Золотая лихорадка. Урал. 19 век

Глава 15

Я смотрел на этих двенадцать человек, и холодный пот, которого не было даже во время ночного боя, прошиб меня насквозь. Игнат привел не просто солдат. Он привел войну. В их глазах не было ничего, кроме пустоты и опыта. Такие люди не работают за еду и крышу над головой. Они сражаются за командира, которому верят, или за деньги, которые позволяют им забыться. И пока я не был для них ни тем, ни другим. Я был просто нанимателем. Чужаком, который пообещал заплатить.

Мои артельщики, мои работяги, сбились в кучу у крыльца. В их руках были топоры, но против этих двенадцати пришельцев они выглядели как дети с палками. Напряжение в воздухе стало таким плотным, что, казалось, его можно резать ножом. Один неверный шаг, одно неверное слово — и моя артель, мой маленький островок цивилизации, захлебнется в крови.

— Игнат, — сказал я ровно, не отрывая взгляда от глаз высокого мужика с перебитым носом. — Размести людей. Казарму почти достроили. Пусть располагаются.

Затем я шагнул вперед, прямо к ним. Я остановился в паре шагов от них, чувствуя на себе двенадцать пар оценивающих, колючих взглядов.

— Меня зовут Андрей Петрович Воронов, — сказал я громко и четко, чтобы слышали все. — Я хозяин этой артели. С этого дня — я ваш командир.

Я сделал паузу, давая словам впитаться в холодный вечерний воздух.

— Игнат объяснил вам условия. Еда, кров, жалованье серебром, вдвое больше, чем в царской армии. Но за это я требую три вещи. Первое — беспрекословное подчинение. Мой приказ и приказ Игната — закон. Второе — трезвость. Увижу пьяного на посту — выгоню в тот же день, без копейки денег. Третье — порядок. Вы теперь часть артели. Любая обида, нанесенная моим людям, — будет расцениваться как обида, нанесенная мне.

Я обвел их тяжелым взглядом.

— У нас один враг. Его зовут Рябов. Он хочет забрать то, что принадлежит нам по праву. Наша задача — не дать ему этого сделать. Вопросы есть?

Молчание. Высокий с перебитым носом, который, очевидно, был у них за старшего, чуть склонил голову. Это был не знак подчинения. Это был знак признания правил игры.

— Тогда — располагайтесь, — закончил я. — Ужин через час.

Они, не говоря ни слова, подхватили свои мешки и тюки с оружием и двинулись к новой, еще пахнущей смолой казарме. Мои артельщики расступились перед ними, как вода перед килем ледокола.

Вечером за столом царила странная атмосфера. Мои работяги и солдаты Игната сидели за разными концами длинного стола, как два враждебных племени. Между ними лежало невидимое поле отчуждения. Но когда Марфа поставила на стол огромный котел с дымящимся варевом из оленины и испекла в духовке свежий хлеб, напряжение чуть спало. Волки, как я их прозвал про себя, ели молча, быстро, но без жадности. Они ели, как люди, знающие, что завтра еды может и не быть.

Ночью я не спал. Я сидел в конторе, и мы с Игнатом чистили и смазывали новое оружие. Десять солдатских винтовок. Тяжелые, надежные, с гранеными штыками. Против пугачей Рябова — это была совершенно другая война.

— Как ты их нашел? — спросил я, вгоняя шомпол в ствол.

— Таких, как мы, в любом губернском городе — пруд пруди, командир, — глухо ответил Игнат. — Армия выплюнула, а к мирной жизни не приспособились. Сидят по кабакам, ждут, кто наймет. На войну, на охрану каравана, на грязное дело… Я выбрал лучших. Тех, кто прошел Кавказ. Они порох нюхали.

— Они надежны?

Игнат усмехнулся безрадостно.

— Они надежны, пока ты им платишь. И пока видят в тебе силу. Потеряешь одно из двух — они уйдут. Или воткнут нож в спину, если противник заплатит больше.

Его слова были холодным душем. Я купил не верность. Я купил время.

Именно в эту ночь, когда я, вымотанный, наконец забылся тревожным сном, раздался стук в дверь. Не громкий, а настойчивый, царапающий. Я рывком сел, схватив нож. На пороге стоял Степан. Лицо его было бледным, как бумага, а в руке он держал сальную свечу, которая дрожала, отбрасывая на стены пляшущие тени.

