающий летописную историю, заподозрил, что преставился Святослав Мстиславович Смоленский, а вместо него сел на стол брат Всеволод Мстиславович, доселе правивший в Герсике на Двине.

36

Тяжело дались Алексею Валаху все эти путешествия: сначала в Чернигов, из него в Киев, потом обратный путь до Курска. А после недолгой передышки в Курске — ещё и на самую окраину княжества, к ненавистной Серой слободе. И чем ближе он к ней подъезжал, тем больше в нём копилось уверенности в том, что, взяв в ней власть, не оставит он и камня на камне от этого поселения. За всё отомстит! И за унижение сына, и за разлад с курским князем, случившимся из-за упрямости здешнего наместника, и за полученное увечье, и за мучения, пережитые в дальнем путешествии. Сам, не дожидаясь княжеского суда, будет пытать боярина Андрея и его подопечных. Так пытать, чтобы ни один живым до Курска не дошёл. Прочих же в холопов обратит, как пленных мятежников, взбунтовавшихся против воли Великого Князя Михаила Всеволодовича.

Но главное — отомстит за недобрую славу, которой он теперь пользовался в весях и сёлах, через кои проезжал возглавляемый им караван. Докладывали дружинники и боевые холопы, что за глаза, шепотком, величают здесь Валаха «Алёшкой-татем». И ни от кого иного, кроме слобожан, такое прозвище пойти не могло.

Караван тянется медленно: телеги да пешие работники сильно снижают скорость передвижения. Потому и весть о нём бежит, опережая путников. И повсюду, где они ни появятся — кривые взгляды и шепотки за спиной: мол, мстить слобожанам Алёшка-тать отправился. И сожаление: не будут больше купцы проезжие торговать добрым слобожанским железом, всё жадный тать к рукам приберёт.

Это бесило больше всего: меньше года назад его дружину воспринимали как защитников, княжьих людей. А теперь — только как воров-разбойников. И сочувствуют не боярину, пострадавшему за честь великокняжескую, а каким-то самозванцам. Правда, удачливым, если слушать байки про разгром татар.

По дороге к Серой слободе от татар эти веси да сёла почти не пострадали. Так, пропали некоторые мужички, случайно оказавшиеся на пути степняков, быстро движущихся на полдень, на половцев. Знали о том, чьими они жертвами стали, наткнувшись на следы огромного конного войска. Знали, но не боялись: войско прошло и сгинуло под Серой, о чём уже не раз сказывали гонцы, едущие из крепости Оскол в Курск. Потому и двигались без опаски как сами смерды, так и люди боярина.

— Ты, Путята, примечай, где нас не любят, — шипел сыну боярин. — С тех выход зимой будешь драть в три шкуры. За язык их длинный.

— Примечаю, тятя, — не менее отца злобствовал откупщик, у которого свои счёты к слободе.

Самыми тяжёлыми для бывшего княжьего дружинника оказались последние дни пути. По тем местам, где из-за близости Дикого Поля опасаются люди селиться. Вот и приходилось не в избах на ночлег становиться, а средь чистого поля. Даже в богатом шатре спать приходится не на кровати, а на брошенных наземь конских попонах, с которых ему вставать тяжко. Думал уже прогнать ночью какого-нибудь возницу с телеги, чтобы облегчить свою участь, да честь боярская не позволяет пренебрегать шатром. «Ничего, в слободе лучше будет. Сказывают, там дома громадные, а кровати удобные. И даже по нужде во двор выходить не нужно», — мечтал Алексей.

И вот с опушки леса вдалеке стали видны серые стены. Значит, и нелёгкому для калеки пути скоро конец. И злоба, взлелеянная за полгода, выплеснется на недругов.

Вот только, едва длинная вереница людей и телег вытянулась из леса, самые глазастые заметили, что ворота как посада, так и самой крепости, закрылись за вбежавшими в них последними людишками, ковырявшимися до того в огородах, разбитых у посадского частокола и серой стены. В общем-то, естественная реакция обитателей селения, расположенного на самой окраине «обитаемых земель», на появление незнакомых вооружённых людей. Вот только Валах и в этом нашёл негатив: недобро встречают здешние людишки посланника самого Великого Князя Киевского и Черниговского!

— А это что за дым? — обратил внимание сын на поднимающийся столб где-то к западу от каравана.

— Сигнал. Сигнал пограничной стражи о том, что вороги близко, — скрипнул зубами боярин, изрядно повидавший подобного за время службы в княжеской дружине.