— Андрей Петрович, — прошептал он, и голос его срывался. — К нам гость.

— Гость? Ночью? — я нахмурился. — Дозорные молчат.

— Он через болота шел, Андрей Петрович. Там, где и черт ногу сломит. Едва живой. Это мой человек. Из города.

Через минуту в контору ввели человека. Это был скорее призрак. Молодой парень, весь в грязи и тине, одежда превратилась в лохмотья. Он дрожал всем телом — то ли от холода, то ли от страха. Он рухнул на лавку, не в силах стоять. Марфа тут же сунула ему в руки кружку с горячим отваром.

— Митя, — сказал Степан, кладя руку ему на плечо. — Говори.

Митя сделал несколько судорожных глотков и поднял на меня перепуганные глаза.

— Беда, купец, — прохрипел он. — Они идут.

— Кто «они»? — спросил я, присаживаясь напротив.

— Чиновник… Аникеев. И урядник. Завтра поутру. С комиссией. Проверять вас.

Я почувствовал, как внутри все сжимается. Это было хуже, чем просто нападение.

— А с ними… — продолжал Митя, и голос его упал до шепота, — с ними люди купца Рябова. Двадцать человек. Для «охраны», как сказал урядник. Я в кабаке сидел, урядник там хвастался перед кабатчиком. Я все слышал. Они не проверять идут. Они вас брать идут. Сказали, если будете отстреливаться — объявят бунтовщиками и всех на месте положат. У них бумага от Аникеева есть.

Я смотрел на этого заморыша, на его трясущиеся руки, на его искренний ужас, и понимал — он не врет. Степан когда-то спас его от долговой ямы, и теперь этот парень, рискуя всем, принес нам весть.

— Спасибо, Митя, — сказал я твердо. — Ты спас нам жизнь.

Я достал из своего тайника несколько серебряных рублей и вложил ему в руку.

— Вот. Это тебе. Сейчас поешь, отдохнешь. А до рассвета Фома выведет тебя из леса другой тропой. Возвращайся в город и затаись. Никому ни слова.

Когда парня увели, я остался в конторе с Игнатом и Степаном. Елизара тоже позвали.

— Итак, — начал я, и голос мой звучал ровно, без тени паники. — У нас есть время до утра. Часов шесть-семь. Они придут не как бандиты, а как закон. С бумагой. Это их главный козырь. И мы должны выбить этот козырь у них из рук.

Я смотрел, как за Митей, ведомым бесшумной тенью Фомы, смыкается ночной лес. Дверь в контору тихо прикрылась, отсекая нас от остального мира. В маленькой комнатке, освещенной дрожащим пламенем свечи, повисла тишина, густая и тяжелая, как чугунный котел. Нас было четверо: я, Игнат, Степан и Елизар. Мой военный совет.

— Итак, — нарушил я молчание, и голос мой прозвучал глухо, будто я говорил со дна колодца. — У нас есть шесть часов до рассвета. Шесть часов, чтобы подготовиться к визиту.

— Двенадцать бойцов, десять винтовок, — Игнат инстинктивно коснулся прислоненного к стене оружия. — Мы можем их встретить. Можем положить всех до единого.

— И что потом, Игнат? — я посмотрел ему прямо в глаза. — Что мы скажем, когда через месяц сюда придет рота настоящих солдат с пушкой? Что мы, горстка старателей, перебили официальную комиссию, пришедшую с проверкой? Нас повесят на ближайших соснах как бунтовщиков, и никто даже разбираться не станет.

— Но они же сами идут убивать! — в голосе Степана зазвенели истерические нотки. Он вскочил, нервно заламывая руки. — Это же подлость! Ловушка!

— Вот именно, — я стукнул кулаком по столу, и пламя свечи метнулось в сторону. — Это ловушка. Хитрая, продуманная, юридически безупречная ловушка. Они придут не как бандиты. Они придут как Закон. С бумагой, с печатью, в сопровождении представителя власти. Это их главный козырь. И если мы ответим силой на их «закон», мы проиграем. Значит, мы должны лишить их этого козыря. Мы должны встретить их своим законом.

Я повернулся к Степану. Писарь стоял, осунувшийся, бледный, в его глазах плескался страх.

— Степан. Ты помнишь, как мы составляли челобитную на эту землю? Ты тогда сказал, что станешь моим щитом. Время пришло.

Я подошел к своему походному сундуку, достал из него бутылку красного французского вина, купленного Игнатом в городе для особых случаев, и две чистые глиняные кружки. Налил до краев. Одну протянул Степану.

— Вот. Это не водка. Это лекарство для ума.

Затем я достал чистую гербовую бумагу (которую также Игнат купил в городе), чернильницу, набор перьев. Разложил это перед ним на столе, как хирург раскладывает инструменты перед операцией.

— Ты — наш главный калибр сегодня, Степан. Ты должен сотворить чудо. Ты должен за одну ночь создать из ничего безупречную юридическую броню для нашей артели.

Степан смотрел то на вино, то на бумагу, и я видел, как в его потухших глазах зарождается искра. Не пьяный азарт, а вдохновение гения, которому бросили вызов.

— Что… что я должен написать? — прошептал он, беря кружку дрожащей рукой.

— Все! — я обвел рукой контору. — Ты должен описать и узаконить все, что мы здесь сделали. Первое — устав артели. Пропиши все: правила приема, рабочий день, систему оплаты, запрет на пьянство, долю за самородки. Все, о чем мы говорили. Чтобы все было по закону, по совести. Второе — реестр работников. Все до единого, от меня до Марфы, с указанием должности и жалованья. Мы — не банда беглых, мы — официальное предприятие. Третье, и самое главное, — отчет о добыче. Мы ведем строгий учет. Каждый золотник, каждый фунт. И мы готовы платить с него в казну положенную десятину. Понимаешь? Мы — не воры, мы — честные государевы налогоплательщики!

Степан сделал большой глоток вина, и его глаза загорелись. Он понял. Он понял красоту замысла. Мы не будем оправдываться. Мы нападем первыми.

— А шлюз? — спросил он. — Они же прицепятся к «нелицензированному механизму».

— А ты назови его не «шайтан-машиной», а «промывочным станком улучшенной конструкции для повышения производительности и более полного извлечения золота в пользу казны», — отчеканил я. — Напиши прошение на его регистрацию. Мол, мы изобрели, испытали и теперь просим контору его узаконить для блага Отечества!

Степан расхохотался. Тихим, сдавленным, но совершенно счастливым смехом. Страх ушел. Перед столом сидел не спившийся чиновник, а виртуоз, маэстро канцелярской интриги. Он взял перо, обмакнул его в чернила, и его рука замерла над листом, как лапа хищника перед прыжком.

— Не мешайте, — прошептал он, не поднимая головы. — Я работаю.

Я оставил его, зная, что он справится. Я повернулся к Игнату и Елизару.

— Теперь физическая защита. Но не та, что вы думаете.

Мы вышли на крыльцо. Ночь была тихой и черной.

— Игнат, поднимай своих волков. И моих артельщиков. Всех. Вооружай. Винтовки — твоим людям. Нашим — ружья, топоры, тесаки. Но приказ один, и ты доведешь его до каждого: ни одного выстрела без моей прямой команды. Ни одного! Мы не нападаем. Мы защищаем свой дом.

Игнат молча кивнул и растворился в темноте казармы.

— Елизар, — я повернулся к старику. — Все ловушки, которые мы ставили, — деактивировать. Снять самострелы, завалить ямы, убрать петли. Все до единой. Путь к нашему дому должен быть чистым и открытым. Они должны прийти сюда без помех.

Старик посмотрел на меня с недоумением.

— Как же так, Андрей Петрович? Сами же строили…

— Раньше мы защищались от бандитов. А завтра к нам придет «закон». И если хоть один из них сломает ногу в нашей яме, нас обвинят в нападении на представителей власти. Мы должны быть чисты. Как слеза младенца.

Елизар нахмурился, но спорить не стал. Он бесшумно исчез в лесу, чтобы разобрать наши смертоносные творения.