И завертелось! Охрана, и без того двигавшаяся настороженно (места дикие, ожидать в них можно всяких неожиданностей), принялась проверять оружие и подгонять людишек в изрядно растянувшейся колонне. Те, в свою очередь, обеспокоенно оглядывая окрестности, потянулись к припасённым на всякий случай дубинам, кистеням, топорам, рогатинам.

Сгрудились. По крайней мере, резко сократили дистанцию между телегами, а пешие подтянулись ближе к колымагам. Вроде и идти до стен слободы осталось немного, не больше часа, да вот только за тот час степная конница вполне способна одолеть расстояние в четыре-пять раз большее.

— Упаси, Господи, от татар безбожных! — крестился кто-то из нанятых рабочих.

— А может, то не татары, а половцы? — с надеждой глянул на одного из приблизившихся охранников возница телеги, рядом с которой шагал работяга.

— Так ведь с половцами у нас мир. Вон, сказывают, даже татар тут, под Серой слободой вместе с ними били.

— Мир у нас с Котяном. Да Котян, как татар побил, на закат двинул, к бродам через Днепр, — пробурчал едущий рядом дружинник. — Только за Доном в Диком Поле и других половецких племён навалом. Ушли котяновы, на его земли другие могли прийти, коих татары прижали. Ох, ты! Точно половцы. А ну-ка, быстро телеги в круг!

Около сотни всадников вывалились из-за рощицы, отстоящей на полторы версты.

— А может, добежать до слободы успеем? — засуетился малодушный возница.

— От конного ни пеший не убежит, ни ты на телеге, — отрезал дружинник. — В круг телеги, я сказал!

Степняки сгрудились, кто-то, видимо, из старших, принялся махать руками, распределяя роли. А потом, рассыпавшись цепью, конники быстро разогнались, перейдя в галоп.

Лёгкая конница, ясное дело, при равной численности в сабельной рубке одоспешенным дружинникам и нанятым стражникам проиграет. Да вот только половцев почти в полтора раза больше. И начали они не с сабель, а пустив тучу стрел. Потому и повалились наземь некоторые русские ещё до того, как визжащие противники врезались в их редкую цепочку. Причём, не все врезались: с пяток, сумев перескочить через телеги, начали рубить тех, кто прятался за повозками. Не подряд, только пытающихся обороняться.

Как ни вертелись половецкие удальцы, а сабелька «не пляшет» против длинной дубины-ослопа, рогатины и доброго топора. Забили. А кто-то, подхватив у лежащих на земле степняков их луки, принялся ссаживать и тех, что рубились с охраной каравана.

Лязганье металла о металл, шум, вопли раненых. За этим всем и не заметили, как от слободы мчится самобеглая повозка, сопровождаемая двумя десятками воев на конях. Обороняющиеся не заметили. А половцы, повинуясь крикам старшего, прыснули прочь, к той самой рощице, от которой и пошли в атаку. Отступили, но не разбежались, перестроились, чтобы плотной кучей атаковать растянувшуюся подмогу. Да вот только самобеглая повозка встала, кусок крыши её откинулся и что-то загрохотало, сверкая огнём. И посыпались, кто с коней, кто вместе с конями, половцы.

Утекло человек десять, которых никто преследовать не стал.

— Кто такие? — крикнул из люка «уазика» Беспалых, когда машина подкатила в очень потрёпанной охране.

— Боярин Алексей Валах с сыном ехали к вам, — поднялся на ноги дружинник, до того склонявшийся над лежащим на земле телом.

Капитан, лицо которого и без того искривлено шрамом, чуть не сплюнул от досады.

— А мы их сопровождали. Да только…

— Что?

— Тяжко ранен боярин. А сына его, Путяту, и вовсе половцы до смерти порубили… Вели срочно боярина Алексея в слободу отвезти да лекаря к нему прислать. Плох он.

— Не подохнет ваш Алёшка-тать. Вместе с остальными ранеными доедет. А подохнет — так туда ему и дорога!

— Да как ты смеешь о боярине так говорить⁈ — схватился за меч воин.

— Радуйся, что рук марать об этого вора не хочу.

— Уж попомнит тебе твои слова боярин! И я попомню!

— Так, значит, со спасителями своими говоришь? — прорычал бывший десантник. — А ну, разворачивай оглобли! Откуда приехали, туда и вертайтесь! Простой люд пущу в посад, лекаря пришлю, от половцев обороню. А ни тебе, ни боярину хода к нам нет. Грозиться он мне ещё будет!