Оставалась третья, самая важная часть плана. Психологическая. Я вернулся в общий зал. Через полчаса он был полон. С одной стороны, у стен, стояли двенадцать волков Игната, сжимая в руках новенькие винтовки. С другой — мои работяги, бледные, испуганные, но с упрямой решимостью. Я вышел в центр.

— Завтра утром к нам придут гости, — сказал я, и мой голос гулко разнесся под бревенчатым потолком. — Чиновник Аникеев, урядник и два десятка головорезов Рябова под видом охраны. Они придут, чтобы объявить нас бандитами и забрать все, что мы создали. У них есть бумага. Они считают, что это их право.

Я обвел взглядом их лица.

— Утром, когда они подойдут, вы все будете на своих местах. Но вы не будете прятаться. Вы выйдете и встанете. Здесь, перед домом. В две шеренги. Без оружия в руках. Оружие будет лежать у ваших ног. Вы будете стоять молча. И смотреть на них. Просто смотреть.

По рядам артельщиков прошел недоуменный ропот.

— Как это — без оружия? — не выдержал Петруха. — Да они нас голыми руками возьмут!

— Они не посмеют, — ответил я. — Они идут сюда, чтобы спровоцировать нас на бой. Они хотят, чтобы мы начали стрелять. А мы не дадим им этого. Мы покажем им не банду, а строй. Не разбойников, а дисциплинированную артель, которая стоит на своей земле.

Я повернулся к волкам Игната.

— Ваш выход будет позже. Когда я подам знак, вы появитесь. Из казармы, из леса, со всех сторон. С винтовками наперевес. И просто возьмете их в кольцо. Без единого выстрела.

Я вернулся в контору. Степан, не отрываясь, скрипел пером. Рядом с ним росла стопка исписанных листов. Воздух был пропитан запахом чернил, сургуча и гениальности.

Рассвет мы встретили на ногах. Когда первые лучи солнца коснулись верхушек сосен, все было готово. Лес вокруг был чист. Моя артель, двадцать человек, включая Марфу и ее внучку, стояли двумя молчаливыми шеренгами перед срубом. У их ног лежали топоры и ружья. Лица их были серьезны и сосредоточены. Волки Игната, как призраки, растворились в еще не достроенной казарме и в ближайшем подлеске.

А я, одетый в поношенный сюртук, стоял на крыльце. Рядом со мной, с папкой, туго набитой бумагами, стоял Степан. Он был бледен, под глазами залегли тени, но он стоял прямо, и в его взгляде была гордость. Мы ждали.

Они появились на опушке когда солнце уже поднялось выше сосен. Впереди, на коренастой лошадке, ехал Аникеев. Рядом, на точно такой же лошадке ехал урядник в своем потертом мундире. За ними, растянувшись нестройной толпой, шли люди Рябова. Я узнал Хромого и его рябого подручного. Они шли нагло, уверенно, предвкушая легкую победу.

Но когда они вышли на поляну и увидели нас, их шаг замедлился. Они остановились. Я видел, как вытянулось лицо Аникеева. Он ожидал увидеть испуганных, забившихся в избу мужиков. А увидел молчаливый, неподвижный строй. Он увидел порядок. И это сбило его с толку.

— Именем закона! — крикнул он, но голос его прозвучал неуверенно, почти пискляво. — Приказываю всем оставаться на своих местах! Проводится инспекция!

Он спешился и, стараясь держаться уверенно, направился к нам. Урядник и головорезы Рябова двинулись за ним.

Я медленно спустился с крыльца и пошел им навстречу. Один.

— Доброго утра, господин Аникеев, — сказал я спокойно и даже приветливо. — Рады гостям. Особенно представителям власти. Мы как раз готовили для вас документы.

Я остановился в десяти шагах от него.

— Какой приятный сюрприз, — проскрипел Аникеев, пытаясь скрыть растерянность. — А что это у вас тут за построение? Войнушку затеяли, Воронов?

— Что вы, Павел Игнатьевич, — я улыбнулся. — Это не война. Это утренняя поверка. В нашей артели строгая дисциплина.

В этот момент Степан, как по команде, шагнул вперед и протянул Аникееву свою пухлую папку.

— Вот, господин коллежский регистратор. Полный отчет о деятельности нашей старательской артели «Воронов и Ко». Устав, реестр работников, ведомость по добыче золота и прошение о уплате десятины в казну. Все заверено и пронумеровано. Мы работаем честно.

Аникеев ошалело уставился на папку, как баран на новые ворота. Он взял ее, открыл. Его глаза забегали по строчкам, написанным каллиграфическим почерком Степана. Я видел, как меняется его лицо. Оно становилось то красным, то белым. Его план, его гениальный юридический план, рушился на его глазах. Он пришел обвинять нас в беззаконии, а мы подсовывали ему под нос стопку безупречных документов, доказывающих обратное.

— Это… это что такое? — пролепетал он.

— Это, Павел Игнатьевич, порядок, — ответил я. — То, за что вы, как представитель власти, и должны радеть.

— Но… у меня предписание! — взвизгнул он, вытаскивая из-за пазухи свою бумагу. — О незаконных постройках! О самовольном захвате…

— Все постройки временные, до получения официального разрешения, о чем мы как раз собирались подать прошение, — парировал Степан, не моргнув глазом. — А земля получена нами по закону. Вот копия челобитной с вашей же резолюцией, Павел Игнатьевич.

Аникеев задохнулся. Он был в ловушке. В своей собственной, бюрократической ловушке.

Но тут вмешался Хромой. Он понял, что комедия затягивается.

— Хватит бумажками трясти! — рявкнул он, делая шаг вперед. — Мы пришли за золотом! А ну, пошли вон отсюда, пока целы!

Его люди, ободренные окриком, двинулись за ним, угрожающе поднимая дубины и ножи.

— А это что за люди с вами, господин Аникеев? — спросил я, не обращая внимания на Хромого. — Это и есть ваша комиссия?

— Это… это охрана! — нашёлся чиновник.

— Охрана? От кого? От нас? От безоружных старателей?

И в этот момент я подал знак.

Я просто поднял руку. И лес ожил.

Из-за недостроенной казармы, из-за поленниц, из-за кромки леса, со всех сторон, беззвучно, как призраки, вышли они. Двенадцать волков Игната. Они не бежали. Они шли медленно, вразвалочку, держа винтовки наперевес. Солнце блеснуло на примкнутых штыках. Они не целились. Они просто шли. И заняли позиции, беря всю рябовскую кодлу в кольцо.

На поляне воцарилась мертвая тишина. Головорезы Рябова замерли. Они смотрели на винтовки, на двенадцать пар холодных, не обещающих ничего хорошего глаз, и их наглая уверенность испарилась. Они поняли, что пришли не на грабеж. Они пришли на войну, к которой совершенно не были готовы.

Аникеев стоял белый как смерть, его нижняя губа дрожала. Хромой медленно пятился назад, его рука тянулась к ножу, но он не решался его вытащить.

— Что… это значит, Воронов⁈ — прохрипел Аникеев. — Это бунт!

— Это не бунт, Павел Игнатьевич, — ответил я все так же спокойно, хотя у самого сердце колотилось, как сумасшедшее. — Это самооборона. Вы пришли к нам с вооруженными людьми, которые угрожают моей артели. И я, как ее глава, обязан защитить своих работников. Эти люди, — я кивнул на волков, — моя личная охрана. Нанятая на законных основаниях для защиты от разбойников.

Я сделал шаг к нему.

— А теперь, господин чиновник, у вас есть выбор. Либо вы принимаете наши документы к рассмотрению, проводите свою инспекцию, как и положено по закону, и мы расходимся с миром. Либо… — я посмотрел на Хромого и его замерших бандитов, — либо вы объясняете мне, на каком основании вы привели на мою землю этих вооруженных людей. И тогда уже я буду писать бумагу. Не вам, а в вашу контору. О превышении власти, о сговоре с преступными элементами и о попытке вооруженного грабежа.

Я замолчал, давая ему осознать всю глубину его падения. Он попался. Не просто в юридическую, а в настоящую, физическую ловушку. Он стоял между моей безоружной, но монолитной артелью и дюжиной профессиональных убийц с винтовками. И выхода у него не было.

Он стоял, и по его щеке медленно ползла капля пота. В полной тишине было слышно, как где-то в лесу испуганно закричала сойка. Битва была выиграна. Без единого выстрела.